Мой Единственный Актив
Пролог
Город у её ног был похож на россыпь нейронных связей на чёрном бархате операционного стола. Он жил, дышал, пульсировал миллионами бессмысленных жизней, но отсюда, с высоты сто сорок восьмого этажа, он казался лишь покорённой, препарированной картой. Воздух в пентхаусе был настолько стерилен, что в нём, казалось, умирали даже звуки. Тишину не нарушал ни гул города за армированным стеклом, ни тиканье часов. Время здесь подчинялось только ей. Единственным условно живым объектом была белоснежная орхидея-фаленопсис, чьи восковые, идеальные лепестки выглядели так, словно их отлили из пластика в лаборатории. Она ненавидела живые цветы. Этот был подарком, который она оставила как напоминание о том, что даже жизнь можно заставить выглядеть как совершенный, неживой механизм.
Она стояла спиной к мёртвому цветку, лицом к покорённому городу. В тонких пальцах – ледяная гладь планшета. На экране – почти вертикальная зелёная линия, пронзившая потолок биржевых торгов. График её империи. Ниже, в новостной ленте, сухая строка: «Конгломерат «Феникс» инициировал процедуру банкротства после враждебного поглощения. Председатель совета директоров Константин Вольф госпитализирован с сердечным приступом».
Она пролистала новость, не читая. Она знала каждое слово, потому что сама написала этот сценарий. На её лице не отразилось ничего. Ни радости, ни триумфа. Лишь тень удовлетворения хирурга, успешно завершившего сложную ампутацию. Она закрыла окно торгов.
Её палец скользнул по экрану, открывая защищённую, многоуровнево зашифрованную папку. «Актив К-17». Внутри – анатомия уничтоженной души. Личная переписка Константина с его сыном-наркоманом. Аудиозаписи его панических разговоров с лечащим врачом его жены, умиравшей от рака поджелудочной. Финансовые отчёты, показывающие, сколько он тратил на её бесполезное лечение, выводя средства из компании. Она не взламывала его. Она просто слушала, когда он, её бывший учитель и любовник, плакал у неё на плече несколько месяцев назад, и запоминала каждое слово, каждую уязвимость. А потом методично, шаг за шагом, сливала эту информацию нужным людям, как вводила медленный, разъедающий яд в кровеносную систему его жизни. Она не просто забрала его бизнес. Она отняла у него достоинство, семью и, наконец, здоровье.
Она посмотрела на его фотографию в досье. Мужчина, который научил её всему, теперь выглядел развалиной. Она не почувствовала укола вины. Она почувствовала лишь подтверждение своего главного принципа: любая привязанность – это брешь в броне. Она занесла папку в архив и пометила её двумя словами: «Актив списан».
Она отложила планшет и налила в тонкий стакан ледяной воды из встроенного в стену диспенсера. Алкоголь был слабостью. Он затуманивал суждения. Она подошла к зеркальной стене, в которой отражалась она и огни ночного города за её спиной. Безупречный костюм. Идеально уложенные волосы. Лицо, над которым работали лучшие косметологи, но которое стало холодным и симметричным, как маска греческой богини мести. Она посмотрела в свои же глаза – глаза, в которых не было ничего, кроме отражения.
– Любовь – это уязвимость, – прошептал её голос, слишком тихий для этой мёртвой комнаты. – Семья – это обязательство.
Она замолчала. В глубине памяти, как короткое замыкание, вспыхнул образ. Белый потолок. Запах медикаментов. Холодный инструмент внутри её тела. Решение, принятое двадцать лет назад. Быстрое, чистое, деловое.
Дети, – закончила она мысль уже внутри себя, – нерентабельный проект.
И в этот самый миг оглушительной тишины зазвонил телефон. Не её рабочий смартфон, не защищённая линия. Старый, почти забытый номер, оставленный для экстренной связи с одним-единственным учреждением. Она замерла, и эта секундная неподвижность была единственной трещиной в её безупречном самообладании. Она взяла трубку.
– Слушаю.
Голос на том конце был усталым и бесцветным. Медсестра из элитной частной клиники «Элизиум».
– С вашей дочерью снова инцидент. Передозировка. Мы смогли её стабилизировать.
Она молчала, глядя на своё отражение. Её лицо не изменилось. Пальцы лишь чуть сильнее сжали холодный стакан.
– Она жива? – её тон был таким, словно она уточняла статус доставки груза.
– Да, но…
– Увеличьте дозу нейролептиков, – перебила она, её голос стал твёрдым, как сталь. – Полная изоляция в палате. Отключите ей доступ к любым средствам связи. Счета, как обычно, вышлите моему личному помощнику.
Она уже собиралась повесить трубку, но затем добавила, словно нанося последний, самый точный удар:
– И приложите к общему счёту отдельный – за этот звонок. Моё время стоит дорого.
Она оборвала вызов и положила телефон на мраморную столешницу. Тишина вернулась, ещё более густая и тяжёлая, чем прежде. Она снова повернулась к панорамному окну, к своей покорённой вселенной. Всё было под контролем. Всё было на своих местах.
Но когда она посмотрела на своё отражение в тёмном стекле, на фоне далёких городских огней, ей на долю секунды привиделось другое лицо, наложенное на её собственное. Искажённое гримасой чистой, незамутнённой ненависти. Лицо её дочери.
Морок исчез так же быстро, как и появился. Но холод, который она ощутила, был не от стакана с водой в её руке. Трещина пошла не по стеклу. Она прошла по самому основанию её мира.
***
Прошло три дня. Три цикла по двадцать четыре часа, в которых мир функционировал согласно её воле. Акции поглощённой компании обрушились в небытие. Константин Вольф лежал в коме, и врачи называли это милосердием. Из клиники «Элизиум» пришёл отчёт: «Пациентка поддаётся седации, состояние стабильное, агрессия купирована». Актив был локализован. Проблема – поставлена на паузу. Она сидела за своим столом из чёрного обсидиана, и единственным светом в кабинете был холодный прямоугольник монитора, на котором она выстраивала схему рейдерского захвата немецкого фармацевтического гиганта. Всё было как всегда. Расчётливо. Тихо. Мёртво.
Именно поэтому она почувствовала чужое присутствие раньше, чем услышала.
Это было нарушение порядка, микроскопическая аномалия в стерильной среде. Воздух едва заметно качнулся. Датчики движения молчали. Система безопасности, стоившая больше, чем годовой бюджет небольшой страны, не издала ни звука. Но она знала. Она медленно подняла голову от монитора, и её взгляд сфокусировался на тени у дальней стены, там, где свет не доставал до полированного мрамора.
Тень шагнула вперёд.
Это была её дочь. Анастасия.
Она не выглядела как жертва передозировки, вытащенная с того света. На ней был идеально скроенный брючный костюм того же угольно-серого цвета, что и у неё самой. Волосы, которые она помнила спутанными и сальными, были уложены в строгую причёску. Лицо было бледным, но не измождённым, а фарфоровым, и на нём застыло выражение холодной, отстранённой деловитости. Только глаза… В них горел лихорадочный, нездоровый блеск, и зрачки были расширены так, словно она смотрела не на неё, а сквозь неё, на чертежи и схемы мироздания, видя в них лишь изъяны, которые нужно исправить.
