Последний поцелуй вдовы

Участники Искупления

Луна скрылась за толстым слоем тумана, когда Эскар Тамасви мчался по пустынной ночной улице. Подол его длинного пальто из черного габардина развевался за ним, как мрачная тень. Если бы любопытный прохожий случайно взглянул на него в этого момент, то оказался бы в недоумении, не в силах определить истинный возраст мужчины. Хотя лицо Эскара и его телосложение выглядели молодо, но всякий раз, когда он испытывал внутреннее смятение, его лик превращался в ледяную маску гнева, что старило его лет на десять. Так было и сейчас.

В эту ночь ярость жнеца была направлена прежде всего на самого себя. Он решительно отрицал, что баронесса стала иметь над ним какую-либо власть, ведь был уверен, что никто и никогда не заполучит его привязанности. И все же, волею судьбы, сегодня в закрытом клубе «Черный Делакруа», ее энергия пронзила весь воздух, заставляя его кровь бурлить от негодования. Поначалу жнец усомнился в собственном здравомыслии, заподозрив, что в его энергетическом осязании впервые за все время произошел сбой восприятия, ибо ему чудилась энергия той, кого априори быть в этом месте не могло.

Его пронзительный взгляд обшарил море пирующих, отчаянно ища ее присутствия. Одновременно с этим его охватила мучительная головная боль, грозящая поглотить сознание снова. Как только Эскар начал отбрасывать то навязанное чувство, как бред, его скучающий взгляд наткнулся на женскую фигуру у бара. Облаченная в пленительное платье цвета глубокого сапфира, она элегантно восседала у барной стойки, ведя оживленную беседу с барменом. Это была Сандрина Лорелей – та самая, что преследовала жнеца в самых мрачных его снах.

Мир вокруг него словно потемнел. Бред оказался реальностью. Лицо мужчины исказилось в презрительной гримасе, но он не мог оторвать от нее взгляда. Каждый сантиметр ее изящной фигуры стал предметом его молчаливого анализа, челюсть сжималась со свирепой силой с каждой секундой.

В этот миг его тщательно спланированный замысел оказался на грани краха, когда Фира Ахсаник, сидевшая рядом на софе, не могла отвести своего любопытного взгляда от неожиданно напряженной фигуры спутника.

Приблизившись, ревнивая дама разыграла его на желанное прикосновение к своим стройным плечам, в то время как он откинулся назад, положив руку на спинку дивана. Вскоре Фира вновь попыталась завладеть ослабевающим вниманием Эскара, но наткнулась на внезапную фригидность с его стороны. Она не подозревала, что глаза Тамасви, скрытые под маской, были устремлены лишь на одну особу в толпе, а его гневная энергия вызывала головокружение у многих, находившихся поблизости.

Очнувшись от наваждения, мужчина осознал, что его план рушится. Эскар вырвался из рук Фиры, заставив её на мгновение усомниться в их взаимном влечении. Однако, поспешно обняв ту за талию и притянув к себе, чтобы отдалиться в более уединенное место для их беседы, он развеял все сомнения, терзавшие её душу.

Фира не была простой аристократкой, как многие собравшиеся в клубе; лишь она обладала знаниями, доступными немногим в Восьми Графствах. Выросшая в семье чиновников, где оба родителя служили в Министерстве Системы и Порядка, она унаследовала не только их ум, но и глубинные связи. Горячая религиозная преданность её отца привела к строительству великолепных соборов и капелл, посвященных почитанию Церкви Будущего, что укрепило союз её семьи с влиятельными служителями церкви. Фира была проницательной и послушной, впитывая плоды этих связей, как губка, становясь невольным свидетелем бесед состоятельных людей.

И вот, в интимной атмосфере клубной террасы, после чарующей беседы с желанным мужчиной, который пленял её интерес больше всех остальных меркантильных ухажеров, она нашептала ему на ухо всё, что знала о теме, столь его интересующей. Эта информация была лишь крошечной частью тех знаний, которые хранились в одержимых умах главных служителей церкви, в яростно преданных церкви чиновниках и в подземных библиотеках Дэсмура – в старинных томах, укрытых под Базиликой Совета 8.

Получив искомые сведения, Эскар решил, что его план увенчался успехом, удовлетворив его неутолимое желание овладеть этой крупицей знаний. Однако, словно судьба решила изощренно покарать его, энергия баронессы вновь окатила его холодной волной. Краем глаза он заметил её у входа – лёгкая и грациозная, она двигалась в сопровождении навязчивого кавалера.

В черепе Эскара вновь запульсировала мучительная головная боль, свирепствуя с новой силой. Полуприкрытыми веками он следил за тем, как другой мужчина провожал его баронессу на уединенный балкон.

Вспоминая это сейчас, жнец ускоряет шаг по мостовой, неистово удаляясь от центра города.

«Ненавижу… Ненавижу тебя… я презираю тебя больше всего на свете, Тамасви!» – раздался голос Сандрины в его голове.

Эти повторенные памятью слова разорвали что-то притаившееся между его рёбер, по телу прокатилась жгучая боль, подкашивая ноги мужчины.

Превозмогая боль, жнец срывает с рук перчатки, небрежно бросая их в ближайшую лужу. Ногти впиваются в ладони, царапая гладкую поверхность кожи. Из его уст вырывается вязкое шипение, когда обезумевшие пальцы проходят по кистям и дальше до локтей, оставляя след из мелких кровоточащих царапин. Эта привычка самоистязания, давно забытая с подростковых лет, вновь нагрянула с новой силой.

Опустив рукава рубашки, он наблюдал, как тонкая ткань пропитывается темными липкими пятнами, а жгучее ощущение боли вселяло долю трезвости в его обезумевший от ревности разум.

Отдышавшись у стены, жнец нахмурился и продолжил свой путь по туманному переулку, раскинувшемуся впереди.

~

Сквозь зазеркалье, где оправдание имеет каждый вздох,

Сердца пылающие тонут в пучине неизведанных оков,

Слияние контрастов, антиподов – игра, игра, игра актеров!

~

Великолепный зал отеля «Наполеон», с его грандиозными окнами, устремляющимися к небесам и открывающими взору величие Исаакиевского собора, восхищал своей роскошью. Высокие потолки, украшенные изысканной лепниной и позолоченными люстрами, излучали теплый свет, омывающий собравшуюся элиту города. Воздух был насыщен ароматом полированного дерева и нежных французских духов, смешивающимся с едва уловимым запахом свежезаваренного кофе с соседних столиков. Я разместилась на бархатном стуле: его темно-малиновая ткань резко контрастировала с бледно-голубым цветом моего платья.

Рядом со мною была моя тетя Тамара. Она наклонилась чуть вперед, и свет, играя в её светлых волосах, придал ей особое очарование, пока она внимательно слушала молодую особу, читающую «Фауста» Гёте. Читательница, дворянка с каскадом каштановых кудрей, держала книгу с такой грацией, что это привлекало к ней всеобщее внимание. Её тон, чистый и выразительный, перекрывал шепот публики, когда она декламировала:

«Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», – произнесла она, цитируя ответ Мефистофеля на вопрос Фауста.

Я поерзала на стуле, украдкой взглянув на часы на стене, стрелки которых, казалось, двигались чересчур медленно. Мое обещание близнецам поиграть в саду отвлекло меня от угнетающих мыслей о желанном избавлении от этой удушающей атмосферы литературного благоговения.

– Александра Васильевна, Вы не находите Фауста интересным? – прошептал знакомый голос, прервав мои размышления. Это была Нина, молодая боярина со склонностью к сплетням, склонившаяся над кофейным столиком.

Я изобразила вежливую улыбку, хотя это больше походило на опытно скрытый оскал.

– Что Вы. В этом году я слушала эту пьесу пять раз. Поверьте, каждый раз она становится все интереснее предыдущего, – парировала я.

Тетя резко шикнула на меня, обводя взглядом комнату, словно оценивая реакцию других дам. Их же захлестнула волна любопытства, и я почувствовала, как их взгляды пронзают меня насквозь, словно я была реликвией, выставленной на всеобщее обозрение для их развлечения. Неудивительно. Всего год назад заголовки всех газет пестрели моим именем: «Чудо года! Юная племянница барона Лоренского очнулась после года комы!»

С другого конца комнаты я заметила Анфису, женщину, чей острый язычок пользовался такой же дурной славой, как и её частные вечеринки с шампанским и разгульными молодыми половыми. Она наклонилась к своей подруге, её голос был тихим, но достаточно слышным, чтобы достичь моих ушей. Конечно, не случайно.

– Думаю, бедняжка потеряла чувство всякого приличия во время своей комы, – усмехнулась она с хищным прищуром.

Её подруга, изображая невинность, ответила: – О, это не та племянница барона, чья карета упала в реку? Говорят, это произошло по вине пьяного извозчика.

Тетя Тамара крепче сжала мою руку, её молчаливое предостережение было понятным. Я почувствовала, как к моим щекам приливает жар, а внутри все бурлит от желания возразить этим двум болванкам.

Я прочистила горло и резко встала.

– Вижу, что Фауст многим здесь уже поднадоел порядком, оттого и внимание в русло дел других людей утекает. Но раз уж мы все собрались здесь сегодня, чтобы насладиться литературными шедеврами, могу я тоже почитать что-нибудь из своей коллекции вслух? А лучше даже по памяти перескажу. В последнее время я, признаться, довольно много заучиваю наизусть, дабы укрепить память свою после целого года крепкого сна.

В комнате воцарилась тишина, когда я вышла на середину, все взгляды были устремлены на меня. Лицо тети стало пунцовым, когда она сквозь зубы попросила меня вернуться, но бунтарский дух во мне поднялся слишком высоко.

– Я бы хотела поделиться отрывком из моего последнего любимого прочтения: «Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех», – объявила я ровным голосом.

Глаза присутствующих дам синхронно расширились, по залу прокатилась волна шока и изумления. Я же начала декламировать один из фрагментов книги, который лучше запомнила, мой голос то повышался, то понижался в такт пересказу:

– Губы мои, вдруг оказавшиеся на пути его так, что он не мог избегнуть поцелуя, заворожили, воспламенили его, придали ему решимости. И вот уже взгляд мой упал на ту часть его одежды, под которой скрывался необходимый для наслаждения предмет; поскольку я слишком далеко продвинулась, чтобы останавливаться на этом волшебном пути и в самом деле не могла больше сдерживать себя или ждать, когда медленно двинет вперед его целомудренная стыдливость…

По мере того, как я продолжала, по залу пронесся шепот потрясения, кружащийся, как осенние листья, подхваченные порывом ветра. Никогда еще эти стены не слышали ничего столь откровенного. Тем временем я пошла вдоль первого ряда, наслаждаясь их ошеломленной реакцией, пока я продолжала: – Правда! Полнейшая и голая правда – вот суть слов моих, и я не собираюсь изыскивать ухищрения, дабы прикрывать наготу её кисейным флёром!

С этими словами я развернулась на каблуках и вышла из зала: за моей спиной эхом отдавались вздохи публики. Тетя наверняка убьет меня за это представление. Но я не знала, за что именно она захочет уничтожить меня больше: за то, что я зачитала вслух самую скандальную эротическую книгу в присутствии избранниц самых влиятельных фигур Империи, или за то, что эта книга принадлежала ей, а я лишь тайком выкрала на пару часов её из тетиного тайника в вишневых садах.

Передо мной возвышался величественный Исаакиевский собор, его золотой купол мерцал на фоне серого хмурого неба Санкт-Петербурга.

Я покрыла голову черным платком, мои короткие волосы по-мальчишески развевались на сильном ветру, когда я поспешила на посадку в экипаж.

На улицах царила атмосфера летнего выходного дня, смех на базаре и болтовня прохожих наполняли воздух.

Когда я подъехала к нашему имению на набережной Мойки, меня приветствовало знакомое жужжание служанок, их болтовня сливалась в успокаивающий гул. Я вежливо отказываюсь от их предложений поесть чего или выпить чаю с повидлом, стремясь поскорее сбежать в сад, где обычно играла с близнецами.

Однако, поискав, я обнаружила, что их там нет. Маруся, кормилица братьев, поспешила за мной по дорожке меж бутонов шиповника, запыхавшись.

– Илья и Андрей у себя в комнате, у них уроки французского до позднего вечера, – сообщила она мне, накидывая мне на плечи шерстяной шарф.

Я бродила по садам, которые казались мне меньше, чем я помнила в своем воображении. Пышная зелень, казалось, смыкалась вокруг меня, и я не могла избавиться от ощущения, что территория сада должна была быть просторнее, более обширной. Почему у меня возникло такое чувство? Разве это не был единственный сад в нашем владении, который я когда-либо знала?…

Я устроилась под раскидистой вишней с чашкой чая в руке и открыла мистические повести Николая Васильевича Гоголя. Ритм мрачной прозы убаюкал меня, и вскоре я откинулась на спинку скамьи: тепло шерстяного шарфа погрузило меня в глубокую дрему.

И снова всё повторилось. И снова всё было слишком реалистично. Я оказалась в карете, уносящейся прочь из города. Пейзаж за окном был окутан туманом, темный лес зловеще нависал по обе стороны.

Паника сковало моё дыхание, когда карета подъехала к мосту, атмосфера была наполнена дурными предчувствиями. Внезапно вдалеке раздался слабый хлопок, от которого карета сильно накренилась.

Лошади заржали, и я почувствовала, как мир перевернулся, прежде чем погрузиться в ледяные глубины реки. Я закричала, брыкаясь в темной тесноте, отчаянно пытаясь спастись.

Тут я заметила, что я не одна. Фигура, окутанная тенями, была рядом со мной, протягивая руку, чтобы помочь мне.

– Александра, выбирайся! Быстро! – поспешно убеждал незнакомец. Он протолкнул меня вперед, и я упала в холодную воду, задыхаясь, когда она заполнила мои легкие. Я снова закричала, беспомощно размахивая руками, и темнота сомкнулась вокруг меня.

Я резко проснулась, моё сердце бешено колотилось, была я вся в холодном поту. Сумеречное небо окутало сад мягким сиянием, и я поняла, что снова в безопасности, под вишневым лиственным пологом.

Слухи о моем туманном прошлом все еще преследовали меня. С тех пор, как я очнулась год назад, вокруг меня ходили слухи о моем предполагаемом побеге от брака по расчету и последовавшем за этим трагическом происшествии. Я не помнила, но, очевидно, я потеряла человека, которого очень любила и с которым собиралась бежать. Этого я не помнила. Все, что мне оставалось, – это тени и отголоски того, что могло бы быть.

Поднявшись со скамейки, я зажгла керосиновую лампу, её мерцающий свет отбрасывал танцующие тени на землю. Я вернулась в дом, тяжесть прошедшего дня все ощутимее давила на меня.

Я намеревалась проскользнуть в свою комнату наверху, но у судьбы были другие планы. Проходя мимо закрытых дверей гостиной, я услышала, как тетя и дядя переговариваются вполголоса. Тамара живо рассказывала о моей выходе во время сегодняшнего чтения, пока дядя безмолвно слушал.

– Мы должны что-то предпринять с ней в ближайшее время. Если дорогой Ларион по-прежнему великодушно желает взять её под своё крыло, нам следует организовать их встречу. Чем скорее, тем лучше.

– У Лариона широкая душа, он наверняка согласится, – ответил мой дядя. – На его щедрые средства в сельской местности было построено так много церквей… Он дворянин с большой буквы.

