Контракт с ведьмой. Серебряная пыль

Глава 1. Сухой гром соли

Темно было даже за окнами, когда я проснулась от звука, который уже знал: мне всё равно вставать. Мешочек с солью на подоконнике шевелился – не прыгал, не выл, просто тихо шуршал, как совестливый вор. Кто-то трогал соль. Кто-то невидимый. Кто-то с руками, но без приглашения.

Я подтянула карту, зажгла лампу. Линии, пометки, заметки – всё на месте. И новая царапина – не наша. Не к порту, не к складам. В белое пятно. Солончак.

– Она с вечера так, – сказала Лина, появившись в дверях. Кружка у неё была такая же, как и всегда – огромная и с отколотой ручкой. Как её терпение. – Ни высохла, ни слёжилась. Просто… живая.

– Соль сама не шуршит, – буркнул Раян. Он сидел за столом, как обычно – с выражением «я не устал, просто мир шумит». – Значит, кто-то её шевелит.

– Значит, нас слушают, – подытожила я, потягиваясь. – И уже не маскируются. Что ж, если уж шепчут – стоит прислушаться.

Шорох повторился. Короткий, как согласие. Ладно. Значит, идём туда, где слышно лучше всего.

Почему солончак? Потому что в городе стало… правильно. Слишком правильно. Очереди двигаются в такт. Разговоры заканчиваются на одной ноте. Дети засыпают, как по команде. На дверях – серебристая пыль. В судейских комнатах – тонкие отметки. Всё как будто синхронизировано. И всё – от одного источника. А он всегда рядом с водой. Только на солончаке лишний звук не тонет – наоборот, становится громче. Поэтому – туда.

– Порт отложим, – сказала я. – Сегодня – соль.

– Втроём, – коротко кивнул Раян. – Без знамён, без фанфар.

– И без подвигов, – добавила Лина. – Просто разведка. Смотрим, слушаем, не играем в героев.

Город последнее время говорил шёпотом. А потом – начал молчать. Люди перешли на короткие фразы, как будто боялись быть услышанными не тем, кому говорят. Пошли слухи: про штрафы за слова, про суды по голосу, про детей, которые спят в порту посреди дня. Я смеялась – пока не заметила, что и сама стала говорить тише.

– Метрономы хороши для зануд, – сказала Лина, застёгивая куртку. – А жизнь – не марш. Пусть лучше с косяками, зато по-своему.

– В жизни хорошо, когда ритм держат свои, – сказал Раян. – А это… явно не из нашей группы.

У восточной калитки стоял сержант – тот самый, что в прошлый раз проверял меня, когда я выезжала в тюке. Он был из тех, кто не тратит слова зря, но если уж скажет – мимо не промахнёшься.

– Сегодня сухо и резко, – сказал он, не глядя. – К вечеру корка на солончаке треснет. Дальше пустот не лезьте.

– Ты теперь с метеостанцией конкурируешь? – прищурилась я. – Или соль тебе лично сообщает?

Он чуть повёл плечами, будто поправляя невидимый рюкзак.

– Пальцы ломит, – буркнул. – Двадцать лет. Ни разу не соврали.

Этого хватило. Мы пошли. Мимо складов с надписями вроде «гвозди» или «бумаги», которые при обысках даже собаками не трогают. Через сухую траву – дальше голый камень. А потом – белое. Солончак. Беззвучное море, прикидывающееся тишиной. На деле – просто затаилось. Ждёт.

По дороге нас догнал обоз – три телеги, уставшие кони и девочка с корзиной соляных фигурок. Руки в белом налёте, глаза серьёзные, как у старой торговки.

– На удачу, госпожа? – протянула она мне лодочку. Маленькую, неровную, будто её выдул ветер и забыл дорисовать.

– И как эта штука работает? – спросила я, разглядывая её.

– Лизнёшь правильную сторону – будет везти, – пожала плечами. – Не ту – рассыпется. Простая вещь.

Сказано так, будто это не магия, а способ выбрать чайную ложку.

Я взяла.

Соль всё помнит. Иногда – даже то, что лучше бы забыть.