– Седативные препараты вызывают галлюцинации, – произнесла она, не повышая голоса. Её самообладание было абсолютным. – Ты не здесь. Ты в палате.
Дочь медленно улыбнулась, но улыбка не коснулась её безумных, расширенных глаз.
– Система безопасности «Аргос-7», – сказала Анастасия. Её голос был ровным и мелодичным, лишённым всяких эмоций, что делало его ещё более жутким. – Четыреста двенадцать биометрических сканеров, семьдесят два патрульных дрона с нелетальным вооружением, самообучающийся ИИ-анализатор «Цербер», отслеживающий аномалии в энергопотреблении. Впечатляюще.
Она сделала шаг, и звук её каблуков по мрамору был единственным звуком в огромном кабинете.
– У него есть слепая зона. Обновление системных протоколов происходит каждые семьдесят два часа. Синхронизация занимает ноль целых восемь десятых секунды. В этот момент «Цербер» уязвим для внедрения ложного кода «свой-чужой». Ты сама спроектировала эту лазейку. На случай, если совет директоров однажды решит запереть тебя в твоей же позолоченной клетке.
На этот раз в её идеальной броне появилась видимая трещина. Она не пошевелилась, но её пальцы, лежавшие на обсидиановой столешнице, замерли. Её личная, самая параноидальная страховка. Тайна, о которой не знала ни одна живая душа.
– Что тебе нужно? – вопрос прозвучал резко, как щелчок затвора. Отрицание сменилось оценкой угрозы.
Анастасия обошла стол, двигаясь с плавной грацией пантеры, осматривающей свою территорию. Она не смотрела на мать. Она смотрела на её кресло, на монитор, на идеальный порядок на столе.
– Я пришла провести аудит, – сказала она, останавливаясь за её спиной. – Я всю свою жизнь была твоим самым нерентабельным проектом. Убыточный актив, требующий постоянных вливаний и не приносящий никакой прибыли. Производственный брак. Я решила, что с этим пора что-то делать. Например, провести полную реструктуризацию долга.
Она положила на безупречную поверхность стола тонкий, как кредитная карта, кристаллический накопитель. Он казался инородным телом в этом царстве порядка.
– Здесь всё, – её голос стал тише, интимнее, словно она делилась секретом. – Твоя сделка с китайскими триадами по поставкам редкоземельных металлов в обход санкций. Офшорные счета на Каймановых островах, открытые на имя твоего водителя, который так удачно погиб в автокатастрофе шесть лет назад. Медицинские карты трёх абортов, проведённых под вымышленным именем в частной клинике в Цюрихе. Двадцать три года назад, двадцать, и девятнадцать. Ты была так занята строительством карьеры.
Каждое слово было гвоздём, вбиваемым в крышку её гроба. Она молчала, её спина была прямой, как стальной стержень.
– И моё любимое, – прошептала Анастасия ей на ухо, и от её дыхания по коже пробежал холод. – Полная, без купюр, аудиозапись твоего последнего разговора с Константином Вольфом. Та самая, где ты, плача, обещаешь ему помочь и клянёшься в вечной дружбе. За двенадцать часов до того, как его финансовые отчёты и история болезни его жены по «случайности» утекли в сеть.
Она выпрямилась и отошла к окну, встав там, где всего три дня назад стояла её мать, обозревая покорённый город.
– Это не шантаж, мама, – сказала она, глядя на огни мегаполиса. – Шантаж подразумевает сделку, переговоры, условия. А я не веду переговоров с неликвидными активами. Я их списываю.
Она повернула голову, и в её глазах, отражавших тысячи огней, плескалось чистое, дистиллированное безумие победителя.
– У тебя есть двадцать четыре часа, чтобы передать мне полный контроль над всеми твоими активами. Подписать всё. Безоговорочно. А потом ты исчезнешь. Уедешь в какую-нибудь тихую страну без права на возвращение. Иначе эта маленькая карточка, – она кивнула на стол, – отправится одновременно в совет директоров, прокуратуру и всем ведущим новостным агентствам мира. Твоя империя превратится в пыль за шесть часов. Я замеряла.
Анастасия снова улыбнулась своей страшной, пустой улыбкой.
– Добро пожаловать на собрание акционеров, мама. Похоже, у тебя больше нет контрольного пакета.
Она развернулась и так же беззвучно, как и появилась, растворилась в тенях коридора.
Она осталась одна. В полной, оглушительной тишине своего кабинета-мавзолея. Её взгляд был прикован к маленькому кристаллическому прямоугольнику на столе. К бомбе, лежащей в самом сердце её мира. Впервые за свою жизнь она не знала, какой сделать следующий ход. Её собственное оружие, её собственная философия, её собственная кровь только что объявили ей шах и мат.
Тишина, которую оставила после себя Анастасия, была не просто отсутствием звука. Это была вакуумная пустота, в которой умирали любые иллюзии контроля. Несколько долгих минут она сидела абсолютно неподвижно, глядя на кристаллический накопитель на столе. Он лежал там, маленький и безобидный, как осколок льда, но она видела в нём детонатор, подключённый к самому сердцу её жизни.
Затем она моргнула. Один раз. Медленно. Машина перезагрузилась. Эмоции, страх, шок – всё это было списано как системная ошибка. Включился протокол тотальной ликвидации угрозы.
Её пальцы без единого лишнего движения легли на сенсорную панель, встроенную в стол. Никаких звонков, никаких сообщений. Лишь одна зашифрованная команда, отправленная по квантовому каналу связи. Команда состояла из одного слова: «Очистка». И координат. Координат её собственного кабинета. Через тридцать секунд в её офис беззвучно вошли двое. Они не были похожи на охранников. В их облике не было ничего примечательного, они были людьми, которых вы не заметите в толпе и забудете через секунду. Это были её «санитары». Люди, решавшие проблемы, которые нельзя было решить деньгами.
– Объект «Наследница», – её голос был ровным, безэмоциональным, словно она диктовала биржевую сводку. – Активна. Находится в городе. Найти. Изолировать. Доставить ко мне. Протокол «Тишина». Выполнять.
«Протокол «Тишина» означал одно: никаких свидетелей, никаких следов, никаких цифровых отпечатков. Полное исчезновение цели из реальности до момента её доставки. Санитары молча кивнули и так же бесшумно растворились в тенях.
Следующим шагом была технологическая война. Она открыла на мониторе интерфейс «Цербера». Она сама спроектировала эту лазейку. Но она также спроектировала и сотню ловушек для любого, кто попытается ею воспользоваться. Она начала отслеживать аномальный код, который впустил Анастасию. Но кода не было. Журналы были девственно чисты. Словно её дочь была не человеком, а призраком, прошедшим сквозь стены. Она запустила поиск по всем городским камерам, используя алгоритмы распознавания походки и силуэта. Час поиска не дал ничего. Анастасия не села в машину, не спустилась в метро, не попала ни в один объектив. Она вошла в здание и просто исчезла из цифрового мира.
