Пустота Евы

Оглавление

Часть 1. Ева

1. Пустота

2. Деревня

3. Ева

4. Солнце взойдет после заката

5. Мертвый город

6. Пустота

7. Закат

8. Мертвый дом.

9. Деревня.

10. Адам

11. Пустота. Монолог беса.

12. Деревня

Часть 2. Пустота Евы

1. Ночь

2. Доктор

3. Великий доктор

4. Суд

5. Искупление

6. Деревня

7. Новый мир

8. Счастье

9. Встреча

10. Пустота Евы.

Эпилог.

Часть 1. Ева

1. Пустота

Я не могла понять, как я сюда попала. Руки и ноги были привязаны к стулу, на котором я сидела. На мне не было никакой одежды.

В комнате, если это можно было назвать комнатой, в которой я находилась, не было абсолютно ничего: голые бетонные стены, такой же пол. Не было ни окон, ни дверей. С потолка свисала лампочка, ярко освещая помещение, но было непонятно, откуда шел электрический провод. Я предположила, что входная дверь была сзади меня, но повернуться и посмотреть было невозможно. Стул, к которому я привязана, был прикручен к полу.

– Помогите, – попыталась я крикнуть, но голос сорвался, получилось очень тихо. – Помогите! – На этот раз громче. Я не узнала свой голос, он был не моим. Меня начала одолевать паника, страх. Я начала дрожать.

«Так, что я вообще помню? Как я сюда попала?» – по щекам текли слезы. Паника усиливалась, меня начало трясти. Я попыталась посмотреть по сторонам: стены, пол, лампочка, стул. Ничего приметного, на чем можно было бы остановить взгляд. Посмотрела на себя, на руки, на ноги – я их не узнавала, они были не мои. Невыносимый страх подступил к горлу. «Помогите, пожалуйста, что происходит? Помогите… пожалуйста…». Губы дрожали, все лицо от слез было сырое.

«Так, надо успокоиться, надо сосредоточиться, надо успокоиться, пожалуйста, успокойся» – попыталась взять себя в руки. «Что я помню? Что последнее помню?» – ничего на ум не приходило. В памяти была только какая-то далекая боль, страшная, бесконечная боль. Я понимала, что это была не физическая боль, а была глубокая боль в сердце. От этих мыслей начала кружиться голова.

Время шло, ничего не происходило. Никаких звуков, движений, ничего. Только тихий треск электрической лампочки был слабо слышен. «Ладно, я не помню, как я здесь оказалась, что я вообще помню?» – сердце застучало так, что его стук был слышан в ушах. Я пришла к мысли, что не помню совершенно ничего.

– Помогите! Спасите! Есть здесь хоть кто-то?! – непроизвольно вырвался крик отчаянья. – Помогите! Пожалуйста! Помогите! – Я не могла остановиться и продолжала кричать. Так продолжалось несколько минут, а может, часов. Я кричала, пыталась вырваться. Через какое-то время силы начали заканчиваться, я больше не могла кричать, только тихо шептала: «Помогите…помогите…». Силы закончились, я начала погружаться в сон.

Мне снилось, что я сижу на краю утеса. Передо мной был океан, который простирался до самого горизонта. Его могучие волны оставляли шрамы на глади воды. Их шум ласкал слух, эта протяженная мелодия проникала вглубь сердца, переворачивала все внутри, и уносила с собой далеко вдаль. Утес, на котором я сидела, возвышался над океаном на десятки метров. Я посмотрела вниз: волны, врезаясь в камни, разбивались. Их путь через бескрайний океан заканчивался у этих камней. «Каких трудов стоило преодолеть этот путь, и как бессмысленно он закончился!» – подумала я о волнах.

– Всегда должен быть смысл? – неожиданно спросил меня чей-то голос. Я встала и оглянулась: рядом со мной никого не было. Осмотревшись, поняла, что нахожусь на скале, которую со всех сторон омывает океан. Я всматривалась во все направления, но до самого горизонта был виден только он – бесконечный, могучий океан.

– Всегда должен быть смысл? – повторил голос. Я огляделась, но опять никого не увидела. Поднялся теплый ветер, шум волн усилился. Распущенные волосы развивались на ветру, иногда попадали мне в глаза. «Почему я не боюсь? Я одна посередине океана. Чувства страха нет. Мне так хорошо, так спокойно, так уютно».

Диск солнца начал опускаться за горизонт. Море окрасилось невероятно яркими красками, которые дразнили меня, звали в этот круговорот цвета. Первозданная красота начала проникать мне в душу, чувство теплоты и счастья пронзали меня насквозь.

Скрывшись окончательно за горизонт, солнце подарило бескрайнюю россыпь звезд. Как будто невидимый художник, мазками кисти, нарисовал их на небесном полотне. Звезды, как светлячки, отражались на водной глади океана. Волны перестали следовать своему пути, и океан, как зеркало звездной души, копировал небесный свод. «Какое счастье, какая красота, что может быть прекрасней этого?» В этот момент я осознала смысл всего сущего на земле: жизнь – это счастье. Жизнь, во всех толкованиях значения этого слова. «Я вижу это, вижу божественную красоту, я живу! Как хочется, чтобы все увидели то, что вижу я. Чтобы ощутили этот момент в бесконечном потоке времени».

– Всегда должен быть смысл? – голос был настойчив. Я не могла понять, мужской это голос или женский. Снова огляделась вокруг, но также никого не увидела.

– Вы где? – спросила я, всматриваясь в звездное небо.

– Я везде, – ответил мне кто-то. И действительно, казалось, что голос шел отовсюду и одновременно ниоткуда. Меня это не испугало, наоборот, стало любопытно.

– Вы кто? – задала я вопрос, обращаясь неизвестно к кому.

– Я все, я суть, я сущее. Я все, что ты видишь и ощущаешь, все, что ты видела и ощущала, – голос был спокойным и ровным. – Я все, что ты увидишь и ощутишь. Я мир, я смысл.

– Почему я здесь? Кто я? – казалось, что голос знал ответы на эти вопросы. Мне не важны были ответы, я была бесконечно счастлива без знания причин моего пребывания здесь, без знания того, кем я являюсь.

К скале, на которой находилась я, подлетела стая чаек. Они какое-то время кружились, ища себе место для приземления. Чайки не кричали, не издавали никаких звуков. Они молча кружились, ныряя в потоки ветра. Одна из самых смелых птиц, найдя удобное местечко, приземлилась. За ней последовали и все остальные. Чайки с любопытством на меня смотрели, изучали, но держались при этом в стороне, сидя на другом крае скалы, противоположном от меня.

– Ты здесь, потому что ты должна была увидеть то, что ты сейчас видишь, ты должна понять суть мироздания и смысл жизни. Это твоя цель, это смысл твоего пути, – голос сделал паузу. – Кто ты? На этот вопрос можешь ответить только ты. Мы поведали тебе, кто мы, а ты поведай себе, кто ты, – голос снова прервался. Чайки смотрели на меня и ждали, что я могу ответить. – Но сначала скажи: всегда должен быть смысл?

Я задумалась, но ничего не ответила. Подошла к краю скалы и села на него, свесив ноги. Птицы, набравшись смелости, подошли ближе. Одна из них, наклонив голову на бок, внимательно следила за мной, реагируя на каждое движение.

– Смысл в чем?– уточнила я.

– В этих скалах, в птицах, в звездном небе, в тебе, во мне, в существовании, в жизни. Есть ли во всем этом смысл? – уточнил голос.

– Для каждого свой смысл жизни: кто-то никогда не обращает внимания на птиц, на скалы и на многое другое. Для него в этом нет смысла. Многие просто живут: ходят на работу, ездят в отпуск, водят детей в садик, нянчат внуков. Их все устраивает, зачем им задумываться о смысле существования чаек? Смысл их жизни находится в собственном существовании. Живут, значит существуют. Это не хорошо и не плохо, просто так есть. Понимая, что чайки для чего-то существуют и несут в себе какой-то смысл, никак на них не повлияет, так же как и не повлияет на чаек это знание, – чайкам нравилось, что о них много говорят, они подошли ко мне ближе и внимательно слушали. – Чайки сами для себя тоже важны, но я сомневаюсь, что им важны знания о человеке. Им даже было бы проще, если на земле не было людей.

Голос ничего не ответил мне: возможно, согласился, а может, хотел услышать от меня что-то другое. «В чем смысл моей жизни? Могу ли я понять суть, если не знаю, кто я? Может ли быть смысл в жизни, если у меня никого нет, нет близких, нет родных? Я одна посередине океана. Могу ли я жить, существовать, быть счастливой в одиночестве?» – от этих мыслей мне стало не по себе. В какой-то момент я поняла, что даже эти чайки позволяют мне себя чувствовать по-другому. С птицами не так одиноко, как без них. Красота всего вокруг не вечна, проведя на скале некоторое время, я свыклась с ней. Я привыкла к океану, к небу, и уже они казались обычными, пейзаж, который был передо мной, в моих глазах превратился в обычную картину. Если жизнью, миром, красотой, своими ощущениями не с кем поделиться, то это все не имеет смысла.

Неожиданно начал усиливаться ветер, чайки взлетели и вместе с потоками ветра устремились ввысь, а через какое-то время превратились в точки, затем и вовсе исчезли. Я осталась одна. Потоки ветра становились все сильнее и сильнее, чтобы ни сорваться вниз, я ухватилась за уступ. Поднялись волны, они с силой стали бить по скале, шуметь, как будто кричали и звали меня к себе. Звездный небосвод покрылся грозовыми облаками, начался ливень, потоки воды устремились вниз. Ветер и вода били меня беспощадно. За уступ держаться становилось все труднее и труднее, рука начала соскальзывать. Раскаты грома разносились до самого горизонта и эхом возвращались обратно. Рядом со мной ударила молния, от неожиданности я разжала руку, и потоки ветра и воды, подхватив меня, потащили за собой вниз. Я летела со скалы в ожидании, что жизнь должна пронестись перед глазами, но этого не произошло, так как я жизни своей не помнила. С мыслями о чайках я упала в воду.

Я очнулась, начала глубоко глотать воздух ртом. «Что это было? Сон?». Передо мной была все та же бетонная стена, та же лампочка, и я так же была привязана к стулу. Ничего не изменилось.

– Помогите, пожалуйста, ответьте! – никто не ответил. Слышен только треск электрической лампочки, которая как груша свисала с потолка. Время шло, ничего не происходило. Минуты, часы, иногда казалось, что целые дни меняли друг друга, беспощадно неся время вперед. Отчаянье, одиночество и страх не оставляли меня. Постоянно хотелось пить, чем больше проходило времени, тем сильнее усиливалась жажда. Я чувствовала, как мое горло пересохло, чувствовала, что жидкости в организме почти не оставалось.

