Крысятина

Когда в их класс перевелась Лариса Грызунова, все чуть со смеху не полопались. Этому способствовали целых две причины: фамилия и ещё внешность. Если фамилия их просто веселила, то с внешнего вида Лоры они голосисто хохотали всем классом, почти падая со стульев. Иной раз даже грузные учительницы не могли сдержать гаденькую улыбочку, но тут же спохватывались и просили всех успокоиться. Взять себя в руки.

Хоть Лариса и выросла довольно высокой, что в будущем ей однозначно прочило прекрасную стройную фигуру, лицо её… Лицо её было весьма непривлекательным. Длинный нос свисал над тончайшими губами. Серые глаза всё время стремились навыкат, что особенно забавляло маленьких негодников. Больше всего их смешила парочка её белых зубов, огромных, что всё время торчали у неё над нижней губой. Едва она закрывала рот, как складывалось ощущение, что она старается прикусить её.

В первый день она, облачённая в коричневую кофту с длинными рукавами и тёмную вязаную юбку, уселась на первую парту рядом с конопатым акселератом в алом спортивном костюме, но тот со второго урока отсел от неё подальше. Но она даже и не обратила на это особого внимания.

Смешки и обидные прозвища, естественно, стали прорываться по капельке ещё в первый же день, но всё это набрало страшную силу на следующий. Тут же её стали называть «Крыска-Лариска». В любой момент времени и в любом месте, где они её встречали. Если она сидела в столовой над тарелкой с гречкой, от неё отсаживались подальше, разглядывали, как в цирке, перешёптывались. Они с отвращением смотрели, как она брала своей необычайно тонкой ручкой ложку, зачёрпывала кашу и отправляла её в рот, потом пережёвывала. И во время этого процесса торчащие зубы продолжали торчать сверху.

Когда же она сидела на уроке, стараясь всё прилежно записывать в тетрадку, в неё кидали бумажками. И не просто кидали, сначала вымачивали их в слюне, катали из них шарики, а потом хорошенько целились, стараясь прилепить их к её коричневым волосам. Хоть волосы у неё были довольно короткие, лишь до первого позвонка, она следила за ними. Мыла каждый день, расчёсывала.

Когда же в неё попадали бумажки, она панически старалась их сбросить, тут же приглаживала двумя руками место попадания. Затравленно озиралась в своих больших круглых очках с толстыми стёклами, а ей в ответ корчили рожи, показывали языки, пальцы и снова бросались бумажки и колпачки от ручек, ластики. Последние, кстати, были старого образца – серые и квадратные, по твёрдости больше напоминавшие камень, нежели ластик. Попадали ей в худые лопатки, отчего она дёргалась и вздрагивала. Но девчушка пока ничего не говорила в ответ. И почти не плакала. Только позволяла парочке слезинок скатиться по своим бледным щекам.

Кроме конопатого акселерата, особенно никакого вреда ей не причинявшего, в классе были и другие ребята, куда озлобленнее. Глядя на них, любой бы пришёл к ошибочности знаменитого утверждения, что мучают одноклассников только несчастные дома дети.

Среди них был настоящий гигант, упитанный, всё время славно одетый, чисто вымытый, холёный. Из семьи видного чиновника. Другой же была девочка – длинноволосая, тонконогая, которую когда-то зачал директор завода. Она визгливо смеялась над Ларисой громче всех, собственно, она и придумывала ей разные обидные прозвища.

Но был среди них ещё один парень: загорелый, уверенный в себе. Высокий! Он довольно недвусмысленно смотрел на учительницу математики… И та относилась к нему снисходительно. Если он шумел, рассказывая всякий вымышленный бред про Ларису, она его не спешила одёрнуть. Или не замечала, когда на переменах он толкал её плечом, идя по коридору. Один раз математичка точно видела, как он плюнул Ларисе на голову в столовой. Она точно увидела, как та смотрит без всякого неодобрения из дальнего конца длинного серого помещения – тогда математичка была назначена дежурной.

Лариса смотрела на неё в упор, а между глаз стекала тёплая капля слюны красавчика, названного Максимом. Он постоянно желал математичке доброго утра и хорошего дня, и всё время ей улыбался. Просто каждый день. Если бы зубы могли простудиться, они бы сделали это. Идеально ровные, белоснежные.

Лариса всё стойко выносила, успевая неплохо учиться. Очень терпеливо она себя вела и на уроках математики, где оголтелая кодла разгуливалась обычно в полнейшую силу. Они прямо при учительнице могли бросить что-то вроде «пусть эта уродина отвечает». Или «у Крыски спросите».

«Что вы, ребята, так нельзя», – ворковала черноволосая училка в чёрных блестящих колготках, сидевшая на собственном столе, закинув ногу на ногу. Она старалась не смотреть ни на Ларису, ни на Максима, ни на остальных учеников. Мочила неторопливо слюной большой палец, лениво перелистывала учебник, диктовала примеры. Часто вызывала Ларису к доске на самом деле.

Та выходила, инстинктивно горбясь, давая повод для очередных искромётнейших шуток, но стоически выдерживала и это. Математика давалась ей не труднее, чем, например, литература, но всё осложнялось самой учительницей.

Лариса почти видела в тёмных и острых глазах молодой аспирантки наслаждение от царившей атмосферы на своих уроках. Она могла давать ей подряд и по десять, и по двадцать примеров, пока задние ряды не начинали пищать и галдеть.

Часто Лариса теряла свои вещи – вернее, их просто крали, а потом бросали в других местах. Например, её рюкзак утащили на стадион, вытащили все тетрадки, разбросали их по земле. Милосердно не стали рвать ничего, может, просто испугались того, что она нажалуется своим родителям или директору. Но она не жаловалась. До поры.