Витька Бубликов. Разрушить реальность

Глава 1: Искра, которая сожрала туалет и мою репутацию

Всё началось с того, что я, Витька Бубликов, обычный девятиклассник школы № 666 им. Перельмана (не спрашивайте, почему у нас такой номер – наш директор, Сергей Иванович, большой оригинал, любит говорить: "Число – лишь символ, а истина в интегралах!", хотя все шепчутся, что он просто выиграл ставку в покер на право назвать школу как хочет), решил в очередной раз попытать счастья и произвести впечатление на Катю Ромашкину.

Катя… Ну, Катя – это не просто объект моих тайных (и, честно говоря, после вчерашнего инцидента с аквариумом в кабинете биологии, уже не очень-то тайных) вздохов. Она – это катастрофа в кедах, ураган в юбке-шотландке и солнце в пасмурный питерский день, сплетенное в две тугие косы. Косищи у нее были такие, что мои жалкие бицепсы, накачанные тасканием портфеля с учебниками и бутербродами, нервно курили в сторонке. А взгляд… Ох, этот взгляд. Не холодный, нет. Пронзительный. Как будто она видит тебя насквозь, видит все твои глупые мысли про ее ресницы и смешок, и от этого поджилки предательски сводит, а коленки делаются ватными.

Обычно мои попытки «блистать» заканчивались предсказуемо плохо: либо я эффектно шлепался в самую глубокую лужу у ворот именно в момент ее появления, либо «случайно» стирал ее идеальные конспекты по термоядерному синтезу (она фанатеет от физики, как наш директор от необычных номеров школ) не просто ластиком, а ластиком, предварительно пропитанным клеем «Момент» для «эксперимента». Результат: Катина тетрадь и мои надежды слипались намертво.

Но тот день… тот день казался таким обычным. Серое небо за окнами, скучный гул голосов в коридоре после последнего звонка, запах старого линолеума, пыли и чьих-то булочек с корицей из столовой. Мы стояли у окна, где обычно тусуются старшеклассники. Я что-то бормотал про новую задачу по геометрии, пытаясь казаться умным и заинтересованным, а сам залип на ее улыбку. Она смеялась над чьей-то шуткой, и ямки на щеках играли, а солнце (да-да, оно на секунду пробилось сквозь питерскую хмарь!) ловило золотые искорки в ее карих глазах. Я застыл, как дурак, забыв про геометрию, про школу, про все. Мир сузился до Катиного смеха и этих искорок.

И вдруг… Вдруг почувствовал странное.

Сначала – легкое покалывание в висках, будто кто-то вставил туда тонкие иголки. Потом – жжение. Неприятное, нарастающее жжение прямо под веками. Не как от соринки, а… как будто кто-то насыпал мне за ведра горсть самого злого перца чили, а потом, для верности, поднес к глазам раскаленную спираль от фена на полную мощность! Воздух передо мной заколебался, как над асфальтом в жару, только холодным, колючим колебанием. В ушах зазвенело – высоко, тонко, как комариный писк, только громче, настойчивее. Запах пыли и булочек сменился резким, едким запахом озона – как после сильной грозы или когда ломаешь батарейку.

– Витьк, ты чего? – услышал я сквозь звон голос Кати, но он звучал как из-под воды, глухо и далеко.

Я невольно зажмурился сильнее, стиснув зубы. Боль была нестерпимой! Глаза горели, слезы хлынули ручьем, но не приносили облегчения, а лишь жгли кожу щек. Внутри черепа что-то гудело, нарастая, как трансформаторная будка перед взрывом. По спине пробежали мурашки – не от страха (его я осознал позже), а от какого-то дикого, неконтролируемого напряжения, сконцентрировавшегося где-то за глазными яблоками. Казалось, череп вот-вот треснет по швам. Я инстинктивно схватился за голову руками, согнувшись пополам.

– Бубликов! Ты чего, заболел?! – это уже было ближе, тревожнее. Катя. Ее рука легла мне на плечо, но прикосновение обожгло, будто ударило током. Я дернулся.

И в этот момент, когда боль достигла пика, когда мир внутри моих сомкнутых веков был заполнен только белым адским светом и гудящей болью, я почувствовал… толчок. Не физический. Что-то внутри, в самой глубине этого кошмара, резко, мощно выплеснулось наружу. Как невидимая волна. Как… выстрел.

