Идеальный Донор: Страсть и Семья

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена, распространена или передана в любой форме и любыми средствами, включая фотокопирование, запись, сканирование или иные электронные либо механические методы, без предварительного письменного разрешения правообладателя, за исключением случаев, предусмотренных законодательством Российской Федерации.

Данная книга является произведением художественной литературы. Имена, персонажи, места и события являются плодом воображения автора или используются в вымышленном контексте. Любое сходство с реальными лицами, живыми или умершими, организациями, событиями или местами является случайным и не подразумевается.

Пролог

Два года назад

Вера

– Эй, а как насчёт этого? – Моя сестра Лариса протягивает листок бумаги через обеденный стол. – Донор номер 376ВЕСП2. Моряк, владеет тремя языками.

Я морщусь.

– Когда я думаю о моряке, мне представляется горячий парень, который крутит романы с красавицами по всему миру, а потом это навевает мысли об инфекциях, передаваемых половым путём.

– Клиника не предложит тебе донора с ИППП, – закатывает глаза Лариса.

– Знаю. Просто делюсь тем, что думаю.

– Ого, – она выхватывает другой листок из стопки. – Целеустремлённый Инженер.

Я кривлюсь.

– Напоминает социально неуклюжего гения.

– Ум – это хорошо. Тебе нужен умный. Отец твоего ребёнка должен быть настоящим вундеркиндом.

– Да, но что, если он из тех, кто так невероятно умён, что лишён здравого смысла и уличной смекалки? Как твой последний парень? – подмигиваю я.

Нет нужды напоминать о том случае, когда бедняга попал в переделку в Жулебино и подумал, что умный разговор убедит гопника бросить нож и удрать.

Сестра сминает страницу и швыряет её через комнату.

– Ладно, дальше. А этот… Донор номер 7984ВЕСП5… Этот донор ставит Бога превыше всего и всегда готов помочь нуждающимся. В свободное время он волонтёрит в местных домах престарелых и молодёжных центрах, а также пристраивает бездомных старых кошек…

– Прекрати, – поднимаю я ладонь. – У него явно комплекс святого. И звучит слишком идеально, чтобы быть правдой. Пропускаем.

Сестра хихикает, беря следующий листок из стопки.

– Стопка тает на глазах…

– Кто следующий?

– Донор номер 9564ВЕСП19… Амбициозный Атлет… Высокий, с резкими скулами, ямочками на щеках и загорелой бронзовой кожей, этот донор не боится выделяться в толпе. Естественно атлетичный, физически крепкий, интеллектуально одарённый и целеустремлённый, он способен на всё, если загорится идеей. Он описывает себя как авантюриста и заядлого путешественника, с акцентом на сбор впечатлений, а не вещей. Происхождение: русско-польское.

– Дай-ка посмотреть, – жадно впиваюсь глазами в профиль Донора с номером 9564ВЕСП19 я. – Атлетизм – это плюс, у нас в семье с этим туго… А амбиции никогда не вредят. Ямочки – бонус. – Поджимаю губы, изучая остальные скудные детали. – Рост метр восемьдесят восемь. Чёрные волосы. Карие глаза. Здесь сказано, что он похож на знаменитостей вроде Дмитрия Нагиева.

– Короче, красавец, от которого слюнки текут.

Странное трепетание щекочет грудь, но я напоминаю себе, что никогда не увижу его лица – он будет лишь второй половиной ДНК моего будущего ребёнка. Успокаиваю сердцебиение и возвращаюсь к делу.

– Знаешь, папа был чистокровным русским, а бабушка по маме родом из Польши, – говорит она, повторяя то, что я и так знаю. – Может, это знак?

Поднимаю бровь. Она права. Но она также рылась в этих профилях со мной последние шесть выходных. Часть её наверняка жаждет закончить этот изнуряющий поиск. Я тоже. Но это не то, что можно взять наобум. Речь о биологическом отце моего будущего ребёнка. Нельзя выбрать просто «нормального».

Он должен быть идеальным.

– Идеального совпадения не бывает, – машет профилем Амбициозного Атлета, как белым флагом, перед моим лицом сестра. – Но это очень близко.

Перечитываю описание, пытаясь выудить что-то новое, скрытое, прячущееся на виду. Закрыв глаза, представляю его лицо – смесь красивых актёров с телом, от которого хочется прикусить кулак, – таким, что увидишь только на огромных билбордах на Тверской или у Казанского вокзала.

– Ты говорила, доктор Викторов генетически подобрал тебе этих доноров? – спрашивает Лариса.

– У него какая-то передовая алгоритмическая система, которая подбирает генетически совместимых, – отвечаю я.

Я прочитала об этом в брошюре месяцы назад, когда впервые ступила на путь одинокого материнства. Через неделю после встречи с командой доктора и подписания контракта они прислали кучу анкет о генетической истории, психологических наклонностях и чертах характера, а потом вызвали на анализы крови. После месяцев исследований прибыл солидный конверт с кандидатами.

И вот мы здесь.

– Мой голос за Амбициозного Атлета, – Лариса откидывается на стуле решительно. – Лучше не бывает.

Перечитываю описание ещё раз.

– Ты улыбаешься, – тычет пальцем в моё лицо сестра. – Решила?

Хохоча, я прижимаю листок к груди.

– Да. Кажется, да. Он – тот самый.

Глава 1

Настоящее время

Вера

Перечитываю письмо трижды.

Уважаемый Максим Александрович Новак!

По вашей просьбе мы уничтожили остатки вашего замороженного материала. Пожалуйста, учтите, что ваш образец успешно использовался ранее. Для ваших записей: ваш донорский номер – 9564ВЕСП19. Также сообщаем, что в соответствии с Федеральным законом: «Донор ооцитов и спермы не имеет права на материнство или отцовство в отношении ребёнка, родившегося в результате применения вспомогательных репродуктивных технологий».

Если возникнут вопросы, свяжитесь с нашим менеджером клиники, Маргаритой Быковой, она с радостью поможет.

С уважением,

Доктор Викторов и команда Клиника лечения бесплодия Викторова г. Москва

– Лариса! – зову я сестру в соседнюю комнату.

Через секунду она появляется в дверях моего домашнего кабинета, с моей девятимесячной дочкой Надеждой на плече.

– Прочти это.

Протягиваю письмо. Она морщится и щурится.

– Что это значит?

– Почему они прислали это мне?

– Ошибка канцелярии.

– Очевидно, – я забираю письмо и перечитываю. – Почему имя кажется знакомым? Максим Новак. Клянусь, слышала где-то.

– Подожди, – перекинув малышку на другое бедро, она ловко вытаскивает телефон из заднего кармана джинсов и одним большим пальцем вбивает имя в поисковик. – О боже.

– Что? Что?

Перевернув экран ко мне, она чуть ли не тычет им в лицо.

– Максим Новак – теннисист. Он победил американского спортсмена в прошлом году на Открытом чемпионате мира, помнишь? А потом они подрались после матча в Пекине?

– Я вообще не смотрю теннис. Ты знаешь, – напоминаю я, прежде чем впиться глазами в мускулистого Аполлона на фото.

Он красив, признаю. Густые чёрные волосы небрежно откинуты назад белой спортивной повязкой, обнажённый торс блестит от пота, сильные руки крепко сжимают неоново-жёлтую ракетку. Спорт – или любое соревнование – никогда не было моим, но имя наверняка мелькало в новостях или на билборде в переходе на «Охотном Ряду».

– А если он – твой донор? – спрашивает она, прикрывая ушки Надюши, хотя малышка ещё не понимает ни слова. – Помнишь его донорское имя? Амбициозный Атлет? И он наполовину поляк. Новак – польская фамилия?

– Ни за что. Такого не бывает. Во-первых, для клиники это была бы грубая и дорогая оплошность. А такая продвинутая, как Викторова, наверняка имеет систему против утечек конфиденциальной информации.

Отбираю её телефон и листаю фото снова.

Надюша родилась с копной густых чёрных волос – совсем не как мои шоколадно-каштановые. Папа звал её Панночкой первую неделю и считал это уморительным.

Но чёрные волосы – не редкость.

– Ты сохранила листок? – спрашивает она.

– Какой?

– С Амбициозным Атлетом? С номером и описанием? – кивает на мой шкаф с документами Лариса.

Она знает – я храню всё. Я – информационный хомяк.

Встаю с кресла и иду к шкафу, где держу все медицинские бумаги Надюши – и каждый клочок от клиники. Анализы крови. Результаты тестов. Подтверждения визитов. Графики. Выдвигаю ящик, беру файл Надюши, где лежит оригинальный лист с Амбициозным Атлетом.

– Дай посмотреть, – тянется Лариса, но я отдёргиваю папку от неё.

– Если это он, – говорю я, – а это не он. Это не изменит ничего.

Она качает Надюшу на бедре, глаза широко распахнуты, нетерпеливые.

– Ну давай.

– Не знаю, хочу ли знать, – я кусаю нижнюю губу. – Всё затевалось анонимно. А потом, когда Надюша вырастет, мне придётся решать: рассказать, кто он, и объяснить, что даже зная, он не будет в её жизни, – или врать, будто не знаю. Не хочу такой дилеммы.

– Разве кот не вылез из мешка? – спрашивает она. – Либо это Максим Новак, либо нет. Отныне, слыша его имя, ты будешь вспоминать этот миг. Этот вопрос. Он будет преследовать тебя, ты знаешь. Не хочешь разве успокоить ум? Это ничего не изменит. Он не обретёт вдруг родительские права или часть в её жизни. Твои будни останутся прежними. Ты – одинокая мама с самой прекрасной девочкой на свете. Знать имя отца или нет – не поменяет это.

Кладу листок рядом с ноутбуком и опускаюсь в кресло, теребя волосы и выдыхая.

– Я могу сравнить номера для тебя… И сохранить информацию, пока не решишь, – предлагает она.

Это как с раскрытием пола в прошлом году. Лариса пошла со мной на УЗИ в двадцать недель, техник записал пол ребёнка в конверт, запечатал и отдал сестре до маленького семейного праздника у родителей.

Когда я решила завести ребёнка, пол не имел значения.

Была бы рада любому.

Но никогда не забуду, как почувствовала себя, когда розовое конфетти полетело в воздух после лопнувшего шара. Вынимала его из волос днями, улыбаясь каждый раз, мечтая о мини-версии себя. О маникюре-педикюре мама-дочка. Куклах и малышах. Лежании у бассейна в одинаковых купальниках летом. Огромной коллекции платьиц и бантиков, которую начну собирать. Была бы так же рада мальчику, но возможность визуализировать эту главу жизни без усилий заглушила крошечные голоса в голове, шептавшие, что я сошла с ума.

– Ты осознаёшь иронию, да? – спрашивает Лариса. – Ты – генеалог. Изучаешь семейные истории, строишь родословные на заказ. Наследия – твоя стихия. А теперь шанс заполнить вторую половину дерева твоей дочери, и ты готова оставить её… безлистной?

Она права, но я смирилась с пустой половиной дерева, выбрав донора. Это был компромисс, на который я пошла. Плюс, с ДНК-технологиями, развивающимися ежегодно, она сможет узнать своё происхождение, когда придёт время.

Надюша гулит, хлопает в ладоши и тянется ко мне.

Обычно у нас правило: никакой малышки в кабинете во время работы, но как не взять её, когда она так смотрит.

Лариса передаёт её мне, я целую тёплую розовую щёчку и вглядываюсь в глубокие карие глаза.

Моя милая, идеальная, прекрасная кареглазая девочка.

Мой весь мир.

Забавно – несмотря на тридцать пять лет, я едва помню жизнь до неё. Все те воспоминания кажутся чужими. Бунтарские студенческие годы в университете Подольска. Короткий брак с Борисом. Запуск бизнеса генеалогических услуг. Начало новой жизни – одинокой, но яркой, с ощущением, что чего-то не хватает…

– Бабушка всегда говорит: всё случается не зря, – цитирует нашу живую бабушку Лариса.

