Где мы? Кто мы?
Большая чёрная птица
2022 год.
Дождливое уральское лето 2022 года…
Надежда умирает последней.
Любовь ушла первой, на улице, неожиданно. Вера ушла, оставшись одна, при весьма загадочных обстоятельствах…
Тетка Надежда прожила долгих 96 лет. Ни правнуков, ни внуков у нее не было, потому что детей в свое время не случилось. По официальной версии бездетность наступила от тяжкого стахановского труда на заводе в годы войны, по неофициальной – от неуемной гульбы, называемой в народе по-другому… Как бы там ни было, к концу жизни Надежда не пускала к себе никого. Дом она по наивности отписала какому-то проходимцу и доживала век свой в маленькой квартирке на втором этаже двенадцатиэтажного дома. Были ли там иконы, как у всякой добропорядочной бабки, сказать трудно. Это были скорее картинки из журналов и календари, которые вроде бы изображали лики святых, но не несли того светлого духа, что исходит от настоящих икон.
Когда пришло ее время, Надежда заперлась понадежнее и затихла… Приходившая раз в три дня женщина – социальный работник, почувствовав неладное, вызвала МЧС. Бронированная дверь не поддавалась, благо второй этаж, – вместе со спасателями она проникла через балкон. Надежда торжественно возлежала на высоких подушках, на лице блуждала загадочная улыбка.
– Надежда Александровна, давайте мы оформим вас в больницу?
– Не-е-т, милая, нельзя мне в больницу. Здесь мне быть надо.
– Давайте хоть посмотрим, все ли документы в порядке в случае чего. Извините, конечно. Где у вас документы?
– В ящичке-е, – протянула бабулька.
– Но…он же заперт, – женщина подёргала ручку указанного ящика, думая, что заело, растерянно повернулась к своей подопечной.
– А ключик-то я вам не отдам, – хитро подмигнула Надежда…
Когда вскрыли квартиру, душа Надежды уже была далеко. В закрытой изнутри квартире были видны следы борьбы: какие-то черные пёрышки, возможно, из старинной перины, рядом с кроватью валялся пустой стакан, ящичек с документами был взломан, но все бумаги даже не тронуты. Сквознячок из приоткрытой форточки обдувал недовольное лицо покойной, искусственные лики святых равнодушно глядели с прошлогодних календарей.
1917 год.
Анне было всего тринадцать. Но она уже вполне оформилась, забутела и, конечно, влюбилась в балагура и весельчака – подпаска Ваську. Но Степан Петелин, отец Анны, давно сговорился с зажиточным Александром Кичигиным, управляющим на прииске, что отдаст дочь, как только девка войдёт в сок, за его вдового старшего сына. Не беда, что тот в два раза старше, главное – путем родства совместятся их капиталы. Сговор состоялся.
Анна бежала во всю силу молодых ног. Оставалось совсем немного до околицы, а там со стадом Васька, он обязательно что-нибудь придумает! Но, словно из-под земли выросла грузная могучая фигура отца, он ухватил дочь за густую длинную косу. Анна ещё пыталась сопротивляться, но понимала, что это бесполезно…
Намотав на веснушчатую волосатую руку крепкую косу дочери, Степан почти волок девушку.
«Дура! От счастья своего бежишь! Что ж ты, это удумала, Анна Степановна?! Такие деньжищи у мужика твово будут. Как сыр в масле кататься будешь, вся басенька да ладненька! Дура-бабёнка, к голыдьбе Ваське побежала!» – так приговаривал старший Петелин, пока тащил дочь под венец…
Мог ли он знать в своей уральской глухомани, что полгода осталось до того времени, когда мир перевернётся с ног на голову. Все нажитые им и его сватом Кичигиным капиталы национализируют, их самих, как тогда говорили, раскулачат. Анна и Александр, повенчанные ради этих капиталов перед Богом, будут жить дальше, как рядовые рабочие одного из уральских приисков… Правда Феня, бабка Анны, завернув самородные слитки в грязную тряпицу, успеет убежать в какое-то своё тайное место в тайге. Но по дороге обратно разум её немного помутится, и она будет до конца жизни тихонько бормотать о чёрной птице, закрывшей клады…
1930 год.
Еще тринадцать лет минули в жизни Анны. В свои двадцать шесть она выглядела, как уставшая сорокалетняя женщина. Александр Александрович оказался неплохим мужем, непьющим, но тяжёлым на руку. Конечно, тяготило его, что вместо добротного житья, заслуженного им по праву рождения, приходилось довольствоваться жизнью работяги. Хотя привычка его рода, выработанная веками, – мудро распоряжаться капиталом, помогала ему и его семье выжить в голодные 30-е годы. Когда становилось совсем тяжко, он бил Анну. Тогда бедная женщина бежала в ветхий домишко на окраине, где доживала свой век полубезумная бабка Феня. Она прикладывала травки к ранам женщины, что-то шепча, крутила тупым костяным ножичком по сучку…
Феня помогла Анне с рождением дочерей. Впервые, когда та почувствовала, что тяжела и пришла к любимой бабке, старуха хитро прищурилась, пожевала губами, произнесла непонятную фразу, после которой будто слегка каркнула, затем выдала: «Любовь найдёт, но не поймёт. Веру в дАли унесёт. Надежда надейся, да поменьше смейся»…
В 1924 у Анны родилась дочь, которую назвали Вера. В 1926 году у Анны родилась дочь, которую назвали Надежда. В 1928 году у Анны родилась дочь, которую назвали Любовь. В 1930 году у Анны, которая вновь была тяжела долгожданным мальчиком Александром, умирала бабка Феня…
Казалось, что душа старухи никак не может расстаться с телом. Агония длилась долго, Феня уходила в забытье, но после короткой конвульсии вновь осознанно смотрела на Анну. Хотела что-то сказать, но судорожно сжимала губы, и все повторялось вновь… Она, словно боролась с собой в выборе какого-то тяжкого, судьбоносного решения… К вечеру ее сухонькое тельце почти слилось с грязными тряпками топчана, на котором она умирала, лишь воспалённые глаза изредка вспыхивали из-под нависающих век, и чудилось в них что-то птичье… К полуночи Феня приняла свое страшное решение:
– ПОДАЙ ПОЛНЫЙ СТАКАН, ВНУЧЕНЬКА!
