Десятки лет
Размер шрифта: 13
© honey_violence, 2025
ISBN 978-5-0067-9147-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В сорок заснеженном
Тебе снится опять, что война прошла
- Тебе снится опять, что война прошла,
- ему снится опять, что война прошла,
- но вне сна только страх и боль.
- Ты идешь через снег, ты промерз до жил.
- Он идет через снег, он промерз до жил.
- Ты за ним, а он за тобой.
- Я приду, говорит, я тебя найду,
- я приду, говоришь, я тебя найду,
- и никто из вас ведь не врет, но…
- Он последний раз видит твое лицо,
- ты последний раз помнишь его лицо,
- а потом все скрывает лед.
Мне б обнять тебя
- Мне б обнять тебя, пока рушится старый мост,
- а на месте нового пустая земля и сваи,
- только вдалеке стоишь, замерев, не ты,
- а совсем другой, которого я не знаю.
- Он молчит, он нем; несказанные слова
- раздирают глотки обоим. Он терпит лучше.
- Ты был солнца свет, весенней травы ростки,
- этот же, как куст ноябрьский и колючий.
- Потерять тебя, едва обретя, легко —
- так беседы нить теряется в пустоте, и
- мир, поделен надвое, смыкается как кольцо,
- отнимая все, что мы от него хотели.
Мне бы оплакать тебя
- Мне бы оплакать тебя, того юного, искалеченного,
- твои теплые фразы, улыбки, прямые плечи
- времен, когда не было груза, к земле тебя пригвоздившего.
- Тебя, в своей жизни собственной теперь лишнего.
- Мне бы оплакать тебя, ушедшего раньше нужного,
- выплакать слезы все, омывая былую дружбу
- этой водой живой, но все чаще считай что мертвою.
- Стоишь – сам своя же тень, как кем-то рисунок стертый.
- Мне бы оплакать тебя, каждую лица линию,
- нас, тех, какими стали, и тех нас, какими были.
На твоих фотографиях
- На твоих фотографиях тебе вечно семнадцать лет,
- тебе вечно неполные двадцать, пятнадцать, двадцать четыре:
- не становишься старше, нарушив теченье лет, —
- непреложный закон и проклятие в этом мире.
- В твоих письмах нечастых твой запертый в строчках смех,
- твои шутки, твоя поддержка, твои подколы…
- И в последнем, что было прислано не тобой,
- бесконечный могильной насыпи страшный холод,
- бесконечный непонимания пустой взгляд
- на в ладони зажатый ленты обрывок черной.
- Бесконечная, незаполняемая дыра
- там, где сердце, с тех пор, как мертв ты.
- Ты мертвый.
- Мертвый.
Если есть в небе Бог
- Это кровь или пот капает?
- Боль упрятана в тишь за капами.
- Обнуления бритва росчерком
- судьбу делает вмиг короче,
- под стекло загоняя холодом.
- Мне до жизни живому голодно.
- Мне бы, окромя боли, выдали
- что-то теплое, но лишь вырвали
- наживую, не зная жалости.
- Криосон? Не сравниться аду с ним.
- Все забрав, в гроб кладут покойником.
- Лучше смерть, чем в таком покое!
- Лучше смерть. Несгибаем волею,
- по-собачьи скулю и вою,
- умоляя оставить память, но
- равнодушие людей каменно.
- Если есть в небе Бог и милостив,
- сделай так, чтоб в груди не билось.
В Советском Союзе
- Я не звоню ни тебе, ни в двери,
- я не спешу на глаза являться.
- Можешь обидеться и простить,
- можешь навеки разобижаться.
- Все, что мне можно, что я могу,
- этого мало, но в счет оплаты
- я приношу тебе этот ком,
- обложенный белой, пушистой ватой.
- Я замираю, и выдох-вдох
- слишком неслышны, чтоб ты открыл мне.
- Если б ты ведал, как на шаги
- те мои, прочь от тебя, мне вылось,
- как жгло мне душу, а не разлом
- хрупких костей в слишком хрупком теле.
- Лучше бы взрывами разнесло
- сердце мое, как тот геликерриер!
- Я ухожу, но под дверь твою
- кладу этот ком. Может, даст ответы.
- Самое хрупкое в Советском Союзе
- всегда заворачивали в газету.
Боль
- Глаза как стеклянные. Смотришь, и тени прошлого
- обретают тело, размалывают в крошево
- все, что могли бы выстроить, выковать, изваять.
- Боль – ледяная гладь,
- боль – ледяной кокон с телом твоим внутри.
- Я – зевака, шагающий мимо ее витрин,
- где ты, не протягивая рук, молишься белым ртом.
- Тени твои заходят в меня, как в дом.
- Тени твои забирают все то, чем жил,
- тени твои обтачивают ножи
- о кости, неподвластные времени и векам.
- Ты молишься, но твои боги теперь – ветра,
- череп, в снегах оставшийся, облизавшие до кости.
- Тот, мертвый, меня прости.
Я бегу по дорогам памяти
- Я бегу по дорогам памяти,
- я ищу на ней твою тень.
