Балийские рассказы
Ночная Одиссея в Ловине
Шла бурная рабочая неделя: звонки, встречи, бесконечные сообщения и нескончаемый поток задач. Голова гудела, а сердце требовало свободы. Казалось, сам океан звал меня, обещая покой и новые впечатления.
В пятницу вечером, около десяти, я вернулась домой после долгой деловой встречи. Моя соседка и подруга, Светланочка, уже сидела на балконе с бокалом вина. Я бросила сумку в угол и с порога сказала:
– «Свет, я больше не могу. Давай рванём в Ловину! К дельфинам!»
Света даже не задумывалась:
– «Собирайся! У нас жизнь одна, а дельфины ждут!»
Через час мы уже сидели в такси. В руках дорожный бокал шампанского, в голове ветер перемен. Водителем оказался весёлый парень по имени Ваян. Он включил балийскую музыку, и машина мягко скользила по ночным дорогам.
– «Девушки, в Ловине тихо, спокойно… настоящий рай!» – сказал он, ловко обгоняя редкие байки.
– «А дельфинов много?»– спросила Света.
– «Очень. Но настоящий секрет Ловины – ночной океан. Там, когда темно, вода начинает светиться… планктон как звёзды под водой!»
Мы переглянулись. Светящийся океан… Звучало как начало приключения.
К трём часам ночи мы приехали в Ловину. Тихая деревенька спала, лишь вдали слышался прибой. Вдоль улиц горели жёлтые фонарики, и только редкие голоса рыбаков напоминали, что здесь тоже живут люди.
Наш отель оказался спрятан в зелени. С первого раза мы его не нашли – маленькие улочки, фонарей почти нет. Наконец, наткнулись на деревянные ворота. Внутри всё было утоплено в цветах: пахло жасмином, пели цикады, фонарики мерцали у дорожек.
Номер оказался простым, но невероятно уютным: две резные кровати, картины с дельфинами, высокий потолок и… душ под открытым небом. Мы подняли головы – над нами густое звёздное небо.
– «Свет, я хочу жить тут!» – вздохнула я.
– «Подожди. Сначала поплаваем с дельфинами, потом решим!»
Мы легли поздно, но уже в пять утра нас разбудил стук в окно. Это был хозяин отеля, пожилой мужчина по имени Геде.
– «Если хотите увидеть дельфинов, нужно выходить на лодке до рассвета!» – предупредил он.
Но у нас был другой план – ночное купание среди светящегося планктона. Солнце только-только начало золотить пальмы, а мы, не спавшие ночь, уже строили новый маршрут.
На закате мы вышли на пляж. Вдали покачивались рыбацкие лодки, воздух был пропитан солью и ароматом костров. В какой-то момент Света ткнула меня локтем:
– «Смотри, лодки без присмотра… Может, сами прокатимся?»
– «Ты с ума сошла?»
– «А что? Мы же в кино, правда?»
Мы переглянулись – и решили, что приключение важнее.
Волны тихо шептали у берега. Мы осторожно толкнули маленькую лодку в воду, залезли внутрь и оттолкнулись от песка. Свет фонариков на пляже постепенно исчезал.
Небо над океаном было усыпано звёздами, а когда мы опустили руки в воду, вокруг ладоней засияли миллионы крошечных огоньков – биолюминесцентный планктон.
– «Это магия!» – прошептала я.
– «Смотри! Как будто звёзды падают прямо в океан!»
Мы смеялись, брызгались, кружили лодку по лагуне… пока не случилось непоправимое. В порыве восторга мы обе прыгнули в воду – и волна унесла лодку прочь.
Мы смеялись, плескались, чувствовали себя частью этого океанского чуда…Ночь была тёплой, звёзды висели низко, словно можно дотянуться рукой. Вода вокруг светилась – миллионы огоньков биолюминесцентного планктона мерцали в такт нашим движениям.
И вдруг всё изменилось.
Сначала лёгкий ветерок усилился. Потом волны стали тяжелее, удары воды громче. Небо над нами словно потемнело в один миг, звёзды скрылись за облаками.
– «Нам пора возвращаться…» – Света тоже почувствовала неладное.– «Свет… что-то не так…» – прошептала я, глядя на горизонт.
Мы одновременно посмотрели на лодку – она была метрах в двадцати от нас и медленно уплывала.
– «Сильное течение! Я не доплыву!»– «Плыви к ней!» – крикнула я.
Ветер налетел неожиданно, свистя так, будто океан сам нас предупреждал. Вода больше не светилась мягким мерцанием – теперь она казалась чёрной, холодной и чужой.
Первая огромная волна ударила в нас, будто стена. Мы захлебнулись солёной водой, потеряли ориентиры. Второй удар пришёл через секунду, сбил дыхание. В голове стучало одно: "Только не паниковать!"
– «Какой берег?! Его не видно!» – её голос сорвался на истерику.– «Света, держись за меня! Дыши! Греби к берегу!» – кричала я, но слова тонули в шуме ветра и грохоте волн.
