Одиночество

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

W W W. S O Y U Z. RU

… Я выдаю вам секрет одного человека, но теперь уже ничего, можно об этом рассказать, – так начал мой приятель Н., молодой корреспондент одной газеты, и поведал мне следующую историю.

… Как вы знаете, я окончил университет С. по специальному отделению, работая в то же время шофером. Может поэтому показаться, что моя студенческая жизнь была обставлена всякими трудностями и лишениями, но это совсем не так. Это было еще во время полного отсутствия контроля над автомобилизмом. Достаточно было заставить себя хорошенько поработать с полдня, как с грехом пополам, но я уже мог остальное время посвящать университету. Нелегко было, правда, но в самой жизни этой было для такого ветрогона, как я, что-то невыразимо привлекательное, и оно-то и делало ее совсем не такой трудной, как это могло показаться со стороны.

Как бы вам выразить, в чем был вкус этой жизни, не могу найти подходящего слова. Пожалуй, впечатление какого-то потока. Все, что было в этом городе, утрачивало ясные очертания и просто текло в каком-то водовороте, на поверхности которого крутился и я.

Посмотришь этак на мир со стороны все в нем как будто устроено чинно, благородно, все на своем месте. А вот тому, кто, как я, и днем, и ночью носится по этому миру, вывороченному наизнанку, когда с него совлечены внешние покровы, он является совсем в ином свете. Со всеми этими важными и строгими чиновниками, благородными дамами, богачами, учеными, стоит им только опуститься на сиденье в такси, – происходит удивительная перемена. Ослабевает у них бдительность, что ли, уж я не знаю, но все они вдруг превращаются в самых обыкновенных людей и иногда говорят, и вытворяют такие вещи, что просто диву даешься.

Развозишь бывало эту бесконечную вереницу сменяющихся людей по всем направлениям: с востока на запад, с севера на юг, и мир начинает казаться сплошным потоком какой-то гущи, без конца и днем, и ночью стремящейся неизвестно куда. Какая-то головокружительная пляска привидений, где счастье тотчас же сменяется горем, здоровье смертью, бедность богатством, красота безобразием, старость и немощность полной сил молодостью, добро злом, мудрость глупостью. Нет ничего твердого, деленного, все течет, как вода: и здания на улицах, и дороги, и жизнь людей, их наполняющих. Да и не только мир, что отражается в нашем взоре, – мы сами ни на секунду не остаемся в покое, а все стремимся, летим куда-то, несомые потоком времени. От этого впечатление становится еще глубже, пропущенное сквозь двойную призму восприятия.

Среди компании шоферов есть группа особенно подвижная и текучая. Это те шоферы, которые не имеют постоянной службы, а записаны в «Общество шоферов» и живут доходами текущего дня. В Токио таких обществ имеется несколько. Желающие приходят туда с утра, располагаются скопом на циновках перед конторкой и ждут, когда их вызовут. Запросы поступают по телефону. Кому временно нужен шофер на грузовик, кому на собственную машину, кому на такси, кому на автомобиль-катафалк, кому в ассенизационный обоз, звонят отовсюду, где не хватает рук. Желающие платят в конторку положенный сбор и уходят, обеспеченные на день работой. Эти «общества шоферов» очень удобны для тех, кто желает погулять, пока есть деньги, либо для таких, как я, которые хотят работать в свободное от ученья время. Кто сделался их завсегдатаем, тому этот мир действительно кажется потоком, в котором человек кружится-кружится, пока не иссякнет весь газолин его жизни.

Как-то я сидел в университете на лекции по философии, слушал ее рассеянно, так как накануне до глубокой ночи гонял такси, нанятый в один гараж, а остаток, ночи проговорил с девушкой из газолинки. Как сейчас помню, лектор говорил с кафедры о Гераклите, который получил в Греции прозвание мрачного философа за свое учение, что все в мире течет и изменяется. Потом о буддизме, что пристрастие к вещам временным и преходящим считается в буддизме путем неправедным и ложным. Я слушал и думал: когда до конца почувствуешь, что все в мире текуче действительно какая-то щемящая тоска охватывает тебя, и ничего ты с ней не можешь поделать. Жаль только, что ни Гераклит, ни древние буддийские монахи не были шоферами.

