Братство. ДМБ 1996

Глава 1

– Это как плац ломом подметать, – с жаром заметил пожилой таксист, обернувшись ко мне. – Неважно, что ты в армии делаешь, лишь бы… ну, сам понимаешь, что. Но у нас больше на кроссы напирали, мы бегали и бегали, с утра до вечера.

– А у нас, помню, – я откинулся назад, – комбат велел бегать с самого утра: десять кругов, в одних штанах, без оружия. Ему говорят, что опасно, один «дух» с автоматом заляжет на холме и половину пацанов положит. Но он не слушал, говорил, что так положено.

– А ты где это служил? – таксист с удивлением повернулся ко мне. – Афган застал? По возрасту не подходишь же, не такой старый.

– Где только не служил, – неопределённо сказал я и добавил с усмешкой: – В штабе писарем отсиделся.

Таксист, пожилой мужичок с редкими седеющими волосами, связанными в маленький хвост, и большим горбатым носом, громко заржал, вспомнив, откуда эта шутка.

Удивило его, что я сказал «дух». Но у нас командиры воевали ещё в Афгане и привыкли так называть противника, вот и мы тоже стали так делать. А вот знакомые морпехи говорили: «чехи».

– У нас ещё прозвища только в путь раздавали, – продолжал вспоминать я. – Пацаны же, кого как только не звали, но по именам редко. Меня вообще Старым звали, от фамилии. Всех помню отлично: Царевич, Шустрый, Слава Халява, Шопен, Газон, Самовар.

– Хорошо, а я вот подзабывать стал, с кем служил, – с грустью отозвался таксист.

– Я не забуду.

И как забудешь? Как свело нас вместе в декабре 1994 года перед самым штурмом Грозного, так и были мы все вместе, пока домой не вернулись.

– Нам тогда повезло, – продолжал я. – Бардак же был, под самый Новый год нас, пацанов, туда закинули, и распределяли кого куда прямо на месте. Всех перепутали. Танкистов в пулемётчики определяли, сапёров в водилы, ну и так далее. Пофиг всем было. Зато в нашем взводе оказалось аж семь пацанов с Тихоборска. С ними и прорывались. Повезло ещё нам, мы с самого начала вместе были.

Без всякого боевого слаживания нас бросили прямо в бой на Новый год. Со всего взвода только наша семёрка и выжила. Я сидел, говорил спокойно, но воспоминания никуда не делись.

– Вон оно чё, – таксист кивнул. – Повидать их едешь?

– Да уже не осталось никого, – я отмахнулся.

Мы дембельнулись в 96-м, а со временем наши пути разошлись. Кто спился, кто сел, кто сгинул. Распалось братство, только я и остался…

Таксист встретил меня у аэропорта и повёз в город на вишнёвой «девятке», настолько старой, что у неё была аж кассетная магнитола. Он её не включал, но я видел коробку из-под кассеты на приборной панели. Мужик, который представился Вовой Харитоновым, любил слушать «Сектора Газа».

– Вот раньше всё хотел уехать, – продолжал я, глядя на реку, которую едва было видно через туман, – так и мечтал побывать в разных местах. Зато с возрастом в родные края так и тянет… Открой окно у себя, а то жарко совсем.

Я покрутил ручку со своей стороны, и свежий воздух ударил в лицо.

– Ага, ща, – Харитонов открыл и своё. – А я тут как крутил баранку почти тридцать лет, так и кручу, – сказал он и показал вперёд. – Здесь прожил долго. Одно время город вообще почти вымер. Взрыв этот тогда, помнишь? И мост ещё рухнул в нулевые. Вообще пару лет только на пароме туда добирались, помню. Но сейчас вроде что-то оживает.

– Посмотрим. А вот туманы раньше редко были, всего раз видел.

– Сейчас постоянно. У меня песня как раз в тему есть, – таксист оживился и нажал кнопку на магнитоле.

Заиграл «Сектор Газа», и я сразу узнал песню, хотя давно их не слушал:

– И мы пройдём опасный путь через туман.

– И вот, ты уехал, – Харитонов снова посмотрел на меня. – Ну вот вижу, добился чего-то. Костюмчик, мобила. Большой человек, видать. Тебе и секретарша звонила, я слышал.

– Да билеты на матч покупала, – я посмотрел на экран смартфона. – Люблю смотреть всякое: футбол, хоккей, бокс. Большой человек, говоришь? Хех, – я усмехнулся, – я в 96-м вообще уехал отсюда с голой жопой почти. Пацаны дали куртку, пакет с едой и денег на первое время. И всё.

– А из-за чего уехал?

– Связался с кем не надо, искать меня начали за это, пришлось уезжать. Вот на вахту и отправился на север, нефть качать, что-то подзаработал. А потом выяснилось, что батя всю жизнь для меня копил деньги. Даже в 90-е умудрился их не потерять. Завещание ещё оставил, всё чин-чинарём.

– Ого, – Харитонов снова посмотрел на меня.

– В депо работал, ваучеры грамотно покупал и продавал, как-то с МММ умудрился вовремя вывести, да ещё с облигациями связался удачно. Книжки всякие читал, разбирался в теме. Вот и копил, а никто не знал про это.

– Умный человек, значит, был, – протянул он.

– Особо с ним близки не были, даже не говорили между собой почти, – чего-то разоткровенничался я. Наверное, потому что так близко к дому, вот и расслабился. – Но тут ты, наверное, меня поймёшь – не ценишь, пока не потеряешь. С людьми это так же работает.

– Да, брат, согласен. А твой отец случаем не Валера Старицкий? – вдруг встрепенулся он. – Мастером в депо ещё работал?

– Он, – я кивнул. – Знал его?

– Подвозил разок. Мрачный мужик, но грамотный, лишнего не скажет. Тогда же, когда цистерны на станции загорелись, он погиб?

– Угу.

– Тогда много кто погиб, – таксист поехал в сторону железнодорожного переезда. – Город это такой, несчастливый, знаешь. Всех к себе манит, но все соки из людей выпивает и перемалывает. Хотя раньше такого не было. Слыхал же, что как раз в начале 90-х, когда новую ветку железнодорожную прокладывали, то вырыли могилу старого сибирского шамана? Вот и пошло-поехало.

– Байки, – равнодушно сказал я. – Чего только не говорят.

– Вот-вот. Но объясняли так по телевизору, что из-за этого все проблемы.

– Вряд ли, – я смотрел на здания за рекой. Видно высокий элеватор, трубы ТЭЦ и высокие новостройки. – Но вот город да, мрачный и депрессивный. Но может, чего и получится сделать. Есть планы, как развивать.

– Так я тебя не зря подвожу, – Харитонов засмеялся. – Ты там чего-нибудь откроешь, развивать будешь, а я уже вклад свой внёс, ха! Я даже посмотреть на это хочу. Глядишь, закончится эта невезуха в городе.

– Посмотрим. Молодым бы, конечно, заняться всем этим. А я тебя не помню, кстати, – я присмотрелся к водителю. – Мы же не встречались?

– Да ты чего? – таксист усмехнулся. – Пересекались раньше частенько, просто забыл ты меня… ох, блин, – он глянул вперёд. – Переезд закрыт. Опять на жаре стоять. А я летом смотрел, как наши играли, хорошо так вышло…

Семафор горел красным, но шлагбаум поднят, возможно, сломался, он здесь автоматический, без смотрителя. Поезда ещё не видно, но когда он рядом, то по правилам положено останавливать движение. Мы примостились позади какого-то очередного нового китайского джипа, я в них не разбираюсь. Я вылез ненадолго, чтобы размять усталые ноги, бросил взгляд на машину впереди.

Окна опущены, видно толстого небритого водителя за рулём, который вытирал пот с лица. Спереди сидит усталая жена, на заднем сиденье двое детей лет пяти-семи, мелкий пацан играет в планшете, девочка смотрит на нас.

– Папа, а можно я на такси уеду? – спросила девочка, выглядывая из окна.

– Нет, тебе ещё рано с нами, – ответил Харитонов с улыбкой.

Вряд ли его услышали, но мужик-водитель недовольно на него посмотрел, потом на семафор. Но сидел на месте, держа руки на руле. И правильно, а то ещё поедет на своей колымаге, и она заглохнет на переезде.

Позади нас остановился междугородний автобус, следом ещё машины. Какой-то пацан на мотоцикле нагло проехал через переезд, а мы ждали. С другой стороны от переезда тоже выстраивалась колонна. Первой стояла «Шкода», а следом – тягач фирмы «Мерседес» старенькой модели, который тянул за собой длинную цистерну. Бензин, похоже. Лишь бы там был не аммиак с химкомбината за городом.

Тогда у нас на станции рванули цистерны с аммиаком. Это случилось уже после того, как я уехал. Последствия до сих пор аукаются, а город тогда чуть не вымер. Много кого тогда не стало.

Водитель бензовоза начал сигналить, видно его красное от жары лицо. И куда торопится?

– Вот так часто бывает, – пожаловался Харитонов, вытирая лоб. – Перекрывают, а когда проедет – неизвестно. Может, через минуту, может – через полчаса.

Жара не спадала, поезд не показывался, но семафор так и мигал красным. А бензовоз с той стороны не выдержал и поехал вперёд, нагло объехав легковушку через сплошную, и выехал на встречку.

– Ну куда ты? – таксист всплеснул руками. – Дебил!

Водитель бензовоза решил проехать наискосок, чтобы вернуться в свою полосу. Передние колёса начали перебираться через рельсы.

А я тут вспомнил кое-что. Так подробно, будто это случилось вчера, а не тридцать лет назад…

* * *

– …ща рванёт! – орал Газон, пригибая голову. – Рванёт!

Задние колёса военного КАМАЗа пылали, огонь уже добрался до цистерны с бензином. Лобовое стекло разбито, подстреленный водитель лежит на руле. Раздавался протяжный гудок, который было слышно, несмотря на треск автоматных очередей.

Рванёт – хана нам всем, и убежать не успеем. Я глянул на пацанов и побежал было к машине, чтобы увезти её подальше, но кто-то сильными пальцами вцепился мне в плечо.

– Поживи ещё, пацан, – глухим басом произнёс капитан Аверин, отталкивая меня назад. – Рано тебе ещё туда.

Он сам, хоть и серьёзно раненый, полез в кабину, вытянул водителя и успел отъехать подальше, пока не рвануло. Взрыв был таким ярким, что, даже когда закрывал глаза, на сетчатке осталось яркое пятно…

* * *

А спас меня тогда Аверин. Хороший был мужик. Не он, так вообще бы никто из нас не вернулся.

– Он чего, заглох? – спросил Харитонов, держа обе руки на руле.

Бензовоз так и стоял на путях, двигатель заглушён, водила ругался. А где-то вдали раздался протяжный гудок.

Поезд.

Водитель бензовоза услышал это. Он выглянул в окно. Открыл дверь. Выскочил и побежал подальше отсюда.

Ëперный театр, если поезд врежется, то всё рванёт, всех заденет. А старый трёхсекционный локомотив, тащивший за собой длинную вереницу цистерн со стороны химкомбината, мчался в нашу сторону. Слышно, как громко работают тормоза. Но может и не успеть. А если цистерна опрокинется, то всё разольётся вокруг или вообще взорвётся.

Ну что же, пожил я, товарищ капитан, почти до полтинника дожил. Пора должок тот вернуть.

– Куда? – удивился Харитонов.

Я открыл дверь и выскочил наружу. Мужик в китайском джипе просёк, чем это всё чревато, но его развалюха не заводилась. Он в панике пытался это исправить, пока его жена кричала, как и напуганные дети. Уже не успеет уехать. С нашей стороны все разворачивались, поняв, что сейчас будет, уже образовался затор, и взрыв заденет всех.

А если ещё рванут цистерны, которые тащит состав…

Уехал тогда от одной катастрофы, чтобы увидеть другую.

Нет уж. Я добежал до бензовоза. В армии я учился водить КАМАЗы, да и на вахте доводилось управлять всяким, и такими немцами тоже. С этим тягачом тоже справлюсь, он хоть и новее, но принцип тот же. Всё равно далеко не ехать, просто отогнать.

Дверь открыта, я забрался внутрь и завёл грузового «мерина» с кнопки. Вот это техника, а будь здесь военный КАМАЗ – нам бы всем пришла хана. С ним так быстро не получится…

Двигатель покапризничал, но завёлся сразу. А тот трус даже не попробовал ещё раз, сразу свалил.

Хорошо, вот только одну вещь я понимал чётко. Вперёд я уехать не успею, тот китайский джип всё-таки завёлся, развернулся и уже перегородил дорогу, я в него врежусь. Путь только один. Надеюсь, никого нет сзади.

Я дал задний ход, выворачивая руль. Ну же, не лезьте под колёса! И я успею.

Тяжёлая машина сдала назад, запикал сигнал заднего хода, но локомотив был уже рядом. Машинист тормозил, я слышал дикий скрип, скорость состава замедлилась. Но передние колёса тягача всё ещё оставались на рельсах…

Вот и всё. Я не бросал борьбу, хотя и понимал, что хоть краешек кабины, да заденут. Но если врежутся только в сам тягач, может, цистерна уцелеет.

Я даже увидел перекошенные от страха лица машиниста и помощника в кабине тепловоза.

Бац!

Всё погасло, будто кто-то выключил телевизор. Скрежет металла, звон разбитого стекла, какой-то хруст.

Меня тряхнуло, подбросило, а потом стало холодно…

* * *

…Я знал, что происходит. Я снова в другом месте, но это воспоминания.

Звенели стреляные гильзы, скатываясь вниз. Их так много, будто кто-то просыпал здесь целый мешок. Кроме них на ступеньках лежала крошка от бетона и битое стекло, много стекла. Пахло порохом и гарью.

Надо мной здание, пятиэтажка с выбитыми окнами, покрытая копотью. Над входом в подвал надпись мелом, сделанная от руки: «Здесь живут люди».