Жжение и гул прекратились почти мгновенно, сменившись оглушительной тишиной и странной пустотой в голове. Я стоял, согнувшись, тяжело дыша, слезы текли по моему лицу. Тишина вокруг была… неестественной. Гул коридора исчез.

Я осторожно, через щелочку, разжал веки. Слезы застилали взгляд, но я успел заметить две вещи. Катя Ромашкина стояла в метре от меня, застывшая в немой сцене. Ее рот был открыт от изумления, глаза – огромные, полные непонимания и… страха? Одна из ее знаменитых кос слегка растрепалась. Плакат "Законы Ньютона – основа мироздания!", висевший на стене прямо напротив меня, аккурат над головой завуча (которая только что проходила мимо с пачкой журналов), был… испещрен дырами. Не просто порван. Казалось, его прошила очередь из раскаленных игл. Края дыр обуглены. От него шел легкий, едва заметный дымок и тот самый запах озона. А завуч, бледная как мел, стояла, прижавшись спиной к противоположной стене, и медленно соскальзывала вниз, роняя журналы. Ее взгляд был прикован ко мне.

Я медленно выпрямился, чувствуя себя абсолютно опустошенным и чудовищно испуганным. По лицу все еще текли слезы. Я посмотрел на свои дрожащие руки, потом на Катю, на дырявый плакат, на завуча…

– Э-это… – хрипло начал я, но голос предательски сломался.

В тот день всё пошло не просто по кривому сценарию. Оно пошло по сценарию апокалипсиса лично для Витьки Бубликова. И самое страшное было в глазах Кати Ромашкиной – в них уже не было ни смешинок, ни удивления. Только шок. И вопрос, который висел в воздухе тяжелее свинца.

– Что это было, Витька? И что ты? Вить, ты чего? – Катя нахмурилась. – У тебя лицо, как у помидора после бани.

– Да так… – пробормотал я, пытаясь стряхнуть это пекло. – Солнце, наверное, в окно бьёт… или аллергия… на твои духи… – брякнул я первое, что пришло в голову. Гениально, Бубликов, просто шедевр пикапа. Аллергия. На духи.

Катя фыркнула, но не обиделась. Слава богу. А жжение… жжение только усиливалось. Я снова открыл глаза и посмотрел на плакат над её головой: «Берегите учебники – они ваши друзья!» На плакате был нарисован улыбающийся букварь. И вдруг… у букваря задымился уголок.

Я моргнул. Плакат цел. Наверное, показалось. От напряжения.

– …и вот я думаю, – продолжала Катя что-то про нового тренера по карате, – он такой весь из себя крутой, а штаны у него…

Жжение вернулось с удвоенной силой! Я уставился на её ранец, висевший на плече. Дорогой, розовый, с блёстками. Я подумал: «Вот бы он сейчас… ну… слегка затлел? Чтобы я героически потушил?». Исключительно ради спасения Катиных тетрадок, конечно же. Не со зла.

И случилось нечто, от чего у меня волосы встали дыбом (а они и так вечно торчат). От молнии на ранце Кати выскочила маленькая, но очень злая искорка. И щёлкнула прямо по синтетической ткани.

– Ой! – вскрикнула Катя, отдергивая руку. – Что это?!

Я замер, обливаясь ледяным потом. Искорка исчезла. Ткань лишь слегка потемнела. Фух. Откашлялся.

– Статическое… электричество… – выдавил я. – От твоих… блёсток…

Катя посмотрела на меня как на идиота. Что, в общем-то, было справедливо. Но тут жжение в глазах достигло апогея. Будто два раскалённых шарика для пинг-понга вставили мне в глазницы. Я зажмурился так сильно, что увидел звёзды. И не звёзды Млечного Пути, а какие-то конкретные, злые, искрящиеся.

– А-а-а-а! – донесся вопль из… туалета через стенку.

Мы с Катей переглянулись. Потом из-под двери мужского туалета повалил густой, чёрный, вонючий дым. Пахло палёным пластиком, дерьмом и отчаянием.

– Пожар! – заорал кто-то в коридоре. – Туалет гориииит!