Прошло восемь часов. Город за окном начал бледнеть, готовясь к рассвету. Её санитары не выходили на связь, что означало лишь одно: они не нашли цель. Она сидела в своём кресле, не сомкнув глаз, и впервые за десятилетие почувствовала, как что-то внутри неё начинает крошиться. Её власть, её всемогущество, её способность дёргать за ниточки мира – всё это оказалось бесполезным. Она пыталась выследить собственную тень, и тень смеялась над ней.
Она открыла личное досье Анастасии. Психиатры. Лекарства. Немногочисленные контакты в клинике. Она начала искать рычаги давления. Друзья? У неё не было друзей. Привязанности? Она сама научила её, что привязанность – это слабость. Она пробивала по своим каналам каждого врача, каждого охранника, каждую медсестру из «Элизиума». Она искала того, кого можно было купить или сломать. И снова – стена. Все счета были чисты, все биографии – безупречны.
Оставалось двенадцать часов до истечения ультиматума.
Телефон на её столе, настроенный на приём только одного входящего номера, беззвучно загорелся. Это был старший санитар.
– Говори, – бросила она в трубку.
– Мы не можем её найти, – голос на том конце был спокоен, но в нём слышалось профессиональное недоумение. – Все следы обрываются у входа в ваш кабинет. Она – цифровой призрак. Но… мы нашли того, кто ей помог.
Она напряглась.
– Кто?
– Старший смены охраны в «Элизиуме». Марк Слоун. Бывший военный. Безупречный послужной список. Никаких финансовых проблем, верная жена, двое детей. Его невозможно было подкупить.
– Тогда как? – прошипела она.
На том конце провода повисла пауза.
– Она не покупала его, – наконец сказал санитар. – Утром, перед её побегом, он получил на свой телефон сообщение. Фотографию. Его дочь выходит из школы. И геотег. Парк в двух кварталах отсюда. Никаких угроз. Никаких требований. Просто фотография и местоположение. Он всё понял. Он отключил нужный сектор на ноль целых восемь десятых секунды и стёр журналы.
Она молча слушала, и мир вокруг неё сужался до одной точки. До осознания.
Её дочь не просто скопировала её методы. Она их усовершенствовала. Она нашла единственную уязвимость, которую невозможно было закрыть деньгами или технологиями – человеческую любовь. Ту самую переменную, которую она сама всегда считала погрешностью и презирала. Она использовала её как идеальное оружие.
– Спасибо, – сказала она и оборвала связь.
Она медленно поднялась и подошла к бару, встроенному в стену. Она не прикасалась к нему годами. Её рука, слегка дрогнув, взяла тяжёлую хрустальную бутылку с коньяком тридцатилетней выдержки и налила янтарную жидкость в бокал.
Она проиграла. Не потому, что её перехитрили. А потому, что в этом идеальном, жестоком плане она узнала свой собственный почерк, доведённый до абсолютного, чудовищного совершенства. Её творение обернулось против неё, и оно было безупречно. Она стояла у окна, глядя на просыпающийся город, и впервые в жизни не видела перед собой покорённую карту. Она видела кладбище. Своё собственное. И до официальных похорон оставалось меньше половины суток.
***
Двадцать четыре часа тянулись, как вечность, и пролетели, как мгновение. Она не спала. Она сидела в своём кабинете, похожем на склеп, и впервые в жизни не строила планов. Коньяк в бокале остался нетронутым – даже сейчас она не позволила себе этой слабости. Она просто смотрела, как цифры на часах безжалостно пожирают её империю, её жизнь, её мир. Она прокручивала в голове сотни вариантов, тысячи комбинаций. Бежать? Анастасия найдёт её в любой точке мира. Убить её? Её санитары уже доказали свою беспомощность, а любая другая попытка лишь активирует «бомбу» на том кристаллическом носителе, который, как она была уверена, уже размножен и спрятан в десятках мест. Воевать? Она уже проиграла войну.
Её дочь переиграла её не тактически, а философски. Она нанесла удар не по её активам, а по самой её сути, доказав, что мир не подчиняется исключительно законам холодной логики. В нём есть место иррациональному, тому, что она всегда презирала. И это иррациональное оказалось сильнее.
Ровно в назначенное время Анастасия вошла в кабинет. Так же тихо, так же безупречно. В её руках была тонкая папка из чёрной кожи. Она положила её на стол перед матерью.
– Время вышло, – сказала она. Её голос был таким же ровным и безжизненным.
Она молча открыла папку. Внутри лежали документы. Десятки страниц убористого текста, передающие полный и безоговорочный контроль над каждым её активом, каждой компанией, каждым счётом – Анастасии. Её юристы составляли этот договор вечности. Он был идеален. Без лазеек. Без единого шанса на оспаривание. На последней странице было место для её подписи. Рядом лежала перьевая ручка с золотым пером – та самая, которой она подписывала сделку по поглощению компании Константина Вольфа. Ирония Анастасии была такой же острой и холодной, как скальпель.
Она подняла глаза на дочь. В её взгляде не было ненависти. Не было страха. Лишь пустое, выжженное любопытство исследователя, изучающего неведомый феномен.
– Зачем? – спросила она. Это был не вопрос о мотивах. Это был вопрос о конечной цели. – Ты могла просто уничтожить меня. Слить компромат. Это было бы проще.
Анастасия обошла стол и встала у окна, спиной к ней.
– Уничтожение – это слишком просто. Это конец. А я не хочу, чтобы всё закончилось. Я хочу, чтобы ты жила, – сказала она, глядя на город. – Я хочу, чтобы ты просыпалась каждое утро в маленьком доме где-нибудь в глуши. Без власти. Без денег. Без имени. Чтобы ты смотрела в зеркало и видела не королеву, а просто женщину. Ничтожество. Я хочу, чтобы ты до конца своих дней знала, что всё, что ты построила, всё, чему ты посвятила свою жизнь, теперь принадлежит мне. И я буду управлять этим лучше, чем ты. Безжалостнее. Эффективнее. Я стану тем идеалом, которым ты всегда хотела быть, но не смогла. Твоя жизнь не закончится. Она просто станет моей.
Это было страшнее любой смерти. Это было вечное забвение при жизни. Приговор к наблюдению за тем, как твоё наследие процветает в руках твоего палача.
Она медленно взяла ручку. Золото показалось ей ледяным. Она посмотрела на дочь, на её идеальный силуэт на фоне её мира. Она увидела не своего ребёнка. Она увидела своё идеальное, безупречное творение. Идеальное чудовище.
И она подписала. Росчерк был твёрдым и чётким. Она передала папку дочери. Анастасия даже не проверила подпись. Она знала, что всё будет исполнено безукоризненно.
– Самолёт в Цюрих через три часа, – сказала Анастасия, кладя папку в портфель. – Оттуда тебя доставят в шале в Альпах. На твоём счету будет достаточно средств для скромной, тихой жизни. Попытаешься что-то предпринять – и этих средств не станет. Прощай, мама.
Она повернулась, чтобы уйти.
– Анастасия, – позвала она. Её голос был тихим, но заставил дочь остановиться у двери.
– Одну вещь я так и не поняла, – сказала она, глядя на нетронутый бокал с коньяком. – Как ты меня отравила?
