Пули для Венеры
Глава 1
ПРОЛОГ.
«Мясной рынок на Манхэттене»
Нью-Йорк, ноябрь 1926 года
Запах сырого мяса смешивался с тяжёлой гарью керосиновой лампы и потом грузчиков. Воздух был вязким, как кровь, которую ещё не успели отмыть с бетонного пола. Здесь, за глухой железной дверью холодильной камеры, хранили не только говяжьи туши и ящики с внутренностями. Здесь замирала тень Нью-Йорка – и её звали Страх.
Мужчины, что собирались тут по ночам, не торговали отбивными. Их язык был прост: деньги, молчание, верность. Кто срывался – шёл туда же, где хранили туши.
В углу за ящиками сидела девочка. Её пальцы сжимали отцовскую ладонь с такой силой, будто она могла удержать ею жизнь. Она была худая, с запавшими глазами, в поношенном пальто, которое пахло папой и табачным дымом.
– Эдди, девочка моя, – прошептал он, присев рядом, – если услышишь выстрелы… не шевелись, не дыши, сиди как мышка, хорошо? Я вернусь, не оставлю тебя всё будет хорошо. Но если что-то пойдёт не так – беги! Не оглядывайся, беги!
Он смотрел на неё так, как мужчина смотрит не на дочь, а на прощение, которое уже не заслуживает.
Эдди кивнула, но не поняла. Ей было девять. Она ещё верила, что хорошие люди побеждают, и что правда что-то значит. А чудовища живут только под кроватью. Она не знала, что в этом городе у правды был только один язык – .45 калибр. Отец разжал руку. Его запах ушел.
За дверью гудели приглушённые голоса. В этих голосах было спокойствие хищников. Один из них – низкий, бархатный, с послевкусием виски и вишнёвого табака – произнёс:
– Ты мог не вмешиваться. В конце концов, это не твоя война. Твоя девочка могла вырасти. Печь пироги. Учиться на пианистку. Влюбиться. Забыть тебя.
Ответ был твёрдым, но тихим:
– Кто-то должен был встать между ней и этим дерьмом. Если не я – то кто?
– Ради неё ты и умрёшь, Фрэнк. Ты просто не понял, с кем связался.
Выстрел.
Гулкий, как удар судьбы. Мир не замер – он разорвался.
Исчезло дыхание. Исчезло всё. Остался только гул в ушах и солёный вкус на языке, хотя крови не было. Но казалось, что она повсюду. Даже в глазах.
Эдди не закричала. Не побежала. Не позвала. Она сделала то, чего не умеют делать дети, и то, о чем просил папа : замерла, как статуя. Даже слёзы отступили – как будто сердце ушло в пятки и там затихло.
Раздался второй выстрел. Потом третий. Потом – шаги. Скрип двери. Пахнуло светом, как ножом – ярким, резким, холодным.
Кто-то вошёл в камеру. Тень накрыла её.
Ботинок остановился в двух шагах от её лица. Замер. Потом глаза, холодные, злые, как два прицела. Они смотрели на неё. Прямо в душу.
–Убирайся отсюда, девочка, – прошипел голос. Запах ударил как пощечина: дорогой одеколон «4711», коньяк и… гвоздика. Запах Дьявола. – И не оборачивайся. Иначе я передумаю.
Звук выстрелов накрвл её – два коротких, сухих хлопка, как ломаная ветка. Запахло порохом.
– Здесь чисто. Девчонка не выжила.
Щелчок зажигалки. Запах дешёвого табака.
Другой голос, более резкий:
– Уверен? Или хочешь, чтобы Лучано узнал, что мы оставили в живых свидетельницу?
– Она не выжила, говорю тебе. Я все сделал. Мясо её скрыло.
– Мясо не скроет совесть, Джино. Если она всплывёт – за ней придут. А с ней – и за тобой.
Тишина. Только капли таяли с потолка. Плечо Эдди горело от напряжения. Губы были сжаты в тонкую полоску.
Наконец шаги удалились. Сначала один. Потом второй. Потом – снова тьма. Гул закрытой двери, словно гробы снова сомкнули крышки.
Эдди не дышала.
Только когда лампа погасла, когда воздух стал липким от сырости, она вдохнула – впервые с тех пор, как сердце её отца перестало биться.
⠀
Она выжила.
И это была её первая, главная ошибка.
Но она не знала, что через шесть лет её жизнь развернётся “на пятачке”.
"Мы целовались под аккомпанемент разбиваемых витрин и выстрелов. Наша любовь родилась в огне, и в огне же должна была погибнуть."
