Слезы святой крови. Молчание – тоже преступление
© Михаил Ерёмин, 2025
ISBN 978-5-0067-9215-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Барселона. Поздний вечер.
Воздух в мастерской Алисии Верду был густым, сладковатым и бесконечно успокаивающим. Это был специфический коктейль из запахов старого дерева, скипидара, даммарового лака и льняного масла – аромат времени, которое она училась останавливать и поворачивать вспять. Сейчас ее мир сузился до квадратного сантиметра на щеке мадонны с полотна неизвестного андалузского мастера XVIII века. Кончик беличьей кисти, тоньше человеческого волоса, скользил по кракелюрам, с ювелирной точностью удаляя вековые наслоения копоти и пожелтевшего лака. Под ними, как живая, проступала нежная карминная краска губы, застывшей в грустной полуулыбке. Здесь, в этой тихой лаборатории по спасению прекрасного, можно было дышать. Здесь острая, рвущая душу боль от недавней потери отца притуплялась, превращаясь в фоновый шум, в еще одну тончайшую трещинку, которую предстояло заделать на отреставрированной поверхности ее собственной жизни.
Каждый ее день последние три месяца был похож на предыдущий: монотонная, почти медитативная работа, тишина, прерываемая лишь классической гитарой, льющейся из колонок, и навязчивые мысли, которые она пыталась загнать в самый дальний угол сознания. Ее отец, знаменитый археолог и историк искусства, бесследно исчез два месяца назад во время частной исследовательской поездки в горные районы Арагоны. Его нашли через неделю у подножия скалистого ущелья. Официальная версия – несчастный случай, потеря ориентации в тумане. Но Алисия знала: ее отец, с его сорокалетним опытом полевых работ, не мог просто так оступиться. Он что-то искал. И, похоже, нашел. Слишком поздно.
Резкий, настойчивый звонок стационарного телефона разорвал тишину, словно нож. Алисия вздрогнула, и кисть дернулась, оставив микроскопическую белую царапину на только что открытом участке старой краски.
– Ее голос прозвучал хрипло и отрешенно; она не говорила вслух уже несколько часов.
– Сеньорита Верду? Простите за беспокойство в такой поздний час. Говорит отец Бенито из монастыря Монсеррат. Ваш коллега, сеньор Гарсия из Музея истории Барселоны, дал ваш номер. Он сказал, что вы лучшая в своем деле и.… что вы можете быть деликатны в сложных вопросах. Нам крайне срочно требуется ваша консультация.
Монсеррат. Священная гора, приют для паломников, магнит для туристов. Алисия сжала переносицу. Скорее всего, какому-нибудь важному епископу или богатому меценату захотелось срочно оценить «вот эту потемневшую иконку в дальнем углу крипты» перед ее продажей. Или, что хуже, требовалось срочно «облагообразить» какой-нибудь авангардный подарок монастырю от современного художника.
– Отец, я вам признательна за доверие, но мой график расписан на месяцы вперед, – ответила она, стараясь, чтобы в голосе не слышалось раздражение. – Я могу порекомендовать вас другим прекрасным специалистам, возможно, более свободным…
– Речь идет не о консультации, сеньорита. Речь идет о находке, – перебил ее монах, и его голос, прежде мягкий и извиняющийся, внезапно стал твердым и безразличным, словно отшлифованным камнем. – Ее обнаружили сегодня на рассвете, при срочных ремонтных работах в восточном крыле, в части, закрытой для публики со времен Франко. Старая кладка рухнула из-за протечек после последних ливней… – Он замолчал, будто заставляя себя говорить дальше. – За ней оказалась слепая ниша. Запечатанная. И в ней… скульптура. Дева Мария.
Алисия беспомощно повела плечом, прижимая трубку к уху, и смахнула со лба выбившуюся прядь темных, непослушных волн.