- Мы расстались в морозный, пасмурный,
- заморозивший сердце день,
- и теперь я бегу, как проклятый,
- лишь бы стало чуть-чуть теплей,
- но жестоки ко мне дороги:
- оставляют меня неметь,
- глядя в даль, обращаясь в знаки,
- что привычны повдоль дорог,
- чтобы, если решишь вернуться,
- привели тебя на порог,
- но чужого, прости уж, дома:
- я в пути обессилел, друг.
- Да и память со мной сыграла
- злую шутку, замкнувшись в круг,
- не пуская меня наружу,
- не пуская вовнутрь тебя,
- опаляя морозом душу
- дня, когда тебя потерял.
Как отучиться дрожать
- Как отучиться дрожать,
- когда день как удар каждый?
- Я на тебя смотрю,
- изнутри иссушенный жаждой.
- Мне бы тебя пить,
- но соленая – слезы – жжется лишь.
- Ты не щадишь меня,
- режешь заживо теми лицами,
- что с фотографий лгут
- мне улыбками, дразня память, и
- как это утолить,
- как, ты мне расскажи, справиться?
- Как победить себя,
- встать щитом над собой каменным,
- коль, что ни день – удар,
- куда ни пойди – камера?..
Лестницы
- Безымянные дни как лестницы,
- бесконечные и во мрак.
- Назови меня другом, только ты
- чертишь кровью по скуле: «Враг»,
- только ты бьешь наотмашь именем
- не моим. Ухожу чужой.
- Только разве чужой знать может, что
- ты бледнеешь, когда ты лжешь?
- Только разве чужой знать может, как
- ты не в силах ночами спать,
- представляя во мраке лестницу,
- по которой послал шагать?
Твоему врагу
- Твоему врагу живется давно спокойно,
- это в голове твоей беспрестанно войны,
- в голове твоей предательства и загадки.
- Только взятки гладки
- с твоего врага, глядящего мирно-тихо.
- Обращаясь к бездне, ты вряд ли разбудишь лихо:
- оно спит спокойно, на прошлое без оглядки.
- За черной чертой оградки.
Отвернись, я прошу
- Отвернись, я прошу. Пожалуйста.
- Мне не нужно поддержки, жалости.
- Уходи, пусть тебе немыслима
- сама мысль, что смогу и выстою.
- Убирайся! Ну хватит, смилуйся!
- Не ребенок же, хватит силы мне,
- чтоб слепить себя вновь из крошева.
- Я прошу тебя по-хорошему:
- ну не надо, все это лишнее!
- Только, кажется, он не слышит и,
- пока я прошу бросить, сжалиться,
- берет руку, сжимает пальцами,
- а в глазах ледяное, стылое,
- как зимой в сорок пятом было… но
- с каждым мигом теплеет взглядом, и
- солдат
- прекращает
- падать.
Я сам это выбрал
Джеймс,
- я сам это выбрал: огонь и пули,
- бессчетность смертей, их смешной итог.
- (Две даты, где прочерк посередине —
- все то, что от жизни оставить смог).
- Я сам это выбрал, но только годы
- на дату рождения, как на нить,
- садятся, как будто им длиться вечность.
- Тебе – ее падать, мне – не ловить.
- Тебе – ее видеть в глазах мелькнувшей
- всем тем, что прожить уже не дано,
- а мне бесконечно искать дорогу —
- и никогда не найти —
- домой.
Мне не снятся покойники
- Мне не снятся покойники, тревожа своим покоем,
- для меня беспокойным, как сотни ночных кошмаров.
- Мне двенадцать, ты учишь драться, потом едим
- с тобой жадными ртами жареные каштаны.
- Мне пятнадцать, и мы сражаемся в первый раз
- в подворотне; и первый выбитый зуб, и крови
- из разбитых носов лилось, кажется, на стакан.
- А теперь ее в снах кошмарных без края море,
- и его не пройти и не вычерпать: нет таких
- ведер, ложек, ладоней. Ладоней твоих бы ласку!..
- Мне не снятся покойники. Ты меня стережешь,
- обозленного жизнью, не травишь собой напрасно.
- Ты жалеешь меня. Смеешься, шагая вниз.
- Тебе двадцать, семнадцать, тринадцать: ты юн навечно.
- Но меня не тревожь, потому что, совсем седой,
- пережив твою смерть, я не выживу после встречи.
Вторник наступит сразу за четвергом
- Вторник наступит сразу за четвергом,
- зима за промозглой осенью придет следом.
- Как и о чем, скажи мне, я должен знать,
- если я самое важное на победу
- всех и потом променять смог «сейчас и здесь»,
- выбрав не то, что подарено было богом?
- Друг мой порой мне снится, его глаза
- смотрят насмешливо-весело, чаще строго,
- реже теплеют: прочней год от года лед,
- холод порой прорывается сквозь синь взгляда.
- Если бы мне вернуться на век назад,
- ты бы остался, клянусь, и живым, и рядом.
Здесь есть одна свобода
- Здесь есть одна свобода – быть никем,
- и я ей упиваюсь, как водою.