– Только не помирай, ты понял, Старый? – Слава Халява смотрел на меня. В руке у него был тюбик с иглой. – Щас, погоди, поставлю…

– Да мне уже кололи! – изо всех сил завопил я, сразу вспомнив истории, как раненым по ошибке вкалывали несколько таких тюбиков сильного обезболивающего, из-за чего они умирали…

* * *

Воспоминание ушло. Теперь снова темнота и боль. Но нет запаха бензина. Удалось?

– Ты как, мужик? – спросил кто-то, но я видел только размытый силуэт.

– Он живой ещё! – воскликнул другой голос.

– Взорвалось? – очень тихо спросил я.

– Нет, – это говорил Харитонов. – Ты вовремя, брат. Если бы в цистерну врезалось – разлилось бы всё, сгорело. А так… но тебе вот досталось… в кабину вмазалось, в краешек, тягач сразу снесло, но цистерна отцепилась от удара, устояла. Локомотив не упал, всё нормуль. Если бы не ты…

Снова всё пропало, и опять начались воспоминания, такие реальные, будто это произошло только что, а не давным-давно…

* * *

…Мы сидели в зиндане, в каменном мешке, втроём, прижавшись друг к другу от холода. Ждали, куда нас определят: в рабство, на обмен или под нож.

Я, Царевич и Шустрый смотрели вверх на бородатого мужика с автоматом, который только что открыл крышку люка. Рядом с ним стоял другой, с трубкой и чемоданчиком спутникового телефона в руках. Почти такой же, как у недавно взорванного Дудаева.

– Кто Царёв? – грубо спросил боевик с сильным акцентом.

– Я, – отозвался Царевич, поднялся и выпрямился во весь рост.

– Насчёт тебя договорились, – бородач скривился. – Сам знаешь кто. Поднимайся, домой поедешь. Но если вернёшься – поймаем и накажем.

– Они со мной, – твёрдо сказал Царевич.

– Ты чё, не слышал? Сейчас пальну в тебя…

– Со мной, – повторил он. – Я или с ними уйду, или стреляй. Оправдывайся потом… сам знаешь перед кем.

Говорил Царевич твёрдо, но я видел, как тряслись его колени.

Бородач что-то сказал товарищу, оба вскинули автоматы, но так и не выстрелили. В тот вечер нас привезли на ближайший блокпост и освободили, всех троих.

Мы прекрасно знали, кто вмешался и спас Царевича, а заодно и нас. Но спасибо никто ему не говорил…

* * *

Снова реальность, слабость и шум в ушах. Никак меня не отпускает.

– Он сейчас умрёт, – говорил кто-то рядом.

– Да тут скорую надо. Хотя пока приедет. Столько крови потерял.

– В машину его ко мне, – снова узнал я голос Харитонова. – Увезу.

Кто-то зачем-то нёс меня в ту самую старую девятку. Положили на заднее сиденье, но я это скорее почувствовал, чем увидел. Хотя мало что чувствовал, будто от меня ничего не осталось, как у Паши Самовара, к которому я так и не зашёл после дембеля.

Хотя думал, меня размажет напрочь. Кабину едва задело, но всё равно досталось. Боли не было. Но главное – я успел, это всё было не напрасно.

– Не ссыте, Андрей Валерьич, – довольное лицо Харитонова появилось надо мной. – Довезу.

– Куда? – спросил я одними губами.

– Куда вам надо, туда и довезу. Куда вам нужно?

– Домой, – прохрипел я.

А куда мне надо? Много где был, но вот всегда в последние годы думал, что не надо было отсюда уезжать. Может, и собрались бы мы все вместе, и что-нибудь бы получилось.

Глаза закрылись, и слышать что-то перестал. Как и чувствовать, только мысли остались.

Ну, хоть кому-то помог напоследок, смогу на том свете в глаза пацанам посмотреть. Увидят, что ушёл достойно, стыдиться за меня не надо.

Всё-таки надо было тогда остаться, не уезжать из города. Одни же мы были, всем вместе тогда надо было прорываться, мы же как братья были. Может, и не было бы тогда того взрыва. Ведь я же знаю, из-за кого это произошло…

Только нафига Харитонов музыку включил? Весело ему? Не до неё мне сейчас. Ещё и играла та самая песня, которую он включал раньше.

– И мы пройдём опасный путь через туман, – пел Юрий Хой из «Сектора Газа».

Машина остановилась, меня качнуло.

– Приехали, вылезай, – сказал Харитонов. – С тебя десять тысяч.

– Сколько? – чисто на удивлении вырвалось из меня.

Я открыл глаза и посмотрел на водителя. Это не Харитонов, это совсем какой-то молодой парень, весёлый и улыбающийся, с прилизанными волосами, завязанными сзади в хвост, и с большим горбатым носом. Он смотрел на меня.

– Я тебя в такую даль привёз, братан, а ты бабки жалеешь. Плати давай!

– А ты кто? – спросил я с недоумением. – Где Харитонов?

– Я и есть он, – он засмеялся. – Ты мне зубы-то не заговаривай. Людей обманывать – грех. Я и так мало беру, по совести. В такую даль привёз, а ты так и не заплатил.

Я полез во внутренний карман, достал старый потёртый кошелёк, а из него смятую купюру. Пятьдесят тысяч? Это что за такая деньга? Вернее, это очень старая купюра, я таких лет, наверное, двадцать пять не видел или все тридцать.

Таксист схватил купюру, поплевал на пальцы и отсчитал мне сдачу. И выдал мне сдачу такой же древностью: четыре потёртые купюры по десять тысяч, но отличающиеся от привычных десяти рублей только лишними нулями.

Я убрал сдачу. В кошельке ещё была купюра в сто тысяч рублей и ещё карманный календарик за 1996 год. 16 ноября обведено несколько раз. Я же в тот день уехал на вахту почти без денег. Это пацаны помогли, чтобы я не загнулся от голода по пути.

– Ну, бывай, Андрюха, – Харитонов махнул рукой. – Удачи.

Я вылез из совершенно новенькой вишнёвой «девятки», и она уехала.

А я охренел.

Это вокзал Тихоборска. Тот самый, из которого я когда-то уехал. Ещё целый, не сгоревший, каким я его помнил – невысокое массивное здание, покрытое облупленной жёлтой краской, с большими окнами, за которыми тускло горел свет.

Над широкой входной дверью торчала старая мозаика с паровозом, но половина плиток уже отвалилась, другая совсем выцвела. Двери с пружинами, они громко хлопали, когда кто-то проходил через них и не придерживал. Диктор что-то говорила через хрипящий громкоговоритель, но ни одного слова разобрать невозможно.

– Тучи, тучи, а тучи как люди, – завывало где-то рядом.

– Ой, мама, ой, – играло из «девятки» подальше. – Поздно идти домой.

Площадь перед вокзалом та же самая, как я помнил: всё те же ямы на асфальте, киоск «Союзпечати» и другой, с пивом и сигаретами, чуть дальше стояли припаркованные такси – «Волга», «шестёрки», пара новеньких «девяток». У «Волги» на крыше шашки такси, остальные – обычные бомбилы. Дальше стоял старый автобус «ПАЗ», который раньше возил людей в посёлок, рядом с ним курили мутного вида парни.

Падал лёгкий снег, холодно, изо рта шёл пар. Это зима или ещё осень? На мне лёгкая куртка из кожзама. Из кожи молодого дерматина, вдруг вспомнилась старая шутка. Шапки вообще нет, уши сразу начали мёрзнуть. В руке китайская рисовая сумка, за плечом – солдатский вещмешок, тяжёлый, так и норовил сползти, приходилось поправлять.

Мимо прошла бабушка с сумкой, из которой приятно пахло жареными пирожками. На вокзал она бежит, продать, скоро же поезд подойдёт, пассажиры захотят поесть горячего. Я же у неё тогда купил пирожок с ливером… ох, лучше бы я этого не делал.

Кто-то прошёл мимо с тяжёлой сумкой, кто-то с пакетом, в котором брякали бутылки. Темнеет, народ торопится уехать. А я стоял напротив вокзала, как столб, и пытался понять, где я.

Или… когда?

Я оглядел себя. На ногах тупоносые ботинки, выше чёрные джинсы, толстые, для зимы. Руки молодые, сам я худой, как когда-то, без брюшка. В отражении стекла киоска вижу самого себя, каким был тридцать лет назад – ещё молодой пацан двадцати лет с небольшим. Странное ощущение, будто разглядываешь старую фотку, но живую.

Это очередное воспоминание, только ещё более реалистичное? Или просто предсмертные видения?

Раздался резкий свист позади. Я услышал, как кто-то быстро шёл ко мне по выпавшему снегу.

– Э, Старый! – голос очень громкий. – Ты чё тут стоишь?

– Да потише, – сказал кто-то другой. – Спалят ещё.

Обернулся, и аж в груди ёкнуло. Такими их и запомнил. Они меня встречают на том свете… или они ещё живы? А если они живы, то что с другими? А где батя, остальные? С ними всё хорошо?

Да что вообще происходит?

Шустрый шёл как всегда нараспашку, под дублёнкой видна тельняшка, он только в них и ходил – купил по дешёвке целую стопку. Шапка-ушанка с подвязанными ушами сбита набекрень, светлые волосы торчат дыбом. Он никогда не мёрз, всегда расстёгнутый. На лице вечная лыба, взгляд дерзкий, хитрый, но тёплый.

Царевич чуть приотстал, у него скользкие ботинки, он шёл медленнее. Как всегда серьёзный, а лицо хмурое. Шапки нет, чуть оттопыренные уши покраснели от холода, русые волосы аккуратно приглажены. Одет легко, в рубашку и тонкую ветровку. Но он повсюду ездит на машине.

– Ищут уже тебя, – серьёзно сказал Царевич, пожимая мне руку. – Надо обойти с той стороны, они всего на одной тачке, на «Паджерике» приехали. Человек пять засёк. Я тут тебе похавать купил в поезд, – он протянул мне пакет. – И Халява ещё передал… бери, пригодится.

В руке у него смятые купюры, которые он протягивал мне. Двести баксов, я это помнил. Я тогда уезжал с этого вокзала, навсегда покинув город, и ничего кроме этих денег, продуктов и куртки у меня не было.

Зато пацаны поддержали меня, как могли. А сейчас стоят передо мной, как тогда, молодые, здоровые. Живые. Я не знал, как к этому относиться, но внутри чувствовал радостный подъём.

Живые.

– И это, короче, – Шустрый начал скидывать куртку. – Давай махнёмся куртяхами, Старый. Увидят, подумают, что я. Я-то всё равно не мёрзну.

Не похоже это на воспоминание. Это реалистичнее, чем обычно. Не просто воспоминание, а будто я снова оказался в тот ноябрьский вечер на вокзале, собираясь уехать.

И я помнил почему. Потому что за два дня до этого связался с какими-то типами, которые пытались ограбить компьютерный магазин. Меня позвали якобы починить сигналку, а я молодой был, поверил, сам и перерезал её, они вошли туда.

В итоге они вынесли товар, а я ничего не получил за этот грабёж, кроме проблем. Слишком поздно понял, к чему всё идёт.

Коммерсант оказался ветераном-афганцем, позвал друзей, они начали вычислять всех участников грабежа и вскоре вышли на меня. Вот я и засобирался, потому что в городе знали, что афганцев трогать нельзя. Даже братва лишний раз с ними не связывалась.

– Через пять минут отправление, – напомнил Царевич, вскинув руку, чтобы посмотреть на часы. – Надо побыстрее.

– Быро-быро, – торопил Шустрый, впихивая мне свою куртку.

– Если хочешь, – продолжал Царевич, но это он предлагал с явной неохотой, – я с отчимом поговорю, решим вопрос, получится вернуться побыстрее.

Тогда я сел на поезд и уехал. И жалел об этом до сих пор. Уехал, а потом доходили редкие новости о пацанах: кого не стало, кто сел или какая ещё беда приключилась.

И с отцом так и не встретился больше, и не поговорили с ним толком, всегда думал о нём, как о чужом человеке. А он, оказывается, всю жизнь потратил, чтобы поставить меня на ноги. И когда я это понял, о многом с ним хотел поговорить, но было поздно…

И ведь не просто же так я оказался здесь. Именно в этот вечер, который тогда изменил мою жизнь.

Я вижу этих пацанов, с которыми через столько прошли, вижу вокзал, ещё не сгоревший, и город, хоть и мрачный, но ещё не пострадавший от катастрофы.

Может, я приехал куда надо? Харитонов привёз меня туда, куда я хотел? Всю жизнь думал про этот вечер в ноябре 1996 года – сделал бы я тогда иначе? Тогда убежал, но не от самого себя.

Тогда чего я думаю? Даже если это просто отблески сознания перед смертью, всё равно нужно сделать выбор. А там… жить дальше.

– Не поеду, – решил я. – Останусь.

– Ну ты даёшь, – Шустрый заулыбался. – Вот, Старый, ну ты… билет-то уже не успеешь сдать, – всполошился он.

– Точно? – сомневающимся тоном спросил Царевич, глядя мне в глаза. – Они очень злые, тебя ищут. Сам знаешь, кто это такие.

– Я схожу, поговорю с ними, – твёрдо произнёс я. – Афганцы же это, что, мы язык с ними общий не найдём. Они воевали, мы тоже. Поговорю по-мужски, объясню, что к чему, и разойдёмся. Чего нам делить?

– Могу я поговорить, – предложил Царевич.

– Нет. Я сам. Объясню, что и как, и договоримся.

– Ты? – Шустрый удивился. – Старый, ты чё-то меня удивляешь, в натуре.

– Я пошёл.

– Да куда один-то? – спохватился Царевич и полез в карман. – Мы с тобой. Да же, Шустрый?

– Без базара, – подтвердил тот.

Ни капли сомнений, хотя понимают, что где-то рядом бродит пяток злых мужиков с крутым нравом. Но эти двое – такие друзья, каких у меня больше не появилось за всю жизнь. И хоть мы отдалились после армии, они за своих готовы на всё…

Долго идти не пришлось. Из тёмно-красного джипа, припаркованного за киоском с пивом и сигаретами, выбрался невысокий, но крепкий усатый мужик в кожанке. Тот самый владелец магазина. Следом вылезли ещё двое, потом подтянулись другие.

