Как цвет полевой

ㅤㅤ ㅤㅤ

Два месяца в наркологичке то ещё приключение. Да и загреметь туда было самым тупым решением, но явно лучшим, чем заложить «Пустошь» и получить пулю в лоб. Вообще надо было набрать Серафиму, типа «спасите, помогите», но в тот момент я перетрухнул и ни хрена не соображал, вот и ляпнул первое, что в башку пришло. В итоге заговнял себе медицинский лист – будто пометок от психиатра было мало! – и, кажись, окончательно перечеркнул путь к светлому будущему. Зато остался жив.

Два месяца в наркологичке то ещё приключение. Да и загреметь туда было самым тупым решением, но явно лучшим, чем заложить «Пустошь» и получить пулю в лоб. Вообще надо было набрать Серафиму, типа «спасите, помогите», но в тот момент я перетрухнул и ни хрена не соображал, вот и ляпнул первое, что в башку пришло. В итоге заговнял себе медицинский лист – будто пометок от психиатра было мало! – и, кажись, окончательно перечеркнул путь к светлому будущему. Зато остался жив.

Да и не так уж плохо там было – я не страдал синдромом отмены, не блевал и не корчился от ломки, а на фоне наркош выглядел прям шикарно. Днями напролёт читал, гулял, играл на пианино и слушал стрёмные истории других пациентов. А ещё на меня не орали санитары, потому что им не приходилось убирать за мной дерьмо. Они вообще ладно ко мне относились: по воскресеньям оставляли мобильник чуть надольше и иногда угощали шоколадками из торгового автомата. В общем-то, не такими уж и паршивыми оказались эти два месяца. Паршивым был только статус наркоши, который, кажись, прилип ко мне намертво.

Но доктор на выписке сказал, типа это мой шанс начать с чистого листа. И я не собирался говнять свою жизнь дальше.

1. Ярлык

Когда выпадаешь из колеи на два месяца, сложно в неё вернуться. Это было похоже на переезд, ну типа город родной, а улицы не кажутся знакомыми. Не покидало ощущение, что придётся заново налаживать отношения, искать якоря – я дико боялся, что после такой позорной главы в моей биографии от меня все отвернутся. И я бы не стал их винить, ну типа на хер с наркошей связываться? Правду же знала только клятая «Пустошь». И Чарли мог догадываться.

Чарли меня не навещал, зато каждое воскресенье, когда нам выдавали мобильники, трещал не затыкаясь. Звонила Ив, болтала о всякой ерунде и вовсе не спрашивала, как я, – притворялась, будто ничегошеньки стрёмного не происходит. А Дэя приезжала. Один раз, примерно через три недели после того, как я загремел в наркологичку. Она тоже филигранно притворялась, что всё ладно, ни одного жалобного взгляда не кинула, не осудила. Мы тупо посидели во дворе на скамейке. Я был ей безмерно благодарен, но попросил больше не приезжать.

Папаша звонил редко, чаще оставлял сообщения, а приехал только на выписку. Хотя, будь у него возможность, по-любому и тогда бы нашёл отговорку, но надо было подписать кучу документов. А ещё мне полностью заблокировали финансовый раздел, а транспортную карту пока не выдали, так что самостоятельно в город я вернуться не мог – до него как бы сорок километров. Короче, выбора у папаши не было.

– Ну что, как дела? – спросил он.

Я уселся рядом с ним на заднем сидении такси, пожал плечами и безрадостно ответил:

– Теперь вечность в больничку таскаться.

– Люций, ты сам виноват.

Я был виноват только в том, что решил прикрыть Чарли и «Пустошь». Заодно защитить себя, папашу и тётю Эви. Скажи я тогда паладину правду, мы бы все в такое дерьмо вляпались. А так вляпался я один. И прекрасно понимал, что в школе все будут пялиться, шушукаться, пальцами тыкать. Ладно до каникул немножечко осталось, после я собирался перевестись на дистанционное обучение.

И повезло, что в наркологичке не запрещали учиться, иначе бы долгов у меня охренеть сколько скопилось. А так время от времени приезжала директриса, принимала зачёты. И ведь ни разу не скроила презрительную рожу, косо не взглянула, ничегошеньки такого не сказала. В первый визит, правда, пялилась долго и задумчиво, но не с осуждением, скорее с сожалением, типа, что ж ты, Стокер, со своей жизнью-то делаешь? А я и сам понятия не имел, какого хрена происходит.

Зато до Нового года две недели осталось. Павловский, как всегда, украсили гирляндами из искусственной хвои и лампочек. Всё было такое нарядное. Мы с пацанами шарились по площадям, болтая о ёлках и подарках. Больше, конечно, детство вспоминали и сами же млели от уюта и возрождающегося в душе торжества. Они мечтали о сущей ерунде, типа о сдаче экзаменов, о поступлении в институт, о повышенной стипендии. А мне насрать было на выпускную суету, меня заживо сжирала вновь проснувшаяся тоска по маме. Чего мне реально хотелось, так чтоб в новом году всё наладилось. У Чарли же наладилось. Отца его признали без вести пропавшим, объявили в розыск, на том и закончили, на допросы больше не вызывали. Чарли в первый же день, как я притащился в школу, сообщил об этом. Шибко он не радовался, правду-то мы прекрасно знали, но вроде малость успокоился.

Короче, жизнь потихонечку налаживалась, но шла будто бы мимо. Вот и первоцветы уже лезли, и небо стало насыщенным, а я так и барахтался в дерьме.

Мы встретились ближе к пяти на стадионе. Уселись на самый верх трибун и молча бросали камешки в дыру провалившегося сектора. Ромка заливисто ржал над шуточками Гоги. Но Гога вовсе не шутил, а ныл и жаловался, как паршиво прошли его выходные, да и понедельник выдался не лучше.

День сегодня реально был дерьмовый. По математике внеплановую контрольную влепили и объявили, что в конце триместра будет итоговая комплексная работа. А на физике препод вещал про ячейки Бенара, про свободные недеформируемые границы. И страшные формулы каким-то сраным чудом превращались в цифру. Я ничегошеньки не понял, как не понял, на хрена нам вообще это знать, если тема не входила ни в экзамен, ни даже в школьную программу.

Видать, препод тупо решил выпендриться.

Когда Гога выговорился, Ромка начал трещать про свой грёбаный театральный кружок, а мы с Чарли силились попасть камнем в дырку висящей над провалом скамейки. Ваккате сидел рядышком и внимательно наблюдал, а потом выдал:

– Напрасно мучаетесь: вы не попадёте.

– Вот не смей! – проворчал Чарли, прицелился, бросил и не попал. – Ё-моё.

Я тоже не попал. А после хрен знает какой попытки Чарли взъелся:

– Чтоб тебя, Попов! На фиг ты под руку блеешь, чучело!

Ваккате обиженно поджал губы, но не возразил, отмолчался, как всегда, типа воспитанный. И вроде жаль его было, но бодаться с Чарли вовсе не хотелось.

– Привет, мальчики, – пропела Дэя.

Она неторопливо поднялась, села лицом к нам, но на ряд ниже, а высота скамеечки с этой стороны была примерно двадцать сантиметров. Дэя ещё и на каблуках была, так что колени у неё задрались высоко.

– А я по делу, – сказала она и ткнула меня пальчиком в ногу, привлекая внимание. – У тебя костюм готов? Бал уже в следующую субботу.

– Ну-у… мне немножечко было не до того, но всё будет ладно. Клянусь.

– Глянь, Лу, птичка твоя летит. – Гога кивнул в сторону.

Дэя на мгновение обернулась, но в лице ничуть не изменилась.

– Тогда я пойду, а то твоя птичка мне глаза выклюет.

Она ловко поднялась на своих громадных каблуках, послала нам воздушный поцелуй и грациозно пошагала вниз. Ив её проигнорила, глядела под ноги, чтоб, видать, не оступиться на переломанных трибунах. Её волосы, заплетённые в лохматую косу, золотились на солнце.

Окончательно мы помирились неделю назад, когда я впервые притопал на стадион и обратил на себя всеобщее внимание. И вроде вслух-то никто ничегошеньки не ляпнул, но всё было ясно по любопытным взглядам. Ясно, что позорный ярлык повис на мне прочно и надолго. Наверно, потому Ив и решила помириться – сообразила наконец, что я реально её недостоин. А может, как и Ваккате, была до хрена правильной, вот и захотела поддержать, типа обиды в прошлом и всё такое.

– Привет, Люций, – радостно сказала Ив. – Привет всем.

Она села рядом и, помедлив, неуклюже и мимолётно, типа по-дружески, поцеловала меня в щёку.

– Да ладно, Ива, тебе ж не пять лет – целуй в губы! – выдал Гога.