- Ты говоришь: «Мой друг, идем со мною!»,
- не зная, что, сбежав из ваших схем,
- я имя потерял, как дети вещи.
- Бреду из ниоткуда в никуда.
- Да, нас спаяли в общее года,
- но погляди на эти сети трещин
- вдоль рук, разомкнутых давно, в сорок седом,
- когда за пропастью одной легла другая.
- Не верь словам их, что любой лед тает.
- Есть тот, что, как ни плавь, пребудет льдом.
В сорок заснеженном
- В сорок заснеженном, окровавленном выбыл, сгинул, погиб.
- Сколько мне в снах истаптывать сапоги?
- Сколько тянуться, вновь тебя упуская?
- Я – стою на краю, ты – срываешься, летишь с края,
- разбиваешься там, туда вряд ли приводят карты.
- Сердце сходит с прямой задолго еще до старта,
- едва слышит в кошмаре эхо колес стука.
- Ведь ты снова протянешь, а я не словлю руку.
Разрезали, как ткань
- Разрезали как ткань, подворачивая вовнутрь
- гнев и ненависть, жажду убить, и ни шва наружу.
- Ты зовешь меня именем. Именем не моим,
- а того, кто во мне давно мертв, но зачем-то нужен.
- Шрамы, точки чернил, детства памятная деталь —
- все сползает, как шкура змеиная. Просто выкинь,
- потому что все это – то, чего не хочу,
- и навряд ли, давай по-честному, я привыкну.
- Меня, как второсорт, спрессовали в живой кусок
- мяса, полного боли, и током бьют, чтоб плясалось.
- Только ты… ты безумен, и выживший Франкенштейн
- для тебя – божья милость. И ты забываешь жалость,
- ты меня не жалеешь: ты мне вскрываешь швы,
- лезешь в раны, не видя, что руки по локоть в соли,
- и мне больно, но ты, погруженный в личный ад,
- стал страшнее их всех. Я прошу тебя: хватит боли.
Засыпая, я думаю, чему был подобен ад
- Засыпая, я думаю, чему был подобен ад,
- если самое страшное вот оно вокруг, рядом?..
- Холод жмется и кошкой ластится под ладонь,
- забираясь мне в грудь удушающим, сладким ядом,
- отнимая биение сердца. Жив я, мертв?
- Я свободен от смерти, но толку в такой свободе…
- Если есть в небе Бог и милостив, почему
- он забыл обо мне и чем я ему неугоден?..
От веревок избавиться
- От веревок избавиться, если не выйдет – вырвать,
- вместе с памятью все обрубить и затем уйти.
- Ты, глядящий теперь глазами совсем чужими,
- осознай наконец, что давно разошлись пути,
- и держать не пытайся. Держащий – свободе недруг,
- одиночеству недруг, мне самый лютый враг.
- Все из них говорили, как ты теперь мне, про благо,
- но от вашего блага мне не искать добра.
- Ты стоишь на пороге, мнешься, рискуя жизнью,
- умоляешь вернуться в прошлое и домой.
- Только ты опоздал: полвека как, вниз сорвавшись,
- не зову тебя больше другом и за собой.
Дно залива
AU падения с геликарриера
- Дно залива полно илом, мусором, моей болью,
- твоим телом, по частям раскиданным после взрыва,
- отходящее подарком страшным гудзонским рыбам.
- Мне б нырнуть за тобой, мне б смочь за тобой сорваться.
- Мне б оплакать тебя, оплакать гибель твою, но тщетно:
- слез не катится из глаз этих столько десятков лет,
- что не вспомнить уже, им были ль знакомы слезы?
- И стою теперь, утопая в памяти, как в песке, и
- бьется жилкой твое имя в седом, как зима, виске.
Сколько помню
- Сколько помню: открываешь рот – получаешь снег.
- Прости мой истерический страшный смех,
- просто я захлебываюсь этим холодом по самый сорок второй.
- Я очень хочу домой.
- Сколько себя помню: открываешь глаза – получаешь мрак.
- И, кто бы ни подошел, он смертельный враг,
- и у каждого, как проклятие, только одно лицо,
- и его не размыть свинцом.
- Сколько помню: подчиняешься приказам – остаешься жив,
- и так жить проще, правда, чем в старой лжи,
- где клянешься до конца быть рядом, всегда и верно.
- И дохнешь первым.
Привыкаешь к зиме
- Привыкаешь к зиме, к осколкам стекла по венам,
- привыкаешь к прозрачным, от жизни укрывшим стенам,
- изнутри прорастающим инеем, который теплей рук.
- В тишине бесконечный шум поезда, колес стук.
- Забываешь о прошлом и будущем. Не тебе
- выбирать, кем проснешься, коль выживешь. Лишь терпеть,
- стиснув зубы от боли, рвешь – так сильна – капы.
- Что-то алое продолжает полвека на снег капать.
- Что-то горькое, как вина, под язык улеглось словом,
- только в холоде онемел, очерствел. И лежишь сломан
Продолжить чтение