Анна принесла воду. Старуха с трудом приподнявшись, медленно выпила жидкость, взяла Анну за руку:
– Ну, прощай преемница. Теперь уж сама как-нибудь… Там через Шайтан-гору тропинка до развилки, дальше сама поймёшь… Но договор с черной птицей нарушен, и золото пока не забрать. Если сил хватит, восстанови связи, и всем хорошо будет… Добро делай…
Бабка уже еле шептала, но руку Анны не отпускала. Наконец она глубоко умиротворенно вздохнула и ушла из этого мира… Анна почувствовала, как обессилела рука бабушки, а ее ладонь, плечо, грудь стали наливаться свинцовой тяжестью. Маленький Сашка тревожно ворохнулся в чреве…
Анна с трудом поднималась в гору, в висках стучало. Тайга никогда не была гостеприимной: недобро и тяжко скрипели старые сосны и могучие кедры, пугливыми листочками шелестели редкие осинки… Вот уже и развилка. Показалось, что за деревом промелькнула черная тень. Анна замедлила шаг, прислушалась. Раздался отчётливый хруст веток. Она пыталась бежать, но большой беременный живот, конечно, изрядно замедлял бег. Сердце стучало все сильнее…
Знакомая крепкая рука перехватила ее у самой развилки.
– Куда собралась, ведьма?!
Налитые кровью глаза мужа казалось вот-вот вылезут из орбит, рот осклабился, лицо перекосила гримаса злобы… Бил в этот раз долго, пинал в живот, приговаривая страшные вещи о ведьмачестве, чертенке, Адовом огне…
У той развилки нашел свой последний приют маленький недоношенный мальчонка Сашка. Анна с трудом доползла до дома, соседушки помогли.
Сашины сестры подошли к матери.
"Верь, мама, все будет хорошо", – сказала шестилетняя Вера и погладила воспалённый лоб Анны.
"Надя, надо", – четырехлетняя Наденька прикоснулась к материнской руке.
«Люблю маму»,– прошепелявила двухлетняя Любочка.
И Саша грустно улыбнулся им с небес…
1944 год.
Великая Отечественная подходила к концу. Это было понятно даже в уральской глухомани. Эвакуированные паковали чемоданы, благодарили за всё, оставляли свои Московские адреса и отправлялись восстанавливать любимую столицу. Размеренный быт тихого уральского прииска входил в привычное русло. Война почти не коснулась семьи Кичигиных. Старшая Вера работала медицинской сестрой, помогала лечить местных жителей, да иногда бойцов, приезжавших для длительной реабилитации в глубокий тыл.
Сумасбродная Надежда устроилась на завод по производству боеприпасов да сразу на 14 станков, это называлось – «Стахановка». Но не зря народ переделывал «стахановку» на «стакановку». После непосильного труда хотелось с устатку приложиться к горячительному. И любви хотелось в 18 лет!
Любонька оставалась дома – помогала матери.
Старый отец угрюмо сидел на завалинке или у окна, задумчиво созерцая бескрайнюю, как мир, тайгу.
Анне в конце года исполнялось 40. Казалось бы, самый яркий женский возраст, но Анна ходила в платке, повязанном по-крестьянски, смотрела в землю, с соседями, мужем и дочерями была ровна и немногословна. Как когда-то бабка Феня, она научилась потихоньку снимать разнообразную боль, помогать страждущим наговорами, травкой. Но старалась избегать этого, даже иных отправляла к старшей дочери на укол – к официальной медицине. Муж её Александр после того давнего случая, когда фактически убил наследника, как-то обмяк и на жену больше руку не поднимал. Скорее всего понял, какой тяжкий грех совершил, и теперь год за годом проживал его снова и снова, наказывая и бичуя себя своими мыслями.
Как-то зимой накануне своего сорокалетия Анна с дочерями возвращалась из посёлка, где они запасались провизией. Вечерело… Они ехали знакомой проторённой тропой, надеясь ещё успеть засветло. Когда по правую руку замаячил приметный корявый кедр, Анна поняла, что там недалеко и до её развилки. Стоит ли попросить дочерей свернуть туда, чтобы помянуть братца Сашеньку? Женщина поначалу часто наведывалась на это место, но постепенно рана стала рубцеваться… Ещё на этом страшном месте к Анне приходили видения: большая чёрная птица плавно садилась на ветку неподалёку и внимательным глазом наблюдала за её действиями, и казалось Анне, словно бабка Феня продолжает с ней неспешный разговор. После этих бессловесных бесед руки наливались свинцовой тяжестью, перетерпев которую, она могла всё лучше и лучше врачевать боль… Но дочерей Анна в это не посвящала.
Вот и сейчас Анна, почти повернув поводья, всё-таки решила не сворачивать к развилке, а поскорее добраться до дома… Неожиданный порыв ветра пронёсся по верхушкам таёжных деревьев, они тревожно заскрипели. Словно морок накрыл тропу, по которой ехали путницы. Послышалось хлопанье огромных крыльев. Большая чёрная птица промелькнула впереди на небольшой опушке, полёт её сопровождался подвыванием и разливающейся в воздухе тоской.
– Твой, Любка, жених полетел, – неловко пошутила Надежда.
– Почему мой? Это один из твоих подглядывает, с кем ты милуешься, – тут же ответила бойкая на язык Любаша.
– Надежа, Люба, уймитесь! – скомандовала мудрая старшая Вера.
– Ну, уж и пошутковать нельзя! Твой-то ГБшник совсем тебя замуштровал. Такая же, как он, стала, – в один голос огрызнулись сёстры.
Анна промолчала, лишь попыталась ускорить ласково лошадёнку. Но ту и уговаривать не пришлось, её, словно обуял животный ужас, и она рванула изо всех сил, увлекая своих хозяек и их нехитрый скраб к спасительному тёплому человеческому жилью. Позади слышались звуки скорее борьбы, чем погони. Но сёстры уже притихли и, чувствуя тревогу матери, назад не оборачивались…
Вскоре Анне исполнилось сорок. Но на условное место она не пошла…
1961 год.
Двенадцатого апреля весь мир наблюдал за прорывом человечества – покорением Космоса. В девять часов семь минут корабль «Восток» стартовал с космодрома Байконур.
В уральской тайге, недалеко от малолюдного прииска было одиннадцать часов семь минут, когда большая чёрная птица усмехнулась, взмыла с привычного места и устремила свой полёт к знакомому дому Александра и Анны Кичигиных.
Анны дома не было. Она поехала в соседний посёлок, где жила младшенькая Люба. Она была в положении. Но муж её Игорь не жаловал тёщу. Анна прекрасно знала почему, но дочери об этом не говорила. Они сразу установили это негласное перемирие, по достоинству оценив силы друг друга. В эти дни зять ушёл в тайгу, как он говорил всем, по промысловым делам, а Анна спешила к дочери, облегчить последние дни перед родами.
