Хроники Истекающего Мира. Соль и Корни

Пролог. Отголоски Сердцеверия

Этерия была когда-то целостной и певучей. Слушающий землю мог уловить гул Вен – невидимых жил, несущих эссенцию, как кровь в теле гиганта. Мир дышал равномерно: леса откликались на дождь, камни впитывали солнце, реки помнили путь к морю. Но никто не заметил, когда дыхание стало хриплым, когда в песне появились паузы, и гул Вен превратился в тоскливый стон.

Говорят, первые изменения ощутили те, кто не искал власти. Старые травники, следившие за изменениями мха на скалах. Рыбаки, чьи лодки застревали в обмелевших реках. Дети, играя на лугах, находили белые пятна на траве, где жизнь не держалась. Это была соль – не морская, а горькая, сухая, как будто сама земля выжигала себя изнутри.

Но люди не услышали предостережения. Они строили города над Венами, пробивали рудники в их сердцах, собирали светящиеся кристаллы, превращая их в артефакты и оружие. Империя Аэлирия, гордая и беспокойная, видела в эссенции не чудо, а инструмент. Их кузницы гремели, рунные круги сияли, а купцы называли магию «новым золотом». И каждый новый круг, каждая искра прогресса вырезала по кусочку из того, что не имело запаса – самой жизни Этерии.

Но даже в эти дни, когда города горели светом, а караваны везли артефакты в дальние кланы, были те, кто помнил старые клятвы. Друиды Сердцеверия, хранители древней песни, шептали, что земля скоро возьмёт своё. «Цена всегда выше, чем вы думаете», – говорили они. Их предупреждения звучали как притчи, пока однажды не разверзлась первая трещина.

Трещина появилась на равнине, где веками росли травы выше человеческого роста. Сначала это был шепот – дрожь в почве, которую слышали только звери. Потом ветер принес запах чего-то древнего: сухой, металлический, будто ржавчина на языке. И однажды ночью небо разорвалось светом. Багряный разлом пронесся по облакам, и из земли, как из раненой плоти, вырвалась эссенция – бледная, солёная, смертельная.

Люди не знали, что делать. Крестьяне бросали поля, кочевники уходили дальше в степи, а имперские инженеры, наоборот, строили лагеря вокруг новых Вен, ставя рунные купола и насосы. Каждая трещина была для них богатством. Каждый поток эссенции – шансом подняться. И лишь немногие видели, что каждый такой поток делал землю вокруг мертвой, будто соль и пепел заменяли плодородие.

Кланы Бледных степей называли это «Белой язвой». Они видели, как оазисы высыхают, как их кони падают замертво, вдохнув воздух, пропитанный магией. Они начали ненавидеть саму суть чар, объявив магию проклятием. Аэлирийцы называли их дикарями и смеялись, пока первые караваны не перестали возвращаться.

Друиды Сердцеверия пытались предупредить – но слова их тонули в шуме кузниц и рынков. «Вены истекают, – говорили они, – и когда они иссякнут, сама земля станет пеплом». Но кто верил фанатикам, если кристаллы сверкали ярче, чем когда-либо?

Так начался невидимый спор: о том, что важнее – будущее или настоящее. Люди выбрали настоящее

Где-то далеко на севере, в глубине Изумрудных земель, стояла старая обсерватория, покосившаяся от времени и ветров. Там одинокий человек, чьё имя мир ещё не знал, записывал в книги каждую вспышку, каждый толчок земли. Он понимал: мир меняется не медленно, а скачками, как треснувший сосуд, и трещины множатся.

Он видел, как рунные механизмы, построенные Империей, светятся всё ярче, жадно тянут эссенцию из земли, как кровь из вен. Он слышал слухи о беженцах, что шли на запад, о степных кланах, что бросали вызов городам. Он знал о друидах, которые молчали, но готовили что-то – не молитвы, а действия.

И среди этих великих движений, почти незаметной тенью был мальчик из деревни Ольховый Клин. Он ещё не знал, что станет свидетелем гибели своего дома, что пепел и соль станут его спутниками. Он пока лишь учился слушать землю, варить простые отвары и задавать слишком много вопросов. Но в мире, который истекал через каждую рану, даже простые вопросы становились началом больших историй.

Глава 1: Уроки равновесия

Утро в Ольховом Клине всегда наступало неторопливо. Над крытыми соломой крышами ещё висел туман, когда первые жители выходили на улицы, чтобы зачерпнуть воду из колодцев или проверить грядки. Здесь жизнь текла размеренно, и сама природа словно подстраивалась под дыхание людей. Лес окружал деревню полукольцом, защищая её от ветров, и многие верили, что деревья действительно стоят на страже.

Каэлен любил эти часы тишины. Он шагал по узкой тропинке, ведущей к опушке, где его ждал наставник. За плечами у него болталась пустая корзина, в руках – нож с деревянной рукоятью, отполированной временем. Сегодня Гайом обещал показать ему, как отличить больное дерево от здорового, и юноша чувствовал волнение. Не потому, что это было сложно, а потому, что каждый новый урок открывал для него мир заново.

Гайом стоял у границы леса, опираясь на посох. Его седые волосы были перехвачены кожаным ремешком, а лицо казалось вырезанным из коры – морщинистое, но живое. Он всегда напоминал Каэлену древнего дуба: непоколебимого, но мудрого.

– Ты задержался, – сказал он, когда ученик подошёл ближе. Голос его звучал негромко, но в нём слышалась сила, которую не могли сломить годы.

– Простите, наставник, – ответил Каэлен. – Я засмотрелся на туман над рекой.

Гайом усмехнулся и слегка кивнул.

– Тогда ты сделал правильно. Уметь замечать красоту – тоже часть учёбы. Не только трава лечит, но и вид рассвета способен исцелить сердце.

Они двинулись вдоль опушки. Гайом шёл медленно, время от времени останавливаясь, чтобы показать ученику растение или дерево. Каждый их шаг сопровождался рассказом – о том, как корни общаются между собой, как листья поворачиваются вслед за солнцем, как река подсказывает, когда ждать дождя. Для Гайома мир был живым, и Каэлен учился видеть это глазами наставника.

– Вот, смотри, – сказал старик, остановившись у молодой берёзы. – Видишь, кора чистая, листья свежие. Дерево полно сил. Если попросить у него немного коры для лекарства, оно даст тебе её без ущерба. Но помни: если возьмёшь больше, чем нужно, ты нарушишь равновесие, и дерево начнёт чахнуть.

Он сорвал один лист и вложил его в ладонь Каэлену.

– Возьми, но верни. Таков закон.

Юноша сжал лист, ощущая его хрупкость. Он не знал ещё, как велика будет цена, если нарушить эти простые слова.

После того как Гайом показал Каэлену берёзу, они углубились в лес. Воздух здесь был гуще, прохладнее, и в нём слышался едва уловимый запах влажной земли и мха. Солнечные лучи пробивались сквозь листву узкими лентами, и казалось, будто сам лес дышит вместе с ними.

– Лес – не просто деревья и трава, – говорил Гайом. – Это живая ткань. Здесь всё связано. Возьми, к примеру, этот мох. Он не только покрывает камни, но и удерживает влагу, чтобы земля не трескалась в зной. А вот эти грибы, – он указал посохом на серо-коричневые шляпки, – кормят корни деревьев, получая взамен соки. Каждый дарит что-то и получает. Так держится равновесие.

Каэлен кивал, стараясь запомнить каждое слово. Ему всегда казалось, что Гайом видит то, чего другие не замечают. Старик умел показать скрытое – как будто он читал книгу, написанную невидимыми буквами прямо в коре деревьев и журчании ручьёв.

Вскоре они вышли к поляне, где стоял старый дуб. Его ствол был широким, как три человека, обхвативших его руками, а ветви раскинулись так высоко, что терялись в зелёной кроне. Гайом подошёл к дереву и приложил ладонь к коре.

– Это Дуб-Хранитель, – сказал он с уважением. – Он старше всей нашей деревни. Его корни уходят глубже, чем мы можем представить. Он видел бури, пожары и даже ту чуму, что накрыла земли полвека назад. И всё же стоит. Почему? Потому что он помнит, что значит равновесие.

Каэлен осторожно коснулся коры. Она была шероховатой и тёплой, словно дерево отвечало на его прикосновение. В груди у юноши шевельнулось чувство – смесь благоговения и страха. Будто он прикоснулся к самой памяти земли.

– Наставник, – прошептал он. – А если равновесие нарушить? Что тогда будет?

Гайом взглянул на него долгим взглядом, в котором таилась тень тревоги.

– Тогда лес перестанет быть твоим другом. Он может стать безмолвным и глухим. Или даже врагом. Запомни это, Каэлен: каждое действие возвращается к нам. Иногда – не сразу, но всегда.

Юноша опустил глаза. Слова Гайома ложились тяжёлым грузом, но он чувствовал, что они важны. Как будто в них заключалось предупреждение не только о лесах, но и обо всём мире.

