Тени за волнами

Пролог

Браннелэй

Меня зовут Хейли Карсон. Просто Хейли. Вчера, сегодня, завтра – это неважно: я всегда буду просто Хейли. Мы с матерью и младшим братом переехали в Ирландию, в старый дедушкин дом, доставшийся нашей семье по наследству. Я провела там почти всё своё детство, и долгие годы мне грели душу воспоминания о пышных зелёных лугах, мрачных дождливых тучах, пасущихся белоснежных овцах на полях, а также о серых каменных домах в окружении ветряных утёсов. Маленький городок Браннелэй, чьё название состоит из древнеирландского имени «Бран», означающего «ворон», и окончания leigh, напоминающего о местах вроде Dunleary[1] или Carraleigh[2]. Дедушка прожил в этом городке, больше похожем на деревню, всю свою жизнь. Один паб на всю округу, школа и колледж с большим футбольным полем, старая протестантская церковь и крошечный кинотеатр. Все жители друг друга знают, отчего по местным улицам частенько витают клубы сплетен и пустяковых интриг.

Я росла и училась в Америке, в городе Бруклин, что давало мне полное право ненавидеть провинцию. Когда всю свою осознанную жизнь проводишь в цивилизации, сложно перестроить мозг в другую степь и смириться с прибыванием в глуши в столь раннем возрасте. Мне всего шестнадцать, и моя жизнь только начиналась, а мать решила увезти меня в место, где из благ цивилизации были лишь водопровод да электричество – и те казались случайными гостями в доме, забытом временем.

Родители развелись месяц назад, что было ударом для младшего брата, но не для меня. Я давно чувствовала, как между отцом и матерью зреет конфликт, который не получится просто спихнуть в мусорный бак. Они больше не спали в одной кровати, и отец всё чаще оставался ночевать на диване. Я – сова и не могу уснуть допоздна, и пару раз я вставала, чтобы выпить чего-нибудь вроде любимого какао с молоком. Отец делал вид, что поздно вернулся и не хотел будить маму, но я всё понимала уже тогда. Родители никогда не умели врать мне, разве что мелкий Кайл, мой непутёвый брат, доверчиво относился ко всему, что ему говорят. Он – безобидный и хороший мальчик, но я была крайне недовольна его появлением первые несколько лет. Когда сначала ты – центр вселенной для своей семьи, а потом рождается назойливый простофиля, которому нужно подтирать одно место, пока он не повзрослеет и сам не приспособится это делать, волей-неволей начинаешь сожалеть о его существовании. Но Кайл подрос, и хлопот с ним стало намного меньше. Я благодарила жизнь и за это.

Моя мать, Мэйрин Грейс Карсон, всю жизнь проработала биологом-ботаником, и над выбором профессии она никогда не сомневалась, ещё с подростковых времён осознав, кем хочет стать. Я всегда списывала это на её ирландские корни и дедушкино влияние – он мечтал, чтобы старшая дочь изучала природу растений и посвятила себя науке. Отец, Джонатан Хокинс, тоже увлекался наукой и всю жизнь изучал морскую биологию, испытывая истинный восторг и удовлетворение от изучения различных видов морских организмов и среды их обитания в океане. Именно это совпадение и свело моих родителей, поступивших в один и тот же американский университет исследований и наук. Из-за этого я относилась скептически к заведению ранних романов во время школы или колледжа. Я никогда ни с кем не встречалась, но мне хотелось, хотя я и осознавала, насколько это глупо и бессмысленно в наше время. Мои подруги постоянно с кем-то заводили лёгкие романы, и со мной, скорее всего, приключилось бы то же, если бы в конце девятого класса я не стала местным изгоем.

Это случилось весной, когда все начали готовиться к сдаче экзаменов и ходили на взводе. Футбольная команда и болельщицы готовились к закрытию учебного года, надоедая своей открытой синей формой с эмблемой нашей школы. Мне всегда нравилось здесь учиться, и с седьмого класса я была главным редактором школьной газеты. Меня все знали и уважали, стремясь во всём угождать – почти каждая девочка с амбициями мечтала попасть в очередной выпуск газеты, и я неоднократно сталкивалась со сладкой лестью в свой адрес. Футболистам подлизываться к редактору было незачем – места главных красавчиков школы были уже давно заняты и опубликованы во всех местных публичных новостях. Я не очень-то интересовалась этим видом спорта, но из-за специфики моей школьной профессии приходилось посещать каждый футбольный матч и фиксировать информацию для газеты.

В день, когда произошёл мой крах, я должна была подготовить новый выпуск – один из последних в этом учебном году. Клэр, моя лучшая подруга, помогала мне тем, что всё фотографировала на школьный фотоаппарат.

Победа над соседней школой. Люди начали расходиться. Мы отсняли отличный материал и уже возвращались к своим шкафчикам, чтобы взять вещи и отправиться по домам. Шум возник внезапно и резко – он исходил из мужской раздевалки. Мы, тогда ещё «мы» с Клэр, насторожились и прислушались.

Кто-то кричал мужским басом, и были слышны звуки размашистых ударов о твёрдые поверхности. Мы заволновались и решили узнать, в чём дело. Может, мы сможем помочь?

Моя мама всегда говорила: «Тише едешь – дальше будешь». Если бы в ту минуту я вспомнила её слова, ничего бы не произошло, и моя жизнь продолжала оставаться счастливой и беззаботной. Но я не вспоминала слова своей мамы, впрочем, как и Клэр не пыталась остановиться.

Мы осторожно приоткрыли дверь, заглянув внутрь. Клэр зашептала что-то про мужскую драку. Я прищурилась, узнав в виновнике шума одного из старшеклассников – Гаррета. В угол за его спиной забился Сойер, мой одноклассник. Кажется, его губа была разбита, а вокруг глаза постепенно растекался сливовый фингал. Я задержала дыхание, с детства чувствительно реагируя на вид крови. Клэр зашептала, что нам нельзя вмешиваться. Я это понимала.

Рука сама собой вытащила фотоаппарат из рук застывшей за моей спиной подруги – и сделала снимок. Никто из действующих лиц не обернулся, не услышав звука затвора. Я действовала осторожно. А обстановка внутри раздевалки накалялась.

– Но… как же я уйду со школы, Гар-р-рет… я… я… не могу так поступить. Моя мать, она… она ужасно расстроится… – слова Сойера больше вызывали жалость, чем уважение. Парнишку явно запугали, и я собиралась разобраться, из-за чего.– Если ещё раз увижу тебя в школе – ты труп, – Гаррет, любимец школы и капитан футбольной команды, возвышался над замершим Сойером, словно привидение.

Моя находчивость сыграла против меня злую шутку. Уже через неделю после увиденного в школьной газете вышел новый анонимный выпуск с громким заголовком: «Все считают его звездой школы и золотым мальчиком, но никто не знает, что происходит за футбольным полем». Клэр останавливала меня, но я её не послушалась. Я хотела, чтобы люди знали правду, и не могла смолчать. Никто больше не видел Сойера в стенах школы, и я сочла своим долгом в этом разобраться.

Статья получилась большой и драматичной, с рассуждением на тему: «Почему кто-то должен страдать, если другой считает себя в чём-то лучше? Ведь мы все равны». Это было главной мыслью моего текста. Футбольная команда громкий газетный выпуск по достоинству не оценила.

Начались проблемы. Все догадались, что статью написала и опубликовала я. В школу вызвали родителей. Мама заявляла, что я никогда не хотела кому-то навредить своими высказываниями, а директор устало потирал лицо жирной ладонью. Отец нарочито не глядел на меня, огорчённый таким поступком. Клэр больше не отвечала на звонки.

Все отказались от меня. Кроме матери. Но даже она не поверила в правдивость школьной истории про угрозы и насилие.

Я начала прогуливать. Меня не оскорбляли и не унижали, но теперь открыто избегали и сторонились. Прежние времена прошли. Я поняла, что допустила большую ошибку, но было слишком поздно. Репутация оказалась испорчена.

Грустила ли я? Ответ был слишком прост – не один вечер я провела, упиваясь горькими слезами. Мама и брат пытались меня поддерживать, отец куда-то запропастился на неделю.

Когда он вернулся, и я застала тихо разговаривающих в гостиной родителей, на столе лежали документы – бумаги о разводе.

Я ненадолго потеряла веру в себя и свою семью. Брат не давал прийти в себя, изводя всех вокруг своими рыданиями. Ему было всего шесть лет, но уже тогда он пытался стать тем связующим звеном, что вновь сплотит наших родителей и вернёт былое счастье. Возродит нашу семью.

Я с сожалением и отстранённым видом наблюдала за этим, отрешённая от всего происходящего. Я не пыталась помирить родителей, но утешала Кайла, что они ещё сойдутся.

Так прошло самое тяжёлое и долгое в моей жизни лето. Я лишилась редакторской должности в школьной газете, лучшая подруга игнорировала меня, не желая нашей дружбой подорвать и свою репутацию, а родители больше не жили вместе.

Дети всегда тяжело переживают развод мамы и папы. Для того чтобы это понимать, не нужно разбираться в детской психологии. Они стали теперь такими разными – и каждый был отдельно друг от друга. Больше не было семьи. Была только мама, и был только отец. А ещё Кайл, но он такой ребёнок, что позабудет половину из того, что было этим летом, хотя и сильно горевал. Я защищала мать в суде, когда принималось решение, с кем из родителей мы останемся. Кайл лишь плакал, всё время плакал, и мне стало ещё сильнее жаль ни в чём неповинного маленького мальчика. Он этого не заслуживал. Но так случается. Мы с братом стали намного ближе после случившегося горя в семье – оно нас действительно сплотило.

Но отец продолжал к нам хорошо относиться. Мы часто виделись, и рана начинала затягиваться. Однажды в кафе-мороженом он предложил, чтобы мы иногда жили у него, а после возвращались к Мэйрин. Я лишь покачала головой, а Кайл вновь зарыдал, и слёзы сочились наивным градом из его смышлёных глазок.

Мы тогда уехали домой на автобусе, отказавшись от предложения отца нас подвезти, а я в пылу обиды заявила, что уже взрослая и позабочусь о своём брате, чтобы он нормально добрался до дома.

Отец по телефону разозлился, что я поступила столь своевольно, сказав, что нельзя принимать решения необдуманно и поспешно. Он как бы раз за разом напоминал о моём школьном провале, вновь и вновь повторяя эти слова. Мать смолчала, обрадовавшись нашему возвращению, и так и не спросила ничего про разговор с отцом. Я всё ещё любила папу, но не собиралась бросать родную мать. А Кайл – он малое безутешное дитя.

В августе все вещи были собраны. Отец пришёл в бешенство, узнав, что Мейрин увозит нас из Америки в Ирландию, в старый неухоженный дом её мёртвого отца. Он пытался остановить бывшую жену, но было уже поздно. Мать продала наш дом в Бруклине и отдала часть денег отцу.