Вера давно покинула семью. Она жила далеко, в небольшом городке на Волге. Уже успела родить дочь, развестись с тем самым ГБшником, снова вышла замуж за простого парня и родила ещё сына – долгожданного в их роду парня. Но с матерью отношений она почти не поддерживала, лишь изредка писала скупые приличествующие положению письма. Анна на неё не обижалась. Она помнила, что «Веру в дАли унесёт»…
У Надежды детей не случилось: то ли застудилась сильно в войну на заводе, то ли ей удалось скрыть от матери подпольный подростковый аборт на ранних сроках. Анна не допытывалась у дочери, а та в свою очередь хоть и непутёвая, по общественному мнению, всё больше и больше ластилась к Анне, чувствуя её силу. Как хотелось и ей так же, как мать, уметь делать тихое чудо исцеления. Но порывистый бесшабашный характер иногда брал верх, и тридцатипятилетняя женщина бежала пользоваться остатками уходящей красоты.
Старый и больной Александр Александрович Кичигин сидел один в нетопленом доме, но прохлады не чувствовал. Он давно заприметил тёмную точку вдалеке. Пристально вглядывался старик в её приближение, уже не умом, а сердцем понимая и чувствуя, что это пришли за ним. Птица приближалась. На секунду ему показалось, что там – на ней между огромных чёрных крыльев сидит маленький мальчик, очень похожий на него… Дед поднял руку для крёстного знамения, но не смог осенить себя. Свинцовой тяжестью налились руки, ноги, голова, сердце…
Его нашли через три дня, он так и сидел, глядя безумными остановившимися остекленевшими мёртвыми глазами в окно. В них застыл первобытный ужас.
В тот день Любовь родила дочь.
1978 год.
– Анна Степановна, поклон Вам. Благодарствую. Хвори, как рукой сняло, – говорил благодарный сосед Анне. – А это кто с Вами такая хорошенькая, рыженькая? Внучка?
– Правнучка! – горделиво отвечала Анна.
Пожилая женщина расцвела. После странной смерти мужа, она, словно навёрстывала угрюмые молчаливые годы. Анна стала общительной, пользовалась уважением соседей. Жила одна, помогая всем, кому могла… Конечно, и дочерям, и внучкам, кто был рядом. С ней часто жила золотоволосая правнучка.
Пятилетней девочке тогда казалось, что правнучка – это, как медаль, награда, что-то важное, звонкое, мощное! Настолько гордо произносила это слово прабабка Анна, что девчушка свыклась с мыслью, что её заслуга именно в том, что она – правнучка!
Это была первая правнучка Анны. Верина внучка, от дочери того неудачного первого брака. Девочка родилась с густыми медными волосами, весь роддом сбежался тогда посмотреть на это огненное чудо. Мать, конечно, тоже была рыжеватая, но волосы новорождённой прямо полыхали огнём.
Всегда сдержанная Вера расстроилась: «Беда, как жить-то с такими?!»
Анна, увидев правнучку, обрадовалась. «Выровняется», – успокоила она старшую дочь, уже ставшую бабушкой. Имя выбирали долго. Роженица – внучка Анны, конечно, хотела назвать дочь Анной, но у отца девочки и его родни были свои претензии на выбор имени – Марина. Рядились долго, чуть Марианной не назвали!
Анна попросила своих уступить, сказав, что имя вернётся к девочке по её воле позже и осознанно. Назвали Мариной… Цвет волос, действительно, выровнялся. Уже к годику стал рыжим, как у матери. На специфической раскраске неприятности не закончились, девчушка начала часто болеть: пневмония, шум в сердце. Конечно, решили отдать это сокровище Анне…
Вера опять отбыла в свои дальние дали. Любовь жила отдельно, но недалеко. Надежда стала часто и ревностно приходить к матери… Марина ловила обрывки их разговоров, когда Надежда начинала то ругаться, то о чём-то уговаривать мать. Когда приходила Любовь с мужем Игорем, Маринке Надежда непременно густо посыпала рыжие кудри крупной солью. Она плакала, выковыривала соль, раздирая голову под волосами в кровь, по золоту волос текло красное, в раны попадала соль, получалось ещё больнее. В одно из таких противостояний по непонятным причинам разорвалась стоявшая на столе стеклянная бутыль. Однажды родственники привели с собой внука Дениску, приходившегося Марине троюродным братом. Он рассказал девочке под большим секретом, что ночью дед приводил к нему чёрных котят с красными глазками, они стучат копытцами по линолеуму, щекотят и кусаются. Марина сохранила секрет брата… Когда расходились все родственники и страждущие, девочка слышала, как шепчет бабушка непонятные слова и водит костяным ножичком вокруг сучка. Хвори уходили, к Маришке приходил крепкий сон, в который иногда стучалась большая чёрная птица… Однажды правнучка призналась Анне в своих снах. Старушка не очень удивилась, однако нахмурилась и задумалась.
– Баба, отведи меня туда, куда птица зовёт, – просила Маринка.
– Мала еще. Расти, милая, – терпеливо отвечала ей Анна.
– А долго расти? Когда не мала буду? – не отставала правнучка.
Однажды Анне надо было уехать на несколько дней к дальней родне, помочь заговорить грыжу их младенчику. Маринку с собой брать не хотелось. Надежда, словно почувствовав подходящий момент, прибежала. «Мама, конечно, Маринке будет у меня хорошо. Езжай спокойно. Я всё про детей знаю. Я же завхозом в садике работаю», – тараторила Надежда.
Анна вздохнула, одолеваемая предчувствием, но согласилась. Чему быть, того не миновать…
– Марина, хочешь в путешествие? – вкрадчиво спросила Надежда на следующий день.
– Конечно! Конечно, тётечка Надечка! Очень хочу! Пойдём скорее в путешествие! – рыжие кудри уже мелькали из комнаты в кухню и обратно в попытках собрать провизию для путешествия…
– Нам ничего не надо с собой. Там всё уже есть. Одевайся скорее.
– А куда мы идём? А баба разрешила? – Маринка всю дорогу тараторила свои вопросы.
Сколько-то ехали на автобусе. Потом шли. Тайга обступила пятилетнюю девочку и её пятидесятидвухлетнюю тётку… Маринка не боялась. Она уже узнала эти места из её снов.
– Мы к птице идём? Да, тётечка?
Надежда опешила. Но послышались шаги, и появился дядя Игорь.
– А мы соль взяли? Надо же голову посыпать. Игорь пришёл, – искренне удивилась Маринка.
Дядька недобро усмехнулся… Казалось, что родственники без слов понимают друг друга. Втроём они стояли у той самой развилки, где оборвалась жизнь Сашеньки… Как обычно, пройти до условного места оставалось совсем немного. Что там? Клад? Капище? Гнездо большой чёрной птицы? Что будет с Маринкой?
…Анна бежала. В висках стучало, как тогда в 1930 году. Понимание пришло в полудрёме, пока она ехала в автобусе. Вышла, пересела на обратный рейс. Поорёт младенчик ещё денёк, ничего… Только бы успеть! И Анна бежала, насколько позволяли семьдесят четыре года…
1982 год.