Солончак – как будто кто-то пролистнул страницу. Только что земля, и вот – белое поле. Первый шаг – и ты уже не в городе. Следы остаются с задержкой, как будто соль сначала решает: стоит ли вообще нас запоминать.

Я опустилась на корточки и коснулась ладонью поверхности. Тепло. Сухое, но живое. Мешочек у пояса отозвался еле слышным шорохом.

– Уже теплее, – пробормотала я. Раян был рядом. Он всегда рядом, когда я вдруг становлюсь серьёзной.

Из инструментов – стеклянный кругляш с водой, кусок угля, верёвка. Под стеклом трещины складывались в клетки – чёткие, будто кто-то нарочно рисовал. На северо-востоке одна клетка «мигала». Не светом – пульсацией. Ритмом.

– Лина, глянь.

– Вижу, – опустилась она рядом. – Метят. А потом будут делать круглые глаза и говорить, что оно само развалилось.

– А мы скажем, что шов – тоже структура. Просто его задача – держать, а не рвать.

У старой арбы нашли первую метку. Серебристая пыль. Тусклая, но будто дышит, едва заметно.

– Руки убрали, – в унисон с Раяном. Лина застыла в миллиметре.

– Она живёт только здесь, – сказала я. – Сдвинешь – сдохнет. Это не артефакт, это маршрут. Мы ищем не копию, а путь, через который она дышит.

Под стеклом шла тонкая дорожка, как будто проскребли камушком по стеклу. Она вела на юго-восток. Через высохшее русло, где каким-то чудом даже летом есть вода.

Мы пошли.

Через сорок шагов – резкий скрип в виске. Я остановилась.

– Стой.

Впереди – лужица. Но внутри неё – та же пыль. Только теперь не крошится, а сплетается. Вязнет. Образует швы.

– А если её вытащить? – спросил Раян.

– Будут дырки. А по дыркам они слишком хорошо будет нас отслеживать.

– Значит, будем не выдёргивать. А перешивать.

Вот это я в нём и ценю.

Мы оставили узел – соль с золой. Он потемнел и стих. Хорошо. Пусть Серебряный знает: мы видим и действуем.

– Если он нас слушает, – сказала Лина, – поймёт, что у нас есть игла.

– Игла шьёт и колет, – кивнула я. – Удобно, когда инструмент универсальный.

В этот момент под ногами хрустнуло. А потом – провалилось. Корка ушла вниз, оставив чёткую воронку.

– Быстро назад, – прокричал Раян.

Мы отступили. Сухой гром. Красиво – если смотреть издалека. На месте – неприятно.

Я отметила воронку на карте. Раньше такие вещи записывали сказочники. Теперь – мы.

Вдалеке – тёмная точка. Стоит. Смотрит. Человек.

– Ложись, – шепнула Лина.

– Поздно, – сказал Раян. – Идём как шли.

Мы шли. Точка исчезла. Растворилась. Я коснулась кармана. Лодочка стала немного тяжелее. Или просто нервы. Но дышать стало легче.

Назад возвращались молча. По другой тропе – не из суеверия, просто так было быстрее. Солончак за спиной всё ещё шуршал. Или это мешочек.

У калитки нас снова встретил сержант. Тот самый – тюк, проверка и всё прочее.

– Живые? – спросил он, словно и вправду не был уверен.

– Пока да, – ответил Раян. – Корка выдержала.

Соль отправили в ящик с надписью «гвозди». Туда никто не будет заглядывать— даже самые любопытные. Потом – в штаб.

Как всегда, разложили всё по полочкам. Раян диктовал ровно, будто начитывал прогноз осадков, а не описывал солончак, у которого дыхание – как у живого. Я добавляла ремарки: немного яда, немного точности – чтобы текст знал, кто здесь автор. Лина молча поставила чай и села рядом. Ей ничего объяснять не нужно – она слышит с полуслова, с паузы, с взгляда.

В сухом остатке получилось:

Сетка есть. Пыль – живая, но только на месте. Кто-то оставил след с расчётом, чтобы мы нашли. И услышали. Район выбран прицельно. Цель – разметить шов. План: порт, настилы, каналы. По минимуму. Без шума.

– Берём двоих, – сказал Раян. – Один с выражением «отстаньте все», второй – двигается так, что даже тень за ним запаздывает.