С каждой секундой океан будто становился глубже, темнее. Я чувствовала, как течение тянет нас вглубь. Под ногами уже не было ничего – только бесконечная бездна.
Внезапно, под водой, я заметила движение. Что-то огромное скользнуло под нами. Тёмная тень, больше нашей лодки. Сердце взорвалось в груди, дыхание перехватило.
– «Это акула?.. Скажи, что это не акула!» – Света зажмурилась, не решаясь посмотреть вниз.– «Ты видела?!» – пролепетала я, дрожа всем телом.
Я пыталась всматриваться в толщу воды, но там была только тьма. Казалось, сама бездна дышит под нами.
Вдруг раздался странный звук – высокий, пронзительный свист, похожий на зов. Я замерла. Из темноты начали всплывать тени… десятки, нет – целая стая.
Они двигались быстро, стремительно, окружая нас. Моё сердце билось так, что я слышала его сквозь рёв океана. Вода вспыхнула светящимися волнами – планктон загорелся ярче, как будто ожил.
И тут я увидела их – дельфинов. Они вынырнули почти одновременно, белые брызги ослепили нас. Один из них подплыл вплотную, касаясь меня боком, словно приглашая держаться за него.
– «ДОВЕРЬСЯ ИМ!»– «Света! Хватайся за плавник!» – закричала я, задыхаясь. – «Ты уверена?»
Мы вцепились в них из последних сил. Вокруг бушевал шторм, волны били по лицу, солёная вода обжигала глаза, но дельфины вели нас, уверенно пробивая путь сквозь ревущий океан.
В какой-то момент мне показалось, что я больше не дышу. Мир стал тёмным, звуки исчезли, остался только глухой стук сердца в висках. И вдруг… мои ноги коснулись чего-то твёрдого.
Берег.Песок.
Мы выползли на мокрый песок, дрожащие, вымотанные, напуганные до смерти. Океан ревел позади нас, словно разъярённый зверь, которому не удалось нас забрать.
Света лежала на спине, хватая воздух ртом, и тихо прошептала:
– «Мы живы…»
А я смотрела на бушующие волны и не могла произнести ни слова. Только слёзы текли по лицу.
На берегу нас уже ждали – рыбаки заметили, что мы пропали. Один из них, седой мужчина с глубокими морщинами, покачал головой:
– «Девушки, зачем вы полезли в океан ночью? Это опасно. И лодка…»
Оказалось, лодка уплыла далеко в океан и её потом целый день искали. Туристическую полицию вызвали сразу. После долгого разбирательства нас серьезно оштрафовали.
Света посмотрела на меня и улыбнулась сквозь слёзы:
– «Главное, что мы живы… и мы видели светящийся океан!»
– «И нас спасли дельфины… Это того стоило.»
Прошло несколько месяцев, но каждую ночь, закрывая глаза, я снова вижу ту картину:
тёмный океан, миллионы огоньков вокруг, и серые спины дельфинов, которые вели нас к жизни.
Ахмед
Чёрный вулканический песок, спокойная вода, живописные бухты… и главное – затонувший военный корабль Japanese Wreck, ставший одной из главных тайн Восточного Бали.Мы с друзьями давно мечтали попасть в Амед – место, которое местные называют «спящим рыбацким краем».
В пятницу вечером мы собрались вчетвером.
Дорога шла вдоль побережья, и на горизонте поднимался величественный вулкан Агунг. Огромный, словно древний страж, он наблюдал за нами, пока машина петляла по узким улицам.
– «Здесь океан хранит память… иногда слишком ревниво.»– «Амед – другое Бали», – сказал Кай, глядя вперёд. – «А что там особенного?» – спросила Света.
– «Ха! Отлично! Значит, будет весело.»Сэм фыркнул:
Амед встретил нас запахом соли и тишиной. Узкие улочки, лодки джукунг, сушёная рыба на бамбуковых решётках, статуи богов под пальмами. Мы поселились в маленьком бунгало на склоне холма, откуда открывался вид на бухту Джемелюк.
Вечером, сидя на террасе, мы обсуждали планы.
– «Завтра ныряем в Japanese Wreck», – сказал Кай.
– «А глубоко там?» – спросила Света.
– «Нет, нос судна всего на 5-6 метрах, остальная часть глубже 12-15. Но не заходите внутрь корабля. Там темно, течения опасные.»
– «Темнота меня не пугает.»Сэм усмехнулся:
– «Должна.»Кай посмотрел на него холодно:
Вода была прозрачная, тёплая, словно жидкое стекло. Мы медленно погружались вниз у бухты Джемелюк.
Под нами открылась подводная галерея – статуи богов, покрытые кораллами, словно ожившие под водой. Их каменные лица казались слишком настоящими.
Света подплыла ближе, замерла перед одной статуей и показала мне рукой знак «страшно».
Я улыбнулась в маске, показала жест «всё ок» и подтолкнула её вперёд.
