Вкус плода воображения

Все события вымышлены автором, все совпадения случайны.

Посвящается моему дорогому и любимому Поэту Алексу Трою – человеку, чья чуткость и тонкое восприятие мира позволяют видеть свет там, где другие видят лишь тень. Вы умеете замечать мельчайшие детали, улавливать невысказанные смыслы и превращать их в поэзию, что трогает до глубины души. Ваша мудрость – не в словах, а в умении раскрывать красоту в самом обыденном, наполнять тишину голосом и находить откровение в мимолётном моменте. Это посвящение – знак искренней благодарности за то, что Вы научили меня смотреть глубже и чувствовать ярче, вдохновляя идти навстречу свету даже в самых непроглядных сумерках. Пусть эта книга станет отражением Вашего дара – живого, звучащего и неустанно вдохновляющего оставаться самим собой не смотря ни на что.

С бесконечной благодарностью и восхищением, Тианна Ридак

Пролог

«Вкус плода воображения – порой отрава для привычных смыслов, но без этой горечи не найти собственной истины»

Стася брела наощупь по заросшему саду, где всё было чужое и одновременно знакомое до боли. Ветви тянулись к ней, как руки забытых снов. Кора деревьев была шершавая, с глубокими трещинами, будто хранила слова, высказанные шёпотом сотни лет назад. Каждый шаг по влажной, тёплой земле отдавался эхом в груди. Здесь не было звёзд, не было луны, но сад дышал, жил. Он знал её, и он ждал. Лианы то и дело касались запястий, оставляя лёгкие следы, как надписи на коже. Воздух был густым, терпким, и пах странно: смесь дыма, свежесорванного граната и… чего-то неведомого. Плод, который она ещё не вкусила, но уже чувствовала его вкус: безгрешный, горьковато-сладкий, запретный только для тех, кто боится…

Глава 1

Сентябрь в этом году растянулся, как теплое послевкусие сна, в котором так и не случилось пробуждение. Дни щедро лились золотым светом, вечер задерживался в окнах чуть дольше обычного, и даже ветер, часто капризный в это время года, казался ленивым и чуть задумчивым. Если бы не настенный календарь, висевший над кухонным столом, Сергей, возможно, и продолжал бы верить, что лето всё ещё длится. Какое-нибудь пятое, запасное, нарочно оставленное впрок для тех, кто не успел насытиться августом. Но дни шли, и каждый следующий всё яснее напоминал: вот-вот сорвётся первый холод, а бабье лето, как короткий мираж, уступит место той самой, промозглой, душной в своей тоске, поздней осени, которую он никогда не мог принять. В ней было слишком много мокрого асфальта, кислых ветров, запахов гари и сгнившей листвы. А главное – нечто неуловимо личного, из прошлого: ощущение пустоты, пришедшее в тот самый день, когда он, в возрасте тринадцати лет, потерял маму… Она просто исчезла, отец сказал, что её больше нет, и запретил думать о ней. Но Сергей ждал, и не верил, и чувствовал её… И она вновь вернулась в его жизнь, но уже другой, какой-то чужой, абсолютно не тем человеком, по которому он когда-то скучал.

– О чём задумался с утра пораньше? – голос Стаси прозвучал неожиданно тепло, как будто именно она вернула утро в дом, войдя на кухню босиком, ещё не до конца проснувшаяся, с легкой насмешкой в голосе и непокорной прядью на лбу. Сергей чуть вздрогнул, пришёл в себя и снова оказался в кухонной реальности: чайник в руках, взгляд на календарь, мысли разбросаны. И, не найдя ничего лучше, просто сказал первое, что пришло в голову:

– Хочу пригласить тебя на ролики… на каток. А если понравится, то взять абонемент на месяц. Для нас двоих, конечно. Помнишь, ты как-то об этом говорила? Вот стою и думаю, когда тебе удобнее: по выходным или среди недели?.. Хочу почаще быть рядом, пока можно. Пока осень не заполнила всё целиком.

– Ты серьёзно? – Стася даже не сразу поняла, что он это не во сне, и не в шутку. Слишком уж непривычно звучало это утро, слишком непривычно мягко он смотрел. Обычно по утрам Сергей был сосредоточен, молчалив, заваривал зелёный чай, который она, вечно торопясь, почти не пила. Да и не любила, предпочитая кофе: крепкий, густой, с резкой горечью, как рабочая неделя. А к его кашам на воде относилась, мягко говоря, равнодушно. Ей куда роднее были бутерброды с сыром и колбасой, да с чем угодно, лишь бы это не выглядело как рацион монаха. Но это утро выбивалось из привычного «дня сурка», и Стася напряглась. Такие вещи не случаются просто так. Либо что-то изменилось в самом Сергее, либо… о чём ей думать совсем не хотелось – у него появилась другая.

– Кофе будешь? – вопрос прозвучал неожиданно, как хлопок дверцы шкафа в тишине. Стася даже сделала шаг назад, слегка растерявшись, но журналистская реакция сработала безупречно, и она тут же задала встречный вопрос:

– А что з-зелёный чай у нас закончился? Я не узнаю тебя, Лотосов… – она никогда не звала его по фамилии, разве что в моменты крайнего удивления, когда реальность вдруг начинала вести себя не по инструкции, как сегодня. – Ущипни меня.

– А чего это ты з-заикаешься, милая? – Сергей решил отшутиться. Улыбнулся, подмигнул, ущипнул её за руку и, прежде чем она успела её отдёрнуть, поцеловал пальцы. – Прости, видимо, делать сюрпризы – это не моё.

– Это действительно, совсем не твоё, Серёж, – Стася немного расслабилась. – Но от кофе я не откажусь. Только не говори, что ты ещё собирался мне сделать парочку бутеров с колбасой?

– А можно я просто промолчу?

– Да уж, лучше молчи! А то мне придётся начать журналистское расследование на тему: «Изменения в поведении мужа. К чему бы это?» Всё, я в душ и на работу, на завтрак уже нет времени – перекушу потом, – Стася сделала маленький глоток кофе, облизнула губы и послала мужу воздушный поцелуй в знак благодарности.

– Постой!… Про каток ты так и не ответила. Я ведь не шутил.

– Ну так решай сам, мне-то всё равно. У меня график плавающий, а ты у нас вечно с йогой своей по вечерам или с чем там…?

– Это не йога, а калланетика. Статический вид фитнеса, сочетающий стретчинг и элементы йоги, – с обычным спокойствием ответил Сергей, зная, что в следующий раз она всё равно скажет «йога».

– Ну да, да! Просто это слово у меня упорно ассоциируется с…

– С отходами жизнедеятельности организма. Я помню, – вздохнул он. – Просто бывшей балерине Кэллан Пинкни надо же бы как-то увековечить своё имя?!

– Значит, всё-таки Кэллан. А я думала – Каллан. Ну ты даёшь!

– С тобой бесполезно спорить, – Сергей махнул рукой. – Может, всё-таки позавтракаем вместе?

– Давай лучше поужинаем, в каком-нибудь уютном ресторане. Например, – Стася ненадолго задумалась, советуясь со своим организмом, чего бы ему хотелось на ужин. – О, японский ресторан вполне подойдёт. «Юки-но Хана», кстати, отличный ресторан!

– Может, лучше что-нибудь средиземноморское? Там и выбор побольше, и порции посущественнее.

– Ладно, средиземноморская кухня мне тоже нравится. Выбери на свой вкус ресторан, я тебе полностью доверяю, – она подошла ближе, поцеловала его в щёку, быстро, почти мимоходом, и исчезла в коридоре, оставив после себя аромат ванили и кофе.

По дороге в редакцию Стася всё же набрала номер своей лучшей подруги Ольги и назначила встречу в их обычном месте: кафе на углу у парка в нескольких кварталах от редакции. Сама выехала заранее, но встала в пробке на повороте и теперь тихо злилась на свой оптимизм.

– А на работе мы не могли всё обсудить? – Ольга зло посмотрела на экран своего телефона, как будто он опоздал вместе со Стасей, при этом нервно постукивала ухоженными ногтями по краю керамической чашки. – Я тут уже пятнадцать минут кукую, между прочим. Вместо того чтобы биться над квартальным отчётом, который, на минуточку, сам себя не напишет. Ещё этот дождь так не кстати, – она кивнула в сторону улицы.

– Прости, пробки в центре, а объездной я как всегда не доверяю, – Стася стянула капюшон и села напротив. – Подождёт полчаса твоя бухгалтерия. Ты у нас – магистр калькуляций, королева таблиц, а у меня с утра форс-мажор личного плана. Девушка, да, здравствуйте, – повернулась она к подошедшей официантке. – Мне, пожалуйста, двойной эспрессо и что-нибудь с шоколадом: круассан, кекс, пирожное – что у вас сегодня самое свежее. А ещё счёт сразу принесите, мы торопимся. И, если можно, побыстрее. Ой, Оль, ты что-нибудь будешь?