Хаос нарастал как снежный ком, катящийся с горы, смазанной маслом. Ученики высыпали из классов с криками «Ура! Уроки отменяются!». Учителя бегали как ошпаренные, пытаясь набрать «01» на древних кнопочных телефонах. Директор, наш любимый Иван Иваныч Пупсень-Вупсень (так его звали за глаза, ибо он был круглый и вечно в поту), выскочил из кабинета в… костюме Деда Мороза? (Он репетировал новогодний сценарий. В июне. Потому что оригинал).

– Кто?! – гремел он, потрясая бородой, от которой уже тлел уголок. – Кто посмел?! Я вас всех… в угол! В угол поставлю! Огнетушитель! Где огнетушитель?! Ох, ё-моё!

Я стоял как вкопанный, глядя на дымящуюся дверь туалета. А в голове стучала одна мысль: Это я. Это мои глаза. Я поджёг школьный туалет. Взглядом. Пытаясь впечатлить девчонку.

Катя смотрела на меня. Не с ужасом. С… каким-то странным, пристальным любопытством. Как биолог на редкого жука.

– Витьк… – медленно начала она. – А это… случайно не ты? Ты так сосредоточенно на мой ранец смотрел, а потом бац… и туалет…

– Что?! – пискнул я, стараясь сделать лицо максимально невинным. – Да ты чего! Я что, пироман какой? Я… я аллергик! Помнишь? На духи!

Тут из туалета вывалился наш завхоз, дядя Стёпа. Вернее, то, что от него осталось. Лицо в саже, очки запушенные, а на голове… на голове дымился кусок туалетной бумаги, прилипший к лысине. Он кашлял, тыча пальцем в мою сторону.

– Он! – хрипел дядя Стёпа. – Бубликооов! Я видел! Он так… так посмотрел на унитаз, а тот – БАБАХ! – и взорвался! Как граната! Только вонючая!

– Взрыв унитаза?! – директор Пупсень-Вупсень подскочил как мячик. – Бубликов?! Опять ты?! В прошлый раз ты аквариум в кабинете биологии перевернул, рыбок уволил! Теперь туалет взорвал?! Да я тебя… я тебя…

Он задохнулся от гнева (и дыма). Катя продолжала смотреть на меня. Теперь уже с лёгкой… улыбкой? Нет, не может быть.

– Унитаз не взрывался! – отчаянно защищался я. – Он просто… задымился! От… от статического электричества! Или… или там химическая реакция! Мы же на химии нитраты проходили! Может, кто-то что-то слил?

Директор схватился за голову (и за тлеющую бороду).

– Молчать! Все молчать! Эвакуация! Бубликов – ко мне! Сейчас! И принести… принести… – он огляделся в панике, – принести самый большой огнетушитель! И заправленный!

Пока пожарные (которые приехали с невероятной скоростью, видимо, караулили рядом) разбирались с «очагом возгорания» (оказалось, сгорел пластиковый бачок, кабина и пол-умывальника, плюс стратегический запас туалетной бумаги), я сидел в кабинете директора. Рядом стоял огнетушитель, размером с меня. Напротив сидел сам Пупсень-Вупсень, смачно отплевываясь от пепла с бороды. На столе лежал мой дневник, открытый на… да на любой странице, всё равно там сплошные замечания.

– Объяснись, поджигатель! – бушевал он. – Какой унитаз? Какая химия? Дядя Стёпа видел твой… твой «взгляд»!

– Иван Иваныч, – начал я, дрожащим голосом, – клянусь, я не хотел! У меня… у меня, кажется, аллергия обострилась! Глаза горят! Может, я… заразился чем? Глазным гриппом? Или… или это побочка от новых витаминов? «Супер-Мега-Био-Мозг»? Мама купила, сказала, поумнеешь…

Директор фыркнул так, что чуть не потушил огарок на своей бороде (её, слава богу, к тому времени уже отрезали пожарные).

– Аллергия?! Глазной грипп?! Да я тебе сейчас устрою аллергию на мою ногу в твоей заднице! – Он замахнулся, но потом осекся, увидев моё искренне перепуганное лицо. Потом крякнул. – Ладно. Пока не доказано, что ты виноват… но подозрения тяжкие! Очень тяжкие! Завтра… завтра ко мне приедет… спецкомиссия.

– Спецкомиссия? – я почувствовал, как холодеет внутри. – Какая?