Глава 1: «La Notte»
Нью-Йорк, январь 1932 года
Воздух в «La Notte» был густым, как сироп, и сладковато-гнилостным. Он впитывал в себя всё: едкий дым дешёвых сигар, пары выдыхаемого джина, тяжёлые восточные духи и запах мокрых пальто, принесённых с зимних улиц. Под низкими сводами бывшего склада саксофон выводил хриплую и немного тоскливую мелодию, а парочки в полутьме двигались в такт, словно участвуя в древнем, грешном ритуале. Это был не просто спикизи. Это был храм, алтарь нового американского бога, где молитвами были шёпот о сделке, щелчок костяшек домино и глухой стук пачек купюр о столешницу.
Эдит «Эдди» Сингер протиснулась между столиков, неся поднос, заставленный стаканами. Пальцы её, сжимавшие холодный металл, побелели от напряжения. Она ненавидела этот шум, этот смех, эти взгляды, скользившие по её фигуре, оценивающие, как товар. Но именно здесь, в этом аду, она надеялась отыскать своего дьявола. Того, чей голос пах «4711» и гвоздикой. Она мысленно сканировала лица: толстяк Сальваторе, бросающий кости; длинный, тощий Джино у двери, прощупывающий взглядом каждого входящего; сам хозяин, Тони «Бульдог» Риццо, с лицом проспавшего мясника.
– Эй, красотка! Сюда! – крикнул грубый голос. За столиком у стены трое мужчин в дорогих, но мешковатых костюмах уже стучали пустыми стаканами по столу.
Эдди подошла, опустив глаза.
– Виски. И чтобы не эту мочу, что вчера наливали, – бросил самый крупный, с шишковатым носом. – Скажи Бульдогу, что для Винни Гравано только самое лучшее.
– Хорошо, синьор, – пробормотала она, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
Пока она собирала пустую посуду, её взгляд упал на резную дубовую стойку. Там появилась новая группа. Трое. Двое – типичные головорезы, плечи как у быков. Но третий… Он был молод. Лет семнадцать, не больше. Он сидел, откинувшись на спинку стула, и вращал в длинных, удивительно изящных пальцах полстакана виски. Тёмный костюм сидел на нём безупречно. Он не кричал, не смеялся. Он просто смотрел поверх голов, куда-то вдаль, словно видел сквозь стены и этот дымный угар что-то недостижимое. Сынок какого-то босса, решила Эдди с привычной презрительной горечью. Родился в шёлковых пелёнках.
– Ты что застыла, золотце? Где наш виски? – крикнул Винни Гравано.
Эдди вздрогнула и поспешила к бару.
За стойкой хозяйничал Луиджи, бывший боксёр с разбитым лицом.
– Две порции лучшего виски для Гравано, – сказала Эдди, протирая поднос.
Луиджи хмыкнул, доставая бутылку из-под стола.
– Для этой свиньи и сивухи бы налил, все равно не отличит. Знаешь кто это у стойки? Знаешь, с кем ты разговаривала? – кивнул он в сторону молодого человека.
– Не знаю.
– Присмотрись и запомни. Это Моретти. Лео Моретти. Сын Доменико. Крёстный сын самого Лаки Лучано. Слышала про такого?
Эдди замерла. Сердце ушло в пятки. Моретти. Фамилия, выцарапанная в дневнике её отца красными чернилами.
Она взяла поднос с двумя стопками и, сделав глубокий вдох, направилась обратно к Гравано. Проходя мимо стойки, её локоть задел плечо одного из телохранителей Лео. Поднос качнулся. Стаканы звякнули. Один, наполовину полный, с янтарной жидкостью, пошатнулся и упал. Прямо на идеальные брюки молодого человека.
Время остановилось. Телохранитель вскочил, сжав кулаки. Его рука молнией рванулась к кобуре под пиджаком.
– Ах ты, слепая сучка! Я тебя…
Он уже тянулся схватить её, но Лео Моретти поднял ладонь. Всего один жест. Резкий, отточенный, не терпящий возражений. Головорез замер, как вкопанный.
Влажное пятно расползалось по дорогой ткани. Эдди застыла, ожидая взрыва. Она знала, чем это может кончиться.
Но Лео не двинулся. Он посмотрел на пятно, потом на неё. И в его глазах, цвета старого олова, промелькнуло нечто, похожее на усталую насмешку. Не над ней. Над всей этой ситуацией.
– Успокойся, Альдо, – тихо сказал он своему охраннику. – Она не враг. Просто неловкость.
– Но, дон Лео, костюм…
– Костюм высохнет, – отрезал Лео. Его взгляд упал на маленькую алую розу, лежавшую на её подносе – украшение для коктейля. Он взял её, обходя упавший стакан, и протянул ей. – Кажется, твой цветок пострадал больше моего костюма.
Она машинально взяла его. Шипы впились в палец. Капля крови выступила и смешалась с влагой на стебле.
– Мне жаль, синьор, – прошептала она.
– Не извиняйся, – он слегка улыбнулся, и его лицо преобразилось, став почти что мальчишеским. – В этом городе всё равно все утонут в говне. Просто некоторые раньше, чем другие. Меня зовут Лео. Лео Моретти.