Я видела, как она была несчастна последние дни в Америке, но никак не могла ей помочь. Мы смотрели по вечерам старые кинокомедии и даже иногда весело смеялись, но на душе у каждого была ледяная глыба, перемешанная с затаённой личной болью.

Однажды я решилась у неё спросить, когда мы упаковывали последние коробки со старыми семейными вещами и фотографиями:

– Мам, – я решила подойти к ней с этим вопросом деликатно, – скажи… а ты правда любила папу?

Мейрин с испугом поглядела на меня. Она не ожидала услышать эти слова сейчас, когда наш мир рушится и строится заново.

– Любила ли я вашего отца? – повторила она для себя, медленно обдумывая, что сказать. – Да… когда-то давно любила, Хейли. Я знаю, как тебе, должно быть, тяжело это слушать, но мы с твоим отцом давно были порознь, даже когда жили рядом.

– Я так и знала, – тихо прошептала я, довольная и в то же время раздосадованная этим ответом. Так я хотя бы удостоверилась, что мать не сильно страдает и скучает по отцу.

– Но ты… ты же плачешь. Почему? – решилась я на ещё один вопрос вскользь к предыдущему.

– В жизни не всё так просто, как может казаться, Хейли. Люди расстаются без прежней любви, но по-прежнему помнят друг друга. И сожалеют об упущенном. – Мейрин вернулась к коробкам, и я заметила, как она смахивает непрошеную слезу с щеки.

В полдень приехал грузовой автомобиль. Грузчики помогли загрузить все наши коробки с вещами: вся прежняя жизнь была собрана за пару дней и растворилась в воздухе. От этой мысли меня слегка мутило.

Ирландия встретила нас ветром с моря и запахом дождя, впитавшимся в камни старинных улиц. Мы стояли на пороге нового дома – с тёплой черепичной крышей, увитого плющом, как будто вынырнувшего из книжки о феях. Мама с облегчением выдохнула, Кайл тут же побежал исследовать сад, а я всё ещё держала в руках чемодан, будто боясь отпустить старую жизнь.

Где-то вдалеке мычала корова, невозмутимая в своей деревенской мудрости, а над полями тянулись тучи – тяжёлые, глубокие, почти синие. Воздух был другим. Чище, влажнее, живее. Словно сама земля здесь дышала медленнее.

Я почувствовала, как внутри меня что-то оттаивает. Может, в этом месте получится начать заново. Может, Ирландия – это и есть наш второй шанс.

Я скучала по этой дикой и необузданной природе. Мало кому удавалось совладать с её могучей силой, с раскинувшимися тяжёлыми ветвями и громадными плодородными полями.

Я бросила чемодан прямо на землю.

– Я скоро вернусь! – возбуждённо выпалила я, шумно дыша.

Мама с тёплой улыбкой всё поняла и смотрела мне вслед, когда я убегала на склон. Это моё любимое место.

Оно было не так далеко, и я мечтала поскорее увидеть его вновь, как в былые времена. Пышная, сочно-зелёная трава пахла тоской и прохладой, а моих бледных рук и рыжих волос то и дело касался игривый лёгкий ветер. С погодой свезло: дождя сегодня не было. Красота окружающих видов бросилась в светло-голубые с серебряной поволокой глаза, словно вспышка света. Браннелэй распластался на мягких склонах зелёных холмов на высоте1640 футов[3], будто забылся здесь в своём вековом сне. В пригорье к нему вели серпантины и извилистые старые дороги, поросшие шиповником, шли они вверх из долины, окружённые полями с пасущимися овцами. Городок открывался внезапно – как если бы кто-то вырезал его из тумана.

Дома с известковыми стенами теснились вдоль узких улочек, вымощенных камнем. Крыши из сланца или кирпича словно впитывали в себя влажный воздух гор. По утрам над крышами висела тонкая дымка, а с западной стороны холмы резко обрывались, открывая вид на долину, где в солнечные дни поблёскивали ленивые ручьи.

Браннелэй был тихим, но живым. Старики сидели у своих домов, грея руки на кружках с чаем, а на центральной площади цвели клумбы, за которыми заботливо ухаживали местные садоводы. Городок жил в ритме ветра – не спеша, в унисон с природой, и был словно создан для того, чтобы хранить чужие тайны и принимать чужие судьбы.

– Как хороша жизнь! – я пребывала в быстро уходящей эйфории, радуясь тому, что мне дарует судьба здесь и сейчас, и позабыв о прошлых невзгодах. Выбежав на склон возле обрыва, я с упованием всматривалась в открывшуюся мне картину. Морской берег на небесном холсте, окутанный бесконечным и прекрасным: волны то и дело ласкали мокрый песок, убывая и прибывая вновь. Как же хорошо на душе! И воздух здесь чист и лёгок, несравним с бруклинским и по-своему проникновенен!

Мне стало тревожно, забилось сердце в грудной клетке. Я заскучала по отцу и прежней жизни. Что-то внутри меня оборвалось. Я предала своего отца, уехав сюда? И попрощаться с подругой не вышло – она не отвечала на мои звонки и сообщения. Думать об этом не хотелось.

Я вдохнула свежий глоток воздуха и выбросила дурные мысли из головы. Я здесь, и я рада тому, что меня окружает. Весь мир как на ладони.

Мои внутренние стенания прервал звук. Звук играющей скрипки, где-то вдалеке, на пирсе. Отсюда едва ли можно было разглядеть, кто на нём стоит и играет. Тёмная мужская фигура, скрывавшая детали и очертания расстоянием.

Всё ещё пребывая в возбуждении, я рысью побежала к склону, опускаясь вниз к берегу. Держалась бочком и действовала осторожно, боясь упасть и пораниться.

Вблизи я обнаружила какого-то незнакомца. Свыше меня ростом на две или три головы, с мощным разворотом плеч и серьёзным выражением лица. Глаза его были прикрыты, словно он был глубоко погружён в процесс игры и изгонял через льющуюся мелодию что-то из себя. Я вспомнила о фотоаппарате на своей шее, на который делала снимки всю дорогу до Браннелэй, и не смогла подавить сильное желание сделать снимок неизвестного, игравшего на скрипке. Это было почти неосознанно, скорее инстинктивно.

Парень резко обернулся и раскрыл тёмные глаза, почуяв моё присутствие. Он был ненамного старше меня. Я застыла с глупым выражением лица в немой позе. Этот человек не сказал мне ни слова. Он прошёл мимо, обдав мою похолодевшую кожу ветром. В этот момент я почувствовала в груди что-то знакомое и понятное мне от начала до конца.

[1] Это старое название города Dun Laoghaire (Дун Лири), расположенного недалеко от Дублина.

[2] Вымышленное название. Оно похоже на типичные ирландские топонимы, но такого города или деревни на самом деле нет, также как и упомянутого выше Браннелэй.

[3] 500 метров.

Глава 1

– Кайл, ты ешь мою сосиску! – я с возмущением вернула украденный с моей тарелки кусок еды, потянувшись ко рту младшего брата. Он раскрыл в недоумении рот и недовольно скривил лицо.

– Я голодный, – коротко резюмировал Кайл, понуро изучая свою пустую тарелку.

– Вырастешь толстым, как боров, – заявила я с издёвкой, отпивая из стакана с апельсиновым соком.

Мама с улыбкой наблюдала за утренней перепалкой, что в нашей семье было в порядке вещей, и тихо ела свой завтрак.

– Вы уже подготовились к школе? —Мейрин произнесла эти слова с заботой. В этом году Кайл должен был пойти в первый класс. Вряд ли он способен подготовиться к чему-либо в этой жизни самостоятельно.

– Я да, – жуя, пробубнила недовольно я. – Но лучше бы я училась на дому.

– Хейли, – обеспокоено посмотрела на меня мать, – я уверена, что всё обойдётся. Ты всех покоришь своим острым умом и пером.

– Ты думаешь, меня примут в местную газету? – скептично пробормотала я, хмуря брови.

– Тебе обязательно стоит попробовать. Я так считаю, – без тени сомнений парировала Мейрин. Она выглядела молодо для своих лет, волосы у матери были короткими и светлыми, а голубые глаза проницательными и тёплыми. Их я от неё унаследовала, к моей радости.

От кого я переняла рыжие вьющиеся волосы, ни для кого не оставалось загадкой. У моей бабушки были такие же волосы. Чистокровная ирландка со своенравной натурой и упрямо вздёрнутым подбородком.

Брат насмешливо глянул на меня, он всё ещё сердился из-за отнятой сосиски. Кайл отчеканил мальчишеским хитрым голосом:

– Никуда её не возьмут. Она и двух слов правильно связать не может!

– Ты уже взрослый, должен уважать старшую сестру, – отчитала его мать, деланно сердито сводя брови к переносице.

– Она меня терпеть не может! Так почему я должен её уважать? – захныкал обидчиво Кайл.

– Ты знаешь, что это не так, – констатировала Мейрин.

– Он просто любит со мной ругаться, – задумчиво протянула я, широко улыбнувшись брату в лицо.

– А ты та ещё заноза в…– мама не дала младшему брату договорить, заткнув ему рот ладонью. Он стал злобно мычать, как будто хотел что-то крикнуть.

– А ты чем будешь заниматься весь день, мама? – с интересом выпалила я, наблюдая за братом и матушкой.

– У меня полно работы. Сперва нужно отправить новые исследования в лабораторию, после прибраться в этом пыльном доме.

Мама теперь работала на дому, большую часть своего времени проводя за компьютером. Что касалось убранства и порядка в старом дедушкином доме, где было так хорошо отдыхать в детстве, тут нужно было проделать уйму всего. Чтобы дом снова ожил и засиял, нужно было многое выбросить на помойку, купить недостающую мебель, оживить краску на стенах и содрать старые никчемные обои. Меня брала тоска, когда я обнаружила свою комнату уже не такой, какой она была прежде. Всё постарело и покрылось толстым слоем пыли. Мы с мамой и Кайлом спали эту ночь на полу, постелив пледы и покрывала, которые привезли из Бруклина. После дороги все жутко устали, и потому наводить красоту и собирать мебель дружно решили последующие дни.

Вокруг дома был пышный сад, поросший сорняками и высокой густой травой. Мама собиралась в ближайшее время подыскать садовника, если не будет успевать заниматься садом, как полагается. Растения она любила, относясь к ним бережно и трепетно.

Наступила осень, и предстоял новый учебный год. Я чувствовала себя не на своём месте в этом старом городе и забытом доме. У нас был прекрасный двухэтажный дом в Бруклине, с хорошей мебелью и красивыми стенами. Я едва сдержала вздох горечи и сожаления. Мебель мы увезли с собой, а привести дом в порядок – целый проект. Я обладала нетерпеливостью, и мне хотелось чувствовать уют уже сейчас. Мама обещала, что займётся ремонтом как можно скорей. Мы собирались нанять мастеров и обновить старую дедушкину мебель, дополнив её нашей старой и той, которая будет приобретена в местном мебельном торговом центре. Я не доверяла всему, что здесь располагалось: наверняка у них все дизайны старые, а мебель несовременная и неудобная. Мама с усмешкой мне отвечала, что в Браннелэй есть всё то же, что и в Бруклине.