– У меня вот, есть ещё, – Ольга подняла свою чашку, с уже остывшим американо. От десерта она отказалась, хотя взгляд выдавал её с потрахами: шоколадная корочка на кексе, на тарелочке у парня за соседним столиком, выглядела очень уж аппетитно. Она с трудом сдержалась, чтобы не сделать заказ, но всё же пересилила себя и, переведя взгляд, в упор посмотрела на подругу:

– Ты меня пугаешь, Станислава! Что за форс-мажор? Опять в журналистику решила податься? Надоела рутина редактора?

– Ага.

– Ты серьёзно?! – Ольга прищурилась, смотря поверх очков, слегка наклонив голову вперёд. – Прости, что про Пашу напоминаю… но ты же тогда поклялась больше не связываться с этой работой. Не ты ли в редакции устраивала траур по журналистике?

– Ну я, я… Но мне кажется у Серёжи кто-то есть. С утра он предложил мне,– Стася резко умолкла склонившись над чашкой ароматного горячего кофе, который успела принести официантка. Потом взглянула на аппетитный круассан на блюдце, взяла его и, разломав пополам, поделилась с Ольгой. – На, лопай, тебе не повредит,– сказала она, и сама демонстративно отщипнула небольшой кусочек от свежей выпечки, с той стороны, где было больше шоколадной начинки, и тут же положила его в рот. – М-м-м, божественный вкус, – потом сделала глоток кофе, и лишь после этого принялась рассказывать о странном поведении своего мужа с утра.

– И ты из-за такой мелочи решила, что у него есть любовница? – удивлённо спросила Ольга, успев допить американо, но так и не притронувшись к выпечке, хотя ей очень хотелось. В отличие от склонной к полноте Стаси, она всегда была очень стройной, ещё с самого детства. Конституция тела позволяла в юности есть всё подряд. Но вот выбранная профессия бухгалтера, а с нею и малоподвижный образ жизни на работе не отменили закона сохранения энергии, – когда количество поступаемой в организм энергии равно количеству расходуемой. Ольга, перейдя тридцатилетний рубеж, решила не ставить эксперименты на себе, а просто ограничила потребление сладостей и сдобы до минимума. Пусть другие говорят что хотят и, как Стася, думают, что всё можно есть без ограничений, она останется при своём мнении.

– За два года, что мы вместе, он ни разу не предложил мне с утра кофе, Оль, – продолжала Станислава. – Я, чёрт возьми, привыкла уже к этому зелёному чаю и знаю, что любая каша, даже манная, полезнее бутербродов, и каждый раз благодарна Серёже за это. Что сегодня с утра случилось? Или не сегодня, а вчера? Или я так слепа и самоуверенна, что человек, живущий со мной два года, не может в один день резко взять и изменить свои привычки?

– Все мы меняемся, Стась, чаще в худшую сторону, мне так кажется. Опять же, прости, ты знаешь мой мерзкий характер, говорить всё в глаза.

– За это я тебя и люблю.

– Прекрасно! Тогда наконец объясни мне, как ты умудрилась выскочить замуж спустя месяц знакомства, хотя до этого встречалась с Пашей больше пяти лет и вы всё время откладывали поход в ЗАГС? Подожди, не перебивай меня, – Ольга подняла ладонь вверх, остановив порыв подруги, начать объясняться. – Паша был лучшим журналистом нашей газеты, отзывчивым, добрым, и при этом, моногамным мужчиной – он любил только тебя и погиб, между прочим, если ты не забыла, спасая твою задницу… А Сергей что? Я вообще не понимаю, как вы умудряетесь жить под одной крышей не имея при этом никаких общих интересов?

– Как это никаких, а секс? – улыбнулась Стася и наконец допила свой кофе.

– Тоже мне интерес! Не все выходят замуж или женятся из-за этого, уж поверь мне. Тебе уже почти тридцать пять, Сергею сорок.

– Сорок один.

– Не велика разница, но хорошо, пусть сорок один. Вы два года в браке, пора подумать о детях… тебе прежде всего.

– Ой, не надо мне этих нравоучений! Не надо! С этим я сама как-нибудь разберусь! Просто пойми, меня устраивает быт, от которого многие устают, мне наоборот нравится, когда ничего не меняется. Можешь смело назвать меня бытовой перфекционисткой, Оль. И конечно я не забыла о Паше, – Стася замолчала и отвернулась. Ей не хотелось вспоминать прошлую жизнь, где рядом был самый сильный, красивый, любящий её мужчина, и она была от него без ума. И их журналистские расследования, бешеный ритм жизни, захватывающие дух приключения были сродни любовно-детективному роману. А потом Пашу хладнокровно убили, заманив их обоих в ловушку, из которой он сумел найти выход, пропуская Стасю вперёд, но сам не успел выйти и сгорел заживо. Станислава действительно после этого перешла в редакционный отдел их газеты, и поставила жирный крест на журналистике. С тех пор прошло уже немало времени, и до сегодняшнего дня она была уверена, что потеряла нюх к приключениям, а интуиция взяла самоотвод.

– Странная ты, ей богу! – умозаключила Ольга, но тут же принялась размышлять вслух. – Впрочем, твоя прошлая жизнь в качестве журналистки, с непредсказуемым, сумасшедшим ритмом, не могла не сказаться на желании хотя бы дома чтобы ничего не менялось, – она тяжело вздохнула и посмотрела на часы на экране мобильного. – У-у, пора, пора! Отчёт никто за меня не напишет.

– Мы так и не поговорили, – Стася надула нижнюю губу, как обиженный ребёнок, при этом прекрасно понимая, что подруга права хотя бы в том, что ей пора подумать о ребёнке. Сама Оля уже успела родить сына, и в этом году он, на радость всей родне, пошёл в первый класс.

Ольга встала из-за стола и взяла свою сумочку со стоящего рядом стула:

– Поехали, Стася, по дороге поговорим! Ты же подвезёшь меня до работы? Моя колымага опять сломалась, и так не вовремя.

– Когда это машина может вовремя сломаться?

– Ну не скажи! Бывают ситуации, когда поломка может спасти от аварии, если ты не поедешь куда-то, к примеру, то останешься жива.

– Вот и не поспоришь же… Ладно, подожди, я рассчитаюсь! Дай мелочи какой-нибудь на чаевые, у меня только кредитка, и ни гроша наличных, – она показала абсолютно пустой кошелёк.

– Горе ты моё луковое, – Ольга развела руки в стороны, потом достала свой кошелёк и рассчиталась за себя, и за подругу. – В следующий раз ты угощаешь. Всё, поехали, отчёт за меня точно никто не напишет!

По дороге в редакцию они успели обсудить все последние новости, кроме проблемы, которая интересовала Стасю. Дотошность Ольги обговаривать и разбирать до знаков препинания каждую тему, частенько помогало ей не только в журналистике, но и в редакторском деле. Вот только сегодня хотелось поговорить о себе любимой, но останавливать подругу было сродни проезду на красный свет. Это могло закончиться лишением права называться «лучшей подругой» как минимум на полгода. Станислава терпеливо кивала головой в ответ, но мысленно была на своей волне, ища оправдания поведению Сергея. Когда Ольга, наконец, переключилась на её тему, Стася про себя уже решила, что ничего сверхъестественного нет в том, что муж начал о ней заботиться. Возможно она действительно плохо ещё его знает, а совместный поход на каток – это новый этап их семейной жизни; и кофе по утрам, и бутерброды… У неё заурчало в животе так громко, что услышала даже Ольга.

– Ты вроде бы круассан ела? Что это за прожорливое брюшко у тебя, дорогая?– удивлённо спросила она. Они как раз подъехали к редакции и Станислава искала подходящее место для парковки.

– Не мешай, видишь, женщина паркуется! – открывая окно, крикнула Стася водителю иномарки. Тот сигналил сзади пытаясь объехать её машину. – Маме своей посигналь, умник!

– Кто это вообще? – Ольга забыла про урчащий живот подруги и с любопытством начала вертеть головой, пытаясь рассмотреть лицо водителя. – Это кто-то не из наших, – наконец вслух решила она. – У нас таких хамов отродясь не было! Рекламщик какой-то, наверно.

– Мне без разницы – наш, не наш. Влезть бы среди этих двух машин, да так, чтоб ещё двери можно было открыть с обеих сторон – вот главная задача для меня.

– Научишься, куда денешься. Ты ж только права получила…

– Это было полгода назад.

– В масштабах вселенной это слишком мало. Ну вот, молодец, почти с первого раза получилось. И как говорит мой любимый сын: «Мега круто!»

– Спасибо, я старалась,– Стася положила ладонь на грудь и наклонила голову вперёд, в знак благодарности. Потом спохватилась и обернулась назад. – Где этот придурок, что сигналил мне?

– Уехал от греха подальше задним ходом. И правильно, ибо я в бешенстве и убить могу, особенно, когда вспоминаю, что мне отчёт надо писать. Ты знаешь, Стась, сколько я ждала это место? Шутка ли – главный бухгалтер газеты «от А до Я».

– В твои-то молодые годы это сродни получению ордена «За заслуги перед Отечеством». Куда уж нам, обычным редакторам?