После того случая в тайге Анна начала болеть. Силы разом покинули её.
Маринку, естественно разболевшуюся после таёжной сырости, забрали. По настоянию отца увезли к его матери далеко, в тёплые благодатные Запорожские края. Анна сделала так, что девчушке всё показалось дурным сном, навеянным высокой температурой от простуды, подхваченной нелепой прогулкой по лесу с дурной тёткой. И, когда Маринка начинала рассказывать про большую чёрную птицу, её убеждали, что она сильно болела…
Анна умирала тяжело. Она знала, что так будет. Очень хорошо помнила, как уходила баба Феня. К сожалению, не успела она дождаться, когда вырастет правнучка. Ей всего девять. Рано. Хотя бы шестнадцать… Да, и далеко она. Не привезли. Анна решила терпеть, сколько хватит сил…
Надежда заходила регулярно, как часовой на посту. С полным стаканом и блаженной улыбкой протягивала матери руку. Анна сжимала зубы, закрывала глаза… Из мрака летела большая чёрная птица, глядевшая Фениными глазами. Между крыл у птицы сидел Сашок и махал матери маленькой ладошкой… «Иду, милый!» – говорила Анна.
– Возьми стакан! Возьми! Что тебе стоит. Тебе же легче будет! – бормотала Надежда.
К вечеру пришёл Игорь. Зашёл тяжкой поступью в комнату. Анне стало легко. Смерть отступила. Она знала, что это ненадолго, только пока чёрный колдун рядом.
– Помираешь? – равнодушно спросил зять.
– Зачем пришёл? – твёрдо спросила Анна.
– Стакан возьмёшь, к своему не попадёшь.
– Знаю. Я и не беру.
– Тяжко? Маринку ждала?
– Ну, ждала. Теперь чего уж…
– Она птицу видела. Всё равно покоя уже не будет.
– Как будет, так и будет. Вырастет, разберётся…
– А от Любки возьмёшь стакан? Ух, я бы с ней! А тебе – смерть без мук…
– Уходи. Это очистительные муки. Надо перетерпеть.
– Дура белая. Такая же, как Фенька полоумная твоя. Я видел её тогда в 1917. Тебе могу уже сказать. Всё равно никому не успеешь передать. Дуры вы, бабы!
– Уходи…
К ночи Духова дня Анна впала в спасительное забытьё. К ней, бессознательной, прокралась Надежда. Взяла тихонечко за руку. Приподняла другую руку матери, зажав в ней стакан. Расчёт оказался верен: мать неожиданно очнулась и рефлекторно глотнула из стакана, который придерживала дочь. Поняв, что происходит, умирающая с гневом, нехарактерным для неё, бросила полупустой стакан. «Зачем ты?!» – выдохнула Анна и завершила свой земной путь… Саша давно ждал маму по ту сторону… Дождался ли?
А вот Маринка дождалась. Тот майский день она помнит очень хорошо. Отличница, октябрёнок, она весело играла с подружками в классики и резиночки. Мама её, проплакав весь вечер, на утреннем автобусе уехала прощаться с бабой Анной. На вопрос Маринки, можно ли ей тоже прощаться, ответила резко отрицательно. Она хоть и не вдавалась в детали, но не любила странных своих родственников: ни Игоря, ни Любу, ни Надежду. А бабушку очень любила. Маринкину историю она не знала, просто редко видела дочь, а та и сама не знала, вдруг всё приснилось… Маринка прыгала на одной ноге по квадратикам классиков, когда в глазах резко потемнело. Большая чёрная птица обняла голову крыльями, сжала виски. Потом – шум, треск, грохот, борьба, помехи сигнала, голоса… Очнулась девочка дома. Перепуганная соседка совала ей в нос вонючую ватку. Последствий обморока не было, никто не понял и его причин. Скакал ребёнок, переутомился, упал, полежал, встал, дальше играть пошёл, – бывает, чего ж панику поднимать…
2022 год.
Надежда умирала последней… Конечно, они с Маринкой ещё общались в этой жизни. Она даже лечила девушку, когда та, приехав в гости, свалилась пребольно с велосипеда. Но знакомый костяной ножичек и сучок помогали плохо, тогда тётка примотала к ушибу компресс с мочой. Такого кощунства эстетическая душа Маринки вынести не могла, и она снова пропала из поля зрения тётки на много лет. Дядя Игорь умер странно: ушёл в тайгу и не вернулся. Умер ли? Анне кто-то однажды в могилу вбил кол, туда, где ноги. Чтобы не ходила. Но служители погоста, естественно, быстро убрали это святотатство. Маринка почти забыла прабабушку. А может, так было задумано самой Анной, ведь очень многое знала мудрая и терпеливая уральская женщина.
В 2018 Надежда, справившая девяносто два года, встретилась с Маринкой, бывшей в тех краях проездом. Выглядела бабка бодро, с хитринкой в молодых глазах, лицом гладким, не изрытым морщинами, она крутила педали велотренажёра. Тётка Надя много болтала, охорашивалась, кормила родственницу рыбой. Как-то особенно нарочито крестилась на календарные картинки с изображениями святых. Напоследок она решила подарить Маринке старые серьги с искусственными кровавыми рубинами. На груди Надежды под рубахой висел малый ключик, которым тётка отперла ящичек с ценностями. …Кровь ударила в голову Маринки, она отчётливо увидела в этом ящике множество чёрных перьев! Она вспомнила всё. Судорожно сглотнув кусок рыбы, женщина отвернулась, сделав вид, что любуется видом из окна… Наскоро простившись, Марина уехала из этого города. Уехала с Урала. Как когда-то её родная строгая бабка Вера – «в дАли уехала», в уютный городок на Волге… Далеко от могил, от развилки, от того самого места, где большая чёрная птица стережёт клад или капище…
Надежда умирала последней. Конечно, не могла она впустить постороннюю медицинскую сестру. Не могла никого позвать! Она осознанно рассорилась с дочерями и внуками покойных сестёр. Она ждала. Она надеялась, ведь часть перьев чёрной птицы Игорь, уходя в тайгу, отдал ей, заверив, что в них залог бессмертия. Обманул. Знал, что бабы – дуры доверчивые.
Дождливым уральским летом 2022 года ранним утром соседка одинокой тетки Надежды выходила вынести мусор и видела, как от подоконника её отделилась огромная чёрная птица. «Нешто, бывают у нас, на Урале, такие? Ворон что ли? Или из питомника улетел? Свят-свят!» – соседка осенила себя крёстным знамением, случайно пересёкшись с человеческим взглядом большой чёрной птицы. Этот взгляд не был недобрым, но не был и дружелюбным, не был он и равнодушным. Он просто БЫЛ. Большая чёрная птица просто забирала своё. Её могучий полёт был тяжким и плавным, изящным и грузным, могучим и беззащитным.