– Отец, простите мою прямоту, но в Испании, особенно в старых монастырях, в каждой второй нише можно найти какую-нибудь статую или реликвию. Это вряд ли…
– Сантисима Вирхен де лас Лагримас, – отрезал он, и в его голосе прозвучала не просто торжественность, а леденящая душу убежденность. Святейшая Дева Слез. Легендарная статуя работы безымянного монаха-мистика XVII века, пропавшая без вести в хаосе и огне Гражданской войны. Ее искали десятилетиями историки, искусствоведы, кладоискатели и авантюристы. Ее отец, одержимый тайнами того времени, потратил на ее поиски годы, так и не добившись никакого результата, кроме папки с обесцвеченными фотографиями и безумными теориями. Упоминание этого имени кольнуло Алисию в самое сердце, остро и болезненно, словно кто-то дотронулся до незажившей раны.
– Вы… вы в этом уверены? – спросила она, и ее собственный голос показался ей чужим, потерявшим профессиональную холодность.
– Стилистика, возраст дерева, остатки полихромии… все указывает на это. Но дело не в этом, сеньорита Верду, – голос священника снова дрогнул, снизился до сдавленного, почти испуганного шепота, который едва можно было разобрать. – Она… Она проявляет признаки. Признаки, которые я не могу объяснить с точки зрения веры или науки.
Алисия замерла, вцепившись пальцами в край стола. За окном завывал ветер, гоняя по мостовой первые осенние листья.
– Отец, говорите прямо, пожалуйста. Какие признаки?
– На ее руках… на ее руках и лике… темные, почти черные подтеки. Они влажные. Липкие. Они пахнут… – он снова замолчал, и Алисии почудилось, что он сглатывает ком в горле, – …пахнут медью и.… солью. Как кровь и слезы. И, прости меня, Господи, за эти слова, но кажется, что они… свежие. Они появляются.
Тишина в мастерской внезапно сгустилась, стала плотной, тяжелой и звенящей. Даже гитарная музыка умолкла, трек закончился. За окном, подсвеченный прожекторами, высился причудливый, почти инопланетный силуэт Саграды Фамилии. Обычный вечерний вид Барселоны. Обычный город. Но из телефонной трубки на нее повеяло чем-то древним, непознанным, темным и иррациональным. Таким, от чего ее рациональный, вышколенный наукой ум отчаянно отмахивался.
Слова отца, сказанные ей много лет назад за разбором старых архивов, всплыли в памяти с пугающей четкостью: «Запомни, Алисия, они прятали не просто искусство. Они прятали доказательства. Свидетельства. Грехи. И иногда самые страшные грехи целой нации воплощаются в камне и дереве. Они начинают… сочиться».
– Сеньорита Верду? Вы еще на линии?
Ее ладонь была влажной. Сердце бешено колотилось где-то в горле.
– Где вы сейчас? – спросила она, и голос ее звучал ровно, принявшее решение.
– В монастыре. Я никуда не отходил от… от находки.
– За мной приедут? – она уже открывала нижний ящик стола, где лежала дорожная аптечка реставратора: зонды, лупы, перчатки, стерильные пробирки и ватные тампоны для забора проб.
– Машина будет у вашего дома через сорок минут. И сеньорита… – его шепот стал совсем призрачным, – …пожалуйста, ни с кем не делитесь этой информацией. Ради вашей же безопасности.
Она молча кивнула, будто он мог ее видеть, и положила трубку. Звонок отключения прозвучал оглушительно громко.
Алисия опустилась на стул. Пальцы сами потянулись к шее, к тонкой серебряной цепочке, на которой висел маленький, почерневший от времени стальной ключик – единственная вещь, бывшая при отце, когда его нашли. Не было ни документов, ни телефона, только этот ключ, зажатый в холодной ладони.
Во что ты ввязался, папа? Что ты нашел там, в темноте? И что теперь нашла я? – пронеслось в голове, бессвязно и пугающе.
Снаружи резко зашумел ливень, обрушившийся на город с неистовой яростью. Крупные, тяжелые капли застучали по стеклам мастерской, словно торопливые, предостерегающие шаги. Алисия вздрогнула и потянулась к выключателю, чтобы запереть дверь на все замки. Внезапно привычная, уютная мастерская показалась ей огромной, полной теней и чужих взглядов. Она впервые за долгое время почувствовала себя абсолютно одинокой и ужасно уязвимой. Призрак из прошлого, за которым так долго гнался ее отец, наконец-то явился. И он плакал кровавыми слезами.