– Поверить, не могу, – опешил Ваккате и осуждающе покачал головой. – Это дурно, Гога.

– Чё это?

– Я объясню. Во-первых, с девушками надлежит быть почтительным. Во-вторых, ты вторгаешься в чужие отношения, а дурные манеры никого не красят.

– Да это ж просто шутка!

– Твоя шутка вульгарная. И вообще, Гога, справедливости ради, большинство твоих шуток заставляют окружающих чувствовать себя неловко. Хочешь быть душой компании – будь комфортным.

Чарли усмехнулся, но встревать не стал. Гога же внезапно извинился и, насмешливо поклонившись, от души пёрнул. Ив ошарашенно уставилась сначала на него, потом на меня и под заливистый хохот пацанов густо покраснела. Ваккате ошеломлённо молчал. А мне было так стрёмно, что я, кажись, тоже покраснел.

– Ой, неженки! – проворчал Гога и закурил.

– Погода сегодня чудесная, – сказала Ив. – Видели, какие облака?

Мы все как по команде задрали головы. Облака реально были классные.

– А вон то на капусту похоже, – воодушевился Ваккате.

В детстве я часто рассматривал облака, а воображение рисовало зверей, пирожные и всё такое. Иногда целые сюжеты получались. Особенно мне нравилось фантазировать на пару с Нинкой, когда мы валялись на прогретом цветочном поле, а над нами нависало бесконечное небо с тяжёлыми клубами облаков.

Я лежал на скамейке. Ив устроилась с противоположной стороны, головой к моей голове. От неё пахло апельсиновыми духами и травяным шампунем. Ваккате и Чарли лежали на ряд ниже, тоже голова к голове. Чарли даже про сигарету забыл: она почти дотлела до фильтра в его приподнятой руке. А меня потихоньку клонило в сон.

Короче, уютно было. И хорошо, что Ромка с Гогой свалили.

– Ой, Люций, а у тебя ведь глаза цвета неба, – опомнилась Ив.

Бледное днём, к закату небо стало насыщенным – реально под цвет моих глаз.

– Ни у кого больше таких нет, – добавила она чуть тише.

Я хотел возразить, но тут вклинился Чарли:

– На Земле сравнить глаза с небом было проще. Как думаешь, мои достаточно синие?

Ив приподнялась на локте, задумчиво уставилась на него.

– Пожалуй, слишком синие, небо всё-таки было голубое. Наверно, у тебя как море в ясную погоду.

– Так рассуждаете, будто на Земле были, – едко подметил Ваккате.

Вот уж не ожидал от него.

– Ну фотографии-то мы видели, – мирно ответила Ив.

О синеве Земного неба мы могли бы спорить долго, но прав был Ваккате: никто из нас его не видел. И глаза Чарли вполне могли оказаться либо слишком синими, либо как раз небесными.

– Вон то облако похоже на палитру! – воскликнул Ваккате.

Я взглядом обвёл небо, но палитру не нашёл, только зайца, парусник и невнятное чудище.

– Слушай, Иволга, – позвал Чарли, – у вас будет комплексная перед Новым годом?

– Будет. Там вроде математика, основы языка, история и физика.

– Ячейки Бенара! – с ужасом вспомнил Ваккате.

– Без паники, Попов, их там не будет. А поступать ты, Иволга, куда будешь?

Ив села, пригладила косу и довольно улыбнулась, будто ждала этого вопроса всю жизнь. Зажмурилась, как котёнок, и мечтательно на выдохе сказала:

– В академию искусств! На дизайнера.

Чарли присвистнул и выдал:

– Попов у нас тоже в столицу едет. В ту же академию, да?

Ваккате резко сел, поправил шарф и густо покраснел.

– В общем-то, теперь нет. Буду поступать в местный институт ИЗО.

– Чё вдруг? – удивился Чарли.

Он тоже сел, выбросил окурок, достал из пачки новую сигарету и закурил.

– Ну… – заблеял Ваккате. – Оказалось, что академия для идеальных.

– Что значит «идеальных»? – возмутилась Ив.

– Для тех, у кого лист благонадёжности в порядке.

Чарли неуверенно хохотнул, разглядывая уголёк сигареты, и спросил:

– А с твоим чё?

– А у меня пометка.

Тут и я не выдержал:

– Гонишь! За чё?

Ваккате покраснел, снял шарф, помял его и снова намотал на шею. Вещать о своём проступке он явно не хотел, долго собирался с мыслями и вдруг признался:

– Ситуация стыдная. Глупая такая. Мне одиннадцать было, к нам в гости пришли друзья родителей. А у них дочь девяти лет. И, по обыкновению, занять ребёнка поручили другому ребёнку. Я отвёл её в свою комнату, показал мистера Пима…

– Кого? – перебил Чарли.

– Моего хомяка. Она попросила подержать. А мистер Пим не кусался, был, на удивление, смышлёным для хомяка. Я позволил ей. А она ему хребет переломила. Взяла и сжала, как какой-нибудь антистресс. Взрослым потом врала, что он вырывался, она пыталась удержать и это случайно получилось. Но я-то видел, что она нарочно.

Ваккате судорожно вздохнул, снова начал поправлять шарф. Чарли, щурясь от сигаретного дыма, задумчиво спросил:

– А пометка-то за чё?

– Я набросился на неё, повалил на пол и сломал ей нос. Вот я́ правда не хотел. Я не думал. Меня такая ярость опутала.

– Жалко хомяка, – сказала Ив и добавила: – На твоём месте я бы поступила так же.

– Подожди, – не унимался Чарли, – выходит, пометка у тебя за нападение и причинение вреда здоровью? В одиннадцать лет?

– Мне и в девять влепили, – ляпнул я.

Они втроём уставились на меня.

– Катитесь вы к чёрту, не буду я ничё рассказывать.

– Ладно, – внезапно согласился Чарли.

Он потушил окурок и щелчком отправил его в полёт.

***

Вечер прошёл быстро. Небо очистилось, окрасилось в тёмно-фиолетовый. Опустились такие же тёмно-фиолетовые сумерки. На проспекте зажглись фонари, заливая ярким светом часть стадиона. Пацаны свалили примерно полчаса назад, мы с Ив сидели в темноте на самом верху трибун. Стало прохладно, а она была в одной джинсовке.

– Идём, провожу тебя, – предложил я.

– Давай ещё погуляем.

– Ты замёрзла.

– Зайдём в кафе.

Она грустно улыбалась, будто умоляла. И, кажись, не видела ничегошеньки дурного в том, что мы разбрелись слепыми котятами по разным углам без возможности вновь найти друг друга. Она просто чуяла, что я где-то рядом, и это её успокаивало. А я понятия не имел, чего она цепляется за болото.

Вечером проспект был особенно красивым: всё блестело и мерцало, с головой окунало в праздник. Настроение само собой улучшалось, и люди скалились в нелепом очаровании. Мы с Ив таращились по сторонам как дети. Она восторженно щебетала про гирлянды в виде снежинок, а я вспоминал настоящий снег, который сейчас искрился бы в свете фонарей и пах морозом. Ив вещала про новогодние семейные традиции, типа в начале января они поедут куда-то в скалы, про то, что скоро украшать ёлку, и про школьный зимний бал.

– А ты на бал идёшь? – спросила она.

– Иду.

– А ты… А у вас в школе будет или во Дворце Культуры?

Она уставилась на меня в нетерпении, а я уже сообразил, куда она клонит.

– Во Дворце. И я… был бы рад пойти с тобой, но я типа… в общем, я обещал Дэе. Ещё в августе.

Ив ничуть не изменилась в лице, только спросила:

– А кем ты будешь?

– Грёбаным сказочным принцем. Это Дэя придумала.

– О, это проще простого. Я могу помочь с костюмом, если нужно.

– Будет замечательно.

– У тебя есть костюм, обычный классический? Пришью эполеты, торжественную ленту и цепочки. Ну и мантию серебристую. Ты же сказочный. – Ив очаровательно улыбнулась, на её щеках тенями залегли ямочки. – Вот с короной надо подумать.

– Корона есть у Дэи.

– Надеюсь, не девчачья. – Ив рассмеялась. – Ну так что с костюмом?

Костюм у меня был – спасибо тёте Эви, – и от предложения я не отказался. Ну типа до маскарада оставалось совсем немножечко, а наряд надо было мастерить. И лучше, чем Ив, я бы точно не справился.

– Костюм есть. Спасибо.

– Заноси завтра. Я после пяти буду дома. И, если не хочешь столкнуться с моей мамой, успевай до семи.

Мы медленно тащились по проспекту мимо наряженных витрин, украшенных столбов и увешенных гирляндами деревьев. Ив беззаботно вещала обо всём подряд и лучилась безграничным счастьем. Она ничегошеньки не спрашивала, не переходила границы и не пыталась взять меня за руку. Этим она слегка напоминала Нинку. И не было в ней шлюховатого кокетства Белки и стервозной ревности Дэи.

