Со смертью нас разделяют слезы

Данное издание является художественным произведением и не пропагандирует совершение противоправных и антиобщественных действий. Описания и/или изображения противоправных и антиобщественных действий обусловлены жанром и/или сюжетом, художественным, образным и творческим замыслом и не являются призывом к действию.

Text Copyright © Ao Morita 2023

Illustrations Copyright © Amemura 2023

All rights reserved.

Original Japanese edition published in 2023 by Poplar Publishing Co., Ltd.

Russian language translation rights arranged with Poplar Publishing Co., Ltd. through The English Agency (Japan) Ltd. and New River Literary Ltd.

© ООО «РОСМЭН», 2025

Перевод с японского Елены Старостиной

Иллюстрация на обложке Amemura

Руководитель направления Л. М. Мирхусанова

Ответственный редактор И. Е. Воробьева

Литературный редактор П. Р. Смешников

Художественный редактор Е. В. Тукачева

Корректор Г. Н. Смирнова

Технический редактор А. Т. Добрынина

Верстка Е. В. Тё

Твои слезы

В воскресенье выдалась особенно душная ночь. Перед тем как сесть за стол, я включил стоявший в углу комнаты вентилятор. Запустил ноутбук, зашел на сайт стримингового сервиса. Несколько минут листал каталог в поисках чего-нибудь стоящего.

Наконец нашел симпатичную обложку, прочел описание и нажал на «Просмотр». Отзывы в этот раз не проверял.

Сразу настроил полуторную скорость воспроизведения, надел наушники, выпрямился и сосредоточился на истории. Обратился в зрение и слух, погружаясь во вселенную фильма. Сейчас решается, смогу ли я сопереживать персонажам.

Я напряженно искал в речи главного героя, его характере, проблемах и желаниях сходство с собой. Он такой же, как я, одиннадцатиклассник, и мы оба – те еще жалкие тряпки. А стриженные, но не под ежик, черные непослушные волосы так и вообще точь-в-точь!

С самого начала столько сходств! Неужели наконец-то бинго?..

Но, увы, и сегодня ничего. Через полтора часа я с разочарованным вздохом снял наушники. По названию и описанию казалось, что история способна тронуть до слез, и с героем мы были во многом похожи, но слезы так и не пришли. Уже к середине фильма я почувствовал, что это не то, и даже подумывал выключить, но до последнего надеялся на трогательную развязку. Увы, тщетно…

Оставалось только сглотнуть ком от обиды за впустую потраченное время. В следующий раз не буду обманываться пустыми надеждами и брошу просмотр, как только возникнет такая мысль. Я закрыл ноутбук, широко зевнул, поднявшись с места, и нырнул в постель, не забыв выключить вентилятор.

Уснул, зарывшись носом в подушку и сожалея, что сегодня меня опять не настигла смерть.

Диагноз «адакри́я» мне поставили еще в детском саду. Адакрия – это, простым языком, малослезие. Однако название несколько обманчивое: у больного вовсе не пропадают слезы, как можно подумать, просто, если хочешь жить, от них приходится отказаться.

Дело в том, что у страдающих от этой болезни слезотечение провоцирует жар, да такой, что выплачешь зараз чайную ложечку слез – и все. Считается, именно столько, с поправкой на индивидуальные особенности организмов, в среднем проливает человек от большого горя.

Еще у обычного человека слезы слабощелочные, а у пациентов с адакрией из-за какого-то неустановленного фактора – кислотные. Причины этого феномена до сих пор не исследованы, и лечения, понятное дело, тоже нет. Адакрию, как правило, обнаруживают в раннем подростковом возрасте – болезнь не врожденная, а приобретенная. Во всем мире зарегистрировано всего несколько сотен случаев, и ученым еще только предстоит решить эту загадку. Впрочем, жизни синдром практически не мешает, главное – много слез не лить. Вот и получается – «малослезие».

Пациенты проливают слезы характерного оттенка, который подарил болезни еще одно название: «синдром голубых слез». Первая капля на вид мало отличается от обычной, но чем дальше – и чем ближе к смертельной отметке, – тем насыщеннее становится цвет. Этот дурацкий синдром проявляется у подростков в самую чувствительную пору жизни, заставляя их, по сути, отказываться от любых сильных переживаний.

Что же до меня, то мне диагноз и вовсе поставили в шесть лет. В те годы я плакал, стоило только отцу на меня хоть немного повысить голос. Уже и не вспомню за что – в памяти остались только пощечины и то, как слезы наворачивались от обиды и боли в левой щеке.

Чтобы не плакать перед отцом, я стискивал зубы, но это не помогало.

Меня пугали, что плаксы не растут или что за ними приходят чудовища: видимо, до рокового диагноза я ревел из-за любой ерунды. Я легко велся на страшилки, но по малолетству не знал, как удержать душащие меня слезы. Таким уж уродился.

Но когда во время очередной истерики из глаз вдруг хлынули голубые слезы, отец вздрогнул и с удивлением уставился на меня. Меня тут же отвели к семейному врачу, который в свою очередь дал направление в университетскую больницу. Там провели несколько исследований и поставили этот странный диагноз: «адакрия».

Когда же мне, недоумевающему ребенку, разъяснили, что если буду много плакать, то умру, я до ужаса перепугался, да и вся семья с тех самых пор отчаянно берегла меня от любых чувств, которые могли довести меня до слез. «Когда тебе грустно, смейся», – наставляла мама. Отец, если видел, что у меня глаза на мокром месте, прикрикивал: «А ну, не хнычь!»

После смерти моей любимой собачки Моко я сдерживал слезы изо всех сил. Когда мы хоронили ее в саду, я по маминому совету натянул на лицо улыбку. Представляю, какое это было странное зрелище. Если бы увидели соседи, обо мне наверняка поползли бы жутковатые слухи.

Я постепенно привыкал к новой жизни без слез, но в четвертом классе мне пришлось нарушить строгий запрет.

Мама умерла от спонтанного кровоизлияния в мозг. Одним ранним утром в самый разгар зимы она готовила завтрак и вдруг ни с того ни с сего упала посредине кухни. Целый час никто даже не знал, что что-то случилось. Отец нашел ее, когда проснулся, и вызвал скорую, но уже к вечеру она скончалась.

Вид неподвижно лежащей мамы меня как громом поразил. Едва прикоснувшись к ее холодной руке, я разревелся, и глаза тут же застлала голубая дымка. Я держался целых три года, но после маминой смерти плотину прорвало: из глаз так и лил нескончаемый поток. Отец что-то орал: наверное, требовал не реветь. Однако я просто не мог остановиться. Симптомы не заставили себя долго ждать, и от дикой головной боли я потерял сознание.

Несколько дней я находился на волоске от смерти. Жар ничем не сбивался, и температура в какой-то момент поднялась до сорока двух градусов. Я выжил каким-то чудом. Врач объяснил, что мне просто повезло: из-за обморока слезы остановились прежде, чем убить меня. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Однако меня предупредили, что в следующий раз чуда не произойдет.

Из-за госпитализации я пропустил мамины похороны. Правда, думаю, я бы все равно разрыдался на прощании. Так же, видимо, считал и отец, потому что он мне даже не сказал, когда ее похоронили.

После выписки отец попросил прощения за то, что не дал проститься с мамой. Сказал, что растерялся и не мог решить, как будет лучше. А еще отчитал меня, что даже без всяких там синдромов плакать на людях попросту стыдно.

Видимо, поэтому я невольно пялился на одноклассников и одноклассниц, если вдруг они начинали плакать прямо в школе. Рыдать у всех на виду? И им не стыдно? Я смотрел на этих отчаянных смельчаков, будто на диковинных зверюшек.

Оставшись наедине с собой, я иногда вспоминал маму, и слезы подступали сами собой. Однако я раз за разом стискивал зубы и терпел. Если в школе случались неприятности, вспоминал мамины слова, смеялся во весь голос и прогонял печаль.

Так я постепенно и разучился чувствовать: меня больше ничто не трогало.

– Сэяма! Тут, говорят, такой душераздирающий фильм вышел, все глаза выплачешь. Пойдем в кино? – предложил мне как-то раз одноклассник в средней школе[1].