Они продолжили путь, и вскоре тропа вывела их к реке. Вода здесь была прозрачной, и на дне поблёскивали камни. Каэлен нагнулся, зачерпнул ладонью и отпил. Вода была прохладной и сладкой, словно сама жизнь. Гайом тоже пригубил, а затем сказал:

– Запомни этот вкус. Если однажды вода станет горькой, знай: равновесие нарушено. И тогда твоё знание трав может спасти не только людей, но и землю.

После полудня они вернулись в деревню, неся с собой корзины, наполненные листьями, корнями и грибами. Весь путь обратно Каэлен молчал, переваривая слова наставника. В душе его зрело ощущение, что за привычной тишиной Ольхового Клина скрывается что-то большее – неведомые силы, о которых знают лишь старейшины.

Деревня встретила их привычной суетой. Женщины раскладывали травы для сушки на плетёных подносах, дети играли у колодца, старики сидели на лавках, обсуждая дела дня. Казалось, время здесь не спешит, и каждый миг течёт в своём естественном ритме. Но Каэлен теперь смотрел на всё другими глазами: он видел, как каждая мелочь вплетена в общую ткань жизни.

– Иди, отнеси это своей матери, – сказал Гайом, передавая юноше часть корзины. – Завтра мы снова пойдём в лес. Но помни: сегодняшний урок ты должен усвоить не умом, а сердцем.

Каэлен кивнул и пошёл домой. Их дом стоял на краю деревни, ближе к реке. Мать встретила его улыбкой и взяла травы, тут же начав их перебирать. Она знала каждую по запаху и виду, и её пальцы двигались так быстро, словно жили отдельной жизнью.

– Ты снова был с Гайомом? – спросила она, не поднимая глаз.

– Да, – ответил Каэлен. – Он говорил о равновесии. О том, что если лес станет врагом, мы не сможем выжить.

Женщина тихо вздохнула.

– Он прав. Мы живём на земле, которая кормит нас, но земля – не бесконечный дар. Запомни это, сын.

Вечером в деревне собирались у костра. Это было давней традицией: после трудового дня жители делились историями и песнями. Сегодня очередь рассказа снова выпала Гайому. Старейшина сидел у огня, и пламя отражалось в его глазах, делая их почти янтарными.

– Дети мои, – начал он, обращаясь ко всем сразу. – Мир держится на балансе. Мы берём хлеб с полей и рыбу из рек, но должны вернуть земле то, что взяли. Если равновесие нарушить, начнёт расти соль.

Слово «соль» прозвучало странно. Дети переглянулись, а взрослые нахмурились. Гайом говорил редко о таких вещах.

– Что это значит, наставник? – спросил один из стариков.

– Это значит, что земля умеет плакать, – ответил он. – Слёзы её белые и горькие. Когда они появляются, значит, кто-то взял больше, чем должен. И тогда страдают не только люди, но и весь мир.

Каэлен слушал, и внутри у него нарастала тревога. Слова Гайома казались предвестием чего-то недоброго, чего-то, что уже движется к их деревне.

Той ночью он долго ворочался на постели, слыша за окном тихое журчание реки. Вода казалась голосом мира. И голос этот нашёптывал ему: равновесие хрупко.

На следующее утро Каэлен проснулся раньше обычного. Сквозь окно пробивался свет зари, и в воздухе висела свежесть, обещавшая ясный день. Он тихо вышел из дома, чтобы не будить мать, и направился к реке. Туман клубился над водой, а птицы, словно певцы на невидимой сцене, готовились начать свой утренний хор.

Юноша сел на камень у берега и задумался. В голове звучали слова Гайома: «Слёзы земли белые и горькие». Он не до конца понимал, что это значит, но чувствовал, что наставник пытался предупредить их всех. Ему хотелось спросить ещё, но Гайом редко говорил прямо – он предпочитал, чтобы ученики сами искали ответы.

Вдруг тишину нарушил плеск. Каэлен поднял голову и увидел оленя, подошедшего к реке с противоположного берега. Тот наклонился, пил воду и смотрел настороженно. Казалось, животное тоже чувствует невидимую тревогу, витавшую в воздухе.

– Мы все связаны, – тихо произнёс Каэлен, будто повторяя за Гайомом. – Если земля плачет, плачем и мы.

Олень поднял голову, всмотрелся в него, а затем скрылся в тумане. Это зрелище оставило в душе Каэлена странное чувство – как знак или ответ на его мысли.

Вернувшись в деревню, он застал Гайома у входа в его дом. Наставник заметил его и слегка прищурился.

– Ты рано встал, – сказал он. – Видимо, уроки прошлого дня не дают покоя.

– Да, наставник, – ответил Каэлен. – Я хочу понять больше. Вы говорили о слезах земли… Когда они появятся, мы сможем остановить их?

Гайом опустил взгляд на землю и провёл пальцами по посоху.

– Иногда мы можем, иногда – нет. Всё зависит от того, насколько глубоко нарушено равновесие. Но помни, Каэлен: знание – это первый шаг. Кто знает, тот ещё может выбрать.

В этот момент к ним подошли двое путников. Они прибыли с востока, и на их плащах лежала белая пыль, будто дорожная соль. Лица у них были усталыми, глаза – тревожными. Селяне окружили их, задавая вопросы. И тогда один из путников сказал:

– Там, за горами, земля болеет. Поля трескаются, вода горчит. Деревья чернеют и падают, будто кто-то вытянул из них жизнь. Мы шли неделями, и всюду – только пустоши.

Слова эти упали на жителей, как камень. Шёпот прошёл по толпе, а глаза Каэлена расширились. Он вспомнил слова наставника о слезах земли. И впервые почувствовал: их мир действительно может измениться.

Гайом же лишь кивнул, будто ждал этих новостей. – Мы должны быть готовы, – сказал он тихо, но так, что услышали все. – Мир говорит с нами. И нам решать, услышим ли мы его.

Глава 2: Соль в ране

На следующий день Каэлен отправился один в лес. Слова путников и наставника не давали ему покоя. Он хотел увидеть сам: действительно ли земля может «плакать».

Тропа, ведущая к окраине леса, была знакома с детства. Каэлен шагал быстро, но в сердце у него зрела тревога. С каждым шагом он ловил себя на мысли, что деревья будто шепчут ему. В их шелесте слышалась настороженность.

Когда он дошёл до окраины, перед его глазами предстала пугающая картина. Посреди зелёного леса стояло дерево – огромный вяз. Но его листья почернели и осыпались, кора покрылась трещинами. Вокруг ствола земля была белой, словно её посыпали солью. Каэлен присел и коснулся пальцами. Пыль липла к коже, оставляя горький привкус на языке, когда он неосознанно лизнул палец.

– Горько… – прошептал он. Вкус был таким, будто сама земля хотела оттолкнуть его.

Он ощутил холодок в груди. Перед ним было то самое, о чём говорил наставник: слёзы земли. Белые, горькие, свидетельство нарушенного равновесия.

Каэлен обошёл вокруг дерева. На корнях виднелись белёсые кристаллы, словно лишайник, только твёрдый и блестящий. Трава вокруг завяла, а в воздухе стоял странный сухой запах, напоминавший раскалённый камень после дождя. Ни птиц, ни насекомых – тишина давила на уши.

Он хотел сорвать кусочек налёта для Гайома, но в тот миг услышал тихий треск. Дерево медленно накренилось, и с глухим стоном упало прямо перед ним, подняв облако белой пыли. Каэлен едва успел отскочить.

Пыль окутала его, осела на коже, и он почувствовал, как губы становятся сухими, а горло сжимает жажда. Словно сама жизнь вытягивалась из него. Он в панике бросился прочь, пробираясь сквозь кусты.

Только выйдя на чистую тропу, Каэлен смог отдышаться. Сердце билось, как сумасшедшее. Он оглянулся – там, где упал вяз, воздух всё ещё был мутным, и белая пыль медленно поднималась к небу. Ему показалось, что даже свет солнца там становился тусклее.

– Это… язва, – прошептал он. – Бледная язва.

Слово само слетело с его губ, и он понял: именно так люди будут называть эту беду. Соль, которая проникает в землю и забирает жизнь.

Каэлен вернулся в деревню, дрожь не покидала его тела. Он бежал так, словно сама смерть дышала ему в затылок. Только оказавшись среди знакомых домов, он смог отдышаться. Первым делом он направился к дому Гайома.

Старейшина сидел на крыльце и что-то вырезал из дерева. Увидев Каэлена, он сразу понял, что случилось неладное.

– Ты видел, – тихо произнёс он, откладывая нож. – Глаза твои говорят больше, чем слова.

Каэлен кивнул, тяжело дыша.

– Дерево… Оно умерло, наставник. Вся земля вокруг – белая, горькая. И когда оно падало, мне показалось, что оно умирало не тихо, а крича, только не ушами, а сердцем.

Гайом поднялся и положил руку юноше на плечо.