Хотя слова-клише не её, она твердит их обо всём. Если дождь – значит, трава нуждается в поливе. Если парень бросает Ларису – его присутствие сбило бы её с пути. После того как муж ушёл к другой, она клялась: это потому, что моя вторая половинка ещё ждёт.

Не знаю насчёт всего этого – но она никогда не ошибалась.

То, что не срабатывает для нас, – это только потому, что лучшее всё ещё ждёт за кулисами.

Надюша стоит каждого болезненного момента моего провального брака, каждой слезы, каждой головной боли, каждого неловкого объяснения друзьям и семье.

– Она похожа на него, – изучает личико малышки Лариса.

– Ты только что сказала, что моя девятимесячная девочка похожа на тридцатисемилетнего греческого бога, – фыркаю я.

– Волосы и цвет глаз, – говорит она. – Его.

– У многих такая комбинация…

Вытащив телефон, она стучит по экрану и показывает.

– Посмотри на его брови. Форму. Это брови Надюши.

– Не знаю, зачем ты так упорно уговариваешь, когда это не важно.

Лариса дует воздухом сквозь губы и убирает телефон.

– Ладно. Ты права. Не моё дело. Просто думаю…

– Что? Всё случается не зря? – договариваю я за неё.

– Именно, – она забирает Надюшу в руки и целует её в висок, отводя чёрные волосики со лба. – Но это твоя жизнь. И Надюши. Не моё решение. Просто не хочу, чтобы ты мучилась всю жизнь сомнениями…

– Да-да-да, – отмахиваюсь я. – Мне правда нужно вернуться к работе.

– Ты меня позвала, – она тычет пальцем, подмигивая. – Просто помни.

Она права – когда я открыла письмо пару минут назад, сердце затрепетало от мысли, что секретная информация свалилась мне в руки среди бела дня во вторник. Но чем больше думаю… это не для меня.

С другой стороны, чем больше я думаю – какой смысл такому знаменитому и успешному, как Максим Новак, быть донором?

Ни за что, нет – это не он.

Встаю, наливаю кофе на кухне и возвращаюсь, чтобы пройтись по кабинету – или хотя бы подойти к единственному окну, выходящему на наш маленький передний дворик. Распахнув раму, вдыхаю порыв свежего весеннего воздуха. Год назад я была на шестом месяце – счастливо и уютно беременной.

Обожала беременность. Наслаждалась каждой минутой. Изучала миллион книг о детях, слушала её сердечко на домашнем допплере по десять раз в день, снимала сотни фото живота.

Она была моей первой беременностью – и последней.

Я знаю свои пределы.

Материнство тяжело. Одинокое материнство ещё тяжелее. Не жалуюсь. Просто рационализирую решение быть одной с одним.

Я ловила себя на мечтах о ещё одном – о братике или сестрёнке, с кем Надюша вырастет, будет играть и ссориться, как мы с Ларисой, кого можно будет подразнить, когда я сделаю что-то глупое в их подростковом возрасте, или позвонить и выговориться, когда я достану. Кого обнять, когда меня не станет.

Десять лет назад я думала, что хочу скучную, типичную, традиционную семью – и мы с Борисом пытались годами забеременеть, прежде чем пойти к доктору Викторову и узнать, что проблема в нём. Он отказался даже подумать о донорской сперме, оставив мои надежды на семью с ним на помойке. Он был категорически против усыновления, называя это родительской русской рулеткой. Тогда я подумала: он просто озлоблен из-за диагноза бесплодия. Не думала, что он серьёзно, и была уверена – со временем передумает.

Всё изменилось той ночью, когда его лучший друг пришёл пьяный в стельку. Борис был в командировке, Евгений постучал в дверь, прося переночевать. Мы жили в модном районе с популярными барами, и он делал так миллион раз, так что я не задумалась. Но не прошло и десяти минут, как он сказал, что должен кое-что рассказать.

Никогда не забуду слёзы в его глазах. Я списала на пиво и недавний разрыв.

– Борис не любит тебя, – выпалил он. А потом: – Два года назад он сделал вазэктомию. Поэтому вы не можете иметь детей.

Я стояла в дверях гостевой в оцепенении, пока он рассказывал, что муж не один в последней командировке, взял женщину для компании. И назвал полдесятка имён других, кто составлял ему компанию в нашем коротком браке.

Тогда это казалось кошмаром и уловкой – потому что, закончив доносить на друга, он добавил признание: он влюблён в меня уже много лет.

Я быстро закончила разговор, уложила его с бутылкой «Боржоми» и двумя таблетками «Цитрамона», и спряталась в своей комнате на ночь.

Утром он ушёл, но весь день я проверяла и подтверждала «активности» Бориса.

– Пожалуй, прогуляюсь, – зову я сестру, надевая кроссовки, хватая наушники и вылетая за дверь.

Все эти мысли и воспоминания кружат в голове, делая меня беспокойной, и я не смогу закончить проект семьи Лючевской в таком настроении.

Шагая по нашему живописному кварталу, я вдыхаю свежий воздух, пока в ушах играет поп-девяностых. Синтезированные звуки и ритмы всегда выводят из странных настроений. Ни разу меня не подводили.

Через полчаса я на нашей улице, когда серебристый «Лексус» подъезжает и опускает окно. Я ставлю на паузу «Ну где же вы, девчонки» – жаль, одна из любимых.

– Привет, соседка, – мой сосед Данила сверкает ослепительной улыбкой и откидывает блестящие солнцезащитные очки на голову.

– Ой, не узнала. Новая машина? – Я подхожу к окну, и запах новой кожи плывёт на ветерке.

– Прямо с салона. Что думаешь?

Я осматриваю внимательно, делая вид, что оцениваю. Она шикарна по сравнению с моей верной «Тойотой», но я никогда не заморачивалась такими вещами.

– Буду скучать по твоему ярко-красному БМВ, мчащемуся по улице, – говорю я.

– Пфф, – он машет рукой. – Та штука была сплошным разочарованием. Вечно в ремонте. И цвет выбирала бывшая. Всегда казался мне вызывающим. И слава богу, сегодня всё закончилось.

Когда Данил переехал в наш квартал пару месяцев назад, я, как хорошая соседка, принесла ему поднос с домашними лимонными пирожными и представила Надюшу и себя. Через секунды он пригласил нас внутрь и показал дом. Корпоративный бухгалтер, он только что пережил мерзкий развод и радовался новому старту. Не прошло и минуты, как мы сблизились на почве неудачных браков и любви к этому уютному кварталу, где дома словно из кино, а соседи не стесняются испечь тебе запеканку и сунуть нос в твои дела. Я назвала его миниатюрной улицей «Отчаянных домохозяек», и мы проговорили часы о любимых сериалах.

Мы болтали – по-соседски, непринуждённо – пару месяцев, когда он пригласил меня на свидание.

Настоящее свидание.

Пришлось мягко отказать, сказав, что Надюша – мой приоритет, и я не готова к такому. Никогда не забуду, как его губы изогнулись в любезной улыбке, но глаза стали глубокого стеклянно-синего оттенка. В любом случае ничего не изменилось. Он по-прежнему чистит снег с моей дорожки зимой и приносит мою почту, если она попадёт к нему. Шлёт рекомендации фильмов и дарит Надюше игрушки – всегда мягкие, никогда не шумные. Мы даже пару раз ходили на ярмарку вместе – все трое.

– Хороший день для прогулки, – говорит он, тянет время. – Подождала бы полчаса, и я бы присоединился.

Ещё одна его черта – он обожает наши прогулки с разговорами, всегда предлагает толкать коляску, когда Надюша с нами, и не жалуется, если останавливаемся в парке, чтобы она покачалась в детских качелях. Не сосчитать, сколько раз прохожие останавливались, восхищаясь моей дочкой, и говорили, какая у нас красивая семья.

Я пожимаю плечами.

– Просто хотела освежить голову. Сейчас вернусь к работе.

Распластав ладонь по безупречной рубашке, он притворно корчится.

– Уф. Должно быть незаконно работать в такой чудный день.

– Скажи это моей начальнице, – поддразниваю я, намекая на свою строгую вторую ипостась. Люблю быть самозанятой, но иногда мотивация хромает. Только жёсткий график помогает. – Надеюсь, она скоро даст выходной.

– Я серьёзно насчёт того, что сказал на неделе. Назови дату – и поедем, – две недели назад мы пили вино, жевали пиццу и запоем смотрели модный сериал на «Кинопоиске», когда Данил предложил поездку – всем троим. У его бабушки с дедушкой есть ферма во Владимирской области, и он уверял, что Надюше будет весело с животными. Плюс его мама обожает малышей больше всего на свете и с радостью посидит, если мы захотим в город на вечер.

Предложение заманчивое… Я не была в отпуске с беременности, но не хотела вводить Данила в заблуждение – не говоря о тошноте при мысли оставить единственную дочку с чужой женщиной.

Я не готова.

– Дам знать, – киваю на дом впереди. – Пойду работать. Поздравляю с новой тачкой…

Я иду по тротуару, обходя блестящий зад машины, спеша внутрь, пока он не задержал меня ещё на минуту. Данил – мастер превращать болтовню в сорокапятиминутный разговор. В глубине души он одинок. Был женат десять лет – на школьной любви. Вместе с пятнадцати, и бац. А дом подходит для семьи: два этажа, подвал, пять спален. Огороженный двор с качелями от прежних хозяев. Просыпаться в такой пустоте, с нереализованным потенциалом, должно быть угнетает. Наверняка выбрал его, надеясь заполнить когда-нибудь.

И я уверена, есть для него кто-то особенный – просто не я.

Я, сбрасывая кроссовки в прихожей, кладу наушники на консоль и проскальзываю в кабинет, пока Надюша не услышала. Сажусь – и снова лицом к лицу с этим чёртовым письмом.

Шансы, что донор Надюши – знаменитый, безумно горячий теннисист, – мизерны.

А если это он – моя жизнь не изменится.

И сестра права… Ответ на вопрос будет мучить меня вечно, если не закрою его сейчас.

Теребя волосы, глубоко вздыхаю и кладу сегодняшнее письмо рядом с формой донора из шкафа.

И сравниваю номера.

9564ВЕСП19…

и…

… 9564ВЕСП19.

Совпадение. Чёрт. Совпадение.

– Лариса! – кричу я сестре. – Лариса, скорее – иди сюда!

Через три секунды дверь распахивается, ударяясь о стену.

– Что? – спрашивает она. – Что случилось, что не так?

Зажав рот рукой, я протягиваю ей оба листа.

– Это он. Максим – донор.

Изучая номера, она резко вдыхает.

– Я… Не думала… То есть шансы были малы… Я не…

Она онемела, как и я.

– Знаю, – говорю я, давая информации впитаться в кости, где она поселится навсегда.

– Что теперь делать?

Успокаивая дыхание, заставляю себя спуститься на землю. Мини-истерика была, теперь – реальность. Складывая бумаги, убираю в папку шкафа, где им место. Хотела ответ – получила. Когда-нибудь, в подходящий момент, поделюсь с дочкой – чего это будет стоить тогда… не знаю.

– Ничего, – говорю я. – Нечего делать. Моя жизнь – наша жизнь – остаётся той же. Разница лишь в том, что теперь могу заполнить донорскую сторону её дерева, если она захочет.

Лариса мешкает в дверях, держась за ручку, изучая меня.

– Я в порядке, – настаиваю я, хотя она не спросила. Взглянув на часы на столе, добавляю: – Пора Надюше на дневной сон, да?

Лариса закрывает дверь, уходя, и я открываю ноутбук, ныряя в исследование семьи Лючевской – проект от женщины по имени Людмила Геннадьевна, удочерённой в семидесятых, будучи ещё младенцем. Она не хотела искать биологических корней, боясь обидеть приёмных родителей, которые были идеальными. Но теперь они ушли, она в сумерках жизни и хочет ответить на вопросы, тихо мучившие её больше пятидесяти лет.