Вид у всех злющий, но я шагнул им навстречу без всякого страха. Я уже не пацан двадцати одного года, который хоть и повидал многого, но в какой-то момент сделал неправильный выбор. В этот раз всё будет иначе.

– Сам явился, – произнёс усатый и сплюнул в сторону. – Ну ты даёшь.

– Поговорить с тобой хочу, – ровно и спокойно сказал я. – Закрыть вопросы надо между нами.

Он удивился, но кивнул.

Глава 2

– Лады, давай поговорим, – согласился афганец и полез за куревом.

Забавно, но меня самого курить не тянуло. Нет, конечно, покуривал я в то время… в это время, но не так, чтобы не мог без этого обходиться. Лучше бы так всё и оставить.

Этот невысокий усатый мужик в кожанке выглядит расслабленно, но это обманчивое ощущение, на угрозу он отреагирует моментально. Эти рефлексы остаются на всю жизнь, по себе знаю.

Но зато впервые за много лет я снова чувствовал, что меня прикрывают свои. Парни рядом, и поддержат, чтобы ни случилось, как и раньше. Уверен и в них, и в тех, кто сегодня не пришёл на вокзал. Ведь слишком быстро я собрался уезжать, не всех предупредил.

– Сразу перейду к сути, – спокойно заговорил я. – Умысла тебе навредить у меня не было, сразу не догнал, что там творится. А когда понял, уже поздно было.

– А кто там был? – спросил афганец, нахмурив брови. – Кто мою технику стащил? Скажи уж, раз начал.

Он засунул зажигалку в пачку «Мальборо» и бросил это товарищу, стоявшему у машины. Тот поймал, просто выставив руку. Все смотрели на меня, но я не терялся, смотрел им в глаза, без вызова, но и не уступая. Как и положено.

Они сами ни к кому не лезли, но в обиду себя бы не дали. Как и мы.

Шустрый покашливал, Царевич собрался было выйти вперёд, чтобы договориться обо всём мирно, как и любил делать, но я на него посмотрел, и он остановился, уступая мне право на разговор.

Продолжаем, пока всё идёт хорошо. Хотя заметно, что афганцы такого не ожидали. Решили, наверное, что я буду просить дяденек меня пожалеть, но я же говорил чётко и без заискиваний.

– А я на стукача разве похож, чтобы кого-то сдавать? – спросил я. – Но мне с ними не по пути оказалось. Да и тех, кто там был, ты уже сам вычислил и назад всё изъял. А как мне самому попадутся – устрою им, чтобы не подставляли.

– Ну-у, – протянул он, пыхнув дымом.

– Но я с этого ничего не получил, а получил бы – вернул бы тебе без вопросов. А какой там у тебя ущерб лично от меня? Сигналку испортил? Тут не спорю, сам провода резал. Давай тебе взамен я её восстановлю и бутылку коньяка хорошего куплю в городе. И в расчёте.

– Не, ну ты видал, Степаныч? – мужик повернулся в полоборота к другому афганцу. – Во молодёжь пошла. Пришёл, раскидал всё по полочкам, а ты говорил – без стрельбы не обойдётся.

– Я сам пришёл, – сказал я. – Мог бы уехать, не догнали бы, да зачем? Можно ведь так всё решить, мирно. Нам делить нечего.

– Делить нечего, но ущерб был, – упрямился усатый. – Не, то, что ты сам пришёл, молоток, конечно…

– А чего мне было делать, убегать? В Грозном ни от кого не бегали, а тут-то чего?

– Ты это вы же в Чечне были, пацаны? – спросил прислонившийся к капоту джипа мужик. – Видал я вас, когда вернулись. То-то смотрю, лица знакомые.

Этот среди них был самым высоким. Одет в простой синтепоновый пуховик, чёрный, скользкий, с синими полосками. Когда он это спросил, остальные переглянулись с задумчивым видом.

Потом снова уставились на нас, но уже иначе. Взгляд совсем другой. Понимающий.

– Сам видишь, – я кивнул.

– Видно, что там не *** пинали, а делом занимались, – высокий хмыкнул. – Ну, Антоха, чё думаешь? Твои же компы были.

– Знаешь, – усатый пристально посмотрел на меня, – вот если бы мы тебя сами поймали здесь, тогда бы разговор иначе шёл, и скидку бы тебе никакую не делали. Хотя… приди ты пораньше, мы бы всё порешали мирно, а так, раз протянул время… придётся разбираться, пацаны, – холодно сказал он.

– Вот скажи мне, – я подошёл чуть ближе. – Тебе бы кто-то угрожал – ты бы испугался разве, съехал? Нет, и мы тоже так не собираемся. У нас командир был, капитан Аверин, Царствие ему небесное, тоже в Афгане воевал. И сам до последнего стоял, и нас приучил держаться. Вот и давай что-то решать, что и как, вот раз собрались.

Я глянул на парней, и они кивнули.

– Ну, так-то да, конечно, – усатый задумался. – Само собой, съезжать не надо, и то, что пришёл… ну, короче…

– Да чё ты пристал к пацанам? – перебил третий мужик, который курил. – Не блатные какие-то, не торчки, не отморозки. Понял, что натворил, что ошибся, подумал, всё разложил, без наездов, без этой блатной ерундистики. Видно же, что не врёт, а пацаны его прикрыть пришли, как положено. Давай вот коньячка потом вмажем, да миром разойдёмся. Погнали уже, а то холодно!

– Митька дело говорит, – сказал высокий.

– Добро, – усатый вытащил руку из кармана и протянул мне. – Не люблю я коньяк, если по чесноку. Короче, звать меня Антон Сергеич.

– Андрей, – представился я, пожимая его ладонь.

Пальцы у него как стальные, он явно пытался передавить, но не получилось, я напрягся. Всё детство эспандер из рук не выпускал, как и многие пацаны, вот и сложно такое передавить.

– Да не надо, короче, коньяк этот, – Антон поморщился. – И сигналку уже починили. Но если чё – заходи. В сигналке, значит, рубишь?

– Перерезать, как оказалось, могу, – я усмехнулся.

Мужики засмеялись, а Антон полез в нагрудный карман кожанки и достал визитку. Многие тогда ходили с визитками, особенно коммерсанты, и никого это не удивляло.

Картонная карточка белая, записана только фамилия, Воронцов, номер домашнего телефона, телефон и адрес магазина, сотовый номер и пейджер. Всё как положено, чин-чинарём.

А взгляды потеплели. Будто у мужиков в голове что-то перещёлкнуло, и увидели в нас не каких-то пацанов, которые принесли им проблем, а таких же, какими совсем недавно были сами. Своих, можно сказать.

Думаю, контакт с ними стоит поддерживать, пригодится в будущем.

– Лады, бывайте, мужики, – сказал высокий афганец в пуховике и подошёл с протянутой рукой. – С возвращением домой! Хорошо, что так вот подошли, вопросы утрясли, как положено, а не как вся эта шваль борзая, которая пороха не нюхала, а пальцы гнёт. Забегайте, посидим. Если чё с работой нужно – обращайтесь. К бандитам этим, главное, не ходите.

Они, посмеиваясь, расселись в джип Антона, в тёмно-красный «Мицубиси Паджеро», он же «Паджерик» или «Поджарый». Популярная тачка не только у коммерсов, но и у братвы.

Но заметно, с каким облегчением у них спало напряжение, да и у нас тоже. Похоже, пацаны ожидали, что будет драка, а тут разошлись мирно, даже без компенсаций. Хотя будь драка, не ушли бы, остались до конца.

– Едучий случай, – протянул Шустрый и взглянул на Царевича. – Дай сигу, Царёк.

– Свои носить пора, – невозмутимо отозвался тот.

– Да мои там лежат, – Шустрый махнул рукой.

– Где там? В магазине? – Царевич хмыкнул. – Да ты мне три блока ещё с армии торчишь, сам помнишь.

– Да ладно, чё ты жмотишься?

– Там в киоске по одной продают, возьми. Старый, будешь курить?

Царевич достал пачку и протянул мне, несмотря на возмущения Шустрого. Я помотал головой.

– Потом хрен бросишь, – сказал я.

– Точняк… о, смотрите, пацаны, кого там несёт, – Шустрый показал на дорогу, где засветились фары от подъезжающей машины. – Вертушка летит с подкреплением. Поздновато, правда.

Побитая зелёная «восьмёрка» заехала одним колесом на тротуар. Из машины выбрался высокий черноволосый парень в красно-чёрном спортивном костюме с полосками, поверх которого была наброшена кожанка. На голове кепка, на носу тёмные очки, в левой руке чётки из оргстекла, которые он достал из кармана, чтобы покрутить с важным видом.

Я бы засмеялся, если бы встретил такого в своём времени, до которого дожил. Вот только сейчас много кто так ходит. Даже модно так.

– Ну чё, – протянул прибывший, подходя ближе. – Чё там, Старый, какие-то хмыри, говорят, на тебя наехали?

– Да разобрались, – отозвался я. – Договорились мирно.

– Ничё ты даёшь. Но ты это, сразу говори, что Газона с «химкинских» знаешь, подтянусь. За тебя-то точно впишусь, – он хитро посмотрел на нас. – За Шустрого вписываться не буду, – он в шутку отпихнул парня, – а вот за тебя, братан, сто пудов!

– Э! – протянул Шустрый с недоумением, но видно, что он ни капли не огорчился. – Ты чё-то совсем охренел, Газон!

– Базаришь.

Вот и Газон, он же Саня Ушаков. До армейки водил грузовик «ГАЗ» в колхозе, вот и прозвище. Правда, сильно встревал по всей этой блатной вроде как романтике, и в армии пытался навязать свои порядки.

Тогда мы его побили всей группой, и он перестал выделываться и корчить из себя главного. А когда начались бои, вписался к нам в команду, будто всегда там и был. Самый выносливый, бесстрашный, носил пулемёт и всегда помогал санитарам не только выносить раненых, но помогал перевязывать и мог подбодрить любого.

Там его ценили, но никто не удивился, когда после возвращения из армии Газон вскоре прибился к «химкинским», они же ОПГ «Химкомбинат». Сначала ходил контролёром на рынке, но уже на этой неделе стал пехотинцем в банде и получил машину, чем сильно гордится.

Но всё же о нас не забыл, вот даже сейчас приехал выручать, хоть и опоздал. Зато если бы дошло дело до плохого, я уверен – он бы не раздумывал, а пришёл на помощь.

Как бы его перетащить к нам с такого пути? Он и сам не стремится никуда ещё, будто в братве ему нравилось. Но я же знаю, что с ним будет. И не только с ним.

– Да всё порешали, Газон, – сказал я. – Спокуха.

– Ну а чё, у тебя-то, Старый, язык всегда подвешен был, – Газон добавил с нарочитой серьёзностью: – Товарищ сержант! Помнишь, как майора того заболтал, тот забыл, зачем пришёл? Ха, ладно… всё нормально, пацаны? – спросил он обычным, немного усталым голосом, без всех этих приблатнённых интонаций.

– Нормально, – я хлопнул его по плечу. – Рад был повидаться.

– Да вот же виделись, три дня назад с тёлочками зависали. Ну и зашибись, раз нормально, – он почесал лоб под кепкой и достал из кармана горсть семечек. Шустрый тут же протянул руку, но Газон сделал вид, что этого не заметил. – А то там пацан один базарил, что ты уезжать намылился, не попрощавшись, а я его чуть не пришиб. Чтобы Старый, да нас кинул?

– Куда я без вас? – произнёс я, хотя на душе заскребли кошки.

– Газон, слушай, – Шустрый откашлялся. – Да чё-то на работу меня не взяли. Типа, мест нет, а я вижу, что они с чеченцами связываться не хотят, боятся, что я дурной. Может, к вам выйдет пойти? Есть места? Ты же поднялся вроде как, а чё на старом месте? Нужен человек?

Улыбка тут же ушла с лица Газона. Он очень внимательно посмотрел на Шустрого, будто увидел впервые.

– Нет, братан, – ответил он. – Мест нет, устроиться сложно, берут редко. Да и нахрен тебе это надо? Попробуй лучше на железку, там спокойнее. Ладно, увидимся, пацаны.

Газон пожал всем руки и двинулся к своей машине. А ведь он явно соврал, когда сказал, что мест нет. В братве всегда найдутся места для тех, кто умеет и не боится стрелять, как мы.

И многие в городе уже присматриваются к нам. Кто-то даже может действовать, чтобы переманить к себе, ведь группа ветеранов войны может навести большой шорох в бандитских разборках. И этого нужно избегать любой ценой.

А вот Газон явно не хочет, чтобы другие шли по его дорожке. А я не замечал этого раньше.

– А чё, пацаны, может, в сауну тогда? – спросил Шустрый, когда Газон уехал. – Бабосики-то есть, Слава Халява отвалил.

– Так вернуть теперь надо, – задумчиво сказал Царевич серьёзным тоном.

– Зачем, у него их много, – Шустрый засмеялся. – Ладно, с тобой, Царевич, каши не сваришь. Погнал я. Созвонимся, раз остаёшься, Старый, – он приложил к голове правую руку, выставив большой палец и мизинец, будто у него была мобила. – А грамотно ты с ними базаришь. Не ожидал, братан.

– Жизнь такая, – сказал я. – Приходится говорить. Увидимся завтра.

– Заходи, – Шустрый застегнул куртку до горла. – Там, кстати, бабка Никитина, я видел, пирожки несла. Пойду к ней схожу сначала, куплю парочку.

– Лучше не надо, – я замотал головой, вспомнив, что творилось у меня в животе после того, как я попробовал их в той жизни. – Опасное дело. Пронесёт ещё.

– А и правда. Давай, Старый, – он пожал мне руку, левой дотронувшись до локтя. – Давай тоже, Царь Султаныч, – он пихнул Царевича.