Ив была уютной.

– Зайдём в кафе? – предложила она, придержав меня за рукав.

Звала она в грёбаное «Домино» и торопливо добавила:

– Там очень вкусное мороженое.

Да, я прекрасно помнил, как она облизывала тарелку.

– Только если ты меня угостишь, – выдал я.

Ив уставилась удивлённо, но во взгляде не было возмущения – чистый вопрос.

– Мне запрещено распоряжаться деньгами. Зато безлимитную транспортную карту дали. Могу оплатить твой проезд.

Ив растерялась.

– Мне кажется, по ней могут отслеживать твои передвижения.

– И чё? Мне как бы не запрещено покидать район.

Но Ив это беспокоило. Как только речь заходила о наркологичке, пусть даже дико косвенно, она терялась и то ли стыдилась, то ли виноватой себя чувствовала. Короче, ей становилось неуютно, и она всячески с темы соскакивала. Либо меня не хотела в неловкое положение ставить, либо боялась, что начнут выспрашивать её мнение. Тогда бы ей, наверно, пришлось нагнать с три короба, типа всё ладно и никто не вправе меня осуждать.

В общем, тема, кажись, была табуированной.

Ив отвернулась к зеркалу на остановочном комплексе и выдала:

– Мне надо похудеть.

– С чего бы?

– Если я буду дизайнером, то хочу участвовать в своих показах.

– Так ты ростом не вышла.

– Смешно слышать от коротышки, – наигранно фыркнула она.

– Я метр шестьдесят семь!

– А я могу надеть каблуки.

Она звонко рассмеялась, а я уцепился за этот разговор как за спасение.

– Ты уже пишешь диплом? – спросил я.

– Да. По ИЗО, направление «Мода». Для портфолио. К тому же Эрнест Копенгейт согласился быть моим куратором. А ты пишешь?

– Воспользуюсь правом на защиту прошлогоднего.

– А, точно.

Ив смутилась – ещё одна неловкая тема. Её почему-то дико напрягало, что я второгодник. У неё, наверно, в башке не укладывалось, как люди с блестящей успеваемостью могут с треском провалиться на экзаменах. О маме она, конечно, знала… Теперь и о наркологичке. И мне хотелось оправдаться перед ней, но я понятия не имел, что нагнать.

Ив притихла, повернулась ко мне и уставилась прямо в глаза – выжидала чего-то. А потом совсем тихо спросила:

– И мы не сможем начать заново?

Я опешил, морду обожгло кипятком. Пульс подскочил до таких скоростей, что уши заложило моментально. И ладно бы я ослышался, но она реально хотела возобновить отношения? После измены? После того, как я на хрен в наркологичке два месяца проторчал? Ну да, наркоманом я не был, но она-то не знала!

– Ты всё усложняешь, Ив. Всё это дерьмо так и останется между нами, ну типа измена и… и всё это! Ты ведь спрашивала, любил ли я тебя… чёрт, пожалуйста, мне бы в себе разобраться.

– Ты сам всё усложняешь, – грустно сказала она.

Может, Ив была права, но возобновлять хромые недоотношения не стоило. Но я был бесконечно ей благодарен за то, что она не отказалась от меня, а честно силилась подстроиться под мой внутренний метроном.

А Нинка до сих пор не ответила на клятое сообщение.

– Это мой, – сказала Ив.

К остановке подплыл ярко освещённый аэробус. Ив вошла в первую дверь – я оплатил её проезд.

– Пока, – попрощалась она и села на свободное место.

Аэробус укатил, а я так и стоял на остановке, понятия не имея, что делать с чувствами Ив. Лучше было вовсе не видеться – так бы она по-любому быстрее отошла. Хотя и за два месяца не отошла, надежду, видать, лелеяла. И даже на то, что я в наркологичке пролечился, ей было насрать.

Тут у меня затрещал мобильник – папаша. Я обречённо пялился на экран и больше всего хотел дать отбой, но! С него ответственность сняли, типа не он воспитывал, не ему и отвечать, так что он обошёлся без пометок и теперь мог с чистой совестью доложить на меня куратору из наркологички или паладинам. Вот и приходилось слушаться беспрекословно, но папаша вёл себя адекватно – всё силился выстроить шаткий мостик между нами.

– Алло.

– Зачем ты едешь в Керамический, уже поздно.

Чёрт возьми, права была Ив, но я не разозлился, а дико расстроился. Такое ощущение накатило, будто жизнь идёт по одному и тому же кругу с какими-то незначительными изменениями. Я вообще её не контролировал. С одной стороны папаша нависал со своей псевдозаботой, с другой – социальная служба с их правилами, а с третьей – «Пустошь» с грёбаными запретами. И прятаться было негде!

– Ещё восьми нет, – устало выдал я.

И подумал, что сейчас, наверно, даже чуточку больше.

– И что ты забыл в Керамическом? – напирал папаша.

– Я оплатил проезд подруге, она там живёт. А сам домой топаю.

В динамике раздался отчётливый вздох облегчения, папаша сразу дал отбой. По-любому напридумывал себе, типа я сорвался и покатил за дозой. Но спасибо и на том, что сначала мне набрал, а не паладинам.

Чёрт, и во что превратилась моя жизнь?

2. Контроль

Сегодня я окончательно возненавидел школу. Мало того что моя паранойя вознеслась в высшую степень, ну типа что все обсуждают меня и осуждают, так ещё Задница подловила и отчитала за то, что я не отрабатываю наказание, – хотя ортез с руки до сих пор не сняли! – и, не слушая возражений, влепила мне дисциплинарное в расписание. А на фоне всего творящегося звездеца маленькое неповиновение могло превратиться в проблему. И если бы директриса и встала на мою сторону, то Задница бы точно её убедила, что я трудный в обращении и надо сдать меня в спецшколу. Но в выпускном классе вроде как это было невозможно – только прямиком на коррекционный курс длиною в два года.

На седьмом уроке нас повели в актовый зал, типа там припёрлись из какого-то фонда. Они два часа вещали про здоровый образ жизни. Про ответственность для несовершеннолетних и их родителей за распитие, за подделку лицензии, за незаконное распространение. Про вред алкоголя, про облитерацию кровеносных сосудов, микроинфаркт, микроинсульт и гангрену конечностей. А потом про наркотики. Тут мой пульс подскочил до верхней границы: мне казалось, что все в зале уставились на меня, и я еле досидел до конца этой пытки.

– На стадион или на тренажёры? – спросил Гога.

– Ё-моё, вы слышали? – воскликнул Чарли. – Не, парни, я больше не курю. Давайте на тренажёры, о здоровье подумаем.

– У меня репетиция, – заныл Ромка и скривил недовольную рожу.

– А я к Заднице. Она мне дисциплинарное в расписание воткнула.

– Вот сучка, – хохотнул Гога. – Ну мы тогда пойдём, а вы подходите. Ты, Игорь, с нами?

Ваккате молча кивнул и сразу двинул к лестнице. Чарли и Гога – за ним.

– Подожди меня, вместе пойдём, – попросил Ромка.

– Ладно.

Пока Задница ворчала, проверяя чьи-то работы, я понятия не имел, чем себя занять. Ровные бледно-жёлтые стены, без единого пятнышка быстро наскучили. Я сначала пялился в окна, выходящие в коридор, потом – на улицу. Ни там, ни там ничегошеньки интересного не было. А Задница всё бухтела о том, что дети пошли тупые и ленивые.

– Вы, наверное, и не знаете, какой вклад внёс Муромский! – воскликнула она и уставилась на меня.

– Он сочинял торжественные манифесты для поддержания оптимистичного настроя на ковчегах. Разжигал в сердцах людей веру в счастливое будущее, хотя никто на тот момент понятия не имел, пригодна А́ккера для жизни или нет. Ещё он писал романсы и фельетоны. И именно его подозревали в фальсификации дневников Тео Майерса, хотя Муромский умер за полтора десятилетия до первой высадки. А если вы про трактат о научно обоснованном отрицании религии, так ведь доказано, что он его не писал.

Я на всякий случай оскалился, ну типа вдруг Задница взъестся, что я тут умничаю. Но она медленно кивнула и выдала:

– Похвально, Стокер. Но грустно, что такой образованный симпатичный юноша так грязно выражается. И уж тем более грустно из-за вашей ситуации с наркотиками.

Меня окатило кипятком, рожа невыносимо горела, а пульс грохотал громче мыслей. Я тупо таращился на Задницу и понятия не имел, какого хрена она решила в воспитателя поиграть. Ну типа зачем иначе эту тему начинать?

– Я не буду обсуждать это с вами, – осторожно сказал я.