Я удивился, потому что с тем мальчиком мы, может, вообще всего пару раз разговаривали, но ответил, напустив на себя беззаботный вид:

– Трогательный? Гм, а что? Можно.

Я рассудил, что от такого любезного приглашения отказываться не стоит, тем более что второго шанса может не быть, поэтому, чуть поколебавшись, согласился. Мальчик обращался ко всем: мальчишкам и девчонкам, – потому что надеялся завести в средней школе новых друзей.

И вот в ближайшие выходные мы выбрались компанией из пяти человек на фильм, от которого тогда все рыдали. Из всей нашей компании не расплакался я один. По сюжету, основанному на одноименной любовной повести, героиня, ученица старших классов, заболела неизлечимой болезнью и умерла. Самая что ни на есть банальная история.

Отец меня сто раз просил не ходить на мелодрамы, но я как раз вступил в тот возраст, когда хочется поступать наперекор родителям, так что солгал ему, будто мы идем на хоррор.

– Удивительно, как ты не расплакался. По-моему, единственный в зале!

– Почему ты такой спокойный?

– Проспал, что ли, полфильма? – чуть ли не с упреком расспрашивали меня ребята, а я не знал, что им сказать.

Нет, фильм-то был интересным. Просто не тронул меня так сильно. Одноклассники, у которых тогда от слез опухли лица, пришли к выводу, что я бессердечный сухарь. Я возражал, что слезы или приходят, или нет, и насильно их из себя давить нельзя. Слово за слово, я признался, что плач может стоить мне жизни, но ребята не поверили. С тех самых пор между нами пролегла пропасть, и я перестал прилагать усилия, чтобы с кем-то подружиться.

Во время выпускного я с холодным равнодушием наблюдал за тем, как рыдают одноклассники. Где-то в глубине души я над ними даже посмеивался: почему они вообще льют слезы из-за такой ерунды? Хотя если уж совсем честно, то я им немного даже… завидовал.

В старшей школе я тоже ни с кем не подружился, решив затаиться. Только мое отношение к слезам несколько переменилось. Я понял, что что мир полон слез самого разного толка. Мне часто попадались отзывы о кино, мультфильмах и книгах, которые «любого растрогают до слез», и я убедился, что многих подобные истории в самом деле заставляли плакать. Кто-то рыдал от обиды, что проиграл на школьных соревнованиях. Кто-то – от восторга, что раздобыл билет на концерт кумира. От горечи, когда любимая девушка не ответила взаимностью. От радости – когда ответила.

На все эти слезы мне оставалось только с тоской глядеть издалека.

Я отчаянно захотел и сам когда-нибудь искренне расплакаться.

Итак, вот уже семь лет я не проливал ни слезинки. Исследования феномена адакрии так и не продвинулись, ни методику лечения, ни чудодейственное лекарство никто до сих пор не разработал. Так что я забыл, каково это – плакать. Да ладно, слезы! Я не помнил, когда в последний раз от всей души хохотал. Похоже, из-за моей отчужденности у меня вообще постепенно атрофировались все чувства.

Мне так осточертело постоянно подавлять собственные эмоции, что в последнее время я только и выбирал, что всякие душераздирающие фильмы, сериалы, аниме, манги и книги. Я поймал себя на мысли, что мечтаю умереть из-за чего-то по-настоящему трогательного. Я жил в ожидании, когда что-нибудь прервет мою бесслезную муку – убив меня или, как мне больше нравилось думать, подарив спасение.

Отучившись в старшей школе год, я остро почувствовал – чего-то не хватает. Да я и сам понимал чего: вынужденный следить со стороны за радостью и печалью, которые всех моих ровесников охватывали с головой, я жаждал лишь одного – испытать их самому.

Как представил, что всю жизнь придется так маяться, тошно стало. Я бы с большим удовольствием воспевал гимны юности без оглядки на слезы. Однако эти двери передо мной закрыты. Хуже того: я вынужден сдерживать самое великое счастье и самое жгучее горе.

В какой-то момент я окончательно отчаялся. Решил, что в ближайший год во что бы то ни стало доведу себя до слез и поставлю в этом вопросе жирную точку.

С начала одиннадцатого класса минуло два месяца, в свои права вступило душное лето[2]. Как-то раз после занятий я зашел в школьную библиотеку за одной слезливой книжкой. В своих вечных поисках я пока не нашел такое произведение, которое затронуло бы самые глубокие струны моей души.

В читальном зале я, вооружившись телефоном, пробежал взглядом по стройным рядам корешков: заприметил в Сети во время обеденного перерыва одну мангу и надеялся, что раздобуду ее тут. Наша библиотека не отличалась особым разнообразием, зато книжки можно было брать бесплатно. Отец не выделял мне много денег на карманные расходы, свои я не зарабатывал, так что в читальный зал наведывался часто.

Итак, я обошел стеллажи, но нужную книжку не нашел. Уже собирался смириться с поражением и идти по своим делам, но вдруг услышал, как кто-то хлюпает носом, и остановился как вкопанный.

Обернувшись, я обнаружил за одним из столов одноклассницу Судзуну Хосино. Ее хрупкие плечики содрогались в рыданиях, а из больших глаз катились слезы. Каждый раз при виде ее худенькой фигурки я переживал, достаточно ли она ест, но вместе с тем невольно отмечал, что опухшие глаза никогда не портили хорошенькое личико.

После десятого класса параллели перетасовали, и новых одноклассников я почти не запомнил, но на эту девушку обратил особое внимание. Честно говоря, я ее заметил еще в десятом классе, а если совсем точно – в тот самый день, когда объявили результаты вступительных экзаменов.

Тогда на магнитной доске напротив главного входа вывесили списки с номерами поступивших. Одна девушка с пышным хвостиком на затылке, обнаружив заветные цифры, разрыдалась в голос. Ее обнимала подруга, пока та, заливаясь слезами, куда-то звонила и сообщала, что поступила.

Ладно еще, когда ученики кричат от радости, но вот так расплакаться? Уникум. Чужие слезы всегда вызывали у меня болезненное внимание, потому мой взгляд намертво приклеился к таинственной незнакомке.

Первое время после начала учебы я ее не вспоминал, но вскоре в мае прошли спортивные соревнования, и я снова увидел, как она плачет. Ее 10 «Г» во всех дисциплинах показал себя недурно. Ребята вместе радовались победам, и только одна девочка – с хвостиком – опять рыдала в три ручья. Я тут же вспомнил: это же та самая, которая расплакалась в день объявления результатов.

С тех самых пор эта девушка… Хосино, неизменно льющая слезы, то и дело попадалась мне на глаза. Когда на осенний фестиваль одиннадцатиклассники поставили «Золушку», она, всхлипывая, пряталась в задних рядах спортзала, который на время спектакля превратился в зрительный зал. Лично мне совершенно непонятно, как вообще можно плакать над «Золушкой». И все же я собственными глазами видел, как Хосино плакала навзрыд.

Как-то раз я заметил ее в коридоре с подругой, где она рыдала за компанию. Насколько я понял, подруга неудачно призналась кому-то в любви, а Хосино оплакивала ее отвергнутую любовь – и такое ощущение, что пуще самой подруги.

Потом мы попали в один и тот же одиннадцатый класс. Если раньше я мысленно называл ее «та самая плакса», то теперь в новом коллективе все представились друг другу, и я запомнил ее имя.

Вот и сегодня Хосино, сидя в читальном зале, листала страницы и промакивала платочком щеки. Я подошел к девушке с неизменным хвостиком и окликнул ее из-за спины:

– Что читаешь?

Хосино вздрогнула: видимо, не ожидала, что к ней обратятся. Обернувшись и подняв на меня влажные глаза, ответила:

– Вот, – и показала обложку.

У меня брови полезли на лоб. Оказывается, она взяла ту самую книгу, которую безуспешно искал на полках я: наделавшую шума мангу-однотомник о двух старшеклассницах с несбывшимися мечтами. Теперь понятно, куда она запропастилась. Судя по тому, на каком развороте Хосино держала открытый томик, ей оставалась еще где-то треть. Я присел на соседний стул.

– Неужели настолько трогательная история? – спросил я, стараясь ничем не выдавать охватившего меня волнения, и одноклассница тут же кивнула:

– Очень трогательная! Я еще не дочитала, но уже вся облилась слезами. Ужас!