– Это то, чего я боялся. Бледная язва добралась и до наших земель. То, что ты видел, – знак. Теперь уже нельзя закрывать глаза.

Они вдвоём пошли к старейшинам. Собравшийся совет слушал рассказ Каэлена с мрачными лицами. Мужчины качали головами, женщины сжимали руки в кулаки. Лишь один старик сказал дрожащим голосом:

– Я помню похожее, когда был ребёнком. В горах за рекой тоже падали деревья. Тогда старшие говорили, что земля болеет из-за жадности людей.

– Жадности? – переспросил Каэлен.

Гайом кивнул.

– Люди берут больше, чем возвращают. Магия, артефакты, новые пути, что жгут землю. Мы в Ольховом Клине жили в стороне от этого. Но язва идёт оттуда, где баланс нарушен сильнее всего. И боюсь, это лишь начало.

Тишина легла на собрание. В груди Каэлена жгло чувство беспомощности. Он видел смерть дерева своими глазами и знал: слова наставника – правда.

– Что нам делать? – наконец спросила одна из женщин.

– Жить, как жили, – ответил Гайом. – Беречь лес, воду и землю. Мы не сможем остановить бурю, но сможем встретить её, не предав самих себя.

Каэлен хотел спросить ещё, но в тот момент в деревню вернулись путники, что приходили днём раньше. На этот раз они привели с собой мальчика, едва державшегося на ногах. Его кожа была бледной, губы пересохшими, а на руках виднелись белые пятна, будто ожоги солью.

– Он шёл с нами, – сказал один из путников. – Но заболел, и мы не знаем, что это. Может, то же самое, что убивает землю.

Старейшины переглянулись. Каэлен ощутил, как сердце сжалось. Теперь угроза стала не только частью леса, но и частью людей.

Мальчика уложили на лавку в доме старейшины. В деревне не было лекарей, но Каэлен, как ученик-травник, знал многое о травах и целебных зельях. Он сразу взялся за работу: кипятил воду, толок корни, смешивал настои. Но чем больше он наблюдал за больным, тем сильнее понимал: это не похоже ни на одну болезнь, которую он знал.

Кожа мальчика была сухой, словно потрескавшаяся земля. Белые пятна не исчезали, а, напротив, разрастались. Губы пересохли так, что треснули и кровоточили, а дыхание стало прерывистым и тяжелым.

– Это не жара, не отравление, – бормотал Каэлен себе под нос. – Это… будто сама жизнь уходит изнутри.

Гайом стоял рядом, наблюдая за учеником. Он молчал, но его лицо было напряжённым.

– Ты понимаешь, что это значит? – наконец спросил он.

Каэлен поднял глаза.

– Это язва. Та самая. Она поражает не только землю, но и людей.

Старейшины нахмурились. Одна женщина прикрыла рот ладонью.

– Но как? – спросил один из мужчин. – Разве эта беда не из глубин земли? Как она может коснуться живого?

Гайом вздохнул и произнёс:

– Всё живое связано. Земля, вода, корни, кровь. Если страдает одно, страдают и остальные. Магия – это не просто энергия. Она течёт сквозь нас, сквозь каждую травинку. И если она искажена, то и мы становимся её отражением.

Каэлен чувствовал беспомощность, но не сдавался. Он приготовил мягкий отвар из ивовой коры, смочил ткани и обтер мальчика, стараясь хоть как-то снизить жар. Мальчик едва дышал, но на мгновение открыл глаза.

– Вода… – прошептал он едва слышно.

Каэлен поднёс к его губам деревянную ложку, но мальчик едва пригубил и снова закрыл глаза.

– Нужно что-то большее, – сказал Каэлен. – Возможно, корни мирты или сок черного лотоса… но где их взять сейчас?

– Ты не сможешь исцелить то, что ещё не понимаешь, – тихо сказал Гайом. – Но ты сделал всё возможное.

За окнами деревни сгущались сумерки. Птицы замолкли, и только ветер гулял между ветвями. Каэлен, усталый и растерянный, смотрел на бледное лицо мальчика и понимал: это только начало, и болезнь, что убивает лес, теперь шагает по тропам людей.

Ночь выдалась тревожной. В доме старейшины дежурили Каэлен и Гайом. Мальчик метался во сне, бормоча невнятные слова, словно звал кого-то издалека. Время от времени его кожа начинала светиться едва заметным холодным отблеском, как будто в венах текла не кровь, а пыль звезд.

– Этого раньше не было, – шепнул Каэлен, глядя на наставника. – Словно сама магия вошла в него.

Гайом нахмурился. – Или болезнь обнажила то, что мы не должны видеть. Когда что-то ломается в одном звене, всё плетение мира начинает дрожать.

Они пытались облегчить страдания ребёнка, но к утру стало ясно: силы покидают его. Старейшины решили созвать собрание деревни. Люди приходили, чтобы взглянуть на мальчика, и страх в их глазах рос с каждым часом. Вопросы множились: что делать? уходить ли из деревни? Неужели белая язва придет за ними?

Каэлен чувствовал не только страх, но и странное упрямство. Он собрал все травы, что были в их хижине, и даже пошёл к заброшенному болоту, где росла редкая трава-змеецвет. Наставник смотрел на него с одобрением: – Ты ищешь ответы, когда другие ищут спасения.

К вечеру мальчик ослаб совсем. Его дыхание стало едва слышным. Каэлен сидел рядом и держал его руку, чувствуя, как пульс тает, словно утекает куда-то в глубину земли. Перед самым закатом мальчик открыл глаза. В его взгляде не было страха, только тихая просьба:

– Берегите землю…

И больше не сказал ни слова. Слёзы выступили на глазах Каэлена, а старейшины молча опустили головы. Мир, казалось, стал тише, и только ветер шептал в ветвях: «Это только начало».

Глава 3: Зов дальних дорог

Деревня Ольховый Клин словно дышала страхом после происшествий последних дней. Земля, некогда полная соков и ароматов, будто устала и потускнела, а люди шли тише, говорили короче, словно боялись потревожить что-то невидимое. Каэлен, хоть и старался сосредоточиться на учёбе у Гайома, чувствовал, как беспокойство съедает его изнутри. Тонкая нить доверия к привычному миру рвалась.

Утро третьего дня принесло не только густой туман, но и звук, чужой и неумолимый. Колокольчики и стук копыт заглушили щебетание птиц. Сначала подумали, что это пастухи возвращаются, но вскоре стало ясно: это караван. И не простой – столичный. В деревне давно не видели ничего подобного. Люди, забыв про работу, выходили из домов, поднимались на пригорки. Даже старики, хмурые и усталые, искали глазами источник звука. Взрослые держали детей за руки, будто готовясь увидеть чудо или беду.

Когда первый ряд телег показался из тумана, деревня зашепталась. Большие колёса скрипели, но ритм был ровным и уверенным. Лошади, сильные и выносливые, украшены рунными сбруями. Фонари на оглоблях излучали мягкий золотистый свет, несмотря на дневное время, и этот свет казался чужим среди простой зелени леса. На некоторых повозках поблёскивали ящики с символами, которые Каэлен видел только в книгах. Он знал, что это артефакты – вещи, требующие магии.

Гайом, обычно спокойный, нахмурился и положил руку Каэлену на плечо. – Запоминай этот день. Они не приходят просто так. Каждая их вещь что-то берёт у мира.

Каэлен кивнул, но взгляд его был прикован к одному из людей каравана. Крупный мужчина с густой бородой и кожаным фартуком шёл рядом с телегой. На поясе висел молот, рукоять которого была исписана рунами. Он двигался уверенно, как хищник, и взгляд его был сосредоточен. Когда он поднял молот и коснулся куска металла, воздух вокруг дрогнул, а по железу побежали светящиеся линии. Каэлен затаил дыхание. Это было не просто ремесло – это была сила.

– Рунный кузнец, – тихо сказал Гайом. – Смотри внимательно. Такие люди умеют обращаться с миром иначе, чем мы. Они разговаривают с ним через металл и знаки.

В деревне все притихли. Караванщики раскладывали товар: травы странных цветов, порошки, сверкающие в стеклянных сосудах, карты с пометками и странными символами. Люди тянулись ближе, но ощущение тревоги не отпускало. Каэлен, стоя в стороне, вдруг понял: всё, что он видит, пришло из тех мест, куда ему когда-нибудь придётся идти. А за каждым сиянием скрыта цена, о которой они пока не знают.

Караван занял центральную площадь деревни, как гость, чей визит нельзя было проигнорировать. Телеги остановились ровным строем, и каждый звук – лошадиное фырканье, скрип дерева, перезвон цепей – казался оглушительным в тишине. Люди толпились, но стояли настороженно, как звери перед костром. Даже дети, обычно суетливые, прижались к родителям, широко раскрыв глаза.

Вперед вышел высокий человек в тёмно-синем плаще, который мерцал, словно впитал в себя полночь. Его лицо было скрыто капюшоном, но голос прозвучал твёрдо и спокойно:

– Мы прибыли с товаром и новостями. Наш путь пролегает через ваши земли, и мы просим их благословения. Взамен предлагаем редкие вещи и знания.

