Печать Иуды

Вы знаете, что можете уничтожить мир? Да-да. Вы. Именно вы! Зуб даю! И этим вы выше всех серафимов, херувимов, люциферов, или кто там есть, во Вселенной. Только вы и никто другой. Ну, допустим, еще с десяток человек, которым я по пьянке разболтал. И все! Не верите? Ха! Вы себе даже не представляете, как это просто… Я сейчас расскажу. Да, кстати. У вас есть зажигалка? Для того, чтобы это сделать, она вам понадобится.

Сперва была тьма. Потом… Щелчок выключателя – и появился свет. Очень светлая, почти белая комната. Стены как из пластика, местами мягко рассеивают, местами отражают. Окон нет. Перед нами человек. Его зовут Сергей. Он сидит на стуле лицом к нам. И сначала голова его опущена. Потом он поднимает ее. Напротив Сергея – невидимый нам некто. Он задает вопросы. Тихим, спокойным, беспристрастным голосом.

– Когда ты стал Иудой?

– Мне кажется, я был им всегда.

– Давай с самого начала.

– У нас был прекрасный двор. Пацаны, девчонки… Нас было человек пятнадцать. Мы жили очень дружно. Сначала играли в снежки. Затем в рыцарей и прекрасных дам. Потом… Начали грабить магазины.

– Кто научил вас этому?

– Мы считали себя взрослыми. А по нашему тогдашнему разумению – взрослые только и делают, что грабят магазины. Мы были дураки, и нам везло. Но как-то вдруг мы выросли.

– Я полагаю, тогда вы изменили свой взгляд на деятельность старшего поколения?

– Естественно!

– И чем же вы занялись, став, наконец, мудрее?

– Принялись грабить банки!

Сергей чуть помолчал.

– Но тут фортуна отвернулась от нас. Пересажали почти всех. Чудом уцелели я, Машка и еще пара-тройка ребят…

Огромное колесо обозрения крутится в ночи. Оно совсем пустое, только в одной кабинке горит свет. Там Сергей и Мария. Он показывает рукой на звезды. Они целуются. Где-то вдалеке, у края горизонта, занимается заря.

– Один из наших купил «чертово колесо». Днем он катал всех желающих за деньги, а ночью… Отдавал ключи мне. Я бежал за Машкой, врубал рубильник в щитовой и… Это были счастливые времена! Нам было хорошо вместе, и нас совсем-совсем не пугала высота. Все изменилось внезапно.

– Что произошло?

– Из каких-то дебрей малолетней тюрьмы возник ее брат. И начал наседать на меня с абсолютно идиотской идеей.

– Стоп! Магазины, банки… Зачем ты врешь? Расскажи мне о себе. Только серьезно.

Часть первая. Предательство

– Я Сергей Валерианович Воскобойников… Нет… Может быть, Сергей Самуилович Гром? Опять не то? Доподлинно известно – я Сергей. Вот и весь серьез. Родился… Родился.

Давайте я лучше расскажу вам про своего дядю. Классе в пятом я сломал ногу и лежал дома с лангетой на голени. И вдруг… К нам как снег на голову падают мой дядя со своим приятелем – силовым жонглером. Этот качок взял меня на руки, и мы втроем отправились… Куда бы вы думали? В бродячий цирк. Курсировали некогда такие. Они и сейчас есть – но все меньше. Уходит эпоха. Фуры с измученными животными, пьяненькие, не способные даже пугать клоуны, разборные прожектора и огромный, битый крысами и непогодой шатер на циклопических растяжках.

Мой дядя работал иллюзионистом в этом самом цирке. Демонстрировал публике ловкость рук. Вызывал добровольца на манеж, просил его снять часы, клал их в коробочку с выдвижной крышкой, делал над ней какие-то пасы руками. Потом вновь сдвигал крышку и показывал зрителям, чтобы те убедились, что часов в ней нет. Затем он пожимал плечами, говорил, что фокус не удался, и жестом отправлял бедолагу на свое место. Лишенные часов, безусловно, понимали, что это еще не конец, но вели себя по-разному. Некоторые безропотно ковыляли к своей скамейке, смущенно улыбаясь и потирая запястье. Некоторые продолжали стоять там, где стояли, хотя видели, что фокусник уже ушел и рабочие манежа начинают готовить следующий номер. Они багровели, сжимали кулаки и порой даже выкрикивали обидные ругательства в адрес администрации цирка, рабочих, фокусника и всех здесь присутствующих. Конечно же, в момент кульминации гражданского самовыражения обманутого в луче прожектора вновь появлялся дядя и торжественно указывал жертве иллюзии на какой-нибудь из его карманов. Из которого тот обескураженно выуживал свои часы, под всеобщий смех. Короче, в этом действе главным был не сам фокус, не ловкость рук, а тот, у кого умыкнули милый его сердцу аксессуар. Его реакция.

О, у них был в своем роде уникальный цирк! В нем выступали дрессированные морские котики. Их возили в гигантских ваннах, которые грузили в длиннющие фургоны. По ночам в одинокой тьме эти амфибии ледяных океанов вставали на передние ласты и, отливая глянцевой чернотой прорезиненной кожи, подняв морды в зенит, издавали тоскливые протяжные звуки – у-у-у!

Цирк уезжал, и они пропадали. Когда на полгода, когда на год. Чтобы однажды вернуться с рассветом. В то утро я сидел в широком васильковом кресле посреди пустого манежа, а дядя показывал фокусы. Круглая дыра в полюсе шатра пускала солнечные гало, и в сердце мальчишки навсегда вошло чудо. Я не забуду этот день никогда!

Я бредил фокусами. Дядя подарил мне книгу, называлась она, кажется, «Магия иллюзиона». Я зачитал ее до дыр. В полуночи, когда мать загоняла меня в постель, я с головой залезал под одеяло, включал фонарик и… Я считал карты, манипулировал платками, лентами, веревочками и монетами. В школе я был незаменим на всякого рода вечеринках. К восьмому классу я освоил множество фокусов, кроме одного…

Лишь одному фокусу я так и не научился – говорить «нет». Этот фокус так и не дался мне никогда. Я был безотказный малый. Со мной легко было спорить. Потому что я никогда не спорил, а сдавался сразу, хотя и держа порой некую фигу в кармане. Но на словах я был сама покладистость.

Помню, когда я в последний раз увидел дядю. В тот вечер он показал мне свой самый лучший фокус! Тогда он был уже безработным. Их бродячий цирк закрыли. Бог весть, что стало с теми ночными морскими котиками. Я боялся спросить дядю о них. Он снимал крохотную дачу под Москвой. Сидел в плетеном кресле, смотрел на желтые струны недалеких сосен и пил коньяк. Я навестил его. Высилось мягкое сухое лето. Он указал мне на кресло рядом.

– Кэп, я давно хотел тебя спросить, почему ты называешь фокусы гипотезами?

Я звал его Кэп, сокращенно от «Капитан», потому что во время своих выступлений он всегда надевал белую капитанскую фуражку с огромной кокардой. Он называл фокусы гипотезами. Я никогда не понимал этого.

– Хм… Знаешь, что в фокусе главное?

– Представление? Восторг публики?

– Это все сиюминутное. Но есть нечто, что остается со зрителем навсегда.

– И что это?

– Его предположение о том, как этот черт в звездчатой мантии такую штуку провернул.

Мы помолчали. А потом он спросил.

– Который час?

– Восемь… То есть двадцать ноль-ноль, – ответил я, памятуя, что во времени, как и во всем остальном, он любит точность.

Светило висело градусах в тридцати. Стоял вечер. Было тихо и тепло.

– В этот час еще только однажды солнца не будет для меня над горизонтом, – тихо промолвил он.

Ей-богу, я был заинтригован! Что бы это значило?

Тогда я разговаривал с ним в последний раз. Он умер осенью. Очень как-то буднично и мирно. Он лег спать, и во сне у него остановилось сердце. После похорон я пришел в этот домишко забрать по его завещанию кое-какие вещи. В первой же комнате на стене висел отрывной календарь, на странице что-то было обведено красным фломастером. Я посмотрел поближе. Это был день его смерти. На листке, как это часто бывает в отрывных календарях, обозначались с точностью до минуты времена восхода и захода солнца. Так вот – время захода солнца в этот день было двадцать ноль-ноль. Тут я вспомнил тот наш давешний летний разговор. Я до сих пор недоумеваю – как он это сделал? Каюсь, у меня до сих пор нет ни одной гипотезы! Воистину, он был великим фокусником!

Видите сами, у меня был хороший старт. О родителях своих я тоже ничего плохого сказать не могу – кроме одного. Они вложили в меня все, что могли. То есть – лепили по своему образу и подобию. И, следуя их мечте, я поступил учиться на эскулапа. Спасибо фокусам, память у меня была отменная. Я мог за ночь выучить наизусть анатомический атлас на латыни, но не мог заставить себя найти в этом смысл. К тому же я был патологически брезглив… Короче, из меда меня вскоре выперли, так как на первом курсе я пристрастился к морфину.

Так вылезла наружу моя истинная суть – бежать от действительности, по-страусиному прятать голову в песок… И вот с того самого времени, как мой кореш, лаборант Лизунов, вколол мне, лежащему на кушетке в ординаторской областной психушки, в которой я подрабатывал тогда санитаром, первые полтора куба. Да, вот с того самого момента и до… До того, как я, извиваясь саламандрой, скользил по заблеванной мною же чешуе ступенек реабилитационных отходняков, навалившись на хрупкие плечи Маши. И до того самого момента жизнь моя точь-в-точь напоминала ад. Были небольшие взлеты из темноты в темноту, но в основном…

Да, я помню один чудный сон, похожий на сказку. В котором я лицезрел бесконечную шахматную доску. Я передвигал по этой доске людей. Я знал о них все. А они даже не догадывались о моем существовании. Это были люди-фигуры разной силы и ценности. Я строил комбинации. Совершенные, как круги на воде. А потом неожиданно кидал сверху горсть серебряных монет, внося в строгую геометрию непредсказуемость и иллюзию… И даже тогда, когда поле сражения превращалось в подстилку блохастой собаки, – даже тогда я отчетливо видел все решения.

Много лет этот сон оставался самым ярким моим воспоминанием о том времени. В тяжелые минуты, когда было невмоготу настолько, что я готов был вмазаться хоть гуталином, воспоминание это грело меня. Благо доска та всегда под рукой. А люди? Люди же – вот они.

Впрочем, с тех пор, как я встретил Машу, в моей жизни установились совсем другие приоритеты. Как мы с ней познакомились? На суде. На котором судили сразу всех ее на тот момент здравствующих родственников, а она выступала всесокрушающим молотом правды. На вид молот этот был невесом и прекрасен!

И я там был. Вещал что-то, будучи свидетелем. Два обдолбанных софиста в качестве свидетелей – я и Лизунов – это, конечно, номер. И все же…

Дело было так. Ее младший брат с компанией себе подобных избили какого-то мужика. Началось следствие. А мы с Лизуновым держали небольшой гешефт – поддельные справки по дурке. Ее братана кто-то навел, ну он со страху к нам и обратился. Я, конечно, понимал, что при глубоком разбирательстве справка сия не прокатит, но для формального следствия могла свою роль сыграть. Сместить мальца с первых ролей. Но справка эта все же в дело попала. Мария узнала об этом и на суде, выступая как свидетель защиты, требовала признать ее недействительной, так как это все инсинуации против ее брата, который на самом деле прекрасный и притом совершенно вменяемый человек. Короче, бочка покатилась в нашу с Лизуновым сторону. Мы держались мертво, как пуговицы, прилипшие к жопе слона: ничего не знаем! В итоге мальца признали за свои поступки отвечающим, и он пошел паровозом, то есть главным фигурантом.

Суд закончился. Комната судебного заседания опустела. Остались только двое. Я и Маша. Она сидела на скамейке, опустив голову, и перебирала какие-то бумаги. Она перекладывала листик за листиком, делая вид, что внимательно рассматривает их.

Мне показалось, что она всхлипнула. Я встал и огляделся. Рядом со скамьей подсудимых стоял решетчатый куб. Клетка для особо опасных. Она была пуста и открыта. Кто-то опрометчиво посчитал, что особо опасных в данный момент здесь нет. А зря! Я забрался внутрь, закрыл за собой дверь, сел на прикрученный к полу табурет и взялся руками за прутья. Я думал, это рассмешит ее. Не тут-то было – она даже не оглянулась. Я тихонько позвал: «Маша!» Она повернула голову. Я понял, что ошибся. В выражении ее лица не предполагались всхлипы. Она смотрела спокойно и сурово. Я растерялся и не нашел ничего лучшего, чем спросить: «Ты помнишь меня?» Она поднялась, собрала свои бумаги в охапку. Отчеканила: «Нет». И вышла из комнаты.

Спустя какое-то время на моем телефоне раздался звонок. Я принял вызов. Это была она. Да-да. Я узнал бы ее голос из тысячи других. С той нашей встречи «за решеткой» прошло, кажется, две недели. Она тихо, но так же сурово, как тогда в суде, спросила: «Ты помнишь меня?» Я сказал «нет» и повесил трубку. Почему я так сделал? Просто испугался. Испугался, что она начнет давить на меня, высказывать какие-нибудь претензии… Мне казалось, что это поставит между нами нерушимую стену. А так… Была еще хоть какая-то надежда. К тому же я был занят. Я писал научную статью. Нет! Вы не ослышались – этот фармацевт-недоучка превознесся настолько, что… Это было мое глубокое наблюдение. Над некоторыми пациентами и над собой. Я писал о том, что алкоголики в критической стадии белой горячки видят кошмары, которые на самом деле не есть плод их воображения, а суть мир реальный. Скрытый от нас – но от этого еще более страшный. В нем есть свои законы, которые фундаментально прослеживаются из бреда в бред. Я их как раз и исследовал, утверждая, что если бы бред был субъективен, то никаких общих законов не проявлялось бы.