Внезапно Кай поднял руку – знак «СТОП». Мы замерли. Он указал фонарём вперёд: на горизонте проступал силуэт корабля Japanese Wreck.
Мы подплыли к корпусу. Тёмная громада лежала на боку, обросшая кораллами и губками. Сквозь иллюминаторы мелькали стаи рыб, словно души, застрявшие в петле времени.
Сэм показал рукой на пролом в корпусе и сделал жест «пойдём туда».
Кай резко покачал головой, жестом «нельзя».
Сэм ответил знаком «коротко, быстро» и, не дожидаясь, ушёл в тень трюма.
Кай махнул рукой – «оставайтесь» – и поплыл за ним. Но Света встряхнула моей рукой: мол, мы не можем их оставить.
Мы поплыли следом.
Внутри было темнее. Даже лучи фонарей растворялись в воде, и казалось, что чернота живёт своей жизнью.
На полу лежал ржавый штурвал, вокруг – остатки сетей, кабелей, труб. Вода стала мутной, поднимаемый ил закрыл обзор.
Сэм плыл впереди, его луч фонаря танцевал по ржавым стенам. Внезапно – темнота. Его фонарь погас.
Он резко повернулся к нам, глаза расширены за стеклом маски, дыхание тяжёлое, пузырьки вырываются быстрыми толчками. Он пытался что-то показать руками – резкие, рваные движения.
Кай отплыл к нему, достал запасной фонарь. Включает – свет падает на стену.
И мы все замираем.
На стене, среди кораллов, следы ладоней.
Чёткие, свежие. Как будто кто-то касался металла… пару минут назад.
Света тронула меня за руку, глаза за маской огромные, в них паника.
Вдруг за нашими спинами – движение. Быстрое, резкое, словно кто-то проскользнул вглубь трюма. Кай махнул рукой – «к выходу».
Мы плыли назад, но течение внезапно усилилось, словно кто-то втягивал нас обратно.
Сэм, вместо того чтобы всплывать, замер и смотрел вглубь корабля. Я подплыла к нему, коснулась плеча, чтобы вывести из ступора. Он повернул голову, глаза круглые, и показал рукой на рот, затем – на трюм.
Я поняла жест:
"Он слышит голоса."
От этой мысли стало жутко.
Под водой тишина… и вдруг – глухой металлический скрежет, словно кто-то закрыл за нами люк.
Мы вырвались наружу, но когда я оглянулась, мне показалось, что из тьмы трюма на нас смотрят… глаза.
На поверхности мы лежали на воде, пытаясь отдышаться. Сэм дрожал, цепляясь за буй, лицо белое как мел.
На берегу он долго молчал, потом сказал:
– «Я слышал их… они что-то говорили… на японском…»
Кай медленно покачал головой:
– «Это место – братская могила. Здесь погибли десятки людей. Иногда… они напоминают о себе.»
Магические традиции Бали.
Бали – это не просто остров, это живая легенда, где каждое дыхание наполнено магией, а каждая деталь жизни имеет глубокий смысл. Здесь традиции не просто чтут – ими живут. Секрет в том, что балийцы сумели сохранить знания своих предков, передавая их из поколения в поколение, как самое ценное достояние.
Мы, жители мегаполисов, привыкшие к шуму, скоростям и переменам, порой уже не способны представить себе мир, где культура и ритуалы остаются нетронутыми веками. Здесь, на Бали, всё иначе. Повседневность пронизана духовностью: каждое подношение, каждая церемония, каждая мелочь хранит в себе уважение к прошлому и гармонию с настоящим.
Иногда судьба удивительно щедра. Моё желание познакомиться с одним из хранителей древних балийских традиций – Манку, местным священником и целителем – сбылось почти магически. Манку – это не просто жрец, это человек, который объединяет в себе черты шамана, философа и хранителя знаний.
Я спросила у своего балийского друга, насколько сложно встретиться с Манку. В ответ ожидала услышать о длинных списках ожидания и сложных церемониях допуска. Но всё оказалось проще: «Завтра в 16:00 приезжай в Убуд, вот адрес». В этой лёгкости и заключена философия Бали – баланс между повседневным и сакральным.
Дом Манку встретил меня тишиной. Классический балийский двор – это целый мир: небольшие павильоны для церемоний, алтарь, резные ворота, ухоженный сад и животные, словно часть духовной экосистемы. Балийская архитектура заслуживает отдельного восхищения. Даже в современных домах здесь соблюдают древние принципы: кухня строго на юге, храм – на северо-востоке, размеры павильонов рассчитываются по особым формулам, исходя из пропорций тела владельца. Эти знания передаются священникам-архитекторам, которые соединяют материальное и духовное.
Женщина в традиционной одежде, появившаяся спустя несколько минут, попросила меня подождать. Я осталась одна среди этой магии. Вокруг пели птицы, в клетках переливались перья попугаев и голубей, филин задумчиво наблюдал за мной, а чёрный ворон встрепенулся и словно хотел что-то сказать. «Ворон – птица шаманов», – мелькнула мысль. Говорят, что балийские целители способны видеть мир глазами этих птиц.