– Я, между прочим, старше тебя всего на пару месяцев. Кстати, дорогая моя, ты не забыла, что в этот раз мы договорились отмечать мой день варенья у тебя на даче?! Ох, Стаська, осень-то какая в этом году обалденная, пусть так до ноября будет, – они вышли из машины, Ольга подняла голову вверх и, зажмурившись, что было сил вдохнула тёплый осенний воздух.

– Я не успеваю за ходом твоих мыслей, но про дачу помню, конечно. Тридцать первого октября всё и организуем: и шашлычок, и коньячок, и хорошую солнечную погоду… Пошли, у меня чего-то опять в животе урчит. Видимо круассан скучает по своей второй половинке и ему срочно надо чем-нибудь отвлечь, какой-нибудь булочкой. В стрессовом состоянии мой организм требует еды, как паровоз дров. – Стася обошла свою машину, взяла подругу под руку, и они бодро зашагали в сторону входа в редакцию.

– Как ты можешь думать о еде перед работой? У меня вообще ничего, кроме американо без сахара, с утра желудок не воспринимает. Я его приучила, что еду надо заслужить терпеливым ожиданием: сперва умственный труд, потом уже чревоугодие, и то – ближе к обеду, – сказала Ольга.

– Что за рабовладельческий строй с собственным организмом?

– Да я, как поем, о работе уже думать не могу, ты же знаешь. Точнее могу, но голова не так лихо соображает, как на голодный желудок.

– Похоже, что у тебя желудок в голове…

– Шикарный вывод, я запишу!

Они успели уже подняться по ступенькам и войти в холл редакции, смеясь от собственного глупого женского разговора, как Стасю тут же окликнул главный редактор.

– Соломина, где тебя черти носят, мне срочно нужен перевод статьи! – и он помахал ей тонкой папкой почти угрожающе. – И ты, Ростопчинская, вместо того чтобы приходить на работу раньше всех, опаздываешь. Ну как это понимать?

– Виновата, Василий Артёмович, но вчера я ушла позже всех. Это засчитывается? – не растерялась Ольга, широко улыбаясь.

– Да знаю я! Знаю! – проворчал главный редактор, при этом глаза его едва заметно смеялись. – Вы бы хоть раз сделали вид, что я здесь начальник. Хоть ради приличия, а то один я, выходит, за дисциплину борюсь, – он подошёл к ним совсем близко и протянул Стасе папку. – До обеда чтоб справилась, ты же у нас лучше всех спикаешь по-английски. Только поосторожнее там с этими «инглишами», не хватало ещё международного скандала.

– Окей, – хмыкнув ответила Стася, принимая папку.

– И ещё, у меня к тебе ма-а-ахонькая просьбочка будет… Пётр, ну где ты там? Давай, давай, поживее! – он обратился к стоящему чуть поодаль мужчине, высокого роста, на вид лет под сорок, с густой рыжей шевелюрой и такого же цвета бородкой. – Вот, знакомьтесь, – произнёс Василий Артёмович, – это наш новый, пока внештатный, журналист Пётр Новочадов. И ты, Соломина, сейчас быстренько расскажешь, и покажешь Петру тут всё, а потом мигом приступишь к переводу статьи. Вперёд, друзья, чего застыли все? Ростопчинская, ты ещё здесь?! Отчёт я за тебя должен в бухгалтерию идти делать?

– Меня уже тут нет! – крикнула Ольга и посмотрела на Стасю. – Увидимся в обед, в столовой. Успехов!

Станислава не стала перечить главному редактору, а просто развернулась и, поманив рукой Петра, чтобы он следовал за ней, молча пошла прямиком к лестнице. Она успела оценить его высокий рост, подумав при этом о Павле. Они были чем-то схожи даже внешне, если бы Пётр коротко подстригся и сбрил бородку, то издалека их можно было бы смело перепутать. Не успев рассмотреть цвет глаз повнимательнее, Стася подумала, что они у него, возможно, тоже зелёного, а точнее, как говорил Павел: «Охотничьего зелёного цвета». За это все в редакции звали его чаще не Павел, а Охотник, и сразу было понятно, о ком идёт речь.

Слегка мотнув головой, отгоняя от себя ностальгические мысли, Станислава, поднявшись с Петром на третий этаж, принялась бегло рассказывать о том, что над газетой денно и нощно трудятся десятки людей:

– Тут у нас и журналисты, и редакторы, корректоры и наборщики. Этажом ниже: менеджеры типографии и дизайнеры. Так, с чего начать? В общем – один номер выходит, а мы публикуемся раз в неделю, – уточнила она. – И редакция мгновенно принимается за следующий выпуск газеты, – Стася остановилась по инерции у двери редакционного отдела и потянулась к ручке, но потом передумала. Из-под мышки у неё выпала тонкая папка, вручённая главным редактором, и она тихо матернулась. Пётр, который всё это время молча шёл сзади, наконец заговорил:

– Я могу сам всё тут посмотреть, не тратьте на меня время…

Дверь кабинета редакторов внезапно открылась, когда Станислава наклонилась за папкой, и если бы не молниеносная реакция Петра, который просто выставил ладонь вперёд, она запросто могла заработать себе огромную шишку на лбу.

– Ой, я не хотел! Я не думал, – принялся извиняться и оправдываться молодой парень, высунув голову из-за двери и жуя при этом жевательную резинку. – Пардоньте, Стася Анатольевна. Мне это, туда надо…

– Да иди уже, Лёша, я в порядке.

– Ага, понял, мерси. С меня шоколадка! – парнишка молниеносно выскочил и через несколько секунд уж исчез за соседней дверью.

– Спасибо вам, – Станислава посмотрела на Петра, не успев отойти от шока, и не в силах двинуться с места.

– Разрешите, – мужчина сам наклонился за папкой, которая продолжала лежать на полу. – Вот, возьмите.

– Сегодня явно не мой день. Благодарю, – она всё же сумела совладать с эмоциями внутри. Внутренний голос не просто кричал, он истошно вопил о том, чтобы все вокруг исчезли, растворились, испарились, оставив её в покое. При этом внешне Стася выглядела абсолютно спокойной, будто бы принимающей всё как неизбежность плывущего по течению фаталиста.

– Так я пойду? – переспросил Пётр.

– Нет, я обещала главреду вам всё тут показать. А он у нас , знаете ли, очень «гла», как бог, и очень «вред – ный», – она выдохнула наконец, переведя дух, чувствуя как успокаивается и сердце, и внутренний голос. Идёмте!

– Как вам будет угодно, – мужчина сделал шаг в сторону, пропуская Стасю вперёд. Она совсем не была похожа на ту Станиславу, которую описывал когда-то ему троюродный брат: как соломинка стройная, с длинной русой косой, журчащим как ручей голоском и огромными васильковыми глазами. Из всего этого остались только глаза и голос. Стася давно отрезала косу, и предпочла стрижку пикси с длинной чёлкой, перекрасившись в пепельно-коричневый. Перейдя в редакционный отдел она не отказывала себе в еде и заметно поправилась, но при этом стала только ещё привлекательнее: округлились бёдра, увеличилась грудь. Мужчины стали обращать на неё более пристальное внимание и намного чаще, чем раньше, но Стася, по каким-то только ей понятным причинам и принципам, выбрала в мужья Сергея. Пётр продолжал идти с ней рядом, думая, что точно не мог перепутать, да и имя у девушки, а точнее говоря уже женщины, довольно редкое, и фамилия Соломина… Наконец он таки не выдержал и решил окончательно убедиться, что это именно она:

– А можно вопрос?

– Нет! Все вопросы после, иначе я до обеда не управлюсь с этим, – Стася показала на свою папку. – У меня кроме этого уйма работы! Итак… Наша газета выходит каждую субботу. И каждую субботу мы сразу же начинаем работу над новым выпуском. Это понятно, да?! Ну вот тут уже начинается ваша работа. То бишь, журналисты звонят читателям, задают конкретные вопросы, вернее спрашивают что у них «болит». Сейчас поясню, – Стася остановилась у кабинета с табличкой «Журналистский отдел». – Почти с самого открытия газеты, а это больше пятнадцати лет назад, мы подумали, что лучшим способом привлечь как можно больше читателей, это отвечать на интересующие их темы. Всегда есть пишущие о наболевшем в редакцию люди, особенно пожилые, которые не могут добиться, к примеру, каких-нибудь льгот положенных им по закону! – Станислава подняла указательный палец, и нарисовала в воздухе воображаемый восклицательный знак. – Ну, а дальше всё само собой завертелось. Журналисты принялись звонить читателям, обратившимся за помощью, и параллельно находить специалистов, способных помочь. Потом к нам стали обращаться просто очень любопытные читатели…

– Которым лень искать информацию?