В небольшом доме было два этажа и витиеватая лестница. В детстве я любила взбираться по ней вприпрыжку, переступая сразу через две или три ступени. Теперь Кайл невольно повторяет это за мной. Он был расстроен новым домом меньше всего: ему не было дела до внешнего вида стен и просевшего местами пола. Его заботили лишь фэнтези-книги и мамин компьютер, в котором он по вечерам любил играть в видеоигры. Кайл был довольно умным ребёнком, и иногда я сомневалась, была ли я такой же в его возрасте. Я всегда казалась себе хуже, чем моя семья. Мать утверждала об обратном. На самооценку повлияло много вещей – начиная от школьных конфузов и заканчивая разводом родителей. Втайне я завидовала бывшей подруге Клэр, у которой была полноценная семья и исключительно приятная внешность.

Я была милой и симпатичной, но можно ли это было назвать истинной красотой? Мой брат вечно дразнил меня за рыжие волосы, тягая за них в детстве, а мама и отец говорили, что я родилась с удивительной редкой внешностью, напоминающей внешность моей бабушки. Когда отец с его природными тёмными волосами и мать с её светлыми кудрявыми локонами становились рядом, я на их фоне казалась чужачкой. Ну почему у меня выросли эти рыжие волосы? И для чего мне такие тонкие губы и худые запястья? Мать призывала гордиться своими ирландскими корнями, заявляя, что мы люди крепкой породы, а внешность только усиливает её и выделяет среди остальных. Я в ответ на это мямлила, что она-то имеет вполне приличные блондинистые волосы, и ей легко рассуждать о моих проблемах. Не любила свою внешность я долго и упорно, пока один из мальчиков в школе не сказал мне, что я особенная и отличаюсь от других девочек в классе. Тогда я стала считать себя красивой и забыла о давней мечте стать такой же блондинкой, как моя мама.

Ирландская кровь. Говорил отец. Поэтому ты такая упрямая.

– Ты вся в своего дедушку, Хейли, – добавлял с иронией отец. – Он всегда был такой же непреклонный и тяжёлый характером. Первое время он даже запрещал твоей маме со мной встречаться. Говорил, что я не достоин её, и чтобы я катился ко всем чертям.

– Джонатан! – Мейрин была недовольна тем, как муж отзывается о её умершем от старости отце. – Хейли должна знать, что её дедушка был одним из лучших людей, что когда-либо существовали на этом свете.

– Мейрин, я лишь хотел сказать, чтобы наша дочь гордилась своими корнями и твёрдым характером, – пошёл на попятную отец.

Мы все тогда дружно рассмеялись.

Воспоминания о былых счастливых деньках взбрели в душу, разворошив старую рану. Как было хорошо, когда родители друг друга любили и ценили каждую секунду рядом.

Кайл пробудил меня от воспоминаний толчком в зад. Я раздражённо поморщилась, схватив его за тёмные, как у отца, волосы. Он был головой мне по грудь, и я часто издевалась над ним, хватая его за неё и не давая вырваться из крепкой охапки.

– Найдёныш, уйди с глаз долой! – это было одним из многих издевательств, что имелись у меня в арсенале для разговора с братом.

– Ты что, отпусти! – завопил брат, приглушённый моим телом.

Я захохотала, нехотя отпуская его и лохмача и без того беспорядочные короткие волосы на мальчишеской голове. Его недовольная физиономия сказала мне всё за него.

– Там сосед с мамой разговаривает! – воскликнул брат с довольной ухмылкой, тут же переменившись. Мы любили посплетничать о чём-то вместе.

– Мама уже успела познакомиться с нашими соседями, – удивилась я тут же. – Ну ничего. Мы позже тоже познакомимся. А теперь пойдём, а то в школу опоздаешь, зануда. Как никак, твой первый учебный день.

– Почему меня поведёт не мама, а ты… – заворчал брат с унылой рожей.

– У мамы сегодня куча дел! Она познакомится с твоей учительницей завтра, на школьном собрании после обеда. Бери рюкзак, я его за тебя тащить не буду.

Мы взяли вещи и обулись, вышли на крыльцо и дружно посмотрели в сторону соседского дома. Мама вела оживлённую беседу с каким-то высоким мужчиной с широкой спиной и гордым профилем. Его вид не вызвал у меня никакого интереса, хотя сосед и выглядел довольно прилично и неплохо для своего возраста. Я молча взяла Кайла под руку, и мы направились в школу города Браннелэй. Она была в двух кварталах от нашего дома, расположившись на холме. Идти в гору, хоть и недолго, и я заткнула уши наушниками, включая любимый плейлист. Кайл шёл рядышком вприпрыжку, то и дело дёргая меня по каждому пустяку. Он расспрашивал обо всём подряд, когда натыкался взглядом на то, что его хоть как-то заинтересовало, будь то соседский дом, или местные заведения и люди. Я всякий раз со злостью высовывала из уха один наушник, чтобы выслушать его новую глупость.

– Оставишь ты меня когда-нибудь в покое или нет?

Нашей очередной перепалке не суждено было состояться, когда возле дома напротив появился знакомый силуэт. Парень, игравший музыку на пирсе. Он что, местный музыкант-скрипач?

Я не подавала виду, что узнала его. Он заметил меня и брата, но и бровью не повёл. Я исподлобья начала наблюдать за ним, и тем, как он копается у себя в саду.

Каштановые недлинные волосы с пробором набок, чётко очерченный профиль и аккуратные черты лица – уже знакомые тёмно-карие глаза взглянули в мою сторону лишь раз, и тут же потеряли всякую увлечённость. Я вздёрнула подбородок, проходя мимо его дома с назойливым братом. Он вечно дёргал меня за руку, и я не выдержала и закричала на него:

– Убери свои потные ладошки, не то я сброшу тебя с обрыва, и поминай как звали!

Кайл обиженно на меня посмотрел, но на какое-то недолгое время успокоился. Погода стояла тёплая для этих краёв, но на мне с братом были лёгкие ветровки, а на ногах джинсы. Ветер давал о себе знать, и я с раздражением каждый раз убирала рыжие пряди с лица.

Не сдержавшись, я напоследок обернулась и ещё раз посмотрела на дом соседа, чудно игравшего на скрипке в день моего приезда. Он поймал мой взгляд, с непонятным намёком подмигнув. Я тут же разозлилась и отвернулась, чувствуя, как к щекам приливает странный жар.

Кайл не обращал на мои утренние переглядывания никакого внимания – его волновал только мир, распростирающийся вокруг. Каждый новый пейзаж вызывал у него восхищение, а пасущиеся животные сильный ажиотаж. Он с детства любил таскать в дом всяких животных, и одно из них до сих пор жило с нами. Наш кот по имени Крох, белоснежный и пушистый, как облака на небе. Имя не соответствовало его внешнему виду – он быстро располнел, когда Кайл подобрал его где-то на улице в Бруклине.

В Браннелэй брат был впервые, и потому неудивительно, что всё вызывало в нём такой интерес. В последний раз я была у дедушки ещё до рождения брата, когда он стоически доживал свой век. Болезнь лёгких взяла его не сразу, но, когда случилось горе, мать не находила себе места долгие дни и месяцы. Я тоже рыдала какое-то время, скучая по родному дедушке и долгим разговорам в беседке с ним. Теперь остались лишь воспоминания и фотографии, а ещё старая беседка с облезшей белой краской.

Этого парня я раньше не встречала, даже когда была ещё совсем девчонкой, а он глупым мальчишкой. Наверняка он таким был – все мальчики глупые. Я знаю, ведь у меня есть младший брат. Кайл – тот ещё подарок судьбы!

Значит, нам суждено было встретиться теперь. Кто знает, быть может его и не было здесь раньше, во времена моего детства. В этом доме всегда кто-то жил, но я не обращала на соседей никакого внимания, увлечённая собой и природой. Дедушка часто водил меня к реке, и мы вместе рыбачили. Потом приходили, показывали родителям свой улов, на что те смеялись. Мама варила уху, а отец жарил рыбу на мангале в уличной беседке. Я помню запах свежих овощей, огурцов и помидоров, едкий вкус лука на языке, и солоноватый нежный аромат еды. Всё было так замечательно, и никто даже не станет отрицать тот факт, что все тогда были крайне счастливы. Эти дни были наполнены чистым воздухом и семейной гармонией. Свою бабушку я так и не узнала: она умерла ещё до моего рождения от раковой опухоли. Дедушка долго горевал по ней, как потом рассказывала мне мама, и годы для него проходили безутешно. Потом появилась я и скрасила его будни, заполонив собой пустоту в сердце после потери любимой жены. Бабушку я видела лишь на фотографиях – она была удивительно красивой, с такими же рыжими волосами, как у меня. Может, я в глубине души напоминала дедушке её, и эта мысль грела мне душу. Увиденные фотографии моей усопшей родственницы лишь усилили веру в себя и свою индивидуальность. Я гордилась огненной шевелюрой и носила её с достоинством и улыбкой.

– Теперь твои дедушка и бабушка должны быть вместе, – с доброй печалью, защемившей душу ребёнка, сказала после похорон своего отца Мейрин. Я тогда расплакалась, намочив ей подол тёмного платья, а она успокаивающе гладила меня по спине и волосам.

– А когда бабушка умирала, ты тоже чувствовала себя так плохо и одиноко? – по-детски наивным голосом пролепетала я сквозь рыдания.

– О, детка, – мама тяжело вздохнула. – Я думала, что весь мир рухнул перед моими ногами. Но со мной был отец. И вместе мы справились с этим. А потом, спустя пару лет, родилась ты. Я правда рада, что ты переняла её черты.

– О, мама! – мои всхлипывания после этого лишь продолжились с новой силой.

Отец тогда нас долго успокаивал, с молчаливой преданностью находясь рядом и держа наши руки в своих ладонях. Я осознала, что этот город таит в тебе слишком много воспоминаний, и едва сдержала непрошеные слёзы. Кайл с непониманием уставился на моё лицо, озадачив неуместным и глупым вопросом:

– Ты что, плачешь, Хейли?

– Нет, – покачала я головой, отгоняя воспоминания. – Просто соринка в глаз попала. Всё в норме, бестолковый ты мой, – я потрепала его по мягким шелковистым волосам. Брат стал неотъемлемой частью жизни, и я его полюбила, пускай и не сразу.