Он сказал это просто, без вызова, как констатацию факта.
Имя ударило её в грудь, как пуля. Воздух перестал поступать в лёгкие. Весь шум клуба отступил, превратившись в глухой гул.
– Эдди, – выдохнула она своё подставное имя. – Меня зовут Эдди.
Он кивнул, всё ещё держа на ней свой спокойный, изучающий взгляд.
– Новенькая? Не видел тебя раньше.
– Да, синьор. Неделя.
– Работа тяжёлая. Не каждый выдержит.
– Я справлюсь.
В этот момент к ним подкатил Тони «Бульдог» Риццо, его лицо было багровым от гнева.
– В чём дело? Что тут происходит? – он уставился на Эдди. – Опять натворила делов, дрянь?
– Всё в порядке, Тони, – спокойно вмешался Лео. – Небольшая оплошность. Ничего страшного.
– Для тебя – ничего, дон Лео, а для меня – испорченный костюм клиента! – завопил Бульдог, обращаясь к Эдди. – Считай, ты отработаешь его ценой своей зарплаты за месяц! А теперь марш на кухню, мыть посуду! Быстро!
Эдди, не поднимая глаз, бросилась прочь, сжимая в одной руке поднос, в другой – окровавленную розу. Сердце колотилось где-то в горле. Она нашла одного из них. Сына. И он оказался не монстром. Он оказался человеком. Вежливым, уставшим, почти добрым. И это было в тысячу раз страшнее.
Она обернулась на краю кухни. Лео Моретти уже поднимался по лестнице в офис Бульдога, не обращая внимания на пятно на брюках. Он нёс его с таким достоинством, будто это был орденский знак.
Из-за занавески кухни вышла Роза, худая истрепанная девица с сигаретой в уголке рта.
– Ну что, полюбовалась на принца? – просипела она, выпуская дым. – Забудь. Он не для таких, как мы. У них браки по расчёту. С такими же, как они. А на нас они смотрят как на развлечение. Которое можно сломать и выбросить. Поняла? Тебе ещё повезло, что он в хорошем настроении был. А то могло бы кончиться… иначе.
Эдди кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она разжала ладонь. На ней остались капли крови и несколько алых лепестков.
Она пришла сюда за местью. А нашла начало своей погибели. Или спасения. Разница между этими двумя вещами в Нью-Йорке тридцать второго года была тоньше лезвия бритвы. И она только что порезалась об него.
Глава 2
Глава 2: «Призраки Мясника»
Квартира Эдди находилась над пекарней в самом конце Бауэри, где асфальт отходил от булыжников, а запах свежего хлеба не мог перебить вонь с ближайшей скотобойни. Она поднималась по скрипучим ступеням, не касаясь поручней, липких от грязи и чужих прикосновений. Ключ повернулся в замке с сухим щелчком. Она вошла, заперлась на щеколду и прислонилась спиной к шершавой деревянной двери, закрыв глаза.
Тишина. Только слышно, как по жестяной крыше скатываются капли подтаявшего снега. И стук собственного сердца – тяжёлый, неровный, как тревожный барабанный бой.
Она открыла глаза. Комната была крошечной каморкой для прислуги. Облупленные обои, одно заштопанное одеяло на кровати, умывальник с треснутой раковиной. Ничего лишнего. Ничего своего. Она жила здесь под именем Эдди O’Мэлли, сироты из Бостона, и каждая вещь в этой комнате была частью легенды, тщательно составленной агентом Хантером. Только в старом чемодане под кроватью, за потрёпанными платьями, хранилось единственное, что связывало её с прошлым. Её настоящее «я».
Эдди опустилась на колени на холодный пол и вытащила чемодан. Замок тихо щёлкнул. Пахло нафталином и старой бумагой. Запах памяти. Запах боли.
Наверху лежала фотография. Выцветшая, с заломленным углом. На ней высокий мужчина в простом кепи и рабочей куртке обнимал маленькую девочку с двумя смешными пучками. Они смеялись, прижавшись щеками друг к другу. Отец. Фрэнк Сингер. И она. Эдит. Девять лет. За неделю до того вечера на мясном рынке.
Пальцы Эдди задрожали. Она провела подушечкой по его лицу, по его улыбке, которую уже никогда не увидит.
– Папа, – прошептала она в тишину комнаты, и слово обожгло горло, как крепкий виски.
Под фотографией лежала стопка газетных вырезок. «Агент ФБР убит при налёте на склад». «Гангстерские разборки уносят жизнь служащего министерства юстиции». Ложь. Вся ложь. Её отец был убит целенаправленно. Он вышел на след слишком большого человека. И его убрали. А историю переписали.
И под вырезками – он. Сердце её арсенала. Дневник. Толстая кожаная тетрадь с истертым корешком. Она взяла его в руки, ощущая вес прошлого.
Она открыла его на случайной странице. Чёткий, уверенный почерк отца.