– Именно! А нам-то проще – не надо выдумывать темы, хотя и без этого у нас: и про медицину, и про новые льготы; про скидки на любые сезонные товары и услуги; словом обо всём, что хотите, – она махнула рукой и, повернув налево, пошла дальше по коридору, параллельно здороваясь со спешащими мимо коллегами. – Так вот, продолжала Стася. – Сбор информации идёт одновременно с написаниями интересных, полезных и конечно же злободневных статей, и всё это вплоть до четверга. В четверг у нас сдаётся обложка газеты – это немного раньше, ну, чем все остальные полосы. При этом обязательно уже должны быть готовы: материал для рубрики «Вопрос недели», ценная статья на вторую страницу и, как минимум, ещё один полезный текст. В общем – всё для анонсов на обложке. В пятницу сдача газеты – это самый сумасшедший для нас с вами день, но больше для главреда. Впрочем…

– Впрочем, он сам на это подписался, – умозаключил, улыбаясь Пётр.

– О, это вы верно подметили, молодец! Та-ак, что там дальше? Если какие-то материалы очень большие, то корреспонденты их дописывают, потом всё, как на конвейере, к главному редактору. Если надо, а чаще всего – надо, он у нас дотошный, и кого-нибудь из журналистов, а может и не одного, вызывает для уточнения того или иного вопроса. А после уже отправляет всё на проверку корректорам. Это сумасшествие длится часов до четырёх дня, дальше тексты превращаются в газетные полосы. Но честно вам скажу, вёрстка газеты идёт параллельно с написанием и проверкой материалов. Дизайнеры работают с проверенным текстом, и это для меня запредельно талантливые люди: они интуитивно понимают, какими должны быть размеры заголовков, чтобы была гармония с фотографиями и текстами. А ещё они создают рекламу, и верстают объявления… Фу-уф! Короче, вот так вот… но это ещё не всё, потому что последняя инстанция у нас тут главред, и свёртанные полосы возвращаются к нему. А уже после его утвердительного «Да!», дизайнеры отправляют файлы в типографию. Собственно, у нас тут всё в шаговой доступности, и типография за углом, точнее – в соседнем крыле здания.

– Надеюсь, туда мы ходить не будем? А то я ещё тут пока не разобрался, – пошутил Пётр, но глядя на серьёзное лицо Стаси, понял, что она может его запросто сейчас повести в типографию. Он тут же склонил голову, как провинившийся мальчишка. – Простите, что перебил.

– Ничего, – Станислава мельком глянула на наручные часы и замотала головой. Все её планы на сегодняшний день рушились как карточный домик: она собиралась заскочить в парикмахерскую до обеда, но придётся теперь возиться с переводом статьи; не мешало бы купить какое-нибудь симпатичное платье или костюм для похода с мужем в ресторан, но когда? Пётр свалился как снег на голову, ещё и задаёт глупые вопросы, но отпустить его одного шататься по коридорам – это не выход. Стасе захотелось срочно куда-то пристроить новоиспечённого коллегу, пусть пока и внештатного, ведь главред не дал ей никаких указаний. «Не вести же назад в холл, пусть сразу приступает к работе, – подумала она. – Наверняка кто-то из журналистов на месте, они быстрее введут его в режим работы. Я ж не нянька таком детине! Чёрт, как же он всё-таки на Пашу похож…» Стася резко развернулась и бодро зашагала в сторону журналистского отдела, продолжая при этом рассказывать о работе газеты. – В типографии менеджеры оперативно, но досконально проверяют файлы, потом «отливают» специальные формы и запускают печать, и всё это вечерком, накануне субботы. Всё, собственно, мы пришли, – Станислава открыла дверь и заглянула в огромный кабинет с множеством рабочих столов. – Валер, Валера-а! Привет! Отвлекись на минутку, пожалуйста! Пётр, не стесняйтесь, заходите, теперь это и ваш кабинет. Знакомьтесь, короче, а я пошла. По любым вопросам, не стоит обращайтесь в высшую инстанцию на первом этаже, прямо по коридору, последняя дверь слева.

– Простите, не понял.

– Господи, что непонятного-то? Там главреда кабинет, и он не любит, когда его беспокоят по мелочам.

– А-а, можно ещё один вопрос? – Пётр слегка растерялся, он не ожидал, что Стася так стремительно закончит экскурсию. Самый главный вопрос он так и не задал.

– Все вопросы потом… Завтра… Я очень спешу, а вам хорошего рабочего дня!

Глава 2

Познаю́щий сидел в полумраке, склонившись над одним из священных писаний древнего Египта. Он уже в который раз перечитывал одну и ту же страницу, но не мог вникнуть в суть. Мысли его были далеко-далеко, за пределами этого бренного мира, мирской суеты, войн и смерти.

Перед глазами снова возник Кайнурис, во всей своей первозданной красе. Да, место мало походило на райский сад: остров Ка'Унтал, на котором находился город, из-за эрозии склонов был окружён террасированными стенами. С высоты птичьего полёта очертание территории больше напоминало причудливый каменный лабиринт. По улочкам, мощённым сплетениями обсидиана и изумруда, струился мягкий рассеянный свет, точно сам воздух был напитан сиянием. Обсидиан ловил тьму и вбирал в себя её глубину, тогда как изумруд отражал её, рождая в узких проходах игру света и теней, похожую на дыхание невидимого сердца. Дома вырастали из скального массива, как будто их не строили, а высвобождали – у каждого фасада были свои изгибы и оттенки, и даже тени на них ложились по-разному. Где-то на уровне третьих ярусов вспыхивали арочные окна, их стёкла хранили в себе блеск древних звёзд. Город жил, хотя казался вымершим, и чем дольше представлял его себе Познающий, тем отчётливее слышалось нечто: не звук, скорее – зов или зовущий внутри импульс. Атмосфера духа, как и сама энергия острова, были наполнены теми вибрациями, когда нирвана – не предел, а лишь преддверие глубочайшего внутреннего пробуждения…

Это было место силы, пожалуй, самое мощное из всех, что местный правитель Тотмирес смог найти на этой крохотной планете под названием Земля. И Познающий, в медитативном погружении, мог ощутить дыхание этого сокровенного пространства – не глазами, не умом, а сердцем. Оно, едва касаясь вибраций Кайнуриса, начинало сжиматься в груди, как в момент возвращения к чему-то утраченно-близкому, забытому, но не исчезнувшему.

Он уже множество раз видел этот мифический город, и не в образах, а в ощущениях, во вспышках света под закрытыми веками. В глубине между вдохом и выдохом, когда всё внешнее замирало, и наступала тишина. Однажды отец рассказал ему легенду об острове Ка'Унтал, произнося её шёпотом, словно речь шла не просто о другом месте, а о другом измерении, о той грани, где заканчивается мир проявленного и начинается мир откровенного.

Познающий запомнил всё, расказанное отцом, наизусть, и на пороге медитации каждое слово стучало в висках, и возникало перед глазами, при этом тьма начинала пульсировать, уступая дорогу внутреннему свету:

«Говорили, что в те времена, когда небо ещё не опустилось до уровня морей, а дыхание человека не было отделено от памяти звёзд, среди безмолвных, отражающих небо вод, возвышался остров Ка’Унтал, и в его сердце пульсировал город Кайнурис – город-призвание, город-врата, город, в котором всё дышало знанием. Каналы его были не просто водой, а живой сетью энергии, кристаллы на стенах домов – застывшей мудростью, залы посвящения – местами, где речь человека смолкала, а взгляд в себя становился последним аргументом перед переходом.

В самом сердце города возвышался величественный Храм – архитектурное чудо, созданное из света и времени. Его башни и колонны тянулись вверх, касаясь небесных просторов, а стены переливались сиянием затвердевшей мудрости. Внутри храмовых залов царила особая тишина – священная, наполненная дыханием веков, где воздух казался живым, вибрирующим энергией древних знаний. Свет проникал сквозь цветные витражи, отбрасывая фантастические узоры на выточенный камень и древние свитки. В центре главного Зала раскинулось Древо Познания, живое, буквально дышащее. Его ветви словно соединяли небеса и землю, а плод Офру-Ма переливался нерушимой силой и мудростью. Каждый зал храма был местом возвышенного посвящения, где грань между миром физическим и духовным стиралась, позволяя прикоснуться к вечности. Вход в главный Зал оберегали Ликаты – вневременные Стражи Грани Зеркального Пути, чьи контуры и движения предвосхищали плотскую форму. Они несли миссию вратарей: не пускать неподготовленных и вводить достойных в следующий цикл самопознания. Во главе самого храма стоял тот, кто знал путь к Истоку. Его имя давно растворилось в легенде, но оставалось эхом в каждом, кто искал Свет в себе. Это был Тотмирес – носитель замысла, пришедший в плоть, чтобы напомнить людям – кто они. Но город, как и остров, исчезли, впрочем как и всё, что слишком близко к свету. Остался только путь для тех, кто способен вспомнить».

Познающий был одним из них и чтобы попасть туда, он мысленно погружался вглубь океана, пока не ощущал твердь дна под ногами. Всё выглядело размыто, в водной глубине не было ни единой формы, но он чувствовал течение воды вокруг, постепенно растворяясь и вливаясь в поток. Так делали древние маги, вожди и жрецы, все те, кто владел знаниями, чтобы спуститься в построенные Детьми Света Залы Древа – подземные чертоги, где Древо Познания было не символом, а живым дыханием энергии.