2025 год.
Шло время. Летом 2025 года Маринка была в родных местах. Конечно, уже не просто Маринка, а Марина Георгиевна. Она посетила родные могилы. Долго плела венок из крупных листьев для Анны, разглядывая на овале доброе лицо старушки в платке, повязанном по-крестьянски. Могилу Надежды найти не смогла. Может, и нет её? Вдруг показалось – тень промелькнула, закрывая небо. Августовская тучка или крылья Большой Чёрной Птицы? «Где я? Кто я?» – привычно подумала Марина. Эти вопросы часто возникали в её голове…
Куда бы ни уехали мы из родных мест, память будет возвращать душу обратно. Особенно долгими зимними вечерами под уютное кошачье мурчание. Только оно и способно успокоить тоскующее сердце и мятущуюся душу. Так уж получилось, что, не будучи оригинальной, Марина нашла утешение ни в учёном вороне, ни в аксолотле, а в самых обычных котах и кошках. Или не совсем обычных? Но это пока секрет! Обо всём по порядку, ведь одним из героев этой большой истории всё-таки будет кот, а не чёрная птица…
А ещё судьба привела Марину в школу, где она и стала Мариной Георгиевной. Работа учителем – отличный и благородный труд, хотя и достаточно нервный… для некоторых коллег. А Марина Георгиевна нашла чудесный выход – записывать прошлое, настоящее и будущее; то, чего было и то, чего не было или было, но не с ней. Потому вновь и вновь приходится задаваться вопросами: «Где я? Кто я?» Но героев в большой истории будет много, потому называться она должна – «Где мы? Кто мы?»
Как в море втекают реки, речонки и ручейки, так и большая история впитала в себя много малых рассказов, объединённых одним главным, даже главнейшим героем. Но это тоже пока секрет! А разгадка, как это часто бывает, на последних страницах. Кому не терпится, может сразу заглянуть, а кому интересно, послушайте, что «нашептали» Маринке, которая умеет записывать… ведь она видела Большую Чёрную Птицу. Итак, в путь!
Мышки – мышки
Мышиный дух курений болиголова смешивался с естественным запахом Алёшеньки. На разложенном по столу сукне мелом размашисто была начертана пентаграмма, в центре её лежал маленький серый трупик – мышак Алёшенька. Над ним склонились две всклокоченные головы, почти касаясь друг друга остатками седых клочковатых волос. Спитое лицо пожилой женщины выражало скорбь и мольбу. Сосредоточенное лицо деда хлопотало всеми морщинками, олицетворяло озабоченность и тревогу.
– Татьяна, заклятие Вы должны прочесть, – строго произнёс дед.
– Ой, перезабуду всё, дедуся. Память слаба стала, – залепетала женщина.
– Вы учительницей были, завучем работали, – пристыдил её дед.
– Так это когда было! Согласна, согласна, – закивала тётка, увидев, как нахмурился дед.
Тёткой Татьяна стала не так давно. Всё в её жизни как–то перевернулось, перепуталось.
Алёшенька
Щёлк-щёлк, щёлк-щёлк – кинетический антистресс – маятник Ньютона на деревянной подставке издаёт через равномерные промежутки времени успокаивающие звуки. Небольшие металлические шарики, раскачиваясь, стукаются друг об друга и своим щёлканьем забавляют огромного рыжего кота. Он, сидя на столе, бьёт по ним подушечками могучей лапы и внимательно наблюдает за раскачиванием маятника. В разумных глазах кота читается: «Не шалю, никого не трогаю, починяю примус». Зовут кота не Бегемот, а Мирон. Такое имя дала мохнолапому питомцу его хозяйка – школьный завуч и учитель литературы Татьяна Дмитриевна.
В комнате пахнет пачулями. Возможно, чтобы перебить кошачий запах. На рабочем столе Татьяны Дмитриевны царит идеальный порядок: аккуратные стопки методичек, отчётов, тетрадей и рукопись неоконченной работы по теме «Метамодерн как этическая концепция ХХI века». Женщина учится на курсах переподготовки, мечтает защитить диссертацию и стать преподавателем в ВУЗе, где работает её муж.
Пока кот Мирон наблюдает за шариками маятника, его хозяйка руководит учебной частью большого коллектива. Это непросто! Особенно с молодым педагогическим составом. Вот преподаватель истории уже пятый год в школе, а дисциплины никакой!..
…Алёшенька работал в школе пятый год. Сразу после университета пошёл. Не по призванию «сеять разумное доброе, вечное», а потому, что с дипломом историка-политолога податься больше было некуда. Поначалу даже было интересно: объясняя материал старшеклассникам, он представлял себя ведущим передачи «Большая игра» или «Вечер с Алексеем Соловьёвым». Но ученики слушали плохо, были равнодушны к дискуссиям, которые продумывал Алексей, готовясь к урокам в первый год преподавания. Они лишь сидели в мессенджерах своих телефонов или списывали друг у друга домашку по русскому и математике. Спасибо, что не кидались грязными тряпками и жёваной бумагой. И он быстро охладел к ток-шоу своих неудавшихся уроков. Обидно было, что ученики звали его Алёшенька, игнорируя статус педагога. Коллеги называли его так же, улыбаясь, как им казалось, по-матерински. Он робко просил прибавлять отчество, они извинялись, но шёл пятый год в школе, а ничего не менялось – отчество не прибавлялось. Хотя уже и очёчки, и причёска, как говорили ученики, «озеро в лесу», казалось бы, должны добавить заветное – Фёдорович!
Коллег своих Алёшенька не любил, сторонился; кому-то завидовал, на кого-то обижался.
– Алёшенька, у вас в электронном журнале темы за целый месяц не заполнены! – сдабривала строгость улыбкой стянутых в ниточку губ завуч.
– Заполню обязательно, Татьяна Дмитриевна, – бурчал Алексей, выделяя интонацией её отчество.
– Алёшенька, я зайду к вам на урок. Будьте любезны, подготовиться! – оповещала пожилая методистка.
– С нетерпением буду вас ждать, Наталья Ивановна, – мрачно отвечал он.
– Алёшенька, почему вы не соизволили прийти на родительское собрание? – сурово выговаривала директриса.
Алёшенька молчал… С некоторых пор он стал утешаться писательством. Поэтому на опостылевшей работе ходил всё более задумчивым, отрешённым.