– Помогите кто-нибудь… пожалуйста… спасите… – шептала я не останавливаясь, – … помогите… помогите… помогите, – ничего не менялось, время шло, время неумолимо шло к своей цели – к моей смерти. Начала кружиться голова. Сухость во рту была невыносима. Голос полностью пропал, и я не могла ничего говорить, просто беззвучно открывала рот. Я видела, как у меня кожа начала синеть, она становилась холодной, липкой. Стало тяжело дышать. Начались болезненные судороги: руки и ноги не слушались и без перерыва тряслись. Организм был обезвожен полностью, и я поняла, что жить мне осталось считанные минуты. В голове не было никаких мыслей, только чувство отчаянья от неминуемого конца. Легкие остановились, и я больше не могла насытить их кислородом. Попыталась схватить ртом воздух, но ничего не вышло. В глазах потемнело. Я умерла.

2. Деревня

Шел жаркий июль 1970 года. Деревня была погружена в заботы: мужчины косили траву, женщины носили воду для скота, мальчишки пасли коров на пастбище, а девочки собирали травы. Несмотря на зной и беспощадное солнце, все работали. Жизнь в деревне никогда не останавливается.

– Нинка смотри, сколько я зверобоя нашла, – хвасталась одна девочка перед другой.

– И шо? Я уже набрала его столько, шо на всю зиму хватит, – отвечала ей подруга.

– А где сегодня Дашка с Танькой? Не видела их с утра.

– А ты шо? Не знаешь? У них же мамка на сносях, маленький родиться должен.

Вся деревня работала, и только одна семья находилась дома. Семья ждала на свет появления ребенка. Для Василия и Алены это был уже шестой ребенок. У них было трое сыновей и две дочери. Все были погодками и рождались друг за другом. Они уже думали, что хватит детей. Василий был доволен сыновьями, рад большому подспорью в работе, в помощи по хозяйству, по двору. Алена была рада дочкам, которые могли помогать по дому, по огороду. Родители приучали с детства своих детей к труду. Младший сын, которому недавно исполнилось шесть лет, уже самостоятельно мог пасти коров, в семье их было две. Еще была лошадь, на которой мальчик уверенно ездил. Мальчик уже сам выгонял животных из хлева и загонял к вечеру обратно. Старший сын, которому было девять лет, уже ходил с отцом на охоту и рыбалку. Он хорошо стрелял и попадал в бегущего зайца с одной пули. Слух о метком мальчишке разнесся по всей округе, о чем знали и в соседних деревнях. Средний сын, которому было восемь лет, уже ходил на сенокосы. Косил траву и загребал сено. Девочки, Даша и Таня, которым соответственно было пять и десять лет, помогали маме, занимались домом, огородом. Ходили вместе в лес за грибами и ягодами.

Не смотря на всю тяжесть работы в деревне, дети оставались детьми. К вечеру их серьезные лица менялись, и улыбки уже не сходили. Деревня была большой, больше двадцати домов, и детворы было предостаточно. Они ходили купаться на речку, играли в лапту, в прятки. Мальчики, неизвестно из чего, соорудили мячик и играли в футбол. Девочки плели красивые венки, гадали и, кончено, обсуждали мальчиков. С осени по позднюю весну все были заняты в школе, которая находилась в селе, в двадцати километрах от деревни. Но сейчас было лето – пора каникул, солнца, радости, детства и беззаботного счастья.

Деревня жила очень дружно, как одна большая семья. Почти каждый вечер они расставляли у кого-нибудь во дворе столы и накрывали их вкусной, разной едой, и все вместе ужинали. Была жареная дичь, соленья, овощи, рыба, пироги. Пыхтел самовар, унося клубы пара в небо. А когда солнце уже начинало переваливаться за горизонт, то доставали гармони и пели. Пели как в один голос:

«Ты воспой, ты воспой в саду, соловейко,

Ты воспой, ты воспой в саду, соловейко.

Ох, я бы рад тебе воспевать,

Ох, я бы рад тебе воспевать.

Я бы рад, я бы рад тебе воспевати,

Я бы рад, я бы рад тебе воспевати,

Ох, мово голосу не стало,

Ох, мово голосу не стало».

Протяжная песня эхом пролетала по всей округе, и никто не мог прервать ее звучание. Даже надоедливые комары и оводы в этот момент затихали. Женщины рыдали, мужчины поднимали рюмки, а дети сидели с открытыми ртами.

Но в этот жаркий, июльский вечер была тишина. Все ждали, когда по деревне разнесется крик нового человека, который первый раз увидит маму, папу, первый раз вдохнет этот свежий и теплый воздух.

Родилась девочка с невероятно яркими, зелеными глазами и рыженькими волосиками. Она кричала только несколько первых минут, пока папа не взял ее на руки. Она смотрела на него и улыбалась. У Василия текли слезы радости, слезы счастья. Яркое солнышко освещало его; было ощущение, что дочка светится, даря ему свое тепло.

– Папа! Кто родился? – крикнул из сеней старший брат.

– Дев…доч… – Василий не мог вымолвить ни слова, он заикался, глотал слезы.

– Дай мамке ее,– сказала женщина, одна из деревенских знахарок, которая помогала при родах. Василий послушно протянул маленькое чудо своей жене. После этого он вышел во двор и крикнул, изо всех сил, своим могучим голосом:

– Дочь! У меня дочь! Все слышите?! У меня дочь!

Со всех соседних дворов поднялся шум: кто-то громко начал смеяться, кто-то кричал «ура», кто-то хлопал. Сыновья и дочки подбежали к отцу и обняли его, а он, как только мог обхватить своими могучими руками, обнял их. Так они стояли несколько минут, молча радуясь друг за друга. После этого всей деревней начали праздновать, выставили у соседа во дворе столы, накрыли их. Гуляния продолжались до поздней ночи.

Рождение ребенка – это маленькое чудо. Чудо жизни, свет, лучик надежды на будущее. Небесным архитектором, непознанным Творцом, был создан мир, основана жизнь. Жизнь в бесконечных образах, в бесконечном многообразии своей сути. Крик маленькой девочки в момент рождения является этой сутью, сутью созидания Творца, смыслом пребывания всего сущего на земле. Родители маленького чуда являются частью этой небесной архитектуры, частью неосязаемой силы. Они вместе с Творцом строят фундамент жизни, возводят стены бытия, застилают крышу мира.

Прошел месяц с момента появления дочери. Василий сидел на крыльце, держа дочку на руках. Девочка спала, сопя папе на ухо. Солнце только начало появляться из-за горизонта и освящать своим теплом все вокруг. Его лучи играли на лице девочки, от чего она морщилась, иногда улыбаясь сквозь сон.

– Какое ты чудышко, любовь моя. Какая ты красивая, счастье мое, – мужчина не сводил глаз с ребенка. Его переполняли счастье и любовь.

– Вась, Вася? Ты тута? – позвала Алена мужа через открытое окно.

– Мы здеся, на ступеньках сидим, на крыльце, – ответил муж, оторвав взгляд от дочки. – Ты что встала? Спала бы еще, рано.

– Еву покормить надо. Да ты бы уже будил мальчишек, делами заниматься пора.

– Дай мне минутку еще посидеть, – сказал Василий в полголоса, чтобы не разбудить дочку. Он посмотрел на поднимающееся солнце: его лучи начали покрывать все больше пространства. Где-то у соседей закричал петух, давая понять, что пора просыпаться и начинать работу. Ева запищала, как маленький котенок, просящий у мамы молока.

– Ну, бусинка моя, крошечка, доброе утро! – отец поцеловал девочку в лобик, касаясь ее лица своей колючей бородой. Ева открыла глаза и заплакала, давая понять, что проснулась, хочет кушать и что папина борода ей не нравится. Вася поднялся, еще раз взглянул на солнце и отнес Еву маме. После этого пошел в комнату, где спали сыновья, он встал в дверном проеме и несколько минут смотрел на спящих мальчиков.

–Подъем, ребятня! – крикнул отец могучим голосом. Мальчики сразу вскочили на ноги. – Спим еще? Солнце уже встало! За работу!

– Батя, встали уже! – ответил старший, надевая рубашку. Одевшись, все вышли во двор. Там, на скамье, стояла приготовленная отцом тара с молоком и сваренная в мундире картошка. Средний сын разлил молоко по кружкам и раздал братьям по картошке. Младший сбегал в огород и выдернул несколько перьев лука. Ребята с удовольствием жевали картошку с луком, макая в соль и запивая все молоком. Отец стоял на крыльце и украдкой наблюдал за сыновьями, а сам делал вид, что начищает сапоги. «Какие мужики вырастут. Какие хорошие ребята», – улыбался он сквозь бороду.

– Степа и Ваня, идете с Кузьмичом на пахоту! Миша со мной поедешь, – скомандовал отец, дождавшись, когда братья доедят.

– Хорошо, батька, можно мы только сестренку посмотрим? – спросил Степа, старший из братьев. Ваня, средний сын, и младший Миша вопросительно посмотрели на отца.

– Давайте, только быстро, времени нет, так провожусь с вами, и солнце в зенит уже встанет, – Василий посмотрел серьезным взглядом на мальчиков. Те поняли, что лучше не медлить, и побежали в дом. Братья тихо прошли через сени, стараясь не скрипеть половицами, зашли в избу и заглянули в горницу. Девочка уже поела и лежала в люльке, Алена стояла рядом и пела ей какую-то колыбельную:

«Уж я Евушку люблю, да укачаю – укладу,

Бай-бай, бай-бай, бай-бай,

Спи-ка, Евушка, в добре, да на соломке, на ковре,

Бай-бай, бай-бай».

– Что, сыночки? Работать пошли? – заметив сыновей, она прекратила пение, подошла к ребятам и, достав неизвестно откуда несколько леденцов, дала мальчикам. – Только батьке не говорите. Побегайте теперь, – дети по очереди обняли маму и вышли из избы.

«Пора девок будить, грибы сами себя не соберут», – подумала Алена и пошла в комнату, где спали дочери. Ева уже уснула и тихо посапывала. Алена вошла в комнату, посмотрела минуту на своих дочек, подошла к кровати и поцеловала Дашу, затем Таню. Сестры спали вместе.

– Голубушки, солнце уже высоко, вставайте, родные, – говорила она в полголоса, пытаясь их разбудить, но те никак не реагировали. – Кто первая встанет, получит леденчик, – Даша тут же вскочила с кровати. Таня продолжала лежать, открыв глаза, она с улыбкой смотрела на маму.

– Ой, мамочка, какой сон хороший мне приснился, – потягиваясь, сказала Таня.