– Подходят, – кивнула я. – Такие и мимо пролезут, и следов не оставят.

Ночью я не спала.

Снова – окно, соль в ладони. Тёплая. Шепчет. Не звук – вибрация. Еле уловимая, но уже с очертаниями.

Будто кто-то вот-вот скажет: «ты тоже?..» – и замрёт.

И всё это пугает гораздо больше, чем признаться.

Раян появился, как всегда – тогда, когда молчание становится слишком громким. Сел рядом, перекинул плащ мне на колени. Рука почти коснулась моей. Почти – но не надо было больше.

– Ты слышал? – спросила я.

– Нет, – сказал он. – Но видел, как ты слушаешь.

Мы замолчали.

Внизу глухо стучали ящики. Их я не боялась.

Пугали те, кто перекладывал их по чужим схемам – аккуратно, точно, не задавая вопросов.

– Если решишь идти одна, – сказал он негромко, – не стану мешать. Но хочу знать, где ты. Хотя бы чаще. Если не всегда.

– Договорились.

Он помолчал, потом добавил:

– Завтра порт. Если там всё глушит – ты можешь не услышать. Я – смогу.

– Ненавижу, когда ты прав.

– Привыкай, – усмехнулся он. – Мне с этим проще, чем тебе.

Он улыбнулся. Я – нет. Но это неважно. Я встала. Он не отодвинул руку. Я села к нему на колени, как будто между нами не было всех этих дней и командных приказов. Просто села и молча прислонилась лбом к его шее.

Он не спросил. Не объяснил. Просто обнял. Его рука легла мне на затылок – уверенно, как будто напоминая, я – не шов, не командир, не опасный ритм, а человек. Живой. Дышащий. Уставший.

Потом был поцелуй. Не тот, что перебивает дыхание или требует ответа, а другой – тёплый, медленный, с таким спокойствием, как будто мы оба знали: это не начало и не конец, а просто здесь и сейчас. Без слов, без попытки одержать верх. Просто тишина, между нами, в которой всё уже сказано.

Мы сидели ещё долго. Плечом к плечу, щекой к его вороту, пока не ушли все мысли и не осталась только кожа, соль и дыхание.

Говорить не хотелось. Не потому, что нечего – потому что и так было понятно.

Мы заснули ближе к рассвету, каждый по-своему уставший. Я – от тишины, которая слишком о многом говорит. Он – от необходимости молчать, когда и так всё ясно.

Проснулась я от света. Щель между шторами пускала тонкий, почти упрямый луч. Он пробивался сквозь занавески, как информация – сквозь фильтры. Нагло, не спрашивая нашего разрешения.

На столе стояла кружка – пустая, но недавно использованная. Лина. Наверное, пришла рано, и ушла тихонько, чтобы не мешать. Она всегда умела исчезать беззвучно, когда этого требовала ситуация.

Я спустилась на кухню. Хлеб, немного пасты, кружка с недопитым чаем. Лина рылась в записях, что-то шептала про себя и чертила в блокноте. Увидела меня – кивнула, без слов.

– Ребята уже внизу? – спросила я, наливая себе чай.

– Один – да. Второй курит на улице. Молчун, но смотрит так, будто видит сразу три хода вперёд. Мне нравится.

Я улыбнулась. Хорошо, что хоть кому-то что-то нравится.

– Сколько у нас времени?

– Час, максимум. Потом начнётся движение на складе, и все наши «тихо» превратятся в «какого чёрта» вы тут шляетесь.

Я кивнула, поставила кружку на плиту и вышла.

На улице стоял туман. Такой, что можно было случайно обняться с соседним столбом. Воздух пах солью и металлом. И чужими следами.

– Готовы? – спросила я, подходя к новенькому.

Он кивнул. Без слов. Просто выкинул окурок и пошёл за мной. Я даже не знала, как его зовут. Но мне это, как вы помните, обычно не мешает – в деле важнее, чтобы знал, как действовать, а имя узнаем потом.

Перед выходом Раян задержался. Поправил ремень, проверил нож, взглянул на меня чуть дольше, чем нужно.

– Будь внимательна.

– Я всегда.

– Нет. Всегда ты сначала делаешь, потом думаешь. Реже – наоборот. Сегодня попробуй все одновременно.