В шестом классе Мария Фёдоровна Веселова задала нам проект родословной для урока обществознания. Сначала всё казалось скучным. Я знала имена тёть, дядь, двоюродных, бабушек, дедушек, прабабушек. Пока Мария Фёдоровна обошла класс, я заполнила дерево полностью. Даты рождения и всё. Тогда она бросила вызов: углубись. Опроси семью, дойди как можно дальше, пока след не прервётся.

Так я и сделала, проследив отцовскую линию до времён Петра Великого, а материнскую – до середины 1700-х. Моя прабабушка Цветаева Валентина Александровна, ещё живая тогда, достала коробку из-под шляпы с фото детства в северной России и провела часы, рассказывая о братьях и сёстрах, тётях, дядях. Были скандалы. И истории – душераздирающие и такие, что я прыснула какао через нос. Я записала всё досконально, сделала копии и сложила в папку той ночью. Потом разослала копии всем по той стороне семьи. Скоро я стала семейным историком. То же сделала по материнской линии – польской. На выпускной родители отвезли нас в Европу на две недели, и мы посетили каждый памятник, могилу и стоящий дом, связанный с предками.

Я была на первом курсе, когда университет ввёл новую программу, сочетающую генеалогию и ДНК-исследования.

Остальное – история.

Как бабушка говорит: всё не зря.

Дважды кликнув на программу родословных, создаю файл для Надюши и печатаю имя отца рядом с моим. Потом откидываюсь, впитывая сюрреальный миг.

Вера Сергеевна Спасская (мать) и Новак Максим Александрович (отец). Надежда Сергеевна (Максимовна) Спасская (дочь).

Я дала отчество своей дочери по своему отцу, но сейчас, зная, как зовут настоящего…

Наше маленькое, крошечное дерево – с огромными корнями, ждущими исследования.

В своё время.

Сохраняю и возвращаюсь к проекту семьи Лючевской Людмилы Геннадьевны. Я близка к имени биологической матери, родившей в пятнадцать. Шанс, что жива, мал – ей за восемьдесят. Но надежда есть. Вхожу в Российский родословный фонд, шлю сообщение женщине, связанной с ДНК Людмилы Геннадьевны – возможная двоюродная сестра второго колена. Закончив, выхожу и отодвигаю стул… только чтобы передумать.

Кусаю губу, придвигаюсь, открываю «Яндекс» и неохотно печатаю имя Максима Новак, по клавише за раз.

Несмотря на то что это кажется неправильным во всех видах и смыслах, любопытство вдруг за рулём и бросает осторожность на ветер во имя интереса.

Первый результат – официальный сайт. Клик – и чёрная страница с неоновыми акцентами и модными, сексуальными шрифтами. Меню предлагает видео, статьи, контакты с командой. Кликаю галерею, впитывая отредактированные экшн-снимки и фото в мужской одежде, наверное, с глянцевых журналов «Караван историй» или «Vogue».

Изучаю острые углы челюсти, прямой нос, идеальные брови – ни кустистые, ни неухоженные, формой как у Надюши.

Никогда не забуду, как лежала на холодном столе, ноги в стремянах, флуоресцентный свет жжёт глаза.

– Ладно. Время делать ребёнка, – сказал доктор Викторов, усаживаясь на стул с колёсиками у изножья и беря от ассистента длинную трубку с донорской спермой.

Не волшебно. Не романтично. И не так я представляла путь к материнству. Доктор велел лечь и расслабиться – невозможно, но я пыталась. Тридцать секунд – и готово. Размороженное семя «Амбициозного Атлета» внутри. Остальное – за моим телом.

Мы сделали естественный цикл, без гормонов – мой цикл всегда идеальные двадцать восемь дней. Доктор сказал: шанс 15–20% за раз, и не расстраиваться, если займёт два, три, четыре, даже восемь.

Но получилось с первого раза.

Девять месяцев спустя я держала Надюшу, мама и сестра рядом, все в слезах радости – кроме Надюши, она просто хотела есть.

Я иногда мечтала о том, чтобы встретить донора, но, когда Надюша станет старше. Может, она сделает ДНК-тест и найдёт родных. Они встретятся. Биологический отец там. Что-то такое. И в мечтах я тоже там – чтобы поблагодарить за прекрасный дар.

Ещё поиск по Максиму – детей нет. Только цепочка романов с молодыми, красивыми моделями. Более глубокий анализ показывает, что он не попадал в заголовки газет, пока ему не исполнилось двадцать пять. Жизнь до – тайна, кроме абзаца о личном на «Википедии».

«Максим Новак родился в Санкт-Петербурге. Учился в Московском университете на теннисной стипендии, потом переехал в Сочи тренироваться у знаменитого тренера Романа Карпова. Родители – покойные Галина (Дубова) и Александр Новак. Никогда не был женат, сейчас одинок, основная резиденция – Сочи».

И всё.

Крохи.

Остаток дня роюсь в интервью на ток-шоу – и останавливаюсь на том, где навязчивая блондинка-хозяйка спрашивает, сколько детей он и тогдашняя невеста (дочь давнего тренера) хотят после свадьбы. И прежде чем он ответил, она выдала шутку о красоте их малышей.

Максим фыркнул, отчитав женщину за предположение, что каждая пара автоматически хочет детей. Потом сорвал микрофон и ушёл со сцены, пока хозяйка собиралась с духом.

Это интервью двухмесячной давности.

Невозможно знать, когда он пожертвовал сперму. Предполагаю, в студенческие дни. Может, нужны были деньги? Молодые парни не думают о долгосрочных последствиях.

Перечитываю письмо в последний раз, позволяя осознать, что он недавно попросил уничтожить остатки.

Грудь сжимается при мысли, что дочь узнает, кто он, и разобьёт сердце, увидев интервью. Мужчина явно не хочет детей. Его право. Но если вопрос о малышах вызывает ярость на телевидении, как он отреагирует, если дочь свяжется с ним?

Взглянув на шкаф, решаю запихнуть весь день в глубины ума.

Мы никогда не нуждались в нём.

И не будем.

Глава 2

Максим

– Максим Александрович, у вас есть время ответить на звонок? – Моя новая ассистентка Даша грациозно шествует через мой частный теннисный корт.

Хотя все в моём лагере думают, что я нанял её из-за упругой груди и подтянутой фигуры, на самом деле я выбрал её потому, что она молодая и податливая. Нет ничего хуже, чем брать чью-то бывшую ассистентку и переучивать от старых привычек. Эта – только из университета, и это её первая работа.

Я питаю надежду.

Вытирая пот со лба, киваю на тренера на другом конце корта.

– Не знаю, Даша. Похоже, что у меня есть время?

Почти жалею, что огрызнулся, но так она научится.

И я напоминал ей шесть раз с прошлой недели, что время на корте – святое.

Тренер Карпов разводит руками, гримаса раздражения искажает его лицо.

Прикусив надутые губы, Даша подскакивает ближе, телефон в руке.

– Они звонили несколько раз подряд. Сначала я скинула на голосовую, но они упорствовали. Сказали, срочно.

– Прими сообщение… Для этого я тебе плачу.

– Пыталась, но они настаивали, – она надувается, как капризный ребёнок. Замешкавшись, подходит ближе, опустив подбородок. – Это кабинет врача. – Взгляд скользит на тренера и обратно. – Доктора Викторова. В Москве. Это клиника по бесплодию…

Не дав договорить, я швыряю ей ракетку и хватаю телефон, уходя внутрь разобраться с этой чушью. Месяц назад мой адвокат составил распоряжение об уничтожении спермы, которую я сдал в студенческие годы, когда был на мели. Мне едва стукнул двадцать один, я был на последнем курсе, и отчаянно нужны были деньги на замену катализатора в моей рухляди-«Волге». Клиника в городе предлагала пять тысяч рублей за донацию – достаточно заполнить анкету, сдать кровь, и, если подойдёшь, лёгкие, хоть и неловкие деньги.

Я сдавал раз шесть в том году – а летом Карпов выбрал меня как «проект». Увидел на студенческих турнирах и уверял, что я стану следующей звездой тенниса.

Он не ошибся.

– Это Максим, слушаю, – отвечаю я, оказавшись внутри, вне зоны слышимости персонала.

Последние шестнадцать лет моя жизнь – вихрь красивых женщин, поездок по миру, рекламных контрактов и толстых чеков.

Лишь после катастрофического разрыва недавней помолвки я вспомнил о тех донациях в клинику в Москве. Контракт был железный, но я нанял одну из самых влиятельных фирм в том районе, чтобы составили предложение уничтожить остатки. Адвокаты сказали: проблем не будет из-за моего «статуса знаменитости», но юридически они мне ничем не обязаны.

– Здравствуйте, Максим Александрович, это Маргарита Быкова. Я менеджер клиники доктора Викторова, – голос приторно-сладкий, как мёд. – Мы получили вашу просьбу месяц назад уничтожить остатки материала. – Она делает паузу, прочищает горло. – И хочу сообщить, что мы это сделали.

– Ладно… Так зачем звоните?

– У нас случилась небольшая… канцелярская оплошность.

– И что это значит, чёрт возьми?

– Письмо, предназначенное вам, – произносит она, – на самом деле ушло получателю вашего материала.

Я опускаюсь в кожаное кресло, массируя висок.

– И что в нём было?

– Ну, там ваше имя. – Она хихикает, хотя ничего смешного в ситуации нет. – И донорский номер. Просто подтверждение того, что мы выполнили просьбу.

– То есть из-за безалаберной ошибки вашей клиники теперь какая-то женщина знает, что я – биологический отец её ребёнка?

– Именно так, Максим Александрович. – Из её тона исчезает вся сладость. Теперь он сугубо деловой. – Хочу, чтобы вы знали: доктор Викторов и я понимаем всю серьёзность утечки, и мы готовы предложить компенсацию.

– Деньги – последнее, что мне нужно. – Фыркаю я, оскорблённый самим предложением. – И они точно ничего не исправят.

– Да, мы понимаем, но закон гласит…

– Закон – это жидкие рекомендации, – перебиваю я. Зажав переносицу, обдумываю варианты. Можно засудить их до закрытия, но тогда невинные люди останутся без работы. Плюс, суд сделает это достоянием общественности. Ни один вариант не отменит случившегося. Проигрыш во всех смыслах.

Я встаю и хожу перед окнами от пола до потолка. Снаружи тренер стоит посреди корта, говорит по телефону, терпеливо ждёт, пока я разберусь с этим бардаком.

Если получательница моего «материала» поймёт, кто я – а если у неё есть полклетки мозга, то поймёт, – что может шантажировать меня за молчание. А если это не сработает (и не сработает), то пойдёт в прессу. Раздует скандал, где я буду злодеем, а не клиника. Меня раскрасят во всех красках. «Отменят» в соцсетях. Стану тем придурком, над которым ржут в раздевалках спорткомплексов.

– Я хочу встретиться с ней, – заявляю я.

– С.… получательницей? – Маргарита переспрашивает, чётко выговаривая каждый слог.

– Да. – Смотрю на часы. Здесь ещё не полдень. Могу сесть на самолёт и быть в Москве через два часа – если она там живёт.

– Ой, не знаю, возможно ли это, Максим Александрович. Видите ли, если дам её имя, то это будет нарушением приватности для неё и ребёнка.

– Немного поздно об этом думать, не находите?

– Понимаю вашу мысль, но, к сожалению, так не работает, – отвечает она. – Как я хотела сказать, доктор Викторов готов предложить щедрую компенсацию за это… неудобство. Могу дать контакты нашего юриста, передадите своему.

Моя кожа накаляется от злости.

Ничто не бесит больше, чем, когда от тебя отмахиваются.

– Вы меня не слышите, – повышаю голос, хотя и не ору. – Мне не нужны ваши деньги. Я хочу встретиться с матерью моего ребёнка.

– Я слышала прекрасно, Максим Александрович, но, как уже сказала, юридически мы не можем предоставить её данные.

– Тогда позвоните ей. – Перекладываю телефон к другому уху, иду на кухню, беру бутылку минералки. – Спросите, хочет ли она встретиться.