Следующая наша встреча была не сильно длиннее предыдущей. Случилась она на работе. Я зашел зачем-то в кабинет Лизунова, а там сидит она. В момент моего появления они замолчали. Поэтому я не слышал, о чем была их беседа. Ваш покорный слуга застыл на пороге. Лизунов решил проявить галантность и попытался представить нас. Он указал ей на меня: «Знакомьтесь – это Сергей! Впрочем…» Он, видимо, вспомнил суд: «Вы, наверное, помните друг друга?» На что мы хором ответили: «Нет!» Лизунов изумленно посмотрел на нас, а я шагнул в коридор и закрыл за собой дверь. Потом я спросил его, зачем она приходила. Он отвечал как-то туманно, дескать, это связано с ее братом. Меня обожгла ревнивая догадка – а вдруг у нее с Лизуновым роман. Я отбросил эту мысль, но и расспрашивать дальше не стал. Для моего ментального здоровья лучше было ничего такого о ней не знать.

Я покупал билет на электричку. Было начало мая. Безумствовала вокзальная сутолока, в которой похабник-ветерок гонялся за молодой обнаженной жарой. Все только начиналось. Омытые первой грозой асфальтовые просторы еще не успели заплевать прыщаводушные, одетые в вечные свои куртки из дерматина завсегдатаи местной юдоли прощаний. Я отошел от терминала, держа в одной руке билет, а в другой – толстый кожаный портфель… И тут увидел ее. Маша стояла в очереди. Она была одета в зеленое платье в белый горошек, а за спиной у нее висел зеленый рюкзачок с приколотой к лямке зеленой лягушкой. На деревянных ногах я подошел к ней.

– Привет!

Она посмотрела. И улыбнулась. Это было сказочно, прекрасно. Что-то скакнуло и ударило в мою грудную клетку изнутри. Это было так… Будто бы мы добрые старые друзья и не виделись целую жизнь.

Я вспоминаю то утро и… Это очень, очень странно, но мне всегда кажется, будто не было огромного вокзала. Будто бы не было толпы и суеты. А был длинный пустынный перрон. На котором только я и она. Вправо и влево рельсы, уходящие в бесконечность. Вокруг – смеющаяся от счастья молодая-премолодая зелень. Которой осенью, еще не родившейся, огненный шар, смотрящий сверху за природой, пообещал жизнь. И обещание свое сдержал! Ну как тут не смеяться от счастья? Миллионы крохотных листочков! И главное – все еще живы! Вы понимаете? Все! Еще! Живы!!!

Я вострил лыжи из города, чтобы посетить ту самую дядину дачу. Много лет я не был на ней. А тут вдруг что-то меня тюкнуло. Звонок хозяйке, и – о чудо! – домик свободен. Я заплатил с запасом, как сейчас помню, цена была какая-то смешная, кто позарится на эту рухлядь. Но не я! Я был воодушевлен. В портфеле лежали та самая книга, которую мне дядя подарил когда-то, и тот самый коньяк, который он любил.

Маша держала путь дальше. Километров за двести. В колонию, где чалился ее брат. Ему разрешили свидание. На несколько часов. А так как она была его единственной родней, то она и ехала.

Я выбросил свой билет и купил новый. На ее рейс. Так мы покатили вместе.

Это был маленький патриархальный город с древним кремлем, мостками через узенькую речушку и восхитительной радугой в полнеба. Мы переждали грозу под тонколистой ивой, которая от дождя совсем не спасала, а потом часа два бегали по магазинам, покупая все то, что обычно кладут в передачу. Она решительно не знала, что там должно быть, зато прекрасно знал я (достаточно вспомнить, где я работал). Мы сняли номер в старинной гостинице, и я отвез ее на такси к проходной колонии. Условились – она позвонит мне, и я ее заберу.

Я сидел в номере, смотрел на прозрачный сквер за окном, вдыхал запах нырнувшей в рыхлую землю тучи. И ждал звонка. Вместо звонка тихо открылась дверь, и в комнату вошла Маша. Я собрался было спросить, почему она так рано и почему не позвонила, но… Промолчал, улыбаясь. А она, как тень, скользнула на стул, стоявший в углу, и замерла, обняв колени руками.

Тут я увидел, что под левым глазом у нее внушительных размеров синяк. Меня прямо сорвало от окна к ее коленям.

– Что случилось?

Она молча смотрела на меня. В огромных глазах были… Я даже не знаю, как это описать – такие боль и отчаяние, такие… Отстраненные. Не простые, телесные, человеческие, а… Словно автоматной очередью нарисованные.

– Я понял. Это он ударил.

Я сел на пол рядом с ее стулом. У ее ног.

– Нет. Это случайно вышло. Я сама виновата. Я хотела ему объяснить, а… Он обиделся, пытался уйти. Я удерживала его за локоть. Он вырвался. Неосторожно взмахнул…

Все это из-за меня! Подумал я. Из-за той дурацкой справки. Я нащупал ее безвольно упавшую руку. Притянул ее пальцы к губам и поцеловал.

– Милая моя, мы с тобой созданы не для этого, для другого мира.

– Для какого?

– Для другого! Я… Я покажу тебе его.

В ее глазах мелькнула насмешка. Все-таки она была добрым лукавым чертенком.

– Сомневаюсь, что я хочу этот мир увидеть.

Я встал перед ней в полный рост и протянул ей открытые ладони.

– Держись за меня! С этой минуты я – сама надежность!

– Стоп! – она вскинула голову и прищурилась. – А мы носки в ящик положили?

– М-м-м… Вроде да. Я помню, в той галантерее, где перед входом лужа была – не пройти, с десяток купили. А почему ты спросила? Забыли? В ящике не оказалось?

Она пожала плечами. Что-то несказанно теплое разлилось в моем сердце. Носки! Это так просто. Я сел перед ней на корточки и почти затараторил.

– А ведь теперь у нас многое есть – ты, я, общая забота об Антоне… И носки! Это самое главное! Я вдруг почувствовал наш с тобой дом. Носки… Пусть пока не мои, но… Все же ведь впереди, правда?

– Правда! – тихо ответила она и погладила меня по голове.

– Пойдем поужинаем куда-нибудь?

– Куда я с таким пойду…

– Да… Я сейчас. Сбегаю, куплю что-нибудь.

До спинки кровати чуть доставал свет уличного фонаря. На столе стоял едва начатый коньяк. А мы так и пролежали всю ночь. Рядом, взявшись за руки. Один час сменял другой, а волшебство все не иссякало. Оно обрело свою ясную силу и даже плоть. Оно мерцало в темноте. Металось по комнате, словно оно в клетке, а мы не отпускаем. Пульсировало, отбрасывая отсветы на наши лица.

Но по приезду меня все же накрыло. Я наконец-то узнал, зачем она приходила к Лизунову. Она требовала от него прекратить незаконную продажу справок. Вот какой она была тогда – моя Машенька! Честной, бескомпромиссной! Лизунов, конечно же, пообещал. Но я жутко испугался! Испугался, что она узнает о моем участии в этом деле. Испугался, что мне все же придется сказать ей правду и она меня возненавидит. Короче, я ушел в клинч. Не отвечал на ее звонки, игнорировал смс. А что я мог ей сказать?

Но все же… Однажды я открыл глаза и увидел ее сидящей у изголовья кровати. В руке она держала бутылочку гранатового сока. Я смутно вспомнил, как в полубреду услышал звонок, как-то доковылял до двери, открыл. А потом – провал. Она протянула мне бутылочку.

– Пей!

– Господи, это же… Бесполезно!

Я давился, пил. Сок тек по моей шее. И внутри, и снаружи, словно венозная кровь. Я был весь в этом соке.

– Тебе нужна помощь. Одевайся, я… Где у тебя все?

– Нет. Нет! Я сам! Вот увидишь! Я сам! Только побудь со мной.

Она сидела рядом, держала меня за руку, а я в очередной раз проходил этот тошнотворный путь назад. Это было умирание наоборот. Смерть, вот уже неделю как поселившаяся во мне и не платящая аренду. Смерть, таращащая пустые глазницы и клянчащая свою копеечку на пропитание моего вечного умирания. Вот та самая смерть, страшно оборачиваясь в мою сторону на каждый мой стон, медленно собирала свои грязные вещи, разбросанные по углам моей темной души. По моей пергаментной коже, задевая волоски своим теплым ветерком, тихо-тихо ползла жизнь.

Когда мне стало чуть лучше, мы начали регулярно гулять по парку. Это был большой, местами почти дикий парк. И вот как то раз…

Было холодное раннее утро. Мы медленно брели. Я держал Машу за руку. И вдруг как-то резко потемнело. Потом пошел снег. Он падал отвесно и бесшумно огромными бесформенными хлопьями. Это в мае-то! Мы были изумлены. Он шел и шел, выбеляя уже окрепшую зелень травы. Ложился мелкими сугробчиками под бордюры аллей. Я выспренно взмахнул руками и взял ее за плечи. Легкость воскресшего тела тянула меня к небу.

– Теперь мы с тобой видели все!

– Да уж! Застать такой каприз природы…

– Нет! Я имею в виду… И листочки, и сугробы. И жизнь, и смерть. Но… Знаешь, что самое главное?

– Что?

– Мы видели это вместе!

День разгорался. Справа, со стороны солнца, шла плотная теплая стена. Снег стремительно таял. Машка лепила снежки и, смеясь, бросала в меня. А я даже нагнуться не мог. Просто вяло уворачивался.

На одном из деревьев сидели птички. Их была тьма-тьмущая. От их мельтешения гвалт стоял. Маша подошла поближе, протянула руку. И – о чудо! Одна птичка подлетела, вспорхнула крыльями, тормозя свой полет, почти перевернулась на спину, выставив вперед лапки, и вцепилась ими в Машкин палец. Она смотрела на меня. Ее лицо выражало неописуемый восторг. Птичка доверчиво пригнулась к ее ладони. А я вообще перестал понимать, в каком мире я нахожусь.

Так прошло пять лет.

Дальнейшее вы знаете – и чертово колесо, и Машкин брат, поднявшийся с малолетки.

Брата зовут Антон. Он откинулся и мыкается. На работу, по бакланско-тюремному прошлому, его не берут. А участковый, который осуществляет надзор за ним, все намекает на то, что бедолага – псих. И выходит по всему, что зря Машка старалась. Он живет теперь в квартире ее, царствие небесное, родителей. Она носит ему деньги и обеды в судке. Пару раз и я сподобился быть транспортером щей в его убогое жилище. Парень он душный, с ним вообще ни о чем говорить нельзя, если заискивающе не поддакивать. А он обо всем знает, по всякому поводу имеет свое уверенное суждение. Короче, если что поперек, у него прям забрало падает – форменная истерика: вы психом меня считаете, что ли? И так далее… Лично я не видел, но слышал – была пара случаев, когда он, отстаивая свое мнение, в споре хватался за нож…

Антону кто-то напел, видать, дружки его по отсидке, дескать, ограбить ювелирный салон – дело верное. Зашел, витрины разбил, брюлики в сидр покидал – и в шоколаде. Бог его весть, что еще они ему там нарисовали… Парень заряжен был по самые гланды. Такой уверенности в себе я даже в бульдозере не встречал. Так мстят всему миру! Или участковому… Но в этой башке торчала стена, двигающаяся поступательно. И стена эта снесет все разумные доводы, как ледник снес мамонтов с древнерусской равнины. Но на этот раз очень быстро.

В тот вечер…

Маша и Антон сидели за столом, а Сергей мотался по кухне туда-сюда, словно маятник. Уже все аргументы перебрал. И «ваша затея полный бред». И «такими делами занимаются исключительно гопники». А малец ни в какую. И самое поганое, Сергей это чувствовал: Машка хоть и молчит, а где-то на Антоновой стороне. Он посмотрел на Марию. Она на него… «Нет!» – сказал Сергей. «Добро! Не хочешь – отойди в сторону», – подвел итог ее брат.

Антон ушел, а Сергей зажег газ, поставил на плиту чайник, закурил и посмотрел на Машу.

– Нет… Ну это бред какой-то… Я на это не пойду! Скажи ему – мы на это не пойдем!

Маша сделалась твердая и холодная, будто ее в жидкий азот опустили. Глянула на Сергея таким взглядом, какого он отродясь не видывал, и отчеканила удар за ударом, будто стеклодув сбрасывает с полки бракованные бутыли одну за другой.

– Нам пора расстаться с тобой. Я думаю об этом… Давно. Эти. Отношения. Ранят. Меня.

Стеклянные шарики этих слов падали, больно щелкая об пол. Катались по нему от ножек стола к стенам и обратно. И остались с Сергеем на этом полу в этой кухне навсегда.

В Сергее поселилась сосущая пустота. С разбойничьим свистом она втягивала в себя все светлое и чистое, что было внутри него. Ему даже показалось, что от этого отрицательного давления лицо его сморщилось наподобие моченого яблока. Такой колотушки в грудной клетке он не испытывал никогда. Он сделал несколько шагов к входной двери. Если бы у него был автомобиль, он бегом бы сбежал к нему с восьмого этажа, сел бы за руль… Педаль до пола – и на встречку! Но автомобиля у него не было. Он вернулся на кухню и сел на табурет. Внутри басово пульсировало. Он не знал, что делать, куда смотреть. Не мог ни о чем думать, в конце концов. Маша подошла и погладила его по волосам. Он поднял голову.