Анастасия замерла на пороге. Она медленно повернула голову, и в полумраке кабинета её улыбка показалась оскалом.
– Кто сказал, что я тебя отравила?
И она ушла. Дверь за ней бесшумно закрылась.
Она осталась одна. И в этой тишине её слова эхом отдавались в сознании. Кто сказал, что я тебя отравила? Она посмотрела на бокал с коньяком. Она к нему не притрагивалась. На диспенсер с водой. Он был защищён десятком фильтров. На систему вентиляции…
И тут она поняла.
Она бросилась к своему компьютеру. Её пальцы летали над клавиатурой. Она вскрыла логи системы жизнеобеспечения. И нашла. Микроскопическое изменение в составе воздуха. Всего на несколько часов, три дня назад. Бесцветный, не имеющий запаха нейротоксин медленного действия. Не смертельный. Но вызывающий постепенный отказ центральной нервной системы. Его невозможно было обнаружить стандартными тестами. Он имитировал симптомы редкого, скоротечного неврологического заболевания.
Она открыла медицинскую энциклопедию. Симптомы. Прогноз. Лечения не существует. Через двенадцать часов – паралич дыхательных путей. Смерть.
Анастасия не просто забрала её империю. Она с самого начала выписала ей смертный приговор. Ультиматум, подписание документов – всё это было лишь частью чудовищного спектакля. Последнее унижение. Заставить её собственноручно передать всё, а потом умереть, зная, что она не просто побеждена, а стёрта.
Она откинулась в кресле. Её тело начало холодеть. Пальцы, что когда-то двигали миллиардами, едва слушались. Она посмотрела на город за окном. Он больше не был её картой, её доской для игры. Он стал просто огнями, далёкими и безразличными, как умирающие звёзды. Она была просто женщиной, которая умирает. Одна. В мавзолее, который сама себе построила.
Токсин работал не как яд, а как безжалостный аудитор, последовательно отключающий системы её тела. Сначала ушла тонкая моторика. Затем – ощущение температуры. Воздух в лёгких стал казаться густым и вязким, каждый вдох требовал осознанного усилия. Но самое страшное происходило с её разумом. Крепость её интеллекта, её идеально отлаженный аналитический аппарат, давал сбои. Сквозь трещины в логике, как грунтовые воды, начали просачиваться тени, которые она десятилетиями держала в заточении.
Первым пришёл Константин. Не его образ, а ощущение его разочарования, тяжёлое и липкое, как кровь. Затем – призраки тех, кого не было. Три тени, три нерождённых ребёнка, которых она списала как нерентабельные проекты. Она не видела их лиц. Она чувствовала их как три чёрных дыры в своей душе, три вакуумные пустоты там, где могла бы быть жизнь. И, наконец, перед её мысленным взором встала Анастасия. Она видела её не в кабинете, а маленькой девочкой, которая тянула к ней руки, а в ответ получала лишь чек или новую игрушку. Она видела, как свет в глазах ребёнка постепенно угасал, год за годом, пока не превратился в чёрное, зеркальное стекло, отражающее лишь её собственный холод. Она поняла, что Анастасия – её самое страшное преступление. Она не просто убила в ней дочь. Она сотворила из неё идеальное орудие самоубийства. Она проиграла не дочери. Она проиграла себе, захлебнувшись в совершенстве собственной жестокости.
Вся её жизнь. Вся её борьба. Вся её империя. Всё оказалось лишь сложным, многоуровневым способом выстроить вокруг себя идеальную, герметичную гробницу.
И в этот момент, когда маска королевы окончательно рассыпалась, обнажая голую, умирающую душу, она взвыла. Беззвучно. Внутри своей черепной коробки. Это был вопль абсолютного, космического одиночества.
Тогда, в последнюю минуту, когда мир схлопнулся до гаснущей точки света, она заключила сделку. Не с Богом – она была слишком горда, чтобы молить о прощении. Не с Дьяволом – она сама была для него достойным конкурентом. Она обратилась к самой Пустоте, к безликому закону равновесия, к вселенскому Аудитору, который, возможно, подбивал где-то свой финальный баланс.
Это не была молитва. Это был последний, самый отчаянный бизнес-проект в её жизни.
«Кто бы ты ни был. Что бы ты ни было. Слушай. Моя жизнь – провал. Моя душа – токсичный актив, подлежащий списанию. Я не прошу за себя. За меня просить поздно и бессмысленно. Но в каждом уравнении есть переменные. Я предлагаю сделку. Возьми всё, что я есть. Не мою империю – она уже прах. Возьми мою суть. Мой ум, отточенный как бритва. Мою жестокость, холодную, как сердце звезды. Мою способность планировать, мою ненависть к слабости, всю мою отравленную, чудовищную волю. Забери всё это. И используй».
Её дыхание прервалось. Лёгкие замерли.
«Я не прошу рая. Я прошу о бремени. Дай мне шанс. Не исправить. Не переписать. Позволь мне стать щитом. Для одного-единственного ребёнка. Любого. Не для любви – я не знаю, что это. Не для воспитания – я доказала свою некомпетентность. А для защиты. Позвольте моей грешной, хищной сути стать для кого-то непробиваемой бронёй. Позвольте мне встать между одним невинным существом и жерновами судьбы. Это будет моё искупление. И моё вечное проклятие. Это справедливая цена. Прими её».
И вселенная приняла.
Не было ни света, ни ангельских хоров. Была лишь разрывающая, невыносимая боль, словно её душу протащили сквозь изнанку мироздания. Запах антисептиков смешался с густым ароматом торфа, крови и озона перед грозой. Писк остановившегося кардиомонитора, который существовал лишь в её угасающем сознании, слился с воем ветра в каменных бойницах. Воспоминания о небоскрёбах, пронзающих облака, столкнулись с видениями замшелых башен, утопающих в тумане.
Она падала в чужую жизнь, в чужое тело, в чужую ненависть. Она чувствовала ярость ведьмы, преданной сестрой-королём. Она ощущала вкус ритуала, горький, как желчь, проведённого из мести. Два сознания, две бездны боли – одна из мира стекла и стали, другая из мира мифов и магии – скручивались в один огненный канат.
А потом, в самом центре этого урагана бытия, она почувствовала его. Тихое, едва заметное биение второй жизни. Жизни внутри неё.
Не проклятие. Не орудие мести. Ребёнок. Беззащитный.
В этот миг хаос обрёл центр. Две души, два мира, две ненависти замолчали, поглощённые одним-единственным, всепоглощающим чувством, которое она отвергала всю свою первую жизнь. Инстинктом. Абсолютным. Чудовищным. Безусловным.
Моргана открыла глаза. Снег за окном был девственно-бел. В камине умирали угли. А в её чреве зародилась новая жизнь. И новая, страшная цель.
Моё дитя. Мой актив. Моё искупление.
Глава 1. Новая Жизнь Королевы
Пробуждение было процессом медленного, мучительного всплытия из бездны. Первым вернулось осязание.
Прохлада шёлка под обнажённой кожей и тяжесть мехового покрывала. Воздух был чистым, прохладным, пахнущим озоном после грозы, увядающими цветами и тонким, едва уловимым ароматом крови. Она лежала не на камнях, а в огромной кровати с балдахином, в покоях, достойных королевы. Но это ощущение комфорта лишь усиливало ментальный диссонанс.