– Вы зря закрываетесь от тех, кто хочет вам помочь. У вас сейчас какие ограничения?

Мне стало дико стрёмно, но я прекрасно понимал, что свалить не получится. Уж Задница бы позаботилась о дополнительном наказании. Ей, кажись, не терпелось взять надо мной командование, вон как уцепилась за клятую наркологичку.

– Я уважаю решение вашего отца дать вам шанс, – продолжала она, – но на его месте позаботилась бы о вас более строго. Конечно, важно, чтобы вы осознанно подошли к этому вопросу, осознанно боролись с искушением. И всё-таки коррекционный курс, я считаю, пошёл бы вам на пользу.

Она пялилась так, будто ждала немедленного согласия, но я ужаснулся и мрачно выдал:

– Как замечательно, что решать не вам.

Задница вздохнула и наконец отвалила. А я уставился на ортез в раздумьях: снять или нет? Он фиксировал кисть полностью, так что шнурки невозможно было завязать, куда уж буквы писать. До планового приёма оставалось всего несколько дней. Да и на ночь я руку тупо бинтовал. Ничегошеньки бы не случилось из-за небольшой нагрузки, но, чёрт возьми, девяносто две строчки за пятнадцать минут я бы всё равно не осилил.

Короче, со звонком я сдал бланк и свалил. Ромка застрял на своей репетиции, типа их оставили ещё на два урока: кто-то там заболел, а кто-то реплики не выучил. В общем, руководитель был в ярости и заявил, что репетировать они будут до потери пульса. Я попрощался и двинул домой за костюмом – у меня как раз было время, чтоб разминуться с матерью Ив. А потом вспомнил про транспортную карту, и на душе потеплело – тащиться до Керамического пешком вовсе не хотелось.

Я доехал до восьмой школы и потопал до Агаты Романовой. Почему-то приятно было думать, что Ив каждый день ходит тем же маршрутом, будто это роднило нас, делало чуточку ближе. И тут же одёргивал себя, потому что мы больше не были парой, потому что я сделал ей больно и не заслуживал её и потому что этим маршрутом ходили сотни людей.

На Агаты Романовой было до хрена чисто и аккуратно. Автомобили оставляли в многоуровневом паркинге в конце улицы или загоняли на территорию таунхаусов. Таунхаусы все были одинаковые, чёрно-белые, как нотная тетрадь, с зашторенными панорамными окнами, ухоженными газонами и ажурными заборами. Но я никогда не терялся, всегда точно знал, который дом Ив. Топал к нему безошибочно, будто по ниточке путеводной. Вот и теперь вроде задумался, но остановился у нужной калитки.

Было начало седьмого. В кухне горел свет. Оставалось надеяться, что хозяйничала Ив, а не её мать.

Я не вспомнил номер квартиры – пришлось набирать с мобильника.

– Привет, Люций! – радостно ответила Ив.

Тут же раздался стук в стекло – она махала мне с окна.

– Поднимайся, – позвала она. – Мама ещё не вернулась. Мы даже успеем попить чай, я как раз варю цитрусовый. Квартира четыре.

Она дала отбой и скрылась из виду.

Весь первый этаж был чудесно украшен к Новому году. На двери висел венок из искусственных еловых веточек с шарами и ленточками – он пах елью. Перила наверх опутывала хвойная гирлянда с красными шариками и тихо мерцающими диодами. На столике в гостиной стояла композиция в корзинке: шишки и всё такое. Короче, всюду горели гирлянды, висели шарики, пахло хвоей, цитрусами и праздником. Пахло уютом. А у нас с папашей ни хрена не было готово.

– Ого, какой классный костюм! – ахнула Ив, ладонью проводя по ткани.

– Тётя подарила.

– Твоя тётя определённо знает толк в моде. И жилет какой классный.

– Только без жилета, я в нём задохнусь!

Ив озадаченно округлила глаза и рассмеялась.

– Ты чего, Люций, его же можно расслабить. Просто тётя твоя затянула почти на максимум.

Конечно, затянула – она ж чокнутая извращенка и малость садистка. Ничего удивительного в её замашках и выходках не было. Вот если б она внезапно стала образцом для подражания, я бы первым позвонил в психиатричку.

– Идём, руки вымоешь на кухне. Я сварила чай по новому рецепту.

Ив сияла и вела себя так, будто мы сотню лет знакомы. Ей было комфортно, или же она старательно притворялась, но мне не хотелось разбираться в её чувствах, и я охотно верил, что всё ладно.

В центре кухонного стола стояла пузатая синяя ваза на кружевной салфетке, в вазе – композиция из веток, сухих цветов и бумажных фонариков.

– Вафли мама пекла, – с нежностью сказала Ив.

Интересно, когда Нинка вернётся?

Я вздрогнул от лёгкого звона: Ив поставила чашку на блюдце и скривила морду.

– Фигня какая: горький получился, – расстроилась она. – Я же всё по рецепту делала.

– Рецепты часто врут. Прости, мне надо идти.

Спортивный сквер с тренажёрами был в Центральном районе, недалеко от площади Первых Колонистов. Тут же был Лесной комплекс, где жил Серафим, и я очень надеялся его не встретить. Мне вообще никого не хотелось видеть – особенно папашу. И пока такая возможность была, я ею пользовался.

Пацаны катались на маленькой детской карусельке – как только влезть туда умудрились? Крутилась она так быстро, будто на хрен центрифуга для подготовки космонавтов. Пацаны визжали, умоляя их остановить. Но я стоял в сторонке и тупо наблюдал – они ж по-любому в смазанном пятне мира не могли меня разглядеть.

Короче, через несколько минут каруселька наконец замедлилась. Чарли и Гога рухнули на землю, Ваккате осторожно сполз следом. А Ромка так и сидел, лбом уткнувшись в поручень. И как он припёрся вперёд меня, ныл же, типа до умопомрачения репетировать придётся. Видать, пораньше отпустили. А вот башку теперь отпустит не скоро.

– Ё-моё, как же плохо, – простонал Чарли.

Он лежал на боку, свернувшись в клубок и схватившись за голову. Ваккате тихонечко скулил, валяясь рядышком. Гога сумел сесть, а Ромка заблевал всю карусельку.

– Вы вообще задумывались, как до таких лет дожили? – спросил я.

– Ой, Стокер, чтоб тебя!

– Это всё Чарли выдумал, – пожаловался Ваккате. – Напрасно я согласился.

– Пацаны, мне плохо, – ныл Ромка, когда наконец слез с карусельки.

Хрен знает сколько времени они в себя приходили – мне их даже стало чуточку жаль. Первым очухался Ваккате, сел рядом со мной и тяжело выдохнул. Башка, видать, его ещё донимала, потому что он привалился сбоку и мордой уткнулся мне в плечо. Следом поднялся Чарли, тоже сел на скамейку. А Ромка и Гога, кажись, никак не могли выиграть у вестибулярного аппарата.

– Мне так на мозги давит, аж больно, – пожаловался Ваккате.

– Меня тошнит, – подхватил Чарли.

– Мне бы встать, – простонал Гога.

Он дополз до скамейки, я помог ему сесть. Но мир, видать, был злым и стремительным – Гога тут же башкой рухнул мне на колени и закрыл глаза.

– Мне и после пьянки не было так плохо, – сказал он.

– Да, парни, зря мы на сраную карусель полезли, – согласился Чарли.

– А ты: быстрее, быстрее! – злился Ромка.

– Я ж не знал, что она так разгонится.

В общем, в итоге пацаны очухались. Ваккате на качельки пересел, но сильно не раскачивался, так только, задницу катал на расстояние вытянутых ног. Ромка его место на скамейке занял, откинулся на спинку и закрыл глаза, – кажись, ему до сих пор паршиво было, у него и рожа позеленела. А вот Гога чувствовал себя прекрасно и весело раскачивался на низенькой лошадке на пружине. Потом резко остановился и злобно выдал:

– Мне все праздники с Алёнкой сидеть! Папка в Али́бию улетел на переговоры. А мать на симпозиум собралась. Но моя какая вина? Не я её рожал. Думаю, нажаловаться на них, что ль?

– Дурно это – на родителей доносить, – отозвался Ваккате. – Ты скажи, что не будешь за ней приглядывать, что это не твоя обязанность. И если что-то случится, то не собираешься отвечать, а случиться может всякое. Мама у тебя вроде умная женщина.

– Ладно мать, – отмахнулся Гога. – Папка мне нехило отвесит за такое. – Он глянул на Чарли и осторожно спросил: – Слушай, а как… есть там новости?

– Сбежал, говорят. Он же, ё-моё, дальновидный: избил – и в бега. Испугался, поди.