– Какой? – поинтересовалась мама, посадив Дашу на свои колени и начиная заплетать ей косы.

– Какой-то очень хороший, я не помню, забыла. Только что помнила, а теперь забыла. Но сон был такой, что просыпаться не хотелось. Леденчики были, точно, и их было много. Было еще что-то сладкое, пироги с вареньем точно были.

– Сладости снятся к радости. Сладенькая ты моя.

– Ой! А знаешь, что точно снилось? – вспомнила Таня, привстав с кровати.

– Что?

– Что как будто я проснулась, а мама мне леденчик дала, – девочка засмеялась и бросилась к маме, обняв за шею. Она залилась громким смехом, Даша поддержала ее и тоже начала смеяться.

– Ох, ты хитрюга! – Алена, нахмурив брови, сделала вид, что рассердилась, но тут же схватила Таню и начала ее щекотать. Та еще громче начала смеяться. – Леденчик захотела?! А встала с кровати второй!

– Мама! Мам! Мама! А меня пощекотать! Я тоже хочу! Мам! – Дашка тоже кинулась на мамину шею, Алена сдалась и начала щекотать младшую дочку. Так продолжалось несколько минут, все смеялись и кувыркались на кровати. После того, как все успокоились, мама заплела косички дочкам и отправила их завтракать. В горнице, на столе, уже стояло молоко и сваренная картошка. Девочки принялись кушать, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Еву.

– Смотри, как сладко спит, – умилялась маленькой сестричкой Таня, дожевывая картошку. Даша в ответ кивнула головой. Она пыталась поместить самую большую картофелину в рот целиком, не разламывая ее, и ей Ева в данный момент не очень была интересна.

В дверь кто-то тихо начал скрестись. Таня встала и открыла. Высунулась рыжая морда: толстый, вальяжный кот перешагнул через порог. Он медленно подошел к столу и сел рядом на половик. После этого равнодушным взглядом оценил обстановку и, не обнаружив ничего подозрительного, начал вылизывать лапы, затем хвост. Кот тихо мяукнул, потом громче, потом еще громче; мяуканье начало переходить в беспрерывное мычание.

– Рыжик, тихо! – Алена вошла в горницу и налила коту в блюдечко молока. Рыжик важной походкой подошел к женщине и начал ласкаться: тереться о ноги и мурлыкать. Алена пыталась отогнать, но тот не успокаивался, ходил за ней по комнате. – Иди! Пей! Налито тебе. Кыш рыжий! – Кот вопросительно посмотрел на женщину, недовольно мурлыкнул и начал точить когти о половик, сбивая его в кучу. – Рыжик! Шшшшш! – Женщина начала злиться и уже хотела выставить его в сени. Кот, почуяв неладное, успокоился и с невинным видом пошел лакать молоко. Девочки, доедая завтрак, улыбались, наблюдая за этой картиной. Допив молоко, Рыжик еще раз оценил обстановку. Он нашел на полу луч света, который оставляло солнце, проникая в окно. Кот медленно подошел к нему, потянулся несколько раз, понюхал приглянувшееся место и улегся, свернувшись калачиком.

– Таня, набери воды с колодца, сходи. Коромысло с ведрами у калитки стоит. Дашенька, приготовь пока корзинки, пойдете по грибы. Засол сделали, а насушили на зиму мало, – Алена дала указания дочкам.

– Мама там опять гнуса много, покусают всю, – расстроилась Даша.

– Ты шо? Август уже на дворе, нет мошки почти. А если и есть, ты платочком получше замотайся, ягодка моя. Кушать зимой все любим похлебку с грибочками. Любишь кушать – люби и собирать. Без труда не вытащишь рыбку и грибочков не соберешь.

– Хорошо, мам, – согласилась Даша.

– На наше место идти? Там, где березки растут? Или за речку, где сосенки? – уточнила Таня.

– Идите на наше место, но дальше просеки не ходите, тут на окраине леса собирайте. Вот котомку приготовила, там хлеб и водица, не забудьте взять.

– Хорошо, мамочка, – Таня поцеловала Алену в щеку.

–Хорошо, мамочка,– повторила за сестрой Даша.

– Бегите тогда, – мама хотела попрощаться с дочками и идти заниматься делами, но те не двигались, а вопросительно смотрели на нее. – В котомке ваши леденчики, на тропинку выйдете и достанете. – Девочки обрадовались и выбежали из избы. Таня пошла за водой, а Даша – готовить корзинки. Пока сестра ходила, Даша развязала узелок и достала себе леденец. Потом пыталась завязать узелок, но у нее не получилось. Таня, когда вернулась, увидела, что котомка открыта, и начала ругать сестренку: сказала, что расскажет все маме. Даша пообещала, что если Таня не расскажет, то в следующий раз отдаст ей свой леденец. После этого сестра согласилась молчать. Девочки взяли корзины, замотались платками и пошли в сторону леса.

Дома в это время проснулась Ева, об этом она сообщила всем окружающим своим криком. Кот от неожиданности вскочил, выгнул спину и зашипел. Спросонья Рыжику показалось, что дверь в избу открыта. Он на полной скорости направился к ней и попытался пройти сквозь, но дверь оказалась закрытой, и кот врезался в нее всем своим телом, издав при этом что-то похожее на «муриау». Еще больше испугавшись, животное начало носиться по комнате из стороны в сторону, ища место, где можно спрятаться. Он прыгнул на стол, уронив при этом тарелку, потом рассыпал ягоды, которые сушились на окне, собрал в кучу все половики, которые были в комнате. Алена, на крик дочки и непонятный шум, прибежала из другой комнаты. Она схватилась за голову, увидев, что натворил кот. Женщина взяла его за шкирку, открыла дверь и выкинула в сени. Кот издал: «мяяяяу», «муууу» и, приземлившись на лапы, рядом с ведрами с водой, которые уже принесла Даша, выбежал на улицу.

–Бес! – крикнула ему вслед Алена и пошла успокаивать Еву.

Отец с младшим сыном, ничего не подозревая о том, что в это время происходило дома, ехали на запряженной телеге к речке. Василий с вечера поставил сети и теперь, взяв себе в помощь Мишу, ехал проверять улов.

Дорога до места, где были поставлены сети, занимала около двух часов. Телега двигалась медленно, поскрипывая колесами. Лошадь была старенькой, она лениво и медленно передвигала ногами, иногда останавливаясь, чтобы отведать какой-нибудь лакомый цветок. «Но! Но! Но! Иди! Рыжуха! Пошла!» – подгонял ее Василий. Лошадь была старая и мудрая, и команды хозяина почти не воспринимала. Она знала, что Василий не будет бить ее хлыстом, так как сильно ее любит и жалеет. «Но! Но! Но! Рыжуха! Нооооо!» – повторял за папой Миша.

Василий забрал себе лошадь, когда она еще была жеребенком. В послевоенные годы он работал в одном из местных совхозов, там у одной лошади родился жеребенок с ревматическим воспалением копыт. Жеребенка хотели отправить на убой, но Василий уговорил отдать ему. Он ухаживал за ней, заботился, натирал ноги различными травяными мазями, и спустя несколько недель жеребенок начал ходить, а потом и бегать. Алена часто шутила, что он женат на Рыжухе дольше, чем на ней. И действительно, вначале у Васи появилась лошадь, а спустя несколько лет – жена. Василий даже свататься к родителям Алены приезжал на Рыжухе; в то время это было все его приданное.

Дорога шла вдоль речки, русло которой постоянно меняло направление. Солнце оставляло блики на водной глади, от чего вода, казалось, плела золотистыми нитями кружевные узоры. Папа с сыном наблюдали, как небольшая стая гусей, почти касаясь водной глади, летела над речкой, отражаясь в ней, как в зеркале. Рыжуха тоже решила насладиться этой красотой и остановилась.

– Ну, ты что, милая? – Василий слез с телеги и подошел к лошади. Он ослабил ей удила, погладил гриву, достал заранее приготовленную морковь и угостил свою верную подругу. Рыжуха не стала брать угощение, она, посмотрев на мужчину большими, грустными глазами, опустила голову. Вася похлопал ее по спине, отстегнул упряжь и привязал лошадь к березе, которая росла рядом. Рыжуха сразу попыталась оторвать кору от дерева, ухватив зубами лакомый кусочек. – Отдохни, – шепнул Вася на ухо лошади.

– И мы отдохнем… Мишка, иди сюда, узелок возьми! Сзади тебя лежит, – позвал он сына, который в это время пытался поймать овода, беспощадно его атаковавшего. Мальчик спрыгнул с телеги, взяв с собой узелок.

Отец с сыном подошли ближе к речке и сели на берегу. Василий развязал узелок и достал вареную репу, разрезал ее напополам и дал часть Мише. После чего достал железную кружку, спустился к речке и наполнил ее холодной водой.

– Пей помаленьку, – протянул кружку сыну. Мальчик взял ее обеими руками и начал пить. Кружка была большая, и вода выливалась мимо рта, попадая ребенку на рубашку. – Осторожней, сынок, не торопись, – Миша посмотрел на папу большими детскими глазами, но пить продолжил так же. Вода продолжала литься мимо рта.

– Папа, папа, – позвал мальчик отца. Василий был в глубоких раздумьях и ничего не ответил. Он переживал за состояние Рыжухи и думал, что с ней делать дальше. Лошадь уже не могла работать, как раньше, и надо было принять какое-то решение. Время двигалось к осени, а там и зима скоро. Сейчас еще можно, до наступления холодов, сдать лошадь на мясокомбинат и получить немного денег. До следующего года Рыжуха может и не дожить, а мертвую лошадь на мясо уже не примут. Ртов в семье стало еще больше, и всех нужно кормить, одевать, собирать в школу. Даже небольшие деньги, которые можно было получить с продажи, очень бы пригодились. Но как можно было своими руками убить своего друга? Друга, с которым было много пережито. Друг, который в трудный час и в трудные времена всегда был рядом. У Васи сжималось сердце от всех этих мыслей.

– Папа, папа, – снова позвал Миша, он подошел к папе и дернул его за рукав. Вася, наконец, очнулся от раздумий и обратил внимание на сына.

– Что сынок? – Папа посадил сына к себе на колени.

– Папа, папа, а кто такая тень?

– Тень?

– Ага. Тень.

– Тень – это места, на которые не попадает свет. Например, что-то загораживает солнечный свет, или свет от лучины или свечи. Вот видишь наши тени, – показал он на землю за собой. – Мы тута загораживаем землю от солнца, и получается тень, – мальчик отрицательно покачал головой.

– Папа, про это я понимаю, я про другую тень говорю.

– Какую?

– Степа говорит, что на зорьке, перед тем как солнце встанет, на опушку леса приходит Тень и смотрит на нашу деревню.