Моё сердце болезненно кольнуло, ногти впились в ладони. Кто такой этот Ларион? У меня не было ни малейшего желания выяснять это.

Я бросилась в свою комнату, рухнула на кровать и зарылась лицом в подушку. Ноющее ощущение осталось где-то в глубине моего сознания, что-то тревожно знакомое, чему я не могла найти объяснения. Как будто всё повторяется. Эффект дежавю. Странно… Мне нужно как следует выспаться.

Погружаясь в беспокойный сон, я не могла отделаться от ощущения, что уже была в подобной ситуации с такими же эмоциями и раньше, запутавшись в паутине ожиданий и тайн.

~

Один год в знакомом нам мире равен одному полнолунию в 8 туманных графствах

~

На рассвете жнец пробудился после ночи, наполненной кошмарами, цеплявшимися за его разум, как терновые нити. Постепенно приходя в себя, он осознал окружение – его квартира, некогда безупречное убежище холостяка, теперь превратилась в беспорядочный хаос. На полу и столах, на каждой плоской поверхности валялись исписанные листки. Так жнец вел свое личное расследование исчезновения Сандрины. Прошло два месяца с той поры, как она бесследно пропала. Последний раз её видела тетя Тимадра, когда они вместе посетили Елисейский театр. На следующую ночь Сандрина покинула поместье по непонятной причине и больше не вернулась. Где она и что с ней произошло – никто не знал.

Тело жнеца ныло, особенно зудели руки, и он обнаружил, что не может толком вспомнить события прошлой ночи.

Он вновь начал перечитывать свои хаотичные записи по расследованию. Мерзкое чувство дезориентации охватило его, и он впервые растерялся, не найдя ответов на подступающие к горлу вопросы.

Отбросив накинутое покрывало, глаза Эскара постепенно расширились от представшего перед ним вида собственного тела. Его худые руки были изрезаны, а одежда: нагрудник рубашки и начало брюк – испачканы засохшей кровью – остатками того, чего он никак не мог вспомнить. Куда он подался прошлой ночью после кабака?…

Он коснулся пульсирующего виска, морщась от мучительных образов, всплывавших в памяти. А потом, словно поток, обрушившийся на берега его рваного сознания, всё вернулось. Он опять вспомнил. Вспомнил её. Чем дольше он её искал, тем сильнее разгадка её исчезновения мучила его. Это был ад.

Размытые воспоминания о её залитом слезами лице, искажённом ненавистью, затопили чувства жнеца.

С трудом поднявшись, его шаткие ноги грозили рассыпаться под ним, но решимость перевесила физическую слабость. Он бегло окинул взглядом свою квартиру, ставшую нечто после погрома.

И тут среди хаоса он заметил его – обсидиановый кинжал, доставшийся от отца, лезвие которого, до самой ручки, окрасилось в тёмный засохший багровый цвет.

Эскар странно пошатнулся, нечаянно опрокинув стопку книг локтем. Лишённый ясности ума, бледный, как призрачная тень, он торопливо двинулся к двери. Не заботясь ни капли о своём скверно-отталкивающем виде, он накинул длинное пальто и шляпу, чтобы хоть как-то скрыть свой дикий взгляд.

С неистовой поспешностью жнец помчался по улице в промышленную часть города, уловив ушами крик юного продавца газет на углу очередного бульвара, возвещавшего последние новости: «Берегите своих прекрасных дам, господа Дэсмура! Еще одна жертва Безымянного убийцы была обнаружена этим утром! Совет 8 намерен ввести комендантский час по всему городу! Полный отчет читайте в нашей газете – Энигма Экспресс!» – визжал мальчонка лет десяти.

Кончики пальцев Эскара дрогнули, а лицо исказил больной прищур. Не останавливаясь, он спрятал руки в карманы, раскачиваясь при каждом шаге, словно пьяница с запоя.

В голове возникло её измученное бледное лицо – прекрасный образ печали, запечатлённый в его сознании. Тошнота сковала всё тело, он дико отшатнулся от мысли о том, что кошмары в его сознании могут оказаться суровой реальностью.

Наконец мужчина резко остановился возле трёхэтажного здания из серого кирпича с выцветшей вывеской «Дом Спящих». Это был центральный морг города.

С волчьим оскалом Эскар бросился к дверям заведения, не обращая внимания на удивлённых прохожих.

Ему не составило труда убедить скучающего секретаря у стойки, что его прислали из Департамента полиции Дэсмура для опознания только что поступившего трупа – новой жертвы, всеми известного убийцы. Добавив ледяного напора к настоянию, чтобы его отвели прямо к телу немедля, жнец был готов растратить остаток своей тёмной энергии на ничего не подозревающего служащего морга.

Унылый секретарь – мужичок лет пятидесяти с густыми серыми усами, рутинно провёл очередную нагрянувшую к ним «детективную шишку из Департамента» в подвал – просторный, тускло освещённый зал с высокими потолками и узкими окошками, в которых то и дело мелькали ноги проходящих мимо людей.

В этом хранилище усопших Эскару стало ещё хуже. На лбу проступила испарина, по спине пробежал липкий холодок, но проклятые ноги всё продолжали нести его вглубь покойницкой.

– Господин, прежде чем Вы приступите к осмотру, возможно, Вы сперва захотите увидеть вещи и одежду покойной? – с серьёзной торжественностью произнёс лысый худосочный мужчина средних лет – патоморфолог.

– Захочу, – нехотя процедил Эскар сквозь зубы.

Чёрный ящик был благоговейно поставлен перед ним, но жнец не осмелился прикоснуться к нему. Вид его отвращал и отталкивал. Он вдруг почувствовал желание поджечь всё и вся в этом здании, руки зачесались от одной этой будоражащей мысли.

Тем не менее он решил сосредоточиться на энергетическом осязании и стал прощупывать в шкатулке хотя бы слабый след её сущности – но безрезультатно.

Исступление гнева и изнеможение грызли его, угрожая поглотить каплю ясности, что ещё не высохла в нём.

Не обращая внимания на типичную заторможенность очередной присланной ищейки, работник морга решил сам продемонстрировать содержимое коробки. Первым предметом, который он извлек и торжественным жестом показал жнецу, был из одежды: длинный чёрный пиджак, некогда безупречная ткань которого была испачкана грязью, чем-то неопределённым и пятнами крови. Спереди около груди виднелись жестокие следы от острого орудия, разорвавшего некогда первозданную одежду высшего качества.

Тамасви попятился назад, словно парализованный увиденным, и его действия спровоцировали россыпь операционных инструментов из стаканчика с соседней тумбы. Он инстинктивно кашлянул в кулак – один-единственный, отрывистый кашель, который, казалось, высвободил саму суть его духа. Со стороны было не понять, но разум мужчины задыхался в этот момент под тяжестью откровений. Локти тяжело опустились на свободный операционный стол, а грудь вздымалась, словно он только что сделал забег по городу. Это был его пиджак – тот самый, что он накинул на плечи баронессы, прежде чем оставить её в клубе.

Эскар прикрыл глаза, его пальцы безжалостно впились в край стола, ища крупицу надежды, ища ясности. И на какое-то мимолётное мгновение он нашёл её.

Работник смотрел на него пытливым взором из-под бровей, укладывая истерзанный пиджак обратно в ящик. Он надменно кивнул кому-то в стороне, прочищая горло. Вскоре к жнецу подошла молодая девушка с бесцветным лицом и туго завязанным пучком серых волос, механически поднося стакан воды. Как-никак, такая реакция работника полицейского Департамента в этих стенах была для них не впервой.

Однако взгляд Эскара оставался отрешённым от предложенного, его внимание было сосредоточено совершенно на другом. Сгорбленный над столом, мужчина тяжело выпрямился на ноги, вынужденный направиться к столу, где лежало бездыханное тело под белоснежной простынёй.

Так он и стоял там, на негнущихся ногах, вплотную перед металлическим столом. Патоморфолог уже было протянул руку, готовый обнажить лицо очередной жертвы. Но едва его пальцы коснулись ткани, как жнец перехватил его руку, свирепо сверкнув чёрными, налитыми кровью глазами.

Опешив от такой реакции, работник поднял руки в знак капитуляции, передавая задачу по раскрытию лица ему, всецело и полностью.

Кончики пальцев Эскара коснулись ткани, невесомо проведя над поверхностью ладонью. Одним резким движением он отбросил ткань у изголовья в сторону. Тяжёлый взгляд метнулся к лицу девушки, лежащей на столе.

В этот адский миг он застыл между надеждой и отчаянием. Лицо покойницы, вернее, его отсутствие, прочно удерживало на месте всех присутствующих в подвальном зале.

Голос жнеца, холодный и лишённый каких-либо эмоций, едва достиг его собственных ушей, когда он пробормотал: – Это не она.

– Что Вы имеете в виду, господин? Вы желали увидеть кого-то определённого?

Взгляд работника обеспокоенно метался между странным посетителем и неподвижным телом на столе.

– …Этого я желал меньше всего на свете, – тихие слова слетели с его побелевших губ.

– Простите?

Но жнец уже ничего не ответил, вместо этого он круто развернулся на каблуках, покидая стерильные стены покойницкой.

Озадаченный патоморфолог вскоре собрался с мыслями и понял, что багровые капли на рукаве посетителя не могли появиться от контакта с их операционной, так как дело было уже после тщательной уборки всех столов. Он кинулся к своей помощнице, поспешно наказывая ей вызвать Паучью стражу на место.

Сон в склепе

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь облака, танцевали по хмурому небу, придавая необычный свет садам родовой усадьбы в Сестрорецке. В воздухе витал аромат свежескошенной травы и цветущих вишен, создавая атмосферу, полную ожидания и веселья.

– Мы слишком давно не устраивали семейных чаепитий в саду! Как скверно же мы проводим наши дни! – воскликнула тётя Тамара, её голос, как мелодия, разносился по усадьбе, наполняя её живостью.

Я, погруженная в подготовку, уложила свои короткие волосы рубиновым гребнем, чтобы непослушные пряди не мешали мне играть с близнецами. На мне было лёгкое белое платье, которое струилось до земли, его высокие ворот и кружевные рукава придавали виду элегантность. Шляпка, украшенная вышитыми розами, защищала моё лицо от солнечных лучей, которые обещали быть сегодня яркими.

Нуждаясь в помощи с корсетом, я позвала кормилицу Марусю. Её проворные руки быстро справились с задачей, и вскоре я чувствовала себя готовой к предстоящему чаепитию.

Дядя, поглощённый своими делами на угольном предприятии, уехал в город ранним утром. После его отъезда в усадьбе воцарилась тишина.

Спустившись по парадной лестнице, я мельком взглянула на себя в позолоченное зеркало в прихожей, убеждаясь, что каждая деталь моего внешнего вида соответствует стандартам, приличествующим чаепитию в саду.

Дойдя до вишневого сада, я присоединилась к тёте Тамаре и моим озорным братьям. Их внимание было приковано к подносу, который несла служанка, уставленным мармеладными сладостями, переливающимися под солнечными лучами. Тётя, всегда отличавшаяся чопорностью, требовала от старенькой служанки держать над головой цветочный зонтик, чтобы защитить свою бледную дворянскую кожу от солнечного света.

С лёгким раздражением я встала и попросила служанку отдать зонтик мне. Аккуратно приспособив его ручку на спинку стула тёти, я освободила бедную служанку от необходимости прислуживать ей часами. Подозрительный взгляд тёти следил за каждым моим движением, но я проигнорировала её невысказанный вопрос.

– Услуга, которую мне выполняла служанка, – её прямой долг, милая, – произнесла она с нарочитой добротой. – Слуги на то, чтобы служить.

Чаепитие проходило в душной атмосфере, и лишь Илья и Андрей развлекали меня своим милым детским поведением. Вскоре тётя объявила о каком-то сюрпризе для меня. Я с тревогой ожидала её возвращения и вскоре увидела, что обратно её уже сопровождает какой-то долговязый мужчина средних лет.

Воспоминания о недавнем разговоре между тётей и дядей вызвали неприятную дрожь. Это, наверняка, был тот самый Ларион.

– Александра, прошу поприветствовать нашего дорогого гостя, Лариона Августиновича Морибина. Филантроп, дворянин и человек широчайшей души! – с восторгом произнесла тётя Тамара.

– Рад наконец-то видеть Вас в добром здравии, Александра Васильевна, – ровным тоном произнёс он, его голос звучал холодно и безжизненно.

Меня охватило чувство отвращения: его надменная улыбка, впалые щеки на бледном лице и ледяные серые глаза, немые, как у рыбы, – вызывали у меня страх. Пытаясь сохранить видимость дружелюбия, Ларион начал вежливую беседу со мной, даже удостоил натянутого приветствия моих братьев.

Когда напряжение сковало почти каждый мой нерв, Ларион неожиданно прервал удушающую атмосферу просьбой о приватной прогулке после чаепития. Паника грозила поглотить меня, но Илья, всегда проницательный, заметил мой дискомфорт. В молчаливом обмене мнениями он шепнул что-то Андрею, который, жуя булочку с корицей, понимающе кивнул своему старшему брату.

В их невинных глазах плескалось озорство. Андрей незаметно проскользнул под стол, заставляя меня гадать о их задумке. Игривая ухмылка Ильи намекала на спонтанный план, который они разработали. Чувствуя их поддержку, я облегченно выдохнула.

– Чай допит, варенье иссякло! Теперь вы вдвоём можете и отправиться на прогулку к озеру, – вклинилась тётя, обрадовавшись. – Надеюсь, что смогу выдержать компанию этих двух сорванцов за столом без Вас, дорогой Ларион Августинович. Прекрасной Вам прогулки с Александрой!

Сбросив каблуки, я почувствовала, как прохладная трава щекочет мои босые ноги. Илья, отставив чай, встретился со мной испытующим взглядом, его пальцы крепко вцепились в шелковистую скатерть, готовясь принять мою команду. Андрей, как всегда незаметный, вернулся на стул, обменявшись робкой улыбкой с братом.

Коротко кивнув, я ощутила прилив возбуждения от предстоящего. Одним движением Илья дернул скатерть на себя, и все чашки и блюдца взлетели в воздух, нарушив идеальную сервировку.

Пронзительный вопль тёти Тамары раздался в воздухе, к нему присоединилось изумлённое восклицание Лариона, взывающего к имени Господа. Искренний смех вырвался из моих уст, и я пожалела, что не видела шока на их лицах, так как уже была далеко от них.

Босиком я бежала по траве, как лань сквозь заросли ближайшего леса, ища укрытия в безопасных просторах высокого зеленого лабиринта впереди, зная, что там меня никто не найдёт и подавно.

Пробираясь сквозь повороты лесного массива, я ощущала, как моё дыхание становится всё более затруднённым. Наконец, мои усталые ноги подкосились, и я рухнула на мягкий мох. Если посмотреть вверх, небо казалось мрачным и предчувствующим.

Я почувствовала, как погружаюсь в глубокую дремоту, и шепот ветра убаюкал меня, погружая в мечтательную дымку.

Последним ощущением перед тем, как я погрузилась в сон, был странный привкус на языке… Язык будто немел с каждой секундой. В голове зашевелились вопросы, пытаясь понять странное ухудшение моего состояния.

Несколько мгновений спустя я обнаружила, что погружаюсь в темноту. Мир вокруг меня искажался, цвета становились яркими и преувеличенными.