Влюбленные с полуслова понимают друг другу. И, например, один простой взгляд может выразить больше, чем часовое препирательство подле семейного очага. Сергей посмотрел в глаза Маши и прочитал – нет, мгновенно осознал – следующее:

– Только моя вина в том, что он стал таким. И теперь я должна нести этот тяжкий крест. С нами или без нас – он все равно сделает это. Я слишком хорошо его знаю. Тут уж ничего не поделаешь. От нас ничего не зависит. Все, что мы можем, это быть с ним. Поддержать его. А там увидим – в горе это будет или в радости.

Быть может, она не вкладывала в свой молниеносный взгляд такой острый пафос, но смысл его был именно таким. И точка. И оставьте ненужные споры. Что тут поделать? Только развести руками и лечь спать.

Следующим утром он проснулся рано. Вышел из дому, пока Маша еще спала. И четыре часа бродил по городу. Ночные косматые джунгли, населенные кровожадными зверями, исчезли, и под рампой, предварительно съев яичницу и побрившись, расселся город. Он сидел в креслах авто, на сиденьях троллейбусов, на лавочках остановок. Девиз дня – идите вы к черту с вашим прямохождением! Сергей пренебрег девизом – он вышагивал секунды, отдаляющие ночь прошедшую и приближающие будущую. Если бросить ленивый взгляд из окна второго этажа змеящейся по вселенной электрички, можно увидеть – по насыпи стремительно чешет некий худощавый субъект. Он энергично размахивает руками, будто бы спорит с кем-то невидимым.

Так Сергей избавлялся от ненависти к высказанному слову. Так он набирался сил. Силы нужны были для того, чтобы отвесить щенку Антону подзатыльник, Машку погнать на кухню мыть посуду и, встав посреди комнаты, громогласно изречь: «Вы идиоты!» Он понимал: столь краткой речи недостаточно, но почему-то в дополнение к сему лаконичному монологу ничего не складывалось в слова. Его охватил страх. Он вдруг отчетливо осознал: какая-то безумная воронка затягивает его, Машу, ее брата, еще полмироздания на ту сторону – в непостижимое, в вечное беспокойство. Он цепляется пальцами за край, пальцы скользят, и шансов выбраться нет. Беда случится в любом случае. Она неизбежна! А ноги ватные. И уже не уйти…

Когда он явился домой, там полным ходом шли приготовления к завтрашнему налету. Антон перебирал какие-то железки, с виду отмычки, разложенные на столе (боже, ну на кой ляд они ему сдались), а Маша складывала однотонные темные вещи стопочкой на диване. Антон обернулся на Сергея, со счастливой улыбкой кивнул ему. Сергей вышел на середину комнаты и начал.

– Вы…

Маша подлетела к нему сзади и натянула на его голову вязаную шапочку. До самого подбородка. Сергей так и замер, полуобернувшись, глядя на Машу сквозь вырезы для глаз.

– Это я для тебя купила!

Для них это все игра! – вдруг осенило Сергея. Господи! Они ничего не понимают! Но! Твердой поступью, как бараны, пойдут на заклание. С ним или без него. Им хоть кол на голове теши!!!

Он аккуратно отвел Машину руку, положенную ему на плечо, не снимая маски-шапочки прошел в ванную комнату, заперев за собой дверь.

Он включил воду. Пошарил под ванной и нашел заветный спичечный коробок. С колесами. Держал на черный день. Скорее даже не для себя, а на продажу. Он взял пластмассовый стакан, стоявший на раковине, вытряхнул из него зубные щетки. Налил воды. Потом открыл коробок. Все! Сейчас уйду в фисташковый закат. Суток на двое. Только они меня и видели. Он вспомнил вдруг свои отходняки. Весь свой ужас и всю свою боль.

Он сидел. Опустив на одно колено стакан с водой, а на другое коробок с таблетками. В голове носились странные мысли. Он вспомнил своего, ныне покойного, приятеля Валеру, героинового наркомана. Вспомнил, как нес ему дозу для поправки и не донес. Потом почему-то подумал о том, что в том бомонде, в котором вращался Валера, сие снадобье называют «хмурый»… Хмурый! Сергея аж подбросило! Он вылил воду, поставил зубные щетки в стакан, аккуратно закрыл коробок и убрал его в карман. Встал и стянул с головы шапочку.

Хмурым звали одного знакомого Сергею уголовника. Он, как Сергею казалось, был в авторитете. По крайней мере он много знал и имел некоторое гипнотическое влияние на окружающих. С Сергеем его связывали чисто коммерческие отношения – типа купи-продай таблетки. Именно к нему Сергей и направился за советом.

Хмурый взял коробок с колесами, поблагодарил, выслушал рассказ Сергея, прищурился и сказал:

– Говно в кубе! Только на Кубе жарко, а вы в вологодских лагерях дуба дадите! Классическая гопническая затея. Нахрен тебе эта чичигага? У вас шансов – с половой орган муравьеда! Нужно быть гением криминального мира, чтобы такое провернуть и не спалиться. У тебя точно не получится!

– А если получится?

– Ну, чисто гипотетически. Если получится, прокатит только один расклад – все рыжевье держишь и ныкаешь ты. Иначе либо пацан, либо баба светанут побрякушками, как пить дать, и вы все загремите. Только железная дисциплина. И все на дно. Глубоко и надолго!

– Ага… Думаешь, легко этот заводной самосвал приструнить?

– Силой убеждения, друг мой, силой убеждения…

Сергей еще с час гулял по парку. Безрезультатно, как дистрофик мускулы, напрягая свою силу убеждения. Мысленно он все время возвращался к недавнему разговору: «Значит шансов ноль? Зря Хмурый это сказал… Я теперь точно ввяжусь. Докажу Хмурому…» Его размышления прервал внезапный звонок.

Это был Лизунов. Сообщил, что в психушке вскрылась недостача чего-то из таблеток, ведется разбирательство, и что Сергея отстранили от работы. «Вот ведь гаденыш! Воровали, почитай, вместе. Попробуй, проживи на зарплату лаборанта. Ну, у Лизунова-то позиции крепкие. Он на волоске никогда не висел, и если что – сдаст меня с потрохами. Ну и ладно. Иду на ювелирку. Спрятаться есть где – сяду за таблетки и отсижусь. Главное – все нужно сделать так, как сказал Хмурый».

Сергей вернулся домой. Ажиотаж приготовлений чуть спал, но отнюдь не прекратился. Сергей жестом позвал всех на кухню.

– Три условия. Первое – я главарь. Меня слушаться беспрекословно. Второе – налет будем делать по моему плану. И третье – место налета тоже выбираю я. Только так. Согласны? Или разбегаемся! Это мое последнее слово.

Антон поднял руку, как на уроке в третьем классе. Сергей и Маша посмотрели на него.

– Согласны! – бойко выпалил Антон. – Мое условие – золото поровну и сразу.

Видно было, что он именно за золотом и прет. Как танк. Оно ему нужно прямо сейчас. Он аж из штанов выпрыгивает от нетерпения. Какое там – годик подождать. Учить, объяснять, уговаривать… Трата времени и пустое сотрясение воздуха. Сергей опустил взгляд, чуть помедлил, кивнул.

– Завтра день подготовки! Выступаем послезавтра утром.

Сергей спустился в парк. Настроение было скверное. Еще не начали, а уже все идет не по плану. Ни в коем случае нельзя давать золото щенку в руки! А может быть, поломать все к чертям? Сергей прошелся, выбрал свободную лавочку и долго сидел, выпрямив спину и закрыв глаза. В голове роились мысли. Он вспомнил дядю-фокусника. Тот явился ему в черном цилиндре, в смокинге, в белых перчатках… Как живой.

Сергей достал мобилу.

– Хмурый, базар еще один маленький есть. Давай! В парке…

Хмурый сел на скамейку рядом с Сергеем.

– Ну?

– Нужно ментов навести. На адрес ювелирки. Ограбление послезавтра утром. Должно дойти, как инфа сто пудов!

Хмурый с видом дельфийского оракула глянул исподлобья.

– Шкета, что ли, решил сдать?

Сергей молча смотрел ему в глаза. Хмурый, чуть помолчав, продолжил, растягивая слова.

– Я не знаю, зачем тебе это нужно! – он сделал упор на словах «не знаю». – Ты платишь, я делаю.

Все так и есть. Люди чести, пусть и извращенной, как в мире Хмурого, перевелись. Их нет! Что у воров, что у ментов. Они испарились, как эфедрин из аптек. Бабло побеждает зло! Даже такое терминальное, как предательство.

Хмурый встал. Отошел. Позвонил кому-то. Вернувшись, коротко резюмировал:

– Все!

– Не светанешь поподробнее, что я купил?

– Есть в нашем городе один мент. Тупой, но очень ретивый…

Сергей вдруг представил себе. Просторный кабинет. За столом сидит майор полиции при полном параде. Спина прямая, глаза стеклянные, изучает какой-то документ. Сзади на стене висит портрет средневекового инквизитора Торквемады. Это потому что майор, как и персона, на холсте намалеванная, пребывал в уверенности, что всяческий грех на районе нужно выжигать каленым железом.

Сергей снова сосредоточил внимание на словах Хмурого, а тот уже заканчивал:

– …Завтра его доверенный стукачок напоет ему о планируемом заходе. Большего тебе знать не нужно…

Хмурый вальяжно удалился. Сергей с минуту посидел на лавочке. Он вглядывался в трубу обнимающих аллею веток, на смутную тень Хмурого там вдали. «Ай да Хмурый! Сдать пиздюка! А ведь как ни поворачивай, это самый простой выход. Элементарный! Был! Бы! Кабы с полчаса назад мне в голову не пришел совершенно гениальный ход!»

Теперь Сергей абсолютно точно знал, что и как делать. Он видел все отчетливо, ясно. Каждую мелочь. Он знал это еще до теперешней встречи с Хмурым. Решение явилось ему в тот самый миг, когда он мысленно увидел дядю. Вспомнил, как тот однажды открыл ему, что есть настоящий фокус. Помнится, тогда Сергей жаловался…

– Я никогда не стану фокусником.

– Что за новости? Почему?

– У меня ничего не получается… Пальцы как деревянные. Я не придумал ничего нового.

– Все ясно! Что, ребята подсмеиваются над тобой?

– Ну…

– Они говорят, что ты говенный фокусник?

В глазах Сергея сидел немой вопрос.

– Как думаешь – откуда я это знаю?

– С тобой было так же!?

– Запомни, парень, говенных фокусников не бывает.

– Как это?

– Слушай… Вот один. Его фокусы просты и молниеносны, как удары кнута. Он отвлекает зрителей тем, что они видят. Например, мельтешением пальцев захватывает их внимание, уводя его от настоящей арены тайного действа. Второй, классом повыше, обман в фокусе строит на другом фокусе, как бы одним фокусом уводит от таинства другого. Третий настолько хорош, что морочит зрителей не тем, что они видят, а тем, что они не видят! Последнее повторю, поскольку это крайне важно для понимания момента: тем, что они не видят! Он создает Великое Отсутствие. Приковывая к нему жадные взгляды. Творя на слепом пятне этих взглядов свою открытую всем и в то же время никем не замечаемую манипуляцию. О, приятель! Это истинная поэзия иллюзиона! Каждый это делает по-своему, и у каждого на этот счет своя тайна. И! Есть истинные гении. Их единицы. Которые… Играют на нашем внимании, как на флейте. В одном акте, здесь и сейчас, одних зрителей они увлекают периферийным действием, других – Великим Отсутствием, третьих – манипуляцией манипуляциями. На одну руку этот Маг с большой буквы надевает белую перчатку – время, на другую черную перчатку – пространство. И взмахивает ими… Так рождается Его Величество Фокус! Прекрасный и непостижимый! Это вспышка. Чудо. Восторг. Сосание под ложечкой! И тогда… На манеж с ревом садится многотонный боинг, а потом выходит клоун в жестяных подтяжках и оказывается, что боинг у него на ладони.

– А… Я смогу стать таким магом?

– Конечно. И даже – обязательно, потому что… У каждого, даже того, первого, самого простого фокусника, в загашнике есть одни фокус, который… Феерия, взрыв, непостижимость и праздник! Понимаешь? Каждый, хотя бы однажды в жизни, хотя бы в одном фокусе – тот самый Великий Маг!

Сергей вздохнул, воспоминание закончилось – впереди еще чертова куча дел.

Первое дело было простым – снять квартиру. Но здесь имелось небольшое обременение – квартира нужна была непременно в последнем этаже. И чем выше, тем лучше. Сергей имел определенный опыт в аренде апартаментов, точнее, в разговорах с риелторами, и… На третьем или четвертом звонке ему повезло. Шестнадцатиэтажный дом, спальный район. Лучше просто не придумаешь! Сергей внес залог и приступил ко второй, самой важной части своей подготовки. Именно с нее начнется построение Великой Гипотезы на магии третьего рода.

Где в городе можно купить бижутерию? Всякую там имитацию украшений под камни и золото? Да где угодно. Крохотные лавочки в торговых центрах, отделы в магазинах одежды или белья. Мест полно. Итак, представьте себе…

Небольшой магазинчик. Всевозможная одежда на вешалках, вешалки надеты на другие вешалки… Короче – одежда всюду и кругом. Прилавочки-витрины с побрякушками, то есть – с той самой бижутерией. В магазин входит субъект. Под мышкой у него нога! Если вы продавщица и вас пробил озноб, не пугайтесь – нога пластмассовая. Он молча рассматривает прилавок, тыкает пальцем в цепочку, типа покажи. Примеривает ее к той самой пластмассовой ноге, обматывает вокруг, пристально смотрит, гладит рукой, потом платит сразу за дюжину изделий, которые только что примеривал, и неспешно удаляется. Нога под мышкой.

Примерно такую картину видели в этот день продавщицы пары десятков бижутерных магазинчиков. С небольшими вариациями – чуть разные ноги, чуть разные лица. Но картина одна. Субъект с ногой массово скупает побрякушки. К чему бы это? Может, и ни к чему, а вдруг?