– Из… из Центра по Борьбе с Необычными Явлениями! – таинственно и важно прошептал директор. – Слыхал про таких? Они всякую… аномальщину ловят. Вот пусть тебя и проверят. Если у тебя там… – он косо посмотрел на мои глаза, – «глазной грипп» – они разберутся. А если нет… – он сделал многозначительную паузу, – пенсия моя, Бубликов, пенсия! И твоя учёба здесь – тоже пенсия! Понял?

Я понял. Понял, что моя жизнь только что сделала кульбит в сторону самого отвязного и дурацкого фэнтези. И что завтра меня будут проверять какие-то дяди из «Центра по Борьбе с Необычными Явлениями» на предмет того, могу ли я поджигать туалеты силой мысли (и взгляда). А ещё я понял, что Катя Ромашкина… она не испугалась. Она заинтересовалась.

Вот так я, Витька Бубликов, стал самым опасным пиромантом района, не умея даже спичку чиркнуть. И всё из-за девчонки и жжения в глазах. Главное, чтобы эта «спецкомиссия» не решила меня… нейтрализовать. Или не заставила тушить пожары взглядом. А то у меня пока только получается их устраивать. Абзац, ёлы-палы. Полный абзац.

Глава 2: Спецкомиссия, или "Дышите глубже – не дышите вообще!"

На следующее утро школа №666 им. Перельмана напоминала не учебное заведение, а место преступления особо тяжкого. Или съёмочную площадку дешёвого ситкома про инопланетян. Коридоры патрулировали не дежурные учителя, а какие-то мрачные типы в тёмных очках и плащах, невзирая на июньскую жару. Они тыкали в стены и потолки странными штуками, похожими на лазерные указки, скрещённые с феном и тостером. Один даже пытался "сканировать" вонючий след от сгоревшего пластика, принюхиваясь как ищейка и брезгливо морщась.

– Кто это? – прошептал я Генке "Жигулю", моему верному корешу и поставщику списанных чипсов из столовой. – Киноделы? Или… те самые?

– Говорят, из какого-то Центра, – Генка тревожно похрустел пакетом. – Приехали на чёрном микроавтобусе с надписью "Сантехника-Экспресс". Очень подозрительно. И один из них… он так на меня посмотрел! Будто видел мою ауру и она ему не понравилась. Фиолетовая, что ли?

Меня тут же вызвали к директору. Иван Иваныч Пупсень-Вупсень сидел за столом, но выглядел… иначе. Бороды не было (остался лишь жалкий рыжий островок), зато на носу красовался огромный лейкопластырь (видимо, борода отвалилась не безболезненно). На нем был пиджак поверх… пижамы в синих зайчиков? Видимо, репетиция новогоднего утра продолжилась в авральном режиме.

– А, Бубликов! – буркнул он. – Сиди. Молчи. Дыши тише. И не смотри ни на что! Особенно на них.

"Они" уже были тут. Двое. Как ночь и день. Как теория и практика. Как селёдка под шубой и торт "Наполеон".

Агент №1: Анатолий Львович Скепсис. Сухопарый, как щепка, вытянутый, как линейка. Лицо – маска вечной подозрительности и недоверия ко всему, что нельзя пощупать, измерить и запротоколировать в трёх экземплярах. Одет в идеально отглаженный, но явно бюджетный серый костюм. Галстук затянут так туго, что казалось, вот-вот лопнет сонная артерия. В руках – увесистый кожаный портфель, набитый, судя по виду, кирпичами (или бесконечными инструкциями).

Агент №2: Геннадий Павлович Озарёнок. Полная противоположность. Кругленький, лысоватый, с веселыми глазками-щелочками и бородкой лопатой. Одет в невероятной кривизны вязаный свитер цвета "вырвиглаз" с оленями, которые подозрительно смахивали на такс в рогах. Штаны – мешковатые вельветовые. На шее – целая коллекция амулетов: кристаллы, перья, что-то вроде сушёного гриба. От него слегка пахло ладаном и… валерьянкой?

– Итак, – начал Скепсис, открывая портфель с таким треском, будто там срабатывала растяжка. – Подозреваемый Бубликов Виктор Сергеевич. Возраст: пятнадцать. Ученик… – он с презрением посмотрел на стены кабинета, – данного учреждения. Вменяемое вчерашнее происшествие: самопроизвольное возгорание санитарно-технического узла с элементами низкотемпературного плазменного выброса… предположительно спровоцированное направленным визуальным контактом подозреваемого с объектом возгорания. – Он откашлялся. – Говоря проще: вы посмотрели на унитаз, и он задымил?

