Держи жабу
Посвящается моим чувакам
и всем тем, кому не безразлична среда.
Цапля и жаба
Когда идёт первый сентябрьский дождь, со всей округи собираются жабы. Каждая из них выбирает себе подходящую лужу и затягивает счастливую, квакучую песню, и поёт, поёт…
Пока не иссохнет земля.
Пока не расплавится солнце.
Сегодня среда. Это означает два урока по биологии, пучки волос на головах и булочки с корицей в столовой.
А ещё торжество клоунады.
Девятый класс начался в среду, и это явно было не к добру. Первый же день озарила лучезарная улыбка Балбеса с застывшей на губах фразой. Сентябрь сгорел, но никто так и не понял, зачем он торжественно объявляет каждую среду и квакает. В основном потому, что никто не интересовался. Все давно привыкли к его причудам. Спустя месяц он не выдержал и притащил объяснение сам.
Это объяснение шло впереди него, приколоченное к швабре. Оно было формата А1 и имело гордую ярко-алую рамочку, а в рамочке величественно возвышалась она – хладнокровная виновница торжества, но не одна, а в компании слов:
– Сегодня среда, мои чуваки!
Так вот оно что… очередная ерунда! Лица прояснились в одобрительном гоготе и ехидных усмешках. Да, так, конечно, стало понятнее, а вот градус абсурда, напротив, вскипел.
Ну при чём здесь жабы?
Он шествует по коридорам, окружённый светом веселья и лучами славы. Таков удел девятого класса: несмолкаемый хохот и топот. И ещё скрежет – моих зубов. На самом деле мы с балбесом вроде тех друзей, чья дружба балансирует в диапазоне между смирением и раздражением. Юмор – слабое место нашего дуэта. Он шутит, а я не смеюсь, и мы оба от этого становимся колючими, как ёжики, и хмурыми, как октябрь.
– Могла бы хоть разок посмеяться.
– Мог бы хоть разок пореветь.
Друзья ли мы? За девять лет мы оба толком не поняли. Я зову его Балбесом, он зовёт меня Цаплей.
Если его прозвище предельно ясно и имеет неопровержимую базу доказательств, то моё хаотично и остаётся загадкой: на вопросы он одинаково пожимал плечами что в первый, что в пятидесятый раз. После пятьдесят первого раза он взбесился, и я прекратила попытки докопаться до истины.
Я зову его Балбесом, он зовёт меня Цаплей, никак иначе. Никак, никуда и никогда.
За девять лет мы совершили несколько дружеских дел, не считая драки за последний коробок с молочным коктейлем в столовой в первом классе – и, кстати, я тогда победила. Среди наших дружеских дел:
– героическое спасение портфеля от собаки, а также врачевание разбитой коленки и утешение напуганного пульса;
– совместные поиски бусинок от порванного браслета;
– сочинение по книге «Повелитель мух», которую он не читал от слов «даже название»;
– пожертвование кокосового йогурта и живительной маковой булочки мне, как жертве анемического полуобморока;
– солидарное разрешение временно припарковать голову у меня на плече по дороге с ужасно скучной экскурсии;
– наказание неугодного клоуна, несанкционированно стащившего мою книжку:
– обмен именами, телефонными номерами, прозвищами и ворчанием.
Даже если эта дружба была самой настоящей враждой, ничего похожего со мной всё равно не случалось. Мне нравилось читать, молчать и, как следствие, прятаться в тихих углах. А ему нравилось шутить и смеяться, так что он подыскал подходящую жертву. Теперь я прячусь не просто так.
Ещё Балбес любит сочинять записки на огрызках в клеточку. Оставляет то тут, то там, иногда вместо бумаги в ход идут столы и стены. Мне тоже достаётся: через стол, через посредников, лично – из рук в руки…
А сегодня вот подкинул в карман толстовки, пока та висела на спинке стула.
Надпись кривая и синяя: «Собрались как-то четыре жабы, и получился КВААА-ртет!»
Шутка неплохая, но до смеха не дотягивает. Всё, что я могу предложить ему, – слабая улыбка и дельный совет: в следующий раз взять зелёную ручку, чтобы уж совсем по красоте.
Да уж. Хорошая попытка, Балбес, но не сегодня.