Она с усилием открыла глаза.
Резной потолок терялся в полумраке. Единственным источником света были не угли в камине, а странные, парящие в воздухе магические огоньки, отбрасывающие на стены из тёмного дерева мягкий, голубоватый свет. Она подняла руку. Пальцы были тонкими, аристократическими, с идеальным маникюром. Кожа – молочно-белой. Но это была не её рука.
Паника, острая и холодная, пронзила её. Она рывком села на кровати, сбрасывая меха. Тело было чужим. Слабым после какого-то ритуала, но одновременно переполненным гудящей, незнакомой энергией. И эта странная, распирающая тяжесть в животе…
Её взгляд упал на огромное, вделанное в стену зеркало из полированного серебра. Шатаясь, она подошла к нему.
Из зеркала на неё смотрела богиня. Или демон.
Женщина невероятной, потусторонней красоты. Каскад длинных, платиновых, почти белых волос обрамлял лицо с тонкими, аристократическими чертами. Кожа светилась в магическом свете. Но глаза… глаза цвета аметиста горели холодным, яростным огнём. В них была вековая боль королевы-изгнанницы, яд преданной сестры и безжалостность могущественной ведьмы.
И в этот миг её ударило. Ненависть. Чистая, незамутнённая, направленная на образ девушки с золотыми волосами и зелёными глазами, в сияющих доспехах. Артурия. Имя взорвалось в голове, неся с собой горечь, зависть и извращённую, почти отчаянную сестринскую любовь.
Слияние началось.
Её воспоминания – залы заседаний, графики акций, холодные пентхаусы – начали трескаться и осыпаться под напором чужой памяти. Она видела свой тронный зал в мрачном замке, окружённом туманами. Она видела ритуал, проведённый ею самой: сложная алхимическая процедура, где она, используя собственную магию как инкубатор, оплодотворила свою же матку эссенцией, созданной из украденной капли крови Артурии. Она хотела создать не просто наследника. Она хотела создать идеальную копию своей сестры, которую можно будет контролировать. Создать идеального короля-марионетку, который вернёт ей то, что она считала своим по праву.
Она закричала, схватившись за голову. Кто она? Расчётливая хищница из мира бетона или свергнутая королева из мира мифов? Её разум превращался в поле боя. Холодное омерзение СЕО от неэффективности и эмоциональной подоплёки ритуала смешивалось со злорадным триумфом ведьмы.
И в самом центре этого урагана он толкнулся.
Ребёнок. Созданный. Сконструированный. Но живой.
Этот толчок стал якорем. Её последняя сделка. Её проклятие и её искупление. Всё сошлось в этой одной точке.
Хаос был укрощён. Холодный, аналитический ум принял новые данные.
Ненависть к Артурии? Оценка основной угрозы и, одновременно, источник биологического материала для актива.
Статус королевы? Наличие собственной базы и ресурсов. Требуется инвентаризация.
Магия? Мощный, но нестабильный ресурс. Требуется систематизация и изучение.
Она перестала быть той женщиной из будущего. Она перестала быть Морганой ле Фэй. Она стала химерой. Она снова посмотрела на своё отражение. Ненависть в аметистовых глазах никуда не делась. Но теперь под ней проступил лёд безграничного расчёта.
Она опустила руку на свой живот.
Актив: ребёнок, кодовое имя «Мордред».
Задача: обеспечить стопроцентную выживаемость и независимость актива. Переоценить изначальную цель проекта «Мордред» с «инструмент мести» на «основной актив».
Среда: враждебная (Камелот), условно-дружественная (собственные земли).
Угрозы: Артурия Пендрагон (источник, потенциальный ликвидатор), Мерлин (непрогнозируемый фактор), пророчества (враждебный бизнес-прогноз).
Она стояла перед зеркалом, в одной ночной рубашке, с разметавшимися платиновыми волосами, положив руку на живот, где росло дитя её сестры и её магии. Настоящая королева, обозревающая своё единственное, но самое ценное владение.
– Первоначальный план проекта отменяется, – прошептала она в оглушительной тишине своих покоев. – У тебя будет новая цель.
Она ещё не успела одеться, лишь накинула на плечи тяжёлую шёлковую мантию, когда воздух в комнате замер. Магические огоньки затрепетали, и в центре комнаты, соткавшись из лепестков белых цветов и лунного света, материализовалась фигура.
Это был не старик с бородой. Перед ней стоял юноша неземной красоты. Белые, как снег, волосы, одет в богато украшенные, но практичные одежды мага. В его глазах, казалось, отражались звёзды, а на губах играла лёгкая, всезнающая и оттого невыносимо раздражающая улыбка. Мерлин. Великий Маг, Придворный Шут, получеловек-полуинкуб. Главный консультант её сестры и её личный надзиратель.
– Доброе утро, моя королева, – его голос был мелодичным, как звон колокольчиков, но она, с её опытом переговоров, слышала в нём сталь. – Вижу, твой великий эксперимент увенчался успехом. Я чувствую биение новой жизни. Маленькой, но такой… громкой. Почти такой же громкой, как твои амбиции.
Она медленно повернулась к нему. Маска древней Морганы – смесь презрения и ярости – была на её лице, но мысли работали с холодной скоростью суперкомпьютера. Он знает. Он видит не только факт беременности, он видит её природу. Прямая конфронтация – проигрыш. Нужен другой подход.
– Неужели Великий Мерлин пришёл лишь для того, чтобы констатировать очевидное? – ответила она, её голос был прохладным и насмешливым. Она подошла к столу, на котором стоял кубок с вином, и сделала вид, что собирается отпить, но лишь коснулась губами холодного серебра. Демонстрация. Показать, что меня не волнует беременность так, как волновала бы обычную женщину. Сохранять образ безжалостной ведьмы, чтобы скрыть появление новой, единственной уязвимости.
Мерлин склонил голову набок, его улыбка стала шире. Он сделал несколько шагов по комнате, его движения были плавными, почти танцующими. Он коснулся лепестка цветка в вазе, и тот на мгновение вспыхнул магическим светом.
– О, нет, конечно, нет. Констатация – это скучно. Я пришёл насладиться драмой! – он театрально взмахнул рукой. – Представь себе: Королева-Ведьма, отвергнутая своим родом, создаёт дитя из крови своей праведной сестры! Дитя, которому предначертано… – он сделал паузу, его глаза сверкнули, – …стать чем-то совершенно особенным. Разрушителем? Спасителем? А может, просто поводом для хорошей, кровавой
трагедии, которую будут рассказывать веками? Я ещё не решил, какая версия мне нравится больше.
Его легкомыслие было маской, такой же, как и её ярость. Он прощупывал её. Искал трещины. Ждал реакции.
Она поставила кубок. Резко. Звук удара металла о дерево был единственным резким звуком в их плавном обмене ударами.
– Твои сказки меня утомляют, полукровка, – её голос стал ледяным. В нём зазвучали нотки не только ведьмы, но и СЕО, говорящего с некомпетентным подчинённым. – У пророчеств есть один существенный недостаток. Они работают только с теми, кто в них верит. А я верю лишь в то, что могу просчитать и проконтролировать.