– Выдумки все, он пугает тебя.

– Папа, но Степа говорит, что сам ее видел. Он проснулся рано, посмотрел в окно, а там вдалеке Тень стоит и смотрит, а глаза у нее красными огнями горят.

– А ты и веришь?

–Ребята Петровых тоже говорят, что видели ее. И баба Вера рассказывала о Тени.

– Вера, это старуха, которая из крайнего дома? – уточнил отец.

– Да, она говорит, что Тень – это зло, которое ходит по земле и не может найти покоя. Что эта Тень там живет еще с тех времен, когда деревни не было, что это древняя Тень,– сын прижался ближе к отцу.

– Глупости это все, сказки. Не верь сказкам. Степе я накажу, чтобы больше не пугал тебя. Хорошо?

– Хорошо, батенька.

– Ладно, надо в путь, – Василий поднялся, завязал узелок и пошел запрягать Рыжуху. Лошадь поприветствовала хозяина, несколько раз фыркнув.

Миша забрался в телегу, взял удела и начал подгонять лошадь: «Но! Но! Давай, милая». Василий шел рядом с Рыжухой, взяв ее под узды. До нужного места добрались, когда солнце уже было в зените.

Дома, в это время, Алена ждала, когда придут девочки. Обед был накрыт на столе: бульон, а также пшенная каша, уже томились. «Что они так долго? Вот негодницы, опять подруг встретили, заигрались. Вернутся, получат у меня, еще в огороде дел много», – думала мама о дочках. Она держала на руках Еву, укачивая ее. Но девочка не спала, она молча смотрела на маму, изучая ее черты лица. Ева смеялась, когда мама морщила нос, ругая кота, который решил вернуться в избу. Он улегся в люльку, которая сейчас была свободной. Алена не хотела его пускать, но пожалела. Рыжик, чтобы загладить свою вину, поймал небольшую мышку и принес ее в дом. Помяукал перед входной дверью в горницу, а когда Алена открыла, то взял мышку в зубы и, по-собачьи виляя хвостом, хотел пронести внутрь, чтобы похвастаться своей добычей.

– Уииии! Бес! Кыш! Уйди! На мясо тебя сдадим! – Алена, вскочив на стул, высказала Рыжику свое мнение о нем. Потом сняла с ноги сандалю, и запустила в кота, попав ему по рыжей морде. Кот от неожиданного недопонимания со стороны Алены выронил мышку и бросился на улицу. Но в этот день его отношения с дверями были окончательно испорчены: он, не рассчитав ширину дверного проема, врезался всем телом в косяк. Только после этого, со второй попытки, покинул горницу.

Алена положила Еву в люльку и аккуратно загребла мышку в совок, после чего отнесла ее на улицу и выкинула за забор. Когда вернулась, Ева уже спала. Алена начала готовить обед, поставив в печь вариться бульон и кашу. Снова услышала мяуканье за дверью, открыла ее. Рыжик, весь потрепанный, замученный, просил пустить его. Сердце женщины не выдержало, и кот был прощен: ему даже досталось блюдечко холодного молока. После этого кот забрался в люльку и улегся в ногах у Евы.

Обед был готов, но девочек все не было. Солнце перевалило за зенит, беспокойство мамы было все сильней. Обычно, когда они ходили за грибами, на это уходило не более двух часов. Только один раз они по дороге встретили подруг и заигрались с ними в лапту, отчего вернулись только к обеду. Обеденное время уже прошло, и девочкам давно было пора вернуться. Алена взяла на руки Еву и вышла из дома, подперев метлой входную дверь, для того, чтобы все знали, что дома никого нет. Она подошла к забору соседского дома и позвала хозяев дома:

– Вера! Вера! Ты дома?

– Чтось? – высунулась из окна женщина в белой косынке на голове.

– Не видела моих девок? Ушли по грибы с рассвета, и до сих пор нет! – от криков проснулась Ева и запищала. – Тихо крошечка, тихо милая, – Алена начала укачивать дочку.

– Не видась сегодня! А куда пошли?

– К березняку пошли, где просека старая!

– Не видела милая! Сходи к Потаповым, они утром по грибы хотели идти.

– Хорошо пойду! Если вдруг вернуться, пока меня нет, то накажи, чтобы из дома никуда.

– Хорошо милая, побегай. Я посмотрю с веранды, – соседка закрыла окно. Алена быстрым шагом пошла к Потаповым, их дом находился с другой стороны деревни. По пути она зашла к девочкам, которые дружили с ее дочерями. Они сказали, что их не видели со вчерашнего дня. Беспокойство Алены усиливалось. Сердце бешено стучало. Потаповы давно вернулись из леса, но они ходили совсем в другое место и тоже девочек не видели. Алена побежала домой, метла все так же стояла у входной двери. Сердце колотилось, на глазах начали появляться слезы. Женщина не знала, что предпринять, с Евой на руках она не могла идти в лес.

«Вася только к вечеру будет, сыновья должны скоро с пахоты быть», – думала Алена, заходя в дом. Кот все так же спал в люльки; он даже не открыл глаза, когда Алена вошла в дом.

Рыжуха медленно, с полузакрытыми глазами, тащила за собой телегу. Солнце уже близилось к горизонту, давая понять, что скоро все погрузится в темноту. Василий был доволен: рыбы удалось выловить почти целый мешок. Он уже представлял, как его жена обрадуется улову. Можно было поесть сейчас и навялить на зиму. Перед глазами стояла свежая похлебка из окуня, ее аромат разносился по всему дому, вся семья сидит за столом, и ждет, когда Алена разложит всем по тарелкам свежую ушицу. Миша в это время продолжил свою войну с оводами: он сорвал себе вицу и, представляя, что это сабля, отмахивался от приставучих насекомых.

Когда солнце уже наполовину завалилось за горизонт, телега въехала в деревню. Василий увидел, как ему навстречу бегут сыновья: Степа с Ваней. Они что-то кричали, но отец их не слышал, так как было еще слишком далеко. «Вон как радуются, встречают, мальчики мои», – думал отец.

– Батя…! Ба…! Пропали…! Нет…! –кричал старший сын, но голос доходил до отца обрывками.

– Что сынок? Не слышу! – улыбаясь, в предвкушении вкусного ужина, отвечал отец.

– Сестры пропали! Утром в лес ушли и до сих пор нет! – наконец голос донесся отчетливо. Улыбка спала с лица отца, к горлу подступил ком.

3. Ева

Я сидела на вокзале и ждала. Ждала, когда смогу уехать из этого города, оставив все в прошлом. Я рано приехала на вокзал, до отправления поезда, идущего в Москву, было еще четыре часа. Чтобы отвлечься от мыслей, которые меня тяготили, и хоть как-то убить время, купила газету, пытаясь вникнуть в смысл статей, напечатанных в ней.

«Овощной вакуум: как его заполнить? Урожай 1988 год», – называлось одна из статей. Я начала ее читать:

«Пустыми оставили прилавки овощных магазинов Владивостока работники Приморского краевого управления торговли. Вместо овощей они предлагают покупателям победные реляции о досрочном перевыполнении планов.

– Складывается парадоксальная ситуация, – говорит директор совхоза «Кролевецкий» В. Берзых. – Мы буквально задыхаемся от трудностей с реализацией отборной продукцией, а в магазинах пусто. Торговля взяла нас «в тиски» договорами, заключенными в начале года. Все, что ими предусматривалось, мы уже поставили. Готовы увеличить поставки, но работникам прилавка невыгодны новые хлопоты. План они выполнили».

Я отложила газету, не могла воспринимать то, что там было написано. Мысли перебивали содержание статьи. В июле я отметила восемнадцать лет со дня своего рождения, и меня отчислили из детского дома. Выдали школьный аттестат, паспорт, сто рублей и, попрощавшись, пожелали удачи в «нелегком пути моего становления как взрослого и самостоятельного человека». По направлению я должна была отправиться в ПТУ и после выпуска стать квалифицированной дояркой, получив комнату в общежитии. Данные перспективы меня не радовали, хотелось чего-то большего, чем снабжать граждан страны свежим молоком. Конечно, я не обесценивала труд доярок и пользу, которую они приносили советскому человеку, но я всегда считала, что мое призвание намного выше.

Своих родителей я почти не помнила, только какие-то обрывки. Эти обрывки в памяти всегда были связаны с любовью, с большой и чистой любовью. От этих воспоминаний исходил свет, тепло. Я представляла, как сижу у папы на коленях, как он что-то шепчет мне на ухо, и я смеюсь, как мама поет колыбельную, а я засыпаю под ее нежный голос, как сестры заплетают мне косы и обсуждают мальчиков из соседних деревень, как братья защищают меня от грозного соседского петуха, который собирался меня клюнуть. Я не помню, было ли так все на самом деле, но я думала, что все это было, или было что-то подобное. Знаю одно: эти воспоминания – единственные светлые, которые были у меня за восемнадцать лет жизни. Потом семья трагически погибла, и я отправилась к злой и противной бабушке, у которой прожила недолго: она умерла от старости. После этого начались мои бесконечные скитания по детским домам. Где-то было лучше, где-то хуже, но везде встречала безразличие взрослых к таким сиротам, как я. Везде был страх, ненависть, тьма. Многое стерлось из памяти. Хорошее могу сказать про детский дом, в котором я прожила последние четыре года. Там мне дали образование, учителя были требовательными, иногда даже жестокими, но я им была благодарна. За четыре года я изучила всю математику, геометрию, химию, физику, биологию, историю и другие предметы, которые учили дети в обычной средней школе. Эти четыре года я почти не общалась со сверстниками, я училась, насыщала себя знаниями, которых недополучила за годы, проведенные в других детских домах. Я вышла за школьную программу и самостоятельно познавала науки, которые изучали в институтах. Всех больше я углублялась в географию, историю. Эти науки позволяли мне выйти за пределы своей комнаты в детском доме. Я могла путешествовать по страницам учебников: представлять себя в высоких горах, или представлять себя зажиточной дворянкой девятнадцатого века.

Было у меня еще одно воспоминание, которое я хранила глубоко в сердце – воспоминание о мальчике по имени Адам. Я с ним познакомилась в другом детском доме, в котором я пребывала до того, как попасть в свой последний. Мальчик был светлым пятном в мире страха, безумия, ужасов, которые были вокруг. Он мне показал, что даже в самом темном месте может зародиться лучик света. И Адам, возможно, сам того не понимая, показал мне это. Если представить самое темное место на планете: бесконечная пустота, страх, ненависть – но даже здесь может зародиться надежда, любовь, свет. Даже здесь можно прийти к свету и хоть на немного вырваться из окружающей пустоты безразличия и ненависти. Я была благодарна этому мальчику: он сохранил мою душу, сохранил смысл моего существования и пребывания на этой земле.