Чарли вещал с преступным хладнокровием, даже нет – с каплей едкого раздражения. Но тут же полез за сигаретами и прикурил дрожащими пальцами. А мне внезапно любопытно стало, чего он боится больше: разоблачения или собственного поступка? Да, он типа не убивал, но сокрыл и солгал. А теперь вот с обманчивым самообладанием повторил легенду. А что он думал на самом деле?

– Ты ж типа больше не куришь, – напомнил я.

Чарли сделал пару торопливых затяжек и с умным видом сказал:

– Не выдумывай, Стокер. Чтоб отбить у человека желание чё-то делать, мало одной страшилки. Должно быть настоящее потрясение, понимаешь? Чтоб оно в подкорке засело, в кошмарах мучило и каждую свободную минуту. И вот когда единственная мысль об этом будет вызывать тихий ужас, тогда человек и отбросит всякую дурную идею.

Он пялился на меня с той же каплей едкого раздражения, будто на хрен я был виноват в смерти его отца и в том, что ему пришлось лгать на допросах. И я в сотый раз пожалел, что ввязался, – надо было вызвать паладинов. И не было бы лжи, нервов, наркологички. А Чарли… Пусть бы сам выкручивался, говнюк.

– Бесхребетный, – хохотнул Гога.

– Твои родители просто слишком много тебе позволяют, – добавил Ромка.

Чарли аж дымом поперхнулся, озлобился и с тихой угрозой прошипел:

– Да знал бы ты моих родителей, рот бы свой не открывал.

– Моя мать точно хуже ваших, – заявил Гога. – Такой безответственной суки больше не сыскать.

– Поверить не могу! – опешил Ваккате. – Да как ты смеешь такое говорить про маму? Она тебя родила, воспитала.

– Ой, Игорь, не моросил бы. Она меня не рожала, чтоб фигуру не портить, – я из искусственной матки. А воспитывала она меня или нет – вопрос спорный.

– Оно и видно, – огрызнулся Ваккате.

– Гляньте-ка, кто у нас осмелел. Ты чё имеешь в виду, Игорь?

– Неблагодарная ты сволочь, – растерянно проблеял тот.

Гога подскочил к нему, хотел врезать, но толкнул – Ваккате кувыркнулся назад и грохнулся с качелей. Чарли возмутился, а я отпихнул Гогу и весь вздрогнул от дикого желания разбить ему морду – но не поддался. Мы все замерли.

– Ты должен извиниться, – обиделся Ваккате.

– Чего?

– Ты должен извиниться, – терпеливо повторил он.

– Извиняйся, – поддержал я. – А ещё раз про мать такое ляпнешь, в рожу получишь.

– Тебе-то, Лу, какое дело?

– Ты её не ценишь, потому что она у тебя есть.

– Гляньте-ка, у Лу травма. Так тебе в дурку надо. От наркоты пролечился, башку теперь пролечи.

Пульс подскочил до верхней границы. Мерзкий минорный писк заглушил весь мир. На меня накатила ярость, аж картинка сузилась до силуэта Гоги. И я б, наверно, грохнул его на хер, но тут меня резко развернули и крепко обняли.

– Не надо, Стокер, не надо, – затараторил Чарли. – Успокойся, всё нормально.

Топ-топ. Раз. Вдох. Два. Выдох. Три-и.

Ни хрена это, конечно, не помогло, меня трясло от злости, и я понятия не имел, что делать, тупо повторял «топ-топ», чувствуя, как гнев лезет наружу. Сломай скамейку. Ударь асфальт. Разбей Гоге рожу! Поори. Отпинай лошадку на пружине. Разбей Гоге рожу!

Топ-топ, на хрен! Топ-топ!

Короче, самым привлекательным вариантом было разбить Гоге рожу, и я быстренько свалил, боясь поддаться соблазну. Тут ещё мобильник затрещал, а на экране высветилось «папаша», хотя даже восьми не было. По-любому увидел, что я в Керамический катался. Он, кажись, полагал, что именно там меня снабжали наркотой, но будь вся эта дрянь правдой, проще было бы договориться с «Пустошью».

– Алло.

– Люций, ты где?

Говорил он, на удивление, без преувеличенного беспокойства. Но чёрт его знает, может, он реально каждый раз ожидал услышать в динамике чужой голос, который с мрачным равнодушием сообщил бы, типа я помер от грёбаной передозировки. А вот если б хоть на секундочку мне поверил, то перестал бы кошмарить себя клятыми домыслами.

– Я в спортивном сквере, где площадь Первых Колонистов.

– Ты опять ездил в Керамический.

– Вчера я туда не ездил.

– А сегодня?

Папаша научился филигранно доводить меня до отчаяния, до беспомощного растерянного состояния, когда хочется рухнуть на асфальт и рыдать от несправедливости и жалости к себе. Вот и теперь гнев мгновенно затих, осталось детское желание захныкать и вывалить всю-всю правду, ну типа что я не наркоман, что у меня долг перед звездочётом, что меня в августе похитили, а моего почти друга грохнули. И что я в дерьме по уши и знаю, куда делся грёбаный Питер Эванс. И что у меня, кажись, клятая депрессия и куча других проблем. Но я не мог этого сказать. И, на самом-то деле, наверно, не хотел.

Разумнее было играть по правилам.

– Я заехал к подруге, она обещала помочь с костюмом для новогоднего бала. Я ей смокинг отвёз, который тётя Эви покупала, помнишь?

Ни хрена он, конечно, не помнил.

– Ты знаешь, сколько времени?

– Я уже иду домой.

– Не опаздывай.

Он дал отбой, оставил наедине с мыслями. Они сотый круг наворачивали в своём клятом хороводе. И картинки мелькали в ускоренном режиме под идиотическую музычку из какого-то, кажись, мультика. Потом меня ужалил страх, что я опоздаю, а вслед за ним такой параноидный бред потянулся, что я реально перетрухнул и двинул на аэробус: опоздание навлекло бы лютую кару. И даже папаша бы не помог, потому что ровно в девять меня по видеосвязи проверял чёртов инспектор Рошков.

На аэробусе я ехал двадцать минут. Пешком бы тащился намного дольше – по-любому бы опоздал. Я силился об этом не думать, ну типа обошлось ведь, но страхи шептали, хороводили, с ума на хрен сводили. И я уже на автомате выдумывал всякие ужасы про ограничения, исправительные учреждения и всё такое. А потом резко остановился и огляделся: Павловский был увешан гирляндами, шарами и прочей мишурой – красота прямиком из детства, иллюзия уюта и торжества. И, будто по щелчку, тут же полегчало.

Я всегда любил Новый год. И мама любила. А накануне она встретила Костолома. Его она тоже любила. Всю жизнь мне перечеркнула этим клятым знакомством. И сама за него поплатилась.

Соседние многоэтажки даже в темноте выглядели чужими, а в детстве я боялся не найти свой дом среди них – все они казались одинаковыми. Я всегда удивлялся, как мама безошибочно идёт к нужному дому, к нужному подъезду. А когда вернулся в конце апреля, то вовсе не обратил внимания ни на двор, ни на квартиру – оно и так всё было чужим. А теперь эти многоэтажки, тропинки, розовый свет в окне соседнего дома, эти чёртовы качели и бедные кусты, которым обреза́ли ветки и не позволяли вырасти, – они стали родными.

Недалеко от подъезда над крошечными машинками высился силуэт внедорожника. Я и не надеялся, что это кто-то к кому-то в гости прикатил. Надеялся только, что это Серафим, а не Костолом. Да и не стал бы Костолом лично приезжать. И точно – из внедорожника, с пассажирского места, вылез Серафим. Но тут же прям передо мной из машины выскочил грёбаный инспектор Рошков. Я опешил и испуганно вытаращился на него. Ну типа вдруг бы я припёрся с другой стороны двора и успел подойти к Серафиму? Рошков бы по-любому это занёс в лист проверки, а потом бы выяснил, что Серафим, как и Матвей, подозревается в торговле «звёздной пылью» и хрен знает в чём ещё. Вот бы там началась потеха!

– Добрый вечер, Люций, – выдал паладин. – Как всегда, без опозданий. Похвально.

– А ничё, что я мог быть с кем-то?

– Что вы имеете в виду?

– Я ж не болтаю всем подряд о надзоре. Хватит мне и того, что меня наркошей считают.

Паладин пялился снисходительно: он-то тоже правды не знал, тоже считал меня грёбаным наркошей.

– Вы сами виноваты в том, до чего довели свою жизнь. А я согласно правилам могу выбрать любой удобный способ для вашего контроля: видеосвязь, личный визит или вызов в отдел. Хотите ездить в отдел каждый вечер?

– Нет.

– Вот и я так думаю. А будете наглеть, я здесь рядышком живу – буду донимать вас ежевечерними визитами.