Мерлин рассмеялся. Искренне, звонко.
– Вот оно! Вот то, о чём я говорю! – он восторженно хлопнул в ладоши. – Ты изменилась, Моргана. Раньше в твоих глазах горела лишь ненависть. Это было так… предсказуемо. А сейчас там холод. Словно ты смотришь на мир через кристалл, видя не людей и судьбы, а лишь фигуры на доске. Это новое. Это гораздо интереснее!
Он внезапно перестал улыбаться. Его взгляд стал острым, пронзающим, и на мгновение она почувствовала себя так, словно её душу положили под микроскоп.
– Но позволь мне, как твоему старому другу и консультанту, дать один совет, – сказал он тихо, почти шёпотом. – Некоторые фигуры на этой доске живые. Они дышат. Они любят. Они умирают. И иногда, когда ты просчитываешь всё на десять ходов вперёд, одна-единственная слеза, пролитая пешкой, может смыть с доски все твои гениальные комбинации.
Он смотрел не на неё. Его взгляд был направлен на её живот.
В этот момент она поняла две вещи.
Первое: Мерлин видел не только её расчёт. Он видел и причину этого расчёта – её отчаянную, хищную решимость защитить ребёнка. Он видел её единственную уязвимость.
Второе: он не собирался мешать. Не сейчас. Для него это было лишь началом увлекательного спектакля. Он был не игроком на стороне её врагов. Он был зрителем, который подбрасывает на сцену оружие обеим сторонам, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.
Эта мысль принесла ей не облегчение, а холодный ужас. В её старом мире враги были предсказуемы. Их можно было просчитать, купить, уничтожить. А этот… этот был непрогнозируемым хаосом в облике прекрасного юноши.
– Спасибо за совет, Мерлин, – сказала она, возвращая себе полное самообладание. Она подошла к окну, глядя на свои туманные, унылые земли. – Можешь передать моей дорогой сестре, что я прекрасно себя чувствую. И готовлю для неё… сюрприз.
Мерлин снова улыбнулся своей раздражающей, всезнающей улыбкой.
– О, непременно передам. И даже помогу тебе с подготовкой. Скука – мой главный враг, а ты, моя дорогая Моргана, обещаешь стать лучшим лекарством от неё за последнее столетие.
Он поклонился, и его фигура начала рассыпаться на мириады светящихся лепестков, которые закружились в воздухе и исчезли, оставив после себя лишь слабый запах цветов и озона.
Она осталась одна. В тишине. Разговор оставил после себя горький привкус. Она выиграла эту словесную дуэль, сохранив лицо и не выдав своих истинных планов. Но она поняла, что её бизнес-план по эвакуации актива только что усложнился на порядок. Она играла не просто против короля и рыцарей. Она играла против режиссёра этого кровавого театра. И ей нужно было действовать быстро. Пока её «интересность» не превратилась в угрозу для его сценария.
Первым пунктом в её новом плане стал полный аудит собственных ресурсов. И поиск того, что поможет ей и её дочери исчезнуть. Не из Британии. А с самой шахматной доски Мерлина.
***
Как только запах озона и белых цветов окончательно развеялся, она начала действовать. Эмоции – страх, гнев, унижение от визита Мерлина – были немедленно классифицированы как непродуктивные и заархивированы в дальнем уголке сознания. Настало время для того, что она умела лучше всего: холодного, безжалостного аудита.
Её замок был не чета сияющему Камелоту. Это была крепость из чёрного камня, вросшая в скалу на берегу моря, вечно окутанная туманами. Место силы. Эффективное, мрачное и лишённое всякого уюта. Гобелены на стенах изображали не благородных рыцарей, спасающих дев, а сцены триумфа её предков-фей над людьми и чудовищами. Каждый коридор был продуман с точки зрения обороны, каждая комната – с точки зрения магической функциональности. Это был не дом. Это был офис и, как она теперь понимала, тюрьма.
Она дёрнула за шнур сонетки – невидимая магическая нить, а не верёвка, – и через мгновение в покои без стука вошёл пожилой мужчина в тёмном дублете без гербов. Сэр Каэлан, её сенешаль. Лицо в шрамах, глаза умные и преданные, как у старого волкодава. Он был предан не ей лично, а её крови, её роду, древней магии, которую она олицетворяла.
– Моя королева, – он склонил голову. Он не задавал вопросов о визите Мерлина, хотя, несомненно, чувствовал его магический след.
– Каэлан, – она не села, продолжая стоять, чтобы сохранить доминирующую позицию. – Мне нужен полный отчёт. Немедленно. Активы и пассивы. Состояние казны в золоте, а не в обещаниях вассалов. Запасы зерна, количество боеспособных рыцарей и их уровень лояльности по трёхбалльной шкале. Состояние магических барьеров по периметру и прогнозируемые утечки маны из узла силы под цитаделью. Жду цифры через час.
Каэлан на мгновение замер. Его королева всегда была требовательной, но никогда – такой. Её слова звучали не как приказ феодала, а как распоряжение купца из далёких земель, оперирующего понятиями эффективности и прогнозов. Но он был хорошим солдатом. Он лишь кивнул.
– Будет исполнено, моя королева.
Через час он вернулся с тремя тяжёлыми свитками. Она не стала их читать.
– Вслух. Только итоговые цифры.
Каэлан, слегка опешив от такого подхода, начал доклад. Цифры были впечатляющими. Золота хватило бы на содержание небольшой армии в течение пяти лет. Рыцари были верны. Магические запасы – огромны. Её клетка была великолепно обставлена. Она могла бы вести войну с Артурией годами. Но война её не интересовала. Война – это игра на доске Мерлина. Ей нужно было не выиграть. Ей нужно было сбросить фигуры со стола.
– Достаточно, – прервала она его. – Ресурсов для обороны и нападения более чем хватает. Но их недостаточно для исчезновения.
Она направилась к тяжёлой дубовой двери в дальнем конце покоев. Каэлан поспешил вперёд, чтобы открыть её. За дверью была её библиотека. И это было не хранилище знаний, а арсенал.
Воздух здесь был холодным и пах пылью, пергаментом и запечатанной силой. Вдоль стен стояли стеллажи не со свитками, а с запертыми на магические замки ларцами. В некоторых хранились гримуары, чтение которых сводило с ума. В других – заточённые духи и элементали. Старая Моргана была коллекционером власти. Новая Моргана искала в этом арсенале не оружие, а ключ.
Она проходила мимо полок, её пальцы скользили по ларцам. «Кельтская геомантия». «Драконья речь». «Руны Старшего Футарка». Всё это было бесполезно. Всё это – часть местной системы. Часть мира, который видел и понимал Мерлин. Её ум, ум стратега из другого мира, искал нечто иное. Аутсайдерскую информацию. Технологию, неизвестную основному игроку.
Её взгляд зацепился за нижнюю полку, где хранился всякий хлам: трофеи, подарки от вассалов, странные находки. И она увидела его. Не большой фолиант в драгоценном окладе, а неприметный базальтовый осколок размером с ладонь, испещрённый клинописью. Подарок от финикийского торговца, который выменял его на оберег от штормов. Старая Моргана сочла его забавной безделушкой.