Но не просто пописывал молодой учитель! Он зажигал чёрненькую свечечку, брал особую ручечку и чёрными чернилами писал о тех, кто его обидел, задел, не оценил, покритиковал, высмеял или просто пошутил неудачно в его адрес. «Всмотритесь. Этот знак начертан плохо. Наружный угол вытянут в длину и оставляет ход, загнувшись с края». И Алёшенька выводил пентаграмму – по уголочку за каждый год работы в школе. Почерк его был аккуратен, каллиграфически старателен, словно «Иегумен Пафнутий руку приложил».
В драматической повести он выводил эпиграф: «Эта женщина больна, эта женщина одна. Муж в могиле, сын в тюрьме…» А далее следовал кровавый текст, где главными героинями были дорогие коллеги, и Алёшенька в своих опусах мог делать с ними всё, что угодно. Особенно доставалось завучу – Татьяне Дмитриевне…
Круглая глупая луна смотрела в окно равнодушно, лёгкий сквознячок шептал: «Тиш–ше – тише–ше! Лёш–ша пиш–шет!» Когда ретроградный Меркурий проходил транзитарно через холостяцкую келью Алёшеньки, через несколько дней пожилая методистка Наталья Ивановна некрасиво и больно падала в школьном коридоре, зацепившись каблуком за непонятный бугорок; у директрисы воспалялся имплант, и она с огромным флюсом вынуждена была бросать все дела. Но изощрённее всех страдала Татьяна Дмитриевна – завуч. Неожиданно её сына, студента престижного столичного ВУЗа, задержали с дозой, муж, не выдержав судебных разбирательств, слёг с сердечным приступом…
Алёшенька уволился из школы. Некоторые его произведения имели успех на разнообразных форумах, даже выиграл какой-то конкурс. Чувствовал себя великим! Многое из того, что он выводил на бумаге «чёрной ручечкой» имело свойство сбываться! Для финансовой стабильности он нашёл репетиторство, и жизнь наконец заиграла яркими красками! «Когда воскликну я: «Мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой!» Тогда готовь мне цепь плененья, земля разверзнись подо мной!»
Со временем Алёшенька стал подозрительным, мелочным, параноидальным. Причёска «озеро в лесу» утратила почти весь лес, оставив лишь жалкие кустики. Мысли о расплате за грехи всё чаще стали посещать его, зелёный змий стал другом… «Чёрный человек, Чёрный человек, Чёрный человек на кровать садится, Чёрный человек спать не даёт всю ночь». Алёшенька чувствовал – время запустило таймер обратного отсчёта…
Татьяна Дмитриевна Ларина
«Итак, она звалась Татьяна!» Танечка, ещё учась в школе, стала Дмитриевной, потому что всегда бралась за ответственную работу: учебный штаб, староста, председатель совета дружины, старшая пионервожатая. Ещё в школьные годы она с удовольствием отметила, что у неё имя отчество милого идеала, созданного Пушкиным. Потому выбор будущего был очевиден – филологический факультет педагогического института; затем школа, где возможен карьерный рост до завуча; приличный муж, отличный сын. «Мой муж – прелестный муж! Мой сын – прелестный сын!» Потом обязательно защита кандидатской, например, «Метамодерн как этическая концепция ХХI века». «Мета – маятник колебаний между крайними противоположностями. Метамодерн творится здесь и сейчас, в том числе нашими руками».
Жизненный график был строен! Но вот уже полгода, как что-то сломалось в продуманном порядке вещей. Сына, студента престижного столичного ВУЗа, поймали с дозой. Конечно, он говорил, что подбросили недоброжелатели, но доказать обратное было недёшево. Срок дали небольшой, но все сбережения ушли на адвоката, поэтому, когда слёг с инфарктом муж, денег уже не было. Операцию ему сделали, но нужны были сиделки, медсёстры, уход. А у Татьяны Дмитриевны времени нет, потому что – школа. Вот и умер он после операции от какой–то внутрибольничной инфекции. «Муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне». Словно про меня написано», – мелькнуло в голове Татьяны Дмитриевны, когда спрашивала с одиннадцатиклассников Ахматовский «Реквием».
Работа над диссертацией сошла на нет, рукопись пылилась на столе. Единственным утешением стали кошки, которых она подкармливала по всей округе. А дома бедную женщину ждал теперь только огромный рыжий кот Мирон. Он напоминал Татьяне Дмитриевне о счастливом прошлом, когда муж и сын-подросток притащили большую плетёную корзину, из тёмных недр которой светились изумрудные глаза. Рыжий комочек почему-то назвали Мироном, наверно, в честь работника, который ремонтировал дом. Рос котяра не по дням, а по часам…
Татьяна Дмитриевна вздохнула, вновь погружаясь в воспоминания. Даже школьные тетради и отчёты лежали в беспорядке. Она стала сентиментальна. Вспоминала, как выжила недавно из школы молодого педагога Алексея, к которому испытывала двойственное чувство. С одной стороны был он жалок и неприятен, с другой – было в нём что-то Карамазовское. Что ж, в итоге так и выходит, «чтобы жить, как Человек, нужно перенести муки и страдания Смерти духа, чтобы на руинах гордыни и неприятия мира возвести новое здание согласия и гармонии». Татьяна Дмитриевна размышляла: «И отчество у Алёшеньки знаковое – Фёдорович, потому и произносить его не хотелось, дорасти ещё до Фёдоровича-то надо было. Когда он ушёл из школы, почему-то стало легче. Но поговаривали, что недолго он репетиторствовал; спился вскоре и, вроде, помер – погиб как–то нелепо». «Значит страдал», – удовлетворённо завершила свою мысль Татьяна Дмитриевна…
Она тоже страдала! Включила музыку. Под звуки Лондонского оркестра методично наглаживала рыжую шелковистую спинку Мирона. Вот пошла партия скрипок, кот выгнулся, заурчал утробно. Тревожная музыка Моцарта разрастаясь, заполняла собой всё пространство. «Р-р-р, – тарахтел Мирон. – Р-реквием по мечте-е». Котяра огненной молнией выстрелил к дивану – клацнул – притащил хозяйке добычу!
Мышонок был чуть придушенный, даже не серый, а какой-то пегий, немного рыжеватый, очень жалкий. Мирон не переломал его хилый хребетик, а лишь слегка прикусил, контузил. «Вот до чего опустилась, – подумала Татьяна Дмитриевна, – мышей развела». Но вспомнились добрые сын и муж, которые жалели любую животинку, и она забрала мышонка у Мирона, запретив охотнику добивать жертву. Посадила его в коробочку. Котяра только хмыкнул на такие чудачества хозяйки. Мышонок проявлял чудеса сообразительности: бегал по лабиринту, интересовался творчеством Татьяны Дмитриевны, разбросанным на столе. Женщина хотела назвать его Элджерноном, но, посмотрев в его глазки-бусинки с диковинным прищуром, назвала мышака… Алёшенькой.