В тишине садов, где яркие цветы распускались под ласковыми лучами весеннего солнца, я оказалась у входа в лабиринт, скрытый под пологом густой зелени. Мое зрение было затуманено, и я сразу поняла, что это был очередной сон о нем – о загадочном мужчине, который приходил ко мне каждую ночь во снах.

С самого пробуждения я нередко видела подобные сны. Мы гуляли с этим незнакомцем по садам, беседуя о вещах, что казались незначительными, но в то же время были полны глубинного смысла.

Я сделала нерешительные шаги, и путь передо мной сузился, как будто сам лабиринт пытался удержать меня в своих объятиях. Необъяснимая дымка начинала затуманивать мое восприятие, окутывая окружающее бесплотной пеленой.

Я не поддавалась панике и, вытянув руки, искала поддержки у зеленеющей стены, покрытой мхом и цветущими лианами.

– Не бойся, моя дорогая баронесса, – его шёпот звучал как нежное прикосновение у моего уха.

Я досадливо цокнула языком. В глубине души знала, что это его темная энергия играет с моим зрением, и все его уловки были мне хорошо знакомы. Загадочный незнакомец обладал незримой силой и мудростью, которые пленяли меня все больше с каждой нашей встречей.

– Когда же ты мне расскажешь о себе? Кто ты? Почему являешься мне во снах почти каждую ночь?

– …Позволь ответить на твой вопрос историей обо мне, – предложил мужчина, и его тихие слова были так же призрачны, как мелодия реквиема, уносящая в мир воспоминаний.

Его шаги танцевали вокруг меня, словно в медленном вальсе, сплетаясь в симфонию, пока он начинал свой рассказ.

– В глубинах моего прошлого захоронена тайна – тайна, о которой знаю только я. Будучи ребенком, я обладал способностью видеть сквозь темноту ночи так же легко, как человек воспринимает яркость дневного света. Эту истину я скрывал от своей семьи, зная, что они отбросят её как причудливые фантазии юного разума. Я хранил эту тайну, лелея её… Пока мне не исполнилось двадцать.

Я внимательно слушала, очарованная меланхоличными нотками его голоса.

– …Давно это было, наверное?

– Не давнее, чем девять лет назад.

– …Что же случилось с тобой потом? – слепо оглядываюсь, когда он замолкает, погружаясь в глубины своих воспоминаний. Я никогда не видела его четкий образ, не знала его черт лица, лишь всегда ощущала его присутствие, его будоражащую энергию.

– Орден Дахмы, да ты и позабыла, что это за Орден такой. Допустим, местные власти, что имеют власть там, откуда я родом. Так вот, эти местные власти в давние времена организовывали зачистки бездомных в самом сердце трущоб моего города. Обычное дело минувшего века, знаешь ли… Я стал случайным свидетелем очередной такой зачистки. В какой-то момент споткнулся и упал прямо под ноги обезумевшей толпы.

В воздухе повисла тяжелая тишина, и я с трудом пыталась осознать вес сказанного.

– …Ты необычно молчалива, баронесса. Неужели я наконец-то оставил тебя без вопросов? – мрачно усмехнулся он.

Я молчала, в голове бушевала трагедия, о которой он поведал.

– Если ты полагал, что такая биография вызовет во мне шок и сочувствие, то ты просчитался. В последнее время моя душа лишена таких чувств. Более того, я полагаю, что твоя кончина была неполной, если ты теперь стоишь передо мной. Хоть и во сне…

– Ты себе не изменяешь. Всякий раз, когда тебя задевает жалость, ты выпускаешь свои шипы наружу, полагая спрятать свою человечность за ними. Прав я?

– …Нет.

– Прав, значит… Иногда, баронесса, ты кажешься мне самым прекрасным бессердечным созданием на всем белом свете, – тихо произнес мужчина. – Но даже в таких случаях я помню, что подобная безразличная жестокость может исходить лишь от того, кто не испытал ничего в этой жизни, кроме злобных поворотов в гобелене судьбы.

– Ошибаешься. В моём "гобелене" были и повороты, благодаря которым я никогда не буду сожалеть ни о каких злобах мира, что упали или ещё выпадут на мою долю.

Я услышала его тихий смешок прямо у себя за спиной. Я резко обернулась, пытаясь найти его.

– Почему ты так много знаешь обо мне, в то время как я совсем ничего не ведаю о тебе?

– Ведаешь. Просто временно не помнишь. Уверен, что скоро ты все вспомнишь. Это всего лишь вопрос времени, моя дорогая. Между тем… Позволь задать тебе один вопрос. Ты же уже поняла, где мы находимся?

Я нахмурилась, оглядывая окрестности: запахи цветущих акаций, шорохи листвы, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь кроны деревьев.

– В садах моей усадьбы.

– Насколько ты в этом уверена?

– …Что ты имеешь в виду?

Он неожиданно протянул руку к моему лицу, нежно проводя костяшками по моей щеке. Это прикосновение было неосязаемым, эфемерным.

– Я найду тебя, Сандрина. Возможно, сейчас мы в разных мирах, но даже это не разрушило душевную связь между нами. – он наклонился ближе ко мне, его прохладные губы коснулись моих, или, может, это было лишь в моем воображении. – Думай обо мне, и я всегда буду это чувствовать. Это поможет мне вернуть тебя.

– Куда?… Подожди, где ты? Ответь!

Темнота.

Вечерело. Солнце медленно опускалось за горизонт, окутывая озеро мягким золотистым светом. Я бродила вдоль его берегов, наслаждаясь тишиной и уединением, которые так редко удавалось найти в моем городском окружении. Ветер тихо шептал, будто призывая остаться здесь навеки. Но время неумолимо подгоняло меня к возвращению.

Я вздохнула, собравшись с мыслями, и направилась к усадьбе, надеясь, что Ларион, этот ненавистный мне человек, уже покинул наш дом.

Я старалась незаметно пробраться в свои покои, но, как всегда, неудачно. Дверь в комнату открылась, и я столкнулась с дядей Олегом Борисовичем, который уже вернулся из своей деловой поездки. Он сидел за моим письменным столом, ожидая меня с выражением строгости на лице.

– Ты снова сбежала, – произнес он, поднимая брови. – Как ты могла так осрамить нашу семью перед Ларионом? Мы краснели от стыда из-за твоей ребяческой выходки!

Я опустила глаза, не в силах встретиться с его прожигающим взглядом.

– Я лишь хотела немного свободы, дядя…

– Свободы? Ты не понимаешь, что твое поведение ставит под угрозу наше имя? Ларион дал тебе второй шанс. Он ждет тебя на ужине.

Он велел кормилице переодеть меня как следует и отправить в обеденный зал. Я почувствовала, как внутри меня все сжалось от тревоги.

Когда я вошла в обеденный зал, на мне было надето простое, но элегантное платье из темно-синего бархата. Оно обтягивало фигуру, подчеркивая мою хрупкость. Я заметила, как глаза Лариона мгновенно засияли недобрым блеском, и мне стало не по себе.

Тётя Тамара и дядя уселись за стол, намеренно усаживая меня рядом с Ларионом. Я чувствовала, как живот сжимается от напряжения, а воздух становится недостаточным. Светский разговор за столом вскоре перерос во что-то животрепещущее и мрачное.

– Ларион Августинович, Вы уже слыхали о неуловимом маньяке, что терроризирует окраины Петрограда? – спросил дядя, заговорщицки наклоняясь к Лариону.

– Как же не слыхал. Слыхал, – ответил тот, его голос был низким и холодным. – Поговаривают, что все его жертвы – барышни дворянских кровей.

Услышанное несколько раз прокрутилось в моей голове. Я вспомнила, что уже слышала что-то знакомое… Возможно, это было из какой-то книги, что я прочла накануне. В ней все жертвы городского убийцы были женского пола и посмертно лишены лиц. Я решилась спросить:

– Дядя, а с лицами жертв этого маньяка все в порядке?

Дядя удивленно вскинул мохнатые брови.

– Откуда ты знаешь об этом? Это информация, которую городовые еще не разглашали общественности. Я-то узнал это по секрету от начальника Министерства внутренних дел… Он признался мне за бокалом нашей вишневой наливочки, что все лица несчастных жертв этих всегда изуродованы до неузнаваемости. Не маньяк это, а изверг какой-то!

– Александра, откуда ты узнала об этом? – осведомилась тётя с прищуренными глазами.

Я ответила расплывчато:

– Прочитала одну книгу с похожим сюжетом…

После неловкого чаепития, где разговоры скользили по поверхности, как ледяные иглы, я направилась к библиотеке усадьбы, полная решимости найти ту самую книгу. В комнате царил полумрак, и только свет от красной лампадки у старинной иконы Богоматери едва освещал ряды пыльных томов.

Я медленно проходила мимо полок, проводя пальцами по корешкам, с удовольствием вдыхая запах старой бумаги и воска.

Внезапно, к моему удивлению, дверь скрипнула и приоткрылась, и в комнату вошел Ларион. Его фигура, обрисованная в тусклом свете, казалась угрюмой и зловещей.

Ничего не говоря, мужчина вальяжно прошел в комнату, прислонившись к шкафу неподалеку.

– Ты ведь знаешь, что уже обещана мне? Мне кажется, пора бы уже прекратить твои эти детские убегалки, – произнес он, его глаза заискрились хитрой радостью. – Скоро ты станешь моей верной рабыней, будешь служить мне, как я того захочу.

Я почувствовала, как кровь приливает к щекам, и, собрав всю свою волю, я резко ответила:

– Никогда! Этого не будет!

Мои слова лишь разожгли его агрессию. Он бросился на меня, и в тот миг мир вокруг закружился. Головокружение накрыло меня темной волной. В памяти всплыли обрывки: как я уже пыталась сбежать от него однажды, как он пытался завладеть моим телом. Эти воспоминания были болезненными и расплывчатыми, но они… Были настоящими.

Я вдруг вспомнила, как, покидая один из званых вечеров год тому назад, Ларион выследил меня и напал, затащив в подворотню. Взмахом ножа был разрезан мой корсет. Холодный камень был прижат к моей щеке, его руки в перчатках сжимались на моей шее. Затем последовал толчок. Жгучая боль пронзила все тело. Затем ещё один толчок. Ритм толчков возрастал, вызывая у меня приступы тошноты и пущего головокружения. Когда толчки закончились и мое тело лежало обездвиженно на сырой земле, последовал оглушительный удар по голове, а дальше – темнота.

Я трясла головой, пытаясь стряхнуть эти ужасные образы и ощущения.

– Я была обещана! У меня уже был жених, а ты… А ты! – заикалась я, хватаясь за голову.

Ларион сначала вскинул брови, но затем его лицо исказила лукавая ухмылка.

– Вспомнила все-таки. Хорошо. Так даже лучше. Будет лишь приятнее подчинить тебя снова.

– Это из-за тебя меня остригли коротко. Из-за тебя я теперь ношу черный платок на публике. Ты – монстр!

Я схватила книгу, стоявшую рядом, и, ударив его по лицу, бросилась к выходу. Сбегая из дома, я не могла не думать о том, что пережила за прошедший год. Воспоминания стали наконец-то возвращаться. И чем больше я узнавала о своем прошлом, тем меньше верилось во что-либо светлое в этой жизни.

Я вскочила на лошадь и, не оглядываясь, помчалась прочь, в ночном платье, босая, но свободная.

Ветер свистел в ушах, когда я скакала по пустынной деревенской дороге. Вскоре, не замечая, как оказалась в незнакомой мне местности, я слезла с лошади. Я стояла прямо перед деревенским кладбищем.

Я начала бродить между могилами, их мраморные плиты казались призрачными в лунном свете.

Вдалеке я заметила тусклый огонек. Страх сковал все тело. Какой нормальный человек будет бродить ночью по кладбищу?

Мысли о городском убийце, охотящемся на благородных дам, сразу пронзили мой разум.

Я бросилась в бегство, споткнулась и упала, но зато завидела впереди склеп. Двери оказались незапертыми. Я вбежала внутрь, как раз когда незнакомец с лампадкой уже был рядом.

Заперев дверь, я восстановила дыхание, прислушиваясь к звукам.

Внутри было темно, и я зажгла свечу, ее теплый свет разогнал тени. Я оглядела склеп, и мое сердце замерло, когда я прочитала надгробие:

«Михаил Алексеевич Тамасов».

Ноги подкосились. В голове зазвучал его тихий голос, и я поняла, что все, что происходило со мной ранее – неспроста. Я была на верном пути.

Михаил Тамасов… Мой Микаэль. Я всегда звала его на французский манер. Тот, за кого я собиралась выйти замуж. Мой погибший жених. Погибший ли?… Или же… Убитый?

В разгар безлюдного вечера, когда за окном бушевала гроза, жнец, снедаемый множеством эмоций, ворвался в темноту своей квартиры. Каждый его вздох был тяжелым и резким.

Затрудненными движениями он выпрямился, его лицо омрачила кривая улыбка. Расстегнув пуговицы окровавленной рубашки, Эскар пополз в сторону кухни, ориентируясь лишь на пальцы, проводящие по шершавым стенам.

Ноги, выдавая его дикую усталость, отказывались подчиняться воле владельца. Его сбившееся дыхание и раздражение было сопряжено с энергетическими махинациями, к которым он прибег, чтобы замедлить погоню и скрыться от патруля пауков, мчащихся за ним с самого морга по наводке работников.

«Старый лысый кретин, должно быть, догадался о чём-то. Будь я на его месте, я бы поступил так же», – подумал про себя жнец.

Стакан с водой манил его. Одним взмахом он вылил содержимое бокала в пересохшее горло. Капли воды, похожие на хрустальные слезы, каскадом упали на его обнаженную грудь.

Непроизвольное движение, чтобы вытереть их, было остановлено пальцами, которые задержались над шрамом на левой стороне груди, нанесенном ножом для писем всего наделю назад. Воспоминания о той ночи нахлынули на него. Образ дрожащей женской руки, охваченной страхом, ее серые глаза полные слез перед тем, как полоснуть лезвием по его коже, всплыли перед глазами мужчины.

Странно, но в тот момент он не почувствовал ничего, кроме мимолетного касания чего-то холодного. Теперь же боль пронеслась по венам, словно ядовитая змея, заставляя его вздрагивать при каждом вздохе.

Эскар поспешно поставил стакан обратно на столешницу, но тремор руки отправил его за край, и стекло разлетелось на мелкие осколки от удара. Звук отозвался в его сознании, усиливая головную боль.

Поддавшись невыносимому давлению в висках, он опустился на колени, затыкая уши руками. Агония терзала его во всех частях тела и разума, издеваясь над тщетными попытками восстановить равновесие с помощью глубоких вздохов.

Жнец собрал все оставшиеся силы и рванул вперед, стремясь добраться до полумрака своей спальни.

Но сама Вселенная сговорилась против него, подкосив ноги и опрокинув его слабую фигуру на спинку дивана, оставив в подвешенном состоянии, словно незадачливое насекомое, попавшее в паутину.

Бесконтрольно съехав на подушки, его тело в конце концов поддалось удару о ледяной мраморный пол, а изрезанные ладони оставили кровавые мазки на белой плитке у потухшего камина.

Лежа на спине, Эскар почему-то стал размышлять о самом своем существовании. Как он стал жнецом. Лишь единицам была дана эта участь. Так почему именно он?