– Да иди ты! – беззлобно отозвался тот, пихая в ответ. – Тебя подбросить домой?

– Не, к девахе одной зайду.

Шустрый распрощался и пошёл через дорогу, по пути что-то напевая.

Это Борька Шустов, родом из посёлка близ Химкомбината, весельчак, с которым не заскучаешь. До армии его даже не знал, никак не пересекались, ну а во время боёв мы все увидели, чего он стоит.

Да там про всех это сразу понятно было, в таких условиях это хорошо видно. Поэтому и держались друг друга, пока не вернулись на гражданку.

Только что же пошло не так, что все разошлись? Не из-за того ли, что я уехал?

– Я на колёсах сегодня, – Царевич взмахнул ключами. – Подбросить могу.

– Поехали, – согласился я.

Он ездил на «Ниве», которая досталась ему от родного отца. Бежевая трёхдверная модель, самое то гонять по нашим разбитым дорогам или выезжать на природу.

Царевич сел на место водителя, завёл двигатель и включил печку, чтобы в салоне прогрелось. Вскоре стало тепло. А тачка всё та же самая, как я помнил: и розочка под набалдашником из оргстекла на рычаге переключения скоростей на месте, и даже рыбка из капельницы, висящая на зеркале заднего вида, никуда не делась. И аудиокассеты в бардачке всё те же, только наши исполнители, иностранных Царевич не слушал никогда.

– Ну хоть договорились, – сказал он, глядя вперёд. – Ты так-то удивил, Андрюха.

– В каком смысле? – спросил я.

– Да разговор так вёл уверенно, – Царевич пожал плечами. – Они аж задумались. Причём не как Газон говорит, когда грузит, а капитально так вышло. Я-то поначалу, когда они встали перед нами, чёт даже оробел. Думаю, чё и делать. Афганцы же, не братва какая-то.

– Хорошо всё будет, Руся. Не забивай голову. Да и чтобы ты оробел? – я усмехнулся. – На тебя тогда «духи» автоматы наставили, мочить хотели, а ты даже не вздрогнул.

– Я это только потом понял, когда они ушли, – признался он. – До этого всё как в тумане. Да и перед вами стыдно было бы сдрейфить.

Руслан Царёв – единственный из всей семёрки, кого я знал до армии. Мы даже учились в одной школе, но приятелями не были. Приобщались потом, в учебке.

Сказал бы даже, что стали лучшими друзьями. И когда я уехал, с ним созванивались чаще всего… до самого его конца.

Я посмотрел на него, потом на себя в зеркало в отражении бокового окна. Нет, так как тогда уже не будет. Может, это не для меня второй шанс, но и для других тоже?

– Так на железной дороге и работаешь? – спросил я.

– Ну да, – он покосился на меня с удивлением. – Со вчерашнего дня ничего не изменилось, сам понимаешь, – Царевич хмыкнул. – Тоже к нам хочешь? Так с батей поговори, сразу устроит.

Он поглядел в зеркало, пропустил чёрный джип и принялся выезжать на дорогу.

– Считай, мне сейчас платят восемьсот пятьдесят тысяч, – нахваливал он, – и получку на железке почти не задерживают. И дают деньгами, а не водкой или сахаром. И с первого месяца, прикинь! Но мозги выносят – похлеще, чем в армии, – Руслан засмеялся. – Мужики говорят, что железка – наполовину армия, наполовину тюрьма, только домой вечером отпускают и оружие не дают.

– Подумаю.

Царевич большим пальцем вдавил кассету в магнитолу, нажал на «Play» и убавил звук.

– Сирота казанская, – тихо запел Расторгуев из Любэ.

– А Шопена когда видел? – тут же спросил я.

– Вот сразу вспомнил, как песня заиграла, – Царевич хмыкнул. – Неделю, наверное, назад, или все две. Надо нагрянуть, проверить. А то, наверное, последние штаны опять отдал. Он такой кадр, что может…

«Нива» встроилась в поток. Мимо проезжали иномарки, в основном старые, среди них было много праворульных японок. Автобусов уже нет, но один раз на Ленина мимо нас проехал троллейбус. Время позднее, но фонари на улицах не зажигались – у города были огромные долги перед энергосетями, и свет жгли только рядом с администрацией и вокзалом.

Но в окнах домов горели лампы, люди приходили с работы и ужинали. Рабочих мест в Тихоборске мало, почти всё разорилось, город держался только на железной дороге, речном порте и химкомбинате, но на нём зарплаты задерживали по полгода. Ну и мясокомбинат неподалёку хоть как-то работал, правда, там до сих пор выдавали получку продукцией.

Кто там не работал, прорывались кто как. Кто ездил челноками, кто вязал носки на продажу, кто занимался частным хозяйством на даче, кто таксовал. Ну а кто шёл в бандиты.

Вот сидел я, смотрел в окна на силуэты домов в темноте и вспоминал, что творилось здесь во времена моей молодости. Это странное ощущение, будто впервые здесь. Конечно, пройтись бы здесь при свете дня, потому что в темноте город совсем незнакомый, забылся, будто совсем другое место.

С другой стороны – мы вернулись совсем недавно, и уже тогда многим из нас казалось, что за эти два года то ли город стал чужим, то ли мы сами…

В любом случае, пешком дорогу домой я бы нашёл. Только вечерами ходить одному пешком было не принято, было очень легко нарваться на кого-нибудь.

Но всё же свет на улицах был, в основном у круглосуточных киосков, где можно было купить не только жвачку, шоколадку или колу, но пиво и сигареты. Причём это продавали даже школьникам, по записке от родителей или вообще без неё.

Да и если мне не изменяет память, в 96-м ещё не было запрета на продажу водки в таких киосках. Хотя там палёнка, конечно. Но всё равно покупали.

– Славу Халяву сегодня видел? – спросил я.

– С похмелья болеет, – Царевич нахмурился. – Днём дрыхнет, ночью веселится – фиг когда застанешь. Один фиг здесь торчит, отец его в Москву так не отправляет. Вот и страдает хернёй в своих клубах да кабаках.

– Надо бы его навестить, – сказал я. – Поговорить, заняться, чтобы за ум брался. Он же меня тогда на себе тащил, помнишь?

– Помню, – Царевич оживился. – Сходим, только за. К Толе Самовару бы ещё зайти. К нему никто из пацанов после дембеля не заходил, кроме меня, – взгляд стал укоризненным.

– Сходим, – твёрдо сказал я.

– Ладно, я завтра на смене, тогда… кстати, я всё хотел спросить… сука, – выругался он, заметив во дворе впереди знакомую машину. – Нет, давай лучше в другой раз, брат. Поеду-ка я, а то как его увижу…

Он остановился у детской площадки.

– Ладно, увидимся, Руся, – я пожал ему руку и вышел из машины. – Рад был снова тебя увидеть, – я захлопнул дверь.

Царевич выпучил глаза, но решил не задерживаться. «Нива» торопливо уехала. Я посмотрел ему вслед, всё пытаясь приноровиться к тому, что все, кого я так долго вспоминал, ещё живы.

Но это не значит, что у них нет своих проблем. И почему он так быстро уехал из этого двора, я вспомнил сразу…

Мать Царевича жила в соседнем от меня доме, но сам Руслан ездил к ней, только когда там не было отчима. Сегодня тот дома, видно по дорогому чёрному джипу у подъезда. Хотя он обычно живёт за городом, отгрохал там себе двухэтажный особняк, но мать Руслана туда не перевозит. Она до сих пор живёт здесь, в старой квартире.

Непростая у них ситуация. Отец Царевича погиб в Афгане ещё в первый год войны. Мать Руслана через пару лет вышла замуж за его сослуживца, который демобилизовался и переехал в Тихоборск. Фамилию первого мужа не стала менять, так и осталась Царёвой, и Руслан тоже.

Сначала всё шло хорошо. Отчим устроился работать инженером на химкомбинат, а у Руслана родился младший брат Тимур. Соседи завидовали им всем, ведь и дети умные, и мать красивая, и глава семьи непьющий, работящий, на хорошей должности сидит.

Но в начале 90-х всё изменилось. Отчим на фоне происходящего в стране вспомнил свои корни. Он стал чаще говорить на родном языке, начал молиться, хотя до этого верующим не был, занялся бизнесом, который явно был не совсем легальным.

Вскоре отчим Царевича – Султан Темирханов – стал очень влиятельным членом местной чеченской диаспоры. И как говорят в городе, он активно поддерживал разные контакты со своими родичами в Чечне, которые при генерале Дудаеве очень сильно поднялись.

Можно даже не говорить, что вернувшийся с войны Царевич со своим отчимом общаться перестал. Хотя мы знали, что это Султан вытащил тогда пасынка, а заодно и нас из плена. По просьбе матери, не иначе.

Ситуация – даже в кино такого не показывают.

Так что звать Царевича пить чай бесполезно – не пойдёт, он не хочет пересекаться с отчимом. Но мы с ним увидимся скоро, как и с остальными. Пока же я прошёл мимо джипа Султана, смерив ждущих внутри охранника и водителя внимательным взглядом, и зашёл в дом.

Ну а сейчас меня ждёт встреча с собственным отцом, с которым за всю жизнь никогда не говорили по душам.

Глава 3

Подъезд у нас чистый, и даже лампочки целые, правда, свет включали не на постоянной основе, впустую не жгли. До появления домофонов в наших краях ещё далеко, но замок на подъездной двери спасал от посторонних компашек, которым теперь приходилось искать другие места для посиделок, песен под гитару и распития пива.

Поднялся на третий этаж, ключ достал по пути на автомате и открыл смазанный замок. Дверь деревянная, двойная, внешняя достаточно крепкая. Времена неспокойные, уже во всём подъезде почти не осталось одиночных дверей, открываемых внутрь, которые можно открыть одним удачным пинком.

Открыл и почувствовал, как защемило внутри – впервые вернулся домой с того самого дня, когда уехал. А ведь батя не знает, что я уезжал, я ему даже не сказал, потом только позвонил, со станции.

Вообще, мы с ним мало говорили. Так уж вышло, что в раннем детстве я его почти не видел – родители разошлись, когда я был совсем мал. И только когда мамы не стало, отец взял меня к себе. К тому времени он развёлся во второй раз и жил один, детей от второго брака не было. Вот и забрал меня к себе. Воспитывал сурово, но зато не пришлось жить в детдоме, как Шопену.

Я вошёл в прихожку, стянул ботинки и поставил их на полку. Куртку повесил на вешалку, вмонтированную в стену, положил ключи на тумбочку, где ещё стоял телефон – красный, дисковый.

Помню, как мы с мужиками на работе смеялись, когда к нам приходили устраиваться пацаны лет восемнадцати, выросшие уже в современное время в обнимку с гаджетами. Половина из них никак не могла дотумкать, как пользоваться такими старыми аппаратами…

На кухне свет выключен, он горел только в зале и в туалете, там журчала вода из крана. Я прошёл в комнату и огляделся. Всё слишком знакомо, будто только сегодня ушёл.

Пол без линолеума, внизу только потёртый ДВП, на который положили красный ковёр. Отец всё хотел постелить новый линолеум, но никак не доходили руки. В этот раз помогу, конечно.

Телевизор, стоящий в углу, включён, по нему показывали старый фильм «Сибириада». В правом верхнем углу виден знак телеканала: цифра 1 и буквы «ОРТ». На окне за тюлем видно запотевшее окно с балконной дверью.

Над диваном висел ещё один ковёр, расписной, с оленем. У стены стоял стол, на нём – печатная машинка, в которой виден исписанный наполовину лист. В массивной стеклянной пепельнице ещё дымил окурок.

Напечатанные листы лежали рядом, на некоторых видны пометки от руки. Даже никогда не интересовался, что отец печатал каждый вечер, но подглядывать не стал – пусть потом сам расскажет и покажет.

Дверь в мою комнату закрыта, но не до конца, сверху висела старая чёрная футболка.

Вот я и дома.

– Чай кипячённый, – раздался голос за моей спиной и кашель.

Отец прошёл мимо и сел за стол к своей машинке. Я же просто рухнул на диван. Как всё это одновременно неожиданно и обыденно.

Вот когда отца не стало, порой оставалось ощущение, что вот-вот он зайдёт в комнату, откашляется, бросит что-нибудь в своей немногословной манере и снова сядет за свою печатную машинку, и скоро она начнёт щёлкать.

Да, это ощущение оставалось надолго, но я всегда знал, умом понимал, что так не будет.

А вот сейчас это вижу вживую.

Но стоит ли удивляться? Когда уже повидал Царевича, Шустрого и Газона, молодых, живых и здоровых?

Вот и отец жив. И в этот раз нам будет что обсудить, уже не будем вести себя, как чужие люди.

– Сам-то чай будешь? – спросил я.

Батя задумался, затянулся сигаретой, с которой вышел из туалета, и затушил её в пепельнице. На нём старый турецкий свитер, на лбу очки, за ухом карандаш. Лоб морщинистый, в волосах и усах видна седина, руки широкие и крепкие, тёмные, будто машинное масло въелось в кожу навсегда. Он мастер ремонтного цеха, знает тепловоз по винтику, почти целиком перебрал его руками.

Наверное, ему тоже сложно общаться с молодёжью, особенно когда всю жизнь был неразговорчивый. Я сам-то порой, когда был в возрасте, ловил себя на мысли, что совсем не понимаю, о чём лопочат эти тощие пацаны с модными причёсками, не выпускающие телефоны из рук.

Вот и батя, наверное, думает, что непонятно, чем эти пацаны занимаются, никак за ум не возьмутся, хотя повидали в жизни всякого.

– Нет, я чаевал уже, – только и сказал он.

Его пальцы начали давить на кнопки машинки. Раздались тихие и отчётливые щелчки.

Нежности и тёплые слова не для него, батя вырос совсем в других условиях, в другое время и в другой стране. К нему надо иначе подход искать. Но разговор с ним нужен, хоть какой-то. Дальше, что ли, молчать, раз такой шанс выпал?