Черный седан с тонированными стеклами, пахнувший дорогим кожаным салоном, мчался по ночной трассе A-22, оставляя за собой яркий огненный след Барселоны. Алисия, прижавшись лбом к холодному стеклу, безучастно наблюдала, как городской пейзаж сменяется промокшими под ливнем полями и спящими индустриальными зонами. В ушах еще стоял тревожный звон тишины ее мастерской, нарушенный этим злосчастным звонком.
Водитель, массивный мужчина с бычьей шеей и бесстрастным лицом, не проронил ни слова с момента, как впустил ее в машину, лишь молча кивнув в ответ на ее робкое приветствие. Он был одет в темный костюм, слишком дорогой и идеально сидящий для обычного водителя монастыря. Скорее уж на частного охранника, бывшего военного. Это наблюдение заставило Алисию внутренне съежиться. Почему такая охрана? От кого?
Она перебрала в руках свою профессиональную сумку – старую, потертую кожаную саквояж, доставшуюся ей от отца. Внутри аккуратно лежали инструменты, стерильные контейнеры, перчатки. Обычный набор для выезда на объект. Но сейчас он казался ей непомерно тяжелым, как будто вместо инструментов она везла туда все свои сомнения и нарастающий страх.
Сантисима Вирхен де лас Лагримас. Название отдавалось в ее сознании эхом, смешиваясь со стуком дождя по крыше машины. Она закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти отцовские записи. Пожелтевшие фотографии с изображениями других, менее известных «плачущих» статуй. Вырезки из газет времен Франко, где сообщалось о «чудесных знамениях» в глухих деревнях, обычно сопровождавшихся призывами к сплочению и бдительности против «врагов нации». Ее отец, рациональный ученый до кончиков пальцев, скептически относился к сверхъестественному. Он искал человеческую подоплеку. Мошенничество, массовую истерию, политические манипуляции. «„Слезы Девы, Алисия“, – говорил он, – это почти всегда слезы кого-то очень земного. Просто никто не хочет их видеть».
Но то, что описал монах… Свежие, кровянистые подтеки… Это не вписывалось ни в одну схему. Это пахло либо грандиозной, безумно сложной мистификацией, либо чем-то, во что она не хотела верить.
Машина резко свернула с магистрали на узкое серпантинное шоссе, ведущее в гору. Давление в ушах изменилось. Снаружи, в кромешной тьме, угадывались лишь призрачные очертания скал, похожих на застывших гигантов. Монтсеррат. Гора-загадка, гора-символ. Место силы для одних, туристическая достопримечательность для других, обитель тишины для третьих. Алисия почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Ей всегда было не по себе в этом месте. Слишком много истории, слишком много веры, слишком много боли, впитанной этими камнями за столетия.
Через полчаса извилистого подъема впереди показались огни. Не яркая иллюминация главного входа для туристов, а несколько тусклых фонарей, освещавших старую, ремонтную дорогу, ведущую к служебному въезду в задней части монастырского комплекса. Седан беззвучно подкатил к массивным деревянным воротам, которые тут же бесшумно отъехали в сторону, пропуская их внутрь сырого, каменного тоннеля.
Машина остановилась. Водитель вышел, открыл ей дверь и молча указал рукой на небольшую железную дверь в стене, рядом с которой стоял тот самый монах – отец Бенито. Он был высоким, худым, с аскетичным, осунувшимся лицом и большими, слишком выразительными глазами, в которых читалась смесь нетерпения и неподдельного ужаса. На нем был простой темный хабит, на который сверху накинут плащ от дождя.
« – Сеньорита Верду, благодарю вас, что приехали», – произнес он торопливо, не предлагая руки и избегая прямого взгляда. Его глаза бегали по темному двору, словно выискивая невидимых наблюдателей. – Прошу, идите за мной. И, пожалуйста, тише.
Он развернулся и почти побежал по узкому, слабо освещенному коридору. Алисия, наскоро накинув плащ, поспешила за ним, ее каблуки гулко отдавались по каменным плитам, нарушая гробовую тишину. Они миновали несколько поворотов, спустились по винтовой лестнице, прошли через арку, заложенную кирпичом, но с проделанным в ней свежим лазом. Воздух становился все холоднее и влажнее, пахнул плесенью, сырым камнем и чем-то еще… сладковатым, почти лекарственным. Ладаном? Миррой?