Я не знаю, что случилось с Адамом, в какой-то момент он просто исчез из моей жизни. Его перевели в другой детский дом или, может, забрала приемная семья – я не знала. Адам исчез. Позже меня перевели в мой последний детский дом, откуда меня и отчислили в связи с достижением восемнадцатилетнего возраста. Я пыталась найти Адама: писала в разные ведомства, в больницы, тюрьмы, давала объявления в газетах, писала в старый детский дом, где мы познакомились, – но безрезультатно; ни одного ответа я так и не получила.

В ПТУ я не пошла. Перед отчислением из детского дома я познакомилась по переписке с одним из московских студентов, который пригласил меня переехать в столицу. Его звали Артем, он был студентом престижного института международных отношений НКИД СССР. Артем был старше меня на три года. Он писал, что я ему очень понравилась: моя внешность, как я пишу, как излагаю грамотно свои мысли. Мы обменялись фотографиями в письмах. Я была красивой девушкой, была одарена привлекательной внешностью: рыжие волосы, ярко-зеленые глаза, очаровательная улыбка, красивая и спортивная фигура. Когда я шла по улице, мужчины всегда оборачивались и смотрели мне вслед. Артем же не был красавчиком, даже наоборот, был некрасивым, если так прилично говорить о людях. Я думаю, можно: он был толстым, лицо было все в угрях, на голове была непонятная копна волос, передние зубы выпирали, даже когда он не улыбался. И это только то, что можно было увидеть на фотографии. Как он выглядел в жизни, сложно представить.

Артем писал, что поможет поступить мне в институт, что у него есть связи. Я мечтала о поступлении в институт геологических наук Академии наук СССР. Также Артем обещал помочь с комнатой в общежитии и с работой на первое время.

Артем мне откровенно не нравился, не по переписке и тем более не по фотографии. Но передо мной стоял выбор: или быть дояркой в совхозе, или попытать счастье в столице. Я выбрала второе, и теперь, собрав свои вещи, которые уместились в один чемодан, сидела и ждала отправления поезда.

На улице шел дождь, капли воды стучали по окнам вокзала, исполняя барабанную партию неизвестного музыканта. До отправления поезда оставалось еще больше часа. В зале ожидания людей почти не было: дедушка в старой военной форме, с несколькими медалями на груди; молодая парочка молодых людей, которые сидели, прижавшись, друг к другу; девушка поглаживала молодого человека по руке и что-то шептала ему на ухо. Рядом со мной сидела бабушка, она была достаточно хорошо одета – яркий представитель советской интеллигенции. Бабушка читала книгу «Л. Толстой. Война и мир», о чем свидетельствовала надпись на обложке. У бабушки были очки с толстыми стеклами в коричневой оправе. Рядом с ней стоял большой, старинный черный чемодан, на котором лежала элегантная женская сумочка. У нее были дорогие украшения: сережки золотого цвета с каким-то камнем; на шее цепочка с кулоном; на всех пальцах были кольца серебренного или золотого цвета.

– Здравствуй милая. Посторожишь? Мне отлучиться надо, – обратилась ко мне старушка, показывая на свой чемодан.

– Здравствуйте, конечно, – улыбнулась я в ответ. Бабушка взяла клюку и медленно пошла в сторону туалета. Она передвигалась с такой скоростью, что я уже начала переживать: поезд на Москву может отправиться, и я не успею дождаться старушку. Подошла электричка, о чем сообщил диктор вокзала: «Внимание! Электричка Рязань – Шилово отправляется в 20:05 с первого пути, третьей платформы». «Повторяю: электричка Рязань – Шилово отправляется в 20:05 с первого пути, третьей платформы». Дедушка и молодая парочка встали со своих мест, и пошли на электричку. В зале ожидания я осталась одна. До отправления моего поезда оставалось двадцать минут.

«Как в жизни повезло этой бабушке, вся в золоте, вся приодетая, даже противно!» – думала я, смотря на ее женскую сумочку, которую бабушка оставила на чемодане. Может, у нее муж – известный деятель или партию возглавляет, и всю жизнь дарил ей дорогие подарки? Может, она сама какая-то известная писательница или научный сотрудник и сама купила себе все украшения? А может, она украла их, ограбила людей или еще что хуже – убила? Если бабушка вежливая, культурная и читает книги, то это не значит, что она хороший человек и вела правильный образ жизни. Может, за маской этой милой старушки кроется ведьма? Я не знала ответов на эти вопросы, но прекрасно знала одно: что у честного советского человека не может быть столько украшений.

Я не сводила глаз с ее сумочки. Я думаю, эта бабушка счастливая: у нее есть деньги, с такими украшениями не может не быть денег, она хорошо одета, она умная или строит из себя такую. Чем я хуже? Почему я не имею права на золото, на украшения? Я всеми своими лишениями заслужила это. У меня забрали семью, родных, детство, юность, я не познала, что такое счастье, не познала, что такое любовь. Мне тоже нужен кусочек счастья, я не прошу о многом, прошу свой уголок в этом мире, в этом проклятом и злом мире, который отнял у меня все! У меня начали на глазах появляться слезы. Я, до боли прикусив губу, не сводила глаз с сумочки. Чем я хуже этой поганой старухи?

«Внимание! Поезд Рязань – Москва отправляется в 20:25 со второго пути, первой платформы», «Повторяю! Поезд Рязань – Москва отправляется в 20:25 со второго пути, первой платформы», – прервал мои размышления голос диктора. Бабушки до сих пор не было. Я встала и около минуты простояла, смотря на сумочку. Убедилась, что меня никто не видит: зал ожидания по-прежнему был пустым. Схватила сумочку, быстро спрятала в свой чемодан и вышла на пирон. Меня сразу накрыл проливной дождь. Были слышны раскаты грома. Черное, мрачное небо пронизывали ломаные лучи молнии. На пироне стояли два пьяных человека и что-то бурно обсуждали, перебивая друг друга. Один из них, заметив меня, свистнул и что-то сказал приятелю. Я подумала, что они могли заметить, как я взяла сумочку. Не считаю, что это было воровством с моей стороны, взяла, потому что заслуживаю. У бабушки и так все будет хорошо, продаст свои украшения, их у нее много.

– Красавица! Ты куда торопишься? В каком вагоне едешь? Давай с нами! – кричал мне вслед один из пьяных мужчин. После этого поняла, что про сумочку они ничего не знали. Я ничего не ответила и побежала к своему вагону. Окончательно промокнув, показала свой билет проводнице и села на свое место. Вагон был почти пустым. В купе я ехала одна, в соседнем был слышен рев младенца, а где-то еще несколько мужских голосов пели военные песни. Отдышавшись, я села у окна и начала смотреть на вход в зал ожидания. До отправления поезда оставалось две минуты. Сердце стучало как сумасшедшее, с готовностью выпрыгнуть из груди. Наконец поезд тронулся и начал медленно набирать скорость. С вокзала никто не вышел. Никто не преследовал меня и не бежал за мной. Я открыла чемодан, достала домашний халат. Красивая красная сумочка лежала между вещами. Не стала ее доставать и проверять содержимое, так как знала, что еще должна прийти проводница и принести постельное белье. Закрыла дверь в купе, после этого сняла мокрую блузку и юбку, расстегнула лифчик, а затем надела халат. Разложила сырое белье на верхней полке. В дверь купе постучали, от неожиданности я вздрогнула. «Вдруг, все-таки, меня заметили?» – пронеслось в голове. Открыла трясущимися руками дверь, там была проводница.

– Здравствуйте, еще раз, – она протянула мне постельное белье и предложила чаю, от которого я отказалась. Проводница фыркнула и, с недовольным видом, ушла к себе. Я закрыла купе. Теперь эта сумочка была моя, она принадлежала только мне. Бабушка теперь в прошлом, пусть у нее все будет хорошо, но она теперь в прошлом! Не существует в моей жизни больше этой мерзкой старухи, с ее противной вежливостью, с ее этими украшениями и манерами, с ее книжкой и толстыми очками. Все!

Я окончательно успокоилась, посидела еще около минуты, ни о чем не думая. Поезд набрал ход и размеренно стучал колесами, перебивая дождь, который по-прежнему шел стеной. Я осмотрела купе: вагон был старым, обшарпанные спальные полки, покосившийся стол, на окне была небольшая трещина, через которую просачивались капли воды. На стене напротив меня были какие-то красные пятна; видно, что их пытались оттереть, но ничего не вышло. Сильно захотелось в туалет, не знала, открыли ли его или еще нет. Сходила, проверила – он был открыт. Но лучше бы я не ходила, это была не самая приятная картина. Видно, что его давно не убирали и не мыли. Поезд был проходящим, и сколько человек побывало в нем во время следования до Москвы, было неизвестно, но, судя по количеству туалетной бумаги, которая не помещалась в мусорное ведро и уже валялась по всей туалетной комнате, людей было достаточно. Весь пол был сырой: то ли это вода из-под крана, то ли моча. Я все-таки надеялась, что вода. Быстро сходила в туалет и вернулась к себе, заперев за собой дверь. Начал мигать свет, купе периодически полностью погружалось в темноту, потом тусклый свет возвращался, освещая безликое пространство.

Я достала красную сумочку; она была из дорогой кожи. Сумочка блестела, когда появлялся свет. Не могла оторвать от нее взгляд. «Она была моя, моя, и ничья больше». Высыпала все содержимое на столик, перед этим задернув оконную штору. Дождь все так же шел, его потоки воды били в окно. Колеса начали стучать в такт моему сердцу. Чем дольше я смотрела на содержимое сумки, тем быстрее оно стучало. Волнение овладело мной, я улыбалась; на какой-то момент я ощутила чувство счастье.

На столе передо мной лежало много ненужного барахла: какая-то фотография мужчины в форме, пожелтевшая от времени; расческа; небольшая фигурка, вырезанная из дерева, которая была старой и не очень понятно, что изображала; носовой платок; нитки с иголками; пуговицы; какое-то старое, пожелтевшее от времени письмо с корявым почерком. Был еще паспорт, я его открыла и прочитала: «Свинская Раиса Васильевна, 21 апреля 1917 года рождения». На фотографии была женщина, которая похожа на бабушку с вокзала, только гораздо моложе. Я открыла форточку и выбросила его в окно. Все это меня не интересовало, следом за паспортом все это барахло так же улетело в форточку. Было то, что меня действительно интересовало, то, от чего я теперь улыбалась сама себе: красивая, яркая, толстая золотая цепочка, на которой было выгравировано «583». Надпись означала, что проба достаточно высокого качества. Еще был конверт, на котором написано: «Для внучков, от бабушки с дедушкой». Я его открыла, там была большая пачка денег, пересчитала – было девятьсот восемьдесят девять рублей, это как зарплата учителя за год. Переложила все деньги к себе в кошелек, кошелек положила в потайной карман юбки, которая сохла на верхней полке. Цепочку надела себе на шею, отодвинула штору на окне и стала любоваться своим отражением. «Какая же я красивая! Теперь я чувствую себя намного счастливее». Свет в очередной раз погас, и все поглотила темнота.