Итак – субъект с ногой. Это был фокус. А вот теперь я расскажу вам, какой будет гипотеза (в терминологии моего дяди).

Гипотеза сформируется через неделю после нашего налета на ювелирку. Обстоятельства этого дела будут такими странными, что раскрыть его по горячим следам у доблестных органов не получится. И…

Но заглянем в будущее. Прошу пусть не любить, но жаловать – дотошный молодой опер (на которого, в сущности, весь этот спектакль и рассчитан).

Вот этот самый дотошный молодой опер, может быть случайно, а может нет, загадочный казус усмотрел. А именно: накануне налета некто массово скупал бижутерию. По многим лавкам и в большом количестве. Связана ли эта скупка с налетом? Короче – «случайность» или «не думаю»? Так вот, опер это раскопал и опрашивает, к примеру, трех продавщиц. По отдельности, конечно. Мы сгруппируем их ответы, дабы не растекаться мыслью… Значит так – допрос продавщиц.

Опер:

– Он вам не показался странным?

Крашеная толстушка:

– Сюда только такие и ходят…

Баба с шиньоном:

– Я вообще боялась ему в глаза смотреть.

Перезрелая эмо:

– Да нет. Нормальный чел.

Опер:

– А у вас не было желания милицию вызвать?

Крашеная толстушка:

– Вызывай – не вызывай… Все равно отпустите.

Баба с шиньоном:

– Ага, а он меня потом этой ногой по башке.

Перезрелая эмо:

– А зачем? Он же платил.

Опер:

– А как эта нога выглядела?

Крашеная толстушка:

– Вроде женская, от манекена.

Баба с шиньоном:

– Мужская, желтая такая… Фу!

Перезрелая эмо:

– Нога йети.

Опер:

– А как он сам выглядел?

Крашеная толстушка:

– Обычно. Брови вроде черные такие, густые.

Баба с шиньоном:

– Отвратительный такой! Волосы вроде из ушей.

Перезрелая эмо:

– Да ниче. Симпатичный. Волос в носу, правда, многовато.

Это была первая часть гипотезы. А теперь самое главное – часть вторая. Следите за руками.

Опер на докладе у своего начальника.

– Товарищ майор, вот мой рапорт. В деле вскрылись новые обстоятельства. Я считаю, что эти массовые закупки бижутерии и недавнее ограбление ювелирного связаны. Пока не знаю как, но…

Майор читает рапорт.

– Соколов, ты что, надо мной издеваешься? Серьезно? Нога йети? Ты что, хочешь меня посмешищем для всего главка сделать? Чтобы меня, к едреной фене, из-за этого дела в участковые перевели? Оно у меня уже знаешь где сидит? Мне каждый день генерал по три раза звонит! А я ему что должен сказать? Открылись новые обстоятельства – Соколов вместо похищенного золота нашел ногу йети? Знаешь, что после этого со всеми нами будет???

И так далее и в таком духе…

– Чтобы я этой туфты в материалах не видел! В этом деле странностей и так хоть отбавляй. А тут ты еще со своей ногой! Все. Точка. Займись лучше скупками и перекупщиками. Неделю каких-то чертовых гопников поймать не можем.

Майор рвет в клочья рапорт Соколова и бросает в корзину для мусора. Финал.

Комментарии, я думаю, излишни. Вот так весьма технично из будущего уголовного дела будет изъята моя интенсивная закупка бижутерии. Согласитесь, я там на тьме-тьмущей камер засветился. И уж пара пустяков взять меня, если связать эту закупку с ограблением. Каково? Основной фокус еще только готовится, он впереди, а изъятие его элементов из конуса пристального внимание аудитории, которую составят исключительно люди в погонах, уже началось. Была закупка бижутерии и… Нету! Вот оно – реальное, крепко сбитое, продуманное Отсутствие! А сколько их еще будет!

Ну, теперь поняли, как фокусник создает Великое Отсутствие с предварительным отвлечением? Вот! Теперь вы почти что дипломированный иллюзионист. И имеете право выступать на семейных вечеринках. Но имейте в виду – это только азы. Дальше фокусы будут и фееричнее, и сложнее. Готовы? Тогда в путь!

Подводя сухой итог, скажем – к вечеру этого дня у Сергея скопилось достаточное количество бижутерии. По крайней мере, достаточное для того номера, который он задумал. Оставалось одно – зарядить этим добром недавно снятую хату.

Сергей закурил и посмотрел на город с высоты шестнадцатого этажа. Ночная тьма поднималась снизу. Проспект тек желтым светом фар. Итак, приготовления закончены. Три сумки с бижутерией спрятаны в шкафу комнаты, которая выходит на балкон. К карнизу крыши над балконом прикреплен резиновый жгут. Он будет играть роль катапульты.

Сюда мы приедем после налета. И вот он – момент истины! Я исполню трюк. Подменю все добытое золото. Настоящее закину на резинке. Прямо на крышу, чтобы чуть позже забрать и перепрятать, а подельникам в момент дележки всучу бижутерию. Кину и Машку, и ее брата. Но… Другого выхода нет! Все золото должно быть у меня. А там уж… Как-нибудь разрулю.

Сергей вернулся домой поздно. Маша ждала его. Малец, напротив, совсем не ждал, а дрых в комнате богатырским сном.

– Где ты был так долго?

– Квартиру снимал. Нужно же нам будет где-то отсидеться первое время.

– Голоден?

– Как волк!

– Садись.

Она включила газ, поставила чайник.

Больше за весь вечер они не проронили ни слова. И даже не смотрели друг другу в глаза. Будто бы каждый из них сделал другому какую-то гадость. Будто были бесконечно виноваты друг перед другом…

Если выплыть на деревянном парусном судне, отчалив от берега Испании ранним утром, то при среднем попутном ветре на 14-й день к вечеру достигнешь края бытия. Это страшное место. Оно так и называется – Край. Обычно в середине мира бытие имеет продолжение. Стрела, выпущенная из лука, падает на землю или втыкается во что-то, не растворяясь в чудовищном ничто. За всяким фоновым ландшафтом стоит другой, чуть более дальний фоновый ландшафт. Это как колода карт. И она кажется бесконечной. Пока вы не переберете все карты. Все до последней. Случится это, как я уже говорил, на 14-й день пути. Вдруг. Волны и небо затушуются неслышно шипящим хаотичным зерном. Как на экране старого кинескопного телевизора, потерявшего сигнал. За этим последним бытием не будет ничего. Ни тысячи миль воды, ни сотен километров городов. Не дай бог вам увидеть Край! Само приближение к нему вселяет ужас.

В это утро Сергей был очень близок к Краю. Что-то жуткое приближалось. Что-то неотвратимое. Он ковырял ключом в старом гаражном замке, который никак не хотел открываться. Наконец механизм поддался. Сергей отворил деревянные, в железных заплатках ворота. Маша и Антон стояли перед открывшимся проемом. В руках они держали сумки, приготовленные под предполагаемую скорую добычу. Сумки эти были точь-в-точь как те, какие Сергей накануне спрятал в шкафу снятой квартиры. Сергей тронул Марию за плечо и встал рядом с ней. Все трое восхищенно смотрели в тающую гаражную темноту.

– Вот так антураж! Откуда такая? – изумился Антон.

В гараже стояла машина скорой помощи. Все как положено – и раскраска соответствующая, и мигалка.

– Психов на ней по ночам в казино возили. Переодевали их предварительно во фраки и… Знаешь, как некоторые пациенты умеют карты считать? А выигрыш нам.

Сергей чуть помолчал.

– Да, там внутри даже носилки есть и всякая медицина, мало ли… Я еще пару канистр бензином на всякий случай залил. Загружайтесь!

Он открыл водительскую дверь и достал из-за спинки сиденья три скомканных белых халата. Пару он протянул Антону и Маше. Маша брезгливо осмотрела это свое дополнительное облачение. В конце концов приняла, признав достаточно чистым.

– И… Вот еще что… – Сергей посмотрел на небо. Сердце его бешено колотилось. – Ладно, потом. Поехали.

Чем пахнет город? Если принять, что город – это букет улиц, то каждая из них вносит в композицию запахов свой аромат. Вон тот тенистый переулок пахнет теплой сладкой пылью. А эта кривая улочка пахнет едой из расположенных вдоль нее ресторанов… Но улица Пестеля, обычно славящаяся своими кофейными ароматами, сегодня просто сбивала с ног кислым смрадом тревоги.

Скорая помощь стояла на обочине скверика под сенью листвы. Ювелирка просматривалась как на ладони. Чирикали воробьи.

Сергей и Антон сидели на передних сидениях, Мария сзади, в салоне, на боковой скамейке рядом с носилками. Сергей внимательно осмотрел улицу.

– Вот они!

– Кто? – спросил Антон.

– Менты!

Сергей показал в сторону ювелирки на припаркованную неподалеку легковую машину. Стекла ее были наглухо затонированы.

– А почему они здесь?

– Я им сообщил.

– Че за фигня? Ты че? Зачем?

– Не кипешуй! Скоро их вообще не будет.

Он посмотрел на часы.

– Сидите тихо! Я сделаю пару звонков.

Он аккуратно открыл дверь, вышел из машины, так же аккуратно, не хлопая, прикрыл и удалился вглубь переулка.

Мария посмотрела, далеко ли ушел Сергей, обернулась к брату, приложила палец к губам, достала из-за пазухи пистолет и торжественно показала его.

– Вот!

–—Зачем?! Мы же решили без…

– Пусть будет! На всякий случай.

Она спрятала пистолет, приподнялась и снова посмотрела в заднее стекло – не видит ли Сергей.

Появился он. Сел за руль. Стал наблюдать за улицей. Спустя короткое время легковая машина сорвалась с места и исчезла за поворотом. Сергей опять посмотрел на часы.

– Началось… Для верности выжидаем пять минут.

Две девчонки-продавщицы о чем-то шептались за прилавком. Охранник дремал на стуле. Вдруг… С серебряным звоном дверного колокольчика в салон ворвалась компания трех клоунов и кинулась хороводить. Замелькали лоскутные пиджачки, разноцветные волосы, носы, белила на физиономиях. Они прыгали, высоко вскидывая колени, дудели в трубки-лягушки. Кричали «Хеппи бездей ту ю!..» Охранник гонялся то за одним, то за другим, но те ловко уворачивались и, хихикая, били его пластмассовыми молоточками по голове.

Охранник по обыкновению кокетничал с продавщицей. Дзинь… Вошла очень пожилая леди. Ну просто столетняя бабушка. Лицо под черной вуалью. Такая старая, согбенная и сухая, что кажется, будто это переодетая молодая женщина. Она была в какой-то несуразной широкополой шляпе и с минипигом на поводке. «Розочка, взгляни на эти бриллианты!» Но Розочка неожиданно сорвалась. Охранник бросился ловить, схватил свинью за задние лапы, поскользнулся. Свинья отчаянно визжала, била копытами и пыталась тащить охранника по полу.

В дверях возник высокий мужчина в солнцезащитных очках, наглухо застегнутом плаще с поднятым воротником и шляпе, посаженной на самые уши. В руке – длинная белая трость. Он постукивал ею по полу перед собой. Удивленный охранник приблизился к нему. Слепой повернулся и начал лупить того своей палкой, приговаривая: «Вася, куда ты дел Аввакума! Где Аввакум?»

Ха-ха-ха! Сергей, Маша и Антон ехали в машине скорой помощи. Им было очень смешно! Сергей рулил, а Антон, сидящий рядом на пассажирском сиденье, искал место, куда можно пристроить планшет. Чтобы все видели. В конце концов он поставил его на торпеду перед лобовым стеклом.

– Экстренные новости. Сегодня в нашем городе в одно и то же время произошла массовая дезорганизация работы ювелирных салонов. Пока неясно, сколько всего салонов было охвачено паникой и чего еще ожидать. На данный момент известно о трех происшествиях. Прилагаем видео с мест событий. Итак, все бесчинствовавшие на улице Дружниковской клоуны задержаны. По их утверждению, они, артисты местного ТЮЗа, были приглашены на юбилей охранника. Поздравление заказал его сын. Обстоятельства выясняются…

Кадры видеохроники. Согнувшихся, с руками за спиной клоунов выводят полицейские. Один выпрямился и, улыбнувшись, показал в камеру знак «виктория».

– Улица Болотная. Взбесившуюся свинью удалось, наконец, усмирить. Личность старушки пока не известна…

Кадры. Двое полицейских тащат свинью. Один за передние ноги, другой за задние. Та безбожно визжит. Третий под ручку бережно ведет старушку. Последняя что-то объясняет ему.

– В ходе предварительного дознания установлено: слепой, напавший на охранника салона на Первомайской улице, был уверен, что пришел в ветклинику забрать своего четвероногого поводыря.

Слепой отбивается палкой от окружающих его полицейских. Затем он ломает палку о колено и, выпрямившись, подняв высоко голову, складывает на груди руки. Полицейские окончательно окружают его, и он скрывается за их спинами.

Антон нажал на экран и остановил видео. Он несколько истеричен. Его правая нога перевязана выше колена. Бинт набух кровью.

– Как нога?

– Фигня! Чисто в мясо! Зачетно ты их увел! Аж на другой конец города… Слушай, где ты раздобыл столько клоунов?

– Ты ментов имеешь в виду?

– Ха-ха-ха!!!

– Деньги решают все.

– А как тебе удалось уговорить старушку?

– Очень просто: дама, удочерившая свинью, – твоя будущая теща!

Антон громко заржал. Гы-гы-гы. Потом осекся. Помрачнел.

– Как так…

Снова засмеялся.

– А слепой?

– Слепой вообще случайно зашел!

– А-а-а-ха-хаха!