– Да? Я как раз искал что-нибудь такое. Как дочитаешь, я следующий.

– Ага. Мне чуть-чуть осталось, так что подожди немного. – Хосино высморкалась в салфеточку и вернулась к чтению.

Так состоялся мой первый разговор с Судзуной Хосино.

Кажется, только что я впервые за всю старшую школу сам заговорил с кем-то из сверстников. Даже удивительно, как складно получилось: может, все дело в том, что девушка меня не на шутку заинтриговала. Я давно поглядывал на нее издалека и успел понять, что Хосино – добрая душа и вряд ли показательно промолчит в ответ на мой вопрос. Наверное, нельзя легкомысленно проводить знак равенства между чувствительностью и добродушием, но наш разговор только укрепил сложившееся об однокласснице впечатление.

Пока Хосино тихонько дочитывала мангу, я снова пробил ее название в интернете. Когда выбираю для себя фильм или книгу, в первую очередь обращаю внимание на отзывы. Скрупулезно читаю и положительные, и отрицательные мнения, пытаясь найти ответ на вопрос, не убьет ли (читай: «спасет») меня то или иное произведение. Разве что спойлеров стараюсь избегать. Издатели могут сколько угодно писать на обложке «Тронет до слез!», но это вовсе не гарантирует, что читатели и правда заливаются слезами над историей. Поэтому, чтобы не попасться на уловки маркетологов, я взял за правило обязательно смотреть комментарии.

Даже у той манги, которую читала Хосино, попадались отрицательные отзывы: «Банально, не тронуло. Деньги на ветер», «Не знаю, над таким разве что совсем подростки плачут. Но занятно», «Еще бы чуть-чуть – и пролила бы слезу. Но увы…», «Все носятся с этой книжкой, как будто ничего душещипательнее в жизни не читали. А по мне, манга как манга».

Под любым популярным произведением обязательно попадается что-нибудь такое. Если кто-то не расчувствовался, это вовсе не значит, что книга плохая. Попадаются и вполне достойные образчики. Просто для меня слезы важны принципиально.

Поскольку в большинстве отзывов мангу все же превозносили, я решил дать ей шанс. С этой мыслью я сунул телефон обратно в карман и принялся ждать своей очереди.

Тем временем Хосино снова пустила слезу.

Странное чувство. Я давно уже не видел вблизи, как кто-то плачет. Все время следил издалека и теперь колебался: не тактичнее ли будет отвернуться и сделать вид, будто ничего не замечаю.

Ей оставались считаные страницы. Я то и дело бросал на Хосино косые взгляды, и с ее щек на юбку так и лились прозрачные капли. Какая божественная, священная красота! Так бы и любовался… Но вот книга подошла к концу, девушка ее закрыла и положила перед собой на стол.

– И как? – спросил я у бессильно глотающей слезы Хосино.

– Хорошо, – кое-как просипела она. – Я считаю, такое должен прочитать каждый.

Я молча удивился: «Неужели настолько?» – и придвинул книгу к себе. С волнением открыл на первой странице.

Раз уж я собственными глазами увидел, какое действие эта манга оказала на одноклассницу, во мне зажглась робкая надежда, что моим страданиям пришел конец.

Стиль рисования автора запал мне в душу еще с обложки, но теперь, когда я убедился, что он точно в моем вкусе, предвкушение только возросло. С каждой страницей я распалялся все больше: на этот раз точно!

Я думал, Хосино сразу уйдет домой, однако она взяла с полки следующую книгу. Видимо, хотела потом обменяться впечатлениями.

– Сэяма-кун[3], как дочитаешь, скажи, как тебе, – в самом деле попросила Хосино, когда немного успокоилась. Даже заглянула мне в глаза: наверное, проверяла, не блеснули ли на них слезы. Увы: я пока не добрался до эмоциональной части. А тут еще она сбила меня с толку: я не ожидал, что Хосино знает меня по имени.

– Хорошо, – буркнул я, не отрывая глаз от бумаги.

Вот наконец забрезжил финал, но в глазах по-прежнему не щипало. Меня начало терзать недоброе предчувствие… Уже очевидно, к чему все идет. И если не ошибся, то вряд ли я расплачусь. Хосино уже вовсю поглядывала в мою сторону в ожидании, когда же я захлюпаю носом, но, к сожалению, я не оправдывал ее надежд.

Дочитав последнюю страницу, я захлопнул мангу. И правда, хорошая. Но закончилась она предсказуемо, как по инструкции, и я не проронил ни слезинки.

– Ты дочитал? – уточнила Хосино, переводя недоверчивый взгляд с книжки на меня и обратно.

Кажется, она хотела еще что-то уточнить, но я ее опередил:

– Дочитал. Интересно.

– И… И все?

– Ну, грустно, что подруга умерла.

– И… все?

Вроде я честно высказал свое мнение, но Хосино явно ждала большего. Как по мне, характеристиками «интересно» и «грустно» история исчерпывалась, и я понятия не имел, чем утолить ожидания одноклассницы.

– Действительно очень трогательная история.

– По-моему, ты не очень-то тронут… Странно! Ты внимательно читал?

– Очень внимательно. Просто не разбередила душу до слез. Но история хорошая.

– Да ну-у-у! – Хосино уставилась на меня так, будто не верила собственным глазам.

Я к такому уже привык и особо не обращал внимания. Разве что чуть завидовал, что она способна лить слезы из-за такой ерунды.

– Как тебе удалось не расплакаться? Лично у меня губы задрожали, еще когда только аннотацию проглядела. А сейчас вспоминаю финал – и чувствую, что вот-вот опять расплачусь.

Меня подмывало пошутить, что у нее, наверное, слезные железы с дефектом, но я сдержался. На самом-то деле из нас двоих дефектным был я. Даже судя по отзывам, большинство читателей историю хвалили и проливали над ней слезы. Правда на стороне Хосино.

– Все плачут от разного. Мне кажется, нет ничего зазорного в том, что каждый оценивает эту мангу по-своему. Так и обсуждать интереснее, а если бы все только соглашались – было бы скучно, – честно объяснил я свою позицию, но одноклассница явно меня не поняла.

Я принялся листать том, чтобы найти что-то такое, что бы мне особенно понравилось, и тем самым сгладить обиду Хосино.

– Сэяма-кун, а отчего тогда расплакался бы ты?

– Сам не знаю. Вот и ищу, – ответил я, отрываясь от поисков. И добавил: – Я уже семь лет не плакал.

У одноклассницы округлились глаза. Кажется, она на все реагирует очень бурно.

– А? Разве так бывает? Мне кажется, я плачу по пять раз в неделю. Семь лет – это ты сто процентов преувеличиваешь.

– Да нет, я серьезно. У меня редкая болезнь: я умру, если расплачусь. Поэтому я семь лет держался, но теперь мне стало все равно. Я ищу такую историю, которая меня добьет.

Если до этого Хосино хмурилась, то теперь она растерялась. И, в принципе, я понимал почему.

– Сэяма-кун, тебе, наверное, просто очень стыдно плакать. Можешь не выдумывать никаких болезней. Я тебе так скажу: на самом деле плакать – очень полезно для здоровья!

Так и знал, что не поверит. Адакрия – малоизвестная болезнь, и поначалу большинство людей уверены, что она выдуманная.

Тогда, в седьмом классе, когда ребята меня заклевали за то, что я не расплакался, я тоже честно объяснил, чем все это для меня чревато. Конечно, они решили, что я все выдумал.

Пожалуй, если бы не собственный диагноз, я и сам бы не поверил, расскажи мне кто такую историю. Так чего же я хочу от Хосино и других?

– А ты знаешь, что плач снижает уровень стресса и регулирует работу вегетативной нервной системы? Некоторые ученые считают, что слезы – это своего рода душевный детокс, притом что его результат держится где-то неделю. Плакать – это замечательно! И иммунитет стимулирует. Я с самого детства реву и ни разу не простужалась. По-моему, круто! – со знанием дела просветила меня Хосино.

Я тоже про все эти теории слышал: и про то, что от слез организм расслабляется, как от хорошего сна, и про то, что концентрация гормона счастья, серотонина, в крови тоже якобы повышается. Еще, говорят, те слезы, которые проливаешь над сырым луком, подобного эффекта не дают. Все это можно прочитать в интернете.