Она взяла его в руки. Камень был холодным, но в его глубине она почувствовала странную, неживую вибрацию. Магия в её крови, магия фей, не понимала эту силу. Это было что-то чуждое. Древнее. Язык был ей незнаком, но отдельные символы эхом отдавались в глубинах её новой памяти, в знаниях ведьмы.
«…пути, что лежат под волнами…»
«…врата, что открывает не ключ, а кровь…»
«…когда звёзды верны, соль укажет дорогу…»
Это была не карта. И не заклинание. Это был фрагмент навигационной инструкции. Инструкции для тех, кто плавал не по морям, а по трещинам в реальности. Путями, которых не было на картах Мерлина.
Она сжала осколок в руке. План начал обретать форму. Жестокий. Опасный. Но единственно верный. Чтобы уйти со сцены, недостаточно просто сбежать за кулисы. Нужно поджечь сам театр.
Она обернулась к Каэлану, который ждал у входа с каменным лицом.
– Каэлан, найди мне самого лучшего и самого беспринципного корабела на всём побережье. Мне не нужен тот, кто строит корабли для штормов. Мне нужен тот, кто строит корабли для кошмаров. И подготовь мои финансы. Мы начинаем инвестировать в новый проект. В логистику.
Она посмотрела на базальтовый осколок в своей руке. Мерлин и Артурия ждали, что она нанесёт удар по Камелоту. Они смотрели на центр доски. Они не понимали, что она больше не играет в их игру.
Британия – это не тюрьма. Это – стартовая площадка. И весь остальной, умирающий мир станет её маршрутом к спасению.
Каэлан, при всей своей вышколенности, не смог скрыть удивления. Его королева, веками плетущая интриги против Камелота, вдруг заинтересовалась кораблестроением. Но он был солдатом, а не советником. Через три дня он доложил:
– Есть такой человек, моя королева. Фоморец. Один из Древних. Зовут его Лир, хотя это, скорее, титул, чем имя. Он не строит корабли. Он их… выращивает. Из кости и пропитанного солью дерева утопленников. Его верфи скрыты в туманных фьордах на севере, в землях, которые не отмечает на картах даже Камелот. Говорят, его корабли могут плыть под водой и скользить по туману, как по волнам. Но он никому не служит. И цена его работы – не золото.
– Я знаю, какова его цена, – тихо ответила она. Древняя память Морганы-феи подсказывала ей. Фоморцы, древняя раса гигантов и магов, ценили две вещи: древние артефакты и жизненную силу.
Она отправилась на север одна, под покровом ночи, на вороном коне, который был не просто животным, а сгустком живой тени. Без свиты. Без охраны. Лишь она и её цель.
Верфь Лира была кошмаром, ставшим реальностью. Из-под свинцовой воды и густого, как молоко, тумана торчали остовы кораблей, похожие на скелеты гигантских морских чудовищ. Воздух пах солью, гнилью и магией такой древней и чуждой, что магия фей в её крови съёжилась.
На берегу, у кромки воды, стоял он. Лир. Существо трёхметрового роста, с кожей бледной и бугристой, как коралл. На его лице не было носа, лишь два отверстия, а глаза светились тусклым фосфорическим светом. Он не был человеком. Он был порождением бездны.
– Дочь фей пришла в мои владения, – его голос был не звуком, а вибрацией, идущей, казалось, от самой земли. – Редкая гостья. Твоя сестра-король брезгует такими, как я.
– Моя сестра – дура, – отрезала она, спешиваясь. Она смотрела на него снизу вверх, но в её аметистовых глазах не было страха. Лишь деловая оценка. – Она цепляется за свой сияющий остров, не понимая, что мир тонет. А я собираюсь построить ковчег.
Лир медленно рассмеялся – звук был похож на скрежет камней на дне океана.
– Ковчег? Твои предки строили корабли, что плавали между звёздами. А ты хочешь всего лишь ковчег? Мельчаете вы, фейри.
– Я хочу корабль, который не увидит Мерлин. Который сможет идти путями, которых нет на картах. У меня есть навигационный камень, – она показала ему базальтовый осколок. – Мне нужно судно, которое поймёт его язык.
Глаза Лира на мгновение вспыхнули ярче. Он узнал клинопись.
– Древняя работа. Пути Предтеч… Опасно. Но интересно. Я построю тебе такой корабль. Он будет быстрым, как тень, и невидимым для глаз магов и богов. Но ты знаешь мою цену.
– Знаю, – кивнула она. – Артефакт или жизнь.
Она вынула из-за пазухи небольшой, туго свёрнутый свёрток.
– Это – фрагмент Савана Плачущей Богини. Артефакт твоего народа, утерянный пять веков назад. Я предлагаю его в качестве аванса.
Лир протянул свою огромную, перепончатую руку и взял свёрток. Он развернул его, и даже в тусклом свете севера ткань, сотканная из застывших слёз, переливалась лунным светом. Он кивнул.
– Хороший аванс. Но этого хватит только на киль. За остальное придётся заплатить вторую цену. Мне нужна жизненная сила. Чистая, сильная. Не крестьян. Не воинов. Их энергия грязна от страха и ярости. Мне нужна кровь благородных. Тех, кто не ждёт удара.
Она смотрела ему в глаза без всякого выражения.
– Сколько?
– Десяток. Десять благородных жизней, отданных морю добровольно и с улыбкой на устах. Их последняя эмоция – восторг или удивление – напитает древесину. Корабль будет живым.
«Добровольно и с улыбкой на устах». Это означало – яд. Яд, который убивает быстро, безболезненно и вызывает эйфорию. В её старой жизни такие вещества стоили целое состояние на чёрном рынке. Здесь, в мире, где все травят друг друга мышьяком и белладонной, это было почти искусством. Искусством, которым она владела в совершенстве.
– Корабль должен быть готов к весеннему равноденствию, – сказала она. – Оплата будет внесена в полном объёме.
Она вернулась в свой замок и начала подготовку. Она не стала выбирать жертв случайным образом. Каждая смерть должна была служить двойной цели: оплатить корабль и устранить потенциальную угрозу или помеху для её будущего побега.
Первым стал лорд Агравейн, её племянник, рыцарь из ближайшего окружения Артурии. Он был амбициозен, умён и единственный, кто открыто подозревал её в тёмных замыслах после визита Мерлина. Он шпионил за ней для Камелота. Идеальный кандидат.
Она устроила в своём замке небольшой пир под предлогом празднования своего «чудесного исцеления от долгой хвори». Пригласила нескольких лояльных лордов и, конечно, Агравейна. Она была само очарование. Шутила, смеялась, играла роль легкомысленной красавицы, уставшей от политики.
Яд она приготовила сама. Смесь экстракта редкого цветка «лунная слеза», вызывающего паралич дыхательных путей и чувство эйфории, и толчёного опала, который служил катализатором. Без запаха, без вкуса. Она не подлила его в бокал Агравейна. Это было бы слишком грубо. Она пропитала им фитиль в одной из свечей на столе, той, что стояла ближе всего к нему. Пока воск таял, яд медленно испарялся, смешиваясь с ароматом благовоний.