Наконец, отец Бенито остановился перед низкой, арочной дверью, окованной железом. Рядом с ней, как часовые, стояли два таких же молчаливых охранника, как и водитель. Их присутствие здесь, в святая святых монастыря, казалось кощунственным. Один из них кивнул монаху, отодвинул тяжелую задвижку и толкнул дверь.
Отец Бенито обернулся к Алисии, и в его глазах она увидела последнее предупреждение.
– Готовьтесь, дитя мое. То, что вы увидите… это не укладывается в привычные рамки. Держитесь своего разума. Вера здесь бессильна. Как и наука, боюсь.
Он переступил порог. Алисия, сжав сумку так, что костяшки пальцев побелели, шагнула вслед за ним.
И замерла.
Они находились в небольшом, круглом помещении, похожем на старую часовню или склеп. Сводчатый потолок терялся в темноте, но несколько мощных переносных прожекторов, стоявших на полу, были направлены в центр комнаты, создавая ослепительный, почти театральный световой пятно.
В его центре, на простом деревянном постаменте, стояла Она.
Сантисима Вирхен де лас Лагримас.
Она была меньше, чем представляла себе Алисия, чуть больше метра в высоту. Вырезана из темного, почти черного дерева, вероятно, из испанского кедра, почерневшего от времени. Мастерство резчика было гениальным. Это не была стандартная, слащавая святая. Лик ее был поразительно человечным – не красивым, но одухотворенным, с тонкими, заостренными чертами, с глубокой скорбью в запавших глазах, инкрустированных каким-то темным минералом. Ее руки были сложены в молитвенном жесте, но не спокойно, а с отчаянным, судорожным напряжением, словно она застыла в момент высшего отчаяния.
Но все это, вся ее художественная ценность, отступала на второй план.
Те самые подтеки.
Темные, густые, смолисто-багровые полосы струились из ее глаз, спускались по щекам и скапливались в складках одеяний. Другие потоки исходили из-под ногтей на ее сложенных руках, извивались вдоль пальцев и капали на основание постамента.
Воздух вокруг статуи был насыщен тем самым сладковато-медным запахом, который она уловила еще в коридоре. Запах крови. Свежей крови.
Алисия почувствовала, как земля уходит из-под ног. Ее научный, отлаженный ум взбунтовался. Невозможно. Этого не может быть. Обман. Мистификация. Она механически надела стерильные перчатки, движения ее были деревянными, будто во сне.
– Вы… вы пробовали взять образец? – услышала она свой собственный, чужой голос.
– Да, – прошептал отец Бенито, не сводя с статуи полного благоговейного ужаса взгляда. – Первым делом. Но… посмотрите.
Он указал на небольшой участок на руке статуи, где кто-то действительно попытался соскоблить часть вещества. Но из-под тонкого слоя снятого материала уже проступала свежая, влажная пленка, медленно набухающая и готовясь стечь новой «слезой».
– Она… регенерирует, – выдохнул монах. – Как живая плоть.
Алисия, преодолевая оцепенение, подошла ближе, доставая из сумки зонд и стерильную иглу для забора проб. Ее пальцы дрожали. Она наклонилась к руке статуи, к тому месту, откуда сочилась алая жидкость. Запах стал еще сильнее, почти удушающим. Она осторожно, с чисто клиническим интересом, которого сама за собой не знала, прикоснулась кончиком иглы к поверхности.
В этот момент свет прожекторов меркнул. Не погас, а именно померк, словно на секунду погрузившись в густую воду. Одновременно Алисии показалось, что статуя… пошевелилась. Не физически, нет. Это было скорее ощущение в самой глубине сознания – тень движения в поле зрения, едва уловимый сдвиг в складках одеяния, еле слышный скрип старого дерева.
Она резко выпрямилась, сердце колотилось как бешеное.
– Вы видели? – выдохнула она, поворачиваясь к отцу Бенито.
Но монах не смотрел на нее. Он смотрел куда-то в угол за ее спиной, и его лицо исказилось таким чистым, животным страхом, что Алисии стало физически плохо.
– Падре? – бросила она взгляд через плечо.