Старейшины деревни переглянулись. Такие слова могли значить многое. Торговать – да, но новости? Каэлен почувствовал, как сердце его учащённо забилось. Он смотрел на людей каравана и видел не просто купцов. Это были те, кто видел мир дальше лесов, кто знал то, о чём деревня могла только догадываться.

Гайом сделал шаг вперёд, опираясь на свой посох. – Гость всегда найдёт здесь хлеб и воду, – сказал он. – Но мы ценим не меньше правду. Что происходит за нашими границами?

Человек в плаще приподнял голову. – Ветер приносит тревожные вести. На востоке земля светится ночью, а на юге поля начали трескаться, будто пересохли за день. Мы видели деревья, что плачут белыми слезами. Империя ищет причину, но её руки заняты войнами и строительством шахт. Мы несем то, что можем – инструменты, чтобы помочь выжить.

Толпа зашумела. Слова о белых слезах напоминали Каэлену то, что он видел у границы леса: соль на корнях умирающего дерева. Воспоминание обожгло его. Он почувствовал взгляд Гайома и понял, что наставник думает о том же.

Тем временем кузнец, которого Каэлен заметил раньше, разложил инструменты. Его молот излучал мягкое свечение, и вокруг него собрались мужчины, интересующиеся железом и ремеслом. Он показывал им простые вещи: как руна, нанесённая на лезвие, делает его прочнее; как кристалл, вставленный в амулет, может светиться неделями без подзарядки. Каэлен не мог оторвать взгляда. Для него всё это было откровением – мир, где металл и свет становились союзниками, а не врагами.

– Это только начало, – тихо сказал Гайом, стоя рядом. – Запомни, ученик, каждый камень, который светится, когда-то был частью земли. И за этот свет кто-то заплатит.

Каэлен кивнул, но в его сердце смешались страх и восторг. Он чувствовал, что этот день изменит его жизнь, и караван – лишь предвестие больших перемен, которые скоро накроют и его маленькую деревню.

После официальных слов и первых торговых выкриков деревня постепенно оживилась. Пахло свежим хлебом и смолой, в воздухе слышался запах лошадей и чужих специй. Каэлен двигался между телегами, стараясь разглядеть каждую деталь. Он чувствовал себя одновременно гостем и чужаком, наблюдателем мира, который только открывался перед ним.

У одной повозки стоял торговец редкими травами. Он выкладывал на ткань связки растений с листьями странной формы и цветами, которые мерцали при свете дня. Некоторые листья источали лёгкое свечение – Каэлен не мог определить, магия это или особенность природы. Он не удержался и задал вопрос:

– Откуда они? Я не видел таких даже в старых книгах наставника.

Торговец, невысокий мужчина с тонкими пальцами, улыбнулся, но улыбка его была утомлённой.

– С юга, за Белой грядой. Там леса ещё полны сил, но и там земля меняется. Это последние побеги, что мы нашли. Если будешь осторожен, они могут спасти жизнь… или забрать её.

Каэлен провёл рукой над травами, стараясь запомнить их форму и запах. Гайом всегда говорил: «Запоминай даже то, что не можешь понять. Когда придёт время, память подскажет дорогу». И сейчас эти слова казались особенно верными.

Чуть дальше группа мужчин и женщин слушала рассказ караванщика о восточных землях. Он говорил о шахтах Империи, что уходят глубже, чем корни деревьев; о светящихся камнях, что питают города; о войнах за право владеть венами Сердцеверия. Слушатели шептались, переглядывались. Некоторые слова звучали пугающе – «утечка», «опустошение», «закрытые районы». Каэлен уловил намёки на опасность, о которой в деревне даже не подозревали.

Ближе к центру площади рунный кузнец продолжал свою работу. Он показывал, как правильная последовательность символов делает металл прочнее, как энергия течёт по линиям рун. Каждое его движение было точным, словно отмеренным часами. Каэлен подошёл ближе, и кузнец заметил его взгляд.

– Хочешь попробовать? – неожиданно спросил он, протягивая мальчику небольшой кусок железа и резец.

Каэлен растерялся, но затем нерешительно взял инструмент. Его пальцы дрожали. Он начал выводить линию, как видел раньше, и тут же почувствовал, как резец будто сопротивляется, словно не желая подчиняться. Кузнец поправил его руку.

– Не дави, чувствуй металл. Он живой, как дерево или трава. Не заставляй, а веди.

Каэлен задержал дыхание и попробовал снова. На этот раз линия легла ровнее, и по ней пробежала едва заметная искра. Он замер, поражённый.

– Видишь? – кузнец улыбнулся краем губ. – Ты слышишь его. Запомни это чувство.

Гайом, стоявший рядом, молча наблюдал. Его взгляд был задумчивым, почти тревожным. Каэлен понял, что этот короткий миг – не просто игра. Это было окно в мир, где каждый знак имеет цену, и каждый дар требует платы. И он чувствовал, что плата может быть больше, чем он готов представить.

К вечеру площадь уже кипела, как большой улей. Караванщики разожгли костры, от их дыма и света деревня казалась иной, будто чужой и загадочной. Тени прыгали по стенам домов, огонь отражался в глазах людей. Каэлен не мог насытиться этой атмосферой: шум, разговоры, запахи далеких земель и мягкий звон рунных камней, словно приглушённые колокольчики.

Рядом с костром стоял человек, явно не купец. Его руки были покрыты следами ожогов и царапин, а взгляд острый, будто нож. Он тихо говорил с Гайомом, и Каэлен уловил лишь отдельные слова: «разломы», «источники», «истощение». Старик слушал, иногда кивал, иногда морщился, словно не соглашаясь. Каэлен понял, что это был проводник или наёмник, видевший слишком много дорог, чтобы говорить лишнее.

В это время к телеге рунного кузнеца подошла группа мужчин, в том числе и старейшины. Они просили показать им более сложные артефакты. Кузнец достал цилиндр из тёмного металла, на котором переливались тонкие линии рун, словно живые. Он вставил в него небольшой камень, и цилиндр засиял мягким светом, раскрыв внутренние механизмы: колёса, шестерёнки, миниатюрные каналы для энергии. Это было похоже на сердце какого-то существа, только созданного руками. – Это маяк, – сказал кузнец. – Он укажет путь в тумане или ночи. Но каждый свет – это минус часть земли. Помните это.

Каэлен жадно слушал и видел, как в глазах мужчин загорается интерес, но также и жадность. Они видели силу, но не всегда замечали цену. Гайом, стоя рядом, хмурился всё больше.

Позже Каэлен снова нашёл торговца травами. Тот, увидев его, протянул маленький свёрток.

– Возьми, юноша. Подарок за любопытство. Это корень серой полыни. Он может очистить воду, но требует уважения. Не используй его без нужды.

Каэлен поблагодарил и спрятал корень в сумку. Это было его первое сокровище из большого мира.

Когда караванщики разошлись по своим кострам, деревня, казалось, дышала новыми красками. Люди рассказывали истории, обсуждали услышанное, а кто-то молча смотрел в огонь, как Гайом. Каэлен сидел рядом и ощущал странное чувство: радость, страх, волнение и лёгкую грусть. Мир оказался шире, но и опаснее, чем он мог вообразить.

Вдруг с востока донёсся гул. Земля дрогнула, как от далёкого удара. Все притихли. Кузнец поднял голову, словно прислушиваясь. – Что это? – спросил кто-то.

– Может, шахты, – тихо ответил проводник. – А может, что-то хуже.

Гайом посмотрел на Каэлена. В его взгляде мелькнуло предчувствие – не просто тревога, а знание, что ночь может принести ответы, которых никто не ждал.

Глава 4: Небесная трещина

Ночь опустилась быстро, словно кто-то подтолкнул солнце за край леса. Костры караванщиков ещё дымились, свет их становился мягче, краснее, а разговоры стихали, превращаясь в редкие шёпоты. В Ольховом Клине не любили долгих бдений: люди привыкли ложиться с птицами и вставать с туманом. Но сегодня никто не спешил расходиться. Каждый чувствовал – воздух иной, густой, как настой, который передержали на огне.

Каэлен сидел рядом с Гайомом у края площади и крошил в ладони корочку хлеба, не думая о еде. С востока, где днём слышался гул, неслись редкие, едва заметные порывы ветра: они приносили запах сухой пыли и смолы, словно на далёком склоне кто-то обжигал корни. Лошади в рунных сбруях переступали с ноги на ногу, фыркали, кося глазами на темнеющее небо. Кузнец из каравана погасил свой маяк и, не говоря ни слова, убрал его в футляр. Он стоял неподвижно, как каменная фигура, и прислушивался.

– Слышишь? – спросил Гайом негромко.