Я не знаю её ситуацию, это ясно. Может быть, одинокая мама или замужняя женщина, растящая шестерых моих генетически идеальных отпрысков. В любом случае нужна приватная встреча, взрослый разговор. Объясню, что не намерен добиваться опеки или отцовства, но готов обеспечить создание солидного фонда на образование для всех детей от моего материала. Даже настою, чтобы клиника добавила новую машину и что-то особенное для неё. Семейный отпуск в Сочи или что-то вроде того. Потом она подпишет соглашение о неразглашении, и мы разойдёмся.

Будто ничего и не было.

– Я могу попробовать, – говорит Маргарита. – Но ничего не обещаю. И вы должны будете уважить её решение.

– Просто позвоните. – Сбрасываю звонок, выпиваю воду и возвращаюсь на корт, готовый колотить мячи.

– Всё в порядке? – спрашивает тренер.

Нет – но будет.

Беру мяч, подбрасываю высоко и выдаю свою фирменную, неподдающуюся подачу.

– Блин, – говорит он, пригибаясь. – Голову мне снести решил, что ли?

Усмехаясь, луплю другой мяч – помягче.

– Вот так. Лучше?

Он отбивает с треском – а я промахиваюсь.

– Видел, что произошло? – спрашивает он. – Ты позволил кому-то влезть тебе в голову. И дал мне возможность манипулировать. Больше не повторяй.

Глава 3

Вера

– Ну же, знаю, тебе нравится… – Подношу ложку с пюре из моркови к ротику Надюши, но она морщится, отказываясь. А потом, что ещё хуже, хватает ложку пухлой ручонкой и разбрасывает оранжевую жижу повсюду. В волосах. На стене. На мне. – Малышка. Ты же ела это на прошлой неделе. Три баночки, между прочим.

Встаю, беру тряпку у раковины и пытаюсь оттереть всё это, пока не засохло и не пришлось доставать меламиновую губку.

– Ладно. – Вздыхаю. – «Тропический восторг» снова. Но завтра – горошек, сестрёнка.

Иду в кладовку, достаю стеклянную баночку с любимым детским питанием и беру чистую ложку из ящика по пути к детскому стульчику. Только успеваю сесть, как звонит телефон. Игнорирую, продолжаю кормить дочь – и она не упускает ни капли. Закончив, скармливаю ей пару ложек своего творожка «Простоквашино», потому что девочке нужен белок в этом фруктовом уравнении. Господь свидетель, мне тоже. Я всё ещё держу немного лишнего веса после беременности – не то чтобы это сильно беспокоило. Этот маленький херувим стоит всех ночных набегов на пломбир.

Телефон звонит снова.

– Уф. – Гляжу на номер звонящего – и вижу «КЛИНИКА ЛЕЧЕНИЯ БЕСПЛОДИЯ ВИКТОРОВА». – О.

Прочищаю горло и нажимаю зелёную кнопку.

– Алло?

– Вера Сергеевна? – спрашивает женский голос.

– Да, слушаю.

– Здравствуйте, это Маргарита Быкова из клиники доктора Викторова. У вас есть минутка поговорить?

Надюша лягается в стульчике. Ей надоело сидеть, она рвётся ползать по гостиной и совать пальчики куда не следует.

– Эм, пара минут есть. – Думаю быстро, хватаю пакетик детских сушек «Малютка» из шкафчика и насыпаю горстку на поднос, чтобы занять её. – Это насчёт письма, которое я получила вчера?

Она секунду молчит.

– Да. Именно поэтому.

– И? – Не знаю, что она может сказать, кроме извинений за нарушение конфиденциальной информации, но извиняться должны не передо мной – разве что они отправили моё имя Максиму? Хотя зачем бы. Я не общалась с ними с тех пор, как они передали меня участковому гинекологу после первого триместра полтора года назад.

– Вы успели подробно изучить письмо?

– Странный вопрос. – Догадываюсь, она пытается выяснить, поняла ли я, что Максим Новак – мой донор, потому что если она признается первой, то это может ударить по ней. – Если спрашиваете, сравнила ли я номер донора в письме с номером в оригинальных документах, то да.

Маргарита выдыхает в трубку.

– Хорошо. Это я и хотела узнать. И поэтому звоню. Я только что говорила с вашим донором, и он очень хочет встретиться с вами.

Нет.

Нет, нет, нет.

Такого не должно было случиться.

– Ни за что, – парирую я, не успев подумать. Мужчина с такими деньгами может нанять лучших юристов. – Теперь, узнав о ребёнке, он хочет быть в её жизни? Что – делить опеку? Вдруг стать отцом? Зачем ему встреча?

На миг меня отбрасывает к болезненному разводу десять лет назад. Бывший забрал квартиру, нашу собаку – чёрного лабрадора-ретривера, щенка, которого он объявил своей охотничьей собакой, и больше половины мебели, купленной на общие деньги. Как только всё оформили, я поклялась: никогда не позволю мужчине отобрать у меня что-либо ещё.

– Он… Он вообще не упоминал ребёнка. Просто сказал, что хочет встретиться с вами.

– Очевидно же, я – мать этого ребёнка. – Облокачиваюсь на кухонный островок, глядя, как дочь отдирает полуплавленную сушку с тыльной стороны ладошки. Наши взгляды встречаются, и она улыбается, наполовину растапливая моё сердце. – Моя малышка – не пешка в чьей-то игре. Мы не просили знать, кто донор. И даже после вчерашнего письма у меня нет никаких ожиданий от Максима Новака в моей жизни.

– Полностью понимаю, – говорит она, но тон звучит неубедительно. – Ситуация далека от идеала для всех сторон. Клиника крайне сожалеет о доставленных неудобствах. Только что говорила с доктором Викторовым, и он готов предложить щедрую компенсацию.

Деньги просто так, ни за что?

Я в них не нуждаюсь. Кредит за машину выплачен. Ипотека посильная благодаря недавнему рефинансированию под меньший процент. Моё генеалогическое агентство выросло скачками, скоро найму ассистентку.

Но отказаться от денег, которые я могу отложить на будущее своей дочери, было бы обычной гордыней с моей стороны.

– Если придёте завтра, наша юридическая команда ответит на все вопросы, – говорит она, – и разберёт условия предложения. Просто попросим подписать соглашение о неразглашении в обмен на компенсацию.

Конечно…

Они – бизнес, и должны защищаться. Как владелица собственного дела, я понимаю их мотивы. Я – риск для них, и они готовы платить за молчание. В итоге выиграет моя дочь. Я готова продать своё молчание ради неё. К тому же я не собираюсь лезть в социальные сети и поливать клинику грязью за их оплошность. Это не изменит случившегося, только разнесёт мою личную жизнь по всему интернету.

– Во сколько завтра подъехать? – спрашиваю я.

– Два часа дня подойдёт?

– Нормально. – Лариса посидит с Надюшей, и я успею съездить в клинику и вернуться к ужину. – Но повторяю ещё раз: я не хочу встречаться с донором.

– Есть ли какие-то обстоятельства, при которых вы могли бы передумать?

– Ни одного не приходит в голову, – отвечаю я. – Увидимся завтра, Маргарита. В два.

Глава 4

Максим

– Максим Александрович, Олег Николаевич, Екатерина Юрьевна, – произносит Маргарита на следующий день, когда я занимаю место во главе двадцатиметрового стола, зажатый между своими юристами. – Спасибо огромное, что прилетели. Знаю, ваше время дорого стоит, но уверена, мы выйдем отсюда с соглашением, которое устроит всех.

Дверь конференц-зала распахивается секунду спустя, и входят двое мужчин с одинаковыми седыми бородами и чёрными костюмами.

– Позвольте представить наших юристов: Гедеонов Дмитрий Владимирович и Харченко Семён Анатольевич, – говорит Маргарита. – Доктор Викторов присоединится через минуту, и мы начнём.

Зевая, я смотрю в окно на полупустую парковку. Мы летели ночным рейсом из Адлера в Домодедово. Завтра утром улетаем обратно.

– Где получательница? – спрашиваю я, оглядывая помещение.

Маргарита складывает руки, отводя взгляд.

– Боюсь, она не готова к встрече.

На миг я краснею от злости, кожа вспыхивает жаром.

Большую часть взрослой жизни всё, что хотел, получал по щелчку пальцев. «Нет» – слово, к которому я не привык. Какая мать упустит такой редкий шанс встретиться с донором-отцом своего ребёнка?

– Не понимаю. – Я выпрямляюсь, челюсть напрягается, взгляд впивается в неё. – Это половина причины, по которой я согласился на личную встречу.

Не говоря уже о расходах на юристов. Перелёты на коротком уведомлении обходятся в несколько сотен тысяч, хотя я намерен выставить счёт клинике. Знай я, что получательница не придёт, могли бы провести этот цирк по видеосвязи.

Щёки Маргариты, впалые и бледные, краснеют.

– Когда мы говорили вчера по телефону, Максим Александрович, я предупреждала: гарантировать ничего не можем. Я общалась с вашей получательницей вчера, и она не передумала. Была категорически непреклонна. Искренне сожалею.

Я бросаю взгляд на своих юристов, но они сохраняют впечатляюще каменные лица. Когда останемся наедине, обсудим следующий шаг и, надеюсь, опередим надвигающуюся бурю. Скорее всего, эта женщина просто хочет нажиться на… досадной оплошности.

Дверь открывается снова, впуская высокого, худощавого мужчину с проседью на висках и толстыми очками в золотой оправе. Белый халат поверх костюма выдаёт в нём доктора Викторова Александра Павловича.

– Извините за опоздание, коллеги, – говорит он скромным низким тоном. – Только закончил перенос эмбриона. Такие процедуры не терпят спешки.

Он негромко смеётся, занимая место в дальнем конце стола напротив меня, и встречает мой взгляд без тени сомнения. Его непринуждённая лёгкость впечатляет в подобной ситуации.

– Максим Александрович, как основатель и владелец клиники, прежде всего приношу искренние извинения. Это пятно на нашей безупречной репутации, и, честно говоря, мы разочарованы и смущены произошедшим. Сделаем всё возможное, чтобы подобное больше не повторилось, – произносит он, словно заучил речь по сценарию юристов. – А пока готовы предложить компенсацию. Знаю, это не изменит случившегося, но считайте это жестом доброй воли.

Старший из его юристов протягивает папку Олегу Николаевичу, тот открывает её и пробегает взглядом по документу.

– Это шутка такая? – спрашивает Олег Николаевич, передавая документ Екатерине Юрьевне. – Десять миллионов рублей?

Десять миллионов? Я могу заработать такую сумму во сне.

– Вы понимаете, что Максим Александрович стоит сотни миллионов – и ваши действия повлияют на весь остаток его жизни, – добавляет Олег Николаевич.

– Со всем уважением, Максим Александрович прекрасно знал, во что ввязывается, когда сдавал биологический материал шестнадцать лет назад. Утечка крайне досадна, но не меняет главного факта: он был согласен с перспективой появления ребёнка или детей, о которых никогда не узнает.

Екатерина Юрьевна прочищает горло, постукивая глянцевыми красными ногтями по папке.

– Дело не в этом. Очевидно, что наш клиент знал, на что шёл, подписывая ваши документы. Речь о том, что получательница теперь знает имя донора, а этот донор – один из богатейших спортсменов мира. Для Максима Александровича поставлено на карту очень многое. Она может всё усложнить, если захочет. С нынешней культурой предвзятости в СМИ одно нелицеприятное интервью может серьёзно ударить по репутации – что непременно скажется на рекламных контрактах и спонсорских соглашениях…

Первый юрист Викторова поднимает ладонь.

– Да, хорошо. Мы всё понимаем. Проблема в том, что страховая компания доктора Викторова ограничивает размер выплат. В данном случае они покрыли один миллион. Но из-за вашего статуса доктор Викторов готов добавить девять миллионов из личных средств. По нашему мнению, это крайне щедрый жест – и юридически вовсе не обязательный. И хотя вы материально не нуждаетесь, это наше лучшее и окончательное предложение.