– А знаешь, что слезы делят на три вида? Так называемые базальные, которые увлажняют глаз и защищают его от пересыхания, рефлекторные, которые выделяются в ответ на внешние раздражители и повреждения. И эмоциональные. Над книжкой я проливала именно их. Считается, что они присущи только человеку, – с гордостью продолжала объяснения Хосино, как будто оправдывалась. – Может, ты на самом деле ближе к царству животных? – со смешком добавила она, не услышав от меня ни слова в ответ.

– Может быть, – не стал возражать я. – В общем, я ищу такую книгу, которая тронула бы меня до слез. Если есть что на примете, посоветуй. Необязательно именно книгу: можно и кино, и сериал, и аниме.

Едва прозвучала моя просьба, как раздался звонок, возвещающий конец внеклассной деятельности. Хосино поднялась с места со словами:

– Хорошо, я подумаю.

Подхватила дочитанную книгу и отнесла ее на стойку библиотекаря, видимо, собираясь взять ее домой. Она мгновенно заполнила все карточки и вскоре вернулась обратно.

– Ты же только что ее прочитала! И все равно берешь? – спросил я, пока Хосино укладывала томик в школьную сумку.

Сам я почти никогда ничего не перечитывал и не пересматривал. Какой интерес, если все равно знаешь, чем все закончится?

– Мне нравится. Я из тех, кто зачитывается одними и теми же книжками.

– Мм, – промычал я, тоже поднимаясь с места. Да, бывают и такие.

Мы вместе вышли из библиотеки и направились к выходу из школы. Я чувствовал себя как на иголках: отвык ходить по коридору не один.

– Сэяма-кун! Если тебе правда хочется поплакать, то вступай в наш кружок, – вдруг предложила Хосино, когда я чуть ее обогнал.

Я обернулся:

– Это в какой?

– Киноклуб! Поначалу мы назывались «Кружок растроганных до слез», но к нам никто не шел, и мы сменили название.

– И чем вы занимаетесь?

– Смотрим всякое трогательное кино, книжки читаем, а потом делимся впечатлениями. У нас нет четкого расписания, и за дисциплиной мы строго не следим. Так что если хочешь – вступай… Ну как? – спросила Хосино с сияющими глазами.

Я даже не слышал про такой кружок. Судя по всему, место как раз по мне.

– Сколько вас, получается?

– Двое, я и еще одна девочка из двенадцатого. Изначально нас было четверо, но двое ушли, так что мы как раз искали новых людей. Даже жалко, что больше никто не хочет просто смотреть кино после уроков.

Удивительно, какой маленький кружок. Однако я старался избегать лишних знакомств, поэтому так даже лучше.

– Хорошо. Вступлю.

– А? Да ладно, серьезно?

– Угу.

Хосино вся просияла. Все-то у нее эмоции через край… Девушка порылась в сумке, вытащила оттуда какую-то папку и протянула мне листок. Оказалось, что это шаблон заявления на вступление.

– Заполнишь до завтра? Только смотри, вот тут надо согласие родителей. Пусть кто-нибудь поставит печать[4], ладно?

Она просила очень любезно, но меня поразила ее подготовка. Неужели и слезы в библиотеке – часть кампании по поиску новеньких в кружок? А я повелся и согласился вступить… Я постарался убедить себя, что излишне драматизирую, забрал листок и спрятал в рюкзак.

– До завтра! Только, чур, не передумывать!

Перед школьными воротами мы обменялись контактами, Хосино вскочила на велосипед, помахала мне рукой на прощание, и мы разошлись. Я добирался до школы поездом, так что направился к ближайшей станции. Почему-то меня несказанно обрадовало, что я наконец хоть с кем-то в школе поговорил.

Всю дорогу я думал о том, что общаться с одноклассницей оказалось совсем не так плохо, как я себе представлял.

Тем же вечером, когда отец вернулся с работы, я протянул ему заполненный бланк заявления. В нем указывалось: «Кэй Сэяма, 11 „Б“, желает вступить в киноклуб». А в качестве причины я написал: «Потому что интересно».

Отец, усевшись на диване в гостиной, мрачно просмотрел все графы. Я мысленно поблагодарил девушек за то, что решили сменить название: в «Кружок растроганных до слез» отец бы меня никогда в жизни не пустил.

– Сколько там человек?

– Я буду третьим. Еще там моя одноклассница и девочка из двенадцатого.

Отец бросил заявление на столик перед собой, сложил руки на груди и нахмурился. Тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: затею он не одобряет.

– Самый обычный киноклуб, – заверил я отца прежде, чем он что-нибудь спросил. – Смотрят фильмы, обсуждают. Кстати, они и собираются-то не очень часто.

Он всегда держался со мной строго – может быть, свою роль сыграла и болезнь. Он часто повторял, что можно прожить и вовсе без друзей. Наверное, считал, что новые знакомства – новые слезы, а это опасно.

Комендантского часа он не назначал, но устраивал мне форменную выволочку, если я задерживался допоздна. Даже мобильный разрешил завести только в этом году. Дома фильмы и сериалы были под строгим запретом: отец ограждал меня от всего, над чем я мог пролить лишнюю слезу.

С тех пор как я поступил в старшую школу, он стал чуть спокойнее, но мое неожиданное желание пойти в такой опасный кружок, как киноклуб, явно выбило его из колеи.

– Ты хорошо подумал? А вдруг там будут всякие слезливые мелодрамы?

– Да нет. Насколько я понял, они больше любят боевики и детективы. И обсуждать их интереснее. Так что сомневаюсь, что мы там будем смотреть романтику и драму, – без зазрения совести солгал я.

Отец бы и под пытками не добился от меня признания, что на самом деле я вступаю в кружок именно для того, чтобы расплакаться.

– Тогда ладно, – проворчал он, все-таки подписал бланк и нерешительно скрепил свое согласие вытащенной из комода печатью.

Я искренне поблагодарил его за понимание и забрал заявление.

В начале года я впервые с ним всерьез поругался, когда мы решали вопрос, заводить мне телефон или нет. Кажется, он не ожидал, что я вообще способен отстаивать свою точку зрения, и удивительно быстро уступил. Даже согласился, что слишком переживал из-за адакрии и во многом перегибал палку. Думаю, если бы не тот спор, мне и в этот раз никакого кружка не видать.

Вернувшись к себе в комнату, я спрятал заявление в рюкзак, а сам включил компьютер. Привычно пустился на поиски трогательного фильма, который спасет мою душу.

– Вот, все подписал.

На следующий день во время обеденного перерыва я, подкрепившись булочкой с кремом, отдал заявление Хосино. Она тоже успела поесть и как раз перечитывала мангу, которую вчера взяла в библиотеке. Несмотря на то что она знала, чем все закончится, и вообще только-только приступила к чтению, глаза у нее уже покраснели.

– О! Точно. Спасибо. Я потом передам куратору, – кивнула она, проглядывая заявление.

Перед тем как спрятать его в ящик парты, к моему недоумению (ведь какая разница?), она решила уточнить:

– Так тебя Кэй зовут?

– Ага, приятно познакомиться. А ты опять перечитываешь эту историю? Чего плачешь, если даже до середины еще не добралась?

– Так я же знаю, чем все закончится! Только вспоминаю – сразу наворачиваются слезы. Я и дома вчера перечитывала – рыдала.

Я даже не нашелся, что тут сказать. С одной стороны, завидовал тому, как она легко призналась, что любит поплакать. С другой – она меня по-своему очаровывала. В нашем возрасте любой ценой стараются не плакать на людях, а она каждый раз устраивает из этого целое представление. Ее вчерашние слезы до сих пор стояли у меня перед глазами: ведь я видел это шоу из первых рядов.

В общем, я уже хотел вернуться за парту, как вдруг Хосино ухватила меня за край школьного пиджака.

– Чего?

– Сегодня будет заседание кружка! Мы собираемся в пустом классе на четвертом этаже. Только я сегодня дежурная и придется задержаться, поэтому иди первым, не жди меня.

– Хорошо.

Одноклассница просияла, отпустила меня и снова вернулась к чтению. Только тут я заметил, что остальные ребята смотрят на нас с любопытством. Видимо, не привыкли видеть, чтобы я с кем-то болтал.