«Что такое счастье? Что значит быть счастливой? Металл на шее, деньги?», – мои чувства перемешались. Обрывки воспоминаний о семье, о родителях, о братьях, о сестрах, о коте. Воспоминания о мальчике по имени Адам – это все, что было у меня в жизни. Не было больше ни одного светлого пятнышка за все годы. Всегда был только страх, ужас, невыносимое одиночество и невыносимая боль. Я верила в свое будущее, верила, что познаю счастье, верила в настоящую, бессмертную любовь. В столице можно много добиться: поступить в институт, продолжать изучать различные науки, пойти далеко по карьерной лестнице, заработать много денег, встретить настоящую любовь и потом много путешествовать, купить большой дом и завести много детей. Я достойна быть счастливой, слишком много страданий выпало на меня. Я достойна, я хочу познать и понять, что такое счастье. Теперь у меня есть деньги, это достаточно приличная сумма. С помощью их и Артема я была уверена, что много добьюсь. С этими мыслями я провалилась в сон.

Железнодорожный вокзал в Казани был погружен в полумрак, дождь закончился. Поездов и электричек сегодня уже с него не отправлялись. Ближайшая электричка была только утром. Кассы пригородные и дальнего следования были давно закрыты. Работники разошлись по домам, только сторож дремал, сидя на стуле у входной двери.

У входа в здание вокзала стояла карета скорой помощи. Рядом с ней стояли милиционер, который, не торопясь, курил папиросу, иногда забывая стряхивать пепел, и фельдшер в белом халате.

– Что с бабкой? – спросил милиционер, не ради интереса, а чтобы поддержать разговор.

– Умерла старая.

– Да, это понятно, что умерла. Я спрашиваю из-за чего?

– Инфаркт, сердечко не выдержало. А ты чего здесь? Не криминал ведь вроде, – поинтересовался мужчина в белом халате, тоже закуривая сигарету.

– Инфаркт? Бывает. Сейчас не только у старых, но и у молодых бывает: курят, пьют, спортом не занимаются, наркотики всякие употребляют, – проявил милиционер свои знания в медицине.

– А тебя-то чего вызвали? – не успокаивался фельдшер.

– Да кричала, что ограбили. Сумку, говорила, украли. Вот меня и вызвали. Пока я бежал, потеряла сознание, и, как ты говоришь, инфаркт стукнул. Теперь уже не узнаем, правда, украли или просто спятила старая, – милиционер опять забыл стряхнуть пепел и он упал прямо на сапог.

– Ясно, ну померла так померла. Чего слышно? Зарплату вам повышать не планируют? – поинтересовался фельдшер, докуривая сигарету, – у меня жена в милиции работает.

– Не, не слышал, как бы эту не урезали. Работы все больше становится с каждым годом, а ничего не повышают. Посмотрю, недалеко до пенсии осталось. Если не повысят, то буду на пенсии сидеть. Ходить на охоту, на рыбалку.

– Ладно, пора бабку везти в морг! Пока! – попрощался фельдшер и сел в машину.

– Счастливо, – сказал милиционер, откозырял и медленно побрел на свой участок.

В лесу лежала одинокая фотография мужчины в форме, вся промокшая от дождя. Рядом с ней лежала фигурка, вырезанная из дерева, еще во время Великой Отечественной войны. Это была трудноразличимая фигурка ребенка, укутанного в платок. Рядом лежало письмо, но уже было не разобрать, что в нем написано: вода сделала свое дело и смыла чернила. Муж, любимый муж, отправил эту фигурку с письмом своей жене, которая успела сообщить, что у них будет сынок, перед тем как его убили немцы. Он хотел отправить фигурку любимой, которая в каждом письме писала, что она его ждет, любит и всегда рядом.

Жизнь этой женщины перевернулась, когда она узнала о гибели мужа. Самое светлое, доброе, любящее, ценное исчезло из ее жизни. Она ощутила невосполнимую пустоту в душе. И только эта одинокая фигурка и единственная фотография любимого спасали ее все эти долгие годы. Благодаря маленькому, вырезанному человечку, она преодолела все трудности, которые встречались ей на жизненном пути. Благодаря фигурке она вырастила прекрасного сына, который стал известным ученым, у которого была прекрасная семья. Благодаря фигурке она стала заслуженным учителем, прекрасным педагогом, которая воспитала не одно поколение прекрасных детей. Дети, которые много добились своим трудом и посвятили свою жизнь тому, чтобы сделать мир лучше. Дети, которые были всегда благодарны своему педагогу, всегда поздравляли ее с праздниками, дарили подарки. Женщина хотела съездить к сыну и подарить ему деньги, которые она копила для него всю жизнь, не покупала для себя ничего лишнего и годами ходила в одних и тех же платьях. Сын, который мечтал о машине, чтобы вывести свою семью и маму на море.

Женщина, благодаря этой фигурке, прожила долгую и праведную жизнь. Жизнь человека с большой буквы.

Фигурки у женщины больше не было. Пустота проникла в ее сердце и остановила его.

«От морей и от гор так и веет веками,

Как посмотришь – почувствуешь: вечно живём.

Не облатками белыми путь мой усеян, а облаками.

Не больничным от вас ухожу коридором, а Млечным Путём»                  (Я. Смеляков 1940 г.)

4. Солнце взойдет после заката

Солнце появилось из-за горизонта. Его лучи осветили могучий лес, отразившись разными оттенками зеленых и желтых цветов. Стоял зной, который поднимал дымку над кронами деревьев. Крик кукушки: «Ку-ку, ку-ку…» – эхом предлагал слушателям узнать, сколько еще ходить по этой бренной земле.

Василий облокотился на ствол старой ели и прислушался. «…33, 34, 35», – считал он. Кукушка замолчала, в лесу настала полнейшая тишина, только изредка из разных концов доносились голоса людей, которые кричали: «Даша! Таня! Ау!».

Прошли уже почти сутки, как девочки ушли из дома. Поиски не останавливались. Все взрослые мужчины из деревни прочесывали лес. Ночью зажгли факелы и, организовав большую цепь, в расстоянии около пятидесяти метров человек от человека, шли вдоль просеки. Наступил рассвет, но следов девочек не было. Мужчины из соседних деревень, откликнувшись на призыв о помощи, искали в других частях леса. Больше ста человек занимались поисками, но результатов не было.

– Волки в этом году свирепствуют, у соседей собаку загрызли, – сказал мужчина, когда небольшая группа людей отдыхала на полянке. Мужчины развели костер и грели паек, который состоял из вяленого мяса и пшенной каши.

– Да, волков много, сам видел, как по краю деревни шастают, куру смотрят, – ответил ему кто-то, при этом проверив, заряжено ли ружье.

– Да и медведь ходит, я не видел, но Санька – пастух, говорит, что видел.

– Кабанья много, я в ту неделю борова завалил, вот с такой головищей, – мужчина развел руками, показывая размер головы.

– Да, лес коварный, заплутать можно, но девахи-то местные, с ранних годков по грибы да ягоды ходят. Куда подевалися?

– С войны у нас в лесах никто не блудился, а тут – на тебе!

– А мне бабка моя, шептунья, еще говорила, что в лесу темные силы водятся, души неприкаянные ходят все, ищут чего-то. Бабка еще с прошлого века тут жила, видела, как крестьян непослушных в лес помещик уводил, привязывал к деревьям и оставлял на съедение зверью всякому. Вот их души и шастают по округе.

– Хватит тут сказки рассказывать, ересь всякую! Нет тут никого, я пятьдесят годков тут живу, все леса знаю, все обходил, все облазил. Никаких душ не встречал. Под самогонкой, если только, почудится чего. Да и то это не души, а жена моя, ведьма, с метлой бегает по деревне, по спине хлещет меня. Она темная сила, не поспоришь, – все кто был у костра, негромко рассмеялись.

Из-за деревьев вышел Василий и сел у костра. Он молчал, задумавшись, опустив глаза, смотрел на свои руки. Все мужчины сразу замолчали, сочувствуя, кивали головой, кто-то «охал». Подошел к Василию председатель колхоза, который тоже принимал участие в поиске девочек.

– Василий, ты не серчай только. Рассвет уже. Мужикам работать надо, сам знаешь, сейчас такое время – пора уборки урожая. Колхоз стоит, скот стоит, пора сенокосов. Работы много, Вася, – председатель похлопал его по плечу, Василий продолжал молчать, смотря на свои руки. – Вечером мужики продолжат поиски, а сейчас на поля надо. Ты давай, нос повыше, найдем их, – обнадежил председатель, но сам уже слабо верил, что девочки найдутся.

– Ладно, мужики! Давайте, уходим! Вечером пойдем прочесывать выше речки и до озера лесного! – все, кроме Васи, поднялись и начали расходиться.

– Вася, костер затушить или оставить? – спросил кто-то уходя. Вася, молча, подал знак, чтобы костер оставили.

Глубокое отчаянье и страх были в душе у отца. Он не знал, как идти домой к жене без дочерей. Не знал, что сказать ей, не знал, как утешить. И можно было хоть как-то утешить? Можно ли найти слова, которые смогут успокоить? Он продолжил сидеть и наблюдать за пламенем костра, искры от которого улетали в небо, приветствуя рассвет. Все начали выходить из леса, жизнь деревни не должна останавливаться. Если в деревне не работать, то деревни не станет, деревня потухнет, разрушится. Вася остался в лесу один, тяжелые и мрачные мысли терзали его. Он не мог встать, он боялся уйти и продолжал сидеть, вслушиваясь в шум леса. Ветер играл с листвой на деревьях, от чего лес пел различными мелодиями, переливаясь то быстрым и ровным темпом, то медленным и певучим. В таком шуме сложно расслышать какие-то звуки, которые бы не были связаны с мелодией леса.