Будто ему делать не хрен, кроме как приезжать сюда каждый вечер. Но припугнуть и упиться властью никто не запрещал, вот он и наслаждался. Хотя моя кислая рожа едва ли его удовлетворила, он по-любому ждал чего-нибудь более яркого типа жалостливых уговоров или резкой агрессии. Уж за агрессию он бы с радостью упаковал меня и определил на коррекционный курс.

Короче, злить его было нельзя.

– Я припёрся вовремя, я трезвый, ни с кем не дрался… – Как же повезло, что мы с Гогой не сцепились! – …школу не прогуливал. После уроков у меня было дисциплинарное за мат, потом я поехал в Керамический район: там живёт моя подруга, она предложила помочь с костюмом для новогоднего бала. Я отвёз ей смокинг. Потом поехал в Центральный, в спортивный сквер, который у площади Первых Колонистов, и вот как раз иду оттуда.

Выпалил я всё без запинки, клятой скороговоркой, так что паладин вполне убедился в моей трезвости. Напоследок он окинул меня внимательным взглядом, внёс данные в приложение и, попрощавшись, сел в машину. Но сразу не укатил, так что к Серафиму я подходить не стал – он курил, привалившись к капоту, и едва заметно махнул рукой. Я не ответил и зашёл в подъезд.

Папаша встретил меня в прихожей, слегка встревоженный. Видать, времени было почти девять.

– Всё хорошо? – спросил он, бегло меня оглядев.

– Я паладина внизу встретил: он решил личный визит нанести. Всё ладно.

Папаша торопливо покивал, достал мобильник и проверил приложение. Отметка о том, что нарушения не зафиксированы, его успокоила. Он выдохнул, снова оглядел меня – тем же тоскливым, полным смирения взглядом, как у мамы, – и напомнил:

– Завтра до шести надо успеть в больницу.

– Знаю.

А десятым уроком стояло дисциплинарное – освобожусь я только в шесть. Вот же ж чёрт!

3. Угроза

Чарли терял контроль, но, кажись, не замечал этого. Он раздражался по мелочам, прятался за пассивной агрессией, нервно расчёсывал левую руку и временами проваливался на самое дно сознания, так что его было не дозваться. И это состояние затягивало его на кошмарную глубину, где, кроме отчаяния, ничегошеньки и нет. Я там побывал и знал, что не смогу помочь. Тем более он винил меня – или тупо боялся, – так что мне оставалось лишь смотреть, как он тонет.

– Сраный Левиль точно меня ненавидит! – злился он. – Я контрольную на семь из десяти написал, а он всё равно меня в чёрный список добавил! Теперь комплексную ещё и по биологии писать! Ё-моё, чтоб ему на фиг!

Конкретизировать он не стал, но пожелание по-любому было недобрым.

После уроков мы вдвоём стояли у кабинета Задницы. Я, конечно, мог подойти к директрисе и, махнув позорным постановлением, попросить удалить из расписания среды дисциплинарное, но мне было важно отпроситься именно у Задницы. А Чарли было важно меня дождаться, хотя нас никто не подслушивал и он мог говорить даже про смерть своего отца.

Время было почти полшестого. Чарли чесался, как блохастый. Я молча пялился на него, а он хаотично оглядывал коридор.

– Эй, Чарли, слышь?

Он резко замер и обернулся с такой лживой улыбкой, будто я поймал его с поличным.

– Всё ладно, Чарли.

– Не выдумывай, Стокер. Ты лучше меня знаешь, в каком я дерьме!

– С тебя сняли все подозрения, какие твои проблемы? Разве что… это ж не ты его грохнул?

Чарли уставился на меня ошарашенно, и я с кристальной ясностью понял, что не хочу знать ответ. Я и без того подозревал, что там был не тупой несчастный случай, а теперь будто уверился, что Чарли что-то сделал. Не убил, нет, но, может, типа толкнул или ещё что, а уж потом говнюк Питер Эванс поскользнулся и всё такое. Чарли явно ему помог. Но я ничегошеньки не хотел знать – это была та незримая черта, которую я не был готов переступить.

– Я его не убивал, – прошептал Чарли. – Я сказал тебе правду.

– Ну и… Ну и хрен ли тут беспокоиться? Ты ж себе все руки исчесал.

Чарли удивлённо посмотрел на свою руку, нервно усмехнулся и спросил:

– А ты уверен, что всё нормально? Уверен, что этот картавый зеленоглазый мужик с татуировкой над левой бровью не пристрелит меня из-за своих подозрений или убеждений?

Агрессия из него так и пёрла, но агрессия трусливая от страха и бессилья, которая запросто могла превратиться в сопливую истерику и закончиться эмоциональным срывом.

– Ничё он тебе не сделает, если будешь молчать. И забудь, как он выглядит.

– Да он мне в кошмарах снится! Светит своими глазами, как кошка, и всегда убивает! Берёт сраный пистолет, приставляет к моей голове и стреляет! Он убьёт меня, точно тебе говорю!

Тут я реально обеспокоился.

– Чарли. Если будешь молчать, он тебя не тронет. Клянусь.

Чарли снова начал чесать свою руку, но резко опомнился и растерянно огляделся.

– Мне надо домой, – сказал он и двинул к лестнице.

Я остался дожидаться Задницу и никак не мог выбросить из башки Чарли, его больное поведение и нервное состояние. Он явно был на грани, топтался у самой кромки, и я дико боялся, что какая-нибудь тупая мелочь столкнёт его с края.

И всё равно не мог ему помочь!

– Стокер? – удивилась Задница, подкравшись со спины.

– Здравствуйте, госпожа Вухель. Я сегодня не могу остаться.

Она оглядела меня от носика до хвостика, будто раздумывала над покупкой. Приложила к электронной панели свой пропуск и, входя в кабинет, выдала:

– Вам следует чаще смотреть в расписание, Стокер.

Когда передо мной захлопнулась дверь, я чуточку опешил, полез в расписание: в среду у меня не было дисциплинарного. Директриса же прекрасно знала про постановление – и прилежно его исполняла. А мне вдруг так стрёмно стало, аж морду обожгло.

Вечером в больничке народу было до хрена, но все торчали под дверью дежурного врача. У остальных кабинетов такой толпы не было, типа всё по времени и талонам. А вот у процедурного сидела тётка с ребёнком и страшненькая девка с роскошными рыжими косами. Я пристроился рядом с ними, не стал спрашивать, кто последний, и почему-то дико покраснел, хотя они понятия не имели, за каким чёртом я припёрся. Мне просто казалось, что клятый ярлык наркоши развевался над моей башкой жёлтым флагом.

Грёбаный стыд!

Сегодня в процедурном была старая тётка. Она внесла в электронный журнал последние данные и безучастно глянула на меня. Я помедлил и назвался. Она вбила фамилию в программу, увидела результат – осуждающе цыкнула. Снова скользнула по мне взглядом, но теперь будто приценивалась. Думала, наверно, откуда на хрен берутся эти кретины, которые жизнь себе ломают с ранних лет. Мне стало стрёмно – морду обожгло. А тётка молча грохнула на стол баночку для анализов.

Я всегда сдавал кровь, потому что ссать пришлось бы под пристальным надзором медсестры, типа вдруг я там накосячу или чужой мочи из кармана отолью. А ссать в присутствии тётки вовсе не хотелось. И пусть в наркологичке всякое случалось, но тут-то у меня выбор был!

– Я обычно кровь сдаю, – проблеял я.

– Не буду я тебе вены портить – писай в баночку.

Вообще-то кровь брали из пальца, но сказать об этом я не решился, типа вдруг она обозлится на пустом месте и влепит неявку. По камерам, конечно, проверят, что я приходил, но в кабинете-то камер нет. Тётка запросто сможет нагнать, будто я отказался от сдачи анализов. А из нас двоих поверят явно ей.

Тётка схватила баночку, поднялась и отодвинула край ширмы, кивком приглашая меня зайти. Это было звездец унизительно! Я отворачивался и не мог расслабиться, потому что она пялилась! Ладно бы тупо рядом стояла, типа процесс контролировала, но она таращилась прям туда, чёрт возьми! Пульс грохотал, рожа горела – я готов был расплакаться. А тётка ещё начала вкрадчиво нашёптывать: «Пс-с-сь».

– Пожалуйста, возьмите кровь, – взмолился я.

– Деточка, у меня рабочий день заканчивается через десять минут, я сколько тут с тобой возиться должна? Писай давай!

– Вы хоть отвернитесь!

– Мальчик мой, знал бы ты, сколько я этих отростков видела. Или у тебя там флейта волшебная?

Она взглянула на наручные часы, раздражённо вздохнула и отвернулась.