Каэлен прислушался. Сначала ему показалось, что он слышит собственное сердце. Но под его стуком был иной звук – низкий, ровный, будто кто-то проводил ладонью по туго натянутой струне. Этот звук не был громким; от него дрожали не уши, а грудь. Он ощущался в воде, в земле, в костях.

– Отзвук, – сказал Гайом. – Где-то далеко тронули Жилу. Когда неправильно взвешивают круги, небо отвечает. Земля терпит долго, но иногда её терпение заканчивается.

Слова наставника попали в уже открытые раны. Каэлен посмотрел вверх. Над лесом разливалась багровая полоса – тонкая, как царапина на стекле. Она не стояла на месте: то тянулась, то втягивалась, то распускалась бледными нитями, как если бы в ткани ночи начиналась едва заметная расползшаяся трещина. Звёзды вокруг неё меркли, их свет становился мутным. Птицы, что поздно возвращались к гнёздам, вдруг сорвались и закружили над кронами, не решаясь опуститься.

– В домах зажечь лампы, – сказала староста, и её голос дрогнул. – Детей – к матерям. Скот – под навес.

Приказы шли, как вода по канавам. Люди задвигались, кто-то крестил воздух старым деревенским знаком, кто-то прижимал к груди амулет. Караванщики не вмешивались: они видели такое раньше и знали, что лучшее, что можно сделать, – не мешать страху искать себе форму. Кузнец лишь слегка приподнял голову: багровая полоса вдруг вспыхнула ярче, и в этот миг все тени на площади вытянулись, как травы к солнцу.

Река у деревни, обычно бойкая, стала как будто тяжелее. На её поверхности пошли круги – не от ветра, а от самого звука. В ведре рядом с колодцем вода дрожала, словно живое существо. Каэлен наклонился – и уловил терпкую, солоноватую ноту. Не вкус – предвкушение вкуса, как обещание горечи. И это обещание заставило его проглотить сухой ком в горле.

– Это пройдёт? – спросил он у Гайома.

– Всё проходит, – ответил старик. – Вопрос в том, что остаётся после.

Небо тем временем разошлось ещё на волос шире. Из багряной полосы выползла нить бледного света, как корешок, ищущий почву. Она дрожала и цеплялась за темноту, отбрасывая на деревню бесцветный отсвет. Детский плач вздрогнул и стих, как будто крохотное горлышко испугалось собственного звука. Собаки не лаяли – они выли. Низко, глухо, не поднимая морд, будто жаловались земле.

– Назовут это по-разному, – сказал Гайом, не отрывая взгляда от неба. – Одни – знаком, другие – казнью. Но истина проще: там, где жадность оказалась сильнее заботы, мир отвечает трещиной. Мы – маленькая щепка в этом ответе. Главное – не думать, будто щепка бессильна.

Каэлен хотел что-то сказать, но у него пересохло во рту. Он ощутил, как холод ползёт от ступней к груди, и сжал пальцы, чтобы вернуть им чувство. Багровая линия над лесом горела ровнее, чем прежде, и с каждой минутой становилась отчётливее. Она не падала на землю и не поднималась – она была, как трещина на миске: незаметная, пока не потечёт вода.

– Всем по домам! – крикнула староста снова, но сама не ушла. Она стояла рядом с Гайомом, и оба смотрели в одно место – в узел света, где небо словно скрипело. Каэлен невольно подумал: если небо действительно может скрипеть, значит, и треснуть оно тоже может.

Ночь замерла. Даже костры караванщиков горели тише, как если бы огонь боялся лишний раз вдохнуть. И в этой тишине каждый услышал то, что боялся услышать: мир – не бесконечный дар. Он – договор. И сегодня кто-то нарушил его слишком грубо.

Когда трещина в небесах набрала силу, деревня замерла. Даже тех, кто поспешил укрыться в домах, не отпускало чувство, что стены – лишь тонкая корка между ними и чем-то древним и враждебным. Собаки скулили, овцы забивались в углы загонов. Лошади, запряжённые в повозки караванщиков, пытались вырваться, их дыхание было горячим и прерывистым.

Каэлен, не в силах отвести взгляд, почувствовал, как земля под ногами вибрирует – совсем немного, как если бы кто-то сдерживал удар из глубины. Гайом положил руку ему на плечо, его пальцы были холодными.

– Ты видишь только небо, – сказал наставник. – Но слушай землю. Она всегда первая шепчет правду.

Каэлен закрыл глаза. И вправду, под треском костров, под всхлипами детей, под шёпотом взрослых он услышал ровное, неумолимое биение – словно под их деревней медленно поворачивался гигантский ключ. Звук не был громким, но он пронизывал всё живое. Сердце Каэлена сбилось с ритма, он раскрыл глаза и встретился взглядом с Лирой.

Она стояла чуть поодаль, прижимая к себе маленький свёрток – какую-то травяную смесь, пахнущую полынью. Лицо её было спокойно, но в глазах читалась настороженность, почти холодное внимание. Она кивнула Гайому, словно подтверждая его слова.

– Это предупреждение, – сказала она тихо, но так, что все рядом услышали. – Жила ранена, и мир шлёт нам знак. Мы здесь не главные.

Староста подошла ближе и прошептала: – Ты уверена, друидка? – Не я, а земля уверена, – ответила Лира.

В этот момент багровая линия расширилась, и из неё хлынул свет, не яркий, но плотный, как туман. Он медленно осел на крыши домов, на ветви деревьев, окутал реку. Воздух стал вязким, словно наполненным пылью соли. Каэлен почувствовал вкус её на языке, горько-солёный, и этот вкус казался старше всех слов.

Караванщики переглянулись. Кузнец, тот самый, что вчера показывал руны мальчишкам, снял шлем и прошептал что-то на своём языке. Слуги каравана начали собирать вещи – медленно, осторожно, будто боялись потревожить воздух. Они знали: если небо шепчет, значит, земля готовится к ответу.

Каэлен вдохнул глубже, чтобы прогнать страх. Но вместо того чтобы исчезнуть, он стал острее, как игла под кожей. И чем сильнее становилась эта тишина, тем яснее было чувство – в мире что-то сломалось. Не здесь, не сегодня, а давно. И то, что они видят – лишь отголосок, лишь первое дыхание грядущего.

– Уходим в дома, – повторила староста. – Замки не помогут, но хоть стены согреют.

Каэлен и Лира обменялись взглядом. В этом взгляде было понимание: согреться – да, спрятаться – нет. От трещин не скрыться, их нужно понять. И оба знали: ночь не закончилась.

Время будто распалось на части, и каждый звук, каждый взгляд казался Каэлену слишком ясным. Деревня не спала, но и не жила: люди сидели в своих домах, прижавшись друг к другу, как будто стены и тепло очага могли защитить от чуждого неба. На улице остались лишь самые стойкие – староста, Гайом, несколько караванщиков и Лира, словно вросшая в землю.

– Не нравится мне этот свет, – проворчал один из охотников. – Он липнет к коже, как паутина.

– Это не свет, – поправила Лира. – Это след. Мир редко кричит, но часто оставляет знаки. Сегодняшний – слишком большой, чтобы его игнорировать.

Гайом кивнул, но в его глазах мелькнул страх. Каэлен впервые видел своего наставника таким. Старик, всегда спокойный, будто понимал, что происходит, сейчас выглядел растерянным.

– В мою бытность мы слышали о подобных явлениях, – сказал он медленно. – Сказывали, что так земля предупреждает о больших сдвигах. Обычно это предвестие перемен, а перемены редко несут добро.

Вдруг где-то вдали протянулся протяжный, низкий звук, похожий на гул рога. Он не был громким, но заставил вздрогнуть всех. Птицы, до этого затаившиеся в кронах, сорвались и улетели, словно их гнал кто-то невидимый.

Каэлен ощутил, как по спине пробежал холод. В голове мелькнула мысль: «Что, если это небо не предупреждает, а зовёт кого-то?» Он вспомнил рассказы стариков о трещинах, через которые утекала эссенция, высасывая жизнь из всего вокруг.

Караванщики переглядывались, некоторые уже запрягали лошадей. Кузнец, высокий и сильный, достал из телеги что-то вроде длинного посоха с рунами и зажёг его. Голубоватое свечение легло на дорогу. Каэлен удивился: руны были сложными, он не понимал их значения, но чувствовал, что этот свет не угроза, а защита.

– Тебе лучше не смотреть долго, – тихо сказал кузнец, заметив взгляд Каэлена. – Глаза привыкают к таким вещам, а потом не видят обычного света. Всё будет казаться бледным.

– Что это значит? – спросил Каэлен.

– Это значит, что небо и земля спорят, – вмешался Гайом. – И спор этот не ради нас.

Лира закрыла глаза и прислушалась. – Они не спорят. Они напоминают, что мы гости. И гости иногда задерживаются.

Слова её повисли в воздухе. Даже караванщики замерли на секунду. Словно весь мир прислушался к этому простому утверждению.

Ветер налетел внезапно, принёс запах соли и чего-то горького, неведомого. Каэлен поднял голову. Красная трещина была шире, и её свет теперь медленно двигался по облакам, словно чья-то рука проводила по небу огненным пером.