Воспоминания перенесли его на восемь лет назад, во времена его инициации. Он впервые открыл глаза с ночным зрением в Центре Сброса Памяти – изолированный ото всех, восьми этажный комплекс в заснеженных горах пригорода Дэсмура, под надзором Совета 8-ми. Это место выполняло функцию инструктажа и испытания на пригодность особо важных ячеек общества. Там Эскар и получил информацию по своей прошлой жизни и клинической смерти, а после, был заключён в изолятор на сорок дней, чтобы закрепить эту правду в его опустевшем хранилище памяти.

Однако фрагменты прошлого оставались разрозненными даже после инициации жнеца проведённого в Храме Вечности. Складная сказка или мрачная реальность – он уже не мог различить истину.

Возможно, Система, управляющая его существованием с момента сброса памяти, заглушила ему страх перед собственной смертью, но не смогла стереть из его плазмы возможность, что однажды страх может возникнуть за чужую жизнь. Ее жизнь.

Теперь, прикованный к холодному полу, парализованный какой-то неведомой силой, Эскар полностью осознал это. Его глаза расширились, как у подстреленного зверя. И, словно в ответ на его осознание, что-то зашевелилось глубоко внутри него от живота к рёбрам. Сердце, которое раньше покоилось мертвенно тихо, зашлось в беспорядочном барабанном бое. Потеря чувствительности в конечностях сменилась инферно, бушевавшим во всем теле. Его руки неистово затряслись, а ноги онемели.

«Я умираю…», – подумал было Эскар.

И тут случилось неожиданное. Истерический смех полился из его уст, дикий и безудержный.

Затем, словно по приказу, его сердце замерло, прекратив свой ритмичный танец. Глаза мужчины закатились, голова с гулким стуком упала на пол.

Неподвижный, бездыханный, он долго лежал на полу.

Но все же, спустя несколько часов, его сердце вновь забилось. Одновременно с этим ожил камин, озарив все с такой яркостью, которая не поддавалась объяснению.

Эскар, движимый инстинктом, бросился прочь от пламени, перекатившись в сторону. Жадно хватая воздух ртом, он схватился рукой за место, где ещё недавно остановилось его сердце.

Настенные часы пробили полночь. Наполненное жизнью сердце билось гулко, словно пробуждаясь от забытого сна.

Жнец с трудом поднялся. Цепляясь за стены, он пополз к ванной комнате. Там, схватил таз и наполнил его ледяной водой.

Когда мужчина плеснул освежающую жидкость на свое лицо, его глаза расширились от ужаса.

На коже его левой ладони начали проступать едва различимые линии, сплетая замысловатый узор какой-то неизвестной ему судьбы. Другая рука оставалась прежней, лишенной каких-либо признаков нитей жизни. Но левая рука…

Эскар оторопел. Долго он ещё так простоял, уставившись на левую ладонь. Ведь он знал, что за вновь обретенную человеческую линию жизни и сердцебиение Система Совета 8 сурово наказывает и заставляет платить всех, кому она противопоказана в работе. Особенно в жатве душ.

Пробуждение во тьме

Голова кружилась, будто после долгого плавания на штормовой волне, а в висках стучало – то ли от мороза склепа, то ли от воспоминаний. Воздух был пропитан запахом сырости, ладана и старого дерева. В слабом свете лампадки, мерцавшей перед иконой в углу, плясали тени, превращая стены в живые полотна ужасов.

Я прижала ладони к лицу, ощущая, как дрожат пальцы.

Ларион…

Это имя жгло сознание, как раскаленный клинок. Он не просто отнял у меня невинность – он убил во мне человека. Теперь я была лишь тенью, "черной вдовой", проклятой собственной историей.

А мой Микаэль… Простил ли он меня? Мысль о нем пронзила грудь острой болью. Я не знала, что случилось той страшной ночью. Виноват ли Ларион в том, что наша карета сорвалась с моста в реку? Микаэль погиб, а я осталась жива. Было ли это справедливо?

Внезапно скрип железной двери вырвал меня из раздумий. Луч света, словно нож, разрезал тьму.

Фигура в проеме была высокой, почти неестественно стройной, окутанной дорогим мехом и бархатом.

– Боже правый… – его голос звучал мягко, но с небольшим акцентом. – Вы… живы?

Он сделал шаг вперед, и я инстинктивно отпрянула. Его пальцы, в перчатках из кожи, сжали трость с набалдашником в виде вороньей головы.

– Как Вы оказались здесь, мадемуазель? – спросил незнакомец, наклоняясь. В его взгляде не было жалости – лишь холодный интерес.

Я обняла себя, чувствуя, как ночнушка – когда-то белая, а теперь серная от грязи – прилипает к коже.

– Я… сбежать хотела, – прошептала я.

– …От жизни?

– От себя.

От него.

Незнакомец замер, затем медленно снял плащ и набросил его мне на плечи. Мех пахнул камфорой и чем-то дорогим, чуждым.

– Разрешите представиться. Даниш Вороновский, – мягко произнес он, слегка склонив голову. – Герцог, хотя титул здесь мало что значит. Этот склеп… Я увидел свет в этом склепе, когда посещал могилу жены. А тут Вы.

Его глаза скользнули к дальнему углу, где стоял небольшой саркофаг, украшенный резными ангелами.

– Вы не можете остаться здесь, мадемуазель, – продолжил он. – Петербургская осень не прощает таких прогулок. Мое поместье в двух часах езды. Я… настаиваю.

В его тоне была не просьба, а приказ, завуалированный вежливостью.

Карета, запряженная парой вороных, ждала у ворот кладбища. Внутри – темно-бордовый сафьян, подушки с вышитыми воронами – герб его рода, как герцог объяснил мне.

Когда мы тронулись, уличные фонари изредка высвечивали его профиль, выхватывая детали: лицо было бледное, с резкими чертами – высокий лоб аристократа, нос с горбинкой, придающий профилю хищность, тонкие губы. Над верхней губой – маленькая родинка, словно поставленная кистью художника для завершения портрета.

Пока мы ехали герцог все смотрел в окно, будто чтобы не смущать меня своим вниманием, а может, чтобы дать мне возможность разглядеть его. Глаза его были карие, но не теплые – глубокие, как болотная вода. В них читалась усталость, несмотря на молодое лицо. Густые, черные волосы, с синеватым отливом, зачесанные назад, открывали висок с едва заметным шрамом.

«На вид ему лет тридцать восемь… Возможно, и больше», – решила я про себя.

Сюртук из черного бархата с серебряными пуговицами привлек моё внимание, жилет с вытканными арабесками, белоснежный галстук. На мизинце – перстень с темным камнем.

– В моем поместье остались вещи моей покойной супруги, – сообщил герцог, глядя в окно. – Я ничего не трогал с дня трагедии пять лет назад. Все вещи будут полностью в Вашем распоряжении.

Я смутилась, представив себя в платье мертвой женщины.

Когда карета остановилась, перед нами возникло трехэтажное здание у огромного пруда: остроконечные башенки, витражи с изображением птиц, железные решетки на окнах. Внутри – мраморные полы, люстры с сотнями свечей, портреты предков с тем же хищным взглядом, что и у Даниша.

– Добро пожаловать в Вороново, – прошептал он, и его голос слился с шумом ветра в трубах.

Коридоры поместья тонули в полумраке, лишь редкие канделябры бросали дрожащие блики на стены, увешанные портретами с глазами, будто следящими за каждым моим шагом. Дворецкий Витто – сухопарый старик с лицом, напоминающим пергаментную карту, – шел впереди, неся серебряный подсвечник.

– Здесь так мрачно… Но красиво. Как будто это все нереально. Вне времени. – проговорила я, разглядывая очередной портрет, пока дворецкий вел меня в гостевую комнату.

– Реальность, сударыня, – там, где лежит сердце, – прошептал старик внезапно, оборачиваясь. Его голос звучал как скрип старых половиц. – А сердца… имеют привычку теряться. Вот Вы… Точно потерянная.

Я замерла. Его слова отозвались эхом в памяти, смешавшись с образом того загадочного мужчины из моих снов – высокого, с глазами цвета ночного неба, чьи пальцы касались моей щеки в прошлом сне, шепча мне: «Наши души связаны»

– Я не потеряна. Почему Вы так решили?

Дворецкий лишь улыбнулся, открывая дверь в гостевую спальню.

Комната была обставлена с роскошью: кровать с балдахином из черного бархата, трюмо с зеркалом в серебряной раме, на котором лежало платье.

– Герцогиня предпочитала зелёный, – пробормотал дворецкий, исчезая за дверью.

Платье оказалось шелковым, цвета лесной тени, с кружевными рукавами и корсетом, расшитым серебряными нитями. Когда я надела его, наряд обнял тело, будто был сшит специально на меня. В зеркале отразилась незнакомка – бледная, с тёмными кругами под глазами, но… живая.

Лестница в столовую была узкой, ступени скрипели под ногами. Внизу, у камина, стоял герцог Вороновский. Услышав шаги, он обернулся – и застыл.

Его глаза, обычно холодные, вспыхнули нездоровым огнем. Пальцы сжали бокал с вином так, что костяшки побелели.

– Вы… – он сделал паузу, будто подбирая слова. – Прекрасны.

Я засмущалась, опуская глаза.

Стол ломился от яств: фазаны в гранатовом соусе, груши в вине, тёмный хлеб с тмином. Даниш говорил мало, но каждое слово было сказано по существу:

– В Петербурге я на месяц. Торговля антиквариатом… и могила жены.

Он отпил вина, и свет свечи задрожал в его зрачках.

– Она умерла зимой пять лет тому назад. Пневмония. Я уехал в свою родную Прагу, но… здесь остались дела. Ювелирные мастерские, долги.

Внезапно он встал и вышел, вернувшись через несколько минут с ожерельем в руках – изумрудным, тяжёлым, с подвеской в виде капли.

– …Позволите?

Герцог остановился около меня, разглядывая мою обнаженную шею.

Я лишь удивленно кивнула.

– Всё должно быть на своём месте, – прошептал он, застёгивая замок на моей шее. Его холодные пальцы чуть коснулись моей кожи, и я вздрогнула. – Это – дополнение Вашей красоты. Теперь все на месте. Я рад.

Мы продолжили ужинать у тишине.

– Скажите, Даниш, а почему же Вы не женились во второй раз? Прошло много времени…

Мужчина улыбнулся, прощая мне мою дерзость.

Тень от камина заплясала между нами, когда он произнёс:

– Любовь – как ваза: разобьёшь – не сложишь.

Я улыбнулась, поднося бокал к губам:

– Для этого изобрели клей.

Даниш наклонил голову, изучая меня.

– Разве резонно клеить то, что может разбиться вновь? Лучше заменить на новую – прочнее, идеальнее… Красивее.

– А если та ваза – единственная, созданная именно для Вас?

Он тихо рассмеялся, но смех был безрадостным.

– Такого не бывает. Всегда есть реплики… лучше прежних.

Я провела пальцем по краю бокала.

– Когда старая ваза разбивается, вода вытекает, цветы в ней вянут. Новая ваза… уже, получается, и не нужна.

Его глаза сужаются, оценивая меня.

– Надеюсь, это не окончательный Ваш вердикт. Возможно, найдётся новый букет… более достойный новой вазы.

Тишина повисла между нами. Мы оба знали: речь не о вазах.

Позже, когда слуги унесли десерт, Даниш вдруг спросил:

– Александра, скажите, Вы верите в связь душ? В то, что смерть – далеко не конец?

Я взглянула на портрет его жены над камином – молодой женщины-брюнетки с глазами… Как у меня.

– Верю.

Иначе… зачем мне снится он?

Герцог задумчиво разглядывал меня. Ветер за окном выл, как потерянный дух.

Поко́и, отведённые мне, напоминали келью монахини: высокий потолок с фресками ангелов, затемненные окна.

Витто вошёл бесшумно, неся поднос с фарфоровым чайником. Пар пахнул ромашкой и мёдом.

– Герцог… редко приводит гостей, – прошептал он, ставя чашку передо мной. Его пальцы, узловатые от возраста, дрожали. – Вы… напоминаете её.

Я подняла сонные глаза.

– Его жену?… Расскажите, какой она была?

Старик кивнул, поправляя жабо на груди. В свете свечи его лицо казалось вырезанным из слоновой кости.

– Жизнь дана на добрые дела. Анна Викторовна была самой щедрой душой. Жертвовала в приюты и госпитали…

Он замолчал, глядя в окно, где луна цеплялась за сосны.

– После её смерти герцог стал другим. Закрылся. Лишь ювелирные скупки занимали его. Но однажды… он встретил барышню на одном балу, что завладела его разумом. Но её сердце уже было занято.

В его голосе прозвучало что-то вроде: "а жаль".

После ухода Витто я осмотрела комнату. На столике у кровати лежала книга в кожаном переплёте «Les Fleurs du Mal» Бодлера, с дарственной надписью: «À mon âme, pour l'éternité»

*Моей душе, на вечность.

Я попыталась читать, но строки сливались:

«Твой взгляд, как лезвие, мне в сердце вошёл,

И рана там цветёт, как алая роза на снегу…»

Сон пришёл беспокойный. Мне снился он – тот мужчина из прошлых видений. На этот раз он стоял у окна в библиотеке, держа в руках разбитую вазу. Руки его были в крови… Это он разбил её.

– Ты должна вспомнить, – прошептал он, сжимая осколки в руках.

Я проснулась с его именем на губах:

– …Эскар?

Наутро стол в обеденном зале был накрыт лишь для одного: груши в сиропе, чёрный хлеб, кофе в серебряном кофейнике. Даниш не спустился на завтрак.

– Герцог уехал по делам, – пояснила горничная, избегая моего взгляда. – Он вернётся к вечеру.

Его отсутствие было ощутимым, как будто дом затаил дыхание, ожидая хозяина.

Скука загнала меня в карету. Я приказала кучеру ехать в Императорскую публичную библиотеку – место, где когда-то бывала с отцом в далеком детстве.

Центральный Санкт-Петербург встретил меня радушно. Я с любовью любовалась Невским проспектом: толпы чиновников в мундирах чинно шли по делам, дамы под зонтиками беседовали о чем-то, разносчики с корзинами ягод предлагали свой товар прохожим.

Вскоре мы подъехали к зданию библиотеки: колонны, пахнущие известняком, скрип половиц под ногами.

Я листала старые газеты, ища упоминания о своем прошлом, о Микаэле – но всё будто стёрлось. Ни некрологов, ни светских хроник. Кто-то подчистил все упоминания в газетах… Зачем?

У выхода меня ждал сюрприз. Девушка в простом платье и чепце бросилась ко мне, завидев меня с конца улицы:

– Барышня! Александра Васильевна! Вы живы!

Я узнала её – младшая служанка тёти, та самая, что подавала нам чай по утрам. Но имя…

– …Лана? – сорвалось у меня с губ.

Девушка заморгала.

– Я – Дуня, сударыня! Вы… вы не помните меня?

Она схватила меня за рукав, шепча:

– Вернитесь! Вернитесь домой, барыня! Все думают, что Вас украли! Ларион Августинович организовал поиски…

Я вырвалась и побежала, не слушая её криков.

Даниш вернулся лишь к ужину. Он вошёл в столовую, одетый в дорожный тёмно-синий костюм, пелериной от дождя.