«…сегодня снова видел его. Доменико Моретти. Встречался с людьми Лучано у того самого ресторана. Улыбался. Смеялся. Жмёт руки, хлопает по плечам. Уверен, он – ключ ко всей цепи поставок. Если я найду его слабость, я найду способ добраться до самого сердца этого спрута. Его слабость… Говорят, у него есть сын. Леонардо. Католическая школа, уединённая жизнь. Его берегут. Его скрывают. Но каждый зверь защищает своё логово. И каждого зверя можно выследить, если знать, куда смотреть…»
Леонардо. Лео.
Эдди сглотнула ком в горле. Её отец писал о нём. Он был всего лишь строчкой в расследовании, «слабостью» другого человека. А теперь он был здесь. Реальный. С усталыми глазами и тихим голосом, который предложил ей цветок вместо того, чтобы приказать избить её.
Она лихорадочно перелистала страницы. Имена, даты, схемы. Её глаза выхватыли знакомое: *«Джино «Бритва» Карлетти. Правая рука Моретти. Хладнокровен. Жесток. Специалист по «грязной работе». Именно его голос, его запах она помнила из той ночи. Именно он, она была уверена, нажал на курок.
Она достала из-под стопки бумаг маленький, тускло поблёскивающий предмет. Гильза от патрона калибра .45. Ту самую, что подобрала тогда, в мясной лавке, зажав в детском кулаке, пока взрослые разбирались с телом её отца. Она была её талисманом. Её доказательством. Её проклятием.
Внезапно снизу, со стороны улицы, донёсся шум – резкий гул мотора, тормоза, приглушённые голоса. Эдди вздрогнула, инстинктивно захлопнула дневник и сунула его обратно в чемодан, затолкав его под кровать. Она подбежала к окну, стараясь не шуметь, и чуть отодвинула засаленную занавеску.
У подъезда стоял длинный тёмно-синий «Паккард». Машина не для этого района. Из него вышел человек в длинном пальто и шляпе. Агент Хантер. Он огляделся по сторонам, быстрым, профессиональным взглядом оценил обстановку и скрылся в подъезде.
Секунды спустя в дверь постучали. Три чётких, негромких удара. Как условный сигнал.
Эдди глубоко вдохнула, поправила платье и открыла.
Хантер вошёл, сняв шляпу. Его лицо было серьёзным.
– Всё в порядке? – спросил он, его глаза сразу же осмотрели комнату, ища что-то необычное.
– В порядке, – ответила Эдди, отходя к умывальнику, чтобы занять чем-то руки. – Почему вы здесь? Мы договаривались не встречаться.
– Ситуация меняется, – Хантер прошёлся по комнате, его взгляд скользнул по застеленной кровати, по чемодану, слегка торчащему из-под неё. – Сегодня вечером в «La Notte» была встреча. Важные персоны. Лаки Лучано, Мейер Лански… и Доменико Моретти.
Эдди замерла, повернувшись к нему спиной.
– И?
– И его сын был там. Леонардо. Вы сталкивались?
Она почувствовала, как кровь приливает к лицу. Она представила себе его взгляд, протянутую розу.
– Сталкивались, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Я пролила на него виски.
Хантер хмыкнул.
– И вы живы чтобы рассказать об этом? Повезло. Говорят, Моретти-старший души не чает в мальчике, держит его в чёрном теле, но и ястребов вокруг него вьётся много. Как он?
– Вежливый, – выдавила Эдди. – Не похож на… на них.
– Никто не похож, пока не прижмёт, – сухо заметил Хантер. – Он может быть ключом. Если Доменико его так оберегает, значит, он его ахиллесова пята. Слабость. Вам нужно с ним сблизиться.
Эдди резко обернулась.
– Что?!
– Вы меня слышали, мисс Сингер. Сблизиться. Подружиться. Узнать всё, что можно. О его отце, о делах, о связях. Он молод, впечатлителен. Девушка как вы… может вызвать у него доверие.
– Вы предлагаете мне… использовать его? – её голос дрогнул от возмущения и чего-то ещё, чего она сама не могла понять.
– Я предлагаю вам делать свою работу, – холодно парировал Хантер. – Ту работу, ради которой мы вас сюда внедрили. Помните, ради чего всё это. Ради кого.
Он посмотрел на фотографию на комоде – ту самую, что она только что держала в руках. Эдди проследила за его взглядом, и сердце её сжалось.
– Я помню, – тихо сказала она.
– Хорошо. Скоро будет крупная поставка через порт. Моретти будут там. Я хочу знать все детали. Время, место, сколько машин, кто сопровождает. Если вам удастся выудить что-то у сына… – Он не договорил, но смысл был ясен.
– Он не дурак. Он ничего не скажет.
– Тогда проявите изобретательность. Вы же дочь лучшего агента, который был у этого города. – Хантер надел шляпу и направился к выходу. – Будьте осторожны. И помните – никому не доверяйте. Никому.