И тут Каэлен понял: ночь ещё не достигла своего пика.

Ночь всё плотнее окутывала Ольховый Клин. Багровая трещина разрасталась, словно живая рана, её свет струился медленными волнами, окрашивая каждый уголок деревни в странные оттенки – красновато-серые, будто вещи потеряли привычные цвета. Кузнец выставил на площади ещё два светильника с рунами, и мягкое голубое сияние сдерживало свет трещины, как зыбкая граница между привычным и неведомым.

Каэлен не мог оторвать глаз от неба. Он пытался понять, почему эта аномалия так тревожит его. Ведь раньше они слышали о странностях: бывали ночи, когда звёзды казались чужими, или вода меняла вкус. Но это было иначе. Здесь не было красоты или тайны, только ощущение неотвратимого.

– Гайом, – тихо сказал он. – Это связано с Венами? С теми потоками эссенции, о которых ты говорил?

Старик медленно кивнул, не сводя взгляда с неба. – Если жилы мира повреждены, они кричат. Но обычно этот крик слышен под землёй, а не в небесах. Там, наверху, значит, кто-то вмешался грубо. И не для нас с тобой, Каэлен, этот свет.

Лира присела на корточки, положив ладони на землю. Она закрыла глаза и молчала долго, прислушиваясь к чему-то невидимому. Когда подняла взгляд, в нём была тень боли. – Земля тяжела. Кто-то её тянет, как ткань, растягивая до предела. Вены рвутся. Если не остановить – то, что погибло сегодня, станет лишь началом.

Староста тревожно посмотрела на Лиру. – Ты говоришь, будто всё решено. Но мы даже не знаем, кто виновен.

– Иногда не важно, кто виновен, – сказала Лира. – Важно, что следы видны, а значит, движение уже началось.

Вдруг над трещиной что-то вспыхнуло – короткая, как вздох, вспышка синего света, и весь мир будто дрогнул. Слышался глухой удар, словно гигант упал под землёй. Животные взвились, люди вскочили, а небо снова почернело, оставив лишь тонкую багровую линию, тускнеющую с каждой минутой.

– Всё, – выдохнул Гайом. – Пока всё. Но не обманывайтесь: это не конец, а пауза.

Люди медленно начали расходиться по домам, не веря до конца, что опасность миновала. Кто-то молился, кто-то просто молчал. Каэлен задержался на площади, чувствуя вкус соли на губах, и это ощущение не давало покоя. Он не понимал, откуда она взялась, но знал одно: впереди их ждёт нечто большее, чем просто ночь с трещиной. Он посмотрел на Лиру, и они обменялись коротким кивком – знак, что разговор только начинается.

Глава 5: Тишина после бури

Утро наступило, но солнце словно забыло, как сиять. Небо было мутным, тусклым, и тонкая пелена багрового оттенка всё ещё висела над дальними холмами. Ольховый Клин дышал тяжело, будто сама земля не хотела просыпаться. Тишина была оглушительной: ни птиц, ни шороха травы, лишь редкое потрескивание деревянных ставней под ветром.

Каэлен вышел из своего дома и сразу почувствовал странность – воздух был плотнее обычного, будто наполнен солью и пылью. Каждый вдох обжигал лёгкие лёгкой горечью. Деревня просыпалась неохотно: люди выглядывали из окон, дети прятались за матерями, старики молча перекрещивались, каждый по-своему. На краю деревни караванщики проверяли телеги, но их лица были мрачны, разговоры коротки.

Лира уже стояла у колодца. Её руки скользили по каменному краю, будто она слушала землю. Каэлен подошёл, но она не сразу заметила его. – Вода тяжелее, – сказала она тихо. – Словно пьёшь камень. Я чувствую, как корни деревьев под землёй шумят, ищут путь, но что-то их останавливает.

Гайом появился следом, держа в руках мешочек с травами. Он не сказал ни слова, просто бросил горсть листьев в колодец. Вода едва заметно зашипела, подняв лёгкий пар.

– Что это было? – спросил Каэлен.

– Защита, – ответил старик. – Старый способ, чтобы снять тревогу с воды. Не знаю, поможет ли, но хуже не будет.

Каэлен огляделся. Поля за деревней выглядели иначе. Трава лежала словно прибитая, листья деревьев стали темнее, а у некоторых по краям выступил белый налёт, напоминающий соль. Земля казалась сухой, хотя дождь был всего два дня назад. Эта тишина, эта неподвижность были ненормальны.

– Караванщики хотят уехать, – сказал один из охотников, подойдя к Гайому. – Говорят, не вернутся сюда. Слишком странно всё.

Гайом только кивнул. – И правильно. Это место больше не то, что было вчера. Скоро оно станет ещё хуже.

Каэлен не понял, почему эти слова прозвучали как приговор. Но внутри он чувствовал то же самое: будто мир, который он знал, медленно отступал в прошлое.

К полудню тревога стала ощутимой почти физически. Даже самые смелые жители Ольхового Клина ходили, словно по тонкому льду. Охотники вернулись с пустыми руками: дичь будто исчезла. «Даже следов нет», – сказал один из них, показывая чистую землю, где обычно виднелись отпечатки копыт и лап.

Каэлен с Лирой и Гайомом вышли за деревню, чтобы осмотреть поля. Там, где раньше росли высокие травы, теперь были серые пятна, словно кто-то вытянул из земли жизнь. Некоторые кусты имели сухие, скрученные листья, а на стеблях выступили белые прожилки, как сеть трещин. Лира присела, дотронулась до одной из ветвей и отдёрнула руку: кора осыпалась порошком, и от неё пахнуло солью.

– Это не болезнь, – сказала она. – Это что-то другое. Земля устала, и её силы уходят наружу.

– Я чувствую, – добавил Каэлен. – Корни ломаются, словно в них нет соков. Такое я видел только у старых деревьев, но никогда у молодых.

Вдалеке караванщики собирали телеги. Они говорили громко, не скрывая страха. Один мужчина, торгаш с красной повязкой на руке, подошёл к старосте и потребовал оплату за риск. – Ваши земли небезопасны, женщина. Мы не поедем дальше без платы.

Гайом сжал губы, но староста только вздохнула: – Мы не держим вас, идите. И караван вскоре ушёл, оставив за собой только пыль и ощущение брошенного дома.

Вечером тревога достигла пика. Ветер принёс странный запах – смесь морской соли и железа. Жители зажгли дополнительные огни, словно боялись темноты. Каэлен сидел возле своего дома и размышлял. Лира подошла и тихо сказала: – Это лишь начало. Ты видел небо ночью? Эта трещина… она была не просто светом. Мир меняется, Каэлен. И он не спросит нашего согласия.

Ночь опустилась на деревню, но она не принесла привычного покоя. Ольховый Клин замер, будто ждал чего-то. Луна висела низко и была бледной, как соль, её свет ложился на крыши и поля холодным серебром. Каэлен не мог уснуть. Он вышел на улицу и увидел, как Гайом сидит у костра, молча глядя на огонь. Лира была рядом, её лицо казалось отсвечивающим в этом свете, серьёзным и немного тревожным.

– Ты тоже не спишь, – заметил старик, не оборачиваясь.

– Слишком тихо, – ответил Каэлен. – Даже сверчков нет.

Гайом кивнул. – Земля затихает перед бурей. Я видел такое однажды, много лет назад, когда был ещё мальчишкой. Тогда тоже небо горело. Наутро часть леса исчезла, будто его вычеркнули.

Лира подняла глаза к луне. – Вчерашняя трещина могла быть предвестником чего-то большего. Мы всегда думали, что Сердцеверие безмолвно, но, может, оно тоже говорит – только мы не слышим его языка.

Каэлен подумал о своих уроках алхимии и о том, как каждая травинка, каждый корень хранит в себе часть силы земли. Что если эта сила теперь уходит? Что если мир медленно истекает, и никто не знает, как остановить это?

Ветер усилился, принёс запах сырости и соли. Собаки, до сих пор молчавшие, вдруг залаяли, а потом сразу замолкли. Гайом встал и бросил в огонь новую ветку. – Спите, если сможете, – сказал он. – Завтра будет тяжёлый день. Но Каэлен чувствовал, что спать уже никто не сможет.

Утро встретило их странным светом. Солнце едва поднялось, но его лучи были не золотыми, а мутно-белыми, словно проходили сквозь пелену соли. В воздухе стоял тонкий привкус горечи, и люди выходили из домов настороженно, будто боялись увидеть что-то, чего не должно быть.

Каэлен сразу направился к реке. Вчера она ещё текла спокойно, но теперь вода была странно вязкой и почти не журчала. Вода казалась мутной, с легким блеском, будто кто-то высыпал в неё пепел. Он зачерпнул немного ладонью и почувствовал неестественную прохладу, словно вода устала течь.