– Давай за компанию, – произнёс я.

Он подумал и кивнул.

Я прошёл на кухню, налил по кружкам густую заварку из заварника через ситечко и плеснул кипятка из старого чайника со свистком, стоящего на газовой плитке.

Из старого советского холодильника «Бирюса» достал молоко в литровой банке и масло на блюдечке из морозилки, но не маргарин «Раму», а вполне себе приличное деревенское. Правда, надо подождать, пока подтает, так на хлеб не намажешь.

Ещё была банка с малиновым вареньем, творог и суп в кастрюле на завтра. Куриный, я сам сегодня варил. На холодильнике стояла металлическая хлебница, покрытая отбившейся эмалью, внутри была половина буханки белого хлеба.

И всё, но на самом деле это неплохо, с голода не дохнем. Это в начале 90-х был совсем мрак, сейчас чуть полегче, продукты есть. Деньги только на них были не всегда.

На шкафу стояли большие жестяные банки из-под печенья, но печенья в них давно уже нет, их приспособили для всякой мелочи и для круп. Под столом виден раскладной советский ящик для инструментов, наверное, батя приносил его из гаража, чтобы что-то починить, но не стал уносить по темноте. Опасно по двору ночью шастать.

С бутербродами на тарелке и двумя кружками я пришёл в комнату, вырубил телевизор и сел за стол. Поставил всё на газетку, где отчётливо виден заголовок, что Ельцину провели операцию на сердце.

– Меня сейчас Руслан Царёв довёз, – я сел на табуретку сбоку от стола и отхлебнул горьковатый чай с молоком, но без сахара. – У тебя же работает?

– Хороший парень, – сказал батя, чуть подумав. – У меня в цехе работает дизелистом. Лучше, чем… – он не договорил, но я понял, кого он имел в виду.

Про моих знакомых, которые подставили с магазином. Но о них я не думал. Зачем, когда уже понял, кто на самом деле мои друзья и близкие.

– С теми уже не связываюсь, хватит, – я отпил ещё чай. – Своих надо держаться, тех, кто там не подвёл. Вот на этих людей можно положиться.

– Угу.

Мрачный, но неразговорчивый, как охарактеризовал отца таксист Харитонов. Так и есть. Но взгляд-то умный, внимательный, грустный, от меня не отводит. Сейчас обязательно спросит про работу и предложит пойти в депо. В молодости это вызывало раздражение, сейчас лёгкую ностальгию.

– А что насчёт работы-то решил? – спросил он. – Ты же про вахту думал?

– Нет, в городе останусь. С афганцем пообщался, кто магазин компьютерный держит, – продолжил я. – Есть мысль одна, а мужики неплохие.

– В охрану к ним? Могу поговорить, чтобы в депо взяли, – задумчиво сказал отец. – Хотя сложно будет, желающих туда много. Да и скажут, что по блату прошёл.

– Сейчас все туда по блату идут, – возразил я. – Да и не в этом дело. Нет, в депо не пойду. С пацанами прикинем, что можно сделать.

Что-нибудь придумаем, накопим, вкинемся куда-нибудь. Сейчас 1996 год. Меньше двух лет до дефолта, когда доллар вырастет в цене кратно. Зная это, можно неплохо подняться. А когда будут бабки, можно будет неплохо поддержать парней, чтобы не рыскали где придётся. Помогу им на ноги встать. Да и не только им. В городе, на самом деле, хватает хороших людей.

Да и не в долларах дело. В той жизни я правильно вложил наследство, а не бездарно пролюбил. Просто подумал, как сделал бы отец на моём месте, прикинул всё, и вышло удачно, открыл по итогу своё дело, хорошо шло. Много чем занимался, и многое до конца довёл.

Так что можно будет начать раньше, опыт-то не пропьёшь, как и знания. Особенно когда единственный в мире знаешь, что будет потом.

Из всей семёрки остался тогда только я. Поэтому мне и тащить остальных, чтобы не сгинули, как тогда. И отца тоже. Не буду я у него клянчить те деньги. Они мне тогда помогли, но сейчас сами поднимемся.

Да, знания остались. Опыт остался. И понимание, что нужно делать, тоже на месте.

– Лишь бы при деле, и не в бандиты, – сказал отец, глядя на меня. – Лёгкие деньги молодых портят. Не должны они легко доставаться, сначала нужно им цену узнать. У тебя вот друг есть, сослуживец, отец у него богатый, а что, ему жить от этого легче? Одни пьянки да кабаки на уме. Сам себя гробит.

– За ним присмотреть нужно. Но я к нему схожу.

Я понял, про кого он – про Славу Халяву. А ведь батя, если так подумать, знает моих друзей, причём всех, даже сослуживцев. Я его не знакомил, но он интересовался, чем я занимаюсь.

– Что-то, значит, придумал, – батя кивнул и громко отпил чай. – Но если надумаешь – про депо поговорю. Ну и осторожно слушай, кто что советовать будет. Я вот дураков повидал, которые советы раздают только в путь, но слушать стоит только умных.

– Само собой. Что пишешь-то хоть? – я показал на машинку.

– Книгу, – он достал лист и положил к остальным. – Всегда хотел написать.

– И о чём?

– Она о… – батя задумался. – Даже не знаю. О том, что сказать хотел. Пока не закончена. А, ладно, спать пойду, – он посмотрел на часы, висящие на стене, – поздно уже. Если что…

Отец поднялся и посмотрел на меня.

– Так-то ты хорошо решил, что вместе надо, у тебя друзья-то хорошие, верные. Главное – не влезть, куда не следует. Время такое, Андрюха, сам видишь. Влететь в неприятности можно на раз-два.

– Это точно. Присмотрю за ними. Линолеум же стелить надо, кстати, – я посмотрел на пол. – Когда начнём?

– Хм… – он расправил усы. – Да. Можно заняться на выходных. Всё руки не доходят.

Если так подумать, мы сейчас проговорили больше, чем за последние пару месяцев с моего возвращения, да и до армии тоже не особо болтали. Но уже что-то. По взгляду видно, как он за меня болеет.

Сразу я спать не пошёл, сначала помылся, потом зашёл в свою комнату, где так ничего и не изменилось. Такой же беспорядок, что и тогда. Надо разобрать вещи и сложить всё аккуратно.

Но комната-то ладно, я первым делом себя осмотрел. Молодой, худощавый, крепкий, без пуза, высокий и стройный. Виден шрам на бедре, это туда тогда попала пуля, и меня вытаскивал Слава Халява.

Шрамы на спине тоже никуда не делись, но это не пули и не осколки – от взрывной волны разлетелась оконная рама, и порезало всю спину, как раз был без броника. Потом Шопен с Газоном с фонариком всё осматривали, вытаскивали. Даже не привычно это видеть, шрамы-то почти свежие.

Комната маленькая, тесная. Есть шкаф, заваленный вещами и стоящими в нём книгами, стол, за который я не садился со школьных времён, зеркало и солдатская кровать с пружинами, очень скрипучая.

Я подошёл к шкафу, увидел стоящее там фото без рамки. Вот оно где, думал, что потерял, а я просто забыл фотку дома. Снимок делали на плёночный «кодак», проявили уже здесь, каждому по экземпляру.

Это мы все, наша семёрка. Снимали летом 96-го года, после того, как мы с Царевичем и Шустрым недолго побывали в плену и вернулись. На фоне горы и лес, а у здания из белого кирпича стоял БТР, рядом с ним нас и сфоткали. На борту машины белой краской выведена надпись: «Не стреляй, дурак, меня дома ждут».

В центре Газон с ручным пулемётом, лыбится. Рядом с ним я, в каске, тоже лыба до ушей. Слава Халява положил руки на плечи мне и Шустрому. Царевич как всегда серьёзный, держит в руках СВД. Самовар с другой стороны, Шопен сидит прямо на траве, обнимая немецкую овчарку по кличке Федя.

К тому времени Аверина уже не стало, как и многих других. Вместо него командовал летёха-двухгодичник из гражданского вуза, пацан едва старше нас. Стал офицером только потому, что в универе у него была военная кафедра, вот он и попал на войну.

Но за год с лишним парень, которого мы между собой звали Маугли, заматерел и стал приличным командиром. Насколько я знаю, он и во вторую войну себя показал, и дальше оставался в армии.

Но всё же жаль, что с Авериным не свижусь, что оказался здесь в другое время. Но мы все знали, что, даже если бы он тогда не погиб, спасая нас от взрыва бензовоза, он бы всё равно долго не прожил.

Мы все помним, как он кашлял кровью, но пытался это скрыть, чтобы не комиссовали. Как-то раз разговорился, сказал, что жалко, вас, пацанов, оставлять одних, и учил нас до последнего дня, чтобы мы вернулись домой…

Я проверил, что ещё есть, разложил вещи из сумки, которую брал с собой на вокзал, убрался. После вырубил свет, лёг на скрипнувшую кровать, подложил руки под голову и задумался.

Слышно, как храпит батя на диване в зале.

И что дальше? Плана дальнейших действий у меня пока ещё нет, но сначала надо понять, кого тогда не стало и почему.

Отец погиб во время аварии на железной дороге, когда загорелись железнодорожные цистерны с аммиаком. Руся Царевич тоже погиб в тот день, как и Газон. И я слышал, почему Газон оказался там.

Здесь можно что-то сделать, хотя будет непросто.

Что ещё? Самовар – Паша Туляков – вернулся раньше всех, потому что он подорвался на мине и остался инвалидом без ног и без одной руки. Спился, умер в нищете. Шопен – Толя Шапошников – спился, забомжевал. Он детдомовский, так и не адаптировался к жизни. Этим двоим нужна поддержка.

Шустрый сел, но я не знаю, за что. На зоне долго не прожил, погиб при странных обстоятельствах через пару лет. Надо выяснять, из-за чего он вообще там оказался.

А вот Слава Халява, он же Владислав Бакунин, вообще исчез без следа. Скорее всего, кто-то из бандитов хотел навредить его отцу, директору химкомбината, и похитил парня, а потом убил и спрятал тело. Или с кем-то зацепился, характер-то у Халявы сложный, и крышу порой срывало от злости, особенно после возвращения. Тоже надо выяснять.

И вот моя задача – сделать так, чтобы ничего из этого не случилось. Это основная задача, а остальные – побочные. Выясним, вмешаемся, потом заработаем, вытащим всех. А дальше – по обстоятельствам.

С мыслью об этом я уснул.

И впервые за много лет уснул спокойно и сразу. И, несмотря на тревогу, на душе была лёгкость. Раз уж не мёртв, и остальные живы, то значит, есть шанс повлиять на многое.

* * *

И снились мне ребята, но не с мрачным укором в глазах, как иногда бывало, а весёлые, какими были в жизни, несмотря на то, что творилось вокруг.

– Чё ты там строчишь? – я сел рядом с Самоваром, прислонившись спиной к мешкам с песком.

– Письмо невесте, – Самовар выдохнул, свернул вырванный из тетрадки листок и посмотрел в сторону заката. – Пишу, что кормят нас хорошо, а ребята у нас…

Он замолчал. Мимо пробежал Шустрый, который чуть ли не задыхался от смеха, следом злющий и покрытый мыльной пеной Халява, у которого из одежды был только ремень, которым он размахивал над головой.

Бежали они со стороны импровизированного душа, который был сделан у стены нашего блокпоста. Опять Шустрый какую-то пакость устроил.

– Я тебя придушу, гадина! – орал Халява.

– Догони сначала! – бросил Шустрый.

– … ребята у нас, дружные, не дерёмся, друг друга в обиду не даём, и не скучаем, – невозмутимо продолжил Самовар.

– Пошли разнимать, – я поднялся. – А то капитан услышит, устроит им…

* * *

Под утро приснился другой сон. Вернее, вспомнилось.

– Вы чё, пацаны, я же свой! – мужик в тесной ему грязной спортивной куртке не по размеру прижался к стене. В руке он держал синюю карточку с надписью «Press» и фотографией. – Свой я! Журналист я, в плену у них был! В Англии живу! Сюда приехал репортаж делать, заложником взяли! Деньги они с меня тянули!

– Во как, – недоверчиво сказал я.

– Давайте я вас щёлкну на память, – предложил мужик, – а дома про вас статью напишу, как вы меня спасли! В журнале напечатают, по ящику покажут! Все девки за вами бегать будут.

– Из этого ты нас щёлкать собрался? – спросил я и открыл сумку, с которой мы его взяли.

Внутри разобранная винтовка с оптикой и прикладом из дорогого дерева. Иностранная какая-то, у «духов» мы таких никогда не видели. На прикладе – зарубки, штук тридцать. Последние совсем свежие…

– Вот ты и попался, снайперюга, – хрипло проговорил Царевич. – Давно тебя искали, сука.

* * *

Утром я проснулся дома. В своём старом доме, в квартире, где я вырос. Так что теперь понятно, что вчера это всё был не сон. Значит – надо действовать.

Пока собирался, размышлял о том, что тогда было. Да, был у нас этот журналист, я его вспомнил.

Сначала притворялся мирным. Снайперов в плен не берут, им пощады нет, и он это знал, поэтому прятался. Нашёл где-то спортивный костюм, возможно – прикончил гражданского, мы нашли тело задушенного местного неподалёку.

Мы этого снайпера искали давно, ведь это он стрелял нашим пацанам по ногам. Те падали и звали на помощь, а снайпер щёлкал всех, кто пытался помочь раненому. Снайперы развлекаются таким образом с давних пор, но нам-то от этого не легче.

И мы были злы.

Он отрицал это, стоял на своём, но матёрый Аверин сразу всё понял и нам показал. Вот, мол, смотрите на пальцы, как согнуты и в каких местах уплотнение на коже. На харю показывал, потому что с левой стороны лица щетина была явной, отросла, а на правой щеке, которой он прижимался к прикладу, уже подтёрта. Ну и был шрам на брови от окуляра прицела, но совсем старый, почти незаметный. Как сказал Аверин – стрелок с тех пор научился держать винтовку правильно.