Он вышел, оставив её в тишине, которая теперь казалась ещё громче, чем прежде.
Эдди снова подошла к окну. «Паккард» Хантера исчез в ночи, растворившись в рыжем тумане уличных огней. Она осталась одна. Со своей болью. Со своей миссией. И с новым, странным и опасным чувством, которое начало шевелиться где-то глубоко внутри, вопреки всему.
Она снова достала из кармана смятую, почти развалившуюся розу. Лепестки потемнели по краям. Она поднесла её к носу. Пахло едва уловимо – его одеколоном, дорогим табаком и едва уловимой горьковатой нотой чего-то ещё. Чего-то, что было просто им.
Она сжала цветок в ладони. Шипы впились в кожу, и боль была острой, ясной, знакомой. Боль мести. Боль потери.
Но была и другая боль. Смутная, тревожная. Боль от того, что он смотрел на неё не как на служанку или врага. А как на человека. И что ей, возможно, придётся предать этот взгляд.
Она подошла к чемодану и положила раздавленный цветок поверх дневника. Алый лепесток упал на строчку, выведенную рукой её отца: «…каждого зверя можно выследить, если знать, куда смотреть…»
Теперь она смотрела. И видела не только зверя. Она видела человека. И это могло стоить ей всего.
Глава 3
Глава 3: «Крёстный сын»
Утро в Бруклин-Хайтс начиналось не с пения птиц, а с рёва моторов и запаха свежей выпечки, который доносился с итальянской пекарни на углу. Лео Моретти стоял у огромного окна своей комнаты, глядя на просыпающийся город. Его взгляд скользил по крышам особняков, по докам, где уже кипела работа, по дымящим трубам фабрик на другом берегу Ист-Ривер. Он представлял себе, как мог бы нарисовать эту панораму – не на бумаге, а в камне и стекле. Высокий, стройный мост, который соединил бы не просто берега, а целые миры. Чистый, ясный, математически правильный.
Его мысли прервал глухой стук в дверь.
– Входи, – не оборачиваясь, сказал Лео.
В комнату вошел Пьетро, старый дворецкий семьи, одетый с безупречной строгостью. Он нёс на подносе серебряный кофейник и свежий номер «Нью-Йорк Таймс».
– Доброе утро, дон Леонардо. Ваш отец ждёт вас к завтраку. Он просил поторопиться.
Лео кивнул. Он знал, что значит «поторопиться» в устах его отца. Это означало, что день уже распланирован, и в нём нет места для архитектурных грез.
Стол в столовой ломился от еды: свежие булочки, фрукты, колбасы, омлет. Доменико Моретти, уже одетый в безупречный трёхсоставный костюм цвета угля, читал другую газету – «Daily News». На первой полосе кричали заголовки о новом налёте на инкассаторов и о том, что Аль Капоне вот-вот отправят в Алькатрас.
– Садись, – не отрываясь от газеты, сказал Доменико. – Кофе остывает.
Лео молча сел. Он налил себе кофе – чёрный, без сахара, как пил его отец. Молчание затягивалось, было густым, как оливковое масло в тарелке.
– Ты вчера вернулся поздно, – наконец произнёс Доменико, откладывая газету. Его глаза, тёмные и пронзительные, как у старого ястреба, уставились на сына. – Из «La Notte». Рассказывали, ты устроил там представление.
Лео почувствовал, как у него напряглась спина.
– Никакого представления. Официантка пролила на меня виски. Я велел Альдо не делать из этого проблему.
– Проблему? – Доменико медленно прожевал кусок хлеба. – Проблема не в виски, сын. Проблема в том, что ты позволил себя унизить на глазах у всех. Винни Гравано видел. Джино видел. Они теперь думают, что сын Моретти позволяет служанкам вытирать об себя ноги.
– Это была случайность.
– Случайности – для слабаков! – голос Доменико ударил по столу, как хлыст. Он не повышал тона, но от его тихой, холодной ярости стыла кровь. – Ты – Моретти. Каждая твоя случайность – это удар по нашей репутации. По нашему имени. Имя – это всё, что у нас есть. Оно защищает нас лучше, чем десять автоматчиков. Ты должен помнить об этом всегда. Запомни, можно потерять деньги, можно потерять здоровье – не так страшно. Но никогда нельзя терять лицо. Потеряв лицо, ты потеряешь всё!
Он отпил кофе, его взгляд смягчился, но лишь на мгновение.
– Сегодня у тебя будет возможность напомнить кое-кому о нашем имени. Старик Джованни, владелец пекарни на Адамс-стрит, задолжал. Мало для нас, но много для него. Но принцип есть принцип. Ты поедешь с Джино. Наведешь порядок.
Лео почувствовал, как у него сжался желудок. Он ненавидел эти «порядки». Ненавидел видеть страх в глазах людей.