Сутки без сна начали делать свое дело: Василия начало клонить в сон. Чтобы не уснуть, он поднялся и похлопал себя ладонями по щекам. Перед тем как уйти, затушил землей костер и убедился, что тот окончательно потух. Он решил пройти еще раз вдоль просеки и, потом зайдя за нее, дойти до старого дуба. Старый дуб рос на краю березняка, за ним уже начиналась непроходимая лесная чаща из кустов бересклета, сосны и ели. Вася повесил ружье на плечо и двинулся в путь. Он медленно перешагивал через сухие ветки деревьев, чтобы не поднять лишнего шума. Внимательно вслушивался в глубину леса, но из-за ветра по-прежнему было сложно различить какие-то сторонние звуки. Подошел к небольшому ручью, который ловко огибал деревья и бежал в неизвестном направлении. Мужчина наклонился и, набрав в ладони воды, выпил холодной воды и на какое-то время остался стоять у ручья. От усталости ноги уже слабо слушались, голова была как в тумане. В шуме листвы ему казалось, что он слышит голоса своих дочек – их звонкий смех.

– Таняяяя! Дашааа! – звал он, но ему никто не ответил, только с веток деревьев поднялась стая маленьких птичек и улетела высоко в небо. Вася умылся водой из ручья, потом опустил всю голову в воду, продержав несколько секунд. Поднялся и пошел дальше. После умывания стало немного легче.

Дома в это время Алена сидела у окна и внимательно смотрела в сторону леса. Каждый раз вскакивала и выбегала на улицу, когда на опушке появлялась какая-нибудь фигура. Но это оказывались или местные бабы с мужиками, или ребятня, или чья-то собака.

Сыновья, кроме младшенького Миши, были на пахоте. Миша молча сидел рядом с кроваткой Евы, которая спала, прижимаясь к коту. Рыжику очень понравилось спать в люльке у Евы – это теперь было его любимое место.

– Сынок, сбегай к соседям, попроси соли, – говорила мальчику Алена, продолжая смотреть в окно. Голос ее был ровным и спокойным, от которого мальчику было не по себе. Миша вскакивал со своего места и бежал к соседям за солью.

– Сынок, сбегай в огород, нарви щавеля, – Миша бежал в огород.

– Миша погляди, идет, кажись, кто-то. Выйди на крыльцо, проверь, – мальчик послушно выходил на улицу, но там никого не было.

– Нет никого там, – возвращаясь, говорил он маме.

– Точно нет? Может ты смотрел плохо? – Алена продолжала смотреть в окно. Миша повторил, что никого не видел.

– Иди еще посмотри, посмотри сынок.

– Мам, я ходил, никого, – неуверенно ответил Миша.

– Я сказала! Иди и посмотри! Чего ты сидишь как истукан? Что ты ничего не делаешь?! Где твои сестры?! Почему ты их не ищешь?! – Алена вскочила со своего места и начала кричать на мальчика, который, закрыв уши ладошками, начал в голос реветь. Кот подпрыгнул и попытался выскочить из дома, но, увидев, что дверь закрыта, спрятался за печь. Ева проснулась и начала пищать.

– Отец до сих пор в лесу! Братья твои работают! А ты чего сидишь?! Миша, ты чего сидишь и ничего не делаешь?! Миша! Сынок! Где твои сестры? Где Танечка? Где Даш… – голос у Алены сорвался, она опустилась на пол, закрыла лицо руками и начала молча плакать, все тело ее вздрагивало, сквозь пальцы просачивались слезы. Миша подошел к маме и сев рядом, обнял ее, продолжая плакать.

– Мамочка, мама, не надо, пожалуйста. Мамочка, я посмотрю, я схожу. Скажи, что сделать? – сквозь слезы успокаивал Миша. Алена обняла сына, прижала к своей груди.

Солнце уже поднялось в зенит, когда Вася подошел к дубу. Он сел под тенью его могучего ствола и пытался отдышаться. Мужчину мучила жажда. В тени дерева он увидел небольшую лужицу, подполз на коленях к ней и отпил. Следов своих дочерей он так и не нашел: ни одного сорванного грибочка, ни каких-нибудь отпечатков ножек, ни кусков одежды, за которые они могли зацепиться за ветки. Ни одного намека на то, что они были в лесу.

Вася прислонил голову к стволу дерева и начал наблюдать за кронами дуба. Дерево молчало, не отвечая на немые вопросы мужчины. Он взывал к нему, прося о помощи. Он просил своего друга, своего могучего друга, к которому он ходил с самого детства, помочь ему. Дуб, как и сорок лет назад, когда маленький Вася ходил к нему с родителями, так и сейчас неизменно возвышался над всеми, пряча в своей тени усталых путников.

Слезы текли по мужскому лицу, от чего борода стала сырой. Он закрыл глаза и увидел перед собой Таню, которая улыбалась и махала ему рукой. Увидел Дашу, младшенькую, которая играла деревянной лошадкой, которую ей Степа вырезал из дерева. «Иго-го, иго-го! Папочка, смотри, как лошадка умеет», – дочка поднимала игрушку над головой и кружилась вместе с ней в неопределенном танце. Вася улыбался сквозь дремоту, которая начала его накрывать. «Папа, а ты нас спасешь?» – спросила его Таня.

Вася вскочил на ноги и начал судорожно осматриваться по сторонам. Вокруг никого не было, только на ветке дуба сидел большой черный ворон и внимательно изучал мужчину. Казалось, что у ворона глаза, как угольки из костра, красные, которые при взгляде обжигали, когда птица смотрела на мужчину. Вася нацелил на него ружье, но стрелять не стал. Ворон не шевелился.

– Чего смотришь? Делать нечего? – спросил он у птицы, но ворон ничего не ответил, лишь продолжил безмолвно наблюдать. Вася внимательно осмотрел лес вокруг, но больше никого не увидел. Ветер стих, наступила полнейшая тишина, не было абсолютно никаких звуков, только слышно, как ворон скребет когтями по ветке дерева. Небо изменилось: оно было занесено серыми, а иногда казалось, что черными, облаками. Солнце больше не освещало лес, его лучи не пробивались на землю и не дарили своего тепло и своего света. Лес стоял в безмолвии и не шевелился. Вася не помнил, чтобы он когда-либо видел такую картину: птицы молчали, насекомые не летали и не кусали, листва на деревьях окаменела, ни один листочек не шевелился. Только ворон продолжал сверкать своими красными глазами, безмолвно, беспрестанно изучая мужчину. У Васи сжалось сердце. К опустошению и отчаянью добавился страх, первозданный страх, страх от невыносимого ужаса.

– Заплутал путник? – неожиданно раздался чей-то голос. Вася вздрогнул, снял ружье и начал направлять его во все стороны, но никого не увидел. – Наблюдаю за тобой я, смотрю, ты весь в отчаянье, весь уставший, – повторил голос. Вася от испуга выстрелил в воздух. Раздался грохот, который должен был напугать птиц в лесу, но листья на деревьях не шелохнулись, и не одна птица не взлетела.

– Кто здесь?! Выходи! А не то застрелю! – отчаянным, срывающимся голосом крикнул Вася.

– Я мог бы тебе помочь, если ты согласишься, – голос был ровным, успокаивающим, даже где-то приятным.

– Ох, ты! Кто ты? – Вася, наконец, заметил, что с ним разговаривает ворон.

– Я смотрю, ты потерял кого-то? Я могу помочь тебе! Хочешь? – говорил Ворон спокойным и монотонным голосом, почти не открывая клюв.

– Помочь?! Чем помочь?! – почти кричал Вася, не понимая, что происходит.

– Ты потерял своих деток, бедный. Я помогу тебе найти их, я знаю, где твои дочки, – ворон перелетел на ветку ниже.

– Говори, бес! Где!? – Василий направил ружье на птицу.

– Обязательно скажу, но я хочу получить кое-что взамен, – красные глаза ворона сверкали, почуяв добычу.

– Взамен? Что ты хочешь? Душу мою?! Забирай! Скажи, где девочки? – Вася кричал, от злости стиснув зубы.

– Душу? Нет, дружок, нам не к чему.

– Что тогда?! Говори!

– Сейчас ничего мне не надо, но однажды мы придем и кое-что попросим, попросим наше, – голос казался бархатным, как будто мама пела колыбельную, укладывая малыша спать.

– Попросишь свое?! Нет ничего на этой земле твоего, бес проклятый! – мужчина поднял ружье и выстрелил в ворона.

Вася открыл глаза. Он лежал, прислонившись спиной к дереву. Лес шумел. Птицы то поднимались над кронами деревьев, то снова садились на них. Солнце перевалило за зенит и начало держать путь в сторону горизонта. «Что за сон дурной?», – подумал Василий, поднялся и медленно пошел в сторону дома, внимательно осматривая все вокруг.

Алена покормила Еву, от бессонной ночи и переживаний молока почти не было. Дочка не спала. Она лежала в люльке и наблюдала за котом, который сидел рядом с ней и наблюдал за ней. Так продолжалось уже более десяти минут. Девочка смотрела на кота, иногда улыбаясь, кот смотрел на девочку, иногда мурлыкая. Миша, попив молока с хлебом, играл в углу с деревянными солдатиками, которые привез ему папа, когда ездил в город. Перед этим мальчик сходил в хлев и покормил Рыжуху и коров, сегодня их на пастбище не выпускали, так перед уходом велел отец.

Алена стояла на коленях в красном углу избы. В углу стояли иконка, лампада и несколько зажженных свечей. Алена молилась за спасение своих дочерей, она плакала, потом неразборчиво ругалась, потом снова плакала. Так продолжалось долго, потом женщина снова села к окошку, продолжая наблюдать за опушкой леса. Ева уснула, Рыжик тоже лег рядом, делая вид, что спит. Он иногда открывал глаза и смотрел на девочку, проверяя, закрыты ли глаза у нее, или она уже их открыла. И тогда было бы можно снова с ней переглядываться. Миша попросился у мамы пойти поиграть с игрушками во дворе, Алена согласилась. Мальчик собрал всех своих солдатиков и вышел на улицу. В комнате воцарилась тишина, было только слышно, как мурлыкает Рыжик и тихо посапывает Ева.

От усталости у Алены начали закрываться глаза, от мурлыканья кота и сопения Евы еще больше хотелось спать. Но Алена не могла себе позволить пойти и лечь в кровать. Невыносимая пустота в душе, отчаяние не позволяли это сделать. Она боялась заснуть. Боялась пропустить момент, когда появятся девочки, когда они придут и позовут ее, боялась, что они пройдут по кромке леса, а она их не увидит.

– Мама, а ты дашь нам леденчик? – говорила Таня, стоя в дверях горницы.

– Мама, посмотри, сколько мы грибочков насобирали! – говорила рядом стоящая с сестрой Дашенька.

Алена, очнувшись от дремоты, вскочила со стула. Двери в горницу были закрыты, и никого не было. Ева спала, Рыжик проснулся и просился на улицу. Сердце женщины бешено стучало, в горле стоял ком, слезы брызнули из глаз. Она опустилась на колени и стала безмолвно плакать, чтобы не разбудить спящую дочку.