Глава 2

Ветер с океана врывался в открытые окна школьного автобуса, трепал волосы и приносил с собой терпкий запах соли, мокрой травы и чего-то неуловимо ирландского – как будто за каждым поворотом шоссе пряталась старая баллада, упрямо напевающая свою грустную мелодию. Мы с моим младшим братом обнаружили в Браннелэе наличие школьного автобуса и тут же решили прокатиться на нём. Первый день в новой школе казался мне отдельной жизнью, сложенной из тревожных взглядов, полузабытых ритуалов и неизбежных сравнений. Каменные стены здания, заросшие плющом, казались старше самого времени. Деревянные двери с коваными ручками скрипели, как будто приветствуя меня, новенькую, с почтительной настороженностью.

Первым делом я отвела Кайла в коридор для младших учеников, передав его в распоряжение молодой симпатичной преподавательнице первых классов, поджидавшей новеньких. Следом неторопливо обнаружила свой шкафчик, оставила там кое-какие вещи вроде моего скетчбука и принялась искать нужный кабинет. Всюду сновали ребята и девушки моего возраста, и я решила следовать за ними. Чутьё меня не подвело. В светлом кабинете пахло бумагой, мелом и дождём, просочившимся сквозь не до конца закрытое окно. Учительница по литературе, мисс Дуган – сухощавая женщина в твидовом жакете с лицом, будто высеченным из скалы, – представила меня классу. Я почувствовала, как щёки покрываются румянцем. Я давно не получала столько внимания к себе, и неудивительно, что поначалу стало дико страшно и некомфортно. Я слишком хорошо помнила тот позор в прежней школе, который стал началом конца и моим становлением в ряды изгоев общества.

– Хейли Карсон. Из Нью-Йорка, – прозвучало это почти как приговор из женских уст.

– Если говорить немного точнее, то я из Бруклина, – с неловким смешком прокомментировала я, стараясь не обращать внимание на явно скучавших ребят, не скупящихся на нудные зевки.

Несколько человек улыбнулись, кто-то кивнул, а один мальчик с веснушками и светло-рыжими волосами, так похожими на мои, даже прошептал «добро пожаловать», что чуть растопило напряжение. Это мой новый шанс начать новую жизнь, и я постараюсь не упустить его.

Знакомство с новой школой шло плавно и размеренно. Девочка по имени Эйлин оказалась на удивление доброй, говорила быстро и немного по-птичьи, будто щебетала. Она показывала всё – от расписания до пути к столовой. Были и другие – настороженные, с глазами, изучающими меня, словно через лупу. Старшие классы почти не смотрели в нашу с Эйлин сторону, и она предупредила меня сразу, что здесь у каждого – своя отдельная группа, а на высоких красавчиков-выпускников и подавно не стоит смотреть.

– Хуже будет только тебе, – наседала Эйлин, играясь по привычке пальцами со своими густыми пшеничными волосами и кокетливо посматривая на проходивших мимо парней. Они были длинными, как у меня, и завивались на концах. Я сочла новую подружку очень привлекательной, и невольно залюбовалась ею. Тоска по общению с Клэр медленно улетучивалась в небытие. Всё шло своим ходом, и к тому же бывшая лучшая подруга сама отказалась от меня, испугавшись за свою глупую репутацию в стенах школы и Бруклина.

– А ты знакома с кем-то из ребят? – не сдержалась и спросила у неё я, изучая снующую толпу.

– Да, – неохотно призналась Эйлин, выражение её лица переменилось на недовольное. – Даже встречалась кое-с-кем. Это было моей первой влюблённостью и ошибкой по совместительству.

– Понятно… – грустно заметила я.

Некоторые лица в школьном коридоре казались пугающе знакомыми: не потому, что я их где-то видела, а потому что они напоминали тех, кто в прежней школе прятал за улыбками злость.

Мимо нас прошла дама представительного вида, и, обнаружив рядом со мной Эйлин, остановилась с требовательным выражением лица.

–Эйлин, – заметила с зорким взглядом она. – Ты подготовила презентацию? Я жду тебя в своём кабинете.

Эйлин покраснела и опустила руки.

– Я скоро вернусь, Хейли! – пообещала она, удаляясь следом за грозной фигурой преподавателя.

Я неловко помахала ей вслед, оставаясь стоять на своём месте. Оглядевшись вокруг, поняла, что на меня накатывает волна паники, когда рядом нет доброй и милой Эйлин. Я сосредоточилась не на людях, а на предметах, стараясь привести разум и чувства в порядок. Шкафчики. Их было больше, чем я ожидала – цвета морской волны, местами облупившиеся, и с ржавыми петлями. Но дело было не в этом. В нескольких метрах от меня встал он – парень, игравший на пирсе. Это была наша третья встреча за последние сутки.

Он выглядел не так, как в тот вечер на пирсе. Суровый профиль, карие глаза, скрытые тенью, коричневые волосы, будто растрёпанные морским ветром. Он стоял у своего шкафчика, разговаривая с двумя старшеклассниками. Вернее будет сказать, он с ними о чём-то серьёзно спорил. Их голоса не были громкими, но интонации резали воздух. Один из парней усмехался, другой что-то сказал моему соседу с насмешкой.

Он молчал. Молчал до тех пор, пока не сжал кулак и с силой ударил им по металлической дверце шкафчика. Та зазвенела, как будто закричала от боли. Я невольно вздрогнула. Сердце заколотилось в груди. Другие парни отступили с настороженными лицами, усмехнувшись, и ушли, а мой сосед остался на секунду стоять, уставившись в одну точку, а потом, не сказав ни слова, направился к выходу из коридора, словно призрак, растворяющийся в тумане.

Я долго смотрела ему вслед. Чувство беспокойства сжало грудь. Что-то подсказывало мне: он не плохой человек, но, похоже, у него трудный характер. Или его когда-то сильно ранили, как и меня. Загадочный парень с красивым лицом, и рот его был зашит нитками молчания, недосказанности и, возможно, несправедливости.

Прошла неделя.

Я проводила много времени на пирсе по вечерам. Море не успокаивалось ни на день – оно грохотало и бушевало, словно тоже переживало перемены. А дом… дом преображался. Мама, по-прежнему уставшая, но будто бы слегка ожившая из-за перемен, вместе с нашим новым соседом по имени Рори красила стены, обдирала старые обои, собирала мебель. Рори оказался не только полезным, но и забавным – он рассказывал истории про здешние привидения и шутил с мамой так, что та впервые за долгое время смеялась. Всем в округе нравился наш сосед, нам с Кайлом он тоже показался добродушным и приятным человеком. Я не нашла никакой взаимосвязи, но мать общалась с ним по-особому вежливо и обходительно. Впрочем, меня это не так сильно заботило в те суматошные дни, полные пыли и вони от свежей краски. Мебель, привезённую из моего бывшего дома, собирал также Рори. Он был мастер на все руки, хотя по профессии был местным ветеринаром. Когда по гостиной на первом этаже расхаживал толстый Крох, он с недовольством покачал головой, советуя Мейрин посадить животное на диету. Мы с Кайлом тогда не удержали громкий смех. Наш Крох и диета – вещи из разных миров.

Я же отдавала часть своего времени после занятий личной комнате. Я выбрала светлую краску – оттенок морской пены. Расставила книги, расправила плед на моей старой, но мягкой и удобной бруклинской кровати, развесила старые фото, где мы с дедушкой собирали ракушки на берегу. Было в этом что-то почти волшебное: каждый вечер я возвращалась не просто в дом, а в воспоминание, ставшее настоящим. Комната больше не казалась чужой. Она стала моей.

И всё же, иногда, особенно по утрам, когда чайник ещё не успевал закипеть, а окно мерцало каплями тумана, я ловила себя на мыслях о странном соседе, чьего имени даже не знаю.

Почему он так злился на тех парней? Что за тайна спрятана в его взгляде? Почему даже его тишина казалась наполненной чем-то знакомым и тяжёлым, как ирландские тучи на небе? Замечал ли ещё кто-нибудь то, что видела в нём я? Я решила, что обязательно расспрошу Эйлин о нём. Она должна знать имена и историю всех старшеклассников, учившихся в нашей школе. Я поняла это ещё тогда, когда она запретила мне на них глядеть.

Я не знала о нём ничего, но сердцем чувствовала: наши пути ещё пересекутся. Браннелэй был маленьким городом. А в мыслях всё чаще появлялась уверенность в том, что мне есть, с кем говорить в унисон, надо только этих людей найти. Горести одиночества съедали меня этим летом, и я не пыталась им в этом помешать. Теперь же, когда новая жизнь наступила, я не дам тоске и старым обидам меня победить.

Однажды утром, идя в школу, я посчитала, что его дом – в трёх домах от моего. Белый фасад с облупленной краской, старая веранда, где, кажется, никто не сидит. Там всё выглядит будто в замедлении – словно кто-то нажал паузу на плёнке, и с тех пор ничего не менялось. Только время крошилось по углам окон, и трава пробивалась сквозь щели в ступенях. Моя семья никогда не была богата, родители посвятили свои жизни науке, что являлось не самым прибыльным делом в современном мире. Но одно я знала точно – семья соседа жила куда хуже нашей. Его одежда хоть и была простой, всегда выглядела опрятно и чисто, аккуратно выглаженной чьими-то бережными руками. Но состарившийся дом и запущенный сад выдавали истинное положение дел. Моя мама сказала бы: этим растениям нужны надёжные и заботливые руки. Наш сад, кстати, постепенно преображался. Он пока что не выглядел как прежде, но больше не казался прохожим и соседям заброшенным и покинутым своими хозяевами. У нас появился садовник, живший в соседнем городе, и пообещавший наведываться к нам раз в неделю. А каркас дедушкиного дома перестал напоминать о том, что им никто давно не занимался – свежая краска и ремонт делали свою работу.

Уже вскоре я провела личное журналистское расследование. Сосед часто уходил в лес, что располагался поблизости от моего дома – парень проходил под окнами моей спальни словно тень, в чёрной спортивной куртке с капюшоном и в лёгких спортивных кроссовках. Иногда я слышала хруст веток за окном раньше, чем видела его. Он бежал быстро, ловко – будто не человек, а часть этой местности. Как лиса или волк. А по утрам и вечерам он выходил гулять со своей собакой – золотистым ретривером, с длинной шерстью и выразительными глазами. Собака вела себя спокойно, но всегда тянула его вперёд, будто знала, куда нужно идти, даже если сам хозяин не понимал этого.

В этой лесистой местности была небольшая спортивная площадка под навесом с высокими турниками и старыми тренажёрами, за которыми кто-то иногда ухаживал. Когда мне удавалось подняться из кровати по первому звонку будильника, я стала туда приходить перед школой, чтобы поделать различные упражнения и понаблюдать лишний раз за соседом. Почти всегда он был там, но не придавал особого значения моему присутствию. Однажды он помахал мне рукой с лёгкой ироничной улыбкой на тонких губах, и я этому обрадовалась, но своим видом понять не дала. Он отлично подтягивался на турниках и упражнялся с гантелями. Я замечала его силу в этих движениях и уверенной мужской походке – это не было похоже на то, что обычно демонстрируют в открытую ради того, чтобы впечатлить понравившихся девушек. Его уверенность и умение управлять своим телом с крепким мышечным каркасом казались мне чем-то сдержанным и настоящим. Я подумала ещё тогда, что он вполне мог бы дать сдачи тем, кто шепчется за его спиной или нарочно задевает в коридоре. Но он выбирал молчание и избегание. Меня он тоже избегал. Почти всегда.