В углу, за пределами круга света, стояла тень. Высокая, худая, почти неотличимая от окружающего мрака. Алисия не сразу поняла, что это человек. Казалось, тьма сама сгустилась в человеческую форму. Ни лица, ни глаз разглядеть было невозможно, только ощущение невероятной, леденящей пустоты, исходившей от этой фигуры.
– Él no debería estar aquí – прошептал отец Бенито, и его голос сорвался в фальцет. – Его не должно было быть здесь…
Тень не двигалась. Она просто стояла и наблюдала. Молча. Беззвучно.
Алисия почувствовала, как по спине бегут ледяные мурашки. Это был не охранник. Это было нечто другое. Нечто древнее и совершенно бесчеловечное.
И тут тень сделала шаг вперед.
Одновременно с этим Алисия услышала сдавленный крик отца Бенито и резкий, металлический скрежет у себя за спиной. Она обернулась.
Статуя.
Голова Девы теперь была повернута. Всего на сантиметр, не больше. Но ее инкрустированные глаза, прежде смотревшие в пустоту, теперь были устремлены прямо на Алисию. И в их темной, мертвой глубине читалось не скорбное принятие, а бездонная, всепоглощающая ненависть.
В следующее мгновение свет прожекторов погас полностью, погрузив склеп в абсолютную, непроглядную тьму.
Алисия вскрикнула и отшатнулась, ударившись спиной о холодную каменную стену. В ушах стоял оглушительный гул. Она слышала лишь тяжелое, прерывистое дыхание отца Бенито где-то рядом и… тихий, едва уловимый звук. Звук падающих капель. Плюх. Плюх. Плюх.
Он доносился со всех сторон.
Она зажмурилась, пытаясь отдышаться, вжаться в камень, исчезнуть. Ее разум отказывался воспринимать происходящее. Это был кошмар. Галлюцинация. Провал в безумие.
Вдруг где-то совсем близко, прямо перед ее лицом, в темноте раздался спокойный, низкий, на удивление молодой и образованный голос. В нем не было ни страха, ни удивления, только холодная, хирургическая констатация факта.
– Интересно. Она на вас среагировала. Сильнее, чем на других. Вы носите на себе что-то, связанное с этим местом. Или с этой болью.
Алисия застыла, не в силах пошевелиться.
– Кто… кто вы? – прошептала она в темноту, и ее голос звучал как сипение испуганного ребенка.
Последовала легкая пауза. Потом тихий, почти невесомый звук – будто кто-то провел рукой по поверхности статуи.
– Тот, кого позвали, когда поняли, что священники и ученые бессильны, – ответил голос. – Меня зовут Луис Ортис. Я здесь, чтобы выяснить, почему память мертвых отказывается оставаться в прошлом. И почему она истекает кровью. А теперь, сеньорита, пожалуйста, не двигайтесь. То, что происходит здесь, не просто чудо или проклятие. Это предупреждение. И, боюсь, оно адресовано лично вам.
В кромешной тьме его слова прозвучали как приговор.
Свет вернулся так же внезапно, как и пропал, заставив Алисию зажмуриться от резкой боли в глазах. Она все еще была прижата к холодной стене, сердце колотилось где-то в горле, готовое вырваться наружу. Воздух по-прежнему был густым и сладковатым от запаха крови и ладана.
Прямо перед ней, спиной к статуе, стоял человек. Он держал в руке небольшой, но мощный тактический фонарь, луч которого был теперь направлен в пол, мягко освещая пространство вокруг них. Это был тот самый голос из темноты. Луис Ортис.
Он оказался не таким, как она себе представляла, исходя из его леденящего спокойствия. Ему было на вид лет тридцать пять, не больше. Высокий, худощавый, в темных, дорогих, но слегка помятых шерстяных брюках и простой черной водолазке, на которую была наброшена легкая ветровка. Его лицо было резким, интеллигентным, с высокими скулами, прямым носом и насмешливо изогнутыми губами. Но главное – глаза. Темные, почти черные, невероятно живые и проницательные. В них светился острый, безжалостный интеллект и… усталость. Глубокая, застарелая усталость человека, который разочаровался абсолютно во всем, включая самого себя.