– Всё в этом мире обсуждаемо. – Фыркает Олег Николаевич, обмениваясь многозначительным взглядом с Екатериной Юрьевной.

– Если хотите затянуть процесс, несмотря на то что клиент ни в чём не нуждается, то – пожалуйста, – вмешивается второй юрист. – Но настоятельно рекомендую быстро заключить сделку, чтобы все стороны мирно разошлись.

– Как это вообще случилось? – вклиниваюсь я. – Кто именно отправил письмо?

Маргарита стискивает пальцы до побеления костяшек.

– Новая сотрудница. Работала всего пару дней. Перепутала ваш адрес с адресом получательницы. Даже она сама была в шоке от произошедшего. Обычная неосторожность, полагаю. Нет никаких оснований считать это умыслом. Она сама заметила ошибку уже после отправки материала. Пришла ко мне немедленно.

– Эта сотрудница больше не работает с нами, – добавляет доктор Викторов, нервно вертя авторучку в кармане белого халата.

Я не встречался с ним тогда. Общался только с персоналом и медсёстрами, которые брали кровь и обрабатывали биологический материал. Видел лишь его фотографию на визитке у стойки регистратуры. Добрая улыбка. Целый ряд учёных степеней после имени. Вот и всё, что помню о нём.

– Мне не нужна компенсация, – говорю я.

Екатерина Юрьевна осторожно касается моей руки и бормочет что-то неслышное.

– Нет, – продолжаю я. – Хочу, чтобы часть суммы пошла на счёт для будущего образования ребёнка. Остальное – в доверительный фонд для неё. Плюс немного сверх того для матери.

– Мы сейчас ведём отдельные переговоры с ней, – говорит первый юрист Викторова. Он нервно стучит мясистыми костяшками по полированному столу.

– Похожие условия, как те, что вы предложили мне? – спрашиваю я.

Его команда многозначительно переглядывается, прежде чем второй юрист отвечает:

– К сожалению, мы не можем обсуждать компенсацию другого пациента. Сожалею, Максим Александрович.

Я должен быть сейчас в Сочи, тренироваться перед Открытым чемпионатом Австралии на следующей неделе, а не биться головой о стену с этими обезьянами в костюмах. Судорожно вдохнув, я хватаю прядь волос, резко встаю и с силой отшвыриваю стул.

– Куда же вы? – спрашивает Олег Николаевич.

– Подышать свежим воздухом.

Я вылетаю из конференц-зала, мчусь к ближайшему выходу – и оказываюсь на задней парковке клиники. Останавливаюсь как вкопанный перед сапфирово-синей «Тойотой» с пустым серым детским креслом на заднем сиденье.

– Чёрт побери, – мягкий женский голос привлекает моё внимание, и, проследив источник звука, вижу привлекательную брюнетку в облегающих чёрных легинсах до икр, белой майке с глубоким вырезом, обнажающим щедрую грудь, и выцветшей джинсовой куртке с подвёрнутыми рукавами. В спешке она собирает рассыпавшееся содержимое сумки с тротуара – блеск для губ, автомобильные ключи, антисептик для рук, бумажные салфетки, влажные салфетки, пакетик яблочного пюре «Фрутоняня».

Присев на корточки, её шелковистые шоколадные волны спадают на плечи, скрывая лицо, а солнцезащитные очки, сидевшие на макушке, слетают и скользят по бетонному покрытию.

Я подхватываю тюбик помады с газонной травы – и её поцарапанные очки.

И терпеливо жду.

Когда она заканчивает собирать вещи, начинает шарить рукой по голове, морщится, поняв, что очков на месте нет.

– Ищете вот эти? – машу я, держа её вещи в руке.

Потрясённо вздохнув, женщина смотрит вверх глазами синими, как нигде больше в мире, – такими ледяными и яркими, что я напрочь теряю нить мысли. Обрамлённые густыми тёмными ресницами, она смотрит на меня и быстро отводит взгляд – как делает большинство людей, узнав меня.

– Спасибо большое, – куснув полную розовую нижнюю губу, она встаёт и берёт помаду с очками из моей руки. – Там неровная трещина в тротуаре, будьте осторожны…

– Учту.

Откинув прядь волос за ухо, она бросает ещё один взгляд на меня, прежде чем достать ключи из сумочки и направиться к сапфирово-синей «Тойоте» с детским креслом на заднем сиденье.

– Вы Максим Новак, да? – спрашивает она, прежде чем сесть в машину.

Большинство людей не спрашивают – они просто знают. Тем не менее киваю и мысленно молюсь, чтобы она не поинтересовалась, что я забыл в московской клинике репродуктологии. Именно так рождаются слухи и статьи в жёлтой прессе. Последнее, что мне нужно, – любопытный сыщик в интернете, роющийся в моих делах из-за сплетен в социальных сетях.

Не говоря ни слова – и прежде чем, она попросит селфи со мной – сую руки в карманы и шагаю по тротуару, аккуратно обходя то место, где она споткнулась.

– Подождите, – зовёт она меня.

Я оборачиваюсь и вижу её, опирающуюся на машину, руки скрещены на груди, внимательно осматривает меня с головы до ног.

– Не делаю фотографии. Извините, – поворачиваюсь уходить, но она зовёт снова.

– Мне не нужно ваше фото, – она решительно шагает ко мне, её белые кроссовки «Адидас» шаркают по асфальту. – Просто… звучит довольно странно, но хотела поблагодарить вас.

Я поворачиваюсь к ней лицом, недоверчиво прищуриваясь.

– За что именно?

Нас разделяют всего несколько шагов, и я невольно отвлекаюсь на её прекрасный подбородок, изящный носик, розовый ротик и эти пронзительные, гипнотические синие глаза. Она совсем не похожа на женщин в Сочи. Клянусь, там целый легион клонов: переполненные ботоксом губы, волнистые блондинистые наращивания, пушистые ресницы и безэмоциональные, застывшие лица.

Майка слегка сдвинулась в одном месте, открывая соблазнительный намёк на кружевной белый лифчик, еле сдерживающий переливающуюся на солнце грудь, но я стараюсь держать взгляд строго на её глазах.

– Я не хотела с вами встречаться, – говорит она. – Но столкнуться вот так сейчас – было бы странно не сказать вам спасибо, правда ведь?

– О чём вы говорите?

– Маргарита сказала, что вы хотели со мной встретиться. Я отказалась, но…

Сердце стучит в ушах, пока всё постепенно встаёт на свои места.

– Так вы и есть та самая получательница.

Её розовые губы сжимаются в тонкую линию, она быстро осматривает парковку. Я делаю то же самое. Мы совершенно одни. Слава богу. Но надолго ли.

– Я люблю свою жизнь, – правая рука инстинктивно прижимается к сердцу, и я мысленно отмечаю: никакого кольца на пальце. Не то чтобы это важно. Просто наблюдение. – Именно такую, какая она есть. Не хочу никаких изменений, поэтому и отказалась от встречи. Но раз уж вы здесь, а я стою перед вами, хотела сказать спасибо за прекрасный дар.

Прежде чем я успеваю осмыслить её слова, она быстро отпирает машину, садится за руль и заводит мотор.

Подойдя к водительской двери, я задумчиво провожу рукой по челюсти, слегка ухмыляясь. Так… значит, она не хочет встречаться, потому что думает, что я переверну её жизнь с ног на голову?

Я стучу костяшками по тонированному стеклу. Она надевает поцарапанные очки на свой идеальный носик, прежде чем опустить стекло.

– Так… если вы не хотели встречаться, зачем тогда приехали сюда? – спрашиваю я.

– Они хотели, чтобы я подписала соглашение о неразглашении, – тяжело выдыхает она. – Я встречалась с их юристами.

– И подписали?

Она красноречиво морщится.

– Разумеется, нет.

Зажав переносицу пальцами, я глубоко вздыхаю. Чувствую, что всё пойдёт именно так, как я изначально думал, но готов выслушать её до конца.

– Давайте всё-таки проясним ситуацию: они пытались купить ваше молчание, вы отказались, и сверх того отказались от встречи со мной лично?

Женщина медленно кивает.

– Их предложение было просто смехотворным. Откровенно оскорбительным, если честно.

Да уж, мне ли не знать…

– Честно говоря, не представляю, зачем вам вообще могла понадобиться встреча со мной, – она нервно проводит рукой по рулю, упорно глядя вперёд на дорогу.

– Откуда вы можете знать, что я не собирался предложить финансовую поддержку? – не стоило сеять это семя сомнения, но подозреваю, что подобная мысль уже не раз посещала её.

– А зачем вам это нужно? У вас нет абсолютно никакой юридической обязанности поддерживать ребёнка, – спокойно говорит она. – Я не хочу ваших денег. И, честно говоря, клиника может взять своё жалкое предложение и…

Она резко прикусывает губу, внезапно замолкая.

– Вы ни в чём не виноваты, – продолжает она уже мягче. – Вы не подписывались на отцовство, так что я не жду от вас, что вы вдруг станете частью жизни ребёнка.

Ребёнок.

Я даже не думал о возрасте этого ребёнка.

– Честно говоря, – продолжает она, – мне хотелось бы вообще не знать эту информацию. Гораздо легче было, когда вы были просто… безымянным, безликим парнем, о котором стараешься не думать.

– Так вы действительно ничего от меня не хотите?

– Господи, вы уже спрашивали это несколько раз, и мой ответ ни разу не изменился, – она полусмеётся, хотя я подозреваю скрытое раздражение в подтексте. – Это уже больше похоже на допрос.

Дерзкая девчонка.

Я это уважаю.

– Ладно… мне действительно пора домой, – она смотрит на часы на запястье, прежде чем включить заднюю передачу, но я ещё не готов закончить этот разговор. Я даже не знаю её имени – или пола ребёнка, которого мы теперь делим. Конечно, ребёнок полностью её, и юридически я не имею никакого права что-то знать. Но теперь, когда всё буквально под рукой, я точно знаю: буду гадать всю оставшуюся жизнь. Когда-нибудь обязательно пожалею, что не спросил, пока у меня был шанс.

– Мальчик или девочка? – спрашиваю я.

Слегка наклонив голову, она медленно облизывает красивые губы.

– А это важно?

– Конечно, нет, – честно говорю я. – Просто любопытно.

Она заметно колеблется, костяшки пальцев белеют на руле от напряжения.

– Девочка.

– Она похожа на меня?

Она глубоко выдыхает, делает паузу, продолжая смотреть вперёд.

– Вылитый папа. Брови и всё остальное.

– Она здорова?

– Абсолютно здорова, – отвечает она без колебаний.

– А какая она по характеру?

Губы начинают шевелиться, но она резко останавливается. Откинув очки на голову, поворачивается ко мне всем корпусом.

– Я видела ваше интервью в программе Ирины Вишневской. Ведущая спросила о семье, и вы просто ушли со съёмочной площадки. Я просто не понимаю, почему вас вдруг заинтересовал ребёнок, о существовании которого вы даже не знали… особенно если детей вы вообще не хотите.

Ах да, то самое шоу пару месяцев назад. В предварительном интервью моя команда чётко предупреждала продюсеров не упоминать помолвку, которая трещала по всем швам, но упрямая королева телевизионных сплетен не только подняла тему предстоящей свадьбы, но и пошла дальше, затронув детей – самую болезненную тему между мной и тогдашней невестой.

Сказать в прямом эфире, что детей не будет, означало начать дома Третью мировую войну.

Сказать, что мы над этим думаем, – дать ложную надежду поклонникам.

Любой ответ означал самому себя подставить.

Поэтому я просто сорвал микрофон и ушёл со съёмок. Не собирался сидеть половичком и терпеть неуважение от загорелой женщины с фальшивыми зубами, которая гналась за рейтингами за счёт моей личной жизни.

Хотя у меня действительно ноль желания заводить семью, уход со съёмок не имел никакого отношения к моим чувствам по поводу детей, а только к элементарному уважению.