– Мой дом теперь в вашем распоряжении, Александра Васильевна, – заявил он, снимая перчатки. – В поместье Лоренских уже вовсю орудует Ваш "жених". Не советую Вам пока туда возвращаться. Мне будет очень радостно, если Вы останетесь моей гостей. Город для Вас тоже опасен. Орудует маньяк. По возможности, не выходите из дома… пока я не разберусь с вашим делом.

Его взгляд упал на моё платье (я снова надела зелёное).

– Послезавтра будут новости.

Когда слуги удалились, а Даниш уехал куда-то снова, я отправилась в манящую зону – крыло с кабинетом и читальней герцога.

Что я обнаружила: письменный стол, чернильница в форме ворона, стопка писем с печатями из Чешского королевства, трактаты по алхимии, сборник «De Umbrarum Regni» («О царстве теней») с закладкой на главе «Связь душ после смерти».

На камине рядом с книгами стоял портрет: маленький, в рамке под стеклом. Молодая женщина в зелёном платье. На обороте надпись: «Анна, душа моя. До встречи за зеркалом. 1845 г.»

Я присела, мне стало нехорошо… Голова раскалывалась, будто кто-то вбивал в виски гвозди. Мой взгляд упал на стопку бумаг для растопки камина.

Сердце сжалось. Пять стопок газет. Тех самых газет… Обо мне.

Я вцепилась в подлокотники кресла. Значит, вот кто собрал все печатные издания, где освещали под неправильным углом мою жизнь…

Хрустальные люстры отражались в паркете, как озёра в глазах Михаила, когда он в последний раз целовал мне руку перед отъездом.

– Вернусь к Рождеству, – обещал он.

Но вместо него ко мне подкрался другой, подливая что-то в мой бокал.

Дальше – все было как в тумане.

Его пальцы пахли табаком и медяками, а тяжёлое дыхание обжигало шею. После… только мокрый снег под щекой и крик городового, нашедшего меня в темном переулке: «Барышня, да Вы окровавлены!»

Белые стены, пахнущие карболкой. Сестры милосердия шептались у моей койки: «Очнётся – узнает, что случилось… Бедняжка, как же она дальше жить-то будет? Князь Тамасов расторгнет же поволоку, как прознает про все. Жалко барыню!»

Они не знали, что я слышала каждое слово. Не знали и того, что Михаил примчался в город, едва получил письмо от моего дяди.

Как только меня перевезли домой, он ворвался в наше поместье на Мойке, сбивая с плеч снег. Увидев мой чёрный платок – знак позора для «испорченных» невест, – он не содрогнулся.

– Прости меня, Саша, – прошептал он, падая на колени и целуя мои пальцы, обмотанные бинтами. – Я во всем виноват. Будь я трижды проклят, что оставил тебя одну! Прости, прости меня, если сможешь!

– …Прощаю.

Мы бежали той же ночью. Карета скрипела на повороте у Тучкова моста, лошади понесли… а потом – ледяная вода, его руки, толкающие меня к поверхности, и последние слова: Александра, выбирайся! Быстро!

Санкт-Петербург жил двойной жизнью. По Невскому проспекту катили экипажи с гербами знатных семей, их взглядами провожали попрошайки, а в переулках за Садовой уже шептались: «Слышали про Александру Лоренскую? Отравила князя, да и сама сгинула…», – говорил кто-то, «Нет, не так было! Сама отравилась и наказала извозчику свернуть прямо в реку, потому что Тамасов её отверг!» – вторил другой.

Ветер с Финского залива нёс запах моря и гниющих водорослей, смешивая его с ароматом горячих пышек из булочной Филиппова.

Я открыла глаза. В читальне было тихо, лишь часы на стене отсчитывали секунды. Газеты лгали, но правда жила во мне – в шрамах под корсетом, в памяти о его голосе. За окном, над лесом, вставала луна – такая же холодная, как та ночь.

– Михаил… – прошептала я, сжимая газетный лист. Город, видевший нашу любовь и нашу гибель, молчал. Но где-то в его переулках ещё пахло древесиной с фабрики Тамасовых, и, казалось, тень князя навсегда вплелась в туман над Невой.

– …Александра? Что Вы здесь делаете?

Даниш тихо заходит в кабинет, настигая меня врасплох.

– Зачем Вам все эти газеты с моим именем? – тихо прошептала я.

– Вы спрашивали меня вчера, почему я не женился повторно?… По правде говоря, я уже приезжал в Петроград из Праги год назад из-за Вас, Александра Васильевна. Вы стали единственной женщиной, что завладела моими мыслями после смерти моей супруги. Я увидел Вас на одном осеннем балу. Надеялся, заполучить Вашу руку и сердце. Не успел. Меня опередили.

Я вскидываю брови.

– Вы думаете это так работает?

Герцог жмет плечами.

– Возможно.

Я удивленно смотрю на него. Повисает неловкость. У меня возникает наистраннейшая, но существенная мысль. У герцога Вороновского много влияния и он, оказывается, расположен ко мне благосклонно.

– Скажите, пожалуйста… У Вас есть знакомые в Министерстве внутренних дел? – спрашиваю я.

Лицо мужчины не показывает ни капли удивления.

– У меня есть знакомые и гораздо высшего ранга. Вам для каких целей?

– Для целей правосудия… Год назад я была на одном званом ужине. Меня специально опоили там до беспамятства, подмешав что-то в мой напиток. После, на улице, когда я шла к своему экипажу, на меня напал и опорочил мою честь один человек, который и опоил меня. Надругавшись надо мной, он лишил меня статуса чистой невесты. На мою голову надели черный платок, вместо белой фаты. Этот человек рассчитывал, что мой жених откажется от меня после этого, но этого не случилось. Тогда… Тогда подстроили несчастный случай. Мой жених погиб, спасая меня. Теперь же, будучи вдовой, я лишена права выбирать мужа самостоятельно. За меня по праву решают родственники. И теперь тот ужасный человек заявился к нам в дом с брачным контрактом, чтобы завладеть мной и моим наследством. Я пряталась тогда на кладбище от него. Говорить что либо родственникам бесполезно. Им надо срочно выдать меня замуж, чтобы переписать наследство на себя.

– …Назовите его имя.

– Его имя… Ларион Морибин. Он приближенный моего дяди – Олега Борисовича Лоренского. Только дядя не знает, что это именно из-за Лариона я была опорочена перед свадьбой и впала в кому. Не поверит. Ларион его крестник.

Герцог медленно провёл пальцем по краю бокала с коньяком, оставляя мокрый след на полированном дереве стола. Его глаза, холодные, как балтийский янтарь, взирали в окно.

– Ларион Морибин… – он выплюнул это имя, будто сам звук отвращал его. – Значит, именно он подсунул газетчикам ту версию о Вашем "позоре"? Любопытно. Обычно такие люди не оставляют следов.

Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

– Он думает, что я ничего не помню. Что кома стёрла мою память. Но я видела его лицо тогда, в переулке у Тучкова моста, когда карета сорвалась с моста. Я знаю, это подстроил он. Выстрелил в лошадей и извозчика.

Ветер за окном вдруг завыл сильнее, будто город сам откликнулся на эти слова.

Даниш встал и подошёл к камину. Огонь отбрасывал на его профиль дрожащие тени, превращая черты в подобие театральной маски.

– Вы поможете мне в моей ситуации, герцог?

Даниш вежливо улыбнулся, приближаясь ко мне.

– Я уже приезжал в этот город из-за Вас, но теперь приезжаю сюда постоянно по другой любви и не из-за торговли. Я влюбился в этот загадочный город целиком и полностью. За это я обязан Вам, Александра Васильевна. Я помогу Вам уничтожить Морибина. Но взамен мне нужна будет одна вещь.

– …Какая?

Я замираю в трепетном ожидании. Конечно, должно быть условие. За все надо платить.

– Составите мне пару на один вечер в кругу малознакомых мне людей?

– …О каком вечере идет речь?

– Скажите, Александра, Вы когда-нибудь слышали о спиритических сеансах?

Склянка с тенями

Карета герцога остановилась у чугунных ворот особняка на канале Грибоедова. Я поправила чёрный креповый шарф – тот самый, что я носила с тех пор, как газеты объявили меня «опозоренной невестой». Ветер рвал с крыш жухлые листья, швыряя их под ноги, будто город пытался стереть мои следы.

Я и раньше слышала о графине Морозовой, что увлекалась модным мистическим делом – спиритизмом. Теперь во мне был трепет любопытства перед неизведанным.

Особняк Морозовых был самым заметным из своего ряда: трёхэтажный дом, с колоннами в стиле ампир. На фасаде – трещина от землетрясения 1829 года, которую так и не заделали. Говорят, по ночам из неё доносился шёпот усопших.

Подав руку Данишу, я поднялась по парадной лестнице. В складках моего платья – склянка с лавандовой водой, приятно холодила мою кожу.

Когда я вошла в холл, лакей в ливрее с вышитыми совами протянул мне маску Арлекина.

– Правила сеанса. Никто не должен видеть Вашего лица – произнес он, кланяясь.

Я надела маску, и в этот момент заметила ее.

Сестра Микаэля… Она стояла у мраморной лестницы. Без кринолина, в простом платье цвета васильков. Её волосы, тёмные, как смоль, были собраны в тугой узел, а в руках она сжимала кожаный футляр.

– Морин?… – я окликнула девушку по имени.

Она вздрогнула, будто её ударили током. Потом – стремительный шаг вперёд, объятия, и её губы у моего уха:

– Александра… Я слышала, что ты пришла в себя… Прости, что не пришла навестить тебя. Было слишком много неотложных дел после похорон брата. Ты здесь тоже на сеанс?

– Да, я пришла с одним моим знакомым.

– Марина Алексеевна, Вас ожидает маркиз в музыкальном зале. – лакей сообщил торжественным голосом, поклонившись девушке.

Марина?… Почему я назвала ее иначе? Морин?… Существует ли такое имя вообще?

Её пальцы впились в мои плечи, и я почувствовала: сестра Микаэля знала правду.

Перед сеансом я укрылась в зимнем саду – комнате с заколоченными окнами, где среди мёртвых пальм стоял рояль с обгоревшими клавишами. Тут ко мне и пришёл его голос. Голос мужчины из моих снов прозвучал у меня в голове:

«Смертные – лишь тела. Как только это поймёшь, можешь рассуждать хоть до основания Туманных Земель о смысле жизни…»

Он звучал так, будто доносился из-под пола. Из-за зеркала…

Все приглашенные – около тридцати человек, собрались в голубой гостиной ровно в полночь. Гостиная была довольно аскетична – стены цвета угасшего неба и стол, накрытый чёрным бархатом. На нём – какая-то доска с буквами, окружённая 13 свечами.

Даниш помог мне присесть за круглый стол, опустившись на стул рядом. Он был в маске Бауты – венецианской «чумной» маске. Его пальцы барабанили по столу, выдавая нетерпение.

Несколько господ ютились в углу, за ширмой с вышитыми глазами. Они нюхали табак из флакона с крошечным черепом вместо пробки.

Старуха-медиум, её звали Ульяна Степановна – в платье, усыпанном звёздами из фольги, вскоре ввалилась в комнату. Её ногти были чёрными от травяных настоек.

Она, как сытая кошка, обвела всех медленным взглядом, торжественно воздев руки вверх.

– Начнем же наше таинство, господа!

Сеанс начался с вызова покойного мужа одной подавленный особы. Было скучно и примитивно. Старуха-медиум врала на голубом глазу, играя на эмоциях.

Но потом ее привлек мой спутник. Старушка старательно занялась спектаклем по вызову покойной жены герцого Вороновского.

– Ты не плачешь по мне, милый,– застонала старушка из темноты, подражая голосу молодой дамы. – С тобой красивая спутница… Она тебе так нравится? Клялся мне, что никого после меня… Соврал?

Даниш сохранял холодное спокойствие и ничего не ответил на эту провокацию.

Вдруг все свечи разом погасли.

Ульяна Степановна начала жадно вдыхать воздух в широкие ноздри свои и истошно завопила:

– Здесь что-то тёмное! Оно идёт сюда по запаху чьей-то душы! Кто?! Кто среди вас обещанный врагу рода человеческого?!! Признавайтесь! По чью душу искуситель ползет сюда?!!

Её костлявый палец заметался по кругу собравшихся и указал прямо на меня.

– Ты… За тобой идет! – прохрипела старушка. – Хочет, чтобы ты стала его! Вернись! Вернись за зеркало! Прочь!

Сама тьма вокруг зашевелилась. Я почувствовала её. Запахло сыростью, разложением, вонью трущоб. Заскрипели ставни, половицы, послышался лязг – будто кто-то волочил цепи где-то в коридоре.

Неожиданно глаза старухи закатались до белизны.

– Моя. Ты обещана мне… – процедило что-то загробным голосом через её рот.

Я вжалась в стул, зажмурив глаза.

Как вдруг послышался мощный хлопок.

Распахнув глаза, я увидела герцога Вороновского, упирающегося ладонями в стол.

– Достаточно! Предлагаю уже закончить это мракобесие. На сей раз Вы перегнули палку дозволенного, Ульяна Степановна. Мы уходим.

После сеанса Марина перехватила меня в коридоре и отвела в библиотеку – комнату с зарешечёнными окнами.

– Михаил заставил меня поклясться в своих письмах, что он слал нам из командировок, – она развязала футляр. Внутри лежал пергамент с текстом на латыни: «Juro ut secueritis me» («Клянись, что вскроете меня»).

– …Что это? – с ужасом прошептала я.

– Брат хотел, чтобы его вскрыли после смерти. В нашем роду трое были похоронены заживо. Михаил панически боялся этого с рождения. Его сердце вынули при аутопсии, поместили в склянку с формалином. Оно у нас дома.

– …Где?

– В красной гостиной нашего поместья на Каменном острове, за портретом Екатерины II. Ты должна его забрать. При жизни оно было всецело твоим, сейчас – и подавно. – Марина вложила мне в ладонь ключ с гравировкой «M.T.» – Забери его, прошу тебя. Оно… Оно не дает мне спать по ночам. Клянусь, я будто слышу, как оно все ещё бьется. Приезжай в любое время, Александра, и забери его.

– …Хорошо. Я заберу.

Даниш ждал меня в карете.

– Как Вы себя чувствуете? Вас напугала старуха Морозова? – спросил он, снимая маску. – Надеюсь, Вы не восприняли её бредовые речи всерьез? Она обычная шаралатанка. Просто богатая и скупает половину моего товара. Поэтому и хожу сюда иногда.

Я ничего не ответила.

Столовая была освещена восковыми свечами в канделябрах из черненого серебра. На стене – портрет Анны Вороновской, взирающий на меня с сожалением.

Холодная дичь на моей тарелке под соусом из гранатовых зерен напоминала кровь. Есть это не хотелось.

Даниш наливает вино, жидкость густая, как сироп.

– Вы слышали о последней находке городовых у Обуховского моста? – его голос звучит слишком бесстрастно для такой темы.

Я провожу пальцем по краю бокала.

– Газеты пишут, это уже седьмая…

– Восьмая. – он поправляет меня. – Княжну Орлову нашли вчера. Изуродованную, в ее собственном будуаре.

Пауза. Где-то на кухне падает нож.

– Особенность в том, – продолжает герцог, – что все они – дворянки. Все – незамужние. И ни одна из них не была ограблена, и не тронута.

Я чувствую, как холодная капля стекает по спине.

– Что значит "не тронута"?

Даниш медленно режет мясо на тарелке.

– Не изнасилованы. Только… лица. Изрезаны.