Лира догнала его, несла корзину с травами. – Всё хуже, – сказала она тихо. – Даже те растения, что обычно не боятся морозов, сегодня поникли. Сердцеверие отдаёт свои силы, но не нам.

Гайом подошёл позже, внимательно оглядел реку и мрачно произнёс: – Соль в воде – признак глубинных разломов. Если Венам что-то угрожает, мир ответит. Мы лишь малая часть этого ответа.

Днём староста собрала совет. Люди спорили, одни требовали покинуть деревню, другие – ждать и молиться. Караван, ушедший накануне, прислал гонца: дорога к столице опасна, повсюду следы выжженной земли. Каэлен слушал и чувствовал, что время идёт слишком быстро, а у них его всё меньше.

Вечером он поднялся на холм за деревней. Там, где вчера виднелась трещина на небе, сегодня зиял багровый шрам, почти незаметный днём, но едва наступали сумерки – он оживал. Ветер усилился, и Каэлен впервые почувствовал не просто тревогу, а холодный страх. Что-то надвигалось, и оно несло с собой тишину, которая была страшнее любого крика.

Глава 6: Белая смерть

Ночь прошла неспокойно. Даже самые крепкие дома Ольхового Клина не смогли защитить жителей от гулкого звука, доносившегося из-под земли. Казалось, будто в глубинах кто-то стучал огромным молотом, и удары становились всё ближе. К утру ветер стих, но вместе с тишиной пришла тяжесть, словно воздух уплотнился.

Каэлен проснулся от странного ощущения. В груди было пусто, как будто вынули часть его самого. Он выбежал на улицу – и увидел, что небо на востоке светится белым заревом. Оно не было солнечным, это сияние было мёртвым, холодным, почти металлическим. Жители начали выходить из домов, некоторые крестились, другие молились.

Гайом стоял в центре деревни и смотрел на восток. Его лицо было бледным, как соль. – Это не шторм и не огонь, – сказал он громко. – Это Сердцеверие вскрыло свои вены.

В этот момент земля дрогнула. Сначала лёгкая вибрация, затем сильнее – все почувствовали, как половицы под ногами заскрипели. Женщины прижали детей, мужчины схватили заготовленные копья и топоры, хотя никто не знал, против кого они собираются защищаться.

Каэлен заметил на горизонте движение. Что-то белое ползло по земле, растекаясь, как пролитая вода. Оно двигалось быстро и было слишком ровным, чтобы быть песком или дымом. Это был поток – не огненный, а сухой, солёный, словно сама земля выворачивала себя наружу. Там, где он проходил, трава темнела и исчезала, превращаясь в серый порошок.

Люди закричали. Кто-то бросился к лошадям, кто-то к колодцам. Каэлен побежал к своему дому, схватил сумку с травами, несколько фляг воды и выбежал обратно. В этот момент раздался первый гул – глубокий, пронзительный, от которого дрожали зубы. И поток, словно откликнувшись, ускорился.

Паника захлестнула деревню, как буря. Слышались крики, лай собак, топот босых ног по утоптанной земле. Староста пытался кричать что-то, но его голос терялся в гуле. Белый поток уже был на подступах к первым полям, и Каэлен видел, как почва превращается в пепельную корку, а растения рассыпаются прахом.

Гайом подбежал к Каэлену. – К колодцу! Вода может задержать его! – но сам не верил в это, слышалось в его голосе сомнение. Они побежали к каменному колодцу в центре деревни, но, когда заглянули внутрь, увидели, что вода уже мутнеет, белеет, словно кто-то растворял в ней соль.

– Бежим! – крикнула Лира. Она держала на руках ребёнка, его лицо было синеватым от страха. – На холм! Там выше! – Она указала на невысокий кряж за деревней, где всегда пасли коз.

Люди бросались кто куда, но большинство следовало за ней. Каэлен схватил Гайома за плечо и почти потащил старика за собой. Белая волна приближалась, и теперь они слышали её шорох, сухой и вязкий одновременно, словно тысячи мелких камней катились по стеклу.

На бегу Каэлен оглянулся и увидел, как их дома начали тускнеть, стены теряли цвет, крыши оседали. Там, где ещё минуту назад были сады, теперь лежала ровная серая пустошь. Деревня исчезала на глазах, и эта скорость пугала больше всего.

Добравшись до холма, они остановились лишь на мгновение, чтобы перевести дух. Каэлен чувствовал, как ноги дрожат, а сердце колотится так, будто хочет вырваться. Но времени не было: поток шёл за ними.

Они бежали изо всех сил, но даже на вершине холма не чувствовали безопасности. Белый поток не просто полз – он словно выбирал путь, находя низины и овраги, заполняя их, чтобы подниматься выше. Солнце теперь было лишь бледным пятном, всё вокруг стало однотонным и сухим.

Каэлен, отдышавшись, заметил, что поток не уничтожает сразу всё. Некоторые деревья стояли, но их кора была потрескавшейся, листья – обесцвечены, словно кто-то вытянул из них жизнь. Птицы, сорвавшиеся с ветвей, падали, не долетев до земли. Гайом смотрел на это и мрачно произнёс: – Мы не выживем здесь, если останемся. Эта земля мертва.

Лира осторожно положила ребёнка на траву и посмотрела на Каэлена. – Ты говорил о столице, о караванах. Может, они знают, что происходит. Мы не можем бороться с тем, чего не понимаем.

Каэлен сжал кулаки. Ему казалось, что его рвут на части – желание защитить то, что осталось от деревни, и понимание, что это бесполезно. Он вспомнил слова старейшин о балансе: «Возьми – верни». Но что может вернуть простой травник в ответ на такую катастрофу?

Под холмом раздался треск. Один из домов, не выдержав, рухнул в белое море. Толпа охнула. Белый поток становился гуще, местами приобретая странные формы – словно в нём шевелились тени. Это не просто соль, понял Каэлен. Это нечто живое или, по крайней мере, ведомое волей, которую он не мог понять.

– Идём, – твёрдо сказал он. – Если останемся, умрём. Столицу нужно предупредить. Может, кто-то ещё жив дальше.

Они стали собирать всё, что могли унести: воду, еду, травы. Люди метались, словно пчёлы в разрушенном улье. И всё это время поток шёл вверх, к холму, как неизбежный приговор.

Холм, на котором собрались уцелевшие, уже не казался надежным укрытием. Белая масса поднималась всё выше, уничтожая всё на своем пути. Каэлен почувствовал, как страх сковывает его движения, но именно этот страх заставил его действовать быстрее. Он собрал вокруг себя группу из десяти человек – молодых, сильных и тех, кто был готов двигаться.

– Мы не можем спасти деревню, – сказал он, глядя на лица тех, кто слушал. – Но мы можем спасти себя и, возможно, предупредить других. На востоке есть караванный путь, по нему можно добраться до столицы. Если хоть кто-то узнает, что случилось, мы не умрём зря.

Слова его не утешали, но давали цель. Люди начали привязывать узлы, разделяли воду и еду. Лира тихо подошла к Каэлену. – Я пойду с тобой, – сказала она. – Мы должны найти ответ. Гайом, сжав губы, положил руку на плечо Каэлена. – Иди, сынок. Я останусь с теми, кто не может бежать. Это моя земля, и если она умирает, я останусь с ней.

Каэлен не мог спорить. В глазах старика горела решимость, которую он не имел права нарушать. Он лишь поклонился и обнял его.

Когда они начали спускаться с холма, мир за их спинами уже был другим. Где когда-то стояли дома и цвели сады, теперь лежала ровная серая равнина, по которой медленно ползла белая смерть. Воздух был сухим и горьким, в нём чувствовалась соль, обжигающая губы.

Каэлен обернулся ещё раз. Его дом исчез. И вместе с ним исчезла та жизнь, которую он знал. Но в груди горел новый огонь – не месть, а желание понять. Он чувствовал, что этот путь станет началом чего-то большего, чем просто бегство. Этерия изменилась, и он должен измениться вместе с ней.

Глава 7: Пепелище

С восходом солнца Каэлен и его небольшая группа двинулись на восток. Они шли молча, каждый погружён в собственные мысли. Тишина была почти невыносимой: не пели птицы, не слышалось жужжания насекомых. Всё вокруг выглядело мёртвым. Даже ветер казался сухим и усталым, как дыхание старика.

Каэлен шёл впереди, держа в руке трость – не оружие, а просто палку, которая помогала идти по пересечённой местности. Его взгляд то и дело падал на землю: он видел трещины, белый налёт, куски засохшей травы, которая рассыпалась в прах при малейшем прикосновении. Каждый шаг казался предательством памяти о родной деревне, но он знал, что путь назад закрыт.

Они остановились на пригорке, откуда открывался вид на то, что ещё вчера было их домом. Каэлен почувствовал, как сердце сжимается. Деревня исчезла. Там, где раньше стояли дома, теперь была ровная серая пустошь, словно кто-то вытер её с лица земли. И только на краю виднелась одинокая фигура – Гайом. Старик стоял неподвижно, как камень, и, кажется, смотрел в их сторону. Каэлен хотел крикнуть, но сдержался. Это был прощальный взгляд, и он понял его без слов.