Антон смеялся в полный голос. Сергей посмотрел на Машу. Она сидела на скамейке в углу. Тихая и задумчивая.

– Маша… Зачем ты шмальнула в охранника?

– Он выстрелил в моего брата…

– Где ты взяла волыну?

– У Лизунова купила.

А ведь верно. Лизунов раньше, до своего лаборантства, охранником в той же психушке работал. Ему и по штату, и по ксиве пистоль положен был.

– Блин, ну нахрена?!

– Он сам предложил что-нибудь у него купить. Его тоже от работы отстранили. Ну вот… Так, всякое барахло впаривал. Я не взяла. А этот мне зашел.

– Да я не про то…

Итак, еще один, вагонеткой за нами пойдет. А паровозом кто? Я?

Скорая помощь остановилась у подъезда. Сергей вышел первым. Огляделся. Перекинул руку Антона через плечо, помогая тому выбраться. Маша вынесла сумки. Сергей и Антон сделали несколько шагов. Антон вдруг резко остановился и повернулся всем телом.

– Где канистры?

– Очумел?! Зачем?

– Дай мне канистру!!!

Антон почти кричал.

– Что ты орешь?

Сергей опять огляделся по сторонам.

– Тихо!

Он вернулся к машине, открыл боковую дверь, взял канистру.

– Все! Поднимаемся!

Они втроем сидели на кухне. Точнее, двое сидели, а Антон лежал на кушетке. Он был бледен, все время ощупывал ногу. Бинт почернел. Сергей встревожено смотрел на него.

– Надо бы жгут наложить. А вообще… Нужен врач!

– А-а-а… Лучше расскажи… Я так и не понял – вот ты сначала навел ментов на тот ювлик, что мы брали, а потом они свалили оттуда… Почему? Ты это заранее знал?

– А нахрена, как ты думаешь, нужны были все эти клоуны, старушки и слепые? Изучай ментов! Им дали информацию, что налет будет именно в этом месте. А потом события начались совсем в другом районе. Какой вывод они сделали? Информация суть отвлекающий маневр. И в этой точке вообще ничего не планировалось, а следовательно, не случится.

– И что?

– Что… Гляжу, ты совсем плох! На самом деле именно те события и были отвлекающим маневром.

– А-а-а…! Хитро! Вот ты изучил ментов, скажи, что нам будет, если возьмут?

– С учетом того, что подстрелили охранника… – он чиркнул ладонью по горлу.

– Я им живым не дамся! – Антон кивнул на стоящую поодаль канистру с бензином.

– Я тоже! – Мария пристально посмотрела на Сергея.

Сергей серьезно оглядел подельников.

– С такой дырой в ноге уж лучше к ментам…

– Фигня! – Антон сделал попытку подняться. – Помоги – я хочу на них глянуть!

– Да лежи! Сейчас принесу…

Сергей зашел в комнату. На полу кучкой стояли три одинаковые дорожные сумки с их грабительским уловом. Он достал из шкафа и добавил к ним сумку с бижутерией, сгреб все вместе и открыл балконную дверь. На миг он замер. А нужен ли этот заброс теперь? Я ведь как раньше рассуждал – золото спрячу. Вместо него безделушки оставлю. Чтоб хоть не сразу догадались. А потом, на волне удачи, на пафосе единения хорошо сделанной работой с мальцом поговорю. Втолкую ему о сомнениях своих. Объясню, что просто перестраховывался. Короче, покажу ему пару фокусов, поговорю за жизнь. Когда в душе свет победы, когда спокойно, тихо и тепло, я это умею. Я бы ему тогда доказал, что прав. Но сейчас… В голове Сергея мелькнула одна мысль. Так резко мелькнула, что аж испугала.

Он привязал сумки к «катапульте», свешивающейся с крыши. Оттянул ее и… Резинка, сжимаясь в полете, описала дугу. Сумки приземлились на козырек балкона. Сергей помедлил, но лишь секунду. Покинув балкон, он выудил из шкафа две оставшиеся сумки с бижутерией и пошел с ними на кухню.

– Ваша доля. Не ослепните!

Маша подала одну из сумок Антону. Антон открыл ее и зачарованно опустил руку в желтизну побрякушек.

– Интересно, на сколько здесь бриллиантов?

Сергей усмехнулся.

– Если бы это была бижутерия, то тыщ на десять-пятнадцать…

Маша на свою долю даже не взглянула. Она смотрела на Сергея.

– Спустись в аптеку!

– Дело говоришь! Думаю, нужно жгут купить, бинтов. И обезболивающего.

– Что-нибудь, что останавливает кровь.

– И коагулянтов. Ясно!

Сергей направился к выходу. В дверях остановился и обернулся на Машу. Она глядела на Сергея, в ее глазах сквозила боль.

«Милая моя! Любимая Машенька! Пошли со мной! Уходим… Его уже не спасти! Бежим, бежим!» Вот какие слова дрожали у него внутри. Но он не смог их произнести. У него не повернулся язык. Она больше не смотрела на него – она стояла на коленях перед тяжело дышащим Антоном.

Пока он спускался, она написала ему десять смс. Из которых девять удалила, а десятая звучала так: «Скорее. Ему плохо». Что было в тех девяти стертых? Признания в любви? Мольбы о помощи? А может быть – проклятия?

Он толкнул ногой подъездную дверь. Без ментов не обойтись! Вот какая мысль мелькнула в его голове там, на балконе. Ну, вон аптека, и что? Какие сейчас к черту коагулянты!? Тут без экстренной фронтовой хирургии только кладбище светит! Да и с хирургией… Бабушка надвое сказала. Ну вот позвоню я в скорую – когда еще приедут. Пока будешь вызывать – вопросами замучают. К кому, фамилия-имя-отчество, место работы, причина вызова… Тьфу! Ну хорошо, через час явятся. К трупу? Но, допустим, нет. И что? Время, дорогое время будет упущено. А вдруг… А вдруг малец их в заложники возьмет? Кто его знает – он то забудется, то очнется вдруг, как энерджайзер. Или того хуже – поранит их чем? Огнестрела у них нет, но в кухне есть ножи, канистра с бензином эта чертова… Спасти могут только менты. Прилетят мгновенно! И примут аккуратно! Чтобы те к сроку лишнего не намотали. Только менты… Это единственный шанс. Главное – про раненого им сообщить. И самое главное! Золота-то на квартире нет. А оно – основная улика. Значит – все верно с бижутерией было задумано. А черт! Пулевое ранение… Тут хрен отвертишься. Ладно… Подумаем. Машку я потом вытащу! Точно! Я не я буду! Задача архисложная, но интересная! Всю свою способность к комбинаторике приложу. А вытащу! Он решительно развернулся на сто восемьдесят градусов.

Сергей стремительно приблизился к краю крыши, свесился к козырьку над балконом и отвязал от своей импровизированной катапульты сумки. Ссыпал всю добычу в одну, туда же бросил и какую-то из освободившихся. Таким образом у него образовалось две сумки – с добычей и с бутафорией.

Спустившись, он швырнул их на пассажирское сиденье. Отъехал метров на двести, за соседний дом. Там была телефонная будка. Набрал экстренный номер.

– Бандиты, взявшие ювелирку на Пестеля, находятся в квартире по адресу… И… Вызовите скорую – у них раненый.

Он вернулся за руль и стал ждать.

Сначала было тихо. Потом появились испуганно бегущие прохожие. Потом раздался голос в мегафоне, вещавший что-то на повышенных тонах. Сергей придвинулся к лобовому стеклу. С крыши стали спускаться обвешенные защитной экипировкой вооруженные сотрудники экстренного реагирования. Перешагнули перила. Один из них высадил ногой балконную дверь. Тут грянул взрыв. Он был довольно громкий. Все машины, стоящие в округе, запищали сиренами противоугонной сигнализации. Сквозь дикий гвалт Сергей услышал, или ему показалось, два одиночных выстрела. Из выбитой двери валил черный дым. И в этот самый момент…

Мария стояла в проеме открытого окна. Это было окно соседней комнаты, а может быть, кухни. Сергей не мог с ходу понять, что это за помещение в квартире. Она стояла на подоконнике, чуть согнувшись, держась руками за раму, лицом к шестнадцатиэтажной пропасти. И смотрела вниз. Потом она коротко обернулась. И сделала шаг…

Она не успела долететь до земли, когда Сергей со всей силы ударил по педали газа. Колеса взвизгнули бешено, машина рванулась с места.

Часть вторая. Бегство

Он мчался по МКАДу. Который поначалу был свободен, но постепенно плотность машин стала увеличиваться. Скорость движения снизилась. Сергей ушел в крайний левый ряд. Здесь, если что, можно было включить мигалку и ехать по узкой выделенной полосе.

Душе не всегда требуется полет, но ей всегда нужно пространство для полета. Тогда ее не так щемит. Ей не так больно. Как это проиллюстрировать на примерах физики? Вот идет гражданин. В тапочках и с мусорным ведром в руке. Но вышагивает он по земному шару и ведро его притягивается не только к Земле, но и где-то чуть-чуть к Юпитеру. Или. Лежит умирающий. В белой реанимационной палате без окон. А над ним горит зеленая звезда Арктур.

Над Сергеем больше не было звезд. Юпитер игнорировал его. Сердце Сергея лежало в тесном черном ящике и мелко-мелко дрожало. С одной стороны, он был вроде бы здесь, сейчас, он видел свои белые костяшки пальцев на руле и отражение своего подбородка в стеклышке спидометра. Но все это казалось ему лишь иллюзией. На самом деле он бешено крутился в стотонной ментальной центрифуге. А мысль его металась в лабиринте, из которого нет выхода. Свинцовая трехсекундная бесконечность свилась змеей, закусив свой хвост.

Маша стоит на подоконнике. Маша делает шаг вперед. Он не может от этого загородиться, он не может закрыть лицо руками. У памяти нет ни глаз, ни лица, лишь сердце, которое в очередной раз бьется о шершавую стенку трехдюймового, плотности нейтронной звезды ада. И страшный вопрос – почему? И снова повтор: Маша стоит на подоконнике… У Сергея начало темнеть в глазах. Точнее – все, что он видел, приобретало серебряный, седой оттенок, словно прошло через окуляры прибора ночного видения. Словно на всем вокруг были судорожно сжаты его мертвые костяшки пальцев.

Он не исключал такой исход. Но такой исход был где-то за гранью всяческой вероятности. И именно так все и случилось. Почему?! И снова больной повтор. Маша стоит… Господи, как вырваться!?

Впереди авария. Несколько покореженных машин перекрыли движение в двух полосах. Какая-то женщина, увидев машину скорой помощи, которой управлял Сергей, побежала ей наперерез, махая руками.

– Как вы быстро… Помогите! Мой муж… Он там.

– Не могу! Я на другой вызов. Там дальше еще большая авария.

– Пожалуйста! Он умрет!

– Не могу!

Сергей включил мигалку и начал съезжать в спецряд. Он отъехал метров на тридцать и посмотрел в зеркало заднего вида. Женщина сидела прямо на мостовой. Кто-то держал ее за руку. Кто-то протягивал ей какие-то салфетки. Она лишь отрицательно мотала головой. Сергей ударил по тормозам.

Вот шанс вырваться из лабиринта! Быть может, он принесет сладостное забытье! Помедлив секунду, Сергей решительно воткнул рычаг переключения передач.

Он подъехал к месту аварии задним ходом. Накинул халат и вышел из машины.

– Где ваш муж?

Женщина бессильно махнула рукой куда-то в сторону. Сергей открыл задние дверки. Стал выкатывать носилки. Обратился к кому-то из стоящих неподалеку.

– Помогите, пожалуйста, погрузить раненого!

Скорая помощь с включенной мигалкой едва ползла в спецполосе, чудом протискиваясь между бетонным отбойником и прочими бортами. Раненый, постанывая, лежал на носилках. Женщина сидела подле него, на боковой скамейке.

Она погладила руку мужа и обратилась к Сергею.

– В какую больницу мы едем?

– Не знаю… Может, вы подскажете какую-нибудь ближайшую?

– А вы разве…

– Да нет! Просто я не местный.

Сергей замолчал и стал смотреть прямо перед собой. Включил Си-Би радиостанцию. В динамиках зашипело. Он покрутил настройку. Послышались переговоры. Это был открытый канал дальнобойщиков. Он покрутил еще – ему хотелось выйти на канал скорой. Но больше ничего не нашел. Вернулся к разговорам дальнобоев.

– …Стоим тут. Менты эскортами мимо носятся. Семьдесят третий говорит – спецоперация идет. Бандитов каких-то ловят. В банке устроили мясорубку. Человек тридцать…

Сергей выключил станцию и через зеркало заднего вида взглянул на женщину. Она смотрела на Сергея. Похоже, что-то потрясло ее в его облике. Она уперлась глазами в угол скамейки. Там все еще лежали пистолет и окровавленный халат Марии. В этот момент по встречной полосе, отделенные от Сергея только отбойниками, пронеслись две полицейские машины с мигалками. Женщина вскочила со своего места, бросилась к двери, открыла ее. Выпрыгнула на мостовую и истошно завопила, махая руками промчавшимся ментам.

– Помогите! Это бандит! Он вооружен! Он захватил моего мужа!!! Помогите!

Положив руки на руль, Сергей щурился на полицейскую машину, перекрывшую путь в нескольких десятках метров впереди. Отблески сменялись на его лице. Синяя полоса, белая полоса, синяя полоса, белая полоса… Полисмен грозно вещал в мегафон.

– Выходите с поднятыми руками! Без оружия!

Сергей неторопливо взял телефон и набрал сто двенадцать.

– Соедините меня с ПМГ номер 7231. У меня важная информация для них.

Он некоторое время подождал. Когда там ответили, начал говорить.