В разгар пира, когда Агравейн произносил цветистый тост за её красоту, он вдруг замолчал. На его губах застыла блаженная улыбка. Он посмотрел на неё глазами, полными восхищения, и тихо, беззвучно рухнул на стол.
В замке поднялся переполох. Она рыдала громче всех, заламывая руки и крича о том, как злой рок преследует их семью. Никто ничего не заподозрил. Смерть от разрыва сердца на фоне чрезмерного волнения и выпитого вина – что может быть прозаичнее?
Но той же ночью, когда тело Агравейна унесли, она видела, как от замка в сторону моря отделилась тонкая, едва заметная струйка тумана и потекла на север. Лир получал свой первый платёж.
Девять осталось. И у неё уже был список следующих кандидатов. Её ковчег начал строиться. И киль его был заложен на костях её врагов.
***
Зима вцепилась в Британию мёртвой хваткой. Снег завалил перевалы, метели отрезали замки друг от друга. Для большинства это было время изоляции и уныния. Для неё это было время возможностей. Идеальные условия для охоты.
Её методы стали более изощрёнными. Она больше не устраивала пиров. Смерть должна была приходить к её жертвам в тишине, в их собственных домах, оставляя за собой не подозрения, а лишь скорбные слухи и недоумение. Её двойная память – знания ведьмы о магических потоках и эмпатических связях, наложенные на холодный расчёт стратега о логистике и психологии, – превратили её в идеального ассасина.
Второй жертвой стал барон Галехот, старый союзник её покойного мужа, короля Уриена. Он обладал обширной шпионской сетью и был слишком предан идеалам Артурии. Он мог стать проблемой при её отбытии, поднять тревогу слишком рано. Галехот страдал от подагры и каждую ночь прикладывал к больным суставам припарки из лечебных трав. Моргана, используя магию иллюзий, приняла облик бродячей травницы и «случайно» встретила в лесу служанку барона, собиравшую нужные ингредиенты. Она с сочувствием выслушала её жалобы на хворь господина и подарила ей мешочек с «усиленным сбором». «Он снимает боль как рукой, дитя, – сказала она старушечьим голосом, – и дарует сладкие сны». В сборе, помимо прочего, был порошок из спор гриба «Ангельское дыхание». Безвредный при приёме внутрь, но при контакте с кожей и нагревании от тела он выделял токсин, который останавливал сердце во сне. Барон умер с умиротворённой улыбкой на лице. Лекари констатировали мирную кончину от старости. Ещё одна струйка тумана унеслась на север.
Третьим и четвёртым стали братья-рыцари, сэр Бран и сэр Бедивер, фанатично преданные церкви. Они считали её исчадием ада и распускали слухи о её колдовстве. Их следовало заставить замолчать. Она знала, что каждую неделю они посещают уединённую часовню для молитвы. Используя магию земли, она нашла под часовней подземный ручей и слегка изменила его течение так, чтобы в подпол начала просачиваться болотная вода. За несколько недель в крипте скопился болотный газ. Затем она, снова под личиной, передала старому священнику в дар для часовни две новые, дорогие свечи из особо чистого воска. Фитили этих свечей были пропитаны крупицами самородного магния. Когда братья зажгли их во время своей ночной службы, крошечная искра упала в щель в полу. Взрыв обрушил ветхое здание. Их смерть посчитали божьей карой за гордыню. Двойной платёж для Лира.
Она работала чисто, методично, без эмоций. Каждая смерть была операцией. Она собирала информацию, анализировала уязвимости, выбирала инструмент и исполняла. В промежутках между операциями она занималась своим главным проектом.
Рождение Мордред не было похоже на её собственные роды в прошлой жизни. Это была не медицинская процедура и не агония. Это был акт магии. В ночь зимнего солнцестояния, когда граница между мирами истончилась, она заперлась в ритуальном зале под замком. Боль была, но это была боль не разрываемой плоти, а переполняющей энергии. Словно её тело стало фокусной точкой для всей магии острова. Она не кричала. Она читала заклинания на древнем языке фей, направляя потоки силы.
И когда всё закончилось, на её руках лежало дитя. Идеальное. С пушком платиновых волос, как у неё, и с глазами, в которых плескалась зелень молодой листвы – глаза Артурии. Но в глубине этих глаз горели золотые искры. Искры драконьей крови рода Пендрагонов.
В этот момент, глядя на это крошечное, совершенное существо, машина внутри неё впервые дала сбой. Холодный расчёт, который вёл её все эти месяцы, на мгновение отступил. Она почувствовала… что-то. Не любовь в человеческом понимании. А всепоглощающее, хищное чувство собственности. Это было не её дитя. Это была она сама. Её воля. Её шанс. Её единственная ценность в этой и прошлой жизни. Она прижала ребёнка к себе, и это движение было не нежным, а собственническим, как дракон, охраняющий своё сокровище.
– Мордред, – прошептала она, и это имя, которое должно было стать проклятием для Камелота, прозвучало как клятва верности.
Смерти продолжались. К весне список был почти закрыт. Лорды и леди, мешавшие ей, умирали от «несчастных случаев», «скоротечных болезней» и «божественного провидения». По землям поползли слухи. Не о Моргане-убийце. А о Моргане-проклятой. О тёмной королеве, вокруг которой умирают люди. О ведьме, которую сама судьба метит как вестницу несчастий. Эта легенда была ей на руку. Люди стали её бояться. Избегать. Оставлять в покое. Она становилась «персоной нон грата», что идеально вписывалось в её план по тихому исчезновению.
Оставалась последняя, десятая жертва. И она приберегла эту смерть для самого сложного и самого важного противника. Не воина и не лорда. А для той, кто видела слишком много и чья преданность принадлежала не ей, а прошлому.
***
Десятой в списке была Элейн.
Она не была ни лордом, ни рыцарем. Она была старшей фрейлиной, женщиной, которая служила ещё матери Морганы, Игрейне. Она была в этом замке всегда. Её седые волосы, её морщинистые руки, её тихий, всё понимающий взгляд были такой же неотъемлемой частью этих стен, как холодный камень и сквозняки. Элейн любила старую Моргану, ту импульсивную, яростную и несчастную девушку, которой та была до… трансформации. И именно поэтому она была опасна.
Элейн не верила в проклятия. Она видела за чередой смертей холодную, нечеловеческую логику. Она не говорила ни слова, но её глаза, когда она смотрела на свою королеву, были полны не страха, а скорби и ужаса. Она видела, что в теле её девочки живёт кто-то другой. Она оплакивала не жертв. Она оплакивала Моргану. И эта молчаливая, зрячая скорбь была опаснее любых доносов Агравейна. Она была эмоциональным якорем, тянущим ко дну, напоминанием о прошлом, от которого нужно было избавиться. Активы не должны вызывать сантиментов.
Убить Элейн ядом или магией было бы просто. Но бессмысленно. Её смерть должна была стать финальным актом в создании легенды о «проклятой королеве». Она должна была быть публичной, трагичной и абсолютно «случайной».