Вскоре вышел Манку. В белой ритуальной одежде, с книгой в руках, он излучал спокойствие и силу. Мы прошли в шале, где стены были уставлены стеллажами с древними рукописями. Он сел в позу лотоса, протянул мне лист бумаги и попросил написать имя и дату рождения. Я почувствовала, что мы перешли в мир, где время течёт иначе.
Манку начертил круг со стрелками, погрузился в чтение старинной книги и начал писать. Затем он поднял взгляд и стал рассказывать о моей жизни так, словно читает невидимую книгу моей души. Слова его были точными, глубокими и неожиданно откровенными.
После беседы Манку предложил энергетический сеанс. Внутренний голос шептал мне что-то между страхом и любопытством, но я доверилась. Мы прошли в соседний павильон, где стоял массажный стол и висели схемы человеческих органов и энергетических точек.
«Не нужно объяснять, что тебя тревожит, – я знаю. Ложись», – сказал Манку спокойно.
Я легла. Он не прикасался ко мне руками, но я чувствовала, как над телом движется поток тепла. Вскоре тело охватила волна расслабления, а перед глазами промелькнул образ чёрного балийского духа с клыками – странно, но страха не было, только ощущение, что я становлюсь частью чего-то большего.
Я почувствовала лёгкие вибрации внутри – словно кто-то касался меня изнутри, убирая блоки боли и усталости. Позже мой друг объяснил: это и есть энергетический массаж – практика очищения от негативной энергии и гармонизации тела и духа.
Позже я узнала, что Манку принадлежит к древнему королевскому роду и редко принимает посетителей. Его знания передавались из поколения в поколение, и каждая встреча с ним – это прикосновение к живой магии Бали. Жители острова верят, что энергия, которой он управляет, способна изгонять тени и возвращать силу.
Выйдя из дома Манку, я почувствовала себя другой – как будто родилась заново. Ощущение лёгкости, умиротворения и наполненности сопровождало меня до самого вечера.
Бали умеет открывать сердца и напоминать нам о том, что главное богатство человека – это его связь с корнями, с землёй, с духами и предками. Здесь прошлое и настоящее переплетаются так тонко, что границы стираются, а реальность становится частью большой, живой легенды.
Шоколадная фабрика
Влажный воздух обжигал лёгкие, солнце пробивалось сквозь листву тропического леса, а пальмовые кроны танцевали над головой, словно гигантские зелёные паруса.
Алекс и Лера познакомились всего три месяца назад – и вот они здесь, на Бали, вдвоём. Их мир был наполнен случайностями, которые выглядели как судьба.
– Если мы найдём эту виллу у океана, я обещаю, что это будет наш рай, – сказал Алекс, поправляя шлем глянув на карту в телефоне.
– Рай? В джунглях, где Wi-Fi пропадает каждые три минуты? – Лера засмеялась, но в её глазах блестел азарт.
Мотор байка урчал, пока они пробирались по узкой дороге среди непроходимых тропиков. Влажные листья блестели, словно покрытые стеклом, а из чащи доносились крики обезьян. Наконец дорога исчезла вовсе, превратившись в тропу, усыпанную кокосами.
И вдруг – глухой удар.
Огромный кокос рухнул с двадцатиметровой высоты и разбился о землю в метре от них.
– Чёрт! – выдохнул Алекс. – Ещё немного, и нам бы пришлось звонить в страховую!
– Уходим! – Лера схватила его за руку. – Здесь опасно!
Они побежали по узкой тропинке. Пальмы шумели, словно дышали, а сверху глухо гремели падающие орехи.
И вдруг, когда силы почти покидали их, перед ними открылся ослепительный свет океана. Зелень резко разошлась, и тропинка вывела их к побережью.
Берег был диким, словно забытый людьми рай. Черный песок жёг ступни, а шум волн смешивался с криками птиц. И вдруг среди зарослей они заметили старую фабрику: домики, построенные из бамбука и тростника, половина деревянного корабля над обрывом, казались частью пейзажа.
– Это что… отель? – прошептала Лера.
– Или фильм про Индиану Джонса, – ответил Алекс, вытирая пот со лба.
Дверь одного домика скрипнула, и навстречу вышел мужчина с широкой улыбкой и загорелой кожей. На его соломенной шляпе сидел маленький попугай.
– Welcome to Charlie’s Chocolate Factory! – сказал он, и воздух будто наполнился ароматом какао и свежих фруктов.
Внутри бамбукового павильона царил прохладный сумрак. На длинном деревянном столе стояли стаканы с ледяным шоколадом, украшенные кусочками мяты и кокосовой стружкой. Напиток пах тропиками и солнцем.