И это казалось мне чертовски странным, заполоняя мысли в голове поздней ночью. Ведь по теории вероятности, исходя из того количества раз, которые мы с ним встречались, он уже должен был хоть раз подойти и заговорить со мной. Хотя бы узнать моё имя и сказать своё. Или спросить в грубой мужской манере, зачем я вечно ошиваюсь где-то поблизости. Хоть что-то…

А я ведь и правда так или иначе была рядом каждый день с момента моего приезда в Браннелэй, но не потому что хотела знать, с кем он говорит, или куда идёт, а потому что мне хотелось просто побыть с ним. Я ещё не осознавала тогда, что именно чувствую, но пойти наперекор сердцу не могла.

Я полюбила здешнюю природу по-новому. Сперва за туман, что клубился за окном по утрам, как пушистое покрывало, и снова за зелёные луга и кирпичные крыши, поросшие растениями. За мокрый, бархатный мох, и запах костров и рябины. Птиц, что щёлкают и пищат каждая со своей мелодией. Я фотографировала деревья, собирала на чай травы – ещё не все могла определить, но мама помогала мне разбираться в классификации видов: я решила, что нужно завести новый ботанический скетчбук, и рисовала листья в разрезе, подписывая внизу их названия – латиницей и по-старинке, как из бабушкиных книг.

А потом возвращалась на задний двор, прячась за яблоней и смотря, как он идёт со своей собакой вдоль ограды, почти касаясь плечом шершавого дерева. Иногда он замечал меня за широким стволом, и мне становилось перед ним неудобно. Я видела это по тому, как замедлялся его шаг, и как он слегка поворачивал голову в мою сторону, но он никогда не останавливался, больше не махал рукой и не улыбался. Я чувствовала, как моё сердце вновь наполняется печалью и одиночеством. В школе была Эйлин, и с ней было приятно проводить время за обедом, но мы пока не стали слишком близки. В доме мать вечно работала, а брат убегал гулять с новыми друзьями по школе на детской площадке. Иногда они ходили в лес и строили шалаши из всего, что натаскивали из домов. Я следила, чтобы Кайл не уходил слишком далеко. Его новая жизнь в Браннелэй радовала меня и маму.

Порой я чувствовала себя сумасшедшей чудачкой, следящей за человеком, с которым даже не ни разу так и не завела разговор. Но что-то этом было – не тревожное, а притягательное. Как море в шторм: ты знаешь, что туда нельзя, а всё равно идёшь ближе, смотришь, как пена бьётся о камни, и сердце бьётся вместе с ней. Я не могла объяснить себе, зачем мне это нужно. Но, наверное, всё самое важное в жизни сначала не объясняется.

Глава 3

Каждое утро проходила мимо того самого серого дома с облупившейся дверью, где цвели жёлтые ирисы вдоль забора, – и только краем глаза ловила, как шевелится занавеска. Была уверенна, что он смотрит. Иногда – что нет.Я не сразу решилась.

А однажды он стоял на крыльце и ел яблоко. Просто так, будто весь мир не стоит на паузе, пока я иду мимо с замирающим сердцем.

И всё-таки я решилась не из-за его взгляда, не из-за странного чувства в груди, и не из-за того, как ветер развевал пряди его тёмных волос.

Кот фыркнул, спрыгнул – и… ускакал прямо к соседскому дому. Он уверенно и ловко пробирался через заросли в саду, как по следу. И в этот момент я поняла: ну вот, это же идеальный повод начать разговор с ним.А из-за кота. Он сидел на старом деревянном заборе – маленький, полосатый, с уродливым выломанным ухом. И глядел на меня, как будто выбирал: броситься или нет. Я остановилась и тихо ему сказала: – Привет.

Я пошла за котом, осторожно войдя в калитку и мысленно надеясь, что меня не отругают за такой приступ наглости. Маленький представитель рода кошачьих вывел меня на задний двор, где я и остановилась. Сосед уже был там, он сидел на корточках в своей привычной задумчивости у старого велосипеда, местами покрытого ржавчиной. От неожиданности он слегка вздрогнул, но почти сразу пришёл в себя и вернул былое самообладание, натянув на лицо маску той же отстранённости. Его не волновало вообще ничего: почему я стою здесь, на его частной территории, и в открытую изучаю его своими глазами. Казалось, мало что в этом мире способно было вызвать у него оживление и интерес, так сильно парень оставался погружённым в свой отдельный мир.

– Э… привет, – нерешительно сказала я, ругая себя за то, что пришла к нему и отвлекаю от дел. Лицо начало гореть, выдавая мою неловкость. Я никогда раньше не краснела перед парнями, и это было для меня в новинку. Что со мной? Это какая-то ирландская лихорадка? И почему она возникала только в его присутствии?

Он медленно встал, облокотился о руль, глядя на меня, но не так, как раньше, в школьных коридорах, или на спортивной площадке, а спокойно. Почти даже с интересом. Он не спешил мне отвечать.

Я решила продолжить свою тщетную попытку завести разговор, и с присущим мне когда-то лёгким оживлением поинтересовалась:

– Это не твой кот, случайно? – я кивнула назад, себе за спину, чувствуя, что животное ещё бродит где-то там. – У него ухо как будто откусили.

– Его зовут Граф. Он всех игнорирует. – Я впервые услышала, как звучит его обычный, размеренный голос, когда он ни с кем не ругается на переменах и не ударяет кулаком по школьному имуществу. Ко мне на ум сразу пришла аллегория, связанная с этим парнем и котом: как странно, ведь он, подобно коту по имени Граф, тоже пытается игнорировать всё вокруг. Животные и правда похожи на своих хозяев, если это его кот.

– Меня пока не укусил. Это, наверное, плюс? – я вновь попыталась разрядить напряжённую обстановку глупыми шутками, притягивая в отстранённый диалог юмор за уши. Издала неловкий смешок и едва не закашляла, когда в нос внезапно ударила пыльца растений.

Парень вновь обратил ко мне настроенные на серьёзный лад глаза, и долго изучал моё лицо. Зря я вообще с ним заговорила – это всё равно ни к чему не приведёт кроме моего разочарования и нового позора. Вопреки моим мыслям, из мужских уст прозвучало уже более расслабленно:

– Для него – скорее минус, – сосед почти улыбнулся.

Я почувствовала, как внутри что-то начало успокаиваться и как будто перестало звенеть. Это мой шанс.

– У меня тоже есть кот, хотя, конечно, его зовут не так круто, как этого, – промямлила наивным голосом я, заворожённая его вниманием, впервые обращённым на меня так долго.

– И как его зовут? – спокойно спросил сосед, вытаскивая из кармана рабочих штанов какие-то инструменты. Он вновь присел на корточки, принимаясь что-то чинить в своём мобильном средстве передвижения. Хотя на улицах Браннелэй и было прохладно этим утром, на соседе была лишь лёгкая футболка да штаны, и я могла отчётливо разглядеть, как перекатывались мышцы на его крепких руках во время физической работы. Я невольно засмотрелась на это и не успела среагировать своевременно на заданный мне вопрос. Я опомнилась лишь тогда, когда сосед громко лязгнул металлом по какому-то механизму. Хорошо, что Кайла, моего младшего брата, сейчас не было рядом – его отвела рано утром в школу мама из-за занятий, начавшихся раньше моих. Я бы не перенесла того позора, если бы он был рядом и увидел моё лицо тогда: братишка сразу бы всё понял и начал доставать меня целыми днями глупыми песенками о том, что я влюбилась в нашего соседа. На днях он сморозил неожиданную глупость, когда мы проходили мимо соседского домика, якобы я слишком внимательно смотрю на этого высокого незнакомца, похожего на персонажей из его компьютерных игр с драками. Я тогда легонько ударила его по макушке и перевела тему на то, сделал ли он все уроки. Мальчишки в его возрасте не должны быть такими наблюдательными.

– Крох. Его зовут Крох, – выпалила я нервным голосом, переключая внимание на лицо соседа. Он будто не замечал, какое влияние производит на меня, толком ничего при этом не делая.

– Забавно, – заключил он с вернувшейся на лицо лёгкой улыбкой. Я просияла, садясь на корточки рядом с ним и делая вид, что мне очень любопытно, чем он тут занимается этим утром. На самом деле, мне правда было интересно всё.

Он ещё немного покопался в шестерёнке, после чего отбросил инструменты прямо на землю и поднялся, протянув руку и мне. Я опешила, не сразу решаясь её подать – это значило прикоснуться к его коже. Мне стало жарко, хотя на улице бушевал привычный для этих краёв ветер, но руку я всё же протянула. На какой-то короткий момент наши ладони соединились, и я смогла почувствовать тепло его тела – моя рука по-прежнему оставалась прохладной, что было свойственно привычной для меня температуре. Я поднялась следом за соседом, очарованная этим мгновением и мечтающая о том, чтобы чувствовать его ладонь в своей как можно дольше. Он осторожно вытянул руку из моей, и я постаралась привести дыхание в норму. Мои глаза заметались из стороны в сторону, не находя для себя утешения и облегчения.

Парень проявил чуткость и предложил мне сесть на скамью, что ютилась на старой веранде – мы прошли туда вместе и сели рядышком.

Он всё так же молчал. Поэтому я продолжила:Прошло пару мгновений, он посмотрел на меня с нейтральным выражением лица и просто спросил: – Тебе тут нравится? Он понял, что я здесь новенькая, а значит, всё это время меня замечал. Я внутри возликовала и задумчиво произнесла: – Я ещё не решила. Иногда Браннелэй кажется уютным, особенно когда солнце. А иногда – как будто всё это временно. Будто меня вот-вот снова куда-то перевезут, – я перевела дыхание, не сразу решаясь начать откровенничать с соседом. Он меня внимательно слушал, но никак не выказывал своего интереса. Я всё же захотела ему рассказать что-то о себе. – Знаешь, я проводила здесь много времени в детстве, в дедушкином доме. Теперь от этих воспоминаний остался лишь дедушкин дом, в котором мы поселились и делаем ремонт.

– Мы переехали сюда с мамой и Кайлом, это мой брат. Он младше, иногда довольно шумный. Ты, должно быть, видел нас вместе, когда мы шли в школу, – улыбнулась с лёгкой дрожью в голосе я. Заводить контакты по-прежнему давалось мне тяжело после неприятных событий в Бруклине. – Маме было тяжело оставаться после развода с отцом в Америке, а тут – дедушкин дом. Он достался нам, и было решено привести его в порядок и пожить в Браннелэй.