– Слушай сюда! Хорош в матюгальник орать! Да! Требование одно – эскортируете меня до ближайшего госпиталя. У меня раненый. Он не при делах. С ДТП. Не хотите – пристрелю его нахрен…

Начался дождь, крупные капли падали с козырька на лобовое стекло. Скорая помощь не умещалась целиком под крытым подъездом госпиталя. Пока врачи выгружали раненого, Сергей держал их под прицелом. Потом взял с переднего сиденья две сумки и двинулся за толкающими носилки медиками.

Он проводил их до блока с надписью «Операционная». Возле дверей носилки перехватили две медицинские сестры. На одну Сергей не обратил внимания. Другая… Молоденькая, стройная, совсем еще девчонка. Сергей поставил ногу перед колесом каталки. Затормозил. Врачи замерли. Он указал на медсестру пистолетом.

– Ты пойдешь со мной! А вы… Оперируйте! Чего встали?

Сергей перекинул связанные между собой сумки через плечо, взял испуганную девчушку за руку и повел ее в соседнюю с приемным операционным покоем комнату. Тут никого не было. Он, не выпуская руку девушки, подошел к окну, встал у его края, дулом пистолета чуть сместил занавеску и взглянул в пульсирующую мигалками полутьму. Потом быстро отодвинулся.

– Садись!

– Что вы хотите со мной сделать?

– Просто посидим, поговорим…

– Зачем?

– Расскажи мне о себе.

– Вы убьете меня?

– Убью, если будешь врать!

Она закрыла лицо ладонями.

– Ну-ну… Успокойся. Я тебя не трону! Рассказывай – где живешь, с кем…

Она вытерла глаза лежавшим на кушетке полотенцем.

– Живу с бабушкой. Учусь.

Сергей тем временем скинул обе висящие на его плече сумки. Чуть помедлил. Нельзя допустить, чтобы все это так просто пропало. Нельзя! Слишком много боли отражается всполохами в этом тусклом чертовом золоте. Слишком много крови на нем, будь оно неладно. Он отставил одну сумку в сторону, другую открыл. Достал из нее еще одну, пустую, сумку, расправил, и принялся пересыпать в нее часть побрякушек.

– Чего замолчала? Спортом каким-нибудь занимаешься?

– Стрельбой. Спортивной…

Она всхлипнула. Сергей посмотрел на нее.

– Что, серьезно? И разряд есть?

– Да. Первый…

Он закончил делить бижутерию между сумками, затянул шнурки на их горловинах и усмехнулся, но побоялся шутить на тему стрельбы, видя ее полушоковое состояние.

– Паспорт с собой?

– Да, в пальто.

– Ну-ка дай!

Она вспорхнула к вешалке, достала из кармана пальто паспорт и, как-то несколько даже кокетливо, протянула ему. Он посмотрел на нее внимательно, взял документ. Снова посмотрел на нее. Она ответила на этот его взгляд. Он задержался на ее глазах.

Такой детской наивной синевой светились они! Боже мой, да за эти глаза… Эта синева будто бы заразила его. Он почувствовал вдруг такую же синеву в своих глазах. И это вернуло надежду. Это вернуло хоть какой-то смысл всему.

Сергей открыл страницу с пропиской.

– Слушай, Наташа! Слушай, девочка моя, меня внимательно. Вот эту сумку я сейчас отдам тебе.

Он указал на сумку, которую первоначально отставил в сторону. С которой не производил никаких манипуляций.

– И ты ее спрячешь. Не бойся! Я сделаю все так, что тебя никто ни о чем не спросит. Не заподозрит. Прячь хорошо. Хоть под матрасом у бабушки! Ты все поняла?

Она энергично кивнула головой. Он толкнул сумку ей под ноги. Она подняла.

– А эти?

– Эти бутафория, обманка. Главная та, что у тебя.

Наташа снова кивнула и заметалась по комнате.

– Спокойно! У тебя есть какое-нибудь укромное место? На первое время…

– Да. Здесь в клинике, внизу… В спортивной комнате. У меня свой шкафчик.

– Не клади в свой. Оставь лучше у какого-нибудь больного в тумбочке…

Сергей улыбнулся, прислонился спиной к стене и, растягивая слова, устало произнес.

– Смотри! Однажды я приду за ней. И за тобой! И… Мы все вместе укатим в Рио-де-Жанейро!

Он подогнул ноги в коленях и скользнул вниз. Опустил руку с пистолетом на кафельный пол и закрыл глаза. Она стояла в дверях с сумкой в руке и как-то странно, по-новому, смотрела на него.

– А что теперь будешь делать ты?

Он открыл глаза. Их взгляды встретились.

– Веселье кончилось. Теперь придется страдать.

Сергей вышел из подъезда госпиталя. В одну сторону он бросил пистолет. В другую – сумки. И поднял руки. К нему подбежали полицейские. Повалили лицом вниз. Завели локти за спину, защелкнули наручник. Подняли, повели. Один взял сумки, пистолет и пошел следом. Сергея втолкнули в зарешеченный УАЗик. За секунду до этого он поднял взгляд к небу. Нету солнца! Его нет вот уже сто тридцать тысяч дней. И снова не будет. Никогда не будет!

Сколько раз потом Сергей видел во сне… А может быть, это было наяву? Может быть. Он забыл. Сергея в наручниках ведут по коридору следственной части. Справа и слева двери. Пока его ведут, двери перед ним последовательно открываются и выходящие из них сотрудники бьют его кто чем. Кто стулом, кто толстенным уголовно-процессуальным кодексом. Кто просто кулаком.

В комнате допросов было адски накурено. Сергей сидел напротив следователя. Прикрученный к полу стол был ярко освещен, а сам капитан писал протокол, то и дело поглядывая на подследственного. Тот отрешенно смотрел в окно.

– Итак. Э-э-э… Том дела тридцатый, страница 235. Уточняющий вопрос. Как у вас оказались сумки с бижутерией и где находятся похищенные из магазина изделия?

– А я почем знаю? Сто раз уже говорил – взял свою долю и отвалил. У этих… моих подельников спрашивай.

– Выходит – кинули они тебя?

– Выходит!

– На очной ставке подтвердишь?

– Подтвердю!

Следователь закрыл папку, встал, подошел к сейфу.

– Давай начистоту – ты же знаешь, что очной ставки не будет?

– С какого это?

– Дурачком не прикидывайся! Она погибла, а второй, ее брат, вряд ли выкарабкается.

– А я тут при чем?

Следователь нажал кнопку вызова конвоя.

– Дело твое передаю в суд. Паровозом за всех пойдешь.

В дверь вошел конвоир и встал перед Сергеем. Сергей поднялся, заложил руки за спину и в последний раз посмотрел на следака.

– Ту-ту, начальник!

Дверь закрылась. Конвоир повел Сергея по коридору. «Кто я? Паяц! Клоун! Кретин! Дурак… Зачем это все?!»

Часть третья. Тюрьма

Вы представить себе не можете, как тоскливо воет ветер в ночи. Как тускло поблескивает лента Мебиуса колючей проволоки над пятиметровым забором. Я не рекомендую вам вставать на цыпочки и заглядывать за него. Да, там вышки и вдалеке – расплывчатые огни административных зданий. Но это еще печальнее…

Порою кажется, что здесь у всех общая судьба. Но это не так. Здесь каждый коротает срок по-своему. И у каждого в анамнезе две-три попытки прыгнуть на запретку. Пусть и неосуществленные… Впрочем, времени на рефлексию почти нет. Разве что после отбоя.

Можно лежать на шконке и влажно поблескивать глазами в полутьме. Час, два. Но это нисколько не приблизит окончание твоего срока, а напротив – лишь отдалит. Потому что ночью часы бодрствования растягивается до бесконечности. И это кошмарный парадокс – срок твой становится все длиннее и длиннее, а дегтярный запах утреннего ада все ближе и ближе.

Полдня занимают построения и проверки. Утром, днем, вечером… Утренняя зимняя тьма плавно перейдет во тьму дневную, потом во тьму вечернюю. А ржавые прожектора будут вечно пробивать туман.

На плацу в тысячный раз выстроились отряды. Худое, изможденное лицо Сергея мало отличалось от лиц тех, кто стоял с ним плечо к плечу. Он ежился – и все ежились, он поводил плечами – и все… Офицеры-вертухаи, проведя перекличку, подбегали к начальству, отдавали честь и докладывали. Морозный пар струился из их ртов.

У тебя отнимают не свободу – у тебя отнимают жизнь! Душат синицу в руке. Мертвой хваткой держат за лапы журавля в небе. И журавль этот отчаянно курлыкает, бьется в агонии. От его крика так больно на душе! Но иногда синица радостно цвиркает тебе.

Такие цвирки по половине пальцев руки можно пересчитать. Скажете – не делиться? О, еще как делиться, потому что… В один из них, например, Сергей получил посылку.

Он поставил ее на длинный общий стол в помещении отряда. Сидельцы с интересом столпились возле. Сергей сорвал оберточную бумагу и…

Под ней – стопка книг по математике. Он принялся перекладывать их, рассматривать, листать. Чуть дольше задержался на брошюрке с каким-то мудреным названием, что-то там о теоремах делимости. Любопытствующие, естественно, в разочаровании. Один спрашивает.

– Чудила, откуда такой подгон? Зачем тебе математика?

– Да от кореша с воли. Мы с ним дисер защищали по двум действиям – отнять и поделить. Советует мне знания углубить.

Глупо, конечно, но что он мог на это ответить? Что написал письмо в какую-то правозащитную организацию. Из тех, которые помогают осужденным. Что писал наобум, не особо надеясь на ответ. И, к его удивлению, ответила девчушка. Они начали переписываться. Он попросил ее прислать книги.

Теперь вот в скудные минуты отдыха он не пил чай за общим столом, как другие, и не играл в обрыдшие шахматы, а с умным видом, то и дело зевая, вникал в доселе неведомую ему науку. Зачем? А чем заняться, когда не хочется ничего? Чем отвлечься, когда единственное желание – пойти и удавиться в сортире… Формулы затмевали собой стены, решетки, заборы и бесконечную тайгу вокруг.

Время от времени ему вновь и вновь задавали один и тот же уже набивший оскомину вопрос.

– Чудила, а все же зачем тебе математика?

Он отвечал каждый раз по-разному. Например, так:

– Хочу катапульту рассчитать. Думаю сколотить ее на крыше отряда и в один прекрасный рассвет улететь отсюда к едреной фене!

При этом глаза его становились мечтательно-зелеными, будто бы он этот процесс отчетливо, в деталях, видел. А он и видел. Только не процесс, а его финальную точку. При этом видел настолько ясно, как не покажут и в кино. Скажем, вот такой цветной кадр. Треск лампового кинопроектора…

Раннее утро. Мороз. Ни облачка. Занимается заря. Крыша здания. На ней топорщится углами, рычагами и коленцами циклопическое сооружение. Сергей сидит на табуретке в центре него. На лице очки, как у первых авиаторов, а на шее – развевающийся на ветру шелковый шарф. Он берется рукой за рычаг: «Ключ на старт! Обратный отчет – три, два, один, ПУСК!» Сооружение оживает, приходят в ход какие-то поршни. Пуф-ф-ф! Сергей прямо на табуретке, пулей, под сорок пять градусов, вылетает из конструкции в далекую лесную даль. «А-а-а-а-а!!!» Он пролетает запретку, вышки, с которых на него удивленно смотрят автоматчики, заборы, какие-то строения, сараи, бараки… Он летит на фоне занимающейся зари, сидя на табуретке. Руками он держится за ее края, белый шарф длинно змеится позади. В полете он кричит: «А-а-а-а-а!!!» Гигантская дуга завершается где-то в тайге, на поляне. С высоты виден туманный всплеск в сугробе. Пленка рвется. На белом полотне экрана пучатся серые пузыри. Стоп. Треск прекращается. Тишина.

Мужики прозвали его Чудилой. Лишенный в этой дурной бесконечности всех пространственных измерений, кроме одного (коим является время), он иногда срывался и… Порой выкидывал такие коленца! Ржали всем лагерем. Весело было всем! Кроме него…

Вот однажды… Началась эта история в швейной мастерской. Его взяли туда за выдающиеся математические потуги. Ну как взяли? Еле уговорил. Думаете, легко доказать, что ты вундеркинд? Короче, сидел он в цеху кроя и держал в руке маленький кусочек мела. Долго рассматривал его. В голове роились разные веселые идеи. В конце концов он воровато огляделся и сунул мелок в карман.

Тем же отнюдь не томным весенним вечером, когда еще не совсем стемнело, отряды построили на вечернюю проверку. Шла перекличка. В это самое время… В один прекрасный миг…

Сергей медленно вышел из строя. Это настолько чудовищное нарушение режима, что все просто замерли и замолчали.

Главное в таких случаях – вести себя непостижимо. Так, чтобы трансцендентальность твоего поступка засела у всех наблюдающих в печенках. Обожгла всех ужасом непонимания.

Сергей медленно достал из кармана кусочек мела. Медленно стал чертить на плитах плаца силуэт человека. Администрацией и контингентом овладел ужас необъяснимого. Это был силуэт поверженного – как в следственной практике, когда обрисовывают труп. Ноги скрючены, одна рука отброшена, другая подогнута под туловище. Сергей закончил рисовать, положил мелок в рот, проглотил и… Неторопливо лег на этот силуэт, в точности повторяя его позу. В довершение ко всему он пару раз дернул ногами, словно в конвульсиях. Над лагерем расправила крылья мертвая тишина.

Посещение штрафного изолятора – развлечение так себе, паршивое, но все же, все же…

В своей крохотной камере он обладал: зарешеченным, в ресницах, окном, откидной кроватью, которая крепилась к стене, маленьким каменным столиком, отхожим местом и умывальником. Бонусом была тусклая, вечно горящая лампочка над дверью.