Я не хочу сказать, что их тоска нам непонятна, нет, но шоферы не относятся к текучести мира созерцательно, а, попав сами в этот поток, стремглав несутся в нем, чувствуя, как одновременно ими овладевает приятный спортивный задор. И очень возможно, что по окончании университета я сделался газетным корреспондентом именно потому, что свыкся с этим чувством. Если проникнуться им еще больше, если постичь всю его прелесть, то не родится ли из него сознание свободы? Когда наблюдаешь, как в мире все течет, все изменяется, то наряду с тоской возникает и сознание свободы – вот какого утверждения я ждал в то утро от лектора.

Впрочем, довольно разводить автомобильную философию. Много ли пользы от разговоров о давно прошедших временах, когда даже не существовало никакого контроля над автомобилизмом. То, о чем я хочу вам рассказать, это история одного моего приятеля, Носэ Тацумару, с которым я сошелся, когда вел эту жизнь.

Я познакомился с Носэ в «Обществе шоферов», находившемся в переулке где-то на задах одного универсального магазина на Ситамачи. День нашей первой встречи удивительно сохранился у меня в памяти. Как сейчас помню, у меня только что закончился в университете второй семестр и наступили новогодние каникулы. Я решил использовать их, чтобы немного подработать, и направил свои стопы в «Общество шоферов», где не показывался уже довольно долгое время.

Было холодное утро, шел не то град, не то снег. В комнате для шоферов были развешаны по стенам лозунги: «Рвение и старание», «Остерегайтесь аварий», «Честность и справедливость».

Тут же висела литография с изображением генерала Ноги. Комната была небольшая площадью около десяти дзё. В ней, в полумраке, с самого утра уже сидели около двадцати человек шоферов и шумно разговаривали в ожидании выгодного найма. Многие меня знали в лицо. Некоторые, завидев меня приветствовали: «А-а, студент! Ну как экзамены?» За конторским столом у входа сидел колит мужчина лет под пятьдесят, худой, высокий, с бледным лицом. Перед ним всегда лежала развернутой какая-нибудь лубочная книжка, которую он читал со скучающим видом, ожидая телефонного звонка. Фактически всем делом заправляла его жена, энергичная, дородная женщина, весившая раза в два больше своего супруга. Она время от времени спускалась вниз со второго этажа и оглядывала помещение для шоферов, когда я вошел, она пробурчала: «Ну и погодка же сегодня, будь ты неладен» и завилась просмотром конторских книг.

Шоферы были все народ жизнерадостный. Одни из них играли в цветочные карты, другие в «сёги», третьи в «го», четвертые, сбившись в кучку в стороне, о чем-то болтали, временами разражаясь веселым смехом. Казалось, все печали мира существовали неизвестно где и совершенно их не касались.

Человек средних лет, с серьезным видом игравший в «го» и громко стучавший при этом костями, носил кличку «инженер-от-санитарии». В игре в «го» с ним никто не мог тягаться силами, свою же странную кличку он получил за то, что всегда напрашивался ехать при вызове из ассенизационного обоза. В тот самый день, когда я явился в общество, его тоже очень быстро вызвали, и он ушел, оставив партию не доигранной. Кто-то за его спиной зажал пальцами нос, кивая в сторону «инженера от санитарии». Говорили, между прочим, что в квартире «инженера» царили удивительные чистота и порядок, а его сын учился первым учеником в начальной школе.

– У инженера заработок, пожалуй, лучше нашего. Я вот вчера нанялся к каменщику, так он, подлец, меня камни заставил таскать. Все руки и плечи себе ссадил. До сих пор болят, говорил один шофер.

– Ну и дурак. А я вот у кондитера работал. И харч у него был хороший, а на прощанье даже пирожных в гостинец получил, – говорил другой.

– Зато в Н-ском гараже угощение такое, что во всем Токио хуже не найдешь. Ни за что туда больше не пойду, – говорил третий.