Итак, я вернулся на свое место и какое-то время не спускал глаз с Хосино. С каждой страницей она все сильнее расстраивалась, и вскоре ее брови сложились таким домиком, что стало очевидно: еще чуть-чуть – и разрыдается, как дите малое. И вот среди криков и смеха она в самом деле захлюпала носом, а по щекам покатились слезы. В моих глазах она засияла, будто кто-то направил на девушку яркий луч софита.

Казалось бы, не с моим диагнозом находить красоту в слезах. И все же почему-то всхлипывающая Хосино целиком поглотила мое внимание.

Звонок заставил меня опомниться. Кажется, и девушку неожиданный звук вернул в реальность: она тут же закрыла книгу и промокнула глаза платочком. Все уроки после обеда я постоянно отвлекался, вспоминая блестящие капли, катившиеся из ее глаз, и не усвоил ничего из нового материала.

Первым делом после занятий я притащился в пустой кабинет на четвертом этаже. Хосино предупредила, что задержится, но оставалась еще и старшая участница кружка, которая могла прийти вовремя. Однако за дверью никого не оказалось.

Как и во всех остальных классах, здесь тянулись ряды парт и стульев. Я вспомнил, что Хосино поручила мне сдвинуть четыре центральных стола квадратом, и я выполнил эту просьбу. За одной из сдвинутых парт я и принялся ждать. В средней школе я не посещал кружки, потому сердце билось чуть чаще в предвкушении нового опыта. К тому же я не знал старшую девушку и немного переживал, как пройдет знакомство.

От безделья я проверил, не лежит ли чего-нибудь интересненького в партах, прошелся по классу. Но вот наконец открылась дверь…

– Извини, что я так долго! Ну, давай начинать!

Я был уверен, что увижу старшую школьницу, но в класс вошла Хосино. Бросила сумку на сдвинутые вместе парты, вытащила и запустила портативный проигрыватель с экраном дюймов, может, пятнадцать – чуть побольше, чем у моего ноутбука. Притащила она с собой и несколько дисков.

– Из этих все смотрел? – спросила одноклассница, выкладывая передо мной три коробочки. Два японских фильма и один зарубежный. Я только в этом году по-настоящему открыл для себя кинематограф, потому не знал их.

– Ни одного. Какой самый душещипательный и интересный?

– Да ладно? Они все трогательные, но вот этот – мой любимый. Уже раз двадцать его смотрела, и каждый раз реву белугой. Думаю, он и твое ледяное сердце растопит, так что наплачешься вволю.

Я не поверил собственным ушам, но решил не переспрашивать. Хосино выбрала один из японских фильмов. Судя по аннотации и кадрам на обратной стороне коробочки – любовная драма про старшеклассников с перемещениями во времени. Главный герой раз за разом возвращался в прошлое, чтобы спасти возлюбленную от неминуемой смерти.

Обычно я таких сюжетов избегал, потому что мне сложно сочувствовать героям в ситуациях, оторванных от реальности. Но раз Хосино уверена, что я не останусь равнодушным, то почему бы не дать фильму шанс?

– Хорошо, попробуем.

Я вытащил диск из коробочки и протянул однокласснице. Она тут же его поставила и запустила кино.

– Ничего, что последний член кружка еще не подошел? – уточнил я, и Хосино грустно ответила:

– Она пока в больнице и еще не скоро выпишется. Так что ничего. Все, давай смотреть!

Почувствовав ее напряжение, я не стал допытываться дальше и сосредоточился на фильме. Про старшую в следующий раз расспрошу.

Хосино расплакалась еще в самом начале, когда герои только познакомились. Я сделал вид, будто ничего не заметил: все равно она скажет, что, мол, уже знает, что с ними будет дальше. И все же всхлипывания над ухом не давали мне толком сосредоточиться на сюжете, я постоянно отвлекался. К середине фильма Хосино уже все глаза выплакала, а во время кульминации и в самом деле заревела белугой, как обещала.

Во время титров я встал и потянулся, как всегда делал после киносеансов и долгого чтения. Обычно я еще какое-то время размышляю об увиденном и прочитанном, но нынешнее кино меня мало тронуло, поэтому я просто зевнул.

– Как? Ты не плачешь? Как будто даже радуешься, что наконец-то пытка позади… – дрожащим голосом упрекнула меня Хосино.

Платок, судя по всему, у нее промок насквозь, хоть выжимай, и где-то по ходу фильма она перешла на бумажные салфетки. Впрочем, и картонная коробка в веселенький горошек уже почти опустела.

– Ну, несколько раз я почти заплакал. Но чуть-чуть не хватило, – принялся оправдываться я, чтобы меня опять не назвали бездушным сухарем. На самом деле за весь фильм даже в глазах не защипало.

– Да ну? У тебя веки не опухли, и ты зевал все время.

Тут она попала в самое яблочко, и я замялся. Вот что ты будешь делать? Хоть глазные капли в следующий раз бери! Но ведь их незаметно не закапаешь…

В последнюю салфеточку Хосино высморкалась, а потом выудила из сумки три тома манги и две книги.

– Вот мои самые любимые и самые слезливые истории. Прихватила на всякий случай. Они точно никого равнодушным не оставят, так что почитай на досуге.

– Благодарю.

Притом не покривил душой: ни одну из пяти книжек, которые перепрятал к себе, я прежде не читал. А Хосино тем временем достала голубой блокнотик размером с ладонь и что-то в нем записала.

– Что это?

– А?.. А, что-то вроде журнала кружка. Записываю, что мы посмотрели и прочитали, что было интересного, что пробило на слезу. Посмотри: может, что-нибудь заинтригует? Я тогда принесу.

Хосино подвинула блокнот ко мне, и я увидел надпись на обложке: «Тетрадь слез», а чуть ниже мельче: «Журнал школьного киноклуба». Слово «Киноклуб» шло поверх зачеркнутого двумя чертами «Кружка растроганных до слез».

Я пролистал блокнот. На каждом развороте – по две карточки произведений, аккуратно заполненных, сплошное удовольствие изучать. Впечатлениям отводилось совсем немного места, записи вели лаконично и по делу. Я не ожидал от Хосино такой методичности.

В журнале попадались и знакомые мне произведения. Судя по датам, записи начинались с апреля, и пока блокнот не заполнился даже до середины.

Но, пролистав журнал до конца, я вдруг увидел совсем другие записи и замер.

«Вот бы исчезнуть…» От идущего поперек линовки столбца[5] веяло отчаянием. На соседней странице – такие же крошечные столбцы: «Тяжело», «Кажется, я не выдерживаю…».

– Ой! – Хосино вскрикнула, вырвала блокнот у меня из рук, бросила в сумку и утрамбовала сверху дисками. – В общем, на сегодня все, я домой!

Она пулей вылетела из кабинета, зажав сумку под мышкой.

Я растерялся. К чему эти записи во второй половине «Тетради слез»? Вроде на названия книг и фильмов не похоже, а почерк тот же, что в основной части, – значит, вряд ли кто-то другой это писал.

Неужели Хосино тоже гложет такая беда, что ей белый свет не мил?

С другой стороны, а кому теперь легко? Кого никогда не посещают мысли о смерти? В соцсетях уже вместо «доброго утра» то и дело натыкаешься на «вот бы сдохнуть» и «скорей бы исчезнуть». Да и я не лучше: прекрасно ведь знаю, что успех задуманного мной дела увенчается летальным исходом. В общем, мне ли не знать, что такое происходит сплошь и рядом? И все же я не ожидал, что Хосино такая же. В голове не укладывалось, как столь жизнерадостное создание может вынашивать такие мрачные мысли?

Я глубоко вздохнул и поднялся. Расставил парты по местам и отправился домой. В электричке честно попытался почитать одну из книжек, которые мне выдала новая знакомая, но глаза только скользили по столбцам.

– Доброе утро, Сэяма-кун! Ну как, прочитал? – спросила Хосино на следующее утро, вырастая у моей парты, стоило мне только оказаться в классе.

Все ее вчерашнее смущение исчезло без следа, и она ничем не отличалась от той Хосино, с которой я познакомился в библиотеке.