Души не чаяла бывшая завуч Татьяна Дмитриевна в новом друге. Она уже уволилась из школы, благо подошёл пенсионный возраст. Вместе с Алёшенькой брали они бутылочку беленькой и до ночи могли говорить обо всём, читать стихи… «Месяц умер, синеет в окошке рассвет! Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала?..» Алёшенька, конечно, кивал умненькой головёнкой. Очень его заинтересовала рукопись о метамодерне и все былые записки Татьяны Дмитриевны. «Бот ты мой! Что за умное животное!» – восклицала подвыпившая женщина.
Но за этой идиллией ревниво наблюдала пара изумрудных глаз из мрачных недр тёмного чулана. Мирон давно точил коготь на хвостатого зарвавшегося рыжеватого «бога Алёшеньку». Раз, когда после общения с беленькой, Танька беспокойно похрапывала, Алексей чересчур внимательно изучал её записи, разбросанные по столу…
«Да, это же мои рассказы, – думал Алёшенька. – Вот о Наталье Ивановне чёрный юмор, как хлопнулась она во весь рост в коридоре школы, зацепившись каблуком за бугорок. А вот и драматическая повесть о судьбе завуча Татьяны Дмитриевны, где рефреном звучит лейтмотив Ахматовского «Реквиема»: «Муж в могиле, сын в тюрьме…»
В это время раздался тревожный всхрап хозяйки, Мирон сверкнул в воздухе огненной молнией, роняя по пути табуретки, вазочку и листочки рукописи… «Помолитесь обо мне!» – успел подумать мышак Алёшенька…
Щёлк-щёлк, щёлк-щёлк – кинетический антистресс – маятник Ньютона на деревянной подставке издаёт через равномерные промежутки времени успокаивающие звуки. Небольшие металлические шарики, раскачиваясь, стукаются друг об друга и своим щёлканьем забавляют огромного рыжего кота, сидящего на рукописи диссертации, перемешавшейся с записками неоконченных произведений…
Ритуал
«Брысь!» – сгоняет наглого котяру пожилой мужчина. Это пенсионер Пётр Иванович Стрелкин. Выйдя на пенсию, он не на шутку увлёкся оккультными науками. Потому, когда обратилась к нему несчастная соседка, бывшая учительница Таня Ларина, он согласился помочь. Эта одинокая женщина разом лишилась и семьи, и работы, и квартиры, доживала свои дни по соседству в избёнке. Прикипело её сердечко к какому–то мышонку, которого звала она Алёшенькой. Связь у них, по её словам, кармическая и ещё вина перед каким–то коллегой неизбывная. Вот и казалось сердешной соседушке, что, оживив этого мышака несчастного, она сможет всё вернуть. Ну, или почти всё: сын вернётся, квартиру купят, на работу, может быть, позовут. Но для этого мышак Алёшенька нужен. А его кот поломал!
Понимал Пётр Иванович Стрелкин, что женщина от горя и «плакончика» своего умом тронулась, но помочь решил и надежду вселил. Решил провести обряд, о котором у американского писателя Кинга вычитал. Знал ведь, чем может закончиться! Но сострадание к Татьяниному горю перевесило.
Дед взял варган, настроился. Монотонно варган разрезывал воздух, словно ветер дул через дерево, повреждённое грозовой молнией.
– Татьяна, запоминайте и повторяйте слова! А я буду играть!
Алексей, Алёшенька, мышак,
Сделай, сделай оборотный шаг!
Возвернись из скопища миров,
Чтобы жить с хозяйкой милой вновь!
Поднимись из бездн небытия,
Где душа мышиная твоя!
Алексей дух взываю песней,
Ты, мышак Алёшенька, воскресни!
Запах болиголова становится нестерпимым, заунывный звук варгана вспарывает вечность! Татьяна завывает в пятый раз: «Мышак! Алёшенька! Воскресни!»
В центре пентаграммы, что была начертана мелом по сукну, тихонько дёрнулась серая лапка и приоткрылась красная бусина глаза; сморщилась маленькая мордочка, будто хотела чихнуть; мелкий язычок плотоядно облизнулся. Тётка Татьяна готова была расцеловать и деда Петра Ивановича Стрелкина, и ожившего мышака Алексея! Но оккультиста что–то настораживало…
«Всмотритесь, этот знак начертан плохо. Наружный угол вытянут в длину и оставляет ход, загнувшись с края!» Какой-то дым тянется из-под сукна с пентаграммой, стойкий запах серы перебивает дух болиголова. «О, ужас, силы небесные! Что же мы натворили?! Какую силу разбудили!» – бормотал дед, но Татьяна его уже не слышала…
В ритуальную залу нежданно ворвалась супруга Петра Ивановича Стрелкина!..
Что случилось дальше, мы узнаем чуть позже, потому что рассказ наш вынужден уйти в другую сторону… Терпение, дорогой читатель!
Бабушкина избушка
– Вот вы говорите, желание должно исполняться, иначе оно не будет давать покоя.
– Да, кто-то из писателей говорил, что неосуществлённые желания самые сильные.
– Ну, вот у нас одно почти осуществилось! Но всё как всегда: ожидание и приготовление были интереснее, чем событие.
– Это просто стечение обстоятельств. Грибов нашли мало, потому что пошёл дождь. Значит надо пересмотреть повестку дня и придумать что-то новенькое…
Так рассуждали Саня, Сеня и Витёк – три друга. Поход за грибами они запланировали ещё весной, вспоминали о нём всё лето. Им казалось, что всё пойдёт, как по маслу: стоит лишь зайти в лес, и под каждым деревом их будет ожидать аккуратненький, как с картинки, грибок. Место выбрали отличное – на электричке до небольшого полустанка, оттуда рукой подать до маленькой деревеньки, где доживают свой век несколько ветхих старушек. У Витька там организовался наследственный дом – от покойной бабки достался. Дом – громко сказано, это была старенькая покосившаяся избёнка. Нет рядом хорошего водоёма, трасса далековато, вот и не покупают, а может, ещё чего-то не так.
И ведь пригодилась избёнка! Сбор грибов не заладился – нашли немного; всё кружили вокруг деревеньки, опасаясь заблудиться. Как ни старались, день выбрали неудачный: небо хмурилось и в итоге опрокинулось целым ушатом прохладного августовского дождя. Добежали до наследственного владения Витька, стали сушиться и отогреваться…
– Вот тебе и желание, и мечтание, – пробурчал Витёк.
– Ладно хандрить, давайте как-то растопим печку, – оптимистично предложил Саня.
– Витёк, а бабка у тебя верующая была? Привидений не предвидится? – пошутил Арсений.
– Бабка-то, вроде, была верующей. А дед, он до неё помер, вообще материалистом был, но к концу жизни чудить немного начал. Бабка после его смерти утверждала, что он в доме остался. Так что, может, и будут привидения.