– Отец, может, лучше…
– Лучше – это сделать так, как я сказал! – перебил Доменико. – Пора, Леонардо. Пора выходить из детской. Ты будешь главой этого семейства. Ты должен научиться говорить на языке, который понимают все. На языке силы. Понял меня?
Лео опустил глаза в тарелку.
– Понял.
***
В это же время, в двух милях от особняка Моретти, Эдди вытирала последние стаканы в подсобке «La Notte». Руки у неё ныли, спина гудела от усталости. Бульдог Риццо сдержал слово – зарплату за вычетом стоимости «испорченного костюма» она получила только после того, как отмыла гору посуды.
Роза, соседка по несчастью, курила у открытого черного хода, подставляя лицо холодному ветру.
– Ну что, принцесса, понравилось тебе в королевстве? – хрипло спросила она, выпуская дым.
– Очень смешно, – буркнула Эдди.
– А ты не дури, – Роза бросила окурок в переулок. – Я серьёзно. Ты вчера могла и без работы остаться, и без лица. Тебе повезло, что Моретти-младший оказался сентиментальным идиотом. Его папаша таких финтов не прощает.
– Он что, часто здесь бывает? – не удержалась Эдди.
Роза ухмыльнулась.
– Ага, заинтересовалась? Бывает. Не каждый день, но бывает. Приезжает, поднимается к Бульдогу в кабинет, иногда с отцом, иногда один. Делают вид, что обсуждают бизнес по поставке оливкового масла, – она фыркнула. – А все знают, что настоящий товар спрятан в бочках из-под этого самого масла.
Эдди насторожилась. Это была зацепка.
– Они что, прямо здесь всё хранят?
– Где-то тут, – Роза мотнула головой вглубь подсобки. – Говорят, под полом есть подвал. Но я не лезу. Кто лезет – тот быстро исчезает. Запомни это.
Дверь с улицы распахнулась, и внутрь протиснулся Луиджи, лицо его было озабоченным.
– Эй, ты, новая! – крикнул он Эдди. – Беги к Бульдогу. Он тебя зовёт. И похоже, дело не к добру.
Сердце Эдди упало. Неужели Хантер был прав? Неужели её уже вычислили?
***
Чёрный «Кадиллак» V8 плавно катил по заснеженным улицам Бруклина. Лео сидел на заднем сиденье, глядя в окно. Рядом с ним, развалившись, сидел Джино «Бритва» Карлетти. Он чистил ногти изящным перочинным ножичком и насвистывал какую-то беззаботную мелодию.
– Не кисни, парень, – хрипло сказал Джино, не глядя на Лео. – Дело на пять минут. Старый Джованни – овца. Блеет, но платит. Мы ему напомним – он поймёт.
Лео молчал. Он ненавидел Джино. Ненавидел лёгкость, с которой тот говорил о боли и страхе. Ненавидел его запах – дорогой одеколон, смешанный с чем-то металлическим и резким. С тем самым запахом, что преследовал Эдди в кошмарах.
– Вот и его дыра, – предупредил водитель, Альдо, тот самый, что вчера хотел ударить Эдди.
Машина остановилась у маленькой, убогой пекарни. Из трубы слабо валил дымок. В витрине одиноко красовались пара чёрствых бубликов.
Джино первым вышел из машины, потягиваясь, как кот.
– Ну, поехали, босс, – он кивнул Лео. – Покажешь старику, кто в доме хозяин.
Лео медленно вышел. Ноги были ватными. Он поправил галстук, почувствовав тяжесть кольта «Новый век» .32 калибра в кобуре под мышкой. Отец велел носить его всегда.
Колокольчик над дверью жалобно звякнул. Внутри пахло тлением, старостью и несбывшимися надеждами. И почему-то совсем не пахло выпечкой. За прилавком стоял тот самый старик Джованни. Лицо его было испещрено морщинами, глаза – мутные и усталые.
– Синьор Джино… – прошептал он, и его руки задрожали.
– Джованни, старый плут, – сладковато начал Джино, облокачиваясь на прилавок. – Мы тут заглянули насчёт твоего долга. Ты ведь помнишь о долге?
– Я помню, но… у меня нет денег, синьор, – голос старика предательски дрогнул. – Бизнес идёт плохо. Люди не покупают… Прошу, ещё немного времени…
– Время – деньги, Джованни, – Джино улыбнулся, но глаза его оставались холодными. – А у нас с тобой и так проблемы с деньгами. Мы здесь не благотворительность открывали. Мой молодой босс, – он кивнул на Лео, – очень огорчён. Он думал, ты человек слова.
Старик посмотрел на Лео умоляющим взглядом.
– Сынок… поговори с отцом… я знал тебя маленьким… Я же всегда платил… Сто долларов, для вас это не деньги, а для меня…
Лео почувствовал, как по спине бегут мурашки. Он хотел повернуться и уйти. Сказать Джино, чтобы он заткнулся. Но он видел перед собой лицо отца. Слышал его слова: «Ты – Моретти».