Я украдкой посмотрела на него. Он слушал. И не перебивал. Это было как будто… ново.

– Родители развелись несколько месяцев назад, – сказала я, и вдруг стало странно легко, а страх перед общением с этим парнем куда-то медленно улетучивался. – Папа остался в Бруклине. У него теперь новая жизнь без нас, вроде как. Мама долго не могла прийти в себя, не ожидав такой резкой перемены событий. А потом… ну, сказала, что пора всё полностью поменять. Я думаю, что… что они с отцом давно не любили друг друга, но в день переезда она призналась мне, что до сих пор тяжело это переживает.

– Я сначала думала, что это наказание. Но потом… знаешь, Кайл сказал, что здесь пахнет зелёными красками и фисташковым мороженым. Наверное, он имел в виду насыщенные пейзажи вокруг и ассоциировал это со своим любимым цветом и едой. После этого я почему-то решила, что он прав. Иногда запахи и чувства говорят больше, чем слова.Я повертела в руках подвеску от наушников.

– Мы тоже не отсюда.Сосед вдруг чуть кивнул – как будто ему это было знакомо. Потом сказал:

Я почувствовала, как будто в этой фразе он оставил для меня щель в своей тишине – и я уже знала, что снова пройду мимо его дома завтра и оглянусь.

Следом за первым чувством я испытала радость, что моя догадка вдруг подтвердилась, и возбуждённо подняла голову. Не зря я не встречала его раньше здесь, в Браннелэй.

– Я родился в Дублине. Там была квартира, другая школа, старые друзья. Некоторые из них остались до сих пор, но из-за учёбы и расстояния мы редко общаемся, – я слушала каждое его слово с замиранием сердца, обрадовавшись тому, что смогла его разговорить и вывести на историю о себе. Парень продолжал говорить и ничего не подозревал. – У отца был бизнес… что-то про ремонт и кухни.

Он ненадолго замолчал.

– А потом бизнес развалился. Сначала думали, временно. Потом временно стало навсегда. Мы переехали сюда – это мамино родное место. Я был в шестом классе, когда это произошло.

– Шесть лет назад? – я спрашивала наугад, но не ожидала, что на мой вопрос сосед согласится лёгким кивком. Меня это слегка поразило и приободрило в то же время.

– Получается, ты живёшь в трёх домах от дома моего дедушки уже целую вечность.

Он хмыкнул.

– Наверное. Но ты ведь только что приехала. Когда ты была в Браннелэй до этого в последний раз?

– Очень давно, ещё до рождения Кайла. Ему стукнуло как раз шесть в этом году.

Мы снова помолчали. Граф появился где-то сбоку, забрался прямо на подоконник и устроился клубком. Мне стало жаль его потерянное ухо.

– Как он лишился одного из слуховых аппаратов? – не сдержалась я.

– Я не знаю. Когда мы переехали сюда и арендовали самый недорогой, что был в округе, дом, он уже здесь жил и был таким. Мать стала о нём заботиться и даже водила к местному ветеринару.

– К Рори? – неожиданно обрадовалась я.

– Да, к нему, – парень удивлённо посмотрел на меня, обдавая вновь своим обаянием, присутствующим во всём, начиная от пронзительных глаз и заканчивая мальчишеской твёрдой силой духа.

– Ты часто бываешь на пирсе? – я опустила глаза вниз, пряча своё смятение и переводя разговор в другое русло.

– Иногда, – задумчиво ответил он. – Я на нём изредка играю на скрипке, чтобы никому не мешать в доме. Отец теперь работает на стройках, и часто приходит уставшим домой. А мать… ей временами нездоровится, и она едва успевает следить за домом и хозяйством, не то, что отдыхать.

Моё сердце заполнила незнакомая ранее печаль, на что оно предательски сжалось в груди. Жизнь у соседа непростая, и похоже, что намного сложнее моей собственной.

– Я тебя случайно увидела. Ты выглядел так, словно… погружённый в процесс, как поэты, когда пишут, или как художники, когда рисуют в порыве страсти и вдохновения… наверное, это твоё призвание.

– Там редко кто-то бывает кроме меня, – он пропустил мои слова о призвании мимо ушей, словно нарочито это сделав. Его голос стал твёрже. – На тебя я тогда толком не обратил внимание. Я правда заигрался, и мне пора было срочно бежать домой.

Я раздосадованно прикусила губу, почти до боли, и сжала в кулачки похолодевшие вновь ладони. Диалог перестал быть лёгким и приносил странный спектр чувств – сложных и многогранных, тяжёлых и грустных, как тучи на небе Браннелэй.

Время за беседой пролетело незаметно. Пахло сосной, выгоревшими под летним солнцем досками. На подоконнике замурчал Граф, когда сосед начал его чесать.

– Я рада, что мы заговорили, – тихо сказала я, вытаскивая из себя эти слова с большим сопротивлением.

Сосед кивнул.

– Я не особо болтлив, – из его уст послышалась лёгкая ироничная усмешка.

– Зато хорошо слушаешь. Это редкость.

– Может, потому что никто ничего особо не рассказывает, – парень ухмыльнулся, явно намекая на то, что мне просто повезло этим утром с ним.

– Ну тогда ты обречён. Я – тот человек, который много говорит, когда нервничает, – я поняла, что ляпнула, только когда это уже произошло, и стыдливо прикусила язык.

– Я понял, – спокойно ответил он без тени эмоций.

– Как я могу к тебе обращаться? – Я поняла, что до сих пор не знаю, как его зовут, и решила напоследок это исправить.

– Финн, – бегло проговорил он, будто не желая на этом останавливаться. – Финн Маккан.

– А я Хейли Карсон, – припечатала я тут же, радуясь нашему долгожданному знакомству и ещё не переживая тогда ни о чём. – Просто Хейли.

– Мне пора… Я опоздаю на занятия, – я не решилась добавить, что и он тоже, если прямо сейчас не пойдёт в школу. Здравый смысл подсказал не вмешиваться в то, как Финн распоряжается своим расписанием.Он едва заметно улыбнулся. Я с удовольствием отметила, какая у него красивая, ровная улыбка.

Я обернулась, сердце застучало в груди так, будто я вернулась с долгой пробежки в гору.Он промолчал, когда я встала. И только когда я уже закрывала за собой калитку, он внезапно окликнул меня: – Хейли.

– Ты можешь заходить, если хочешь.

Сердце продолжало выбиваться из ритма, делая сальто в грудной клетке. Но я сдержала радостную улыбку. Просто кивнула.

– Ладно. Но только если Граф даст добро, – вымолвила я дрогнувшим голосом. Давно я не разговаривала с кем-то так – тепло, по-дружески, как будто мы были старыми знакомыми.

Финн Маккан не ответил. Просто смотрел мне вслед, пока я не свернула за угол.

На следующий день он сидел на том же месте. И я подошла. Просто так, будто для нас это стало чем-то само собой разумеющимся.

Но уже в среду, после первого урока, я узнала о соседе нечто такое, что в один расчётливый миг подорвало всё ощущение близости и хрупкой дружбы. Я почувствовала знакомый привкус разочарования и страха – резкий и внезапный.

Глава 4

Школьный день был похож на все прочие и ничем значимым не выделялся. Я зашла в кабинет литературы, держа в руках увесистую стопку моих тетрадей и учебников. В рюкзаке на спине и без того был беспорядок – утром я свалила в него кипу старых вещей, чтобы принести их в школу и показать Эйлин. Мы договорились обмениваться какими-то лишними вещами, утратившими для нас свою значимость. Она приносила много летних нарядов, которые покупала исключительно для отдыха за границей, а я отдавала ей гору своих джинсов, на которые уже давно не могла смотреть. Эйлин была худенькой, как и я, и размеры одежды у нас совпадали. Мы заключили дружескую сделку взаимовыгодного обмена – я любила лёгкие наряды и собиралась гулять в них, когда полечу следующим летом с отцом и Кайлом в деревню к бабушке по линии папы, а Эйлин, несмотря на её склонность к мини-юбкам и коротким шортам, с радостью прибрала к рукам мои устаревшие штаны. Она пообещала какие-то носить в неизменном виде, а из каких-то устаревших моделей сделать шорты с помощью ножниц и маленькой швейной машинки. Это было её своеобразным хобби, и я была рада ей помогать с материалами для вдохновения и творения новых шедевров.

Мы обедали прямо в классе, каждая за своим столом, – наши места шли друг за другом. Я откусила яблоко и собиралась налить себе молоко в кружку, которую принесла в школу ещё в первый учебный день, когда в кабинет зашла преподавательница литературы строгого вида. Эйлин зашептала, что пора готовиться к занятию, и в спешке принялась убирать еду в ланч-пакет. Я едва не закашлялась, забыв проследить за течением времени и подготовиться к занятию. Утирая со рта крошки после сэндвича, я аккуратно сложила остатки пищи в контейнер, заботливо собранный этим утром мамой.

В кабинете повисла напряжённая атмосфера. Мисс Дуган с особой внимательностью изучала унылые лица учащихся, размышляя, кого ей выбрать в жертвы на этот раз. Домашнее задание по литературе я подготовила, но несмотря на это, невольно сжалась на своём сидении, не желая, чтобы меня заметили и вызвали к доске. Это повышенное внимание, а его я хотела меньше всего. Я едва успела переварить пищу в желудке. Эйлин понимающе мне подмигнула. Никто не хотел отвечать, и мисс Дуган пришлось тыкнуть пальцем в первого попавшегося ученика. Это был высокий юноша, не похожий на всех остальных – он казался особенно худощавым и неказистым на фоне одноклассников. Я мысленно ему посочувствовала, предполагая, как нелегко ему учиться в школе. Над такими ребятами, как он, всегда подшучивают и издеваются по поводу внешности. Тот, кто отличается, всегда жертва, в том или ином смысле. Кто-то жертва восхищения, а кто-то унижения.

Когда парень поднялся и вышел к доске, все тут же успокоились и потеряли всякий интерес к происходящему. Это означало небольшую отсрочку, и можно было снова расслабленно бездельничать. А наблюдать за тем, как кто-то другой мнётся у доски, не зная ответ, было немалым удовольствием для многих.

– Фрэнк, – не преминула обратиться к ученику мисс Дуган. – Скажи мне ответ вот на этот вопрос, – она раскрыла старый потрёпанный учебник на первых страницах. Вопросы были в конце первой и второй глав, и прошлым вечером после прочтения нужной книги я написала в своём конспекте целый справочник-глоссарий с ответами. – Глава первая. Номер один и номер пятнадцать. И не вздумай искать в лицах одноклассников подсказки. Я слежу за тобой, – повторила мисс Дуган с лёгкой ноткой язвительности.