– Попробуйте, – сказал мужчина, протягивая стакан. – Здесь, в этих джунглях, мы выращиваем какао уже двадцать лет. Мой отец, Чарли, купил эту землю и построил фабрику, когда здесь был лишь песок и океан.
Холодный шоколад растаял на языке, и мир вокруг замер. Лера улыбнулась:
– Кажется, я только что нашла рай.
Перед фабрикой стоял странный дом – выстроенный в форме старого пиратского корабля. Корму обвивали лианы, нос «корабля» смотрел прямо в океан.
– Это похоже на декорации «Пиратов Карибского моря», – засмеялся Алекс.
– Нет, это лучше, – Лера уже поднималась по лестнице.
С верхней палубы открывался вид на бескрайний океан, где солнечные блики играли на волнах, а лёгкий бриз приносил запах соли. Они фотографировались, смеялись, стояли в обнимку, словно капитан и его штурман, открывающие новый мир.
Чуть дальше к морю свисали огромные качели, привязанные к вековым пальмам. Алекс сел первым, а Лера толкнула его – и он взмыл так высоко, что казалось, пальцы ног коснутся облаков. Затем она сама взлетела, волосы развевались, сердце замирало от восторга.
– Представляешь, если бы так выглядела наша жизнь? – крикнула она сверху.
– Она так и будет! – крикнул он в ответ.
На закате они кормили голубей у берега. Птицы слетались, садились на плечи, трепетали крыльями. Солнце окрашивало океан в золотые и пурпурные оттенки, а их сердца были наполнены планами, мечтами, надеждами.
Лера взяла его за руку:
– Давай пообещаем, что вернёмся сюда.
– Не просто вернёмся, – ответил Алекс, – а построим свою историю здесь.
Через два года они вернулись – уже не как туристы, а как жених и невеста.
Чарли помог организовать свадьбу на берегу. Балийцы украсили пляж гирляндами из цветов, деревянными факелами и тканями цвета океана. Звуки гамелана смешивались с шумом прибоя.
Лера шла по песку босиком, в лёгком платье цвета слоновой кости, а Алекс ждал её под аркой из бамбука и орхидей.
– Сегодня я выбираю тебя, – сказала она.
– Я выбираю тебя каждый день, – ответил он.
В тот момент пальмы зашумели громче, волны взлетели выше, а голуби, как тогда, взмыли в небо.
Они снова качались на тех же качелях, теперь уже муж и жена, а холодный шоколад был холоднее и слаще, чем когда-либо.
Иногда жизнь делает странные повороты.
Они приехали искать виллу, но нашли свой дом – место, где джунгли встречаются с океаном, а случайные дороги становятся судьбой.
Цветы. Петя и Марина
Девятый год их брака был похож на длинную зиму.
Марина и Пётр жили в Салехарде – городе, где весна приходит только на календаре, а летом можно встретить снег.
Она – владелица небольшого бутика женской одежды.
Он – графический дизайнер, умеющий превращать серые будни в яркие макеты, но никак не способный раскрасить собственную жизнь.
Они были счастливы… почти.
Им не хватало только одного – ребёнка.
За девять лет они прошли шесть курсов ЭКО, бесконечные обследования, горы таблеток, календарей, надежд и слёз.
И вот, сидя однажды в маленькой кухне, Марина сказала:
– Петь, это шестая неудачная попытка…
– Я знаю, – тихо ответил он, касаясь её руки.
– Я больше не могу.Ни морально, ни физически. У меня нет сил верить.
Марина отвернулась, и Пётр увидел, как на её щеке медленно скатилась слеза.
Он взял её лицо в ладони и прошептал:
– Я люблю тебя больше жизни. Но, Марин, давай дадим себе паузу. Отпустим.
– Паузу? – горько усмехнулась она. – Может, лучше сразу сдаться?
– Нет. Не сдаться. Жить.
Он замолчал на секунду, а потом сказал то, что изменило их судьбу:
– Через неделю мы летим на Бали.
– Что?
– Бали. Дельфины. Кокосы. Море. Солнце. Мы просто уезжаем.
– А вещи?
– Купим там. Старое оставим здесь.
Марина впервые за долгое время улыбнулась.
Они поселились в маленьком деревянном бунгало у пляжа Томас-Бич.
Домик был простым, но в нём было всё, что нужно для счастья:
терраса с белым гамаком, на полу большое глиняное кашпо с деревом, которое цвело круглый год ярко-розовыми цветами, а с крыши на нитях свисали ракушки.
Когда ветер шевелил их, они издавали нежные, едва уловимые звуки, будто шёпот океана.
Пётр работал удалённо и заканчивал проекты к полудню, а вечерами они гуляли босиком по тёплому песку, пили чилийское вино, провожая закаты.
Солнце падало в Индийский океан, и каждый вечер казался финалом фильма, который ты не хочешь останавливать.
Марина училась рисовать на холсте, занималась пилатесом и пляжным волейболом, открывая заново своё тело и свою свободу.
Впервые за девять лет она не считала дни в календаре.