Там можно было лечь на Цветок Офру-Ма, ставший древним узором в центре зала, и почувствовать, как поток энергии проходит через тело и память. Цветок этот был не просто узором: он распускался в сознании, как откровение, ощущаясь на языке как что-то древнее, терпкое. Как гранат под светом двух лун – соединение памяти и истины, того, что зреет внутри и раскрывается лишь в тишине духа. Плод Офру-Ма не вёл к проклятию, он вёл к узнаванию себя, узнаванию истоков. Его вкус был вкусом возвращения. И именно здесь рождалось то, что древние называли Учением Зеркального Пути – тропой, где каждый шаг внутрь становился шагом в безвременье, отражённым в великом зеркале, обращённом к Свету.

Познающий пока не был ни учителем, ни мастером. Но статус ученика позволял находиться у порога Залов Древа. Этого было достаточно, чтобы полученной там энергии хватало на определённый отрезок Пути. Он называл себя Идущим в Свете, и не собирался сворачивать во тьму. Его не удивляло, что земной мир с годами становился всё ниже по вибрациям. Энергия людей, запертых в собственных иллюзиях, достигла минимума, а это значило лишь одно – скоро начнётся Подъём. Каких-то несколько десятков лет и всё изменится. И Познающему хотелось найти нужные слова, хотя бы для тех, кто был рядом. Слова, что могли бы зажечь свет, если не во всех, то хотя бы в той, рядом с которой он молчал ночами, дышал одним дыханием… и верил, что её пробуждение и есть его путь.

Познающий продолжал мысленно погружаться всё дальше и глубже, чтобы достичь Залов Древа, и вновь ощущал, как его тело становится лёгким. Под ногами была вода, вокруг густой туман – отнимающий и видение, и даже предчувствие. Только поток. Когда вода достигла шеи, он начал произносить слова. Слова-ключи. Магические ноты, которых почти не было слышно. Они вплетались в туман, исчезали в глубине, но это был знак, что врата близко.

И вот, наконец, Познающий начал видеть мерцание, затем свет, очертания других, таких же, как он, идущих. Ни солнца, ни неба, только тишина, только знание, что Залы близко.

Посреди тишины, в который раз внезапно, раздался гром… а за ним звенящая, как игла в виске, трель. Звук, которому не было места в тех пространствах и быть не могло. Познающий настороженно начал открывать глаза. Звон усиливался и заполнял рассудок, отвлекая от дальнейшего пути. Познающий пришёл окончательно в себя, открыл глаза и понял, что это звонит мобильный телефон, а значит он вынужден прекратить путешествие. Его он продолжит позднее, в более подходящее для обычной земной жизни время, благо тело ещё достаточно молодое и крепкое, и все внутренние органы работают как часы. Обо всём этом он позаботился заранее, с раннего детства осознавая свою цель, и пока что был удовлетворён результатом. Единственное, что так или иначе напрягало, это привязка ко времени. С ним в этом мире всё двигалось слишком быстро, всё зацикленно было на часах, и он должен был с этим мириться.

Выйдя из потайной комнаты в небольшой рабочий кабинет, Познающий неспешно закрыл дверь в стене, оборудованную под книжный стеллаж. Здесь не было никакого особенного «ключа»: светильника, рычага или книги, которые надо повернуть, либо потянуть или выдвинуть, чтобы открыть вход. Никому и в голову не могло прийти, что за стеной что-то есть. Полки были сплошь заставлены классической литературой, а самую нижнюю до сих пор занимали тома Большой Советской Энциклопедии. Тем редким гостям, побывавшим тут, наличие такого «антиквариата», преподносилось как дань прошлому, память от отца, и деда. И это действовало, вызывало море сентиментальных эмоции, ностальгию по советской эпохе, когда книга была лучшим подарком и ценилась на вес золота. Но те же редкие гости тут же отвлекались на классиков советской и зарубежной литературы, вспоминая школьные и студенческие годы, когда чтение было сродни сегодняшнему «залипанию» в интернете. Только в нынешнее время, где всё или почти всё стало доступным через интернет, включая литературу на любой вкус, многие чаще выбирали и продолжают выбирать всё что угодно, но только не чтение мудрых книг.

Познающий тяжело вздохнул взяв мобильный телефон. Два пропущенных вызова. Номер был ему знаком, вот только говорить совсем не хотелось – пустая трата времени, которого и так слишком мало. Он не сможет убедить звонившего ему человека, что истинный путь, который тот хочет найти, это не выход из материалистического понимания мира, и вход в мир религиозный, а принятие их обоих, но по иным правилам. Сказав тому, ещё в самом начале их знакомства, что для познания Истины, следует объединить материю и дух, научные и религиозные знания, чтобы увидеть, что в первооснове они едины, он увидел лишь ухмылку и хитрый взгляд недоверия.

Телефон зазвонил вновь.

– У меня отличная новость, уважаемый Иван Сергеевич! – даже не поздоровавшись, радостно произнёс мужчина, едва Познающий прикоснулся к сенсорному экрану, принимая вызов. Тем, кто на него работал, он всегда представлялся и просил звать его по имени отчеству. Познающим или Идущим в Свете, он оставался только для знающих его истинное лицо, состоящих с ним в одной, скрытой от непосвещённых Иерархии Зеркального Пути. – Алло, Иван Сергеевич, вас не слышно! Это я Матвей!

– Говори, я слушаю,– спокойно произнёс он, решив, что даст звонящему ещё один шанс. Интуитивно он и сам чувствовал, что на этот раз всё не зря.

– У меня всё готово, клетка получилась практически золотой. Осталось только заманить туда подходящих птичек. Я нашёл для вас парочку редких экземпляров, на днях поймаю и доставлю в лучшем виде, осталось только познакомиться с вашей…

– Я похож на орнитолога, коллекционирующего редких птиц? Что ты несёшь?!

– А-а, м-м… Не понял… Простите, – звонящий мужчина откровенно растерялся и сам отключил связь, но тут же перезвонил вновь. – Алло, Иван Сергеевич, вы меня не так поняли!

– Тогда говори как есть, – ему захотело добавить слово «клоун» или «шут», но он промолчал. Уж больно много у него, в последнее время: простых желаний, обычных мыслей, начинающихся со слова «хочу». От этого следовало срочно избавляться, иначе придётся начинать всё сначала.

– Мы значит это: помещение уже подготовили, брошюры напечатали… – продолжал тараторить мужчина. – На днях я могу встретить интересующего вас человека, только дайте мне парочку адресов, хотя бы приблизительных: где она бывает чаще всего? Любой магазин, кафе, ресторан. Короче – любое людное место, а дальше я уже сам разберусь. Остальных, в принципе, я уже практически нашёл. Человек семь достаточно будет?

– Вполне. Я перезвоню вечером, – Познающий вновь тяжело вздохнул. На этот раз он первым отключил связь, необходимо было продумать весь план до конца. Он не знал, чем всё закончится, и будет ли нужный ему эффект в конце, но попробовать стоило. Усевшись за письменный стол, в большое удобное кресло с высокой спинкой, Познающий обвёл глазами свой кабинет, доставшийся ему от отца. Когда-то давно, когда он был ребёнком и ещё даже не ходил в школу, отец изредка приводил его сюда, но строго-настрого запрещал прикасаться ко всем предметам и вещам. Единственное, что разрешалось – сидеть в этом самом кресле и всё. Но это было такая огромная милость, на фоне которой все остальные мечты казались никчёмными. Познающий уже тогда чувствовал, что он не такой как многие, хоть и живёт в обычном физическом теле. Он просто это знал, ощущая энергию предметов, даже если они были спрятаны, к примеру: в шкафу, ящике или даже за стенкой. Отец не говорил, что это что-то из ряда вон выходящее, и вёл себя так, будто бы все дети вокруг могли так же, но умело это скрывали.

Познающий провёл рукой по гладкой лакированной поверхности стола, вспоминая как отец начинал всегда издалека свои рассказы об истории создания этого мира. Как учил его любить всё, что находится вокруг, вне зависимости живое это или неживое – в привычном понимании, и периодически повторял:

– Запомни, сын, знания приводят нас к вершине, где обретается видение вечного настоящего. Именно там прошлое, настоящее и будущее существуют как единое целое. Ты должен стремиться туда, не останавливаясь ни на секунду, иначе начнётся кристаллизация и ты уподобишься алмазу. Вся твоя ценность будет лишь в прочности камня, который очень сложно разрушить, а польза ничтожно мала, потому что тебя могут никогда не обнаружить в недрах земли. Ты упустишь возможность наблюдать с вершины связующую все расы золотую нить, которая объединяет людей всех типов. Ты не увидишь золотой сферы, удерживающей в гармонии все эволюции нашей системы: простейшую, минеральную, растительную, животную, человеческую, а с ними и сверхчеловеческую с небесной. Ты не ощутишь ритмическую пульсацию жизни, просто потому, что так и будешь в своём минеральном мире, где твоё видение не сможет охватить всю солнечную систему.