– Тебе дали время, Джованни, – выдавил он, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. – Ты его не использовал.
– Вот именно! – подхватил Джино. Он оглядел пекарню с преувеличенной печалью. – Жалко, конечно. Место у тебя уютное. Но, видимо, придётся его… переоборудовать. – Он провёл рукой по прилавку и резким движением смахнул на пол несколько тарелок. Они разбились с оглушительным грохотом.
Старик ахнул и попятился.
– Нет, прошу вас!
– Сто долларов, Джованни, – голос Джино потерял всю слащавость, став низким и резким. – Сейчас. Или мы начнём бить не только посуду.
Лео видел, как по лицу старика катятся слёзы. Видел его беспомощность. Это было противно. Унизительно. Для всех.
Внезапно из задней комнаты вышла молодая женщина, лет двадцати пяти, с испуганным ребёнком на руках.
– Папа? Что происходит? – её испуганный взгляд перебегал с Джино на Лео.
Лео не выдержал. Он не мог этого делать. Не сейчас. Не так.
– Хватит, Джино, – тихо сказал он.
– Что? – тот не поверил своим ушам.
– Я сказал, хватит. – Лео шагнул вперёд. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака свой кошелёк, достал пачку купюр и швырнул её на прилавок перед остолбеневшим Джованни. – Вот твои сто долларов. Считай, долг погашен.
В пекарне воцарилась мёртвая тишина. Даже ребёнок перестал хныкать. Джино смотрел на Лео с таким изумлением, будто тот вырос вторая голова.
– Ты… ты что делаешь? – прошипел он.
– Я навожу порядок, – холодно ответил Лео, чувствуя, как его охватывает странная, пьянящая смесь ужаса и торжества. – Как и велел отец. Долг возвращён. Дело закрыто. Поехали.
Он развернулся и вышел на улицу, не оглядываясь. Он слышал, как за ним вышел Джино, слышал его тяжёлое, злое дыхание.
Они молча сели в машину. Джино не сводил с Лео ледяного взгляда.
– Ты совсем рехнулся, мальчишка? Ты знаешь, что теперь подумает этот старый хрыч? Что Моретти можно не платить! Что мы мягкотелые бабы!
– Он заплатит, – тихо сказал Лео, глядя в своё окно. – В следующий раз. Сегодня он заплатил мне. Страхом. Этого пока достаточно.
Он не знал, поверил ли Джино. Не знал, что скажет отец. Но когда машина тронулась, его тошнило. Не от страха. А от осознания той цены, которую приходилось платить за своё имя. И он подумал о девушке из бара. Об Эдди. О её глазах, полных страха и силы одновременно. И ему вдруг захотелось увидеть её снова. Увидеть что-то настоящее в этом фальшивом, прогнившем мире.
Глава 4
Глава 3 (продолжение): «Мост через бездну»
Чёрный «Кадиллак» мчал Лео обратно в Бруклин-Хайтс. Джино молчал, но его молчание было красноречивее любых слов. Оно висело в салоне густым, ядовитым туманом. Лео чувствовал на себе его тяжёлый, осуждающий взгляд, но не оборачивался. Он смотрел в окно на мелькавшие улицы, но видел не их, а лицо старого Джованни – испуганное, беспомощное, мокрое от слёз. И лицо той девушки из бара – Эдди. Её широко раскрытые глаза, полные не страха, а какой-то дикой, несгибаемой гордости, даже когда она ждала удара.
Он ненавидел себя за слабость, которую проявил в пекарне. Отец был прав. В их мире жалость была смертельным грехом. Но ещё сильнее он ненавидел ту маску безразличия, которую ему приходилось надевать. Маску Моретти. Под ней оставался он сам – Леонардо, парень, который любил чертить мосты и читать Вирджинию Вулф, который чувствовал себя чужим на собственном празднике жизни.
«*Ты – Моретти. Ты не имеешь права быть просто Лео*», – звучал в его голове голос отца.
«*А кто дал им право решать, кем мне быть?*» – робко возражал другой голос, тот, что он всегда подавлял.
Они подъехали к дому. Джино наконец разомкнул губы.
– Я не буду ничего говорить твоему отцу. Пока. – Его голос был тихим и опасным, как шипение змеи. – Но если ты ещё раз опозоришь его имя, я лично позабочусь о том, чтобы ты понял, какую цену имеет милосердие в нашем деле. Понял, мальчик?
Лео не ответил. Он просто вышел из машины и, не оглядываясь, зашёл в дом. Ему нужно побыть одному, разобраться во многом. Он прошёл в свою комнату, схватил с полки томик Джойса – «Дублинцы» – и швырнул его об стену. Книга упала на пол с жалким шлёпком. Бессилие. Он чувствовал полное бессилие. Он был заложником своего имени, своей крови, своего будущего, которое ему не выбирали. Возникло непреодолимое желание выйти. Уйти от этих стен, от этого запаха денег и власти, который вызывал у него тошноту. Он вспомнил о Бэттери-парке. О том месте, где можно было дышать полной грудью и смотреть на воду, представляя, что ты свободен.