Лезвие ножа скребет по фарфору.

– У меня ощущение, – его глаза фиксируют меня, – что убийца ищет кого-то конкретного. Какую-то особую девушку. Будто лица для него – всего лишь маски, и под ним он ищет кого-то конкретного.

В этот момент я понимаю: он намекает. Намекает, что "кто-то конкретный", – я.

Фонограф в углу начинают играть "Смерть Озе" Грига.

Даниш встает, его тень неестественно вытягивается по стене.

– Подарите мне танец, Александра Васильевна?

Его рука – холодная даже через перчатку – берет мою.

Первые такты: его ладонь давит на мою талию, пальцы впиваются в корсет. Он танцует слишком хорошо для мужчины, который утверждает, что ненавидит балы. С каждым поворотом герцог притягивает меня ближе.

– Как Вам сеанс? – его губы почти касаются моего уха. – Вы ничего не сказали о нем.

– Невероятно. Невероятно, что кто-то верит в это все.

Даниш слабо ухмыляется. Его улыбка чертовски обворожительна.

– Ничего невероятного в этом нет. Люди всегда стремились понять и преодолеть смерть…

Его рука скользит ниже, обнимая мою спину.

– Фараоны возводили себе пирамиды… – рассуждает он. Я чувствую его дыхание – пахнет горьким миндалем и табаком. – Даосские святые бросались в костер…

Внезапно мужчина резко притягивает меня к себе, наши губы оказываются в сантиметрах друг от друга.

Я отталкиваюсь от него и падаю спиной на стол, разбивая вазу с розами. Багровые лепестки мгновенно осыпаются на кафель.

Даниш не сердится, не выражает никаких эмоций. Он поправляет жабо и спокойно говорит:

– Подумайте хорошо, Александра Васильевна. Что, по-вашему, способно спасти Вас от брака по расчету с извергом, что убил Вашего жениха и на—… – его тяжелый взгляд скользит по моему лицу, – надругался над Вами?

Внутри меня все холодеет. Я уже давно поняла это, но боялась признать. Спасти меня может одно – брак по расчету с более влиятельным мужчиной.

– Вы предлагаете?… Хотите?

– Вы обратились ко мне за помощью. Я готов помочь.

Жертва Бессмертного

В Высшем Храме Карнака, где стены дышали древними знаниями, а воздух был густ от запаха сандала и предзнаменований, я стоял перед Отцом-Ра. Его янтарные глаза, словно два закатных солнца, видели сквозь тысячелетия – но не могли разглядеть её в моем сердце.

Девушка, затерянная между мирами. Её душа, словно папирус в пасти Аммита, трещала по швам. Две разных мерности тянули её в свои объятия, угрожая разорвать пополам. А я… я был лишь наблюдателем за ее судьбой. До этого дня.

– Ты просишь невозможного, – прошелестел Сешат, перебирая золотые часы на груди. – Бессмертие дано тебе не для игр с судьбой.

Но разве судьба – не игра изначально?

Когда Отец-Ра поднял руку в молчаливом согласии, жрецы замерли. Даже Хатхор, вечный насмешник, стиснул кубок так, что тот затрещал.

Я вышел на середину зала, где мозаика под ногами изображала Древо Миров.

– Я знаю цену, – сказал я, и голос мой больше не был голосом жреца. – Заберите моё бессмертие. Я хочу воплотиться в мир людей, где находится она. Я обязан ей помочь. Они хотят, чтобы она совершила грехопадение. Это откроет путь врагу рода человеческого в их мир. Я должен предотвратить это.

Тишина. Потом – гул, как перед бурей.

Нефрукх, холодный и точный, бросил на меня взгляд, полный… зависти?

– Опомнись, брат. Ты отказываешься от солнца ради искры светляка.

– Нет. Ты не понимаешь. Я отказываюсь от солнца, чтобы стать её светляком.

Ритуал прекращения бессмертия был прост и ужасен.

Жрецы окружили меня, их песни на санскрите сплетались в петлю. Отец-Ра провёл рукой по моей груди – и я увидел, как золотые нити бессмертия вытягиваются из меня, как паутина на ветру.

Боль? Нет. Было холодно. Как будто я впервые за десять тысяч лет почувствовал тяжесть тела и стук собственного сердца.

А потом…

Щелчок.

Я упал на колени. Кровь на губах. Сердце, бьющееся слишком громко. Скоро я умру и открою глаза уже под другим солнцем.

Слышу, как жрецы шепчут:

«Он больше не один из нас».

Но когда она смеётся где-то в саду и ощущает мое присутствие. Я понимаю – ради этого можно пожертвовать не только бессмертием.

Под покровом темноты женщина в плаще спешила по тихим улицам. Жуткий звон часов Башни Молчания разносилась по воздуху, возвещая о наступлении полуночи.

По спине девушки пробежала дрожь, и она сердито зашипела. Она не планировала задерживаться так поздно после работы в таверне. Город превратился в город-призрак, его жители обезумели от страха после появления Безымянного убийцы, охотившегося на таких симпатичных девиц, как она.

Торопливо миновав капеллу Церкви Будущего, девушка огляделась. На витражах были изображены страдальцы, ищущие утешения у таинственного Темного Властелина, который даровал им знания, чтобы отличать тьму от света.

Это здание давило на нее, вызывая первобытный страх, от которого по спине шли мурашки.

Продолжая идти к своему дому, она загляделась на внушительное поместье «Позолоченный ключ» – якобы школу-интернат для необычных умов мадам Катерины.

Старый пятиэтажный кирпичный особняк излучал готическое великолепие, а его двор обступали высоченные ели. В городе, среди простого люда, ходили мрачные слухи о престарелой, богатой благотворительнице, Катерине Вин Клян, которая финансировала это частное заведение и жила там же.

Поговаривали, что дети, живущие в его стенах, использовались для поддержания ее угасающей жизненной силы.

Сердце женщины дрогнуло при этой мысли. На секунду ей показалось, что она заметила огонек свечи в темном окне на чердаке.

Ускорив шаг, она поспешила подальше от поместья.

Заблудившись в своих мыслях, она пробиралась по лабиринту узких переулков и в конце концов зашла в тупик. Паника охватила ее, когда та осознала свое положение – птичка попала в ловушку.

В этот момент позади нее возникла высокая фигура. Тяжесть предстоящего противостояния тяжело давила на сердце, и дрожащими руками девушка откинула капюшон, открыв лицо Эльвиры Птахи, имя которой знали все в таверне Чёрная Лилия.

Ее эбеновые волосы каскадом рассыпались по плечам, обрамляя узкое лицо, словно темная вуаль.

– Я сделала то, о чем вы просили! – взмолилась она. – Клянусь, я заставила его поверить, что ее больше нет! Стражники-пауки слишком поздно сообразили погнаться за ним!… Прошу, моей вины в том, что его не поймали эти толстяки – нет!…

В воздухе повисла тишина, пока стоящая перед ней фигура выжидала.

Внезапно поднялась трость, ее острый наконечник был направлен прямо на Эльвиру.

Мгновенно ноги девушки подкосились, и она упала на колени, подгоняемая невидимой силой.

– Ты будешь продолжать делать то, что мы тебе говорим, – раздался в темноте властный голос. – Твоя верность Совету Восьми должна оставаться непоколебимой. Когда она вернется в Дэсмур, его здесь не должно быть. Сделай все, чтобы его арестовали до этого. Иначе…

– Я сделаю все! Прошу, только не трогайте его душу! Он будет в тюрьме, обещаю!

Эльвира с расширенными от страха и преданности глазами прижала дрожащую руку к тому месту, где находилась ее скрытая татуировка Уробо́роса.

Эскара Тамасви поглотила одна-единственная навязчивая идея. Он неустанно погружался в глубины хранилищ центральной библиотеки – в те мрачные залы, где забытые тома шептали истории о запрещённых для простых людей знаниях, – чтобы разгадать секрет оружия, способного красть лица и оставлять жертв безликими.

Стремясь разгадать эту тайну, Эскар прочел все книги на полках хранилища Министерства Системного Порядка, но не нашел на их страницах ничего похожего.

Сегодня он снова сел за дубовый стол среди моря разбросанных книг, выцветшие страницы которых украшали зловещие иллюстрации потусторонних орудий для уничтожения человеческой души. Толстые красные шторы окутывали зал, создавая жуткую атмосферу, а бесчисленные свечи отбрасывали тени, которые плясали на высоких стенах украшенных масштабными картинами эпохи Возрождения.

Темно-угольные волосы мужчины рассыпались по плечам, словно пытаясь закрыть лицо от ужасов, содержащихся в лежавших перед ним томах. Раздраженный, он отбросил очередную книгу и прижал кончики пальцев к виску в тщетной попытке унять нарастающую мигрень.

– Еще не нашел то, что искал, милый? – раздался мягкий, как мед, голос.

Фира Ахсаник с изяществом кошки вплыла в комнату подносом, украшенным двумя чашками ароматного кофе, золотой бутылкой темного коньяка и ассорти из темного шоколада.

– Я не знала, что ты оценишь больше, Эскар, – промурлыкала Фира, ее глаза игриво блеснули в полумраке. – Еще одну порцию кофеина, чтобы подстегнуть твои неустанные поиски, или, может быть, наконец-то позволишь себе расслабиться и насладиться бокалом прекрасного коньяка в моей компании?

Даже не взглянув в ее сторону, жнец потянулся к чашке с кофе. Горькая жидкость дала кратковременную передышку, согревая внутренности.

– Еще один час. – отрешенно пробормотал он.

Примостившись на краю стола, Фира стала с интересом изучать его лицо.

Женщина провела взглядом по его точеным скулам, прослеживая линии, придававшие его лицу такой специфичный, капризный характер. Черные глаза мужчины, словно порталы в неведомый мир, одновременно интриговали и тревожили ее.

Фира сделала глоток кофе, ее губы скривились в загадочной улыбке. Она знала, что неустанное стремление Эскара к каким-то тайным знаниям подводило его к безумию. Но, если это удерживало его у неё, почему бы ей этим не насладиться как следует?…

Она поднялась, тарелка с шоколадом осталась нетронутой. Дым из ее тонкого держателя для сигарет парил в воздухе, выплетая замысловатые узоры, когда он срывался с ее вишневых губ.

Бросив на мужчину последний томный взгляд, в котором было и желание, и уважение, девушка оставила его в одиночестве, покидая старинную библиотеку своей семьи.

«Потом… Потом, утолив свою жажду к знаниям, он будет её», – подумала Фира с хитрой улыбкой.

Возвращение сердца

Ассортимент бутиков на Невском проспекте мелькал перед глазами. Слуги Даниша вели себя как тени – молчаливые, с опущенными головами, но их пальцы дрожали, когда они застегивали на мне корсет с китовым усом, будто боялись обжечься. В зеркале мадам Лефевр я видела не себя – какую-то другую девушку: черное муаровое платье с золотыми вышивками в виде змей, пожирающих собственные хвосты, горностаевую пелерину, которая казалась слишком тяжелой для моих плеч.

– Вам идет траурный цвет, – пробормотала модистка, поправляя шлейф, и тут же побледнела, осознав двусмысленность своих слов.

Даниш прислал бриллиантовый гребень – тот самый, что когда-то украшал волосы его покойной матери. Когда его вкалывали мне в шиньон, я почувствовала запах ладана и чего-то кислого, будто металл пах ржавчиной, хоть он и не выглядел так.

Раздался шепот за спиной: – Герцог сошел с ума… Она же ведьмовского рода! – шептались модистки.

– Говорят, он видел, как она остановила часы в его спальне одним взглядом…

Они не знали, что часы остановились сами – в тот миг, когда Даниш и я подписали договор кровью. Наш договор взаимного согласия на брак.

Карета мчалась по пустому Литейному мосту, копыта лошадей высекали искры, будто сам ад раскалывал лед под нами. Поместье Тамасовых встретило меня глухим скрипом флюгеров – их железные петухи кривили клювы, словно предупреждая об опасности.

Марины нигде не было. Пыль в бальном зале лежала ровным слоем, но на рояле – свежие отпечатки пальцев. Кто-то играл недавно. Михаил очень любил этот рояль и часто играл мне на нем сонаты…

Неожиданно из тьмы холла ворвался какой-то зверь. Нет, не кошка. Собака – мастиф, которого мы с Эскаром… Нет, с Михаилом!… Почему я снова вспомнила это имя? Я уже догадалась, что оно принадлежало тому таинственному мужчине из моих снов, но почему оно врезалось в мою память так глубоко…

Собака опознала меня. Ее горячее дыхание, лапы, упавшие на мои плечи, вес, сбивающий с ног – и удар затылком о мраморный пол.

Когда я открыла глаза, все стало монохромным. Люстры – лишь скелеты из проволоки, портреты на стенах – пустые глазницы в рамах. Только белая нить, выходящая из моей груди, вела меня куда-то вглубь дома.

Я шла, цепляясь за нее, как за путеводную звезду, пока не оказалась лицом к лицу перед портретом Екатерины II.

За холстом, как и говорила Марина, – темная склянка с сердцем.

Я замерла в холодном ужасе. Марина была права. Оно билось. Оно было живым.

Как такое вообще возможно?…

Медленно, как будто через силу, сердце сжималось в такт моему дыханию.

Я прижала сосуд к груди, а потом коснулась его губами, и тени вокруг меня взвыли.

Когда зрение прояснилось, я заметила – на пыльном полу следы от босых ног, которых раньше точно не было. Мои? Но я была в туфлях…

Подойдя к роялю, я обнаружила листки с нотами, а среди них – разорванный лист из дневника Марины: «Он говорил, что сердце нельзя похоронить, пока оно не отомстит…»

Собака рядом лизала мои пальцы, словно извиняясь

– Скоро все кончится. Мы отомстим, – прошептала я ему, но поняла, что лгу.

Конца не будет. Только брак с Данишем, только бегство от Лариона – и этот тревожный стук в грудной клетке, который теперь всегда будет со мной.

Карета герцога Даниша Вороновского была выкрашена в черный лак с золотыми виньетками, словно гроб, предназначенный для королевской особы. Когда я залезла внутрь, запах воска и ладана обволок меня.

– Ты выглядишь… потрясающе, – произнес он, медленно проводя взглядом по моему платью.

Я знала, что это не комплимент, а констатация факта. Шелковое платье, черная горностаевая накидка – все было подобрано так, чтобы не оставить сомнений: я не просто невеста. Я – его оружие.

– Ты уверена, что хочешь этого? – спросил он, поправляя перчатку.

– Уверена.

Он улыбнулся, но в его глазах не было тепла.

– Хорошо.

Карета мчалась по темным улицам Петербурга, и я чувствовала, как сердце в склянке – спрятанное в складках моей шубы, стучит в такт копытам.

– Сегодня вечером мы наконец-то объявим о помолвке, – сказал Даниш, глядя в окно. – Но помни: после этого у нас будет ровно месяц до подписания брачного контракта. По закону, должен пройти месяц перед подписанием, чтобы решение было взвешенным и окончательным. Месяц, за который твои родственники и Ларион сделают все, чтобы разорвать этот союз. Не отходи от меня на балу.

– Ты думаешь, они осмелятся напасть на меня прямо там?

Герцог повернулся ко мне, и в его взгляде вспыхнуло раздражение.

– Они уже сделали это однажды. Помнишь Лариона?

Я вздрогнула.