Познающий посмотрел на фотографию отца в красивой деревянной рамке. Открытый взгляд оставался живым, казалось, что он застыл на мгновение и сейчас моргнёт, потом прищурит один глаз и недовольно замотает головой. Пусть хоть что-нибудь бы сделал, думал Познающий, лишь бы не молчал. После своей смерти отец всего пару раза вышел с ним на короткую телепатическую связь, но с тех пор прошло уже больше двух лет… Причина была и очень веская – именно тогда Познающий решил создать семью, зная, что вероятнее всего это испытание ему не пройти. В один из дней перед свадьбой он зашёл в ювелирный салон за подарком для своей невесты и отец, своим привычным низким голосом, неожиданно зазвучал в его голове:

– Ты забыл, что должен выявлять свои слабости и исправлять их, – сказал он чётко. – Эта женщина – твой путь вниз, – и голос умолк.

Все попытки Познающего выйти с отцом на связь были тщетны. Ни физический медиумизм, подразумевающий энергетический контакт с духом при помощи спиритического сеанса. Ни ментальный – с помощью телепатии, не действовали. Да, он был силён в яснослышании; яснообонянии, сиюминутно улавливая

присутствие отца, точнее запах его любимого парфюма. Аромат заполнял и перебивал все запахи вокруг. Будто на остывающих углях костра кто-то нагревал смесь цветков лаванды, восточных специй и веточек смолы. Бессильно было и ещё одно предельно развитое из пяти органов чувств – ясновкусие: Познающий мог почувствовать вкус крепкого чёрного кофе, который терпеть не мог, предпочитая пить только чай, и точно бы понял, что отец рядом. Он был бы и рад уже почувствовать эту кофейную горечь, услышать хоть слово, любое, даже самое унизительное в свой адрес, вдохнуть еле улавливаемый аромат парфюма отца, но тот никак себя не проявлял. Оставалось лишь ждать.

Тишину вдруг прорезал набирающий силу звон полуденных часов. Вместе с ним проснулись и остальные механизмы: в кабинете их насчитывалось не меньше десятка, разных форм и размеров, словно оркестр, приветствующий новый час. Их синхронный гул мгновенно перекрыл старания единственного экземпляра – старинных часов с кукушкой. Она, выскочив на тонкой пружине из лакированных дверец, что открылись над циферблатом, начала нетерпеливо клевать невидимые секунды, словно пытаясь угнаться за временем. Её знакомое «ку-ку» слышал только Познающий, но лишь в голове, автоматически продолжая отсчёт, когда все часы, включая вновь скрывшуюся внутри кукушку, погрузились в молчание. Это уже не было гипнотическим трансом – скорее, поздним обратным отсчётом перед запуском собственного двигателя, своей энергии. Он должен был обнулить время и дать старт самому себе, чтобы окунуться в рутину этого дня. Но тут внезапно вспыхнувший голос отца в голове и поток необъятной мощнейшей энергии приковали его к креслу, не позволяя двинуться с места:

– Она не способна понять этом мир настолько глубоко, чтобы ты тратил на неё не только свою силу, но и время. Ещё один неверный шаг и процесс будет необратим, слышишь?!

– Я её не брошу! – ответил зачем-то вслух Познающий и посмотрел на фотографию отца. Стекло под рамкой, защищающее фото от повреждений и пыли, треснуло. – Не надо меня пугать, отец, – продолжил он говорить как ни в чём бывало. – Ты бы лучше помог, а не запугивал или боишься, что всё будет как с…

– Не смей произносить её имя, не смей даже думать о ней!

– А не то что? Что ты сделаешь?

Стекло в рамке окончательно треснуло, и в самом центре фотографии постепенно растекалось темноватое пятно. Потянулся лёгкий дымок, и снимок начал медленно тлеть, как прошлое, которое вдруг решило уйти само. Познающий не стал паниковать: поднялся, налил из графина, что стоял на подоконнике, воды в стакан и вылил на тлеющее фото. На месте фотографии остались только обожжённые края. Но он тут же подумал, что наверняка в старом альбоме найдётся ещё парочка таких снимков… осталось только вспомнить, куда он его убрал.

Отец не произнёс больше ни слова, лишь головная боль разрослась глухим эхом, и Познающему захотелось выйти во двор, почувствовать ветер и свежий воздух. Если боль не отпустит, придётся снова пить таблетки, которые вроде бы спасают, но после всегда настигают своим тяжёлым побочным эффектом – вкусом одиночества, кислым и ноющим, хуже самой боли.

Осенний воздух, пока ещё наполненный остатками лета, дал ему почувствовать себя немного лучше. Познающий вдыхал кислород середины сентября полной грудью, стоя прямо у подъезда, не обращая внимания на редких прохожих и играющих на детской площадке неподалёку двух маленьких детей. Их мамы, не отводя глаз от малышей, спорили с привычной для двора запальчивостью – надо ли ставить детям прививки: вакцину от гриппа, или лучше надеяться на природный иммунитет, забывая, что их слова разносятся дальше, чем кажется. Познающий невольно слышал их разговор, собирая кусочки тревог, и был крайне раздражён. Он уже почти готов был прочесть им лекцию о вреде излишней медикализации, как во двор въехало старенькое такси и подъехало к его подъезду. Оно отвлекло внимание мам и разрядило возникшее было напряжение. Вся эта сцена почему-то подбросила Познающему мысль: почему, когда только-только начинаешь приходить в себя, мир тут же находит способ испытать твои границы? Злость на себя накатила неожиданно – он снова позволил чужому разговору легко проникнуть за внутренние стены. Граница между миром внутри и снаружи вдруг стала зыбкой ровно настолько, чтобы почувствовать, как даже после смерти отец умеет её переступать. Как умеет создавать эффект неожиданности, вмешиваться, когда этого совсем не ждёшь, напоминая о себе жизненной силой, не связанной ни временем, ни расстоянием.

– Два года добиваться связи и так оплошать,– ругал себя мысленно Познающий, придерживая дверцу такси, и помогая пожилой тучной женщине выходить из машины. Он решил не отступать от намеченного плана, но очень хотел позлить ещё и отца. К счастью таксист оказался свободен и с удовольствием согласился отвезти его за город, куда многие отказывались ехать даже по вызову. Место было специфическое, пользующееся дурной славой – не единственная, но самая большая в их городе психиатрическая больница. Попасть туда было проще, чем выйти, а если и удавалось выйти, то не факт, что здоровым психически, а значит снова был риск там оказаться.Такой вот замкнутый круг.

Познающий когда-то и сам сумел нарочно попасть в это «лечебное» заведение, чтобы увидеть всё изнутри. Тогда ему едва исполнилось восемнадцать. Отец был уверен, что сын не догадывается, куда он периодически ездит, примерно два или три раза в год, на протяжении пяти лет, забирая с собой по несколько коробок продуктов. Познающий думал, что отец по доброте душевной, несмотря на вредный характер, ездит в детский дом или дом престарелых. Но с появлением новых технологий, когда через мобильный телефон можно предоставить точку своего доступа, однажды открыли ему страшную тайну. Познающему, не без усилий, удалось отвлечь внимание отца и подключить эту самую точку доступа. Узнав адрес, он долго не мог понять, что же связывает заведующего кафедрой истории религий, коим был его отец, и такое заведение, как больница для душевнобольных. Но момент, когда он сам решил поехать и лично всё разузнать, он помнил до сих пор.

Это была поздняя осень, когда зима уже начинала вступать в свои права и по ночам столбик термометра опускался ближе к нулю. Отца вызвали на международную масштабную конференцию в Москву, аж на целую неделю, и Познающий был предоставлен самому себе. Он и так не был под жёстким контролем, просто потому что не к чему было придраться: учился он на отлично, вечерами предпочитал сидеть дома, готовиться к вступительным в университет на следующий год; сам мог готовить себе еду и делал это с удовольствием. Отец улетел спокойно, зная, что сын не осмелится нарушить негласные правила поведения в их доме, даже будучи совершеннолетним.

Тщательно продумав план, как попасть в психиатрическую больницу, Познающий оставил дома свой мобильный телефон, надел и обул всё самое поношенное и взял денег ровно столько, чтобы хватило на общественный транспорт до лечебницы. Ключи от квартиры он спрятал на чердаке в своём же подъезде, сосед со второго этажа держал там не больше десятка голубей и доверял дубликат ключей только ему, на случай если сам не мог покормить птиц. Всё складывалось более чем удачно, оставался вопрос, где спрятать ключи от чердака? Но сообразив, что для этого подойдёт лестница, вернее – пять ступений перед выходом из подъезда, под которыми всегда темно, и уборщица не особо старается мыть там пол, он тут же помчался вниз.