Уважению к себе, к тем отношениям, и к границам, которые эта женщина переступила, даже не задумавшись.

– Я разбираюсь во всём этом по минутам – точно так же, как и вы, – искренне говорю я ей. – И половину времени сам не знаю, что думать по этому поводу.

– Я просто думаю, что не стоит больше о ней говорить, – она осторожно кусает нижнюю губу, выражение лица извиняющееся. Положив руку на сердце, тихо говорит: – Ещё раз огромное спасибо, Максим Александрович.

Машина медленно катится назад, она внимательно смотрит в зеркало заднего вида.

– Подождите, – я цепляюсь руками за раму открытого окна. – Я даже не знаю вашего имени.

Резко отвернувшись, она вдыхает так глубоко, что плечи заметно поднимаются.

– И так должно остаться.

Я неохотно отпускаю дверцу автомобиля и молча смотрю, как безымянная мать моего ребёнка медленно уезжает прочь. Номерной знак настолько пыльный, что я различаю только две буквы – ЖЛ.

ЖЛ.

Да, мне тоже.

Пустая, помятая банка из-под «Байкала» катится мимо меня по асфальту и останавливается в траве. Поднимаю её и бросаю в урну по пути обратно в клинику. Никогда в жизни не отождествлял себя с мусором, но не могу не заметить пронзительной пустоты в груди, которой не было ещё час назад.

Возвращаясь в конференц-зал, я вхожу в настоящую зону боевых действий: обе стороны яростно спорят об этике и законодательстве, сыплют взаимными угрозами и ультиматумами.

Я мысленно отключаюсь, сосредоточившись на окне с видом на парковку, бесконечно прокручивая последние минуты в голове. Гипнотический синий взгляд. Искушённо укушенные розовые губы. Мягкие женственные изгибы. И эта дерзость. Всё это вместе, и при этом она – мать моего ребёнка – часть меня когда-то росла внутри неё.

Знаю ли я её имя или нет, мы теперь навсегда связаны невидимой нитью.

Думаю о здоровой малышке, которая похожа на меня – о той, кого я никогда в жизни не встречу.

Резко встаю, прерывая горячий спор.

– Прошу прощения, джентльмены, я возвращаюсь в гостиницу. Екатерина Юрьевна, Олег Николаевич, убедитесь, что выбьете по-настоящему убойную сделку для моей получательницы. Только при таком условии я подпишу документы.

С этими словами я покидаю переговорную. И уже через несколько минут еду по Москве в полной тишине. Когда подъезжаю к «Метрополю», совершенно не помню дороги. Все мысли были только о ней.

О красивой, загадочной маме того ребёнка, которая не хочет абсолютно ничего: ни моих денег, ни времени, ни меня самого.

Глава 5

Вера

– Как прошло? – спрашивает Лариса, едва я переступаю порог.

Сбрасываю сумку и ключи на кухонную стойку, быстро мою руки и прохожу в гостиную, где моя дочурка увлечённо кидает кубики в пластиковое ведёрко. Её глаза загораются, стоит ей меня увидеть, и, устроившись рядом на ковре, она протягивает мне синий деревянный цилиндрик.

– Выглядишь как-то… взъерошенной, – Лариса устраивается напротив и листает мягкую книжку про балерин. – Что предложили?

Выдыхаю, откидывая волосы с лица.

– Сто пятьдесят тысяч рублей. Можешь поверить?

– И всё?

Киваю, закатив глаза.

– Их юристы заявили, что юридически они мне ничего не должны – утечка касалась только его имени, не моего. Но они, видите ли, сожалеют и хотели бы предложить компенсацию.

– Если ничего не должны, зачем тогда соглашение о неразглашении?

Пожимаю плечами.

– Кто их знает. Возможно, на всякий случай.

– Звучит подозрительно. Подписала?

– Нет. – Протягиваю руку за фиолетовым треугольником и передаю его Надюше.

– И что теперь делать будешь?

– Найду своего юриста, пусть проверит договор, убедится, что всё чисто, – отвечаю я. – А потом сделаю вид, будто ничего не случилось.

– Это вообще реально?

– Скорее всего, нет – но попробую. – Надюша ползёт к дальнему углу покрывала за плюшевым слоником. Добравшись до цели, тут же сует хобот в ротик. Завидую её блаженному неведению и намерена сохранить его как можно дольше. У неё такая лёгкая, беззаботная жизнь. И это именно то, чего она заслуживает.

Но если что-то в моей профессии и разрушало семьи, так это тайны и ложь. Моей крошке ещё нет годика, а я уже обременена необходимостью скрывать личность её отца, пока она не подрастёт настолько, чтобы всё понять.

– Кстати… я с ним встретилась, – выпаливаю я. Всю дорогу домой размышляла, стоит ли рассказывать Ларисе. Всё произошло так стремительно – наш короткий разговор на парковке. И добрую половину пути я гадала, не почудилось ли мне.

– Стой, что? С кем встретилась? – Она подается ближе. – С Максимом?

Киваю.

– Случайно. Мы одновременно вышли на улицу. Я споткнулась, рассыпала всё из сумки. Он подал мне помаду и очки, и, боже мой, Лариса… Наши взгляды встретились, и словно током ударило. Всё тело онемело. Мысли разбежались. Во рту пересохло. Я твердила себе: иди дальше, садись в машину и уезжай – но другая половина души хотела поблагодарить его, ведь больше я его не увижу, а я действительно так благодарна за подарок, который он мне дал.

– Вера… – Голос у неё низкий, ладонь зажимает приоткрытый рот.

– Он хотел знать, почему я избегала встречи. Сказал что-то вроде: «Откуда ты знаешь, что я не собирался предложить материальную поддержку?» – рассказываю я, – а потом вдруг спрашивает: мальчик или девочка, здорова ли, на кого похожа…

– Серьёзно?

– Ясно же, что он хочет стать частью её жизни – именно этого я и боялась.

– Он так прямо и сказал? Заявил об этом?

Качаю головой.

– Не пришлось. Зачем ещё предлагать мне деньги и расспрашивать о ней?

Лариса хмурит брови, снимает резинку с тёмных волос и закручивает их в небрежный пучок.

– Он хотел узнать моё имя, – добавляю я. – Но я уехала.

Она морщится.

– Понимаешь, это сложно, потому что… у тебя есть его имя. Разве несправедливо, чтобы у него было твоё? И прежде чем возражать, выслушай меня. А что, если лет через десять он узнает о наследственном заболевании сердца и захочет предупредить – ради Надюшки?

– На донорском этапе его тщательно проверяли на наследственность – он абсолютно здоров.

– А если… спустя годы… у него не будет других детей, и он захочет оставить состояние своему единственному биологическому потомку? Что, если Надюша могла бы унаследовать сотни миллионов?

Смеюсь.

– Никому не нужны сотни миллионов. Я хочу, чтобы Надюша трудилась ради того, что имеет, а не получала всё желаемое просто потому, что выиграла в генетическую лотерею.

Лариса опирается локтями на колени, теребит нитки ковра.

– Хорошо, а что, если через восемнадцать лет, когда ты расскажешь Надюше, кто её отец, она узнает, что он хотел участвовать в её жизни, а ты ему запретила?

Ненавижу то, что она права.

Прячу лицо в ладонях, дышу сквозь сомкнутые пальцы.

– Просто я боюсь, Лариса.

– Чего именно? Перестать быть матерью-одиночкой? Позволить дочери узнать свои корни? – Она усмехается. – Понимаешь, как нелепо это звучит от тебя? Ты же королева родословных.

– Моя главная фобия – а вдруг он потребует совместную опеку? Представляешь, как я отправляю малышку на частном самолёте раз в неделю проводить время с отцом?

– Ты забываешь, что он отказался от всех юридических прав на ребёнка в день сдачи биоматериала в криобанк…

– А ты забываешь, что у него безумные деньги и доступ к лучшим адвокатам страны, – возражаю я. – Прецедентов подобного нет. Поверь, я пару часов сегодня утром провела в интернете. Во всех судебных делах об опеке, которые нашла, суд практически всегда присуждал какие-то родительские права истцу. Суды склонны к воссоединению семей.

– Ты себя накручиваешь, – говорит Лариса. – Давай подумаем, как извлечь из ситуации максимум пользы? Возможно, он хочет участвовать в её жизни, но не юридически. У них могли бы сложиться какие угодно отношения. И может, ничего кардинально не изменится, кроме пары телефонных звонков в неделю. Может, он будет присылать новогодние подарки или приезжать на дни рождения. Ты бы с этим смирилась, правда? – Её губы приподнимаются в улыбке. – А что, если вы станете проводить время вместе и как-то… возможно… случайно… влюбитесь?

Хихикнув, я хватаю диванную подушку и делаю вид, что сейчас запущу ею в сестру.

– Ты почти меня убедила – до момента про любовь.

Она расправляет плечи.

– Просто говорю: развиваться всё может миллионом разных способов. Сейчас ты – корабль, дрейфующий в открытом море, ожидающий попутной волны. Но если возьмёшься за штурвал и направишь курс сама – окажешься там, где хочешь быть.

– Спасибо за морскую метафору, капитан.

– Вот что бы я сделала, – продолжает она. – Позвонила бы в клинику, попросила связать с ним, и, если он ещё в Москве – пригласила сегодня же познакомиться с Надюшей. Дала бы ясно понять, что это разовая встреча. Может, сделала бы фотографии для Надюши, чтобы потом она не возненавидела тебя за то, что держала отца подальше. А затем поговорили бы по душам. В конце концов, вы – семья. Возможно, не традиционная. Но вы в этом вместе и можете всё уладить сообща. Так поступают семьи.

Я подхватываю малышку на руки, провожу большим пальцем по её безупречным тёмным бровкам и отбрасываю прядку тонких волосиков со лба.

– Ты мыслишь сердцем, сестрёнка, – говорит она. – Знаю, мысль о переменах пугает. Но здесь нужно думать головой. Отстранись и прими рациональное решение с учётом интересов Надюши. Знаю – ты способна на это.

Моя сестра говорит много безумного. Ездит на ярко-жёлтой «Ладе-Калине», временами красит волосы в неестественные оттенки и грезит об открытии теплицы на солнечных батареях под названием «Растительное родительство». Всегда шла своим путём, и я её за это обожаю. Жемчужины мудрости она раздаёт нечасто, но сейчас попала в точку.

– Если подумать, плюсов действительно куда больше, чем минусов, – добавляет она.

Глубоко вдохнув, достаю мобильный из джинсовой куртки, закрываю глаза и собираюсь с духом.

С влажными ладонями и дрожащими пальцами набираю номер клиники и прошу соединить меня с Маргаритой Быковой.

Глава 6

Максим

Я откинулся в кожаном кресле, подбрасывая теннисный мяч к стене гостиничного номера, когда зазвонил телефон.

– Маргарита, здравствуйте, – отвечаю, проверив номер звонящего.

– Максим Александрович, – произносит она. – Рада, что ответили. Звоню с хорошими новостями.

– Если это касается компенсации, советую звонить Власову и Петровой. Они всё мне передадут.

– Нет-нет. – В её голосе слышится волнение. – Только что говорила с вашей получательницей – она передумала и готова к встрече.

Неважно, что мы уже виделись…

Интересно, что изменилось?

Выпрямившись, отпускаю жёлтый мяч, который укатывается из виду. Подхожу к широким окнам, выходящим на серое московское небо. Только подумал, что поездка – пустая трата времени, а теперь, похоже, могу ошибаться.

– Она просила вас позвонить ей, – говорит Маргарита. – Скажите, когда будете готовы записать.

Шагнув к письменному столу в углу, беру блокнот с гостиничной бумагой и фирменную шариковую ручку.

– Готов.

– Хорошо, её зовут Вера Сергеевна Спасская, номер 983-654-88-99.

– Понял. – Завершаю звонок и набираю её номер. Мало что в мире заставляет меня нервничать, но, шагая у окна в ожидании ответа, лёгкая тошнота заполняет живот.