– Ты обещал не говорить о нем.

– Я обещал не убивать его. Но он все еще где-то здесь, и если он узнает, что ты собираешься выйти замуж…

Он не договорил.

Особняк Юсуповых сиял, как зимний дворец царской семьи. Хрустальные люстры, зеркала в позолоченных рамах, дамы в бриллиантах – все это сливалось в ослепительный хаос.

Когда мы вошли в холл, шепот пополз за нами, как длинная змея.

– Кто она?

– Говорят, ведьма… Околдовала вдовца.

– Да. Герцог Вороновский никогда не женился бы второй раз просто так…

Даниш крепко сжал мой локоть, ведя меня через зал.

– Не обращай внимания, – прошептал он. – Нам выгодно, чтобы они говорили.

Вдруг воздух в зале сгустился. Я почувствовала его прежде, чем увидела.

Ларион.

Он стоял у колонны, в черном фраке, с бокалом шампанского в руке. Его глаза сверлили меня, словно два лезвия.

– Ты видишь его? – спросила я у Даниша.

– Вижу.

Я сжала пальцы на руке герцога.

– Ты обещал защитить меня.

Он наклонился к моему уху, и его губы едва коснулись моей кожи: – Я обещал сделать тебя своей. А свое – я всегда буду защищать до конца. Но сначала… ты должна пережить этот вечер. Договорились?

Когда оркестр заиграл вальс, Даниш поднял руку, требуя тишины.

– Дорогие друзья! – его голос разрезал зал, как нож. – Сегодня я хочу разделить с вами радостную новость!…

Он посмотрел на меня, и в его глазах не было любви. Только азартное предвкушение.

– Эта прекрасная женщина… скоро станет моей женой. Мы обвенчаемся ровно через месяц в моем поместье, куда я вас всех приглашаю!

Гул пронесся по залу.

Я заметила, как Ларион нырнул глубже в тень колонны. А я почувствовала, как сердце в склянке забилось чаще. Оно все ещё было со мной. Я спрятала его в складках юбки.

Хрустальные люстры дрожали, отражая в тысячах подвесок бледные лица петербургской элиты. Даниш вел меня через толпу, его пальцы впивались в мой локоть с демонстративной нежностью.

Повсюду раздавался шёпот аристократов:

– Говорят, Вороновский выкупил её долги…

– Нет, это же Александра Лоренская! Я слышала, что она заключила сделку с самим Дьяволом, чтобы выйти из комы!

– А вы слышали? Ларион Морибин вернулся из-за границы… говорят, что ради нее. А она за герцога Вороновского выходит…

Даниш наклонился, будто поправляя прядь моих волос.

– Они уже решили, что ты ведьма и профурсетка. Идеально.

Оркестр заиграл «Le Rouge et le Noir» – вальс с запрещёнными пассажами, который танцевали только в салонах королевских куртизанок.

– Что это за музыка?

– Я заказал. – хмыкнул герцог, кланяясь мне.

Даниш притянул меня так, что корсет врезался в рёбра, а его бедро намеренно скользнуло между моих ног.

– Ты дрожишь, – прошептал он, проводя ладонью по моей спине до самого низа.

– Зачем ты так со мной? Это не танец, а публичная экзекуция, – выдохнула я.

– Нет, моя милая. Это игра. Ларион должен увидеть, как ты сгораешь от моего прикосновения. Все они должны.

Когда музыка стихла, герцог опустил вуаль на мое лицо и прижался губами к моим через тонкую ткань. Шёлк пропустил жар его дыхания, а крики дам: – «Как скандально!», подтвердили: спектакль удался.

Я вырвалась под предлогом воздуха, но мраморный балкон не принёс облегчения. В темноте мерещилось: Чёрный силуэт у фонтана – Ларион?… Нет – просто статуя Аполлона. Шорох шёлков за колонной – Тётя Тамара?… Нет – служанка с бокалами.

Даниш нашёл меня, когда я кусала губы до крови, прижимаясь спиной к колонне с видом на ночной розарий.

– Хочешь уехать?

– Прежде чем они решат, что я продала свою душу, чтобы стоять рядом с тобой? Да.

– Просто знай, что они будут полными глупцами. Потому что души в этой сделке – лишился лишь я.

Мы уже шли к выходу, когда в толпе вспыхнуло алое пятно – тётя в парчовом платье, пахнущем лавандой и крахмалом.

– Ты опозорила семью! – её пальцы вцепились в моё запястье, как когти. – Сбежала из дома, как гулящая кошка! Ну ничего, Ларион вернёт тебя в родовое гнездо!

Я дёрнулась, шов на юбке лопнул – и тогда оно упало. Склянка с сердцем.

Стекло разбилось о кафель, а мокрый комок мышц отскочил к ногам графини Бобринской.

Графиня упала в обморок, рухнув на диван в облаке кринолина. Князь Голицын перекрестился. Тётя Тамара закричала, другая дама завопила рядом: «Ведьма! Она носит с собой сердца своих жертв!» – и побежала, срывая жемчужное ожерелье, будто я сглазила его.

Я опустилась на колени, подбирая сердце в дрожащие руки, когда чёрный плащ укрыл меня.

– Поднимись с колен, – голос Даниша звучал как удар хлыста. – Мы уходим домой.

Карета качалась на ухабах, а я прижимала к груди свёрток, закрывая его шубой. Сердце пульсировало сквозь мех, будто пыталось сказать что-то.

Даниш молчал всю дорогу, лишь изредка бросая на меня взгляды, от которых кровь стыла в жилах.

– Ты испугалась? – наконец спросил он.

– Я не знаю, чего бояться больше: толпы, которая назвала меня исчадием ада, или твоего молчания.

Он усмехнулся, и в его глазах наконец-то мелькнул намек на что-то теплое.

– Скоро узнаешь.

Когда карета остановилась, я выскочила первой, не дожидаясь помощи слуг. Бежала по коридорам, чувствуя, как стекло склянки холодит пальцы.

Мои покои оказались роскошными – бархатные шторы, камин, зеркала в серебряных рамах. Но главное – стеклянный сосуд на столе, наполненный тёмной жидкостью. Я приготовила его на всякий случай. Он настал.

– Быстро! – крикнула я слугам, разворачивая шубу. – Принесите мне водный раствор формальдегида!

Сердце упало в банку, забилось – и я наконец выдохнула.

Я обернулась на призрачные звуки. Внизу заиграла музыка.

Я спускалась по лестнице, чувствуя на себе взгляды портретов предков Вороновских.

Даниш стоял в центре зала, распуская слуг одним жестом.

– Всем вон! – его голос прокатился по комнате, как гром. – У всех сегодня выходной.

Когда входные двери захлопнулись, он повернулся ко мне.

– Теперь мы наконец-то одни.

Я замерла.

– Зачем ты распустил слуг?

– Чтобы не было лишних ушей. Ты останешься здесь. Месяц. До подписания контракта. После этого никто не посмеет тронуть тебя. Потому что ты будешь герцогиней Вороновской.

Мой взгляд упал на огромный портрет над камином. Женщина в зеленом платье, с такими же, как у меня, глазами.

– Я где-то её видела… Не здесь. Где-то ещё. – прошептала я.

Даниш подошёл ближе, даже не взглянув на портрет.

– Конечно, видела… В зеркале каждый день.

– …Что?

– Анна же – это ты.

Я отшатнулась, вскинув удивленные глаза на мужчину.

– Это шутка такая?

– Нет. Была бы шутка, я бы не искал тебя так долго. Думал, куда ты попала. Спиритические сеансы, бестолковые медиумы… Знаешь, зачем я занимался всем этим мракобесием так долго?

– …Зачем?

– Ради тебя.

– Но Анны нет в живых. Я не могу быть ей.

Герцог взял меня за руки, притянул к себе.

– Анны больше нет, да. Но её вечная душа – в тебе.

Я попыталась вырваться, но его хватка была железной.

– Успокойся, – процедил он, и моё тело послушалось, будто загипнотизированное. – Я знал, что ты посчитаешь меня безумцем. Не страшно. Я сам себя таким считаю.

– Я не верю в переселение душ!

– А как ты можешь доказать, что этого не существует?

– Мне не надо этого доказывать! Во мне не может быть души другой женщины.

– Она не "другая". Она – это ты, Александра. Я догадывался об этом давно, следил за тобой, всматривался. Но потом потерял тебя год назад. А теперь нашел. И не собираюсь больше терять.

– Я свободно могу уйти от тебя в любой момент. Наш контракт не запрещает мне этого.

Он отпустил меня, хмуро кивнув.

– Тогда подари мне последний танец. Притворись Анной. Попрощайся со мной. У нас не было времени тогда. Подари мне эту возможность сейчас.

Я нехотя кивнула, поправляя платье.

Граммофон заиграл что-то старинное, грустное. Даниш обнял меня, ведя по залу медленно, чувственно.

– Ты помнишь? – спросил он, прижимая мою ладонь к своей груди.

– Нет.

– Тогда закрой глаза.

Я послушалась. Его губы коснулись моего виска, шеи, ключицы – горячие, как угли.

– Анна… Я не была Анной.

Но в этот момент почувствовала, как внутри груди что-то откликается, когда он осыпает мою шею поцелуями.

Боль. Тоска. Любовь. Его любовь.

– Ты не была Анной. Она была тобой. У души нет имени. У нее есть свет. И я научился видеть лишь твой. Все эти годы я жил в кромешной тьме. Это было до тебя… Это было адом.

Когда танец закончился, Даниш отступил, глядя на меня с прежним холодом.

– Ты хочешь знать, как это возможно? Переселение душ. Я могу дать тебе научное объяснение.

– Надеюсь, моих знаний хватит, чтобы хоть немного понять.

– …Душа – энергия. Она никуда не исчезает, когда умирает тело. Анна умерла от пневмонии двадцать один год назад. Мы были ровесниками и только обручились по воле наших родителей. Она знала, что вернётся ко мне. Анна мне об этом сказала. Я должен был искать её. Глаза – зеркало души. Я искал её глаза в толпах людей десятилетия. Уже отчаялся. Но когда случайно встретился с тобой взглядом на одном осеннем балу год назад – понял, что моим поискам наконец-то пришел конец.

– …Но почему я?

– Потому что ты – единственная, чьё тело подошло для ее перерождения.

Я задрожала.

– Это неправда… Ты сумасшедший.

Он рассмеялся.

– Нет. Учёный.

Темные Ветви Судьбы

Тишина зала особняка Вороновских была густой, как смола, пропитанная вековой пылью и шепотом теней. Я стояла перед портретом Анны – той, что умерла двадцать один год назад. Ее глаза, написанные мастерской рукой, смотрели на меня с холста, но это были мои глаза. Теперь я это отчетливо видела. Тонкие, с серебряными искорками, словно зимний лес, пойманный в ловушку сумерек.

– Неужели… такое может быть? – прошептала я, касаясь холодной позолоченной рамы.

Герцог стоял в трех шагах, его черный сюртук сливался с мраком. Он молча наблюдал, как мои пальцы дрожат, как дыхание сбивается в груди.

– Когда заключим брачный договор, ты можешь уйти, – его голос, обычно острый как лезвие, теперь звучал приглушенно, почти мягко. – Живи своей жизнью. Или… останься. Но не как гостья. Не как тень прошлого. Если решишься – только как жена. Настоящая. Верная.

Я молчала. Воздух между нами сгустился, наполненный невысказанным. Он принял мою тишину за отказ. Его карие глаза – темные, мрачные, – скользнули по моему лицу в последний раз.

– Что ж. Я уважаю твое решение, – он повернулся к двери, и в этот миг что-то внутри меня разорвалось от груза навалившихся эмоций.

– Даниш!

Он замер. Не оборачивался, но плечи его напряглись, будто под тяжестью невидимых цепей.

– Я останусь с тобой. Хочу быть твоей… Твоей настоящей женой. Как тогда. Как двадцать один год назад.

Тишина заволокла все.

Он резко обернулся, лицо – маска изумления и боли.

– …Ты вспомнила?

– Все.

Я бросилась к нему. Платье, тяжелое от кружев и парчи, захлестнулось вокруг ног, но я не чувствовала ничего, кроме жара в груди. Расстояние между нами исчезло – и вот его руки схватили меня за талию, прижали к себе так, что легкие опустели.

– Анна… – его голос разбился о мое имя, словно он боялся, что я рассыплюсь в прах.

Я впилась пальцами в его плечи, чувствуя под сукном жесткие мышцы, мужскую силу.

– Зови меня Александра. Только так.

– Как скажешь.

Его губы нашли мои – не поцелуй, а утверждение, клятва, высеченная в плоти.

Даниш оторвался, дыхание горячее на моих губах, как адское пламя.

– На этот раз я не отпущу тебя никуда. Не отдам даже самой смерти. Клянусь. Запомни мои слова.

– Я принимаю твою клятву.

За окном, в такт нашему безумию, завыл ветер, будто сам особняк застонал от давно забытой боли.

Он рассмеялся – низко, глухо, и в этом звуке было что-то животное.

– Тогда позволь доказать тебе свои слова.

Его руки скользнули под мои колени, подхватили меня. Шаги его гремели по лестнице, а за окном начал накрапывать дождь.

Покои герцога тонули в полумраке – тяжёлые шторы, кожаные кресла, постель с шёлковыми простынями, чёрными, как его глаза сейчас.

Он бросил меня на кровать, сорвал перчатки зубами.

– Разденься, любовь моя.

Я дрожащими пальцами расстёгивала корсет, но шнуровка не поддавалась.

– Медлишь? – он наклонился, перерезал ленты ножом – откуда он взялся, я не поняла.

Ткань расползлась, обнажая мою грудь. Дождь усилился, стуча в стёкла, как сотня нетерпеливых пальцев.

Даниш прижал меня лицом к подушке, руки завел за спину, связал тем же шнуром от моего корсета.

– Ты хотела этого? – его шёпот мне в ухо, зубы на моей мочке.

Я закивала, не в силах выговорить что-либо.

Ладонь шлёпнула по заднице, боль запылала на моей коже.

– Громче. Скажи это громче.

– Да… Да! Я хочу этого!

Его пальцы вошли в меня резко, без предупреждения. Я вскрикнула, выгнулась, но он прижал мою спину плечом, не давая двинуться.

– Ты вся мокрая, – прошипел он мне в затылок. – Как эта ночь.

Герцог развернул меня, поднимая на руки. Я не успела сообразить что-либо, как уже стояла у окна.

Он вдруг подтолкнул меня на колени к самому подоконнику. Холодное стекло прилипло к груди, ветер завывал, дождь хлестал, а он вошёл сзади, – одним толчком, разрывая мое сознание на части.

– Боже!…

– Нет бога здесь, – прорычал он, вбивая себя глубже с каждым толчком. – Не в этой спальне. Не сегодня.

Боль смешалась с удовольствием, слёзы капали на подоконник. Даниш схватил меня за волосы, откинул голову назад, заставив смотреть в своё отражение – растрёпанное, алое, смущенное до дикости.

– Кто ты теперь?

– Твоя…

– Не ври!

Удар бёдрами, заставляющий взвыть.

– Я никогда не совру тебе!

Он замолчал, замедлился, затем резко развернул, уложив меня на меховой ковер у камина.

Тело его горело, как уголь, кожа пахла моим жасминовым парфюмом. Губы нашли мои, язык вторгся, как захватчик, а руки приковали запястья к полу.