Впервые за девять лет она просто жила.
В один из вечеров Марина заметила церемонию на берегу.
Местные в белых одеждах пели мантры, играли на гаме́ланах и делали подношения океану.
Огни факелов отражались в воде, аромат благовоний смешивался с солёным воздухом.
Когда люди начали расходиться, Марина подошла ближе, держа в руках кисть,на пальцах у неё осталась гуашь красно-оранжевых оттенков.
Вдруг к ней подбежала девочка лет пяти, одетая в белое.
Она взяла Марину за руки, посмотрела прямо в глаза и сказала на чистом английском:
– “Красный меняется на два синих и один розовый.”
– Что? – удивилась Марина. – Ты хочешь порисовать?
Девочка лишь улыбнулась, отпустила её руку и побежала к уходящей группе.
Через минуту подошёл старик —, видимо, её дедушка.
В его поясе висел маленький бронзовый колокольчик.
Он посмотрел на Марину и сказал:
– “Скоро у тебя будут два синих цветка… и один розовый.”
Он коснулся её лба, что-то произнёс на балийском и ушёл.
Марина вернулась на террасу и долго молчала.
Пётр слушал её рассказ и только пожал плечами:
– Ну, мало ли что имел в виду старик… Местные свои загадки любят.
Но всю ночь Марине снились странные сны:
водопад, изливающийся золотым светом, птица с огненными крыльями, лотос в клюве и мантры, растворяющиеся в океане.
Прошло 4 месяца.
Бали стал для них домом.
Каждый день начинался с купания в океане, запахов франжипани и свежего кокоса.
Но однажды утром Марина почувствовала себя плохо.
– Наверное, солнце, – сказала она, пытаясь отмахнуться.
Пётр нахмурился:
– Собирайся. Едем в больницу.
В клинике после анализов доктор поднял на них глаза и сказал тихо:
– “Поздравляю. Вы станете родителями.”
Марина замерла.
Пётр побледнел.
– Подождите… вы серьёзно?
– Очень серьёзно.
В коридоре Пётр присел на лавку и уткнулся лицом в руки.
Слёзы текли сами собой.
– Девочка моя… мы сделали это…– шептал он, целуя её ладони.
Через восемь месяцев, в балийской клинике, Марина родила двух крепких мальчиков.
А спустя полтора года в их семье появилась и долгожданная дочка Мила.
На фотосессии в балийских нарядах, держа сыновей за руки и прижимая к себе маленькую дочку, Марина вдруг вспомнила ту девочку на пляже Томас-Бич.
Её слова зазвучали в голове так ясно, будто она произнесла их снова:
Красный меняется на два синих и один розовый.
Два синих цветка.
И один розовый.
И Марина впервые за девять лет поняла:
Бали услышал их.
И дал им то, о чём они просили.
День, когда остров дышит тишиной
На Бали есть дни, которые чувствуешь задолго до того, как их объявят по радио. Сначала меняется свет – он становится суше, как будто солнце протёрли мягкой тканью. Потом пахучее и гуще делается дым благовоний – он висит над улицами не просто «запахом», а намерением. И уже потом на перекрёстках появляются новые плетёные корзинки-подношения: чуть более нарядные, с целыми горками лепестков, риса, печенья, монеток, с каплей святой воды – как печати на письмах богам.
Так остров готовится к Ньепи— Дню тишины, когда целые сутки Бали не едет, не шумит, не торгуется, не развлекается, а дышит. Чтобы в этой тишине услышать – себя.
Но до тишины – шум. И не обычный: торжественный, театральный, выстраданный. Острову нужно «выговориться», чтобы суметь замолчать по-настоящему.
За пару дней до Ньепи, на рассвете, дороги тянутся к морю, как реки, вспомнившие устье. Меласти – церемония очищения водой. Из деревень, из храмов – маленьких семейных и больших общественных – тянутся процессии: мужчины в белых рубашках и саронгах, женщины в кружевных кебаях с широкими поясами; на головах – корзины с яркими подношениями, над всем – бело-жёлтые зонты, как маленькие солнца, и флаги с длинными хвостами.
Детвора прижимается к мамам, старики идут с такой прямотой спины, какая бывает у людей, для которых вера – не убеждение, а ремесло. У кромки воды служитель разбрызгивает воду над толпой – короткими дугами, как вспышки памяти. Разноцветные лепестки ложатся на песок рядом с рыжими крабами, и волна бережно тянет их на пару ладоней – не забирая, а «читая».
– Sukṣma, – шепчет женщина рядом и касается лбом кончиков пальцев. Спасибо – здесь всегда действием, а не словом.
Океан шумит без лишней торжественности, как добрый механик, который знает: самая важная работа – тихая. Оно смывает не «грехи», а усталость. Накопившуюся за год пыль имён, привязанностей, маленькой злобы – того, что прилипает к человеку, если ходить по миру без внутренней метлы.