Разговор вызвал общий аппетит, собрали деньги в складчину по жребию и купили булочек «ампан». Во время еды зазвонил телефон: вызывали из дома некоего политического деятеля. Один из шоферов, большой любитель разговоров и речей на политические темы, пришел в оживление:

– Вот хорошо! Пойду-ка, поспорю с ним о политических партиях, – и с этими словами быстро вышел из помещения.

Потом был звонок из квартиры знаменитой артистки. Я хотел было уже подняться, чтобы идти, как меня остановило чье-то замечание:

– Брось! Скряга, хуже не найдешь.

Пока я колебался, меня опередил юноша-кореец, знаток кинематографа: он по просил, чтобы предложение записали за ним.

После этого долгое время телефонных звонков не было. Некоторые стали уже собираться домой, потеряв надежду получить в этот день работу, как дверь в помещение открылась, и вошел какой-то юноша. Я не разобрал его лица, потому что воротник его желтого дождевика был поднят, а поля низко надвинутой мокрой шляпы закрывали его глаза. Он подошел к конторке и протянул хозяину свое промысловое свидетельство. По всему было видно, что он в первый раз записывается в члены «Общества шоферов». Хозяин стал подробно расспрашивать новичка, желая выяснить его личность. В это время вниз спустилась хозяйка. На ее здоровом, смуглом и румяном лице отразилось явное любопытство, заметное даже мне, сидевшему в углу комнаты. Перекинувшись с хозяином несколькими короткими фразами, она быстро завладела разговором с юношей. Вдруг она обернулась в мою сторону, отыскала меня глазами и сделала рукой знак, чтобы я подошел. Я с недоумением встал и направился туда. Хозяйка сказала, что мы оба студенты и должны поэтому познакомиться. Так завязалось в этом обществе знакомство между двумя студентами-тружениками, так сказать, представителями местной интеллигенции.

Когда юноша обернулся с поклоном в мою сторону, я был поражен правильностью черт его лица. Черные волосы, белая кожа, густые брови, большие ясные глаза, прямой нос, сочные губы всех этих шаблонных определений мало, чтобы описать его наружность, он был красив на редкость. Короче говоря, это и был тот самый Носэ Тацумару, о котором я хотел вам рассказать.

Я повел Носэ в угол комнаты, угостил его здесь оставшимися булочками, и мы разговорились. Чувство предубеждения, вызванное сначала его красивой внешностью, во время беседы рассеялось. Носэ оказался простым и серьезным юношей, а то обстоятельство, что он учился на каком-то специальном отделении в одном из университетов того же района Канда, окончательно нас сблизило, и я почувствовал, как во мне закипает дружеская симпатия к нему. Мы прождали с ним до обеда, но так и остались без работы на целый день. Было уже под вечер, когда мы покинули помещение. Мы зашли куда-то выпить кофе и продолжали наш разговор. Из кармана черной тужурки Носэ высовывалась книжечка серийного издания, однако в этом не было и намека на желание порисоваться. Я был в это время типичным «литературным юношей, но когда я заговорил с Носэ о литературе, то, к стыду своему, убедился, что он много читал и знает Толстого и Достоевского не только по именам, как я, но знаком и с содержанием их произведений, чем я похвастаться не мог.

До того, как появиться в «Обществе шоферов», Носэ, оказывается, служил в магазине автомобильных принадлежностей, но вынужден был оставить это место по обстоятельствам, о которых я расскажу после.

О том, что он был серьезным юношей и пуританином по убеждению, несмотря на свою красивую наружность, говорит, например, следующий случай, происшедший около месяца после того, как мы познакомились.

Однажды Носэ был нанят шофером на такси. Он ехал порожняком по фабричному району за городом, как вдруг к его машине бросилась, чуть не попав под колеса, девушка весьма сомнительного вида. Она вскочила в машину и села рядом с Носэ. Одуряющий, приторный запах белил говорил, что это была девушка с улицы. Она попросила Носэ оставить ее рядом с собою, пока они не встретят настоящего пассажира, и не желала двигаться с занятого места. Носэ овладело мрачное настроение. Чтобы как-нибудь отделаться от девушки, он довез ее до угла, где помещался ресторанчик «собая», и спросил, не хочет ли она есть. Девушка ответила, что страшно проголодалась.