– Мангу – да. Слезу не пустил. Книги пока не успел, – отчитался я, доставая из рюкзака вчерашние три тома и возвращая их хозяйке.

– Не пустил?! Офигеть! Ты первый на моей памяти. У меня даже в блокноте отмечено, что все рыдают!

– Сожалею, но формулировку придется изменить. Нет на свете такого произведения, которое растрогало бы до слез прямо всех читателей до единого, – вздохнул я.

Хосино поджала губы и, взмахнув хвостиком, упорхнула к себе.

Надо отметить, первым же делом она что-то недовольно записала в «Тетради слез». Я усмехнулся и углубился в чтение романа, который она мне одолжила. Это оказалась семейная драма. Я был уверен, что она предпочитает подростковую романтику, поэтому несколько удивился.

Впрочем, с моим околонулевым опытом в таких делах сложно сопереживать влюбленным подросткам, так что я даже обрадовался. Автора я не знал, но стиль меня сразу зацепил, и я читал с удовольствием. Вскоре раздался звонок, но я только спрятал книжку под парту, чтобы не мозолить глаза преподавателю, а сам продолжил чтение.

Где-то через полчаса я внезапно почувствовал на себе пристальный взгляд. Оказалось, что это была Хосино. Ясно: следит, как коршун, не пущу ли слезу.

Любопытства ради я притворился, как зажимаю пальцами уголки глаз, будто сдерживаю слезы. А сам украдкой поглядывал, как она отреагирует. У Хосино взлетели брови, она вся аж приподнялась на месте. Несколько секунд спустя я опустил руку, встретился с ней взглядом и девушка чуть не рухнула на парту.

Наша пантомима так меня позабавила, что я беззвучно рассмеялся. Хосино тоже неловко заулыбалась, оценив, как я ее провел.

После уроков я собирался сразу уйти домой, но Хосино, которой опять выпало дежурить, меня окликнула:

– Ты куда это собрался? У нас кружок! – со всей серьезностью предупредила она, опираясь на щетку с длинной ручкой.

Она упоминала, что четкого расписания у них нет, но я не ожидал такой частоты встреч. Впрочем, дома я бы все равно бездельничал, так почему бы и не посмотреть еще фильм?

– Хорошо, – ответил я и послушно поднялся на четвертый этаж.

Опять расставил парты, как вчера, и в ожидании Хосино начал вторую книгу. Первую, ту семейную драму, дочитал за пять минут до конца большой перемены, но, увы, так и не заплакал, хотя из всех рекомендаций Хосино эта история запала в душу больше всего. Даже с удовольствием вспомнил, каково это – когда щиплет в глазах. Только книга закончилась прежде, чем выступили слезы. Может быть, если бы автор еще чуть-чуть надавил в финале…

Вторая книга оказалась про любовь, во вкусе Хосино. Два подростка с семейными проблемами. Они доверили друг другу свои тайны и в конце концов влюбились – вот такой сюжетец.

– О, читаешь? Хорошая история, но лучше заранее заготовить платочек… Погоди, а прошлую ты уже закончил, что ли? – спросила вернувшаяся после уборки Хосино.

В руках она сжимала заметно раздутую от вещей сумку.

– Ага. Интересная, но не до слез. Хотя тронула меня больше всех из того, что ты посоветовала.

– Ясно, – пробурчала Хосино, сложила на сдвинутые парты сумку и вытащила целую кипу дисков, которые аккуратно передо мной разложила. Всего я насчитал десять штук.

– С чего вдруг такое богатство?

– Сделала подборку самых трогательных фильмов разных жанров. Выбери из них наиболее многообещающий.

Я по очереди перебрал все коробочки. Тут тебе и романтика, и драма, и фантастика, и триллер, и зверюшки, и спортсмены – все до единого фильмы, судя по рейтингам на обложках, очень популярные, хотя я о них ни разу не слышал. Но я и не следил за трендами. Чувствовалось, что Хосино твердо вознамерилась довести меня до слез.

– Гм-м-м, даже не знаю. Понятия не имею, что меня больше всего трогает.

– Ты говорил, что уже семь лет не плакал. А что такого случилось семь лет назад, раз ты не сдержался? Если не хочешь рассказывать, то, конечно, не надо, но вдруг я пойму, что нужно искать? С родителями поссорился? – с улыбкой спросила она, но я тут же вспомнил мамино холодное тело. Правда, и времени прошло уже немало, поэтому от этого воспоминания я больше не плакал.

– Семь лет назад расплакался, когда не стало мамы. И еще был на грани, когда умерла собака.

Чтобы не смущать собеседницу, я постарался объяснить это как можно спокойнее, но улыбка тут же сползла с лица Хосино, губы задрожали. Я даже испугался, что она сейчас расплачется.

– Прости за дурацкие вопросы…

– Ничего дурацкого тут нет. Брось, я не люблю, когда меня жалеют, – беззаботно отмахнулся я, но хрупкие плечики девушки лишь сильнее поникли.

Удивительная чувствительность. Сегодня я узнал об однокласснице много нового.

Пока она молчала, я снова просмотрел аннотации, выбрал фильм и протянул девушке диск.

– Ой. Точно этот? – пролепетала Хосино, когда увидела название. Экранизация того самого романа, которым я зачитывался сегодня утром.

– Ага, точно. Книга мне понравилась. Наверное, моя слабость – семейная драма.

Каждый плачет о чем-то своем. Кого-то до слез трогают истории любви, а кто-то к ним совершенно равнодушен. Кого-то выводят на эмоции повседневные картины школьной жизни, а кому-то таких людей никогда не понять. Зрители и читатели неосознанно переносят на героев произведений свой собственный опыт. Я ни разу не влюблялся и никогда прежде не участвовал в жизни кружка, потому переживания подобных персонажей мне не близки. Но вот семейная драма – совсем другой разговор.

В финале той книги, которую мне одолжила Хосино, мать умирает от болезни. Я тоже пережил похожую трагедию, пусть и в совершенно иных обстоятельствах, и потому сочувствовал протагонисту намного сильнее, чем в историях другого жанра. Вот почему в итоге выбрал именно этот фильм.

– Хорошо, тогда ставлю. Только учти: можешь расплакаться! – предупредила Хосино, устанавливая диск в проигрыватель.

Чудачка. Вот уж не ей меня предостерегать, когда сама льет слезы над мангой, которую только вчера читала.

Как только фильм начался, мы оба умолкли… Ненадолго. Оказалось, Хосино придумала хитрость. «Так посмотришь на героиню – вроде из нее жизнь бьет ключом. Как же так случилось в конце?» – вдруг вздохнула она. Потом снова: «Как, наверное, тяжело храбриться и скрывать болезнь от родных детей. Сердце сжимается». И еще раз: «Ох, сейчас будет такая трогательная сцена!» Всю первую половину она комментировала каждый ключевой момент. Уже не боялась раньше времени раскрыть мне какой-нибудь сюжетный поворот и планомерно давила на жалость.

– Смотри, тут прямо сердце разбивается! Сейчас слезы польются…

Я решил пропускать мимо ушей ее реплики, так что Хосино заплакала в гордом одиночестве. Накрутила сама себя. Дальше уже она не проронила ни слова.

Глазом моргнуть не успел, как мы перевалили за середину, случилась кульминация, но и сегодня над фильмом расплакалась только моя подруга по кружку. Я слышал, как она всхлипывает и шмыгает носом. Когда фильм закончился, я сам вытащил диск, положил его на место и начал собираться.

Хосино не успокоилась даже после звонка. Мы расставили парты и стулья по местам, снова вместе отправились на выход. К тому моменту она уже не плакала, но глаза и нос у нее так покраснели, что все ребята, которые попадались нам по дороге, провожали нас любопытными взглядами. Наверное, думали, будто это я ее довел, потому что во взглядах окружающих я читал еще и осуждение.

– Слушай, – заявила Хосино по дороге, – для меня это уже спортивный интерес. Я заставлю тебя заплакать!

Без контекста прозвучало угрожающе, и случайный прохожий мог понять ее неправильно, но, к счастью, в этот момент мы никого не встретили.

– Мне кажется, ты просто сама слишком чувствительная. Лучше бы поучилась у меня. Неужели ты не умеешь смотреть кино без слез?