– Мяу, – неуверенно попросил кот, чтобы ему открыли дверь, хозяйка не отреагировала.

– Мяу, мяу, – попросил он более настойчиво. Алена встала, выпила немного колодезной воды из ковшика, который стоял на столе, и выпустила кота, открыв ему дверь.

– Мяу, – поблагодарил Рыжик и вышел на улицу, с важным видом махая хвостом, как какая-то дворовая собачка.

– Иди уже. Сил моих нет больше. Как дальше теперь жить? Не хочу, не хочу больше. Как же тяжело, – сказала коту Алена.

Алена села обратно к окну, чтобы хоть как-то отвлечься, взяла в руки спицы и начала вязать зимний платок для Евы, который наполовину был уже готов. Иногда она поднимала глаза и смотрела в окно, вглядываясь вдаль. Она уже не вскакивала каждый раз, когда на опушке леса появлялись какие-нибудь фигуры. Алена провожала их взглядом и ждала, когда исчезнут.

Солнце уже перевалило за зенит. Скоро с пахоты должны были вернуться Степа и Ваня, надо было готовить обед и накрывать на стол. Но Алена забыла об этом, она потерялась во времени. Первые часы, когда она поняла, что пропали дочки, пролетали незаметно. Теперь же каждый час, каждая минута тянулась бесконечно долго. Каждая секунда со скрипом меняла предыдущую и с таким же скрипом переходила к следующей. Алена хотела все бросить и бежать в лес, бежать в чащу и не возвращаться оттуда, пока не найдет дочек. Но маленькое чудо в люльке останавливало ее: маленькое, светлое творение Высших сил, жизнь которой зависела от Алены. И ей оставалось в беспомощном ожидании смотреть в окно. Она вспоминала, как появились на свет Таня и Даша, какими легкими были роды, какой свет они излучали и какую приносили радость. Вспоминала, как девочки первый раз встали на ножки, как они первый раз произнесли слова «мама» и «папа».

В дверь кто-то тихо постучал, прервав бесконечный поток мыслей Алены.

– Входите, – еле слышно сказала она. Никакой реакции не последовало. В дверь еще раз постучали. Стук был равномерным, тихим. «Свои не стучатся. Кто там может быть?»

– Дверь открыта! Войдите!

5. Мертвый город

Каменные коробки разных размеров разрозненно поднимаются над землей. Если человек видит их первый раз, то он может подумать, что они растут из земли, как деревья. Но это не является тем, что придумала природа, это то, что придумал и создал человек. Человек: чело – голова, век – сила. Силой сознания, силой мысли придуманы эти каменные коробки. Коробки придуманы не ради красоты, а чтобы поселить в них тех, кто их придумал. Теперь эти серые, невзрачные прямоугольники растут до самого горизонта, загораживая и уничтожая то, что было создано не силой сознания млекопитающего, а силой сознания природы. Силой непознанной и недостижимой для млекопитающего, которое само придумано этой силой.

Город спал. В домах горел редкий свет, желтым сиянием встречая поезд, в котором ехала я. Проводница постучала в дверь, разбудив меня: «До прибытия осталось сорок минут, встаем!». За окном была еще ночь, но звезд, из-за городского свечения, на небе видно не было. От этого мне стало немного грустно, там, где я жила до этого, я всегда любила просыпаться ночью и смотреть в окно на звезды. Со временем я научилась их различать и даже дала им имена. «Котик, лошадка, коровка», – так звали моих небесных спутниц. Мне казалось, что это образы из далекого детства. Животные, которые были у нашей семьи, – может, мне они и приснились, и их на самом деле не было. Но я мечтала и хотела, чтобы это было правдой. «Обязательно заведу себе котейку», – представила я, как кошечка спит у меня на груди. Даже подумала, что попрошу Артема, чтобы первым делом помог мне найти котенка, и чтобы обязательно был рыжим, не знаю почему, но мне так хотелось.

В памяти всплыли разговоры с Адамом, с мальчиком из приюта. Мы говорили о небе, о звездах, о горах. Он мне рассказывал, какие бывают созвездия. Рассказывал о том, как он мечтает подняться в горы, как там хорошо, как можно кого-нибудь позвать с неба, и этот кто-то может ответить. Эти обрывки разговоров навсегда остались у меня в памяти, и я их очень бережно хранила. Теперь звезд на небе не было видно, от чего становилось очень грустно и тоскливо на душе.

Я подышала на стекло, и нарисовала грустную рожицу. Дорисовала рожице ушки, и получился котенок. Грустный котенок.

Поезд приближался к станции. Я попросила у проводницы чаю, она принесла. Подала ей рубль, на что она сказала, что сдачи нет, я ответила, что не надо. Проводница обрадовалась и ушла к себе. «Как немного надо человеку для счастья – это всего лишь рубль». Надела лифчик, блузку, юбку – они почти высохли. Проверила деньги в потайном кармане – они были на месте, пересчитала их, улыбаясь самой себе. Поезд начал останавливаться, чему свидетельствовал характерный скрежет колес. Дождя на улице не было, но было видно, что он недавно прошел. Небольшой туман окутывал немногочисленных людей, стоявших на пироне, от чего они казались серыми и безликими. Я пошла к выходу, там уже собрались все пассажиры, которые были в вагоне. Поезд остановился, первой вышла проводница, потом начали выходить пассажиры, я шла последней, неся свой небольшой чемодан. Дверь в купе проводницы была открыта. Заметила, что на столике лежит мой рубль, видимо, она не успела или забыла его убрать. Быстро зашла и забрала его, спрятав в лифчик. «Это мой рубль». После этого вышла из вагона, не попрощавшись с проводницей, и пошла в сторону здания вокзала. По пути наступила в лужу, от чего промочила обувь.

Перед встречей с Артемом я нервничала. Он должен был меня встретить на стоянке, которая располагалась с другой стороны здания. Я зашла в зал ожидания, решила пройти через сам вокзал, думая, что так короче. В зале находилось немного людей, большинство из них спали, прислонившись друг к другу, а кто-то спал на тюках, сваленных на полу в углу. Несколько мужчин, которые были яркими представителями низших слоев столицы, что-то пили у самого выхода из зала. При этом они громко разговаривали, иногда что-то выкрикивали, но на это никто не обращал внимания.

– Эй! Красавица! Иди к нам! – один из этих мужчин подошел ко мне, преградив дорогу к выходу. От него сильно пахло перегаром и луком. От этого запаха становилось дурно.

– Извините, я спешу, – попыталась я протиснуться между мужчиной и скамейками, на которых спали люди.

– Да, посиди с нами, выпьем, познакомлю тебя с гостеприимством столицы, – мужчина не отставал от меня, он хотел взять мой чемодан, но я отдернула руку. Тогда он попытался обнять меня за талию, я увернулась. От испуга у меня начали дрожать губы. Никто из пассажиров, которые в это время находился в зале ожидания, не обращал внимания на эту сцену.

– Что ты так переживаешь? Нам не хватает женского общества! Ты такая молоденькая, такая красивенькая! – к мужчине подошел еще один, видимо его друг. Теперь двое мужчин стояли рядом со мной, один сзади, а другой спереди, и деться мне было некуда.

Мужчины начали хватать мой чемодан, хватать меня за руки, прижимались ко мне. При этом они все что-то говорили и говорили, запах перегара и лука резал глаза. От страха я начала терять сознание, голова закружилась, чувствовала руки на своих ногах, и как чья-то рука забирается мне под юбку.

Где-то вдалеке, как мне казалось, послышались крики, шум, какая-то потасовка. Я пришла в себя. Рядом с двумя мужчинами стоял достаточно толстый молодой человек, в толстых очках. Он что-то долго им объяснял, те молча слушали, опустив голову вниз. После этого мужчины вернулись на свои места и дальше уже пили молча.

– Привет, ты как? Все в порядке? – подошел ко мне толстяк. Я ничего не ответила, а просто с благодарностью в глазах смотрела на него. «Спаситель». Я не сразу поняла, что это Артем, видимо, он не дождался меня на стоянке и пошел встречать.

– Можешь говорить? Они тебя не тронут. Пойдем, – он взял мой чемодан, и мы направились к выходу, вышли из зала ожидания, прошли через зал с кассами и вышли на улицу. Все также было темно и сыро. Не знаю, сколько времени я провела с теми мужчинами, но казалось, что достаточно долго.

Вышли на какой-то большой проспект. Машин, людей почти не было, все также стоял небольшой туман. Только уличные фонари вдоль проспекта слабым свечением пробивались сквозь его густоту. Город казался мертвым.

Артем ничего больше не говорил и ничего не спрашивал, видимо, ждал, когда я успокоюсь. Я успокоилась, но молчала. Молчала, потому что думала, что он теперь будет считать меня трусихой, что не поможет мне. Надо было что-то сказать, но никаких разумных мыслей не было. Не хочу, чтобы он думал, что я какая-то провинциальная дурочка, которая не успела приехать в Москву, а уже нашла приключения. Дурочка, которая молчит и не может сказать ни слова. Я начала переживать. Нет, этот мужественный и большой мужчина не оставит меня, не бросит. Артем уже не казался таким страшным, даже наоборот, милым и где-то симпатичным. Он спас меня, я понимала, что действительно могла попасть в большую беду. А этот добрый толстяк проявил мужество. Чем больше я об этом думала, тем больше он вызывал у меня симпатию. Ну и что, что толстый и в очках, зато какой сильный, мужественный, а очки придают интеллигентный вид.

Мы подошли к машине – это была черная «Волга». Артем открыл багажник и положил туда мой чемодан. После этого он открыл пассажирскую дверь и рукой сделал жест, чтобы я садилась. Я села, пристегнулась и положила руки на колени.

– Может, все-таки что-нибудь скажешь? – сказал Артем, садясь в машину и заводя мотор.

– Я Ева, – единственное, что смогла вымолвить. Голос дрогнул, и я покраснела.

– Очень приятно, Ева, я Артем. Ты в жизни еще красивее, чем на фотографии, очень хорошо выглядишь, – сделал он мне комплемент, глядя прямо в глаза, от чего я покраснела еще больше.

– Спасибо, Вы тоже, – от стеснения не знала, куда себя деть. Хотелось выйти из машины и убежать.

Машина выехала на проспект и плавно поехала по одинокой дороге. Фары врезались в туман, который все плотнее нависал над землей. Артем вел машину медленно, внимательно смотря на дорогу, чтобы в тумане не наткнуться на какое-нибудь препятствие.

– Не называй меня на «Вы», ты что? Я же твой ровесник, – Артем улыбался, от чего становился еще милее.