Стыки сознания
Я не знаю, где заканчивается сон и начинается реальность. Эта книга – не попытка объяснить, а попытка почувствовать. Я писал её как диалог между двумя голосами, которые могли быть мной, могли быть вами, могли быть никем. Если вы почувствуете тревогу, отвращение, нежность или пустоту – значит, вы были там. Спасибо, что вошли в лифт.
Металл скрипит. Воздух сжимается. Один миг – и всё рушится. Два тела. Два имени, которых никто не знает. Пациент 1. Пациент 2. Они не проснулись. Но они начали видеть.
Глава I: Палата № 7
Линолеум, местами вздутый, с пятнами, которые никто не пытается оттереть. Пол скрипит – даже если никто не ходит. Стены – не просто серые, а с оттенком сырости, будто они дышат. Кривизна их – не архитектурная, а живая, как будто они медленно сдвигаются, подстраиваясь под настроение. Решётка на окне – ржавая, с каплями конденсата, которые стекают вниз, как слёзы. За ней – не улица, а серый свет: без источника, без направления. Лампа – гудит с равномерной злостью. Свет её не греет, а режет. Она мигает иногда, как будто вспоминает, что должна быть солнцем – и тут же забывает. Деревянная скамья, без спинок, с занозами. Иногда на ней сидят пациенты, напротив друг друга. Напряжение – оно висит в воздухе, как запах йода и старого пота. Они не прикованы, но каждый знает: выйти нельзя. Не потому, что дверь заперта – а потому, что она больше не ведёт наружу. На потолке – трещина, похожая на карту. Кто-то когда-то пытался её расшифровать. Теперь – просто смотрят на неё, чтобы не смотреть друг на друга.
Худощавый, с впавшими глазами, тонкими губами; уголки рта опущены, что придаёт лицу выражение постоянного недовольства или усталости. Его кожа – бледная, почти прозрачная, с лёгким сероватым оттенком, словно он давно не видел солнечного света. Скулы резко очерчены, а подбородок слегка выступает, придавая лицу напряжённое выражение. Он нервно щёлкает ногтями по столу, создавая ритмичный, раздражающий звук – будто пытается заглушить внутреннюю тревогу. Плечи сутулые, движения – резкие, порывистые. Взгляд – беглый, настороженный. Одежда висит на нём, как на вешалке, не по размеру – возможно, он давно не менял гардероб. Иногда он незаметно кусает ногти, словно не может справиться с внутренним напряжением.
Неподвижная, смуглая женщина. Её кожа – тёплого бронзового оттенка, гладкая, но слегка уставшая, как будто несёт на себе следы долгих лет напряжения. Волосы коротко подстрижены, аккуратно уложены, с лёгким блеском – стрижка практичная, без излишеств, подчёркивающая строгость и сдержанность. Она сидит прямо, почти как статуя, с идеальной осанкой – будто выученной или выстраданной. Руки лежат на коленях, пальцы сцеплены – жест, говорящий о внутреннем контроле. Глаза – тёмные, глубокие, смотрят вперёд, не мигая, словно в ожидании или в размышлении. Взгляд – тяжёлый, но не агрессивный – скорее, проникающий, оценивающий. На лице нет выражения: ни страха, ни злости, ни печали. Только тишина. Одежда – простая, но чистая – возможно, выбранная с намерением не привлекать внимания. В её присутствии чувствуется напряжение, как будто она сдерживает бурю внутри себя, не позволяя ни одному порыву прорваться наружу.
Глава II: Сон
Сегодня я был в городе. Асфальт дрожал, как кожа под током. Дети – пластмассовые, гладкие, без запаха жизни. Их глаза – черные экраны, без зрачков, без света. На этих экранах – мои мысли, вывернутые наружу, как внутренности на витрине. Я кричал. Крик был не звуком, а трещиной в воздухе. Изо рта – мотыльки, хрупкие, пепельные, каждый – слово, которое я не успел сказать. Они взмывали вверх и исчезали в небе, как забытые надежды. А дети смотрели не глазами, а пустотой, и в этой пустоте я видел себя, разбитого на пиксели.