– Еще чего! Умею! Вот увидишь в следующий раз.

Она, сердито сопя и топая, меня обогнала. Все-таки до чего же забавно видеть, как ярко она демонстрирует эмоции.

– На следующей неделе будешь у меня плакать как младенец! – провозгласила она, словно киношный злодей.

Добралась до своего велосипеда, вскочила на него и укатила.

С одной стороны, на кружок уходило много времени, с другой – мне понравились наши киносеансы. Сам бы я никогда не наткнулся на такие фильмы, да и Судзуна Хосино меня искренне заинтриговала: почему она плачет по любому, даже самому смехотворному поводу? Почему не стесняется? И как объяснить депрессивные записи в блокноте?

Предположим, легкость, с которой она плакала, объясняется особенностями характера. В конце концов, я тоже в детстве рос тем еще плаксой. Просто в отличие от нее мне пришлось научиться держать себя в руках и со временем я забыл, что такое слезы.

Окружение меняет человека. Может, и я в компании своей полной противоположности, Хосино, верну давно утраченное? Наверное, наивно на это надеяться, но уж лучше так, чем страдать в одиночку.

Интересно, какие фильмы мы посмотрим на следующей неделе? Впервые я накануне выходных с нетерпением ждал их окончания, хотя сам толком не понимал почему.

И на следующей неделе, и через неделю мы с Хосино устраивали заседания кружка в среду и четверг. Она каждый раз грозилась, что сегодня уж точно заставит меня пустить слезу, но итог всегда был один: она плакала, а я записывал на свой счет еще одну победу. Мы, конечно, не соревновались, но меня очень смешило, с каким упорством она добивалась от меня эмоций.

Мы не всегда смотрели кино, иногда просто молча сидели и читали. Хосино спросила, какие трогательные истории посоветовал бы я, и я сделал для нее подборку. Когда в следующий же понедельник она пришла в школу с опухшим от слез лицом и объявила о полной капитуляции, я не выдержал и в голос рассмеялся. Последние несколько лет я держался от людей на расстоянии, и каждый день общения с одноклассницей казался мне новым и непривычным.

К слову, отец запрещал мне читать всякую чувствительную литературу, потому книжного шкафа я в комнате не держал. Всю «контрабанду» прятал либо под кроватью, либо в запертом ящике. Помню, душа класса, Такахаси, как-то раз пожаловался, что ему некуда прятать порнуху, и я его немного понимал.

Летнее солнце припекало все нестерпимее. Хосино не опускала руки и по-прежнему искала, чем еще растрогать меня до слез. В ход шли не только фильмы и книги, но и радиопьесы и видео из Сети. Как-то раз она притащила двух таких же эмоциональных подруг, и мы устроили киносеанс на четверых. Все трое, кроме меня, глаза выплакали, поэтому атмосферка в кабинете сложилась самая что ни на есть располагающая к душевным переживаниям. На меня поглядывали с неодобрением, и, боюсь, список людей, считающих меня бесчувственным сухарем, пополнился двумя новыми именами. Я, конечно, догадывался, что обязан всплакнуть, если хочу как-то спасти лицо, но ничего не получилось.

Окончательно отчаявшись, Хосино в бессильной злобе даже попыталась скормить мне пачку самой острой лапши. Но мы согласились, что это против правил, поэтому я ограничился лишь дегустацией, а остаток порции, проливая горючие слезы, проглотила она.

Как-то раз в субботу накануне летних каникул – а дело происходило в середине июля – мы устроили первое выходное заседание кружка. Я считал, что киноклуб собирается исключительно по будням, и, когда в пятницу Хосино подошла предупредить меня об изменении расписания, искренне удивился.

Она не объявила программу заранее, поэтому в назначенный час я дожидался одноклассницу на обговоренном ранее месте: на станции, а точнее, возле странного сферического арт-объекта.

– Привет! – крикнула мне Хосино, прибывшая минута в минуту.

На сегодняшнюю встречу она явилась в белой хлопковой кофточке с длинным рукавом и коротеньких джинсовых шортах. Я удивился: кто по такой жаре носит длинные рукава? Неужели она настолько мерзлявая? Но, поскольку раньше мне доводилось видеть одноклассницу исключительно в школьной форме, сердце вдруг пропустило удар. Только прическа осталась неизменной: извечный хвостик.

– Так что, каков план?

– Ну, ну, всему свое время. За мной! – скомандовала Хосино и шагнула к турникету, который пропустил ее, едва она активировала проездной. Я послушно поплелся следом.

Где-то час мы ехали, чередуя электрички и метро. Еще минут пятнадцать шли пешком. Наконец, впереди показался футбольно-бейсбольный крытый стадион, а вокруг нас, как я только теперь заметил, сновали люди в футболках спортивных болельщиков. Видимо, скоро должен был начаться матч: зрители вереницей тянулись ко входу.

– Вот, держи билет. Выиграла в лотерею, так что один дарю, – с озорной улыбкой объявила Хосино.

Я не понял, как футбол связан с деятельностью киноклуба, но молча принял подарок.

– Ты знал, что людей трогают не только кинематограф и литература, но и спорт, а? Я после чемпионатов всегда рыдаю, даже после «Косиэна»[6]. Правда, в нашей школе бейсбольная команда слабая, так что я его только по телевизору смотрела, – объясняла она, пока мы поднимались по лестнице.

Похоже, смирилась, что вымышленными историями мое сердце не растопишь, и придумала новый подход. Однако я никогда не увлекался спортом и сомневался, что меня доведет до слез какая-то игра. Если честно, я и правила-то толком не знал и не понимал даже принципов, по которым мяч мог объявляться «вне игры». Или, скажем, ладно: в бейсбольной команде – девять человек, а в футбольной сколько? Я помнил лишь, что в этой игре всем, кроме вратаря, запрещается касаться мяча руками. Собственно, этим мои познания и ограничивались.

– О, смотри! Вон наши места.

– Неплохие. Особенно с учетом того, что на халяву достались.

Усевшись, мы принялись за бургеры, которые купили по дороге. Передо мной простиралось огромное зеленое поле – мы сидели как раз по центру.

Вскоре спортсмены начали разминку, и зрители, которые заняли места по бокам стадиона, за воротами, подняли вой. Захлопали в ладоши, развернули плакаты, замахали цветными полотенчиками – в общем, поддерживали кумиров кто во что горазд. Меня просто-таки смывало волной их энтузиазма, и я порадовался, что мы сидим далеко от этого безумия.

– Хосино, ты за кого болеешь?

– Как – за кого? Конечно, за хозяев! Ребята в красном. Правда, обычно я смотрю игры только национальной сборной, так что эту команду не знаю, – рассмеялась та.

Губы у нее испачкались в майонезе. Я не стал на это указывать, сделав вид, что не заметил, и терпеливо ждал начала матча. Если до свистка Хосино спокойно уплетала бургер, то с первых секунд игры просто-таки взвилась от переполнявшего ее волнения. Каждый раз, как ее фавориты атаковали вражеские ворота или, наоборот, им грозил гол, она вскрикивала. Меня игра тоже неожиданно захватила, и я сам не заметил, как уже вовсю болел за красных.

– А-а-а-а-а!!! Разини!!!

Прямо перед перерывом они таки пропустили мяч. Хосино от разочарования чуть не сползла по сиденью на пол и тут же повесила нос. Все, кто болел за хозяев поля, ахнули, а фанаты гостей, наоборот, взревели, как еще ни разу за матч.

Во время перерыва, вернувшись из туалета, одноклассница похвасталась:

– Смотри, что купила! Мне идет?

По дороге она успела набросить на шею красный шарф команды хозяев с номером 10 и фамилией игрока: Миягава.

– Ага, очень даже.

– Спасибо. Я уверена, во втором тайме он задаст жару!

Я фыркнул, потому что сомневался, возможно ли вообще переломить сложившийся ход игры, однако почти сразу Миягава и в самом деле забил гол.

В тот миг, когда от удара мяча натянулась сетка ворот, стадион взорвался от ликующего рева. Хосино, вскочив с места, запрыгала зайчиком и дала пять какому-то соседнему дядьке.

Я тоже не удержался, но ограничился простыми аплодисментами.