Мне на секунду показалось, что Фрэнк весь вспотел, начав переминаться с ноги на ногу. Он играл с пальцами, нервно сжимая их и ковыряя ногти. Я вспомнила, что чувствовала нечто подобное, когда меня вызвали к директору после нашумевшей статьи о популярном футболисте-агрессоре в старой школе. Мама тогда краснела за меня, а я могла лишь стоять за её спиной и испытывать невыразимое унижение и злость на почве очевидной несправедливости. Никто не верил мне, и это удручало даже сильнее прямого выговора школьного директора.

Фрэнк сглотнул. В кабинете воцарилась такая тишина, что было слышно, как кто-то щёлкнул ручкой в заднем ряду. Несколько человек хихикнули, но быстро замолкли под взглядом мисс Дуган.

– Вопрос первый… Мы должны были начать изучать «Of Mice and Men»[1]Джона Стейнбека. В главе первой мы знакомимся с Ленной и Джорджем, которые идут к новому месту работы. Важно то, как описывается природа вокруг них – спокойная, почти идиллическая сцена. Это создаёт контраст с тем, что происходит дальше. А ещё через диалог мы узнаём об их прошлом: Ленн заставил их сбежать из прошлой работы из-за инцидента с девочкой в красном платье.Он открыл рот – и, к удивлению многих, заговорил довольно уверенно:

Он замолчал, будто прислушиваясь к реакции. В классе послышался лёгкий ропот – кто-то явно не ожидал такого ответа от Фрэнка. Крутые парни в задних рядах похлопали ему, явно подтрунивая и издеваясь. Но Фрэнка это не смутило, теперь он казался почти собранным и открытым к контакту.

– Продолжай, – сказала мисс Дуган чуть мягче.

– Пятнадцатый вопрос… – он нахмурился, но потом, словно что-то вспомнив, произнёс: – «Почему Джордж остаётся с Ленни, несмотря на его трудности?». Джордж говорит, что у него есть друг – друг, за которого он в ответе. Это не только чувство долга, но и своего рода потребность Джорджа в смысле. Они отличаются от остальных: «Guys like us, that work on ranches, are the loneliest guys in the world… but not us, because I got you and you got me». [2]Он остаётся, потому что в мире, где почти все одиноки, у него есть кто-то. Ленни даёт ему ощущение человечности.

– Удовлетворительно. Садись, Фрэнк.Мисс Дуган закрыла учебник. Она не улыбалась, но и строгость в её голосе исчезла. Я почуяла в её скрытном выражении лица, что женщина осталась под большим впечатлением от услышанного.

Он кивнул и пошёл на своё место. На щеках проступил румянец – возможно, от гордости, возможно, от облегчения.

Я проводила его взглядом. Неожиданно для себя я почувствовала уважение. Он знал ответы. И знал их не механически, как те, кто зубрил ради оценки. Он понял. А это в школе случается не так уж часто.

Я бы не согласилась переезжать в Браннелэй, если бы не знала, что в Ирландии подавляющее большинство школ обучают на моём родном английском языке. Ирландский, он же гэльский язык, также изучается как обязательный предмет, но редко используется, как основной язык преподавания, за исключением школ с погружением в народный язык. Занятия по ирландскому языку ещё не начались, но Эйлин сказала мне, что преподаватель, который ведёт у нас этот предмет, ещё хуже мисс Дуган. Я готовилась к первому уроку ирландского со скрежетом в зубах. Если другие в моём классе изучали этот язык с первого класса, я не знала на нём почти ничего – разве что пару слов вроде sláinte[3], craic[4], failte[5]… и dia dhuit[6]. Правда, последнее я, кажется, всё время произносила неправильно. Эти слова я услышала в детстве от своего дедушки, и на удивление, они остались в подкорке детской памяти.

Кроме моих банальных опасений по поводу ужасного уровня владения этим языком, занятия должны были проходить сразу для нескольких групп учеников, в том числе и старшеклассников. Это вызывало во мне настороженность и лёгкую тревожность.

Эйлин предупредила, что учитель, мистер О'Хейли, – человек безжалостный.

От её слов мне стало только хуже.– Он замечает всё. И если ты не знаешь, где ставится ударение, можешь попрощаться с самооценкой. Особенно если ты не из семьи, где говорят по-гэльски.

Занятия по ирландскому, как я уже сказала, проводили в большой группе – туда попадали как ученики, которых я уже знала, так и несколько человек из старшего класса.

Первый урок начался строго. Мистер О'Хейли вошёл в класс, как будто маршировал. Высокий, с прямой спиной и почти военной выправкой, он произнёс:

– Dia daoibh[7], – и ждал в тишине.

– Dia is Muire daoibh[8],– пробормотали ребята. Я – нет. Просто сидела, надеясь, что меня не заметят.

Фрэнк, отвечавший на предыдущем занятии по литературе, сидел ближе к окну. Он вообще редко разговаривал с кем-либо, но, как оказалось, и ирландский у него был очень хороший. Учителям будто нравилось его вызывать к доске, и всякий раз парень неплохо справлялся с ответами. Мистер О'Хейли смотрел на всех в классе испытующе, словно подготавливал к битве. Учитель искоса на меня глянул, но не решился вызвать к доске. Кажется, его предупредили, откуда я перевелась, и по его хлёсткому, как лезвие бритвы, взгляду, я поняла, что я для него новая головная боль.

Но была и одна приятная для меня новость. Перед началом занятия я изучила список учеников, входящих в эту группу. Финн Маккан числился одним из последних в списке.

Его сегодня не было. Он часто прогуливал занятия, по всей видимости, и куда больше времени уделял своей скрипке. Тихим шёпотом я решила спросить у подруги, которая также ходила на ирландский вместе со мной, знает ли она, где парень по имени Финн Маккан. Эйлин сказала, что он снова «испарился». Никто не знал, где он. Учителя это явно злило, но, казалось, и он давно перестал удивляться его прогулам. Это недовольство плавно переместилось на меня. Я покраснела.

– Новенькая, – сказал мистер О'Хейли. – Имя?

– Хейли Карсон, – ответила я нервным голосом.

– Ирландский учили? – он поправил очки, то и дело падающие с переносицы.

– Почти нет. Только пару слов… – я предательски покраснела, чувствуя на себе насмешливые взгляды довольных ирландцев.

– Тогда начнём твою адаптацию. Посмотрим, насколько «пару».Преподаватель нахмурился.

Он продиктовал фразу. Длинную и странную, как будто лил мёдом на шипящий камень. Я попыталась повторить. Не получилось. Снова. Опять. Класс захихикал.

– Попробуем ещё, – с нажимом сказал он. – Здесь ты не отделаешься английским.

Мне стало жарко. От стыда, от давления. Я внутренне вся напряглась, и вдруг услышала знакомый голос:

– Seanfhocal atá aici fós le foghlaim.[9]

Это был Финн.

– Ах, так ты у нас философ, Маккан?Мистер О’Хейли приподнял бровь.

Смех в классе зазвучал вновь, но на этот раз не надо мной.

Я, конечно, не поняла, что именно он сказал, но почувствовала: Финн заступился. И на секунду, совсем короткую, он посмотрел на меня. Я поймала этот взгляд и почему-то задержала дыхание. Эйлин с недоумением скосила на меня глаза, затем на моего соседа, эффектно появившегося в классе. В кабинете стало тихо, будто все с его появлением замолкли, а время замедлилось.

Он двигался как человек, которого не ждут, но которого всё равно боятся. На ходу протянул учителю тонкую папку с ирландской непонятной надписью и произнёс сухо:

– Tá an aiste réidh. Caithfidh mé imeacht – fadhbanna sa bhaile.[10]

Затем, не глядя ни на кого, он пошёл к выходу из кабинета. Прежде чем он покинул комнату, я почувствовала то, как Финн Маккан прожёг меня своим взглядом – пристальным, осмысленным, сдержанно яростным. Это выглядело так, будто он хотел меня о чём-то предупредить. Или попрощаться.

– Маккан! – резко окликнул его мистер О’Хайло, сжимая в пальцах папку, как будто она обжигала. Финн в это время уже оглушил всех присутствующих громко хлопнувшей дверью. Учитель кричал ему вдогонку, надеясь быть услышанным. – Знай: от таланта до бездны – всего один шаг. И ты уже сделал его.

Несколько ребят в зале фыркнули. Кто-то зашептался. Кто-то, как я, просто застыл. Я впервые услышала, как мистер О’Хайло кричит его фамилию. Маккан.

– Он снова это сделал, – пробормотала темноволосая девочка впереди, переглянувшись с подругой. – Опять пришёл и ушёл. Мутный он какой-то. Ничему жизнь не научила.

– Опасный тип, – добавил кто-то сбоку. – Лучше бы его вообще исключили.

Я чувствовала, как внутри стягивается что-то ледяное. Молчание давило, как толстое стекло аквариума.

После урока я догнала Эйлин у лестницы.

– Кто он? Финн Маккан… Что с ним не так?

Эйлин пожала плечами, но взгляд её потемнел.

– Все о нём говорят, – произнесла она сдержанно. – И все держатся подальше. Была история… Он раньше дружил с Шейном О’Каллаганом, Стэном Флинном и Бренной Даули – они из местных «сливок общества», если можно так сказать. Им всё всегда с рук сходит. Богатые семьи, связи, тусовки. Так вот. На одной вечеринке, за городом… что-то случилось.

– Что? – у меня появилось дурное предчувствие, и я с тяжёлым вздохом продолжила слушать рассказ из уст Эйлин.

– Там была девушка. Очень пьяная. Кто-то сказал, что он пытался её тронуть. Другие говорят – всё не так, но осадок остался. Вскоре после этого какие-то ребята, говорят, в масках, за футбольным полем, избили Финна. Жестоко. Все решили, что это так бывшие «друзья» наказали его. Эта история быстро разрушила ему жизнь. А таких же связей и родителей, как у близких друзей, у Финна не оказалось. Его отец днями напролёт ремонтирует дома и строит здания в Браннелэй. А о матери мне известно не больше, чем тебе, Хейли. Погоди… а зачем ты спросила о нём? – заподозрила неладное подруга, прищурив янтарно-зелёные глаза.

Я ощущала, как в груди крепнет смутное чувство тревоги и злости.

– И всё? Он просто… стал изгоем? – я проигнорировала вопрос Эйлин, зациклившись на своём.

– Он ушёл из театрального кружка, хотя играл там шикарно. Ты бы видела его Гамлета… люди стоя хлопали. А потом – всё. Он исчез. Словно перестал быть одним из нас. Все притворяются, что его нет. Или боятся. Я не знаю. – Эйлин посмотрела на меня. – Хейли, правда. Лучше держись от него подальше.

Я согласно кивнула, словно понимала, почему стоит опасаться и избегать Финна Маккана. Но внутри всё говорило об обратном. Сердце сжалось в груди.