И тогда он вспомнил о ней. Об Эдди. В её глазах не было того подобострастия или страха, которые он видел у всех. В них было вызов. И понимание. Странное, мгновенное понимание, будто она тоже знала, каково это – быть не на своём месте.
Это было безрассудно. Глупо. Опасно. Отец пришёл бы в ярость. Джино бы высмеял. Но именно поэтому он должен был это сделать. Это был бы его маленький, тихий бунт. Его крошечный мост к чему-то настоящему.
Он подошёл к телефону – роскошному аппарату из чёрного дерева – и набрал номер «La Notte». Ему ответил грубый мужской голос.
– «La Notte», слушаю.
– Это Лео Моретти. Позови к телефону Эдди, официантку.
– Э-э… дон Лео, она сейчас занята, на кухне…
– Позови. Сейчас же.
В трубке послышались шаги, приглушённые голоса. Потом – лёгкое дыхание.
– Алло? – её голос прозвучал настороженно.
Сердце Лео ёкнуло. Он внезапно осознал всю абсурдность своей затеи.
– Эдди? Это Лео. Лео Моретти. – Он замолчал, не зная, что говорить дальше.
– Я вас слушаю, синьор, – её голос стал холодным, отстранённым. Голосом служанки, с которой говорит хозяин.
Этот тон заставил его взбодриться.
– Завтра. Днём. Ты свободна?
В трубке повисло неловкое молчание.
– Я… я должна работать, синьор.
– Я договорюсь с Бульдогом. – Он постарался сделать свой голос твёрдым, как у отца, когда тот отдавал приказы. – Встретимся в Бэттери-парке. У памятника. В два часа. Это не предложение, Эдди.
Он тут же пожалел о последней фразе. Он не хотел её запугивать. Он хотел… он сам не знал, чего он хотел. Просто поговорить с кем-то, кто не боится его и не льстит ему.
Снова пауза. Он слышал, как она дышит.
– Хорошо, – наконец сказала она тихо. – Я буду.
– До завтра, – он бросил трубку, не дав ей передумать.
Он стоял, прислонившись лбом к холодному дереву телефонного аппарата. Его ладони были влажными. Он только что назначил свидание служанке. Сын Доменико Моретти. Безумие.
Но впервые за долгое время он почувствовал не страх и не отвращение, а щемящее, тревожное ожидание. Он смотрел в зеркало в прихожей и видел в своих глазах не усталого наследника мафиозного клана, а просто молодого человека, который боится и надеется одновременно. Он снова был Леонардо. Всего на один день. Всего на одно свидание.
***
Эдди медленно положила трубку. Рука у неё дрожала. Лео Моретти. Позвонил лично. Приказал прийти.
Роза, мывшая рядом посуду, тут же навострила уши.
– Ну? Кто это был? Тот самый принц?
– Он… он велел мне завтра встретиться с ним. В Бэттери-парке.
Роза присвистнула.
– Ну, детка, держись крепче. Видно, ты ему приглянулась. Только помни, чем такие истории обычно заканчиваются . Сломанные сердца и… ну, в общем, ты понимаешь.
Эдди ничего не ответила. Её мозг работал с бешеной скоростью. Это был шанс. Тот самый, о котором говорил Хантер. «Сблизиться. Узнать». Лео сам шёл ей в руки. Его интерес был её пропуском в самое логово зверя.
Но почему её сердце сжималось от тревоги? Почему мысль о том, чтобы использовать его, внезапно показалась ей отвратительной? Она посмотрела на свои руки – на маленькую ранку от шипа розы. Это была боль от правды. А всё, что ей предстояло делать дальше, было сплошной ложью.
Она мысленно представила лицо отца. Его последнюю улыбку. Его последний взгляд.
– Если что, беги отсюда, девочка, и не оборачивайся.
Она сжала кулаки. Нет. Она не имела права на слабость. Не имела права видеть в Лео Моретти человека. Он был всего лишь средством. Мостом к мести.
Истинная цель встречи была ясна и страшна: завоевать его доверие, чтобы потом предать.
Она вышла на задний двор, закурила дешёвую сигарету и смотрела на грязную стену соседнего дома. Она должна была играть свою роль. Играть так, чтобы он поверил. Чтобы влюбился.
А потом – выстрелить ему прямо в сердце.
Она затянулась, и дым щекотал горло. Она почти физически чувствовала, как что-то невинное и хрупкое внутри неё умирает, чтобы дать жизнь мстительному призраку, которым она стала.
Завтра начиналась охота.
Глава 5
Глава 4: «Свидание в Бэттери-парк»
«Сегодня не существует ника