Лира подошла ближе. – Мы должны идти дальше, – тихо сказала она. – Гайом выбрал свой путь. Теперь у нас есть свой. Каэлен кивнул, но взгляд ещё долго не мог оторвать от одинокой фигуры.

Они двинулись дальше. Путь шёл через окраины леса, который теперь был не зелёным, а серым и безжизненным. Вдоль тропы встречались мёртвые животные, их тела словно высушены до костей. Запах соли и пыли забивался в горло. Каждый вдох напоминал о том, что Этерия больше не та.

Каэлен не знал, сколько времени они шли, но солнце поднялось высоко и нещадно жгло высохшую землю. Каждый шаг по серой пустоши казался ударом по памяти о доме. Соль хрустела под сапогами, а ветер поднимал тонкие белые облачка, словно насмехаясь над ними. За спиной остались разрушенные дома, но в душе каждого шла тихая, но неумолимая война: как пережить то, чего больше нет.

– Мы должны остановиться, – предложил один из выживших, молодой парень по имени Торвен. Его голос дрожал от усталости. – У нас почти нет воды. Если будем идти дальше без отдыха, мы просто рухнем.

Каэлен обернулся. В глазах Торвена отражался страх, но и решимость. – Понимаю, – сказал он мягко. – Но здесь нельзя оставаться надолго. Смотрите вокруг: земля мертва, а воздух пахнет солью и смертью. Мы найдем место чуть дальше, там, где еще есть хоть какая-то тень.

Лира шагала рядом, её лицо оставалось спокойным, но глаза выдавали тревогу. – Он прав, Каэлен, – тихо сказала она. – Люди на пределе. И если мы хотим, чтобы они дошли, нам нужны остановки. Даже мёртвая земля не прощает спешки.

Слова Лиры, как всегда, несли не только смысл, но и успокаивали. Каэлен вздохнул и кивнул. – Хорошо. Ещё немного, и остановимся. Но только там, где почва не трескается под ногами.

Они двинулись дальше, медленно, осторожно. Вдоль дороги попадались следы того, что здесь когда-то кипела жизнь: обломки телег, разорванные шкуры животных, которые пытались бежать, но не смогли. Внезапно впереди показался сухой овраг, в котором всё же виднелись остатки зелени – пара упрямых кустов, цеплявшихся за жизнь. – Вот там, – сказал Каэлен, и голос его был почти твёрдым. – Там можно немного отдохнуть.

Они спустились в овраг и устроились у камней. Кто-то молча лёг, кто-то пил воду мелкими глотками, словно боясь, что она исчезнет. Каэлен сел рядом с Лирой. Она смотрела на обрывки травы, словно пытаясь услышать шёпот умирающей земли.

– Ты думаешь, всё это можно исправить? – спросил он.

Лира покачала головой. – Исправить? Не знаю. Но понять – да. Если мы узнаем, что убивает мир, может, найдём способ остановить это. Но цена будет высокой, Каэлен. Мир всегда требует плату за знания.

Её слова повисли в тишине, и Каэлен вдруг ощутил, что этот путь – не просто бегство. Это начало чего-то большего, чего-то, что изменит их всех.

Овраг давал временное убежище, но долго оставаться здесь было опасно. Через пару часов отдыха группа снова поднялась в путь. Солнце уже склонялось к закату, и его лучи окрашивали мёртвые земли в багряные и золотистые оттенки, словно издевательски напоминая о бывшей красоте. Каэлен шёл молча, сжимая в руках мешочек с травами – последний символ его прошлой жизни. Лира шла рядом, её взгляд был устремлён вперёд, будто она видела нечто, недоступное остальным.

– Ты слишком молчалив, – заметила она тихо. – Скажи, что думаешь?

Каэлен вздохнул. – Думаю о том, что всё это – лишь начало. Мы видели силу, которая уничтожила деревню за считанные часы. А если она распространится дальше? Сколько земель превратятся в соль и пепел, прежде чем кто-то заметит? Или, может быть, кто-то уже знает и не останавливает её…

Лира посмотрела на него серьёзно. – Империя знает больше, чем говорит. Я слышала шёпот о ритуалах, которые питают их города. Они черпают силу из Сердцеверия, и каждый раз мир платит цену. Но людям в сияющих башнях всё равно – пока их купола светятся, они не увидят гибнущих земель.

– И что нам делать? – Каэлен повернулся к ней. – Мы двое и кучка выживших против целого мира. – Сначала – выжить, – спокойно ответила Лира. – А потом искать ответы. Мир не изменится за день, но кто-то должен сделать первый шаг.

Их разговор прервал крик Торвена. – Смотрите! – он указал вперёд. На горизонте виднелось нечто странное: темная полоса земли, где соль уступала место серой глине, а кое-где виднелись обломки деревьев. – Может, там будет вода? – спросила одна из женщин.

– Пойдём посмотрим, – сказал Каэлен и ускорил шаг. Они добрались до полосы земли и нашли то, что почти забыли: тонкий ручей, ещё живой, хоть и слабый. Люди бросились к воде, но Каэлен поднял руку. – Осторожно. Сначала проверим.

Он опустил ладонь в воду, понюхал, попробовал каплю на вкус. Вода была солоноватой, но пить можно. – Пейте, но экономно, – сказал он. – Это не источник, а подарок. Не знаем, сколько он продержится.

Вечер опустился быстро. Они решили заночевать у ручья. Лира развела небольшой костёр, и их маленький круг света стал единственной теплотой среди безжизненной равнины. Каэлен сел рядом с ней, и они долго молчали, слушая хрупкое журчание воды, словно сердце умирающего мира.

Ночь принесла тишину, но не покой. Пламя костра мерцало, отбрасывая длинные тени на лица выживших. Каждый сидел погружённый в свои мысли. Каэлен, вглядываясь в темноту, чувствовал, как его тревога нарастает. Он не мог избавиться от ощущения, что эта пустошь не мертва, а затаилась.

Лира сидела чуть в стороне, перебирая сухие травы, которые удалось найти у оврага. – Эта земля болеет, – сказала она тихо, будто сама себе. – И болезнь её глубже, чем мы думаем.

– Ты о чём? – спросил Каэлен, повернувшись к ней.

– Смотри на соль, – Лира указала на белёсую корку, поблёскивающую в свете луны. – Она не просто иссушает землю. Я чувствую в ней магию, старую и разрушительную. Это не случайность и не природное явление. Кто-то или что-то всколыхнуло её глубины.

Каэлен нахмурился. – Ты думаешь, это Империя?

– Может быть. А может, и хуже. Иногда, чтобы построить купола, они вскрывают Вены Сердцеверия. Если это произошло слишком близко к нашей деревне, мы видим последствия. Но меня беспокоит другое: соль не должна расползаться так быстро. Что-то ускоряет её рост.

Торвена и других слова Лиры насторожили. Кто-то даже перекрестился по-своему, старым жестом защиты. – Значит, мы идём в пасть чудовищу? – хрипло сказал Торвен.

– Мы идём за ответами, – твёрдо сказал Каэлен. – Иначе мы будем только беглецами. А беглецы долго не живут.

Лира посмотрела на него долгим взглядом. – У тебя глаза человека, который ещё не раз увидит смерть. Но и того, кто не отступит. Держи это в себе. Оно понадобится.

Ночь продолжалась. Сначала доносились лишь треск огня и тихое журчание ручья, но потом… звук. Едва различимый, словно шорох на ветру. Каэлен поднял голову. Лира тоже насторожилась. – Слышишь? – прошептала она.

– Да, – ответил он, уже берясь за нож. – Все проснуться! – тихо позвал он остальных. Люди вскакивали, глаза расширялись от страха.

Из-за тьмы раздался протяжный, глухой звук, похожий на стон земли. Торвен побледнел. – Что это?

Каэлен сжал зубы. – Не знаю. Но мы не одни.

Тишину прорезал странный звук – не громкий, но тревожный, словно кто-то проводил рукой по каменной стене. Сначала это был шорох, потом он стал напоминать царапание. Все замерли. Костёр вдруг показался слабым и беспомощным среди чёрной пустоты.

Каэлен поднялся и сделал знак оставаться тихими. – Лира, держи факел, – шепнул он. Девушка кивнула и выхватила горящую ветку из костра. Свет дёргался, выхватывая из темноты соляные наросты и мёртвые корни.

Торвена дрожь охватила. – Может, это зверь? – пробормотал он.

– В этих землях звери редко выживают, – ответила Лира. – Если кто-то жив, он давно перестал быть тем, чем был.

Звук усиливался, теперь он шёл из оврага, рядом с ручьём. Каэлен осторожно подошёл ближе. На влажной глине виднелись следы – странные, будто обожжённые. Они уходили вглубь оврага. И вдруг тьма шевельнулась. На миг им показалось, что соль на стенах задышала.