Пять шагов до окна, пять шагов до двери, пять шагов до окна, пять шагов до двери… Три до потолка, если хватит сил. Вот еще одна бесконечная последовательность мира, в котором правят сплошные Фибоначчи! Впрочем, о последних он еще не дочитал…

В двери камеры иногда откидывалась фрамуга. На площадку ставили шленку с ложкой. Рядом осьмушку хлеба. На дне шленки что-то там виднелось. Рыбкин суп – не иначе. Сергей брал хлеб, шленку. Смотрел в нее. Ставил на стол. И… Начинал жадно есть, откусывая от осьмушки хлеба большие куски. Потом вставал и опять начинал ходить.

Вот и весь распорядок дня.

Да! Порой бывали незабываемые встречи! И душевные посетители!

Как-то ранним утром, перед подъемом, цокают о железо ключи, с лязгом отодвигается засов, открывается дверь, и… В камеру входят несколько офицеров внутренней службы. А во главе делегации, поди ж ты, целый генерал. Сергей в тот неурочный для визитов час сидел на шконке, скрестив по-турецки ноги, и, держа в руке пустую миску, медленно водил ложкой по ее дну.

Один из местных вертухаев, зло скривив лицо, гаркнул:

– Встать!

Сергей и ухом не повел.

– Кому говорю!

Сергей аккуратно поставил миску рядом с собой. Выпрямил спину и, сложив руки на груди, чинно произнес:

– Милостивый государь! Но, черт возьми, что за скверная привычка забегать ко мне на огонек непременно в пять утра?

Сергей мельком взглянул на генерала.

– Не является ли сие нарушением моего неотъемлемого права на сон?

Вертухай все не унимался:

– В карцер захотел?!

Генерал, видимо из начинающих, либеральным жестом остановил цербера. Чуть осмотрелся, видно было, что его глаза привыкают к полутьме.

– Я председатель комиссии управления ФСИН по надзору за содержанием осужденных. Жалобы есть?

Взгляд Сергея был направлен прямо перед собой в многомерный фрактал бетонной шубы.

– Есть… – несколько отрешенно ответил он.

– На что жалуетесь?

Не поворачивая головы и не меняя положения тела, он указал оттопыренным большим пальцем на стену позади себя. На ней мирно сидел огромный таракан. Вошедшие переглянулись.

– Его зовут Ганимед. А я вижу будущее.

Сергей взял миску, которая стояла сбоку от него, и плавно перенес на каменный столик.

– Сейчас он проползет пятнадцать сантиметров вправо. Остановится. И, постояв две секунды, проползет двадцать сантиметров вверх. Потом упадет.

Таракан в точности проделал все то, что только что предрек ему Сергей. Делегация заворожено наблюдала за насекомым. Повисла неловкая пауза. Которую нарушил генерал.

– Так на что же все-таки вы жалуетесь?

– А я разве не сказал? На время! Оно перестало быть линейным и начало завиваться, – Сергей покрутил указательным пальцем. – Как волосы под мышкой у прокурорши…

Генерал молча уставился на наглеца. Тот медленно повернул голову и посмотрел на генерала. Их взгляды встретились. Секунд пять они пристально смотрели в глаза друг другу. Затем, ни слова не говоря, визитеры, как по команде, развернулись на 180 градусов и вышли из камеры.

Да. Незабываемые визиты, трогательные встречи… Но рано или поздно все кончается.

И вот однажды в помещении отряда на пороге появился Сергей. Выглядел он ужасно. Чисто тень. Еле стоял на ногах. Покачивался, будто на ветру. Он сделал шаг в сторону своей кровати и чуть было не упал. Мужики подхватили его. Довели до стола.

– Ну, Чудила, совсем отощал!

– На, жамни кусочек хлебушка с салом. Полегчает!

Сергей посмотрел на них мутными глазами и улыбнулся. В голове его молотом стучала одна, одна очень простая мысль. Пора умирать!

– Ты тут много чего пропустил. Новичков к нам с карантина кинули. Харитон на больничку отъехал…

Сергея сейчас вовсе не интересовали новости барачной жизни. Он жестом прервал говорящего и слабым голосом произнес:

– Устал я. Мне бы закинуться!

– Да ты че? Ничего же нет.

– Я фишку знаю. Один кореш в БУРе рассказал. Прижимаете чела спиной к стене. Он дышит глубоко, ровно. А вы как бы сопровождаете руками. Ну и на пятом выдохе всей толпой со всей дури давите ему на грудь. Пока не отъедет! В натуре, говорят, другие миры видишь. Секунды тебя нет, а ты как будто полжизни прожил. Давайте мне! После кичи расслабиться надо.

– Я в курсах! – с видом знатока встрял сосед Сергея по шконке. – Прикольная штука. Мы так в школе на переменах делали.

– Ну вот!

Сергей встал, доковылял до стены, прильнул к ней лопатками. Мужики обступили его.

– Так. Я дышу глубоко! А вы давите. Все сильнее, сильнее… На раз, два, три… Начали!

Сергей услышал странный звон в ушах и закрыл глаза. В это время к группе выписывающих проездной на тот свет подошел новенький. Лицо его было сильно обожжено. Он влился в толпу давящих Сергею на грудь.

– Хорош, братва, отпускаем, – сосед решил, хоть и несколько запоздало, взять на себя управление процессом.

Мужики расступились. Сергей с блаженным выражением лица осел на пол. Все с интересом смотрели на Чудилу. Шли секунды, а он не подавал признаков жизни.

– Ну ладно. Хорош! Вставай.

Сосед похлопал его по щекам. Тот никак не среагировал. Сосед вгляделся в его лицо.

– Братва, да он… Мертвый.

– А это что? – спросил кто-то из присутствующих.

На полу возле ноги Сергея валялась окровавленная финка.

Сосед огляделся по сторонам.

В дальнем углу отряда на своей койке сидел обожженный и смотрел в окно. Он качался взад-вперед, как параноик, и что-то шептал, повторяя одно и тоже.

– Это тебе за сеструху, сука! Это тебе за сеструху…

На его жутком лице плавало нечто, напоминающее улыбку.

Отряд опустел – всех вывели. Остались только вертухаи да несколько предполагаемых свидетелей из осужденных. Чудила лежал на полу. Роба на его груди была расстегнута, возле сердца виднелась аккуратная рана. И ни капли крови нигде. Ни единой капли. Главный врач зоны присел перед Чудилой на корточки. Пощупал пульс, в недоумении пальпировал область вокруг разреза. Потом встал, подошел к вертухаю-следователю и развел руками.

Следователь:

– На глушняк?

– Однозначно! Ты что думаешь?

– Я думаю – бил или неопытный, или… Зачем он нож вытащил? Хотел всех кровью окатить?

– Так ведь крови-то нет!

– Вот это-то и странно!

Врач начал листать дело Чудилы, а следователь повернулся к выстроившимся в ряд свидетелям происшествия.

– Он был мертв, когда его ударили ножом?

Все понуро молчали.

– Вот ты, что видел?

– Я? Ничего!

– А ты?

– Тоже ничего…

– Выходит, он как Ленин был… Живее всех живых!

Врач, кончив листать дело, обратился к следователю:

– Будешь колоть этих? Ну удачи, я в прозекторскую!

Он огляделся и вполголоса обратился к одному из вертухаев:

– Приведи Профессора в разделочную. Только быстро. Понял? Быстро!

Сержант кивнув, пулей вылетел из помещения. Солдат закатил носилки в отряд. Двое других стали грузить на них Чудилу. Доктор еще раз внимательно посмотрел на него.

– Просто сказка…

Тело Сергея везли на каталке по длинному забетонированному коридору. Везли быстро. Можно сказать – бегом.

Сергей, точнее то, что от него осталось, лежал на прозекторском столе в ярко освещенной комнате. Над телом склонились главный врач лагеря, Профессор и ассистент Профессора. Главврач скомандовал.

– Быстро извлекаем сердце!

Затем, обращаясь к Профессору, как бы давая инструкции:

– Осматриваешь. Потом, если все нормально – мгновенно в контейнер. Он готов? Отлично! С богом!

Главный лепила занес скальпель.

Часть четвертая. Воробьев

«Иуда, приняв из рук Преданного великую миссию, родится на земле вновь».

Даниил Андреев. «Роза Мира».

– Шалом, Иуда!

Сергей в недоумении щурился. Над ним, дружески улыбаясь, склонился человек в больничном халате. Он был среднего роста, худ и говорил хриплым пропитым голосом.

– Что, не поймешь на каком ты свете? Да пока на этом! На больничке. Я Воробьев!

В ушах у Сергея зазвенело, и он отключился.

Сергей открыл глаза. Огляделся – просторная комната с окнами. Стоял день. Он увидел три шконки, из которых занята была только одна. На ней лежал кто-то смутно знакомый и читал газету, спустив очки на нос.

– А-а-а! Иуда! Ну что? Очухался? Или еще нет?

– П-п-по-чему… Я Иуда?

– А кто ты?

– Сергей…

– Ну слава богу, вспомнил! А то все уши мне прожужжал – я Иуда, я Иуда! Кинул что ли кого?

Сергей в задумчивости наморщил лоб.

– Ладно. Лепила сказал, бред скоро пройдет. Что еще помнишь? А? Например, как тебя твои соотрядники на тот свет отправляли…

– Н-н-н-е-е-е-т…

– Ну и правильно! Забей и забудь. Давай знакомиться – я доктор Воробьев! Бывший. А так – тоже зек, как ты. Это больничка. Я здесь частенько бываю – сердце. Курить не предлагаю – тебе врач запретил, мне тоже, но… Короче, чаю могу сделать. Будешь?

Сергей был еще очень слаб. Воробьев заметил, что тот отключается.

– Ну ладно – давай спи!

Шли дни. Иуда потихоньку выздоравливал. Иуда… С легкой руки Воробьева даже он сам стал так себя называть. Они подружились. Подолгу беседовали. Бывало, что и ночь напролет. Внешне это была череда однообразных эпизодов из больничной жизни.

Вот они обедают. Воробьев приносит Иуде миску с едой и хлеб. Ставит на тумбочку. Помогает ему приподняться на подушке.

Вот они играют в шахматы. Иуда лежит, а Воробьев сидит на шконке. Шахматы стоят на табуретке между кроватями. Иуда смотрит, называет ходы, а Воробьев передвигает за него фигуры.

Вот они курят тайком. Воробьев прикуривает, затягивается. Пускает дым. Оглядевшись, дает пару раз затянуться Иуде.

Вот утренний обход. Главный лепила в сопровождении Профессора осматривают Иуду. Профессор интересуется его состоянием. Воробьев сидит рядом на шконке и на все вопросы отвечает за него. Типа:

– Ну-с, голубчик, как самочувствие?

– Да читай по габитусу! Вишь – румяный, улыбается…

Иуда и Воробьев пьют чай. Иуда, как всегда, полулежа, Воробьев сидя. Иуда поставил недопитый стакан на тумбочку. Вздохнул. Воробьев посмотрел на него.

– Чего страдаешь?

– Хоть убей – ничего не помню. Из шизо вели. Какой-то ветер в ушах… Дальше туманно. Меня обступили толпой, ладонями давят на ребра. Бум-бум в груди. Провал.

– Да тебя чуть было на запчасти не разобрали!

Иуда удивленно посмотрел на Воробьева.

– Не, ты не думай – живых у нас на это дело не пускают. Только мертвых. Маленький гешефт администрации. Представь: которую неделю висит заказ на сердце, а тут свежий жмур. На тебя уже свидетельство о смерти успели состряпать. И главное – группа крови, резус, прочее – все тютелька в тютельку. Ни родных, ни близких. Идеал! Твой труп на стол, а наш главный лепила, чтобы убедиться, что сердце не повреждено, вызывает Профессора.

– Из Москвы?

– Ха! Да нет. Он наш, сиделец. Большой шишкой был – профессор по кафедре сердечно-сосудистой хирургии. По ошибке сюда попал. На охоте случайно министра здравоохранения застрелил. Правда, потом вошел во вкус и там же, в охотничьем домике, положил замминистра и двух его референтов. Ну, так… А вообще-то волшебной души человек.

Воробьев замолчал, достал сигарету, прикурил, выдохнул дым.

– Склонились они над тобой, а у тебя кровь в ране пульсирует. Тихо-тихо… Лепила говорит – да хрен с ним, заказ. А Профессор: да пошел ты, здесь нужно разобраться. Звони, говорит, хозяину. А хозяин у него в долгу. Профессор его тещу вылечил, царствие ей небесное. Так вот Профессору удалось тебя отстоять. И заштопать. Небывалый ты наш случай!

– Какой-какой?

– Слушай. Выяснилось: эти долбоящеры, которые делали тебе непрямой массаж сердца, окончательно доконали его. Ты был так истощен после ШИЗО, что просто взял и умер. Совершенно точно доказано – в момент удара ножом твое сердце не билось. Сколько ты был мертв – бог весть. Но именно тот нож твое сердце и запустил.

– Мне кажется, я хотел тогда умереть…

– Ты это брось! Профессор уже статью пишет: «Лезвие ножа, прошедшее возле остановившегося сердца, заставило его биться вновь»!

– Выходит, не судьба. Тот, кто воткнул в меня нож… Странно – он думал, что убил меня, а на самом деле воскресил?!

В палату вошел главный врач в сопровождении фельдшера. Это был очередной утренний обход. Эскулап мельком осмотрел Иуду. Кивнул головой. Перешел к Воробьеву. Сел на табуретку возле него, стал мерить давление. Воробьев пошутил.

– Не можете вы, менты, без браслетов!

Главный врач снял с его руки манжету тонометра, прищурившись, посмотрел, открыл тумбочку, достал пачку сигарет, смял и сунул в карман своего халата.