Накануне Ньепи, днём, на перекрёстках острова – Tawur Kesanga. Это не просто «жертвоприношение духам», как любят писать путеводители; это переговоры с миром: с землей, ветром, огнём и водой. На земле раскладывают рис и фрукты, крошечки сладостей и чуток соли, в листьях банана дымятся благовония, а священник на певучем балийском произносит слова, которые не переводятся, потому что они не «про», а «для».
– Мы отдаём – чтобы нам вернули, – шепчет Ваян, мой сосед по лавочке у храма, – не вещи, а равновесие. Это слово и есть богатство.
С неба стекает жар; в тени под воротами дрожит ленивый пес; мимо проходящая женщина несёт на голове поднос – такое искусство равновесия не увидеть в спортзалах больших городов. Не потому, что там нет таланта, а потому, что нет привычки держать мир на голове и не ронять.
И вот – вечер. Улицы уже шумят не просто музыкой – гангса и барабанами – а чем-то более плотным: шумом, в котором есть задача. Площадь наполняется Ого-Ого – гигантскими фигурами демонов, гротескных и смешных, страшных и нарядных, сделанных руками ребят из каждого банжара (общины). Глаза – выпуклые; язык – алый и длинный; когти – как у кошки, которая решила стать оперной дивой; тела – иногда как у монстров, иногда как у карикатур на человеческие пороки.
– Наш – Каанган! – гордо шепчет парнишка, указывая на страшилище с рогами. – А у них – Бхута с тремя головами. В прошлом году – чудо как победили!
«Победить» – значит унести фигуру по маршруту, плясать с ней, не уронив, пройти развилки, развернуть на узких улочках, выдержать ритм барабанов и гомон толпы. На перекрестках – остановки: Ого-Ого крутят по часовой стрелке. Так, говорят, запутывают дороги злым духам, чтобы тем стало сложнее найти обратный путь.
Сейчас кажется, будто смеются и танцуют над «суевериями». Но здесь нет смешного. Это – коллективная психотерапия до всяких факультетов. Мы делаем монстров своими руками – раскрашиваем, украшаем, придумываем им имена – и, когда они встают во весь рост, выносим на улицу… чтобы сжечь. Не ненависть, а тревогу. Не врага, а тень, которая вырастает у каждого, когда забылось, из чего сделан день.
Факелы разгораются, ветер отгоняет дым, искры летят в легкую темноту – и дети аплодируют так, словно только что расслабилась мышца в затылке мира.
– Завтра – тишина, – говорит Ваян и точно кладет ладонь мне на плечо. – Но тишина без сегодняшней ночи – это просто отсутствие звуков. А нам нужна тишина со смыслом.
Ночь съезжается к полуночи. Тогда весь остров – целиком – делает то, что в мире называют «невозможным».
Аэропорт закрывается. Все взлёты и посадки отменены. Ни одна лодка не идёт к Ломбоку. Интернет у мобильных операторов отключают, телевидение замолкает. Улицы пустеют. В каждом доме – шторы, плотные покрывала на окна, приглушенный свет (если он вообще есть) и внутреннее «тишина».
Это – не «локдаун». Это – обряд. Называется он Catur Brata Penyepian— четыре запрета:
1. не зажигать огонь (и яркий свет),
2. не работать,
3. никуда не выходить из дома,
4. не развлекаться.
«Не» здесь – не наказание. Это – инструмент. Чтобы тот шум, что мы носим в груди, хотя бы раз в год перестал влиять на нас, как гиря на лодку. Верующие постятся – кто-то всю ночь молится, кто-то медитирует, кто-то просто сидит в тени двора и слушает, как скрипит бамбук. Дети шепчутся под одеялами, как будто весь остров стал одной большой палаткой.
По улицам в этот день можно увидеть только печаланг – традиционных стражей тишины. Они патрулируют с факелами и рациями, проверяют, чтобы никто не вышел в суету без необходимости, чтобы свет из окон не колол темноту и чтобы у соседей было достаточно воды и риса. Это не «полиция». Это – совесть общины на вахте.
Да, предприниматели недополчают выручку, туркомпании отменяют трансферы, авиалинии теряют деньги. Но остров словно говорит: «Ради памяти, ради устроения вещей я могу прожить сутки без оборота капитала». И это звучит мощнее всякой риторики о «сохранении традиций».
В полдень – самая густая тишина. Даже океан – будто вежливо убавил шум. С рисовых террас доносится только птичий свист да редкое хлопанье крыльев цапли.
Я сижу во дворе у семьи Ваяна. Его мама тихо плетёт подношения для завтра, отец чинит старую бамбуковую перегородку, мальчишки дремлют на циновках. У каждого – в руках тень от пальцев. У меня – ощущение, что мир только что выдохнул после долгого марафона.
– В этот день легко понять, чего в тебе больше, – шепчет Ваян. – Если ты зависим от движения, тишина страшна. А если ты просто живой – она как вода после жары.