– Я… я не смотрел специально! – запищал я. – У меня глаза чесались! Аллергия! Или… или конъюнктивит! Очень заразный!

– Аллергия? – фыркнул Скепсис, доставая толстенную папку с надписью "Протоколы осмотра места аномалии (Туалет М/Ж, каб. 0.5)". – Аллергия не вызывает термооптического искажения в инфракрасном спектре! Мы зафиксировали остаточные следы на месте… преступления. Очень характерные. Как от миниатюрного лазера, но… грязного.

– О! – воскликнул Озарёнок, подпрыгнув от восторга так, что амулеты зазвенели. – Анатолий Львович, ну что вы с вашим инфракрасным! Это же очевидно! Мальчик – носитель Пламени Лютого Обдолбайства! Редчайший фенотип! Я чувствую его энергопоток! Он пульсирует! Как… как маленькое солнышко с икотой! – Он подбежал ко мне, заглядывая в глаза. – Очаровательно! Искра чистая, не замутнённая! Древний род! Наверняка, Искропуски!

– Геннадий Павлович! – рявкнул Скепсис. – Мы здесь не для ваших… шаманских практик! Мы для науки! И протокола! – Он швырнул на стол бланк размером с газету. – Заполняйте. "Анкета потенциального аномального субъекта". Пункт первый: замечали ли вы за собой способность поджигать взглядом мелкие бытовые приборы? Варианты: а) Да, постоянно; б) Только в состоянии сильного эмоционального возбуждения; в) Только приборы китайского производства; г) Нет, но очень хочется.

Я остолбенел. Директор простонал и закрыл лицо руками (зайчики на пижаме грустно поникли).

– Ну… – я запинаясь. – Вчера… впервые… и не прибор… а туалет…

– Туалет – сложное гидротехническое сооружение! – отрезал Скепсис, делая пометку. – Фиксируем: б) Только в состоянии сильного эмоционального возбуждения. Что вас возбудило в момент инцидента?

Я покраснел как тот самый вчерашний помидор. Катя… её улыбка… её ранец… Мысль о том, чтобы его слегка подпалить… Ох, ё-моё.

– Эм… контрольная по алгебре? – выдавил я. – Очень сложная была! Нервы!

– Алгебра… – Скепсис усердно записывал. – Потенциальный триггер. Занести в список опасных дисциплин. Пункт второй: испытываете ли вы тягу к огню? Например, любите ли вы долго смотреть на костёр, зажигалку, включенную конфорку… или на сгоревший туалет?

– Нет! – почти закричал я. – Я огня боюсь! У меня дядя пожарный! Он страшные истории рассказывал!

– Странно, – пробормотал Скепсис. – Обычно пироманы испытывают эстетическое наслаждение. Пункт третий…

– Да хватит вам бумагомарать! – не выдержал Озарёнок. – Надо диагностировать энергопоток! Практически! Мальчик, сядь ровно! Спина прямая! Ладони на колени! Закрой глаза! Дыши… нет, стоп! Не дыши! А то кислород – окислитель, пламя разгорится! Дыши… но осторожно! Через раз!

Я сел, как идиот, зажмурился и попытался "дышать через раз". Получилось как-то судорожно и с присвистом. Скепсис смерил меня взглядом полного презрения. Директор тихо постанывал.

– Чувствуешь жар? – зашептал Озарёнок, водия руками в сантиметре от моего лица. – Где? В глазах? В солнечном сплетении? В… пятой чакре?

– В… в глазах… – прошипел я. – И в щеках… стыдно!

– Стыд! – Озарёнок аж подпрыгнул. – Классический катализатор для Искропусков! Энергия сжимается, концентрируется… и БАЦ! Выход через оптику! Надо срочно гармонизировать потоки! У меня есть кристалл аметиста… и камертон! – Он начал рыться в необъятной холщовой сумке, вытаскивая оттуда пучки трав, какие-то шарики и действительно камертон.

– Геннадий Павлович! – взревел Скепсис. – Мы проводим тест Роршаха! По стандарту! Подозреваемый, смотрите на картинку! – Он сунул мне перед носом лист с кляксой, напоминавшей… ну, кляксу. – Что вы видите?