– Смотри, любовь моя, – прошептал он, поднимая мои ноги на свои плечи. – Смотри, как я возьму тебя. Творец создал тебя лишь для меня. Ты – моя Ева, сотворенная из ребра моего.

Я повернула голову в сторону и увидела длинное зеркало в пол у стены. Мы отражались там.

Проникновение было медленным, мучительным, каждую секунду я чувствовала как он заполняет меня целиком. Ритм ускорялся, удары становились жёстче, резче, я цеплялась за него, кричала, но он не останавливался, пока волны не накрыли нас обоих.

Последнее, что помню – его голос, прорезающий шум ливня: – Теперь ты моя навсегда… Александра.

Я прижалась к его груди, чувствуя, как содрогается все тело.

– Отнеси меня в ванну… – прошептала я, закрывая глаза.

Он не ответил, но руки его подхватили меня снова, лёгкие, как перо.

Дождь за окном стих, я ждала, пока наполнится ванна. Вода была горячей, почти обжигающей, наполненной маслами с ароматом лаванды. Даниш опустил меня в неё медленно, словно боясь, что я растворюсь в воде.

– Можешь оставить меня… – я попыталась выговорить, но он уже снимал рубашку, обнажая тело.

– Нет. Если оставлю, заплачешь. Я же уже сказал. Я не оставлю тебя больше никогда, – сказал он тихо, шагая в воду. – Особенно сейчас. Ты пережила потрясение, а то, что между нами было, лишь усугубило это.

– Не усугубило.

– Не спорь.

Его пальцы скользили по моей коже, смывая следы ночи – пот, соль, слезы. Губка касалась шее, плеч, груди, заставляя мурашки бежать вниз, к животу.

– Холодно? Ты дрожишь, – прошептал он, целуя мое плечо.

– От тебя…

Он усмехнулся, опустился ниже, проводя мочалкой по моим изгибам.

– Чистая, – произнёс он, целуя мою шею.

Я закрыла глаза, чувствуя, как сердце колотится в горле.

Даниш вынул меня из воды, завернул в полотенце, отнёс на кровать. Лёг рядом, целуя ключицы и грудь.

– Это блаженство, смотреть на тебя такую. Расслабленную, разгоряченную. Я хочу сделать тебе ещё приятнее, – сказал он, опускаясь между моих ног. – Хочу, чтобы ты знала, что ожидает тебя в нашем будущем.

Первый поцелуй там был лёгким, как крыло бабочки. Но этого было достаточно, чтобы глаза помутнели, а сердце неистово забилось. Потом язык задвигался – медленно, кругами, заставляя меня вздрагивать каждый миг.

– Даниш… О, Боги…

Он не ответил, углубился, ласкал, кусал, доводя до изнеможения. Я схватила его за волосы, не зная, то ли тянуть прочь, то ли прижимать ближе. Волны удовольствия накатывали, становились выше, резче, пока не смыли меня целиком.

Я ахнула, выгибаясь, чувствуя, как тело растворяется на части.

Мужчина поднялся, обнял, прижал к себе.

– Ты прекрасна, – прошептал он. – Я люблю тебя, Александра. И буду защищать тебя всегда. Какое бы ты имя не носила, где бы ни была, я отыщу твои глаза из миллионов и верну на истинное твое место – рядом со мной, как и должно быть.

После этого было медленно, нежно. Он вошёл в меня, глядя в глаза, шепча что-то по-чешски. Движения были ленивыми, глубокими, как прилив, затягивающий на дно.

Я обняла его за плечи, чувствуя, как тело наполняется теплом.

– Не уходи…

– Никогда, – пообещал он, целуя меня в губы.

Блаженство пришло тихо, как осенний листопад – без боли, без суеты, просто растворив меня в нём.

Мы заснули в обнимку, его рука на моей груди, моя голова под его подбородком. За окном снова начал лить дождь.

«Герцог Вороновский объявил о помолвке с загадочной алхимичкой. Очевидцы утверждают: невеста принесла на бал человеческое сердце!»

Пять лет с Данишем – это шелковые простыни и его нежные объятия, ночные вальсы в пустых залах с позолотой, а теперь – его руки, поглаживающие мой беременный живот.

– Ты моя религия, – шепчет он, целуя шрам на шее – тот самый, от ножа Лариона.

Мы ходим на свидания – он наряжает меня в платья, которые стоят целых чешских деревень, водит в оперу, где певцы кричат о любви, а я чувствую его взгляд на мне на протяжении всего представления – горячий, ласковый.

Иногда ночью я просыпаюсь от кошмаров – Ларион зловеще смеётся, держа мою отрубленную кисть с обручальным кольцом. Тогда я пробуждаюсь вся в слезах. Даниш всегда зажигает ночник и убаюкивает меня в своих руках, шепча самые нежные слова мне на ушко.

Эта ночь пахла розами и грозой. Я гуляла одна в саду нашего пражского поместья, гладила живот, шептала будущему ребёнку о звёздах. Я скучала по Санкт-Петербургу, но вернуться назад, в его общество, не хотела. Может, лет через десять, когда подрастет малыш…

Задумчиво касаюсь серебряного кулона на своей шее. Лунная сфера. А внутри – прах его сердца. Он всегда со мной. Мой Микаэль.

Неожиданно тени ринулись на меня из-за кустов – трое в масках. Один сорвал свою сразу же.

Это был Ларион.

– Наконец-то нашел. Ты испортила мне жизнь, – прошипел он, и в его глазах было то, что я видела в своих кошмарах – безумие. – Теперь моя очередь.

Я побежала. Ноги скользили по мокрой траве, сердце рвалось наружу, пальцы крепко сжимали кулон. Позади – их шаги, впереди – обрыв, а за ним – горная река, чёрная, как смоль.

– Тебе некуда бежать, Александра! Ты попалась! Это конец! – заорал Ларион, нагоняя меня с другими. – Перестань смотреть туда. Все равно не прыгнешь же!

Я прыгнула.

Холод. Тьма. Я выползла на песчаный берег в лесу, кашляя водой, и увидела – это не пражская Влтава. Природа какая-то странная… Мрачная, враждебная.

Где я? Тело такое… лёгкое. Слишком лёгкое.

Я схватилась за живот. И сразу же пришла в дикий ужас.

Беременный живот куда-то исчез.

Волосы упали на плечи – длинные, белые, как снег.

Я подскочила на ноги, голова закружилась. Медленно, но верно, я пошла на просвет в деревьях.

Вскоре лес рассеялся и я увидела совершенно странную картину. Величественный город вздымался передо мной – готические шпили, паровые кареты, афиши с кричащими заголовками.

Неожиданно мальчик-разносчик газет толкнул меня в бок, сунув в руки газету с печатью змеи, пожирающей свой хвост.

– Энигма Экспресс! Безымянный убийца затих на целых пять месяцев! Что это – конец или затишье перед бурей?! – провопил он в мое удивленное лицо, удаляясь вопить дальше по улице на прохожих.

Я уронила черную газету с золотыми буквами в лужу под ногами, прижалась к стене.

…Где я?

Александра Лоренская не смогла бы выжить в той горной реке. Она бы не выбралась из глубокой пучины, разбилась бы о прибрежные камни или утонула в быстром потоке.

Тогда… чьё это тело? Кто я?

Лужа. Мое отражение. Это не совсем моё лицо. Слишком бледное, слишком худое. Серые глаза, серебристые волосы. Белое платье, совсем как у невесты.

Я знаю, кто я…

Я Сандрина Лорелей, баронесса. А это…

Это город – столица Восьми туманных земель. Дэсмур.

Шепот мертвецов

Туман. Он обволакивал Дэсмур, как саван, плотный и непроглядный, пропитанный запахом сырой земли и гниющего дерева. Я шла босая, ощущая под ногами холодные камни мостовой, острые камешки, как зубы мертвеца. Белое платье, некогда струившееся по полу бальным залам, теперь волочилось за мной, испачканное в грязи и чем-то темным… кровью? Или просто тенью этого проклятого города? Прохожие останавливались, их глаза, широкие от удивления, следили за мной, словно я была призраком, вырвавшимся из склепа. Их шепот сливался с шорохом ветра, но слова терялись в тумане, превращаясь в бессмысленный гул.

Я пыталась вспомнить… что случилось? Была река… холодная, черная вода, цепляющаяся за платье, как руки утопленников. Я упала? Выбралась? Или… меня вытолкнули?

Чем глубже я вдыхала этот городской туман, тем больше воспоминаний ускользало, словно песок сквозь пальцы. Кто-то дернул меня за рукав – маленький старик с глазами, полными ужаса, забормотал что-то на странном наречии, звучавшем как смесь латыни и скрипа старых дверей.

Я вырвалась, не понимая, бежала, пока ноги сами не привели меня к высоким железным воротам.

"Necropolis Silentium" – гласила надпись, выкованная в ржавом металле.

"Город мертвых. Молчание вечно."

За воротами, среди надгробий, мерцал синий огонек. Он звал, манил, обещал ответы.

Я побежала, спотыкаясь о корни деревьев, вцепившихся в землю, как скелетные пальцы. Запах жасмина ударил в нос – сладкий, губительный, знакомый. Где-то я уже чувствовала его… но когда?

Огонек погас, как только я протянула руку. Я упала на колени, слезы смешивались с грязью на лице. Кто я?

– Баронесса Санрина Лорелей… – прошептала я, но имя звучало чужим.

Тьма сгущалась. Где-то вдали завыл ветер, и вдруг раздался хриплый голос:

– Дитя, что ты тут делаешь?

Старуха, сгорбленная, как корень старого дуба, стояла рядом, ее лампа бросала дрожащий свет на мое лицо.

– Опасно здесь, – проскрипела она. – Безымянный убийца хоть и затих на пять лун, но ночи в Дэсмуре не прощают легкомыслия.

Ее пальцы, сухие и цепкие, впились в мою руку. Она повела меня в свою сторожку – крошечную лачугу, пахнущую полынью и старостью.

Чай из полыни, горький, как деготь, вернул мне немного ясности. Старуха пристально смотрела на меня, потом вдруг схватила газету – «Энигма Экспресс», напечатанную на черной бумаге золотыми буквами.

– Вот же ты! – прошипела она, ткнув кривым пальцем в портрет.

Я увидела свое лицо.

«Пропала. Санрина Эрналин Лорелей. 100 000 пентаклей за информацию. Обращаться в Министерство Темных Дел».

Старуха захихикала, ее глаза сверкали алчностью.

– Сто тысяч… – прошептала она. – Сто тысяч…

А я смотрела на газету и понимала: кто-то очень хотел меня найти. Но… кто?

Старуха зашевелилась, ее грубые пальцы сжали мою руку так, что кожа покраснела в районе запястья.

– Пойдем, дитя, – проскрипела она, и в ее голосе звенела жадность, словно монеты в гробу. – Министерство заплатит за тебя хорошие деньги…

Туман сгущался, обволакивая нас. За спиной шептались могильные плиты.

– Не иди с ней… – прошелестел один голос.

– Она продаст тебя не тому… – добавил другой, холодный, как лезвие.

– Вы… слышите? – спросила я, глядя на старуху.

Она нахмурилась, ее желтоватые глаза сузились.

– Кого, дитятко? – она притворно вздохнула. – Ох, бедняжка, наверное, головой ударилась, когда падала…

Но духи не умолкали:

– Она лжет…

– Она знает, кто ты…

Старуха потянула меня вперед, ее голос стал резким.

– Пять месяцев назад все решили, что тебя убил Безымянный, – прошипела она. – Но тела не нашли. Потом стали говорить, что тебя ему в жертву отдали… чтобы он затих.

Я вздрогнула. Жертва?

– Твои родственники искали тебя, – продолжала она, ускоряя шаг. – Объявления по всему городу… а теперь вот в Энигма Экспресс. Сто тысяч пентаклей… – ее губы растянулись в беззубой ухмылке.

Духи зашептали громче: – Беги! Она ведет тебя к гибели!

Я вырвалась, отстраняясь от смотрительницы.

– Я никуда не пойду с тобой!

Старуха взвизгнула, ее рука впилась в мое запястье, как капкан.

– Ах ты!… – она резко поднесла ко рту мешочек и дунула мне в лицо.

Горькая пыль заполнила глаза. Мир погрузился в слепую, жгучую тьму.

– Духи! – закричала я, падая на колени. – Помогите мне!

– Какие ещё духи, дитятко? Совсем с ума сошла?

Старуха тащила меня, ее скрипучий смех сливался с шепотом мертвецов.

– Мы с тобой…

– Отомстим за тебя…

И вдруг – пронзительный крик.

Рука старухи разжалась.

Я упала в грязь, нащупывая вокруг себя. Лужа. Холодная вода.

Я промыла глаза, и мир вернулся расплывчатыми пятнами.

Впереди – толпа. Они стояли над чем-то, перешептываясь.

– Сама под колеса кинулась! – бормотал кучер, бледный, как мел. – Я ее и не видел!…

Я подползла ближе. В канаве лежало тело старухи. Ее голова – в метре от туловища, глаза еще широко открыты, рот – в немом крике.

Колеса кареты были багровыми.

Духи шептали у меня за спиной.

«Мы освободили тебя, госпожа. Но теперь ты должна вспомнить…»

Я отползла назад, в тень. Неужели… это сделали они из-за меня?

И тогда я услышала новый голос – не шепот, а четкий, ледяной, будто звук лопаты, вонзающейся в мерзлую землю.

«Санрина… Любовь моя. Я тебя скоро найду».

Я убежала, не оглядываясь.

Но куда?

Город знал меня. Духи знали меня. А я не знала даже себя.

Тьма медленно отступала, словно шелковая вуаль, поднимаемая утренним ветром. Сознание возвращалось ко мне нехотя, обволакивая разум тягучими, как патока, воспоминаниями.

Первым пришло осознание тяжести – пуховое одеяло, словно свинцовая плита, придавливало тело к матрасу неестественной мягкости. Подушки, казалось, впитывали в себя не только форму головы, но и саму волю к движению.

Комната. Она пряталась за малиновыми шторами, скрывая от меня не только свет, но и само время. Сквозь полумрак, густой, как дым опиума, проступали очертания уюта, выверенного до мелочей: стены, расписанные черными фиалками и бордовыми розами, темно-коричневая мебель, отполированная до зеркального блеска. Балдахин над кроватью перекликался с узорами, словно весь этот интерьер был соткан из одного и того же мрачного шепота.

Но воздух… Он был пропитан сладким, удушающим парфюмом – женским, но чужим. Никто из моих смутных воспоминаний не мог пахнуть так. Чьё это место?

Обрывки мыслей вспыхивали, как искры в пепле: тепло мужских рук, бархатная глубина голоса, шепчущего что-то. Сердце бешено застучало, но имя… имя ускользало, растворяясь в липком тумане.

Я попыталась пошевелить ногами. Тело не слушалось. Мышцы онемели, будто кто-то выпил из них всю жизнь, оставив лишь восковую куклу, беспомощно взирающую на балдахин. Даже дыхание давалось с трудом – каждый вдох казался подвигом.

За окном стучал дождь. Его ритм, монотонный и гипнотический, выдавал мансарду – капли били по крыше с особым, приглушенным эхом. Сколько времени я здесь? День? Неделя? Полгода?

Шаги. Они донеслись из коридора – тяжелые, размеренные, сопровождаемые бормотанием двух мужских голосов. Я замерла, цепляясь за каждое слово.