Короче, трудов мне стоило немалых, чтоб поссать в клятую баночку! И пока мы ждали результаты, тётка играла на мобильнике, долго соображая, куда какую плашку подвинуть. Я засмотрелся, мысленно засыпав её кучей подсказок, глянул на тесты и опешил: среди них был один положительный. Рожа вспыхнула, в башке зазвенело – я ошарашенно уставился на тётку. Она лениво взглянула на меня, на тесты и задумчиво выдала:

– А мочу мы уже вылили.

– Я ничё не принимал, клянусь!

– Деточка, если б я верила каждому, кто так говорит, меня бы давно с работы выперли.

Она взяла тест, встряхнула, будто это на хрен могло помочь, пристально рассмотрела его под самой лампой и уставилась на меня. Я жалобно заблеял, что ничегошеньки не принимал, а сам вообразил, как она вносит чёртовы результаты в приложение, как это видят мой куратор и паладин, как суд отправляет меня в исправительный центр… Да даже если в центр меня не отправят, то таскаться на коррекционный курс точно заставят, а это семь дней в неделю по четыре грёбаных часа!

Тётка достала мобильный аппарат, продемонстрировала, что показатели там по нолям, вставила новую полоску теста. Видать, злилась она знатно, потому что дёрнула меня за запястье, иглу всадила по-садистски медленно. И хоть кровь нормально так проступила, она всё равно до боли сдавила мне палец.

В общем, минут через пять тест выдал заветные две полоски. Тётка внесла результаты в журнал, поставила отметку в приложении и выгнала меня из кабинета.

Уже стемнело. Голые деревья подпирали низкое пасмурное небо, с которого летела клятая морось. Пахло мокрой пылью. Кованый забор блестел в свете фонарей. Я вышел за калитку на пустую улицу, огляделся и набрал Серафиму.

– Слушаю внимательно.

– Привет. Мы можем увидеться?

– Соскучился, зайчонок? – обрадовался он.

– Не гони.

Серафим заржал и спросил:

– Где ты?

– Из больнички вышел, пятнадцатая которая – приедешь?

– Не вопрос, минут через двадцать буду. Только «Кондор» на перепрошивке, так что приеду на стрёмной синей «аксолотль».

Грёбаный Чарли! Серафим же реально картавил, едва заметно, совсем на хрен как кошка.

– Я в сквере подожду.

– Договорились. Всё, отбой.

Сквер был через дорогу – окружённая деревьями, выложенная брусчаткой площадка со скамейками и огороженными газонами. В центре стояла огромная круглая клумба, которую поливал тусклым жёлтым светом единственный фонарь. Скамейки все были мокрые – пришлось бродить по дорожкам.

Когда затрещал мобильник, я подумал на папашу, но на экране высветился незнакомый номер.

– Алло?

– Здравствуйте, Люций. Меня зовут Клод. Прошу прощения за внезапный звонок, я лишь хотел донести до вас свои извинения. Позвонил бы раньше, но мне было крайне сложно получить информацию.

– Какие извинения? Вы чё-то напутали.

– Я прошу прощения за своего брата Роджера – он нанёс вам оскорбление.

Меня тут же окатило кипятком, я быстренько огляделся, сильнее сжал мобильник и ничегошеньки не ответил. Клод продолжил:

– Позвольте пригласить вас на ужин, хочу извиниться лично.

– Это лишнее.

– Не переживайте за свою безопасность. Встреча пройдёт в ресторане при свидетелях. И как глава семьи Фокс я гарантирую вам неприкосновенность. К тому же лично к вам у меня нет претензий. Но есть вопросы к вашей семье.

– Ну так и общайтесь с ними.

– Сначала я хочу пообщаться с вами. Садитесь в машину.

Неподалёку припарковалась горбатая чёрная машина и моргнула фарами.

Я понял, что дело дрянь, а вокруг, как назло, никого не было. И страхи вкрадчиво нашёптывали, что пока я таращусь на машину, сзади кто-нибудь крадётся. Но обернуться я не посмел. И дать отбой – тоже, хотя очень хотелось набрать Серафиму и поторопить его. Но оскорблять клятого Клода было неразумно, тем более «Пустоши», кажись, аукнулось за убийство Роджера Фокса.

Чёрт возьми, и почему мёртвые доставляют столько проблем?

Помедлив, я попытался отъехать:

– Я ж тупо подопечный.

– Мы уважаем подопечных – они совсем как котята. Вы любите котят, Люций? Все их любят. Садитесь в машину, вас отвезут в ресторан.

Пульс отчаянно долбил, побивая все рекорды. Затея ехать куда-то хер знает с кем была явно дерьмовой. И Клод, будто отгадав мои мысли, добавил:

– Я лишь хочу узнать, что произошло с моим братом. Возможно, моя обида несправедлива. Вы сделаете одолжение и мне, и своей семье, ведь тогда конфликт, скорее всего, будет исчерпан.

– Мы можем поговорить по телефону.

– Я уважаю вашу осторожность, но вынужден настаивать. Садитесь в машину, Люций, иначе я не буду разбираться, кто прав, кто виноват, и отомщу за брата. Вы хотите, чтобы кто-то пострадал?

Ни хрена подобного я не хотел, но и садиться в клятую машину – тоже. Ну типа вдруг Клод давно выяснил, почему его брата грохнули, и решил грохнуть меня в отместку?

Вдох-выдох. Топ-топ.

Я дал отбой и двинул вперёд. Но меня дёрнули за капюшон и приобняли. Машина резко сорвалась с места.

– Вот уж не знал, что наш зайчонок синий от чёрного не отличает, – выдал Серафим. – Хотя тут темно. Идём, я припарковался с той стороны.

– Повтори.

– Чё?

Я ж не мог признаться, что прислушиваюсь к его картавости, – и тупо пожал плечами.

– Тебя домой закинуть? – спросил Серафим. – Или разговор долгий будет?

– О чём ты?

– Будет тебе, ты ж меня зачем-то хотел увидеть. Ну так жалуйся – я внимательно слушаю.

Мы сели в маленькую, явно девчачью «аксолотль». Серафим опустил стекло, закурил, а я боялся заговорить про Чарли. Его ж и так держали на прицеле, и если б я ляпнул, что с ним могут возникнуть проблемы, проблему бы решили быстро.

Короче, я не знал, как начать, и пошёл издалека:

– Сегодня тест одну полоску показал. Я звездец перетрухнул, напредставлял, как меня в исправительный центр сошлют.

– И чё в итоге?

– Ну я ж тут с тобой, а не в палате правопорядка. Тест переделали – всё ладно. Но я вот подумал: а если чё-то не так пойдёт, вы мне поможете?

Серафим затянулся, выдохнул дым в окно, а ветер зашвырнул всё обратно вместе с клятой моросью.

– Я, дружок, хоть сейчас могу помочь: подадим апелляцию, соберём комиссию, сдадим квартальный тест, который покажет, что ты не наркозависимый. Ограничения и все сопутствующие пометки с тебя снимут, но снова вызовут на допрос, потому что паладинам будет крайне интересно, что же ты утаил, раз даже объявил себя наркоманом. И чё ты им расскажешь – про Питера Эванса?

В глазах его читалась враждебность. В зелёных, кошачьих, как сказал Чарли, глазах. Мур-мяу, чёрт возьми.

– Я не замечал, что ты картавишь, – ляпнул я.

– Это-то при чём?

– Ты прям мурлыкаешь.

– Ты умом, что ли, тронулся?

Серафим смял сигарету и выбросил её в окно. А я сообразил, что говорить про Чарли тупо и опасно. Да и важнее сейчас был Клод.

– Слышь? – позвал я. – Ты знаешь, чья это была машина?

Серафим порылся в пачке, будто у него там был целый ассортимент, достал сигарету, прикурил. И уставился на меня с явным нежеланием вдаваться в подробности.

– Это был Клод Фокс, – сказал я.

Серафим никак не отреагировал. Я продолжил:

– Он извинился за своего брата и назначил личную встречу, типа ко мне у него претензий нет, но есть вопросы к вам. Типа надо бы разобраться в ситуации, чтоб избежать напрасных жертв. А если я не приеду, он не будет ни в чём разбираться. Чё происходит? Меня убить хотят?

На удивление, слова прозвучали хладнокровно, будто это шутка на хрен. Я просто не хотел верить в серьёзность опасности и ждал, что Серафим скажет, типа всё ладно. Мне это было важно. Но он пялился молча и задумчиво.

Я трухнул и жалобно переспросил:

– Меня хотят убить?

Серафим огладил руль – зажатая в пальцах сигарета дымилась. А у меня в памяти заскакали жуткие моменты: всё то дерьмо, что пришло в мою жизнь вместе с «Пустошью». И ярче всех мелькали три картинки: Роджер Фокс с простреленной башкой, изувеченное тело Грика и чёртов Питер Эванс в луже собственной крови. А потом накатил отупляющий ужас, тот самый леденящий шепоток смерти. Меня затрясло и затошнило.