Конечно, это не канает для суда, мало ли, охотником он раньше был. Да и он сам кричал, что был биатлонистом, выступал в сборной.

Но дело решилось иначе. Капитан взял его на понт, и снайпер признался. Когда он понял, что мы не купились, тогда-то дерьмо из него полезло. Мол, мочить вас надо, свиньи, так он кричал. «Мочил и буду мочить», – орал он.

За что он нас ненавидел, мы не знали, потому что чеченом он не был, лицо совсем другое, с прищуром, и волосы светлые. Да и по-русски чесал без запинки, разве что акцент был своеобразным. Ну а ещё он кричал, что живёт в Англии, в Бирмингеме.

Аверин сразу сказал одну вещь: никто нам не поверит, и если снайпер попадёт в штаб, его сразу отпустят. Мы с этим не спорили, потому что уже доводилось видеть, как наш генерал чуть ли не вприсядку танцевал перед комиссией ОБСЕ, чтобы их ублажить. Те как раз приезжали к нам на белых джипах, чтобы искать следы нарушения прав человека.

В тот день снайпер не стрелял, но оторвался на следующий.

Так что да, мы не спорили, понимали, что если он и правда иностранец, то отпустят его сразу. Иностранцам тогда был почёт на той войне, их вообще чуть ли не в жопу целовали.

В любом случае, «журналист» после своей тирады вылетел из окна пятого этажа с гранатой в штанах, и до земли не долетел. И это ещё легко отделался. Тридцать четыре зарубки на дорогой винтовке, как мы насчитали. За такое в других подразделениях обходились суровее.

Ну а потом винтовку кто-то пролюбил, как водится в армии…

* * *

На завтрак – чай и хлеб с маслом. Отец ушёл в депо, ну а мне явно надо заниматься чем-то другим, чем просто сидеть дома и смотреть телек.

Из приличного у меня только спортивный костюм-тройка: бежево-синяя куртка, жилет и штаны, ну и ветровка из кожзама. Надо что-то на зиму брать, а то замёрзнуть можно.

Царевич на работе, значит, сначала пойду к Шустрому. Надо понять, почему он тогда уехал на зону и как-то предотвратить? Парень порой ведёт себя грубо, но за любого из нас он пойдёт на всё…

– Борька, к тебе пришли, – его мать, полная женщина в платье с платком на голове, привела меня на кухню. – Ешь быстрее, давай! Мне на работу идти пора.

– Едучий случай, какие люди! – Шустрый при виде меня обрадовался. – Давай, садись, похаваем. Смотри, чё батя принёс с работы! – он показал на тарелки с колбасой.

– Получку продукцией выдали? – догадался я, усаживаясь рядом с ним.

– Ага. Теперь надо растолкать всё, пока срок годности не вышел. Да нарезай потолще, чё вы, городские, вечно экономите? Вот эту с чаем можно, а вот эту лучше не трогай. Её с картошкой надо пожарить, а то духан от неё какой-то недобрый.

Парень, одетый в вечную тельняшку и спортивные штаны, сам налил мне чай и нарезал продукты своей рукой. Шустрый утончённостью не страдал, поэтому старым ножом, явно взятым с мясокомбината, тупым, как валенок, отрезал мне огромный ломоть хлеба толщиной сантиметров пять, кусок колбасы чуть потоньше, и подвинул ко мне круглую пластиковую чашку с маслом с надписью «Rama».

– Чё почём? – спросил Шустрый с набитым ртом.

Он взял две печенюшки из вазы, намазал одну «Рамой», и сверху прикрыл другой.

– Да хочу всех пацанов повидать, – сказал я. – А то чего-то держимся по отдельности. Надо это менять.

– О, ништяк, давно пора. А то Халяву лет сто не видел, – Шустрый засмеялся. – Помнишь, как он тогда с ремнём за мной бегал?

– Ночью снилось. И этот ещё снился, «журналист» тот.

– А, не напоминай, – он махнул рукой. – А я тут утром вспоминал, как Шопен за супом ходил. Думаешь, чё его Баландой поначалу в учебке звали? Тебя же не было тогда.

– Да, приболел. Вот всё хотел спросить…

Я оживился сам, чувствуя, как во время этого разговора возвращаются воспоминания, будто и не прошло тридцать лет. И воспоминания такие, какие приятно вспоминать многие годы спустя, и обсуждать за столом.

– Да тогда помнишь, нам вместо тарелок дали миски металлические? – спросил Шустрый. – Тонкие такие ещё были, вилкой проткнуть можно. Гнулись только в путь.

– Помню.

– Вот, налили в них суп, пар валит вообще, – с жаром продолжал он. – Я их осторожно брал, через рукав, чтобы не обжечься. А тут Шопен прибежал, видит – суп стоит, полная миска. И такой: супчик-голубчик!

Боря сделал паузу, хитро смотря на меня.

– И как схватит эту миску двумя руками! – он протянул руки, изображая, как что-то берёт. – Она горячая, он руки ошпарил, миску уронил, сам облился и как давай орать: ё***ая баланда!

– Борька! – выкрикнула его мать из комнаты. – Хватит матюгаться!

– Вот даже не знал, – я усмехнулся.

– Кадр, конечно, он, – Шустрый откусил кусок хлеба. – Надо сходить к нему, пока он последние штаны не отдал.

– А ты к какой девчонке вчера ходил? – спросил я.

Пока к делу не переходил, да и нечего пока конкретно обсуждать. Просто болтали. Ощущение, будто не видел друга много лет и снова встретил. Поначалу идёт неловкость, он кажется чужим человеком. Но через какое-то время барьер тает, и ты понимаешь, что это тот самый друг, что и раньше, просто повзрослевший.

Само собой, так бывает не со всеми. Но тут иное дело. Для парней-то не было такого перерыва. Это для меня он длился почти тридцать лет. А для них ничего не изменилось.

– Да ну её, – Шустрый отмахнулся. – Ей кто-то наговорил, что у нас крыша едет после войны, и нельзя с нами встречаться. Мол, бухать буду – захлестну. С бандитами не боится ходить, а вот со мной опасно, типа.

– Это она так сказала?

– Ага. Через маму, сама даже не вышла, – парень помрачнел. – А я её даже пальцем не тронул, даже Витьке Кривому по рогам настучал, когда он ей проходу не давал. Вот так-то. И на железку не берут по зрению. В армию-то годен, в Чечню – пожалуйста, езжай! Вот тебе автомат, воюй. А вот работать взять – хрен на рыло! Не подхожу. Надо ещё с Газоном поговорить, а то бабла-то нет совсем. Надо… – он открыл рот. – Ща, погоди… ща… А-ап-ап-ап… апчх**! – нецензурно чихнул Шустрый.

– Борька! – снова выкрикнула его мать, но недоговорила – раздался звонок в дверь.

– Погоди, – сказал я, раз разговор зашёл про бандитов, чтобы он об этом не думал. – Есть у меня мысли, но надо всех собрать. Надо…

– Борька, – к нам заглянула его мать. – Это к тебе…

Этого человека я не знал, Шустрый тоже явно видел его впервые. На кухню вошёл мужик лет сорока, с синими от частого бритья щеками, в зелёной военной форме с погонами майора. Фуражку он держал под мышкой, в левой руке нёс кожаную папку с замком-молнией.

– Ну, здравствуйте, ребята, – насмешливо произнёс мужик. – Это ты Борис Шустов?

– А кто спрашивает? – Шустрый нахмурил брови.

– Майор Ерёмин, следователь военной прокуратуры, – представился офицер. Документы не показал.

– Мы так-то уж дембельнулись недавно, – сказал я. – Уже не военные.

– А это неважно, – майор подошёл ближе к столу. – Дело было в 95-м, вы тогда ещё служили, когда всё случилось. И раз случившееся могло быть совершено военнослужащим, подключаемся мы – военная прокуратура. Поэтому и опрашиваю.

– И что случилось? – спросил я, кивнув Шустрому, чтобы молчал.

– Короче, – он посмотрел на часы. – Много времени нет, поэтому и сам хожу, повесткой некогда вызывать. Международный скандал тут нарисовался, вот и приехал в командировочку. Я расследую дело об убийстве журналиста, гражданина Великобритании, уроженца Латвии. Пропал он без вести в Грозном второго февраля 1995 года, в районе, который был под контролем вашего батальона, где проводил репортаж. Скорее всего, убит. И мне бы хотелось знать детали. Что видели, что слышали, всё пригодится. В Грозный уже уехать не получится, сами понимаете.

Я пихнул ногой Шустрого под столом, а военный следователь достал из кожаной папки фото от «полароида».

Вот уже знал, кто там будет. Так и вышло. На снимке тот самый снайпер, якобы «журналист», который приехал в Чечню, вот только совсем не для репортажей.

Он приехал убивать из своей навороченной снайперской винтовки. За деньги или за идею – неважно. Стрелять он умел, замочил многих.

Не из-за этого ли тогда сел Шустрый? Может, он тогда взял вину на себя за всех?

Надо выяснять, каким образом следак дошёл до нас, что выяснил, и решить, как отбиваться.

Глава 4

– Видел такого? – спросил следак, внимательно глядя на Шустрого.

Снимок взял я и присмотрелся к мужику в костюме. Здесь он выглядит важно, в рубашке, с фотокамерой на груди и значком «Press», который болтался на синем шнурке. Тот самый, видать, значок, который он нам показывал.

– А должен? – я перевернул снимок и прочитал, что написано сзади.

«Янис Плаудис». Нам он не представлялся и вообще пытался строить из себя русского, тем более, акцент у него был не особо сильный, хоть и заметный, говорил на русском он отлично. Но когда случайно произнёс, что латыш, Самовар сразу спросил: «Латышский стрелок?»

В шутку, конечно, но нам вдруг стало не смешно, мы переглянулись и решили проверить ту сумку. Ну а дальше – дело техники. Если бы не это – стрелял бы он нас дальше.

И всё же, как следак на нас вышел? Левых рядом тогда не было, только наш взвод, а в живых из него остались только мы всемером из Тихоборска. Да, кто-то из погибших мог сказать, что нашли снайпера, а он выпрыгнул с гранатой из окна, как тогда было принято говорить в таких случаях. Ещё кто-то мог это увидеть или найти тело.

Но тут ключевое – докажи. Если будем сами стоять на своём, уедет следователь с пустыми руками. Иначе будет так, будто тот снайпер достал нас из могилы.

Поэтому надо делать так, как договорились тогда – не видели, не слышали, не знаем. Если сочинять – подловит на неточностях, вдруг кто сказал про гранату.

– А ты-то почему отвечаешь? – Ерёмин посмотрел на меня исподлобья.

– А что, мои показания не нужны? – я усмехнулся. – Я в твоём списке разве не значусь? Ну проверь – Старицкий.

Всё равно бы он ко мне пришёл, а я не хочу, чтобы он беспокоил отца. Следак нахмурился, но полез в записную книжку, а я зыркнул в сторону опавшего Шустрого.

Лишь бы ничего не сказанул. Должен понимать, чем это чревато.

Потому что, если это всплывёт, нам никогда не поверят.

– А, Старицкий, я к тебе после хотел идти, – Ерёмин засмеялся. – Ну, значит, не придётся тащиться к тебе. Остальных, может, выдернете ко мне? Ваш взвод, ну и кто с других подразделений служил и здесь живёт.

– Мы всех и не знаем, – я передал снимок Шустрому. – В курсе только, что в десанте был парень из параллельного класса, но он погиб. И ещё в пятой роте был мой сосед, но он раньше вернулся, по ранению.

– Самострел? – следак хитро посмотрел на меня.

– А мне-то откуда знать? Там пули отовсюду летели.

Вообще-то да, тот тип сам стрелял себе в ногу, чтобы его комиссовали, и это обсуждали, потому что он стрельнул не туда, куда нужно. Не суть, пусть следак сам выясняет.

– Других не знаем, там не пересекались, – продолжил я. – Так-то много кто возвращался.

– Ну, вообще-то, да, вы же махра, пехота, а остальные здесь из других родов войск, – следак посмотрел на Шустрого. – Ну? А ты видел?

– Не видел, – Шустрый вернул снимок на стол.

– Вообще, никаких иностранцев не видали? – Ерёмин закинул фотку в кожаную папку.

– Видали. Комиссии ОБСЕ постоянно крутились, – сказал я. – Там какие-то французы сидели, платочками носы закрывали. И немец был, он с нами сигаретами делился.

– Негры ещё были у дудаевцев, – вспомнил Шустрый. – Ходили с автоматами. Но это наёмники, типа, им баксами платили. Арабы были всякие, ещё какие-то афганцы приехали. Туда кто только не ездил.

– Много кто был, – подтвердил я. – А что этому журналисту дома не сиделось?

– Репортаж делал, – следователь достал пачку «Балканской звезды» из кармана и посмотрел на Шустрого. Тот кивнул и бросил ему коробок спичек. – О нарушении прав человека.

– Во как, – я хмыкнул. – Там много кто туда приезжал, расследовать это, чтобы потом по телевизору показать. Нарушение прав человека, говоришь? Вот только нас-то они за людей не считали, представь себе, майор.

– Там вообще история была – у меня тётка до войны в Грозном жила, – вспомнил Шустрый. – Квартиру продала за копейки, да и то сбежала до того, как заплатили, а то грозили убить. Сейчас в деревне живёт.

– И к чему это? – следак нахмурился и подкурил сигарету.

– Так пришла она в Москве в офис каких-то правозащитников, – он подумал и добавил с усмешкой: – левозащитников, в натуре. И типа, спрашивает, разве не полагается компенсация за это? В суд, может, подать, обещали же возместить. А те ей ответили – так это же вы на них напали, зачем вам помогать? Беженцам с Кавказа надо помогать, а не вам. Вот так-то. Будто тётка моя нападала. И будто она не беженец.

Шустрый нагло взял сигаретку из пачки следака.