– Но дед – родственник. А мы – твои друзья. Значит на нас индульгенция предусмотрена, – отметил Саня.
Тем временем дождь из августовского ливня перешёл в нудный осенний и отбивал свой монотонный такт по окнам, затянутым паутиной. Печка разгоралась с трудом. Промокшая одежда стала липким коконом. Друзья приняли решение переночевать и просохнуть. Спать, конечно, никто не собирался, никому не хотелось ложиться на ворох старого тряпья, что остался после бабки на панцирной кровати с никелированными шариками; продавленный дедов топчан тоже не обещал гостеприимных объятий Морфея. Саня, Сеня и Витёк сгрудились у старой печки, наслаждаясь её слабым теплом. Отсыревшие поленца потихоньку занимались, потрескивали; искры вспыхивали, дрожали, замирали; языки пламени раскрывались, как лепестки величественного огненного цветка с голубоватым основанием. Длинные тени вырывались на свободу и, замерев в полумраке избушки, располагали к неспешной беседе.
Саня, как самый разговорчивый из троицы, предложил рассказывать разные истории. Между прочим продолжили и разговор о грибах и о желаниях, какие же порой бывают нелепые у людей желания – такие, что и вслух-то произнести совестно.
– Что ж тут удивительного, – изрёк Саня, – если человек развитый и с фантазией, то он не только о деньгах, женщинах и пиве мечтает. Вот был у меня приятель, учились когда-то вместе. Да вы, наверно, знаете – Максом зовут. Тот, который за грибочками пошёл и потерялся в лесу, потом его долго искали. Лечится сейчас, заикается немного, но больше молчит. Вот я вам историю его перескажу, прямо как он мне рассказывал…
И мы, уважаемый читатель, должны выслушать все истории. Уверяю, они не заставят вас скучать!
Поляна нелепых желаний
Меня зовут Макс. Мне 28 лет. Живу один. Я среднего роста, среднего телосложения, русый, сероглазый, работаю менеджером, малообщительный, скромный. У меня есть два друга Лёнька и Серега. Хочу признаться: есть у меня странность, о которой я не говорю даже друзьям, о ней никто не знает и не догадывается, внешне странности не видно. В этих записках я вынужден признаться: меня посещают довольно нелепые фантазии, порой я представляю себя нереальным существом, например, единорогом, Ихтиандром или даже принцессой Рапунцель (именно не просто девушкой, а длинноволосой Рапунцель); даже один раз, засмотревшись детским мультфильмом, представил себя большим добрым четырёхухим сиреневым Лунтиком. Повторюсь, это тайна.
Не так давно за еженедельной пятничной кружкой пива, завершающей серые будни, зашёл у нас разговор о пользе грибов. Отстаивал её в основном Лёнька, а Серёга, наоборот, сообщил, что грибы – самодостаточные особенные существа, даже, возможно, разумные. Слово за слово – решили отправиться по грибы. Тёплые сентябрьские дни бабьего лета располагали к традиционной тихой охоте. Утром в субботу мы встретились на вокзале. Серёга был заспанным и ворчливым, Лёнька сосредоточенным с большой корзиной и бутербродами, он всегда чего-нибудь жуёт.
Решили ехать подольше. Все дачники уже высадились на своих остановках, мы остались в пустом вагоне. Вышли мы совсем одни на остановке с символичным названием ***километр. Пошли по тропинке. Лёнька сказал, что грибы здесь наверняка есть, без урожая не уедем, а обратно доберёмся ближе к вечеру на этой же электричке. Я верил Леониду. Накануне он проштудировал электронную грибную энциклопедию и уверял, что знает, какие грибы надо брать. А ещё он в очках, значит умный; спокойный и плотного телосложения, значит надёжный, и вообще в нашей конторе Лёнька работает системным администратором.
Серёга плёлся следом и всё время ворчал, что зря попёрлись, грибов не найдём, а проблем нагребём, у него, видите ли, дурное предчувствие. Серёга верит в астрологию и убеждён. что грибы – разумные существа.
Мы шли по тропинке, она становилась всё уже, грибы пока не встречались. Зато появился какой-то бетонный забор, старые плиты которого были украшены мрачным граффити: пентаграммы чередовались со скорбными ангельскими ликами, венчали это угловатые плохо читаемые готические письмена. Мы решили повернуть назад пока не поздно. Но тут Лёнька нашёл добротный красноголовик. Чуть поодаль и я нашёл чистенький коренастый с блестящей шляпкой благородный гриб. Мы решили свернуть от подозрительного забора. Серёга замешкался, зачем-то решив сделать несколько фоток на телефон. Скоро он догнал нас, лицо его было белее мела! – Там музыка еле слышная, как будто старая пластинка играет на граммофоне с потрескивание таким, вальс старый, – задыхаясь, проговорил наш товарищ.
– Почудилось, может?
– Давайте уйдём подальше от этого забора.
– А что за ним может быть, на карте его не было? – задумчиво произнёс Леонид.
Тут наше внимание привлекли желтоватые пятачки маслят, и мы с Лёнькой стали активно срезать скользкие грибочки. Серёга по-прежнему трясся и ругался, что в недобрый час согласился ехать с нами, наклоняться к грибному царству он отказывался.
Забор давно исчез из виду, а Серёга всё ещё утверждал, что слышит вальс. Но вот и он заинтересованно наклонился к стройному изящному подберёзовику. Он долго извинялся на полном серьёзе перед грибом, собираясь взять его с собой. Вдруг мы услышали сдавленный вскрик Лёньки, за которым последовала отборная ненормативная лексика.
Прибежав на звук его голоса, мы обнаружили, что стоит он на небольшой полянке рядом с какими-то странными предметами. Приглядевшись, к ужасу своему, мы определили отрубленную головку чёрного петуха с ярко-красным гребешком, который издалека обманчиво напоминал красноголовик. Закатившийся петушиный глаз с усмешкой и печалью взирал на нашу панику. Серёга вновь услышал где-то звуки вальса и даже сделал несколько неожиданных па по кругу. Тут мы заметили чёткие очертания круга, в котором, присев на корточки, Лёнька брезгливо собирал рассыпавшиеся грибы, стараясь не смотреть в мёртвое петушиное око.
Неожиданно в кустах послышался шорох. Мы вздрогнули! На полянку спокойно вышел пёс средних размеров и степенно уселся неподалёку, не заходя в круг. Он внимательно наблюдал за нами миндалевидными глазами, не похожими на собачьи. Казалось, в его взгляде читался немой укор и сквозила бесконечная скорбь. Отгонять его было бессмысленно, ведь он не проявлял агрессии, лишь продолжал смотреть долгим и пристальным взглядом.