Я напрягся. Глаза снова начали печь. Картинка расплывалась. Я видел огонь. И Катю. И горящий унитаз. И директора в зайчиках.

– Эм… это… горящий… пончик? – рискнул я предположить.

– ОГОНЬ! – торжествующе воскликнул Озарёнок. – Он видит огонь! Подтверждаю диагноз!

– Это клякса, Геннадий Павлович! Просто клякса! – Скепсис был багровым от злости. – Хотя… – он прищурился на картинку, – …очень похоже на локальный очаг возгорания класса А. Фиксируем: ассоциативная связь с огнём. Пункт четыре: попробуем вызвать контролируемую аномалию. – Он достал… обычную восковую свечку. – Вот. Пробуйте. Зажгите. Взглядом. По команде. Раз… два…

Я уставился на свечку. Изо всех сил. Вспоминал вчерашний позор, жжение в глазах, дядю Стёпу с бумагой на голове… Внутри всё сжалось. Глаза заслезились от напряжения. Свечка… свечка стояла как истукан.

– Три! – скомандовал Скепсис.

Ничего. Только фитиль как-то печально обвис.

– Не вышло… – разочарованно протянул я.

– Надо добавить эмоции! – засуетился Озарёнок. – Поймите, Анатолий Львович, это не выключатель! Это тонкая материя! Мальчик, представьте что-то очень обидное! Или страшное! Или… очень стыдное!

Я представил, как меня сейчас заснимут на видео в этом дурацком положении и выложат в сеть. Как все будут ржать. Как Катя увидит… Жар хлынул в лицо волной! Глаза зажглись, будто в них вставили лампочки! Я чихнул от напряжения!

ФЫРЬК!

Не свечка загорелась. Загорелся уголок анкеты на столе Скепсиса. Маленькое, но яростное голубое пламяшко заплясало на бумаге.

– ААА! Мои документы! – завизжал Скепсис, схватившись за голову. – Протокол! Анкета! Инструкция по ТБ при работе с пироаномалами!

– Видите! Видите! – ликовал Озарёнок, танцуя вокруг стола. – Способность подтверждена! Голубое пламя! Чистейшая энергия! Правда, немного… хаотичная. Надо поработать над фокусировкой!

– Тушите! Тушите немедленно! – орал Скепсис, пытаясь сбить пламя ладонью и обжигаясь. – Вы нарушаете правила безопасности! И уничтожаете вещественные доказательства!

Директор, потеряв последние остатки достоинства, схватил со стола свою чашку с чаем (холодным, вчерашним) и выплеснул на анкету. Пламя погасло с шипением, оставив дыру размером с яблоко и запах гари.

– Вот… – Скепсис, задыхаясь, тряс обожженной рукой и мокрыми документами. – Вот оно! Неопровержимое доказательство! Спонтанная пирокинезия! Крайне опасный уровень! Требуется немедленная изоляция! Этап в спецобъект "Прометей"! В наручниках!

У меня ёкнуло сердце. "Изоляция"? "Этап"? "Наручники"? Звучало как пожизненное в психушке для поджигателей унитазов. Я в ужасе посмотрел на Озарёнка.

– Ну что вы, Анатолий Львович! – возмутился чудак. – Какой "Прометей"? Мальчику нужен наставник! Гармонизация! Мы же можем его… ну, условно говоря… взять на поруки! Под моё чуткое руководство! Я чувствую его потенциал! Он может научиться… ну, поджигать мангалы на пикнике! Или… или греть чай! Без чайника!

– Вы с ума сошли, Геннадий Павлович? – Скепсис был неумолим. – Он только что сжёг протокол! В присутствии свидетелей! На глазах у директора учебного заведения в… в заячьей пижаме! Это форменный беспредел! Нарушение всех мыслимых инструкций!

– Так он же не специально! – защищал меня Озарёнок. – Чихнул! Аллергия! Или… энергетический выброс чиха! Редчайший случай!

Пока они спорили, я заметил Катю. Она стояла в дверях кабинета, которую кто-то оставил приоткрытой. И смотрела. Не с испугом. С… интересом учёного, наблюдающего редкую реакцию. И в руках она что-то сжимала. Маленький, блестящий предмет. Как кристаллик льда? Или кусочек зеркала? Она поднесла его к губам, что-то тихо прошептала, и… мне показалось, что воздух вокруг спорящих агентов стал чуть прохладнее? Или это от страха?