– Где еще?

– А больше нет!

Врач привлек внимание фельдшера.

– Этого готовьте к выписке.

Он встал и пошел к выходу. Воробьев бросил ему вослед:

– Что, прямо сейчас в отряд?

Врач обернулся.

– Почему сейчас? Завтра. Сегодня воскресенье.

Дверь палаты захлопнулась. Воробьев достал из-под подушки новую пачку.

– Умеет эта публика настроение испортить…

Иуда проснулся среди ночи, вдруг. Воробьев не спал. Огонек его сигареты описывал дуги во мраке. Иуда поворачивался и так и эдак, стараясь уснуть. Но не мог. Воробьев заметил, что тот не спит.

– Эй, Иуда, а ты видел когда-нибудь Конец Света?

– Пару раз. С похмелья.

– Это что… А я реально видел! И не пару – а раз сто!

– Это чем таким надо было закинуться?

– Нет! В трезвом уме. В натуре. Как тебя сейчас. Это было далеко отсюда…

Ночь. Комната. Темнота. Воробьев спал, лежа на кровати. Вздрогнув, проснулся. Что-то странное происходило вокруг. Чернота сгустилась и задвигалась, заплясала, закружилась. Стремительно занялся мутный кроваво-красный рассвет. Резко открылись дверцы шкафчика, висящего над обеденным столом. Из него сами, словно обрели кто ножки, кто крылья, начали выпрыгивать тарелки, чашки. Некоторые бились вдребезги, некоторым везло и они, словно гигантские бледные тараканы, разбегались по углам. Выдвинулся ящик обеденного стола. Ложки и вилки, будто черви извиваясь, принялись покидать ячейки своего хранилища, шлепаться на пол. Они ползли прямо к кровати Воробьева. Тот сидел, в ужасе укрывшись одеялом. Не в силах шелохнуться. Столовый нож выглянул из ящика, поводил острием туда-сюда и пулей бросился на Воробьева. В него не попал, но воткнулся в стену позади его головы. И завибрировал. Это вывело несчастного из ступора, и он метнулся к двери. Выскочил из комнаты в коридор. В коридоре был слышен какой-то страшный животный вой. Его издавала женщина. Воробьев похолодел.

По коридору, откинув за спину руки, как Гагарин в своем памятнике на одноименной площади в Москве, зигзагами семенила дама без головы. Одета она была в длинный серый больничный балахон до пят. Из воротника балахона торчал обрубок шеи. Ее преследовала голова. Ранее ей принадлежавшая. Мелко-мелко перебирая щупальцами, которыми на самом деле были торчащие окровавленные сосуды. Голова все время водила мутными бельмами, как будто под их поверхностью метались насекомые. Казалось, она ищет свое тело.

Воробьев в ужасе открыл первую попавшуюся дверь, заскочил в комнату и захлопнул дверь за собой. Здесь было тихо. Воробьев услышал какой-то шорох и обернулся. Он увидел, что это не комната, а как бы помещение морга. На полу – огромный цинковый поддон, занимающий всю площадь. В подтеках крови. Местами липкий, местами скользкий… Воробьев посмотрел на свои ноги. Он был бос. Посреди комнаты стояла кровать. Без белья – просто металлический панцирь. На кровати сидела женщина, вся в белом, и пристально, черными, без зрачков, глазами смотрела на Воробьева. Не отрывая взгляда, она протянула к нему руки. Он, как загипнотизированный, подошел к ней. Она взяла его ладонь и поднесла к своему лицу, как будто хотела, чтобы он ощупал его. Пальцы Воробьева коснулись ее лица и… Провалились вглубь ее черепной коробки, потому что на том месте, где только что было ее лицо, оказалась мягкая, теплая бесформенная гниль.

Воробьев стоял, будто окаменев, не в силах отдернуть руку, не в силах произнести ни слова, а только смотрел в окно на кровавый рассвет. И видел, как, оседая, рушатся один за другим дома. «А-а-а-а!!!» – вырвался из его груди нечеловеческий крик.

Иуда лежит, глядя в потолок, потрясенный рассказом. Лицо Воробьева чуть осветилось – он сделал затяжку.

– Возможно, они чем-то пичкали нас… Возможно. Но все было очень реально! Я знаю, что они вдобавок включали инфразвуковые динамики. Звук в шесть герц не слышен человеческим ухом, но вызывает глубинный, неосознанный животный ужас. Возможно, те вилки были резиновыми, нашпигованными электроникой, а те женщины были механическими куклами… Кто знает?

– Кто эти – они? Ты говорил, что… Это было не один раз?

– Да. Повторялось. Неделя за неделей. Из месяца в месяц. Порой менялся сюжет, антураж… Но… Я был вроде подопытного кролика. И не я один. Нас таких там с добрый десяток было.

– Да зачем все это!?

– Вот главный вопрос! И когда я узнал ответ…

Воробьев потушил сигарету в импровизированной пепельнице – крышке от мыльницы, лежащей на тумбочке.

– Нас собирали по всей стране. Людей с необычными способностями. Экстрасенсов, чтецов мыслей, провидцев всяких… И все мы оказались в Институте. Это было закрытое учреждение. Сперва мы думали, что являемся сотрудниками. Но очень скоро поняли: мы – лабораторные крысы.

– И вы не пробовали бежать?

– Видишь ли… Полковник Сугробов умел убеждать. Он беседовал с каждым. Говорил, что мы служим стране, науке…

– Сугробов?

– Да. Директор Института. Сам он себя называл – Суб-Гробов. Вроде как – пренебрегающий смертью. Он ходил по институту со свитой ассистентов, словно сама смерть. По крайней мере, так нам это виделось. Он вселял ужас. Всегда в белом халате. В таких вот роговых очках. Еще он всегда носил с собой зажигалку, на которой были выгравированы слова Апостола Павла: «Не все мы умрем, но все изменимся». Зайдет этак в комнату к какому-нибудь несчастному, лежащему в полубессознательном состоянии после его экспериментов. Склонится над ним, посмотрит внимательно. Потом выпрямится. Щелкнет своей зажигалкой и, в задумчивости ощупав лицо, изречет: »Эта концентрация ужаса рассчитана скорее на спинномозговые эф-ф-фекты».

Воробьев как-то очень вдохновенно изобразил это ощупывание лица и то, как Сугробов произносит эту фразу.

– Была в нем какая-то пугающая, наводящая ужас бездна. Подойдет порой, встанет, этак выпятив живот, и говорит: «Ну что, толкователь, поведай мне свой сон». А когда кто-нибудь начнет нести ему какую-нибудь ахинею, обычно так: «Эх и мудрено ты стал выражаться, толкователь». Или: «Эх, толкователь, говенный из тебя рассказчик снов». А сам смотрит при этом не мигая желтыми глазами.

Оба с минуту молчали.

– Так ты не ответил на вопрос – зачем все это?

Глаза Воробьева загадочно блеснули в ночи.

– Ты слышал что-нибудь о проекта «Мертвая рука»?

– Нет.

– Это приоритетный оборонный проект. Полковник Сугробов вел исследования в его рамках.

– Что это за проект?

– Так сказать, принцип последнего ответа. Если в случае ядерной войны наше политическое и военное руководство будет уничтожено, то враг все равно не воспользуется нашим поражением. Им вообще никто не воспользуется, потому что поражения не будет. Система «Мертвая рука» автоматически уничтожит весь оставшийся мир. Но… Ни одна физическая система, сколь бы совершенна она ни была, не может гарантировать стопроцентного результата. Поэтому Сугробову было поручено разработать систему «Мертвая Рука 2». Которая бы давала полную гарантию уничтожения мира. И о существовании этого второго, дублирующего, проекта знали лишь единицы.

– Но как возможна полная гарантия?

– В том то все и дело! И ответ лежал на поверхности.

– Но что это?

– Древние книги говорят нам о неминуемом конце света. Который рано или поздно наступит… Но когда? Вот Сугробову и было поручено выяснить условия его наступления и разработать меры по его преждевременной инициации. То есть – тогда, когда того потребует система. Сугробову дали полный карт-бланш. У него были огромные ресурсы и связи как в правительстве, так и в министерстве обороны. Никто не знал толком, чем он занимается – работы были сверхзасекречены, но все в глубине души побаивались его.

– Так он выяснил?

– Ха! Слушай! Все бы ничего, но Сугробов слишком рьяно взялся за выполнение задания. Судя по всему, сначала он плохо понимал, что же это такое – Конец Света! Отрабатывал заказ – и все тут. Но по мере углубления в тему… Он что-то там прочухал. И изменил формулировку основной проблемы. Вместо «Действия и субъекты, способные осуществить Конец Света» он записал «Действия и субъекты, способные свершить Тайну Беззакония». А главное, он узнал, что в эпоху этой самой Тайны Беззакония будет править антихрист. И, по-моему, сам вознамерился им стать. Короче – совсем слетел с катушек.

– А как это все связано с теми чудовищными экспериментами по имитации Конца Света? Или, как ты говоришь, Тайны Беззакония?

– Официальная версия была такая. Есть многочисленные свидетельства того, что когда человек умирает, перед его глазами проносятся ключевые события его жизни. Самые существенные и важные. Сугробов пытался применить эту модель в случае умирания мира. То есть всякий из нас, кого убеждали в наступлении Тайны Беззакония, должен был лицезреть ключевые моменты, но не своей жизни, а всей человеческой истории. Оставался вопрос – как мы должны были их лицезреть? Сугробов полагал, что во сне! Он как бы давал посыл. Формулировал его содержание, тему и… Ждал от нас какой-то осознанной или неосознанной переработки заданного. Но совершить эту переработку мозги наши должны были в последующем за тем сне. Он, видимо, рассчитывал, что в этом сне мы выхватим нечто, что подтолкнет его к решению поставленной задачи. После всех его душераздирающих опытов и следующих за ними снов мы писали горы отчетов, подробно исповедовались ему… Но, по-моему, дело было не только в этом.

– В чем же еще?

– Похоже было, что он пытается повторить чью-то методу, но в должной мере отработать все ее этапы у него не выходит. Таланта не хватает, что ли… Какой-то ключевой для этой методы дар у него отсутствовал. Он как будто бы пытался играть на органе симфонию Баха одной рукой. Да, именно! Одной рукой.

– Но вы так ничего и не увидели в тех своих снах?

Воробьев пристально посмотрел на Иуду.

– Ошибаешься, приятель!

Он встал. Как бы подчеркивая исключительную важность момента. Прошелся по комнате.

– Парадоксально, но даже в таком кастрированном виде загадочная метода, применяемая Сугробовым, работала.

Он приблизился к Иуде. Глаза его были прищурены.

– То, что я тебе сейчас сажу, я не говорил никому. И возможно, это перевернет всю твою жизнь.

Воробьев сел. Потянулся за сигаретой, но передумал.

– День за днем, наутро после падения замертво в той страшной комнате, я просыпался всегда с одним и тем же!

Он чуть помолчал. Все же взял сигарету. Затянулся, выпустил дым. Заговорил еще более наукообразно, будто врач, ставящий диагноз самому себе.

– Мое сознание на краткий миг в первые минуты после пробуждения, прежде чем растворить сновидение в глубинах осознанной памяти, всегда транслировало одну и ту же, ясную как день, картину.

Высокий человек в овечьей бурке неторопливо подгонял посохом скот вверх по склону пологого холма. Слышно было непрерывное блеяние овец. Вечерело. Солнце растянулось красной полоской заката у него за спиной. Вдруг какие-то всполохи с этой темной, противоположной закату стороны упали на его лицо. Что-то горело впереди. Высокий остановился и присмотрелся.

"И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает".

Высокий растолкал посохом притихших овец и подошел ближе. В свете заката кажущийся темно-зеленым куст облизывали красно-желтые языки невесть откуда взявшегося пламени. Куст стоял, объятый пламенем. Горел! Но этот процесс никак не отражался на его состоянии. Он был зелен и полон жизненных соков.

"Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает".

Неожиданно овцы отчаянно заблеяли. В страхе обступили высокого. Тот сгорбился, глянул на них из-под черных густых бровей, поднял посох, гортанно крикнул что-то на непонятном языке. Овцы отбежали. Высокий выпрямился и стал медленно приближаться к загадочному огню. Не в силах оторвать взгляд от этого дива.

"Господь увидел, что он идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал: «Моисей! Моисей!» Он сказал: «Вот я!»"

Он сделал еще несколько шагов и подошел почти вплотную к кусту. Он мог протянуть руку и коснуться таинственного пламени.

"И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая".

Замерший в изумлении Моисей стоял перед горящим кустом, протянув к огню руку.

Иуда встрепенулся, скинул одеяло и сел на кровати.

– Так ты понял, что значил этот сон?

– Увы. Может быть, ты поймешь…

– А Сугробов знал? Ты говоришь, что не рассказывал никому?

– Я скрывал от всех. В том числе и от него. Он, правда, о чем-то догадывался. Давил на меня все сильнее. В конце концов дело дошло до физических пыток. И тогда…

Воробьев потянулся за очередной сигаретой. Но опять передумал и тоже сел на кровати.

– Я убил его!

Иуда в изумлении уставился на Воробьева.

– Да-да. Устроил взрыв в лаборатории ментального модулирования. Они там какие-то новые звуки для воздействия на людей изобретали. Он иногда вечерами сидел в этой комнате один и что-то слушал. Вот я его и взорвал. Я ж химик по образованию. Долго готовился. Но… Шикарно жахнуло!

– Так ты за это здесь?

– А то за что же? Суду, впрочем, я не всю правду изложил. Все же мы подписку о неразглашении давали… Хотя не в этом дело. Слишком многое бы всплыло, а я не хотел подставлять некоторых хороших людей. Короче – о реальной деятельности института так никто ничего и не узнал.