– В таком случае поедим вместе, – предложил ей Носэ, и они вошли в ресторанчик. Носэ заказал что-то, тут же расплатился и, не теряя ни минуты, выбежал на улицу. Рассказывая мне об этом на другое утро, Носэ признался, что ему страшно жалко ту девушку: его мучит мысль, что он поступил с ней жестоко. На лице Носэ действительно было написано выражение раскаяния. Случай этот, как видите, достаточно хорошо рисует личность Носэ.

Может быть, вы из этого заключите, что Носэ был сентиментальным человеком и нытиком, но это совсем не так.

Он стал показываться в нашем «обществе почти ежедневно. Предубеждение, которое питали к нему шоферы вначале, было сломлено, они стали относиться к нему с доверием, и имя Носэ не сходило у них с уст. Все слова и поступки Носэ поражали своей отчетливостью и мужеством. В нем заметна была большая рассудительность и не было и намека на легкомыслие. Под конец его стали даже хвалить, не стесняясь моего присутствия и как будто желая досадить мне: «Вот, смотри, тоже студент, а какая разница».

Он недурно играл в «сеги» и не раз даже отнимал пальму первенства у «инженера от санитарии» при игре в «го». Кроме того, он обладал порядочной физической силой. Все эти качества невольно заставляли других уступать ему место. Хозяйка наша, очевидно, была покорена им совершенно, так, как только и поминала его имя, но отношение к этому самого виновника было в высшей степени спокойное и простое, не вызывавшее неприятного чувства ни у кого из присутствующих.

Но вот в один прекрасный день все обратили внимание на какую-то странность в поведении этого самого Носэ. Нить рассказа требует, чтобы я упомянул об этом теперь же.

Это было однажды утром в конце зимы. Кроме «инженера от санитарии», среди завсегдатаев нашего «общества» был еще один человек, носивший кличку – «член похоронной комиссии». Это был кореец уже довольно преклонного возраста. Он постоянно сидел в углу помещения, не обращая внимания на галдевшую публику, и с неприветливым видом покуривал трубочку. Он всегда вызывался ехать, когда просили шофера для автомобиля-катафалка. Трудно было предположить, что его привлекал один лишь заработок, кстати сказать, очень недурной. Было в нем что-то такое еще, весьма таинственное и мрачное, что толкало его управлять именно катафалком.

Однажды утром, когда все сидели и ели по обыкновению булочки ампан», купленные в складчину по жребию, «член похоронной комиссии» вдруг раскрыл рот и проговорил:

– Вот такой же холодный день был…

Сделав это вступление, он затем рассказал нам на не особенно чистом японском языке следующую странную историю.

– Вот такой же холодный день был… Лет десять уже, должно быть, прошло. Работал я тогда в Корее. Один раз вечером отвозил я какого-то чиновника по спешному делу в горную деревушку, далеко от города. Обратно ехал порожняком. Хотел проехать напрямик, да, верно, ошибся дорогой, как переваливал через гору, – выехал в какую-то широкую долину, место совсем незнакомое. А на дворе уже ночь стоит, кругом темно, хоть глаз выколи, только ветер свистит, завывает. Еду, еду, никак не могу выбраться из долины, хоть бы жилье какое попалось ничего нету. Страшно мне стало, пустил я машину полным ходом. Заворачиваю мимо какого-то утеса и вдруг вижу: вдали огонек показался. Я немного сбавил скорость, думаю: спрошу дорогу. Только не успел я подъехать близко к жилью, вижу, стоит на дороге женщина в белом, загораживает путь, не дает машине проехать. Посмотрел я в свете фонарей, женщина молодая и такая красивая, что просто на удивление. Что такое? думаю. В такое время в таком пустынном месте как-то не по себе мне стало. А женщина расставила обе руки и не пускает. Остановил я машину, озлился, да как крикну: «Эй, ты! Чего тебе надо». А женщина подошла ближе и говорит: «Довезите, пожалуйста, до города. Больной у меня дома, – сама кланяется и смотрит этак просительно.