Да, Познающий помнил всё до мелочей даже сегодня, спустя двадцать три года. Он тогда потерял целые сутки на то, чтобы добраться до больницы. Умышленно выйдя за одну остановку до конечной, иначе кто-то мог его запомнить, он пошёл вдоль тянущейся, чуть больше, чем на десять километров, лесополосы, но потом решил, что лучше всё-таки пойти через лес. Это был неоправданный риск, можно было запросто столкнуться с каким-нибудь голодным диким зверем, но к счастью этого не произошло. Он старался идти так, чтобы, пусть и отдалённо, но видеть трассу и к вечеру уже благополучно вышел из леса. Впереди было местное кладбище, достаточно большое с множеством очень старых могил, за которым маячило здание крематория. Познающий тогда впервые в жизни так долго бродил среди покосившихся крестов, гранитных плит, ища хоть какую-нибудь подсказку, вглядываясь в фотографии, читая имена, фамилии и даты, пока не стемнело окончательно. На многих могилах не было ничего, кроме выбитых дат, и фамилий, а иные и вовсе были только с датой смерти. Вот тогда ему по-настоящему было страшно, юношеское воображение рисовало чудовищные сцены издевательств и насилия над людьми, которые могли происходить в ближайшей больнице для душевнобольных. И это было вполне оправдано, если вспоминать историю даже минувшего двадцатого века, где в подобных учреждения на больных испытывали медицинские препараты, проводили опыты, жестоко насиловали и всячески издевались.

Ночь на кладбище видимо отпечаталась на его лице, когда он появился на пороге приёмного отделения психиатрической больницы, больше напоминающей отрезанную от внешнего мира тюрьму. Ужас в его глазах вызывал, в первую очередь, желание помочь, а потом уже выяснять – откуда вообще мог появиться юноша? Но сердобольность длилась не дольше пяти минут – в кабинете принимающего врача, помимо терапевта и фельдшера, был ещё и психиатр, и того ничего не могло выбить из колеи. Он дольше всех слушал молодого человека, который упорно твердил, что ничего не помнит, кроме своего имени, назвавшись Иваном. Уже тогда Познающий спинным мозгом чувствовал присутствие в больнице чего-то близкого, не представляя себе, что это не вещь или предмет, а человек. Это был явно не санитар за его спиной, который зло косился куда-то в сторону, но был готов в любой момент скрутить новоявленного пациента, если тот вдруг окажется слишком буйным. Познающего заставили снять одежду, всю, включая нижнее бельё, и всё тот же санитар принялся тщательно проверять уцелевшие карманы его брюк и куртки. Из коридора откровенно веяло холодом, пробирающим до костей, но никто не спешил прикрыть дверь. Несколько пар глаз бегло зафиксировали все синяки, ссадины и царапины, молча переглянулись, закивали, и Познающему тут же выдали казённые одежду и бельё. Он тоже молча всё принял, оценив, что его старая одежда, по сравнению с выданной, пусть и грязная, но не настолько застиранная и поношенная. Но, выбора у него не было. Радовало, что не прогнали сразу, он всё ещё не терял надежду узнать тайну отца, однако всё было не так уж и просто.

Его, как и положено в таких учреждениях, на сутки определили в небольшую палату с решёткой на окне и без входной двери, но с круглосуточным наблюдением. Впрочем, единственное отличие её было от остальных: стоящий на входе стол, за которым сидел так называемый «наблюдатель». Как выяснил потом Познающий, это был один из пациентов больницы, но из касты «помощников». Практиковалась ли такая помощь в других подобных заведениях или нет, это тогда никому не было интересно. Сами «помощники» добровольно шли на место санитаров: убирать за пациентами, мыть полы и посуду, помогать вязать буйных, если попросят. Взамен им выдавали не больничную робу, а нормальную одежду; кормили усиленнее, и даже давали сигареты. Познающему сразу не понравился местный «предводитель» этих самых «помощников» по имени Роман, хотя все его звали Рэмбо. За плечами у того были: война в Афганистане и Вторая чеченская кампания, на которой он получил контузию. Вернувшись домой беспробудно пил, и как результат – «алкогольный делирий». Или, как говорил сам Рэмбо: «Белка-белочка, она не такая уж белая и пушистая, как многим кажется, – намекая на «белую горячку» и поясняя. – Поэтому, многие здесь именно по этой причине, а не потому что психи!» Всё тот же Рэмбо был безжалостен к обычным пациентам и позволял себе вымещать на них злобу за своё неудачное прошлое, в котором не было ничего примечательного. Познающий не пытался докопаться до сути, влезть в душу к Рэмбо, ему достаточно было заглянуть тому в глаза, чтобы понять – ужас и ад войн выжгли всё человеческое в душе, и на пепелище прошлого просто не из чего построить настоящее, а значит и будущего у него нет. Очень хотелось тогда сказать, что психиаторов необходимо прикреплять к каждому военному, если того посылают в «горячую точку», но где же взять столько специалистов?…

Рэмбо, как-то неожиданно для самого себя, быстро потерял интерес к Познающему, а тот похвалил себя, пожалуй впервые в жизни, за умение пользоваться гипнозом в собственных интересах, без применения посторонних или специальных предметов, типа маятника или кулона на цепочке. Его не оставляла мысль о человеке, присутствие которого в этом спецзаведении, вызывало интерес у отца. Он всё больше склонялся к версии, что это именно человек, а не что-либо другое. Но, если с Рэмбо удалось легко справиться, то с режимом в больнице оказалось всё гораздо сложнее. К счастью из комнаты, находящейся под круглосуточным наблюдением, где лежало ещё двое мужчин, Познающего, через сутки, перевели в обычную палату. Обстановка в ней была точно как показывали во многих фильмах ужасов, словно это больница служила прототипом для сценариев. Если бы ещё, при просмотре фильмом, через экран передавались все запахи, назвать которые ароматными нельзя было бы даже если вылить на пол несколько флаконов дорогих духов. Давно некрашеные стены, и те, казалось, источали аммиачные пары вперемешку с запахом лекарств. «Возможно ли вообще тут находиться, – думал тогда Познающий. – Если не уметь абстрагироваться от этого ужаса?» Каждый из обитателей отдельно взятой палаты, выплёскивал наружу весь свой внутренний мир, всех своих «чертей», не выбирая выражений. Кто-то отчаянно стонал и причитал, кто-то шептал что-то невнятное, но при этом стучал ногой о железную ножку койки; двое лежали на вязках – привязанные за руки и за ноги вязочными бинтами к кровати. Один при этом был абсолютно нагой…

Естественно ни о каких благах цивилизации в палатах и речи не могло быть: ни телевизора, ни мобильных телефонов, и даже книги читать было запрещено. Не разрешалось говорить во время сонного часа, нельзя было никаких дезодорантов и средств личной гигиены; мыться каждый день – тоже нет, как и часто выходить в туалет, где, как и в палатах, отсутствовали двери; и на просьбу о прогулке по коридору всегда категоричное: «Нет!»… За отказ от еды, в любом состоянии –кормление через зонд, потому что лекарства на пустой желудок строго были запрещены, а местная кухня не особо старалась разнообразить меню. Познающего тошнило тогда от размазанной по тарелке каше, разбавленного компота из сушёных яблок, желеобразного омлета из яичного порошка, овощного супа: где из овощей были только лук и морковь… Но он ел, и каждый раз был в числе первых, слыша крик одного из работников: «В столовку!»

Спешить было нельзя, все шли гуськом, на пересчёт при входе в столовую, чтобы молча уткнуться в тарелку и съесть всё без остатка. Если, ни дай бог, кого-то не досчитаются, все знали – не дошедшего либо побьют и приведут насильно, либо назло другим покормят через зонд. Тех, кто на вязках, естественно, кормили соседи по палате, но это всегда было до похода в столовую.

Познающий еле смог выдержать и не выдать себя спустя пять дней, решив, что ещё немного и он сам сойдёт с ума от вечного пребывания между бесконечными «нельзя» и постоянным лежанием на больничной койке. Тюрьма казалась почти санаторием, а дом раем, но он не мог просто так взять и заявить, что находится тут по собственной воле. До прилёта отца с конференции оставалось тогда два дня. Познающий не хотел поднимать шум, веря, что сам сможет выкрутиться, но ошибался, зато выяснить тайну отца всё-таки удалось.

В один из походов в столовую он заметил идущую по коридору женщину, в обычном трикотажном спортивном костюме, с седыми длинными волосами, распущенными и поэтому прикрывающими лицо с обеих сторон. Но Познающий узнал её, каким-то внутренним чутьём, и не мог поверить – это была его мама. Он считал её умершей, он мысленно говорил с ней часами долгие месяцы, долгих пять лет, прося хоть однажды присниться и ответить на все его вопросы.