Миягава подобрал мяч, который противники неудачно выбили из угловой позиции, и гол вышел не особо красивый, однако счет по крайней мере сравнялся.

– Смотри, как я им подсобила! Может быть, теперь прорвутся!

Хосино так и колотило от эмоций – я ее такой даже в школе не видел. И хотя мяч забил Миягава, но она ликовала так, будто это ее собственная заслуга. Глаза ее блестели от волнения.

Хозяева поля, видимо, выдохлись в первой половине матча, поэтому ушли в глухую оборону, а гости наседали на их ворота так, что того и гляди снова забьют.

Каждый раз, как они атаковали ворота, меня оглушал отчаянный крик Хосино. Я думал, все закончится ничьей, но потом было назначено дополнительное время, и тут хозяева заработали право на пенальти.

Когда судья указал на точку и засвистел, стадион ахнул. Хосино как раз отвлеклась на то, чтобы глотнуть воды, упустив этот момент, и единственная непонимающе заозиралась по сторонам.

– Пенальти. Наверное, сейчас все решится.

– А? Пенальти? Да ты шутишь! Что? – недоумевала Хосино, как будто не поняла объяснения.

Когда нападающий поставил мяч на отметку, она сложила ладони рупором и, не отрывая глаз от игрока, закричала:

– Пожалуйста!!!

Казалось, она вот-вот расплачется.

Нападающий неспешно побежал к мячу. Я, Хосино, все на стадионе впились в него взглядами. Когда мяч полетел, все повскакивали – даже я поднялся, хотя и с опозданием. Вратарь ошибся, прыгнул не туда, и мяч угодил прямо в сетку.

– Ура-а-а-а-а-а!!! – завопила моя одноклассница, и стадион вздрогнул. Даже я победно сжал кулак и, вслед за остальными, захлопал в ладоши. А вскоре сирена оповестила о конце матча.

Когда я оглянулся на спутницу, щеки у нее уже блестели от мокрых дорожек. Мы встретились взглядами, и она с доброй улыбкой вытерла лицо полотенцем.

Я тут же отвернулся: сердце не выдерживало смотреть, как Хосино улыбается мне сквозь слезы.

– Сэяма-кун!

– Мм?

Девушка подняла руки, чтобы я дал ей двойное пять. Увидев мое замешательство, она сама ударила по моим ладоням с тихим хлопком.

– Эх, и со спортом не вышло, – пробормотала она на обратном пути, уже в поезде. После матча голос у нее слегка подсел: видимо, слишком сильно кричала.

– Зато было весело. Если бы я болел за любимую команду на решающем матче, то, может, и расплакался бы.

Хосино несколько разочарованно хмыкнула и поджала губы. Как и всегда, когда проваливался один из ее коварных планов.

– Сэяма-кун, ты в следующее воскресенье свободен?

– Скорее всего. А что?

– Узнаешь, когда придет время! Встречаемся там же! – с вызовом усмехнулась она.

Опять что-то задумала. Она пускала в ход самые изощренные стратегии, но, похоже, постепенно смирялась с мыслью, что довести меня до слез – непосильная задача.

В понедельник и вторник мы, побродив по салонам проката дисков, по наводке продавцов наконец выбрали пару фильмов. На деятельность кружка школа выделяла какой-никакой бюджет, и прокат мы оплатили как раз из него. В среду и четверг мы оценивали приобретения, и опять расплакалась только Хосино. Я уже привыкал к распорядку.

Но вот наступило воскресенье.

Под палящими лучами самого невыносимого летнего солнца я доплелся до ближайшей станции, а вскоре уже тащился к тому же странному сферическому арт-объекту, у которого мы с Хосино встречались в прошлый раз. По выходным вокруг него толпилось достаточно много народа, но я тут же заприметил знакомый хвостик. Сегодня подруга нарядилась в шикарную красную футболку с рукавом по локоть и черную юбку. На груди я прочитал загадочную надпись «Red Stones», но больше меня заинтересовал бинт на ее левом запястье.

– Что с рукой?

– А, это? Масло на сковороде стрелялось, обожгла, – объяснила девушка, пряча руку за спиной.

– Ого, вот растяпа. И что, куда мы сегодня? – спросил я.

Но Хосино опять загадочно проворковала:

– Вот на месте и узнаешь!

Я безропотно последовал за подругой, и вскоре она привела меня к небольшому концертному залу. Все вокруг заполонили девушки в таких же, как у Хосино, футболках с надписями «Red Stones» на груди.

– Дай угадаю: мы на концерт?

– Бинго! Хотя сейчас уже было несложно.

– Но у меня нет билета.

Хосино вытащила из сумочки две карточки и одну протянула мне:

– Помнишь, я говорила, что в кружке есть еще одна девочка, из двенадцатого класса? На самом деле мы хотели сходить вместе с ней, но она загремела в больничку, сказала, чтобы я пригласила кого-нибудь еще – а я и не стала упираться.

Мне стало немного неловко, но не пропадать же билету? И я согласился. Только про себя решил, что надо обязательно навестить сэмпая[7] в больнице и принести какой-нибудь достойный гостинец.

– «Ред Стоунз»… – озадаченно прочитал я на билете незнакомое название.

Отец с детства запрещал мне слушать музыку, так что я о них прежде не слышал.

– Да ладно, ты не знаешь «Редов»? Они же суперзнаменитые! Их по всем музыкальным каналам крутят, и они в топе чартов у старшеклассников!

Да что я поделаю, если их не знаю? Я отвернулся от Хосино, соловьем разливающейся про величие этой группы, и шагнул ко входу в зал.

– Между прочим, музыка потрясает душу! Я плакала над их песнями.

А, так вот почему музыка была для меня под запретом. Родители берегли меня от всего, что может довести ребенка до слез. Некоторые люди плачут от музыки, картин и фотографий. Они не знали, как я отреагирую, и старались по возможности вообще не выпускать меня из дома.

– Так вот. Раньше у них был гитарист Рюдзи, но его в прошлом году не стало. Погиб при пожаре, когда спасал кого-то из пожилых соседей. Ох, как я рыдала… Я была на их концерте прямо перед трагедией, тогда тоже не сдержалась.

Хосино рассказала, что после смерти гитариста группа осталась играть уже в составе трех человек. Раньше все слова и музыку писал Рюдзи, но теперь должность композитора занял вокалист Сёя. Группа переживала череду бурных взлетов и падений.

– «Редов» и раньше слушали, но после Рюдзи на них обратили внимание не только у нас, но и во всем мире. В следующем году у них намечается тур по Европе. Уверена, Рюдзи на том свете очень за них радуется.

– Ого. Здорово.

После гибели гитариста количество просмотров клипов в Сети перевалило за десятки миллионов, и «Ред Стоунз» стали достоянием мировой сцены.

Однако и на этом вдохновенная речь Хосино не закончилась:

– Старшая девочка из нашего киноклуба, Момока-тян[8] – моя подруга детства. Вот она большая фанатка Сёи и очень переживала, что не попадет на концерт.

Так я и узнал имя нашей таинственной старшей участницы. В качестве гостинца я решил прикупить ей что-нибудь с концерта. А тут мы как раз нашли наши места и сели в ожидании начала выступления.

Я даже не заметил, как Хосино вооружилась красным лайтстиком. Впрочем, почти весь зал поменял цвет с помощью светящихся палочек. Верхний свет погасили, и осталось только это алое мерцание. Фантастический и совершенно незнакомый мне вид завораживал.

Прошла пара минут, артисты появились на сцене, и зал взорвался восторгом. Хосино, неистово размахивая лайтстиком, выкрикнула одно из имен. При этом свободной рукой она зажимала рот. Почти тут же зазвучала музыка. Подруга мне на ухо объяснила, что эта песня называется «Ставридка в кляре». Какое, кхм, оригинальное название.

Хосино вообще подробно представляла каждую песню. Мол, вот эта – про безответную любовь, а эта – про смерть лучшего друга, а эта написана по мотивам реального убийства.

И все это для того, чтобы я проникся песнями и расплакался.

Увы, ее план практически не сработал, и глаза у меня даже не увлажнились. Куда больше меня взволновало то, насколько близко Хосино приходилось ко мне наклоняться ради комментариев, поэтому на музыку я внимания почти не обращал.