– Приказал как командир?

– Попросил как муж.

Я хмыкнула. Вовремя. Как раз, чтобы спрятать глупую улыбку.

Утро вышло будничным. Пыль, двор, лошади, короткие команды. Лина в сером плаще, с чёрной тетрадью. Двое новых спутников – молчаливые, как мы и планировали. Сержант показал пальцами: «сухо», «аккуратней». Мы кивнули.

Город просыпался – медленно, как человек после долгой болезни. Где-то гремела посуда, кто-то точил нож, мальчишка что-то объяснял собаке. Собака возражала. Я улыбнулась.

– Напомни, зачем мы туда идём? – спросил Раян, когда башни остались позади.

– Чтобы понять, кто крутит ручку. Где она. И как сделать так, чтобы наш город не плясал под чужую дудку.

– Чтобы нас перестали считать мебелью, – пробормотала Лина.

– Или трещиной, – усмехнулась я. – Но я не трещина. Я – шов. Не всегда красивый, но пока держит – всё не развалится.

До обеда нам попались телеги. Пустые, с виду обычные. Только на одной – свежий след от перчатки. Ровный, без смазанного края, как будто кто-то сидел спокойно и долго. Не просто ехал. Слушал, запоминал, вглядывался. Возможно, даже ждал – нас или кого-то ещё. Точно знал, что делает. И делал это не в первый раз.

– Ускоряемся, – сказал Раян. – Но не бежим.

Мы не бежали. Но шаг ускорился. Порт ждал.

Перед поворотом зашли в солеварню. Старик мешал рассол деревянной лопаткой, не спеша, как будто именно, так и надо – медленно размешивать всё, что осталось от порядка. На дверном косяке – тонкая серебряная пыль. Мелькнула в луче света, как искра.

– Это не я, – сказал он, не отрываясь от дела. – Ночью появилось. Сам не понял откуда. Трогать не стал.

– И хорошо, – кивнула Лина. – Такое лучше не трогать. Расползётся – и не соберёшь.

– Узлы на пальцах у меня и без этого, – буркнул он. – Раньше от соли. Теперь – от всякой дряни.

Мы кивнули и пошли дальше. Старик не стал спрашивать, кто мы и что ищем.

Мы шли молча.

Но это была не пустая тишина – собранная, натянутая, как струна. Каждый думал о своём, но мысли упрямо сводились к одному: что нас ждёт за следующим поворотом – и кто.

– Ты чувствуешь? – спросила я, не оборачиваясь.

Раян сбавил шаг, едва заметно.

– Чужой ритм?

– Нет. Наш. Только перекроенный. Как будто кто-то взял черновик, разобрал и собрал обратно. Но неаккуратно. С чужими руками. С ошибками.

Он кивнул. Без слов. Лицо – жёстче, чем обычно.

– Это хуже, – сказал он.

– Знаю.

Лина молчала. Она считала шаги, глазами цеплялась за стены.

Её блокнот был почти полон – значит, она уже увидела больше, чем мы успели подумать.

У следующей арки мы остановились. За ней начинался старый порт. Доски, настилы, запах канатов и гари. Но сегодня здесь было тихо. Слишком.

– Либо мы рано, либо уже опоздали, – прошептал Раян.

Мы вошли.

Настил заскрипел. Влажный, поседевший от времени, он словно недовольно хрустел под сапогами. Кое-где сквозь доски просвечивала вода. Лёгкий пар поднимался от каналов. Воздух был густым. Не вонючим – именно густым, как если бы кто-то растворил в нём чужие воспоминания.

– Здесь что-то было, – прошептала Лина. – Большое, объемное. Не физически. По вибрации и по ощущениям.

Я кивнула. На одной из балок была отметка – две пересечённые линии, почти как ритмическая вилка. Только перевёрнутая. Значит – не для трансляции. Для отсечки.

– Смотри, – я указала на край настила.

В щели между досками кто-то вставил крошечную чёрную нить. Почти невидимую. Пульсирующую. Пойманный ритм. Или маячок.

Раян присел, изучил. Не тронул.

– Оставим, – сказал. – Если это ловушка – пусть сработает, когда нужно. Если маячок – пусть думают, что не заметили.