Тот внимательно на нас посмотрел. Взгляд немного изменился, стал чуть спокойнее. Но всё же… что-то в нём было недоброе, хитрое, выпытывающее.

– Ну, слушайте, парни, – сказал Ерёмин спокойнее. – Давайте по чесноку. Ну, сами понимаете, спустили нам сверху разнарядку, собрали группу для расследования таких преступлений. Ну а типчик этот, – он ткнул пальцем в папку, – в Латвии при Союзе жил. Спортсмен, биатлонист, но свалил за бугор в Англию, когда сборная на соревнования выезжала. А сейчас модно стало приезжать оттуда и всех учить, как жить правильно.

– Вот по ящику показывают таких постоянно, – закивал Шустрый.

– Ну, убили его, это все понимают, – Ерёмин откинулся чуть назад, прислонившись спиной к стене. – Был я сам в Грозном весной, ещё там когда наши стояли, поспрашивал. Потом, когда вывод войск был, не до этого стало, а сейчас снова вспомнили. Но тут уж поймите, работать надо.

– Кто же спорит, – произнёс я, изучая его.

– Тут же, понимаете, никого за это подтягивать не будут, война же всё-таки шла. Может, его шальной пулей задело или осколком? Или вообще боевики расстреляли. Никто же вас не винит. Но знать надо. Может, он вообще шпионил? Тогда даже награду дадут, что такого шпиона замочили. Я же знаю, пацаны, через что вы там прошли. Сам в командировки ездил, пару раз обстреляли. И вот, вы вернулись, молодые, здоровые, вся жизнь впереди.

Ерёмин заулыбался.

– А что там было – там и осталось. Просто, чтобы совесть очистить, чтобы родственники уже похоронили его и успокоились. Ну, намекните, где там трупак его может лежать, я отпишу, что убит боевиками, и забудем на этом. Пусть англичане сами потом с Ичкерией договариваются, раз вась-вась друг с другом, чтобы тело им вернули. А я уже домой, наконец, уеду.

Говорил он так складно, спокойно, на равных, без напора, как было поначалу. Как хороший приятель, который хочет помочь.

И я бы купился, будь мне двадцать лет.

Но не сейчас.

Сейчас-то я вижу, чего он добивается – чтобы раскололились. Я наклонился вперёд и ощутимо ткнул Шустрого ногой под столом, чтобы молчал. А то по лицу видно, что он поверил и был готов сказать.

– Если бы знали – подсказали, товарищ майор, – произнёс я таким же доверительным голосом. – Но пойми – война там шла, мёртвых там немерено было. Даже те, кто Афган прошёл, охренели. И рассматривать, кто там валяется, нам было некогда. Самим бы выжить.

– Ладно, – следак полез в карман и достал пейджер, чтобы проверить сообщение. – Если что – вызову повесткой, под протокол показания дадите, – он поднялся.

– Не вопрос, – я кивнул.

Но ведь этот следователь обойдёт всех. Царевич не сдаст, Газон тем более, ну а Самовар достаточно умный, чтобы распознать такую манипуляцию. А вот Шопена или Халяву следак разговорить может.

В любом случае, я хотел всех повидать, вот и это повод хороший.

– А чё ты так, Старый, всполошился? – Шустрый потёр ногу под столом. – Пинаешься ещё.

– Да ты будто сказать ему хотел. Ты пойми, Шустрый, это он хитрил, чтобы ты сказал. Думаешь, есть им дело, снайпер он или нет? Им сверху спустили, вот и будут действовать, лишь бы крайнего найти. А за что этого «журналиста» порешили – ему вообще до лампочки. А даже если и нет – до лампочки прокурору будет и судье за компанию. Молчать надо, Борька.

– Ну, лады, – Шустрый замолчал, глядя на календарь, висящий на холодильнике. – Мляха, надо пацанов предупредить. А то разведёт, признаются.

– Да. Будем разбираться. Пошли, чего сидеть.

* * *

В городе не так много участников той войны. Всех мы не знаем, и, быть может, следак решит поговорить со всеми, раз уж приехал. И он точно подключит местных оперов, у военного следака есть такое право.

Но пусть говорит, а мы придумаем, что с этим делать.

Мы разделились. Шопена в общаге я не застал, Шустрый приходил к Самовару, но квартира была пуста, а соседи сказали, что его увезли в больницу. Зато я дозвонился до Царевича и Газона, предложил вечером пересечься, обсудить ситуацию. Ну а где жил Халява, мы не знали, но явно не с отцом.

Пока ездил, осмотрел город, нашёл свою старую школу по памяти, рынок, где кипела жизнь, увидел возводимый торговый центр неподалёку от железнодорожного общежития, и вокзал, от которого я вчера уехал. Днём потеплело, вчерашний снег размело ветром, можно было даже расстегнуть куртку.

Да, это тот самый город девяностых, из которого я уезжал. Ничего не изменилось, да и измениться не могло, я же не был здесь с 96-го сам. Но всё равно, всё вокруг выглядит в новинку, ведь другие-то города за столько лет менялись, и я к этим изменениям привык.

Здесь нет полчищ самокатов и курьеров, машинами такси управляют бомбилы или небольшие конторки, а не одна огромная фирма, работающая по всей стране.

Повсюду обменные пункты и менялы, особенно в центре. У меня картонная табличка с сегодняшним курсом валют – пять с половиной тысяч за доллар. Но здесь все цены в тысячах, деноминации ещё не было. Так что доллары надо будет брать, пока дёшево.

Заметил, что ещё нет киосков с шаурмой, но много других киосков, где можно купить шоколадку, жвачку с вкладышем или пивко. Вообще нет супермаркетов и минимаркетов, ещё не распробовали такой формат, и нужно по старинке просить продавщицу, чтобы принесла и взвесила. Много магазинов с бухлом, и многое из этого – контрафакт, который разливали по бутылкам в разных подвалах.

Машины – старые советские, новенькие «восьмёрки» и «девятки», достаточно много иномарок, среди которых доминируют японские праворульки и побитые европейки. Хотя я пару раз видел БМВ и даже «Мерс», наверняка или бандиты, или богатые коммерсанты.

Если честно, местную братву я знал не особо. Слышал какие-то имена, но никогда с ними не пересекался.

Непривычно пока здесь, но долго привыкать не придётся. Я же когда-то жил в этом времени, освоюсь быстро. Просто надо привыкнуть, что сейчас ничего не купишь с карточки. У нас и банкомат-то всего один или два в городе, нужно носить наличные. И покупать всё нужно будет по старинке, в магазине, а не в интернете, хотя что-то редкое можно выписать по почте.

Ещё одна проблема – мобильная связь очень дорогая, и сами трубки стоят от тысячи баксов, ещё и тарифы грабительские, с посекундной тарификацией. Нужно заранее обговаривать, где и когда ты будешь, чтобы не разминуться.

Надо будет купить всем хотя бы пейджеры. И жетонов нужно будет набрать для таксофонов – телефонов-автоматов в городе много, и не все работают через специальные карточки. Связь между нами важна.

* * *

Царевич пришёл к нам сразу после работы, в центр города, как мы и договорились.

– Надо к Халяве зайти, – сказал я, пожимая ему руку. Осторожно, а то мизинец правой перебинтован. – Знаешь, где его искать?

– Сейчас ещё рано, сам понимаешь. Похавать пока можно, – Царевич показал в сторону и поправил красный вязаный шарф под курткой. – Там столовка хорошая, недорогая.

Мы встретились на городской площади, недалеко от памятника Ленину. Указывал Ильич прямо на здание городской администрации, рядом с которой стояли дорогие джипы и прочие иномарки.

С другой стороны была почта и переговорный пункт, ещё дальше располагался Тихоборский ГОВД, рядом с которым стояли серые «уазики» и «жиги» с надписью «Милиция». Один экипаж только что приехал, два ППСника тащили в здание сопротивляющегося мужика, который громко что-то орал пьяным голосом.

Мимо нас прошла толпа школьников, сейчас как раз закончилась вторая смена в ближайшей школе. У одного на ранце был Король Лев и надпись «Dino», у пары человек – чёрные пакеты с книжками, а толстый пацан с красными щеками нёс старый советский дипломат.

Мы зашли в небольшую столовку, где стояли столы, покрытые липкими скатертями. Помещение просторное, а в центре пусто, чтобы вечером можно было устраивать танцы. На отдельном столике стоял двухкассетный магнитофон, из которого Буйнов пел песню про московский пустой бамбук.

– Вот как Аверин и говорил, – заметил Царевич, когда выслушал рассказ про следователя.

Мы особо не шиковали, купили несколько пирожков с капустой, по тарелке гречки с котлеткой и компот. Было ещё картофельное пюре, но его брать опасно – там часто было вчерашнее или позавчерашнее. Котлетки оказались ничего, правда, риса и хлеба в них было не меньше, чем мяса. Зато компот отличный.

– Если он ничего не найдёт, – тихо сказал я, – придётся ему уезжать.

– Но вообще… – Руслан покачал головой. – Вот тот гад снайперил, пацанов убивал, а виноваты мы можем оказаться. Вот как так?

– Вот и надо отбиваться, Руся, – я посмотрел на парней. – Ещё увидите, пацаны, справимся. Но надо всех собрать и понять, что дальше.

Мы закончили ужин, вышли на улицу и отправились туда, где можно найти Халяву. Темнело, стало холоднее, но несмотря на это в одном дворе пацаны играли в футбол. От очередного удара мяч полетел в нашу сторону.

– Ща! – Царевич оживился и побежал наперехват.

Бац! Мяч от удара ногой полетел, но не назад на поле, а наискосок, совсем не в ту сторону.

– Тьфу ты, блин! – Царевич хлопнул себя по бедру. – Это ж надо было так опрофаниться.

– Ну всё, Царёк, – Шустрый покачал головой. – Это залёт, тебя все дворовые пацаны теперь засмеют. Придётся тебе из города уезжать, чтобы не позориться.

– Да иди ты, Борька, – Руслан отмахнулся. – Достал. Чё не застёгнутый опять? Простынешь.

– Ну ты как мамка моя стал, – пробурчал Боря, застёгивая дублёнку.

Шли дальше, компанией, поэтому нас не задевали, но многие внимательно нас осматривали. Центр города достаточно криминальный, особенно в вечернее время, поэтому группки молодёжи всегда шли толпой. До одиночек могли докопаться.

Ну а впереди было одно из модных мест Тихоборска – ночной клуб «Сибиряк». Ну, ночной клуб – сказано громко, по факту это был бывший дом культуры, который раньше держал химкомбинат, но потом избавился от ненужного актива. Теперь в этих просторных помещениях устраивали танцы и пили, как не в себя.

Здесь часто бывали коммерсанты и братки, которые искали, кого можно снять на ночь, но совсем авторитеты сюда не ходили. Ну и местная золотая молодёжь иногда бывала здесь, хотя развлечений для них было предостаточно: в городе были дорогие рестораны и кабаки, ну и казино, правда, неофициальное.

Ну и сюда заглядывал Слава Халява, Владислав Бакунин, один.

Казалось бы, что у сына директора крупного химкомбината, у богатого мажора, которому с детства ни в чём не отказывали, может быть общего с простыми ребятами?

Мы с Царевичем родились в рабочих семьях, Шопен рос в детдоме, Шустрый и Газон – в колхозе и до армии жили в сельской местности.

А отец Халявы и в советское время был директором химкомбината, и в новое время тоже не потерялся, умудрившись в приватизацию оставить предприятие за собой.

Слава снимал все сливки от такого положения: в советское время отдыхал в лучших пионерских лагерях, а в начале 90-х, когда стал постарше, тусил в Москве и часто выезжал за бугор. Жил, ни в чём себе не отказывая.

Вот чего его прозвали Халявой – всё ему в жизни доставалось на халяву, от отца.

Отец пытался дать ему образование, потом пытался затащить его в бизнес, но Слава познакомился с каким-то мошенником на пьянке и чуть не пролюбил кусок бизнеса отца.

Вот батя Славика психанул и решил отправить отпрыска в армию, думая, что хоть там он чему-то научится и станет серьёзнее.

Не знал батя Славы, что будет война, и Халява поедет прямиком туда. Уже в январе 95-го, когда до Бакунина-старшего дошли новости, куда действительно попал его сын, он, конечно, попытался его вытащить. Но тут уже сработали его недруги, мешали, требовали отдать часть предприятия за это.

Но у Халявы оказался какой-то внутренний стержень, что остальным казалось невозможным. В начале он выглядел как хлюпик, который вот-вот расплачется, и когда были в учебке, он не блистал. Когда нас вводили в Грозный, многие думали, что он сломается сразу, в первый же день. Но нет, он это пережил. Другие ломались, а он выдержал.

А когда у отца, наконец, появилась возможность перевести сына, то тут… Слава отказался и честно провёл с нами остаток времени до самого дембеля.

Не хотел нас бросать, посчитав это предательством, и сделал всё, чтобы остаться. К тому времени он прикипел к нам, и, несмотря на свой временами очень сложный характер, стал полноценным участником нашей команды.

Да, мы все были разными, и в обычной жизни никогда бы не пересеклись. Но так уж вышло, что судьба нас свела тогда. И вернула меня сюда, чтобы и дальше всё так и оставалось.

Мне до сих пор снится, как Слава Халява тащил меня раненого на себе, в полной выкладке. Зубами скрипел, стонал от досады, но тащил через позиции врага. Иногда мы залегали, когда видели «духов». У него была возможность убежать, бросив меня, но он лежал рядом и ждал.

Благодаря ему я не потерял ногу, ведь он доставил меня к своим вовремя.

Разве это не стоит благодарности и помощи в ответ? Как по мне – стоит.

Уже совсем стемнело, когда мы подошли туда. Басы из клуба слышны издалека. У входа стояли машины, включая чёрный БМВ, на который с удивлением осматривались завсегдатаи. У входа курила толпа, доносился смех, кто-то на кого-то бычил, требовал «пояснить за базар».