Когда она не вернулась из очередной командировки, работая фотокорреспонденткой в местной газете, и он замучил отца расспросами, тот не выдержал и признался: «Мама больше не вернётся, сын! Она ушла в другой мир. И мы с тобой не должны о ней вспоминать, иначе ей там будет трудно…Понял?!»…

Это была некая установка для них обоих. И они действительно больше не вспоминали между собой, ни её звонкое имя Злата, ни то, что было связано с нею лично. Дома был сделан ремонт, куплена новая мебель, и даже посуда. Были выброшены все женские вещи и фотографии. Познающий долго это всё не мог принять, молча злился на отца, продолжая пытаться связаться с матерью при помощи телепатии и спиритических сеансов, но каждый раз безуспешно. Зато все его провалы не прошли даром, он начал усиленно заниматься, чтобы развить в себе ещё больше сверхспособностей, но теперь уже в тайне от отца. И тогда, стоя в коридоре приёмного отделения психиатрической больницы, он не сомневался, что видит маму. Она, странным образом, попала в тот день в приёмное отделение из основного корпуса больницы, где находились пациенты на длительном лечении, иногда и больше десятка лет. Поговорить в тот день с мамой ему не удалось, Рэмбо моментально подлетел к ней, и со словами: «Злата, какого чёрта ты тут делаешь?» – повёл её в основной корпус, матерясь при этом на весь коридор, посылая куда подальше всех, кто должен за этой самой Златой смотреть. Познающему ничего не оставалось, как пойти и признаться, что он тут по собственной воле, и пока шло выяснение: как и почему, уже успел прилететь его отец с конференции. Серьёзный разговор с ним тогда не расставил все точки над «i», а только лишь отдалил их друг от друга, возведя высокую стену непонимания между ними…

Глава 3

Стася влетела в первый попавшийся бутик модной одежды и едва не сбила с ног продавца-консультанта. Тот сначала опешил, но промолчал и с невозмутимым спокойствием продолжил завязывать бант на шее одного из манекенов.

– Мне бы чего-нибудь на вечер, только, пожалуйста, не очень яркое и не очень открытое, – попросила Стася, растерявшись от обилия цветов и фасонов.

– Платье, костюм? У вас свидание или деловая встреча?

– Да без разницы, главное, чтобы красиво и по фигуре… у меня свидание… Э-э, с мужем.

– Есть какие-то предпочтения в цвете? – продолжил продавец, натянуто улыбаясь и рассматривая фигуру Станиславы.

– Молодой человек, давайте без лишних вопросов, иначе я сейчас развернусь и уйду! – Стася зло посмотрела на него, нарочно делая шаг в сторону выхода, но от дальнейших действий её отвлёк зазвонивший мобильный телефон в сумочке. – Ну вот так всегда, – обиженно сказала она, закончив разговор. В коем веке муж пригласил в ресторан и сам же сейчас позвонил, чтобы извиниться, что он опоздает. Нет, вы видели, что творится?! А вы, молодой человек, часто опаздываете на свидание?

– У меня нет девушки, – абсолютно спокойно ответил продавец, и тут же добавил. – Но к такой роскошной женщине, как вы, я бы не опоздал.

– Ладно, – Стася махнула рукой, потом кинула мобильный в сумочку и улыбнулась. – Чёрт с ним, в ресторан я всё равно пойду, пусть хоть совсем не приходит! Давайте, показывайте, что у вас есть тут самое красивое и сногсшибательное! Туфли я бы тоже купила, если найдутся.

– В соседнем бутике подберу вам мигом, не волнуйтесь. У вас ведь тридцать восьмой размер обуви?

– А вы мне определенно симпатичны, молодой человек. Да, тридцать восьмой.

Через полчаса Стася уже вышла из бутика одетая в дизайнерский брючный костюм цвета мокрый асфальт от люксового бренда Paper Moon. Пришлось согласиться на туфли на высоком каблуке – из-за длины брюк, поэтому шла она медленнее, чаще обычного глядя под ноги. – Красота требует жертв, – твердила Стася, вцепившись в поручень эскалатора, плавно движущего её вниз, совершенно ещё не понимая, как она сможет вести машину. Не очень хотелось переобуваться потом у ресторана, наверняка машину придётся оставить для парковки, а не парковаться самой. Место её муж выбрал подходящее – роскошный ресторан средиземноморской кухни в самом центре города, туда даже подъезжать было одно удовольствие.

К счастью, доехала Станислава без особых проблем, постоянно благодаря всех своих ангелов хранителей, посчитав, что одному это точно было бы не под силу. Гордо выйдя из машины, она не менее гордо поднялась по широким мраморным ступеням, предвкушая как обалдеет Сергей, когда приедет. Уже не сильно хотелось обижаться, думая, что они так редко выбираются куда-то вдвоём, и всё же она не могла до конца смириться с тем, что муж умудрился каким-то немыслимым образом задержаться…

Присев за заказанный столик Стася наконец-то выдохнула и позволила себе на несколько секунд закрыть глаза от удовольствия. Тут уже всё было в совокупности: суматошный день наконец закончился, выглядела она потрясающе; туфли оказались удобнее, чем казались в начале; дорогая обстановка уютного ресторана располагала к отдыху и наслаждению от еды.

– Простите за наглость, – послышалось со стороны, когда Стася уже листала меню и мысленно подсчитывала, во что ей обойдётся ужин, если Сергей вообще не сможет приехать. – Я вот прямо чувствую родственную душу.

Станислава обратила наконец внимание на мужчину, настойчиво продолжающего говорить, стоя в шаге от её столика.

– Вы это мне? – спросила она, при этом оглядываясь по сторонам. Зал был почти пуст. На ближайших двух столиках красовались таблички с красивой надписью «Prenotato», а под ней мелким шрифтом «Зарезервировано». Мужчина кивнул Стасе и улыбнулся доброжелательно, да и выглядел он вполне презентабельно. Если бы не низкий рост, его можно было назвать откровенно привлекательным.

– Ещё раз прошу прощения, если чем-то мог напугать вас, – начал он вновь говорить. – Сам от себя не ожидал, что смогу вот так вот обнаглеть, но… стою и не могу тронуться с места. Меня Матвей Константинович зовут, для вас просто Матвей. А вас?

– Станислава. Но, вы знаете, я вообще-то тут…

– Я постараюсь сейчас уйти, но должен вам сказать, что сделать это будет весьма проблематично – я заколдован, ни шагу сделать не могу. И чувство такое, что в прошлой жизни мы с вами точно были родственниками, возможно даже братом и сестрой. Не откажите брату в любезности сделать вам комплимент? Вы очень красивая женщина, и имя у вас очень красивое!

– Спасибо, – Стася слегка смутилась, подумав, что действительно нет ничего такого в том, что посторонний мужчина чуть ли не остолбенел от её красоты. Это лишний раз подтверждало, что все её усилия и жертвы не напрасны.

– Это собственно всё, – мужчина пожал плечами, разводя руки в стороны. – Я кажется немного прихожу в себя, но конечно же могу продолжить говорить о том, насколько вы прекрасны, но это будет сверх наглости. Поэтому, доброго вечера вам, здесь он точно может быть добрым – ресторан один из лучших.

– Спасибо, мне очень приятно, – Стася окончательно расслабилась и даже пожалела, что в этот момент Сергея ещё нет рядом. Она бы с удовольствием посмотрела на его реакцию.

– Кстати, рекомендую заказать «Морского дьявола», он ещё с утра плескался в море, а наш шеф-повар. Ой, я сказал: «Наш?» – мужчина прикрыл рот ладонью, да так искренне удивился, что Станислава не смогла сдержать смех. – Ну вот, выдал себя с потрохами, а всему виной ваша красота, и чувство, что мы знакомы уже не одну жизнь.

– Благодарю за комплимент, а насчёт вашего чувства – да, возможно, всё возможно, и в этом плане я не категорична.

– Вы ещё и очень мудрая женщина, – мужчина полез во внутренний карман пиджака и достал визитку. – Вот, возьмите, пожалуйста, и при малейшем желании или любой проблеме, вы можете звонить, не глядя на время. Считайте это моей родственной потребностью брата быть вам полезным, и сделать всё, что будет в моих силах, вне зависимости от обстоятельств.

Стася взяла визитку и положила на край стола, снова слегка смутившись от, как ей показалось, очень искреннего порыва совершенно незнакомого мужчины, дать ей почувствовать себя женщиной: хрупким созданием, изящным красивым цветком, порхающей бабочкой…

– Надеюсь, вы воспользуетесь когда-нибудь моим бескорыстным предложением помочь вам, или просто даже заказать столик в этом чудесном ресторане. Не смею больше отвлекать вас своим присутствием. Доброго вам вечера, Станислава!

– Спасибо! И вам, Матвей, доброго вечера! – она проводила мужчину взглядом, потом заказала себе салат с руколой и креветками, и карпаччо из артишоков. Долго изучая карту вин Стася наконец выбрала итальянское белое сухое вино сладкой версии сорта гарганеги, сделанное методом аппассименто – когда ягоды подвяливают в проветриваемых помещениях, чтобы сладость и ароматика в них оставались более концентрированными.

Довольной своим выбором Станислава принялась рассматривать обстановку ресторана, пока его ещё не заполнили посетители, зная прекрасно, что не все проводят вечера дома у телевизора.

– Да, цены откровенно «кусаются», средний чек выйдет не меньше десяти тысяч,– подумала она. – Но и место не из дешёвых, и несколько залов, есть наверняка и парочка «закрытых» – для особых гостей.

Стены зала, в котором находилась Стася были выкрашены в нежно-голубой, их украшали мозаичные картины с изображение морских обитателей, и деревянные панно с мифологической тематикой; паркетные полы были застелены коврами, в тон стенам, с классическим дамасским орнаментом; бра и люстры в виде двустворчатых ракушек; по периметру зала большие кадки с огромными папоротниками; а в центре необъятных размеров круглый аквариум с разнообразными рыбами и рыбками, стоящий в громадной раскрытой морской раковине, и имитирующий собой жемчужину…