Чёрт бы побрал! Ну почему Финн Маккан оказался таким чудовищем? Я и прежде испытывала разочарование в людях, но это не было похоже ни на какое из предыдущих. Словно я ожидала получить сладкий сливочный пудинг, а вместо него мне кто-то подложил старой костлявой рукой испорченный кусок резины. Гнетущее чувство не давало мне уснуть этой ночью. Услышав шорох веток деревьев за окном, я вскочила с кровати как ужаленная и подбежала, чтобы убедиться, что это он. Но Финна Маккана за окном не было.

[1] Произведение классической зарубежной литературы «О мышах и людях», автор Джон Стейнбек. Было впервые опубликовано в 1937 году.

[2] Цитата из вышеупомянутой книги Джона Стейнбека. Дословный перевод: «Парни вроде нас, что работают на ранчо, – самые одинокие люди на свете. У них нет семьи. Они нигде не нужны.

…Но не мы. Потому что у меня есть ты, а у тебя – я.»

[3] sláinte (произносится: "сло́нча") – «за здоровье!» (традиционный тост, как английское cheers!).

[4] craic (произносится: "крак") – веселье, хорошее времяпрепровождение, общение. Уникальное ирландское слово, описывающее душевную, весёлую атмосферу (напр.: What's the craic? – Как дела? Что нового?).

[5] fáilte (произносится: "фа́льча") – «добро пожаловать».

[6] dia dhuit (произносится: "дииа гвит") – «привет» или «здравствуйте» (буквально: «бог с тобой» – традиционное гэльское приветствие).

[7] Dia daoibh (произносится: «дииа ив») – «Здравствуйте» (обращение ко многим людям). Буквально: «Бог с вами».

[8] Dia is Muire daoibh (произносится: «дииа ис мВира ив») – ответ на первое приветствие: «Бог и Мария с вами». Это более вежливая, религиозная форма приветствия, часто используется в традиционных или формальных контекстах.

[9] Дословный перевод с ирландского: «Ей ещё предстоит выучить пословицу».

[10] Дословный перевод:«Эссе готово. Мне нужно идти – проблемы дома».

Глава 5

Я старалась не смотреть в его сторону. Не встречаться глазами, не задерживать шаг, не позволять себе даже ненадолго задуматься о нём. Избегать Финна Маккана стало делом выживания – как будто, если я буду достаточно молчалива и осторожна, он забудет, что мы вообще когда-либо разговаривали, и что я стояла перед его домом и кивала, держа за калитку, с глупой улыбкой на лице.

Финн всё понял. Он не поздоровался со мной на перемене и почти не смотрел в мою сторону, а его молчание оказалось громче любого крика. И именно оно разъедало меня изнутри.

Я думала о нём каждый день. О том взгляде, что он бросил перед тем, как уйти с урока ирландского. О том, как учитель произнёс его имя с таким сожалением, будто Финн уже не человек, а вычеркнутая возможность. Я напоминала себе, что этот парень сам поставил себя в подобное положение своими ужасными поступками в прошлом. Слухам я, как правило, не всегда доверяла, но, если каждый школьник, говорящий о Финне Маккане, мыслит одинаково – это уже становится репутацией. Тут же мозг подсовывал воспоминания из моей прежней жизни: от меня отказалась даже лучшая подруга, хотя она знала, что всё, что я написала в школьной газете – чистая правда. Она лично присутствовала при описанных событиях, но испугалась и молчала.

Следом я прокручивала в голове, как он когда-то смотрел на меня, почти по-доброму. А потом представляла его на той вечеринке, которую описывала Эйлин, – пьяную девушку, настойчивые мужские руки, обрывки музыки, и как всё превратилось в месть на тёмном поле. Я не знала точно, что из этого правда, но не могла не думать об этом, не могла не бояться его. Он был не просто таинственным. Он был из тех парней, которых все вокруг считают потенциально опасными.

Я слишком хорошо знала этот тип. В моей старой школе в Бруклине таких была целая футбольная команда. Отвратительный Гаррет и его выходка, что разрушили мою репутацию. Я перестала сочувствовать Финну Маккану, которого, казалось, все ненавидели. Да, сперва он мне понравился, но потом я узнала то, чего знать не хотела бы, хоть и была рада тому, что меня предупредила о нём Эйлин.

Но дома всё было по-другому. Всё было… спокойно. У нас с мамой появился ритм. Она просыпалась раньше, чем я, и я часто слышала, как она поёт на кухне. Не всерьёз, не в голос, а чуть слышно: так, как поют, когда занимаются повседневной рутиной вроде готовки завтрака. Раньше она тоже пела, но это было давно, ещё в первые годы после рождения Кайла. После всё изменилось – мать и отец резко отдалились друг от друга по какой-то причине.

Иногда, когда я проходила мимо её комнаты, она расчёсывала волосы перед окном и смотрела вдаль, в сторону моря, с тем самым взглядом, который был у неё на старых школьных фотографиях – юный, светлый, полный ожидания. В этом доме теней и запаха давнего хлеба, мы обе будто снова начали дышать. Я завела друзей – одноклассник, что отвечал на литературе, худощавый и русоволосый Фрэнк, оказался интересным собеседником, и мы с Эйлин часто болтали с ним на переменах. Потом я решила показать ребятам «своё место» и отвела их на пирс, к морю, в надежде, что искушения в лице Финна Маккана там не будет. Его давно там не было, и я почти успокоилась, отвлечённая новыми друзьями и домашним бытом, в который вновь просачивался свет. Кайл носился как ураган. Он всё также убегал играть с новыми друзьями с таким восторгом, будто мир снова стал добрым. Я иногда наблюдала за ним в окно – как он хохочет, прыгая через кусты, как будто всё плохое осталось в прошлом, как будто он снова просто ребёнок, а не тот, кто ночами звал папу во сне.

Я не сразу поняла, но у мамы, кажется, появился кто-то. Сосед – Рори. Я видела, как он приносил к нам домой сумки с продуктами, как задерживался в дверях чуть дольше обычного. Как она смеялась, когда он говорил что-то, и краснела, будто ей снова шестнадцать.

Я ничего не ответила, только опустила голову. Мама тоже услышала, но отмахнулась. У неё был собственный способ говорить «пошли вы все» – продолжать гнуть свою линию, и делать то, что дарует ей радость и счастье.Однажды утром, когда мама провожала нас с Кайлом в школу, я услышала, как пожилая сморщенная соседка злобно прошипела вполголоса, думая, что её не услышат на другой стороне дороги: – Одиноким женщинам, видно, нравится копаться в старом.

Я не спрашивала её прямо, в этом не было никакой нужды. Я просто смотрела, как она живёт: как её тонкие плечи становятся чуть прямее, как она вдруг выгуливает платье, которое висело в шкафу с тех пор, как мы приехали. Как она больше не говорит «я в порядке» через силу. И я подумала – пусть. Пусть будет счастлива. Мы слишком долго жили в этом напряжении после семейного распада. Пора, чтобы в наших жизнях и старом дедушкином доме появилось хоть немного света.

А Финн Маккан… он исчез. Не из школы, нет. Просто из моего мира, не успев в нём появиться. Я не знала, как с этим быть. Но каждый раз, когда он проходил мимо – а он проходил – я чувствовала, как что-то внутри переворачивается. Страх? Или стыд? Может, и то и другое.

И он – тоже.Я выбрала молчание.

Жизнь продолжалась. Теперь мы с Фрэнком и Эйлин сидели рядышком на уроке литературы, и наши разговоры начинались с вежливого: «Ты это прочитал?» – и вскоре переросли в обсуждение любимых книг.

– Мне понравилась «Сестра Керри», – сказал Фрэнк однажды, – даже несмотря на то, что Драйзер пишет мрачно. Он… настоящий.

– И всё равно остаётся собой. Упрямая, но не жестокая. Это круто.– А ты читал «Джейн Эйр»? – спросила я в ответ. – Она ведь одна против всего мира, – я не стремилась приравнивать свою жизнь к сюжету популярного романа в мире книг, но эта фраза сама соскочила с губ. Фрэнк понимающе кивнул:

Мы делали заметки к следующему занятию, спорили о характерах героев, цитировали любимые отрывки, сидя на лавке у школы. Вскоре к нам почти каждый раз стала присоединяться Эйлин. Её взбалмошность и неожиданные высказывания вносили в наши разговоры что-то вроде перца: обжигало, но без неё было бы скучно.

– Вы как старая супружеская пара, – говорила она, потягивая кофе и забрасывая ноги на лестничные перила. – Надо разбавлять этот ванильный сироп драмой. Я – ваша драма.

Все дружно с этого посмеялись. Мы болтали обо всём: о музыке, о книгах, о странных привычках учителей, о том, как трудно здесь быть «новенькой» или «не такой». Я в порыве светлых чувств и побуждений предложила:

– Давайте держаться вместе. Как в битве. Потому что никогда не знаешь, кто и когда решит вонзить тебе нож в спину.

– Ты слишком много читаешь «Грозовой перевал».Эйлин театрально поднесла руку к сердцу:

Фрэнк только усмехнулся. Он вообще не был многословен, и этим напомнил мне Финна. Только одноклассник вызывал во мне совсем иные чувства, нежели нахальный Маккан – дружеские, да и только.

Финн.Порой в коридоре я ловила на себе чей-то взгляд. Это обжигало спину, и я спешно оборачивалась.

Он стоял в полумраке между шкафчиками, иногда держа в руках книгу, или доставая что-то из рюкзака и перекладывая. Он замечал меня почти на секунду, а после терял всякую увлечённость. Не укрылись от глубоких карих глаз и мои новые друзья: он смотрел на нашу троицу, как на какой-то живой непонятный ему механизм, к которому сам Финн больше не имел доступа.

Злилась и на того парня-мерзавца из старой школы, другой страны, другой жизни – который научил меня: не верь. Не верь, даже если хочешь. Даже если кажется, что кто-то другой. Даже если…Я злилась на себя за то, что когда-то открылась ему, а на него за то, что не остановил меня, не сказал что-то тогда.

И я это соблюдала.Финн был именно из таких. Красивый, отстранённый, с тем прошлым, которое будто запечатано в бетон. От него стоило держаться подальше.

Но отчего-то, иногда, когда Фрэнк рассуждал о Хёрстуде или Брэдбери, а Эйлин сбивала наш разговор на споры о Боуи и восьмидесятых, я вдруг ловила себя на мысли, что одного голоса мне всё же не хватает. Что в этой троице не хватает четвёртого – мрачного, холодного, но настоящего.

И это злило меня ещё больше.

В четверг, после двух первых занятий, мы нашей сплочённой командой решили пообедать в школьной столовой. В большом светлом зале было шумно и людно. Металлический гул подносов, стук ложек о белоснежные тарелки, чей-то смех или крик неподалёку. Я сидела у конца длинного стола, между Фрэнком и Эйлин, держа в руках картонный стакан с горячим чаем – слишком горячим, чтобы пить. Эйлин что-то ярко рассказывала, жестикулируя, а Фрэнк слушал, улыбаясь краешком губ.