– Алло? – Отвечает мягкий, сладкий голос.

– Вера, – произношу я, её имя чужое на языке. – Это Максим.

– Быстро… Только положила трубку после разговора с Маргаритой пять минут назад. – Она хихикает в телефон.

– Я в городе только до вечера, – говорю, едва скрывая нетерпение. Обычно не бросаюсь перезванивать, но эта – не просто кто-то. – Маргарита сказала, вы готовы к встрече?

– Да. Ещё раз всё обдумала, – отвечает она. – Но перед согласием хочу уточнить ожидания.

– Естественно. Продолжайте.

– Хочу убедиться, что мы понимаем друг друга насчёт юридических обязательств и прав. – Она подбирает слова осторожно, говорит медленнее обычного. – Я не против, чтобы вы встретили свою биологическую дочь, и если решите быть частью её жизни в каком-то виде, обсудим. Но я не хочу от вас ни копейки. И хочу ваше слово, что вы не подадите в суд на опеку или что-то безумное.

Сдерживаю смех при мысли о себе, таскающем младенца по миру. Никогда не подверг бы ребёнка своему образу жизни и не стал бы менять жизнь ради ребёнка.

– Будьте уверены, Вера, опека – последнее, что мне нужно.

– Хорошо. Похоже, мы понимаем друг друга…

– На сто процентов.

Некоторые представляют будущее и сразу знают, что хотят быть родителями. Видят детей. Составляют списки имён. Воображают себя на футбольных матчах или балетных концертах. Не сомневаются. В тридцать семь я жду этого отцовского порыва. Поглядываю на чужих младенцев, гадая, когда же зацепит. Но желания нет. Ни зуда, ни намёка на тоску.

– Не хочу быть обузой, – говорю. – Не планирую нарушать вашу жизнь. Честно, никогда не хотел детей и первым признаю, что был бы ужасным отцом. Но зная, что у меня есть ребёнок… Упустить шанс встретиться хотя бы раз, раз уж я здесь, было бы ошибкой.

Иначе это может преследовать меня всю жизнь. Всё, что останется, – пятиминутный разговор на парковке с её прекрасной матерью. Память, всплывающая случайно, засевшая в глубине сознания. Как фильм, который не досмотрел и никогда не досмотрю. Неразрешённая незавершённость.

– Я ценю это больше, чем вы можете знать, – говорит она.

Провожу руками по волосам, зачёсывая их назад, игнорируя голос в голове, гадающий, не шантаж ли это. В ранние, наивные дни я встретил милую, скромную девушку. Сексуально застенчивую. Она оказалась на моём пути, когда я был в стельку пьян в баре отеля после изнурительного турнира в Лондоне. Мы занимались любовью часами, как одержимые звери, и я ушёл до рассвета, чтобы успеть на рейс в Домодедово. Месяц спустя она связалась с моим пиарщиком, утверждая, что у неё есть интимное видео и компрометирующие фото, которые она сольёт в прессу, если не дам полтора миллиона наличными.

Я не поддался, и юристы разобрались с её шантажом, но я рано научился держать даже самых милых на расстоянии. Деньги притягивают безумцев, как мёд – мух.

– Думаю, можно встретиться у меня дома, – говорит Вера. – Это конфиденциально, что, уверена, важно для вас – и для меня тоже.

Как будто говорим на одном языке.

Почти готов назвать это слишком хорошим, чтобы быть правдой.

– Только мы трое, – добавляет она.

– Идеально.

– Это ваш мобильный? Могу прислать адрес. Где остановились?

Шагаю по номеру, рука в кармане.

– В центре. «Метрополь».

– Значит, два часа езды от меня. У меня дом в Подольске. Надежда ложится около восьми. Шесть подойдёт?

– Надежда? – спрашиваю. – Так её зовут?

На другом конце гробовая тишина. Затем тихое:

– Да.

Надежда.

У меня есть дочь, и её зовут Надежда.

Эта маленькая деталь лишь добавляет веса серьёзности ситуации, делает реальность чуть ярче.

Даю ей впитаться пару секунд, затем беру себя в руки.

– Шесть часов? – Снимаю телефон от уха, проверяю время. Полпятого. – Справлюсь.

Она кладёт трубку, и через минуту телефон звенит сообщением с её адресом. Копирую и вставляю в поиск, чтобы проверить, настоящий ли – странности случаются, – и нахожу просроченное объявление о продаже дома с двумя спальнями. Белый дом с лакированной жёлтой дверью, яркой, как одуванчики и солнце – не совсем цвет теннисного мяча, но близко. С глубоким крыльцом, висящими ивами и цветочными кустами вдоль подъезда и тротуара – как у родителей в моём детском доме.

Прокручиваю пятнадцать фото объявления. Дом построен в семидесятых, но внутри полностью отремонтирован. Белая кухня. Светло-серые стены. Светлые деревянные полы. Камин в гостиной и маленькая застеклённая лоджия у столовой. Задний двор огорожен деревянным штакетником, покрашенным в цвет пушистых облаков на фоне голубого неба.

Открыв чат, пишу Даше, что сегодня она свободна. Взял её в поездку на случай, если понадобится кто-то для поручений или мелких неудобств.

Она отвечает через секунды, спрашивая, собираюсь ли я куда-то сегодня поехать. Не дав ей ответа, иду в ванную номера, чищу зубы, причёсываюсь, освежаюсь. Хоть этап первого впечатления позади, быть презентабельным – часть меня.

Телефон снова пиликает – Даша опять спрашивает, куда еду. Не отвечаю ей: куда направляюсь сегодня – личное дело, и раз она не при исполнении, её это не касается.

Хватаю ключи, иду к лифту, забираю внедорожник у парковщика, вбиваю адрес в навигатор и начинаю путь по московским улицам.

Час спустя сворачиваю на усаженный цветами подъезд того же белого дома с фотографий – но не успеваю переключиться на парковку, как меня захлёстывает тот же дикий, полный адреналина вихрь, что обычно заполняет грудь перед матчем. Ощущение настолько сильное, что на миг вырывает из тела, унося куда-то ещё.

Странно.

Такое не случалось вне корта.

Задвинув это подальше, глушу мотор, и скрыв эмоции за маской, выхожу, чтобы встретить дочь. Чем скорее сделаю это, тем скорее закрою вопрос и вернусь к жизни, какой она должна быть.

Глава 7

Вера

Две яркие фары вспыхивают в боковых окнах моей входной двери за три минуты до шести.

– Ну, малышка, он здесь, – говорю я, не называя имя Максима. И уж точно не папой. Честно, не знаю, что сказать – не то чтобы она поняла.

С малышкой на бедре проверяю отражение в зеркале над консольным столиком, заправляя волосы за ухо, затем возвращая прядь назад.

Сердце скачет, подбираясь к горлу, прежде чем осесть в ушах.

– Жарко здесь, да? – спрашиваю дочь, хотя она не ответит.

Нервная влажность собирается на затылке, вдоль линии волос. Понюхав рубашку, убеждаюсь, что пахну так же приятно, как розовые кусты снаружи, и обмахиваю тёплые щёки. Поздно открывать окно или менять свитер на футболку. Поздно уговаривать себя выйти из этого странного вихря, потому что самый сексуальный мужчина на свете шагает по моей дорожке.

Шесть шагов – и он позвонит в дверь.

Глубоко вдохнув прохладный воздух, закрываю глаза, собираюсь и выдыхаю.

Не нужно его впечатлять…

Неважно, что он – самый красивый человек, которого я видела, – уступает только моей дочери.

Разглаживая блестящие чёрные волосы Надюши, проверяю, ровно ли сидит её розовый атласный бант, и что одежда без пятен. Как только повесила трубку с ним, переодела её из запачканного слюной комбинезона в платье с цветами и бабочками. Не пышное, не парадное, но всё же значительное улучшение.

Он так близко, что слышу шаги за дверью.

Пытаюсь сглотнуть – не могу.

Звонок в дверь.

Надюша хлопает в моих руках.

Делаю последний очищающий вдох, говорю себе, что всё пройдёт чудесно, и тянусь к ручке.

– Здравствуйте, – отвечаю с наигранной уверенностью женщины, которую это не тревожит.

Отступив, говорю:

– Заходите.

– Здравствуйте, – его голос бархатный, с интонацией, как для старого друга.

Тёмные глаза цепляются за мои, удерживая на бесконечную секунду. Головокружительный порыв проносится через меня, спинной озноб из ниоткуда.

– Нашли нас нормально? – глупый вопрос в эпоху навигаторов, но мысли кружатся так быстро, что ничего лучше не придумать.

– Да, – он снимает безупречные теннисные кроссовки, аккуратно ставя их на коврик рядом с тремя моими парами. – Милый район. Напоминает, где я рос. Такие же дома.

– Очаровательный, правда? – жестом приглашаю следовать по коридору в гостиную, где уже расстелила одеяло Надюши и разложила любимые игрушки. – Садитесь, где хотите. Я обычно тусуюсь с ней на полу…

Его взгляд скользит с меня на малышку, выражение балансирует между любопытством и тем, как я смотрела на котов в приюте, зная, что у меня жуткая аллергия. Мало что хуже, чем любить котов, но не иметь их – разве что любить младенцев, но не иметь их.

Но напоминаю себе: Максим не любит младенцев – сам сказал.

Я придумываю, и вчитываться в каждый нюанс мне не поможёт.

Держа дистанцию, он садится на среднюю подушку моего серого дивана, локти на коленях, наблюдая, как его дочь играет с музыкальной игрушкой-радиоприёмником.

– Итак, – говорю я с неловким смешком. Никогда официально не представляла младенца. – Это Надежда.

– Надежда, – повторяет он под нос. – Красивое имя.

– Было сто имён для мальчика, но это единственное, что подошло для дочери.

– Когда знаете, знаете.

– Точно, – пододвигаюсь к ней, передавая мягкую книжку, которую она тут же суёт в рот. – У неё режутся зубки… Всё прогрызает.

Он смотрит на неё с намерением, едва двигаясь, изучая, как живую фотографию. Или пытается запечатлеть момент в памяти навсегда, зная, что второго такого не будет.

– Я не любитель младенцев, – говорит он. – Так что извините, если неловко.

– Я тоже не была до неё, – говорю я. – Люблю её, потому что моя, но никогда не млела над чужими детьми. Кажется наигранным, знаете? Когда люди тают над чужими детьми, мне кажется, это принуждённо.

– Когда она родилась?

– Прошлым июлем.

– Моя мама родилась в июле. Какого числа?

– Девятнадцатого, – отвечаю.

Его губы складываются в грустную улыбку.

– У неё было восемнадцатого.

Было? Её больше нет? Не спрашиваю – не моё дело.

– Она умерла в прошлом году, – добавляет он сам. – Через пять месяцев после папы. Она бы обожала быть бабушкой, но не сложилось.

– Братья-сёстры есть?

– Старшая сестра, но не видел её с детства. Даже не помню. Только то, что она доставила семье много горя.

Если его родители умерли, а с единственной сестрой он в разладе, понятно, почему он хотел встретить ребёнка. Напряжение в плечах чуть отпускает, пока мужчина передо мной превращается из спортивного бога в простого смертного.

Но лишь слегка.

Он всё ещё Максим Новак – человек, миф, легенда.

– Я могла бы её найти, – говорю я. Наверное – точно – переступаю границы, но не могу иначе. – Это моя работа. Ну, частично. Я генеалог. Помогаю людям искать дальних родственников, создавать родословные, всё такое. Я правда хороша в поиске…

Его брови сходятся, будто он обдумывает, но затем губы сжимаются в твёрдую линию.

– Спасибо, но не нужно.

Редко слышу, чтобы кто-то не хотел найти потерянного родственника, но снова – не моё дело, отпускаю.

Надюша кидает оранжевый кубик в сторону Максима, и он катится к его ногам. Секунду спустя она ползёт к нему на всех четырёх, пока не добирается. Подтянувшись за его колено руками, покрытыми слюной, она прыгает и улыбается.