– Не знаю, – тихо выдал Серафим и глянул на меня настороженно. – Семейка мелкая, ничем важным не занимается – вряд ли у них есть поддержка. Играть по-крупному побоятся.

Он стряхнул пепел за окно, следом бросил сигарету и поднял стекло. Я вздрогнул.

– И чё теперь?

Серафим пожал плечом, огладил руль и завёл двигатель.

– Если б, дружок, тебя хотели убить, то не расшаркивались бы, не звонили и не вели бестолковые беседы. Подкрались бы сзади и оглушили. Чё-то выведать хотели. Или, может, подстраховаться: семья, знаешь ли, внимательнее слушает, когда кто-то в заложниках. Но перемудрили. Теперь сильнее будут бояться, потому что подопечных лучше не трогать. Дай нам немного времени – мы всё обыграем: выставим их неправыми и по закону казним.

– По закону?

– Да, зайчонок, по закону. По нашему кровавому закону. А пока будь осторожен, договорились?

Чёрт возьми, как же у него всё было легко и просто: раз-два – и рассчитались. Может, он чуток и беспокоился, но виду не подавал. Наверно, меня пугать не хотел, но я прекрасно понимал, что к чему. В башке так и крутилась та фраза: сегодня я их пристрелил, а завтра меня кто-нибудь пристрелит. Видать, так было проще: жить бабочкой-однодневкой, а других считать всего лишь мешком с мусором. Но меня такие мысли пугали до задницы.

– А если, ну… Если так получится?

– Как?

– Ну типа…

Серафим вздохнул, совсем как папаша сжал переносицу, откинулся на спинку кресла и обеими руками взялся за руль. На экране мелькала иконка авторизации.

– Убьют они тебя вряд ли. Но если поймают, будь покладистым, понял?

Я кивнул. Он тоже покивал, ввёл пароль и приложил палец к сканеру – ИИ разблокировал доступ, и мы наконец поехали. Было душно, в башке хороводили ужасы, типа меня украдут, изувечат и всё такое. А мне вовсе не хотелось умирать, тем более в муках.

Чёрт, если мне выпадет такая доля, пусть меня тупо пристрелят.

Мы прикатили в «Пустошь», и я обеспокоился, хоть до девяти было примерно два с половиной часа. Но случиться могло что угодно, даже клятый апокалипсис. Оставалось надеяться, что Костолому и остальным не насрать на мой комендантский час.

В кабинете был полный состав: Костолом, Матвей и Саня – кажись, нас ждали.

– Здравствуй, цветочек, – с притворной любезностью выдал Костолом и спросил у Серафима: – И насколько всё плохо?

– Пока непонятно. Клод сегодня Лютику звонил: извинялся за брата и зазывал на встречу. Угрожал в случае отказа тут же нам отомстить.

– Да мы месяц назад должны были с этим закончить, ты просчитался! – укорил Саня.

– Да кто ж знал, что они такие тупые и медленные?

– Они не тупые, – сказал Матвей, – они искали наши уязвимые места. Нашли. И ждали. Вот и дождались. Полагаю, будут провоцировать.

– И где нам тепе́рь его прятать? – спросил Саня, указав на меня.

Теперь?

– Вы чё, гоните? – опешил я и обернулся к Серафиму. – Ты нарочно меня в наркологичку упёк? Нарочно не стёр ту запись?

Я кинулся на него, но Саня меня перехватил. Обезвредил как не хер делать и вжал в стену.

– Веришь – нет, упёк он тебя туда для твоего же блага, – выдал Костолом. – Но так совпало, что и нам это было на руку. Отведи его в зал, пусть чай с ромашкой выпьет.

Саня вывел меня в зал, усадил на стул у бара, велел Велесу за мной приглядывать и двинул обратно в кабинет. А мне хотелось быстрее свалить, но после звонка Клода было ссыкотно – пришлось подчиниться.

Хрен знает сколько времени прошло, чай давно остыл, а я всё крутил чашку и слушал, как она поскрипывает о блюдце. Потом припёрся Серафим, сел на соседний стул и закурил.

– Веся, налей минералки, – попросил он.

Велес подал минералку с долькой цитруса, забрал сигарету у него изо рта и потушил.

– За баром не кури.

– Прости.

Велес свалил, а Серафим снова закурил, выпил минералку и глянул на меня.

– Мне надо было тебя спрятать, – выдал он. – И подлечить.

– Ты мне всю жизнь этой отметкой засрал.

– А чё мне было делать?

– Да лучше б украл меня, как маньяк, и в подвале запер.

Серафим хохотнул, рукой пошарил под стойкой бара, потом перегнулся и отыскал бутылку минералки – стряхнул со стакана дольку цитруса и налил себе ещё.

– Знаешь, за чё Костолом мне долг выкатил? – спросил я.

Серафим выдохнул дым и вопросительно вскинул подбородок.

– За арест в Лучинске. Потому что ты трубку не взял, когда Макс звонил.

– Ты чё, меня обвиняешь? – усмехнулся Серафим и опешил. – Да будет тебе.

– Если б ты ответил, то по-любому всё решил, а Костолом ничё не узнал. А теперь у меня долг – и виноват ты.

– Да с хера ли?

– Тебе нужно было тупо ответить на звонок.

– Какой же ты засранец. Ещё раз обвинишь меня, пешком домой пойдёшь.

Серафим остановился у подъезда, первым вышел из машины и проводил меня до самой квартиры. И пусть его осторожность распаляла мои собственные страхи, я был ему благодарен за клятую безопасность. Хотя прекрасно понимал, что нас обоих могли запросто пристрелить.

– Чё им надо? Разве Фокс получил не по заслугам?

– Да всё с самого начала вышло херово. Мы думали: обычный извращенец. А потом в «Пустошь» подъехала с расспросами троица, представились семейкой Фокс, фоткой этого Роджера нам в морды тыкали. Повели себя невежливо, Костик и послал их на хер. Сказал, что записей нет. А они, видно, думают, что мы чё-то прячем.

– Чёрт возьми, когда ж это дерьмо кончится? Пообещай, что со мной ничё не случится.

– Не могу.

Папаша не знал про «Пустошь» – папаша ничегошеньки не знал. И каждый вечер меня проверял паладин. Может, и в течение дня за мной следили, и не только по транспортной карте. Серафим не мог меня тупо спрятать или ходить со мной за ручку – не мог гарантировать безопасность.

И на хрена меня из наркологички так не вовремя выписали?

– Ну хоть обещай, что не скинешь меня кочегару как мешок мусора.

– Пообещать – значит, признать такой исход, а я облажаться не готов.

– Вот ты говнюк!

4. Маришка

В четверг я не смог себя заставить выйти из дома – нагнал папаше, типа самочувствие паршивое. Но в пятницу прогулять было нельзя: нам влепили клятую комплексную контрольную. И я даже с мыслями собрался, пока в окно не глянул: прям у подъезда стояла тёмно-зелёная машина, а нормальные люди не паркуются на тротуарах.

Паранойя вознеслась в высшую степень.

Короче, я дико перетрухнул и не сразу сообразил, что делать. Раньше-то я по всяким таким моментам Макса дёргал, а теперь его самого где-то прятали. Так что выбор был невелик – пришлось набирать Серафиму.

– Слушаю, но не очень внимательно, – сонно ответил он.

– Можешь меня до школы довезти? Опоздать никак нельзя.

– И сколько у меня времени?

– Звонок через двадцать пять минут.

Серафим, видать, на часы глянул и запротестовал:

– Я спать лёг полчаса назад, так что объясни толком, почему ты не можешь дойти сам: времени-то вроде достаточно.

Мне было стрёмно признаваться в своей паранойе, но в свете последних событий чужая машина у моего подъезда должна была кого угодно насторожить. Впрочем, я понятия не имел, чья она – может, соседа. Он, алкаш бестолковый, заехал хер знает куда и потащился отсыпаться, а я чуть приступ паники не словил.

– Тут чья-то тачка прям у дверей подъезда. Раньше никто так не парковался.

– Тачка, значит? – вздохнул он. – Ну, сиди и наблюдай, – вдруг из неё кто выйдет. Сейчас кто-нибудь подъедет, вместе посмотрите. Минут десять, договорились?

– Ладно.

– Всё, отбой.

Через тринадцать минут прикатила спортивная белая «Астролябия» с плавными изгибами, круглыми фарами и откидным верхом – короче, мечта каждого пацана. Я видел её пару раз на парковке «Пустоши», но понятия не имел, что она Велеса. Нет, как бы классная машина, и я был рад на ней прокатиться, но не мог, что ли, Серафим прислать кого-то посерьёзней, Саню или типа того? Велес мне всегда казался безобидным и далёким от криминала.