Он смеётся совсем тихо, чтобы не разрушить полупрозрачную кожу тишины, и я вижу, как на мгновение у него в глазах появляется мальчишеское: радость не от того, что «получилось правильно», а от того, что получилось вместе.
Каждый год находятся те, кто «знает лучше». На этот раз – четверо туристов, две пары. Они приехали за неделю до Ньепи, сняли мопеды, успели почувствовать на вкус закаты и маракуйю, насмотрелись на Ого-Ого— и решили, что «день тишины» – отличный повод устроить себе «ретрит на природе».
– Мы поставим палатки на пляже, – сказал один (в футболке с надписью Be Mindful), – будем медитировать на прибой. Это же «быть с собой», да?
Хозяин геста в Чангу попытался объяснить, что нельзя: выход на улицу запрещен; свет нельзя; печаланги патрулируют; отель несет ответственность за гостей. Те снисходительно улыбались:
– Мы – тихо. Нас не заметят.
И, когда остров погрузился в мягкую темноту, они утащили рюкзаки и поплелись по знакомой тропе к океану. Набросали песка на колышки, натянули палатки, зажгли внутри маленькие фонарики «только чтобы книгу почитать», достали из пакетика фрукты и бутылку красного вина.
Волна шуршала, ветер принёс кокосовый лист, вдалеке ничего.
Тишина услышала их первой.
Через полчаса показались печаланги – двое, тихие, как сами правила. Они не кричали «эй, вы что творите». Они просто подошли, светанули фонарём на песок, на палаточные тени, на белые лица, и голос старшего прозвучал так же, как звучит слово «пожалуйста», когда оно на самом деле означает «нельзя»:
– Друзья. Сегодня – Ньепи. Вы – на пляже. Вы – нарушаете сразу всё. Сверните палатки. Возвращайтесь в свою гостиницу.
– Мы медитируем, – сказала девушка, дрогнув, – это тоже часть… ну… уважения.
– Уважение, – мягко ответил печаланг, – начинается с того, чтобы не считать себя умнее традиции.
Вся сцена заняла меньше пяти минут. Туристы, ворча, стали сворачивать палатки. Один вдруг дёрнул бутылку вина и махнул в сторону патруля:
– В Европе у нас свобода! Мы никому не мешаем!
– В Европе – у вас Европа, – не повышая голоса, сказал второй печаланг. – На Бали – Бали.
Они проводили их до отеля и – не шумно, но очень ясно – передали информацию в район. В такие моменты остров не «возмущается». Он фиксирует. А потом – делает вывод.
Когда вновь зажглись кухни и забормотал базар, двоих мужчин и двух женщин попросили прийти в иммиграционный офис. Разговор был короткий и не злой: объяснение правил, фиксация нарушения, напоминание, что ответственность несет не только ты, но и те, кто тебя приютил.
Через два дня их депортировали. Без скандала, без наручников. Просто – «вы не услышали остров». И это звучало страшнее, чем любое полицейское «вы нарушили».
В кафе, где мы сидели с Ваяном, говорили не о «жесткости», а о «прямоте». Здесь никому не придёт в голову восхищаться бегством от «правил». Правила – не сетка для ловушек. Правила – фасон, по которому шьют день.
– Мы теряем много денег в Ньепи, – признался владелец варунга, крутя ложку в стакане с чаем, – но мы не теряем смысл. Если потерять смысл, деньги не помогут.
Он улыбнулся и подмигнул сыну: тот тащил к столу большую корзинку с еще теплыми блинчиками. Жизнь вернулась в осязаемое: шуршит банановый лист, звякают ложки, кто-то смеётся. Ngembak Geni – «разжигание огня» – день после Ньепи, когда можно снова навещать друзей, мириться, начинать дела «с чистого места».
Ньепи – это не «театральный трюк ради туристов». Он был задолго до нас и будет – дай бог – после. Потому что эта традиция отвечает на главную болезнь времени: навязчивость звука. Мы живём так, будто любое молчание – поломка колонки. Остров раз в год говорит: «Давайте, мы вместе выключим звук. А потом – посмотрим, кто мы без него».
Некоторые постятся,кто-то просто спит, кто-то весь день читает древние тексты, кто-то пересчитывает рис – не чтобы занять руки, а чтобы вспомнить, что у вещей есть вес. У всех – по-разному. Но у всех – про себя.
Это и есть самое честное «духовное упражнение», какое только можно придумать: не «победить себя», а разжаться настолько, чтобы услышать собственную жизнь, пока она ещё твоя.
Вечером, когда заново включаются огни, когда над рисовыми террасами вспыхивают первые фонари, когда базары младенчески тянут свои голоса в небо и моторы мопедов складываются в ритм «ну что, поехали дальше» – ты вдруг понимаешь, зачем были эти сутки. Чтобы день снова стал днём, а не беспрерывной лентой задач.
На Бали умеют держать форму жизни. Не железом и указами, а привычками – маленькими и упрямыми.
Кладбище