Мы двинулись дальше. Прямо – тупик. Справа – спуск к складу. Слева – низкий мостик к бывшей ремонтной. Сейчас там хранили старые канаты и всё, что не нужно, но выбросить жалко.

– Сюда, – сказала я.

Внутри пахло пылью, железом и чем-то ещё – неуловимым. Как запах тёплого магнита. Пространство вибрировало.

На стене – круг. Не нарисованный – выгравированный. Кем-то, кто знал, как. Внутри – повторяющийся рисунок, почти музыкальный. Мы с Раяном переглянулись. Это не наши.

– Кто-то работает в два слоя, – сказала я. – То, что мы видим – фасад. А вот это – операционная система.

Лина достала нож и аккуратно срезала тонкий фрагмент дерева рядом с кругом. Положила в конверт.

– Пусть наши это прослушают. Если это не ритм – я съем свою тетрадь.

– Лучше не ешь. Там один сарказм, – хмыкнула я.

Когда мы вышли, уже начинало темнеть. Дождя не было, но воздух стал тяжелее. Как перед грозой. Вдалеке гремел гудок. Поезд? Или просто ветер играет с трубами?

– Сегодняшнее записывать будем? – спросила Лина.

– Всё, кроме круга. Пусть это пока останется у нас.

– Думаешь, крыса есть?

– Думаю, не крыса. Думаю, кто-то выше.

Раян кивнул. Он тоже чувствовал. И молчание его было весомее любого согласия.

Вечером я достала лодочку из кармана и поставила на стол. Она снова показалась тяжелее. Или просто день выдался длинный.

– Лизнула? – крикнула Лина из соседней комнаты. Голос у неё был усталый, но с привычной ехидцей.

– Нет, – ответила я. – В этот раз просто поверила.

– Опасная ты женщина.

– Просто не люблю тянуть кота за хвост.

На карте солончак стал прозрачным. Будто показал, что мы его увидели правильно. А может, просто свет так упал. В любом случае, стало чуть спокойнее. Прозрачное меньше пугает.

Завтра – порт. Там, под настилами, не будет ничего уютного. Сегодня мы смотрели. Завтра – будем действовать. И если кто-то считает, что можно взять город тихо, без шума – мы покажем, что даже самый тонкий шов может держать крепко.

Перед сном я ещё раз посмотрела на карту. Линии, пятна, метки. Всё казалось привычным, но теперь в этих царапинах читался чужой почерк. Он лез в глаза, как плохо стёртые чернила. Соль шуршала в мешочке, словно повторяла: «ты больше не будешь одна». В такие моменты трудно решить, радует это или пугает.

Я легла поздно. Лина уже спала, Раян дежурил внизу. Снилось мне, что я иду по солончакам одна. Следы остаются – но не только мои. Я смотрю назад и вижу чужие шаги, совпадающие с моими. Соль трещит, как лёд. Я оборачиваюсь – никого. Проснулась в холодном поту.

Утро оказалось серым и вязким. Небо затянуто, ветер несёт соль с моря. На улице суета – но не обычная, а тревожная. Люди говорят тише, чем обычно, и сразу оглядываются. На воротах новые метки – будто город сам стал тетрадью, в которую кто-то делает пометки.

– Видела? – спросила Лина, показывая на знак.

– Видела, – ответила я. – И не нравится мне этот почерк.

Мы двинулись к конюшне. Лошади были нервные, били копытами и косились на пустоту. Даже они чувствовали, что воздух другой.

По пути к нам подошёл мальчишка лет десяти. В руках у него была горсть соли. Он протянул её мне.

– Держите. Она сегодня не хочет лежать спокойно.

Я взяла пригоршню. Соль и правда текла сквозь пальцы, будто живая.

– Спасибо, – сказала я. – Где взял?

– У двери. Сама собралась, – пожал он плечами и убежал.

Я пересыпала соль в мешочек. Лёгкая дрожь пробежала по пальцам. Не знак – скорее напоминание, что чужой ритм ближе, чем кажется.

Раян встретил нас у ворот. Посмотрел серьезно и легонько кивнул. Мы и так знали: сегодняшний день будет другим.

Глав