– Решение принимаю я! – рявкнул Скепсис, хватая портфель и мокрый, дырявый протокол. – Бубликов Виктор Сергеевич, вы официально признаны аномальным объектом класса "Пиро-Дельта". До выяснения обстоятельств и решения вышестоящей инстанции вы… – он грозно посмотрел на меня, – …временно отстраняетесь от занятий. И помещаетесь под домашний арест! С подключением к системе удаленного мониторинга! – Он швырнул на стол маленькую коробочку с мигающим красным огоньком. – Вот трекер. Прикрепите к одежде. Если зафиксируем аномальный выброс энергии вне вашего места жительства – пеняйте на себя! И на свою… аллергию! – Он бросил убийственный взгляд на Озарёнка. – Геннадий Павлович, вы едете со мной. Составлять рапорт. И… – он понизил голос, но я услышал, – …искать пожарное ведро. На всякий случай.

Они вышли, оставив в кабинете запах гари, холодного чая и полной неразберихи. Директор бессильно опустился в кресло, гладя зайчика на пижаме.

– Домашний арест… – пробормотал он. – С трекером… Вот тебе и аллергия, Бубликов. Вот тебе и глазной грипп. Что я твоей маме скажу? "Здрасьте, Марья Ивановна, ваш сын – пиротехническое ЧП, сидит дома, как бомба замедленного действия, и мигает"?

Я взял противную коробочку-трекер. Она мерцала, как глаз циклопа. "Домашний арест". Звучало… скучно. И страшно. А главное – как теперь Кате объяснить? "Привет, я под домашним арестом за поджог туалета взглядом"? И что это за штука у неё была? И почему стало прохладно?

Вышел в коридор. Катя стояла там же. Улыбалась. Той самой, опасной улыбкой.

– Ну что, Искропуск? – тихо спросила она. – Засветился?

Я обомлел.

– Ты… ты знаешь?!

– Кое-что, – её глаза хитро блеснули. – Моя бабушка… она про ваших рассказывала. "Искра без контроля – пожар у порога". Так что… – она показала тот самый блестящий кристаллик, теперь я разглядел – это была маленькая, идеальная снежинка из какого-то металла, висящая на тонкой цепочке. – Тебе нужен… ледок. Или ты спалишь не только туалет. И трекер этот… – она презрительно ткнула пальцем в мигающую коробку, – хлам. Его сигнал глушится микроволновкой за пять секунд.

Я смотрел на неё, на снежинку, на трекер. В голове гудело. Домашний арест. Агенты. Пирокинезия. И вот она – Катя Ромашкина, которая знает про "Искропусков" и предлагает "ледок". И называет меня… Искропуском.

– А ты… – спросил я, чувствуя, как жар снова подкатывает к глазам, но теперь уже от любопытства и странной надежды, – …ты кто? Морозко в юбке?

Она засмеялась. Звонко.

– Охладить твой пыл могу, да. Пригодится. Особенно когда Скепсис пришлёт "Тушильщиков". Они, говорят, с огнетушителями размером с танк. Так что… – она озорно подмигнула, – бежим с урока? До того, как твой новый "браслет" начнёт звонить в ЦБНЯ?

Я посмотрел на трекер. Посмотрел на Катю. На дверь, за которой маячила тень какого-то "плаща" в тёмных очках. Домашний арест? Ну уж нет. Если я уж "бомба", то пусть рванёт по-весёлому!

– Погнали, – хрипло сказал я, суя трекер в карман. – Только… куда? И как от этого… – я ткнул пальцем в карман с коробочкой, – избавиться?

– Легко, – Катя схватила меня за руку. Её пальцы были удивительно прохладными. – В школьный подвал. Там… тихо. И есть одна штука, которая может помочь. Если, конечно, ты не спалишь его раньше. Бежим!

И мы побежали. От агентов. От директора в зайчиках. От горящих унитазов и трекеров. Навстречу хаосу, который только начинался. И я, Витька Бубликов, подозреваемый пироман-недоучка, вдруг понял: жизнь стала в миллион раз страшнее. И в сто раз веселее. Главное – не чихать. Ни при каких обстоятельствах.

Глава 3: Подвал, Перчатка и Генка на Вазелине

Бежать за Катей в школьный подвал, когда за тобой охотятся агенты с огнетушителями размером с баллон от газели – это что-то из разряда «очень плохих, но чертовски задорных идей». Особенно когда в кармане противно мигает трекер ЦБНЯ, будто маленький стукач.