Он смотрит на мокрые следы на джинсах, и я бросаю ему пелёнку для срыгиваний.

– Извините, зубки режутся.

– Вы упоминали, – он вытирает слюну, складывает пелёнку и аккуратно кладёт на подушку рядом – только чтобы Надюша схватила её и замахала, как флагом. – Но ничего.

– На этом этапе для неё всё – игрушка… – говорю я.

Он следит за каждым её движением, заворожённый, будто никогда такого не видел. И, может, не видел. Сам сказал, не хочет детей и не любит младенцев. Это, наверное, для него полёт на Марс.

– Она кажется счастливым ребёнком, – говорит он.

– Очень, – подчёркиваю я. – Первые месяцы спала в люльке у моей кровати. Не шучу, с двух месяцев каждое утро просыпалась с улыбкой.

– Может, просто радовалась видеть маму.

Я хихикаю.

– Да, может.

Его шоколадные глаза – точь-в-точь как у моей дочери – на миг ловят мои.

– Вы одна справляетесь? – кивает на малышку. – Или есть кто-то ещё, кто помогает?

– Только я. И это нормально. Я знала, во что иду. Младшая сестра живёт в десяти минутах. Она моя няня. Родители всегда на связи. И у меня лучшие соседи. Всегда помогут, если что. Правда говорят, что нужна деревня.

Он сползает на пол, садится ближе к нашей дочери. Странно видеть этого богатого, знаменитого теннисиста в моей гостиной, как в обычный вечер. Хотя я никогда не понимала обожествления людей только за их атлетизм.

– У вас предстоят скоро игры? – спрашиваю, потому что не знаю, о чём ещё спросить, а тишина оглушает. – Или турниры? Матчи. Не знаю, как называется. Я вообще ничего не знаю о теннисе.

Он смеётся через нос.

– Играю на открытом чемпионате в Австралии на следующей неделе. Лицом к лицу с Майклом Дэвидсоном.

– Не слышала о нём. Он хорош?

Максим громко смеётся, и его улыбка так ослепительна, что зажигает глаза – и комнату. Это делает его чуть менее устрашающим, но в десять раз красивее.

– СМИ любят выставлять нас соперниками, – говорит он, – но мы знакомы годы. Он мой хороший друг. Я был шафером на его свадьбе два года назад. Конечно, «Спорт-Экспресс» это не упомянул.

– Бесит, да? Что нет контроля над тем, как тебя изображают? – думаю о видео, где он ушёл со съёмок шоу.

– Раньше бесило.

– Буду честна, узнав, что вы донор Надюши, я вас загуглила.

Он смотрит на дочь, затем на меня.

– И что нашли?

– В основном, что у вас вспыльчивый характер… и слабость к красивым женщинам.

– Или красивых женщин ко мне… – он подмигивает. – Трудно знакомиться. Тренируюсь большую часть года. Когда не тренируюсь, играю. Когда не играю, выполняю контракты и обязательства. Половина моих отношений – постановка пиарщиков. И большинство фото, что вы видели, где мы берём кофе или ужинаем в модном кафе на Тверской? Это постановка.

Ну, чувствую себя обманутой…

Делаю мысленную заметку отменить подписку на «7 Дней».

– Почему не знакомиться по-старинке? – спрашиваю я. – И держать в тайне. Много звёзд ведут личную жизнь.

– Успех – особенно в спорте – больше об релевантности. Если не напоминать людям о себе, не муссировать имя в новостях, они перейдут к следующей горячей новости и забудут тебя. В итоге мы все заменимы. Всегда найдётся кто-то, готовый занять твоё место.

– Да, но вы же вроде легенда? Устанавливали мировые рекорды. Это не забудут.

Он хмурится.

– Фанаты тенниса запомнят. Не знаю про остальных.

– Это важно для вас? Чтобы вас запомнили?

Он передаёт Надюше кубик у ног.

– Наследие мужчины – всё.

– Значит, когда уйдёте, хотите, чтобы помнили за рекорды и за то, что были очень, очень хороши в теннисе?

– Когда так упрощаете, звучит тривиально.

– Не то имела в виду, – вытягиваю ладонь. – Не пытаюсь приуменьшить, что вы сделали, чтобы достичь этого. Просто… Когда думаю о наследии, думаю о семьях. Безумные истории, передаваемые дальше. Репутация, живая после даты на надгробии. Воспоминания. Личные фото. Такое.

Он кивает, молча, будто впитывает.

– Я не встречала прабабушку со стороны отца, – говорю я, – но по рассказам всех, будто знаю её. Для меня это наследие.

– Похоже, у нас разные определения, – он подхватывает пелёнку с ковра и снова складывает.

До материнства я была фанатом чистоты. Теперь выбираю битвы. Убирать гостиную раз за разом – бессмысленная трата времени.

Покинув место у Максима, Надюша ползёт ко мне, забирается на колени и тянется за прядью моих волос, как всегда, когда хочет спать.

– Она устала, – говорю я, пока она прижимается и широко зевает. Вес его взгляда удерживает нас на месте. – Это всё, чего вы хотели? Увидеть её?

Он кивает.

– Да.

– Если хотите подержать, можете. Я не против…

Максим ёрзает, будто мысль взять Надюшу на руки его напрягает.

– Не обязательно, – говорю я.

Выпрямив плечи, он говорит:

– Нет, нормально. Хочу.

Встаю, несу Надюшу и кладу в его руки, отвлечённая тем, что его бицепсы размером с её голову.

Она сначала ёрзает, в глазах паника, когда понимает, что её передали чужому, но затем успокаивается.

– Можете откинуться и расслабиться, – смеюсь над его напряжённой позой. – Она не сломается.

Сдвинувшись к спинке дивана, он прижимает её ближе, губы приподнимаются, открывая ямочку на точёной щеке. Нежный, хоть и горько-сладкий момент.

Я не знаю его достаточно, чтобы понять, о чём он думает, но упустила бы, не запечатлев этот момент для Надюши.

– Погодите, – прыгаю, бегу на кухню за телефоном, возвращаюсь с готовой камерой.

Но как только он видит мою позу фотографа, вся сладость улетучивается, как сдутый шарик.

Подняв руку, он говорит:

– Без фото.

Я не хотела, но смеюсь, уверенная, что это шутка. Я не папарацци, и это не фотосессия со звездой.

Моё веселье угасает, когда понимаю, что он не шутит.

– Серьёзно?

– Извините, – встаёт, возвращает Надюшу.

Сфотографировать их было половиной причины, почему я согласилась на встречу. Хотела что-то оставить дочери… Особое фото, которое она могла бы хранить, чтобы вспомнить другую половину её ДНК.

– О… Ладно, – беру Надюшу в руки, похлопывая по спине, пока она утыкается в изгиб шеи. Скоро вырубится.

– Спасибо, что позволили встретиться. У вас милый дом, и вы кажетесь отличной матерью, – его нежность ушла, сменившись тоном, что приберегают для чужаков.

Иду за ним к двери, держась позади, пока он надевает кроссовки и готовит ключи.

– Не хотела расстроить с фото, просто думала, будет здорово иметь что-то на память… об этом.

– Странно, что недавно вы не хотели ничего общего со мной, – говорит он. – А теперь приглашаете домой и хотите фотографировать.

– Я передумала. Бывает, – щурюсь, пытаясь понять, к чему он. – Как и вы, я разбираюсь с этим по минутам.

– Почему отказались от предложения клиники?

Я морщу нос. Неожиданно, но ладно.

– Потому что это смехотворно.

– Значит, хотите больше денег.

– Я ничего не выгадываю – просто хочу поговорить с юристом и узнать варианты.

– Вот именно, – он трёт точёную челюсть.

– Извините, я в замешательстве. Мы нормально говорили, а как только я взяла телефон… – думаю о том, как он ушёл со съёмок шоу. Явно что-то задело. – Это из-за моих слов?

Теперь это неважно, но без ответа буду вечно гадать.

Впадина под его скулой углубляется.

– Я не знаю вас достаточно, чтобы быть уверенным, что вы не продадите фото.

Отступаю, чуть не подавившись.

– Так вот в чём дело? Думаете, я хочу вас шантажировать?

– Вы сами сказали, что пойдёте к юристу, потому что думаете, что можете получить больше.

Фыркнув, говорю:

– Да, больше, чем сто пятьдесят тысяч, что клиника хотела дать.

Его выражение смягчается, но брови всё ещё нахмурены.

– Это всё, что они предлагали?

Киваю.

– Сказали, раз утечка не касалась моего имени, они ничего не должны, но всё равно хотели предложить это.

Зажав переносицу, он резко выдыхает через губы.

– Простите, Вера. Вся эта ситуация…

– Безумная, – говорю я. – Сложная. Меняющая жизнь. Горько-сладкая.

Наши взгляды встречаются в тусклом фойе.

– Хотел бы, чтобы всё было проще для нас, – его голос низкий, тон извиняющийся. – Для неё.

– Не знаю, каково это – нести вес мира на плечах, когда миллионы чужаков следят за каждым шагом, готовы осудить, использовать, обвинить или предположить в любой момент. Но в итоге мы просто люди – и оба стараемся сохранить жизни, что так тяжело строили. Вы делаете, что лучше для вас, а я – что лучше для нас, – подбрасываю Надюшу на бедре. – Если не хотите сделать фото, я разочарована только ради дочери, но уважаю ваш выбор.

Мы замираем в тишине, и чувствую, он хочет что-то добавить, но слова не приходят.

– Пора идти. Завтра ранний рейс, – он тянется к двери. Я иду за ним, провожая до припаркованного Range Rover посреди моего подъезда.

Уличные фонари светят над тротуарами, и я успеваю заметить, как Данил заезжает в свой двор. Вылезая, он смотрит в нашу сторону. Я машу.

Он медленно машет в ответ.

– Кто это? – спрашивает Максим.

– Мой сосед.

– Почему так смотрит?

– Наверное, потому что звал меня на миллион свиданий, а я сказала, что не готова – погодите, – щёки заливает смущение, когда понимаю, что беру на себя всю заслугу. – Нет. Спорим, он вас узнал. Извините – всё забываю, кто вы…

Максим фыркает.

– Не помню, когда мне такое говорили.

– Это хорошо?

Он останавливается, глядя вперёд, будто задумался.

– Не знаю.

– Как было до того, как вы стали собой?

Он смотрит за моё плечо, на входную дверь.

– Тихо, – говорит он.

Но прежде чем я прошу уточнить, он садится за руль и заводит мотор. Секунду спустя опускает окно, бросая последний взгляд на черноволосую красавицу в моих руках.

– Удачи с.… матчем, или как там, на следующей неделе. Может, посмотрим. Будет на «Матч ТВ»?

– Должно быть.

Надюша зевает.

– Это наш сигнал, – говорю я. – Ещё раз спасибо за… всё.

И вот, самый великий теннисист мира, по данным интернет, и самый захватывающий мужчина, которого я видела, выезжает с моего двора. Смотрю, как красные габариты исчезают вдали, затем несу Надюшу внутрь.

Лариса завтра будет в восторге, когда скажу, что на девяносто девять процентов уверена: у него нет скрытых мотивов с опекой. Он просто человек, любопытный о своём единственном ребёнке. Это было просто ради успокоения для него, уверена.

Больше ничего не будет – и не должно быть.

Готовлю бутылочку для Надюши и несу в её комнату, укачивая в мятно-зелёном кресле у окна и глядя, как её веки тяжелеют, и она отталкивает бутылку. Когда она засыпает, мягко кладу её в кроватку.

Задерживаюсь, наблюдая, как она спит, моя маленькая сладкая наследница.

Вернувшись на кухню, наливаю бокал красного вина, беру планшет и набираю горячую ванну, чтобы смыть этот странный день.

Я по шею в пене с ароматом лаванды и ромашки, в десяти минутах от финала третьего сезона «Мажора» на экране, когда телефон загорается звонком…