Это всё молодёжь, наши ровесники, но я не чувствовал, что с ними на одной волне, даже тогда, когда мне было двадцать, ну и парни тоже. В какой-то момент казалось, будто мы вернулись совсем в другой мир, куда нас не звали.

Но зачем нас звать, мы и сами идём куда надо.

Вошли внутрь, и от шума чуть не оглохли. Хотя это ещё фойе, а не зал.

– Ай-яй-яй, Коко Джамбо, ай-яй-яй, – гремело откуда-то впереди.

Внутри пьяные. Кто-то до кого-то докапывался, девушки смеялись над сальными шутками парней. Какого-то пьяного мужика с разбитым носом выкидывала охрана. Его выпихнули на улицу, швырнув в спину куртку. Другой, ещё более пьяный, пытался драться, размахивая кулачками, но споткнулся и растянулся на полу, после чего выбросили и его.

– А весело здесь, – протянул Шустрый, разглядывая всё.

– Давай быстрее, – подпихнул его Царевич. – Мне завтра в ночь выходить, поспать надо хорошо успеть.

– Будто ты на работе всю ночь работаешь, а не дрыхнешь.

Мы дошли до гардероба, обычного, не изменившегося с советского времени. Сдали куртки бабушке в очках, которая невозмутимо читала книжку, несмотря на грохот. Я присмотрелся: «Горе от ума» Грибоедова.

Шустрый догадался надеть вместо тельняшки рубаху, Царевич всегда в ней ходил, когда не на работе. На мне только спортивный костюм, но это никого не смущало, все так ходили. Мы трезвые, охранники пропустили нас без вопросов.

А внутри столпотворение. Музыка ревела на всю катушку, толпа прыгала в ритм, хотя не все попадали. У барных стоек не протолкнуться, народ пил, как в последний раз.

– Итс э бьютифул лайф, о, о-о-о! – раздавалась музыка из колонок.

Диджей что-то нажимал на пульте, кто-то восторженно орал недалеко от меня. Под ногами катались пивные бутылки, кто-то разлил пиво. Стробоскопы с потолка светили в глаза. Пьяный парень на спор собирался выпить «Чёрной смерти» – водки в алюминиевой банке, на которой был нарисован череп.

– А чё, может, Халява подождёт? – спросил Шустрый, с усмешкой оглядываясь. – А мы тут позависаем, а? Смотри, какие девочки там сидят. Ты смотри, Старый! Руся, смотри, подмигивает…

– Успеешь оторваться, – сказал я. – Погнали.

Нам нужен второй зал, где стояла ещё охрана, не пуская посторонних. Танцпол находился в актовом зале, а вот этот закуток для особых гостей был на возвышенности, где раньше была сцена. Там были диваны, столики, за ними сидели девушки в платьях с блёстками и открытой спиной и мужики в костюмах, серьёзные, со стриженными под машинку головами, и золотыми цепями на шеях.

А за одним диваном собралась толпа каких-то мутных парней, которые дымили чем-то подозрительным.

– Куда? – путь мне преградил широкий бритоголовый охранник в чёрном костюме и с акустическим звуководом в ухе, скрученным, как провод от телефонной трубки.

– Поговорить с одним человеком. Со Славой Бакуниным.

– Отойди! – раздался окрик, и мы его услышали, несмотря на шум. – Ко мне это.

Я увидел, кто это кричал.

Вот и он, человек, который спас мне жизнь, хотя мог убежать. Ну а мне надо понять, как он тогда потерял свою, и вернуть ему должок.

Охранник отошёл, а мы пошли поговорить со старым боевым товарищем.

Казалось бы, что общего может быть у сына директора крупного химкомбината с простыми ребятами из рабочих семей?

Да почти ничего общего. Суть-то совсем не в этом. Он уже доказал, что за любым из нас пойдёт даже в ад. А наша задача – вытащить его, пока он сам не попал в свой собственный ад.

Глава 5

* * *

– Старый, там «духи»! – Слава Халява резко дёрнулся назад и прижался к стене, а после наклонился и начал шарить по мне. – Тише… У тебя же где-то был ещё рожок?

– Бери, – прохрипел я, подавая ему запасной магазин от калаша.

Но было поздно. Нас засекли. Это укрытие за углом полуразрушенной булочной особо не помогало.

– Стой, стрелять буду! – тонким голоском вскрикнул Слава.

Но нас окружили быстро. Один бородач в камуфляже заломил Халяве руку, второй отобрал автомат, а третий склонился надо мной и присмотрелся к ране.

– Я тэбе постреляю, – один из них, с сильным кавказским акцентом, погрозил Славке кулаком. – Я тэбе постреляю! Умник нашёлся! Стрелок хренов! Глаза разуй, в кого ты стрэлять хочэшь!

– Потащили, – двое других взяли меня и куда-то понесли на бушлате.

Я только смотрел назад и видел глаза Халявы, который был удивлён не меньше меня. Автомат ему вернули, только без магазина. Убивать нас почему-то никто не собирался.

* * *

Тогда мы подумали, что всё, пришёл конец, но нам крепко повезло – мы наткнулись на чеченский ОМОН. Они воевали на нашей стороне против дудаевцев и помогли сразу без лишних вопросов.

Это будто бы было целую жизнь назад. Впрочем, для меня это и было целой жизнью, а для пацанов прошло совсем немного времени.

Я вспомнил тот день сразу, едва только увидел, кто там развалился на диванчике. Халява – самый высокий в банде, «длиннопетельный», как его часто называл Шустрый.

Модная причёска, клубная рубашка, джинсы ценой в среднюю зарплату по городу – типичный мажор из столицы, который с недовольным видом пришёл в провинциальный клуб. На лице большие тёмные зеркальные очки – Халява скрывал маленький шрам под левым глазом.

Вообще, он пытался скрывать многое, но мне одного взгляда хватило, чтобы понять, что это не работает. Такое не спрятать, это видно по окружающим его людям. Но всё же компашка вокруг него собралась не самая приятная.

– А мы тогда с Еленой были в прошлом году на Патрика-ах, – странно тянул гласные сидящий на одном диване со Славой Халявой модный типчик. – Там есть местечко-о, где мы тогда-а…

– Сдрисни отсюда, Юрчик, – бросил Халява пьяным голосом, и типчик поспешно ушёл, боязливо оборачиваясь.

– Чё, с московскими гостями зависаешь, Халявушка? – Шустрый усмехнулся.

Мы пробрались через толпу молодёжи, которая пила разноцветные коктейли. Здесь стояло несколько диванчиков, где собралась компашка модников. И сразу бросилось в глаза, как основная масса парней и девушек держит дистанцию от того места, где засел Халява.

– А тебе чё надо? – Халява поднял голову на Шустрого.

– А слышал анекдот про мастера педикюра? – не уступал Шустрый.

– Привет, Слав, – сказал я, подходя ближе.

– О, не уехал, Старый? – Халява с трудом поднялся. – А чё такое?

Я пожал ему руку, он плюхнулся на место, я сел рядом. На столике передо мной стояло несколько бутылочек маленького объёма с дорогим забугорным пивом, и одна бутылка шампанского, которую до сих пор не открыли. В большой пепельнице дымили кучка сигаретных окурков и один сигарный, истлевший целиком, судя по нетронутому толстому столбику пепла.

– Поговорить с тобой хочу, Славка, – я сунул ему деньги, которые он мне передал. – Вот, вернуть пришёл. Благодарю, но не пригодилось.

– А я уж забыл, – Халява небрежно бросил их на стол. – И чё поговорить хотел?

– Когда трезвым бываешь?

– А никогда, – он усмехнулся и посмотрел в сторону. – О, Царевич! Ты же по клубам не ходишь. Тоже за компашку припёрся?

– Припёрся, – передразнил хмурый Царевич, подходя ближе. – Кто бы говорил. На тебя поглядеть пришёл. Харэ уже, Слава, завязывай бухать, смотреть неприятно.

– Ты как всегда, – Халява отмахнулся. – Вместо отца и матери всем.

– Халява, а познакомишь с девчонками? – Шустрый пялился на соседний диванчик.

– Тебя? – Слава скривился. – Ты же дерёвня, Шустрый, колхозник. Они с такими не знакомятся.

Впрочем, Шустрый даже виду не подал, что огорчился.

Халява снял тёмные очки. Сразу стал заметен шрам под одним глазом, но видно и плохо замазанный фингал под другим. Ещё и костяшки кулаков сбитые, дерётся, видать, часто. И я не удивлён.

– А чё тебя батя на операцию не отправит? – спросил Шустрый с усмешкой. – Кожу с жопы пересадят на морду, шрам уберут, и ходи дальше, жопомордый, хе.

– Чё сказал? – Халява повернулся к нему.

– Давай-ка спокойнее, – прервал его я. – Что-то ты опять со всеми полаяться хочешь, смотрю.

– А тебе что? – окрысился он уже на меня. – Сам свалить хотел, а тут…

– Сядь, – спокойно, но твёрдо произнёс я и надавил ему на плечо, чтобы не вставал. – Хорош на всех кидаться, Славка. Разговор у нас серьёзный, и не один. И никуда я сваливать больше не собираюсь. С вами остался. Будем вместе прорываться.

Халява шумно выдохнул через нос и полез за куревом, а после достал зажигалку из кармана. При этом на пол выпал брелок с ключами, и пьяный Слава никак не мог его подобрать. Я взял его сам.

– Ого, всё-то носишь, – я удивился. – Я уже забыл про него.

– Ношу, – он торопливо выхватил связку и убрал в карман.

Вместе с ключами болтался самодельный брелок, который когда-то сделал я сам и подарил ему в благодарность за то, что он меня тащил на себе. Брелок сделан из пули с приплюснутым кончиком, которая однажды попала в бронежилет Халявы.

Нам тогда как раз выдали броники, почти все без бронепластин, которые давным-давно разворовали, но Халяве повезло, попался целый, в комплекте, он и задержал шальную пулю. Вот из этой пули я тогда сделал брелок.

Я иногда собирал такие безделушки парням за сигареты или банку тушёнки. Некоторые даже думали, что такие пули спасают жизни. Говорили, что вот, мол, та самая пуля, которая должна меня убить, так что теперь не убьёт.

Правда, убивали не только пули.

Но Слава хоть и выделывался, пенился и будто пытался со всеми поссориться, до сих пор таскает с собой этот грубовато сделанный подарок на память.

– Какие планы, Халява? – спросил я, когда он успокоился и перестал на всех кидаться. – Что дальше хочешь сделать?

– Так чё, – он хмыкнул и щёлкнул ногтем по пивной бутылке. – Ща я ещё парочку раздавлю и пойду Ленке в сортире вдую. Вон, сидит, – Слава замер с поднятой рукой. – Блин, ушла куда-то. Тогда Катьке, рыжая… и она ушла, вот же блин. Знаешь, Старый, – он поднялся и покачнулся. – Я сюда оттянуться пришёл. Ща на танцполе кого-нибудь сниму, трахну, потом в кабак рвану. Ваще ноу проблем. Кайфую по жизни, пацаны.

Халява посмотрел в зал, сощурив глаза.

– Ноу проблем, – передразнил Царевич. – Посиди с пацанами хоть. Видно же, беспокоит тебя что-то. В последний раз только в армии вместе сидели всей толпой.

– Насиделся, – отрезал Халява. – Ладно, валить отсюда пора. Музон ещё старый, будто нового ничего нет. А это чё за…

Только что играл Доктор Албан, но его «Итс май лайф» внезапно стих, и вскоре заиграла другая музыка.

– Объявляю медленный танец, – не очень уверенно сказал диджей в микрофон, косясь на стоящих внизу посетителей, что только что заказали песню совсем не по тематике заведения.

– Я куплю тебе дом, – заиграла песня группы «Лесоповал», – у пруда, в Подмосковье…

Два бритоголовых парня в кожанках и спортивных штанах переглянулись и довольно закивали. Эта музыка нравилась им больше, чем забугорный евродэнс.

– Они чё там, охренели? – Халява перехватил бутылку. – Ща я им…

– Посиди, – я пихнул его назад на диван. – Из-за музыки с братками решил драться?

– А они меня бздят, – объявил он с пьяной улыбкой. – Думают, что я псих. А я кто? – парень усмехнулся.

– Сядь, – я усадил его, заметив, как его друзья-товарищи всё это время постепенно отходили подальше. – Нам поговорить надо.

Но они не уходят до конца. Ведь Халява – щедрый спонсор, вот и терпят его заскоки ради дорогой выпивки, клубов и прочего. И пусть все строят из себя богатеньких, сами за душой ничего не имеют.

Но видно, что они побаиваются его.

– Всё, сижу, – сдался он.

Слава послушался, сел и больше подняться не пытался. Царевич остался рядом с нами, только Шустрый, увидев, что Халява на месте и не собирается ни с кем драться, тут же отошёл на танцпол, чтобы пригласить какую-то девушку на танец. Вид у него стал очень довольный.

– Проблема, брат, – сказал я, наклонившись к Халяве. – Помнишь журналюгу? Которого Аверин допрашивал?

– Такое не забудешь, – он вытер нос. – Который улетел и даже не пообещал вернуться?

– К нам с Шустрым сегодня следак приходил, как раз по этому вопросу. Скорее всего, кто-то что-то видел или рассказал, до следака дошло, он и отрабатывает версию. Поэтому надо обсудить, что и как делать, чтобы не всплыло ничего.

– Да и пусть садит, – отмахнулся Халява. – Давно уже всё заманало. Вообще…

– А белый лебедь на пруду, – тем временем надрывались динамики, а песня становилась громче, – качает павшую звезду.

– Я вообще решил, что зимой…

Закончить фразу Славка не успел. Рефлексы у него сработали, да и у нас тоже. Сверху мы увидели, как один из тех типов в кожанках, что требовали сменить музыку, сначала начал грубо тянуть за собой девушку, которая танцевала с Шустрым. Тот вмешался, и это обозлило бандюков. Один толкнул Борьку, тот пихнул его в ответ, но тут же отхватил от второго.