– Ты уверена, что тут тихо? – прошипел я, спотыкаясь о ржавую трубу в кромешной тьме. Запах стоял знатный: пыль, сырость, плесень и что-то химически-сладковатое, от чего щипало в носу. – Пахнет, как в гараже у моего деда после того, как он пытался варить самогон из батареек!

– Тише! – Катя дернула меня за рукав. Её пальцы были по-прежнему прохладными, как мраморная плитка в мороз. – Они сканируют на движение и тепло. А тут… тут фон иной. Сыро, холодно. И Место Силы экранирует. Почти.

Она щелкнула маленьким фонариком-брелоком (в форме той же снежинки, что висела у неё на шее). Луч выхватил из мрака апокалипсис: горы старых парт, скелеты учебников, чучело кабана с одним глазом (второй заменила пуговица), проржавевшие баллоны с нечитаемыми этикетками. И в центре этого хаоса – полуразрушенная кирпичная арка, за которой угадывалось что-то вроде… комнаты? С обугленным кругом на полу.

– Алхимик Перельман, – пояснила Катя, пробираясь к арке. – Не наш академик, а его предок-чудак. Тот самый, в честь кого школу назвали. Говорят, он тут пытался философский камень сварганить, а вместо этого… – она ткнула фонариком в черный круг, – …получил Пламень Лютого Обдолбайства в лицо. И щедро раздал его генам потомкам. Вроде тебя.

– Очень лестно, – проворчал я, чувствуя, как от этих слов жар в глазах загулял с новой силой. – Значит, я не аллергик, а наследственный поджигатель сортиров? Супер. Мама будет гордиться.

– Не ной, Искропуск, – Катя достала из кармана ключ, похожий на старинную отмычку. – Ищи сундук. Железный, ржавый, с драконьей мордой вместо замка. Бабушка говорила, он должен быть тут.

Мы порылись в хламе. Я чуть не спалил взглядом пару пауков размером с мою ладонь (они смотрели осуждающе). И вот – под грудой пожелтевших конспектов по «Основам Советской Власти» – он! Сундук. Весь в паутине и ржавых подтёках. И замок – да, драконья пасть с пустыми глазницами.

– Как открыть? – я потянул крышку. Не поддалась. – Пароль? Или надо дракона чем-то накормить? У меня есть чипсы…

– Дай-ка, – Катя приложила к глазнице дракона свою снежинку. Кристаллик блеснул синевой. Раздался скрежет, и крышка со скрипом отъехала. Внутри, на бархатной тряпочке (полуистлевшей) лежало… оно.

– Перчатка Огневедения? – я разочарованно поднял предмет. – Это же… кухонная прихватка! Бабушкина! В драконов! – Она была поношенной, из толстой ткани, с вышитым золотистой ниткой драконом, который больше походил на упитанного варана. И вся в бурых пятнах – то ли ржавчина, то ли засохшая… ну, в общем, не хотелось думать.

– Артефакты редко выглядят пафосно, – философски заметила Катя. – Надевай. Бабушка говорила, она помогает фокусировать поток. Вроде как ствол для твоего… огнемёта глазного.

Я с сомнением натянул прихватку на правую руку. Ткань была грубой, неудобной. И вдруг… перчатка зашевелилась! Дракон будто ожил, его вышитые глаза блеснули ехидно, а ткань плотно обтянула пальцы, как вторая кожа.

– Ё-моё! – я дёрнул рукой. – Она живая! И щекотно!

«Ну конечно, живая, мешок с костями!» – прозвучал у меня в голове скрипучий, нагловатый голос. «Сколько лет в этом сундуке провалялась! Крысы по мне бегали! А теперь какой-то сопляк с глазами, как у перегретого паяльника, меня нацепил! Позор!»

– Она говорит! – ахнул я. – В голове! Оскорбляет!

– Дух артефакта, – без тени удивления кивнула Катя. – Бабушка предупреждала. Он вредный. Но полезный. Попробуй сфокусироваться. Посмотри на ту кучу бумаг. Думай о маленьком, аккуратном огоньке.

Я уставился на гору конспектов. Представил себе аккуратную свечку. Перчатка на руке заёрзала, будто недовольная.