Он следит за мной из-за угла, полагая, что я его не вижу: так собаки прячутся за шторой, но выдают себя радостным хвостом. Так балбесы забывают поставить хихиканье на беззвучный режим и недооценивают великие возможности бокового зрения.
Хмурится, дуется, вздыхает. Потом я вздыхаю.
Мы оба устали – от уроков и друг от друга.
Выхожу в главный коридор, ныряю в прозрачную дверь, считаю вниз по лестнице семнадцать ступеней: десять пятками, семь носками. Вестибюль. Кивок охранника. Выходная дверь. Свежий воздух.
На дворе октябрь, но в наших краях это значит, что солнце перестало палить и начало просто греть, Листья желтеют неохотно, а опадают скудно. Большая часть листвы цвета хаки: выцветшая за жаркое лето, но всё ещё хранящая зелень. Трава так вообще не собирается никуда уходить: не удивлюсь, если она выскочит зимой из сугроба и скажет «бу».
Небо – по-детски голубое, такое откровенно яркое. Похоже на неоновый фломастер. В нём пушистые облачка: они похожи на овечек. Всё вместе очень красиво и гармонично. Идеальный день для пикника.
Погода пока позволяет обедать в школьном дворе. Это лучше, чем глохнуть от криков в школьной столовой и давиться сырой запеканкой. С утра приходил дождь, и после его визита воздух свежий, а земля живая. Я тоже.
Присев на дальней скамейке, я и мой пустой желудок принялись за обед. Это бутерброды из зернового хлеба с творожным сыром и вкуснейшим пармезаном. Двойной сыр. Сырное комбо. Сырный сыр. Делаю укус, закрываю глаза. Нежнятина…
Вдогонку отправляются кисло-сладкие жёлтые помидорки черри, и проблемы исчезают быстрее, чем бутерброд. С сыром на языке тает беспокойство. Могу поклясться, что вкусный обед – амбассадор мира во всём мире. Невозможно поссориться, когда все сыты. За одним исключением: если все не просто сыты, а пресыщены.
Дышится свободно и легко. Это всегда здорово – вкусно поесть в хорошую погоду. Была бы ещё подходящая компания, но…
Утром со мной завтракал дождь.
– Ква!
От неожиданности я подскочила, и бутерброд подпрыгнул, чудом не упав. Сырная поверхность затряслась в панике, задрожала от испуга. С мокрой земли подпрыгнула самая настоящая жаба и уселась на скамье прямо рядом со мной.
– Ква!
Жабьи глазки всматриваются то в бутерброд, то ко мне в рот и явно чтото выпрашивают. Глупость, но именно так это и выглядит. Умеют ли жабы просить, как собаки?
– Ты… хочешь? – взмах бутерброда.
– Ква!
Я застыла в нерешительности. А жабы вообще едят сыр? Думаю, нет.
Кажется, им больше по душе всякие жучки и паучки.
Но жаба явно думает иначе. Она не сводит с меня голодных глаз. Её язык то и дело выскакивает в нетерпеливом желании получить лакомство, лапки пляшут. Она явно была из тех, кто ест сыр; явно была из тех, кто своего добивается. Прыг! И жаба оказалась на моих коленях. Взгляд прилип к бутерброду. Бутерброд крайне напуган. Его можно понять: я тоже чрезвычайно озадачена.
– Ква!
Это был веский довод. Или же профессиональная манипуляция.
– Хорошо, ты меня убедила! Держи сырок, жабка!
Я отрываю кусочек сыра от собственного желудка в угоду требовательной квакушке. То, внимательно отслеживая движения моих рук, видит сыр и сразу замолкает, успокаивается и как-то вся собирается – от лапок до макушки – в одну кучу. Странные приготовления, но видимо необходимые. Наконец, жаба с тягучей жадностью принимает из рук кушание. По мордочке расплывается невиданное блаженство. Глазки зажмурились. Появляется и тут же исчезает дутый шарик на шее.
– Ква!
– Хочешь ещё?
Жаба часто-часто заморгала. Она переваливается с лапки на лапку, почти как дрессированная.
Поддаются ли жабы дрессировке?
– Ква!
Обед добит, бутерброд разгромлен. И я, и жаба остались довольны едой и друг другом. На самом деле, это был самый забавный момент за последнее время. Моя жизнь довольно скучная и однообразная, а тут вдруг – жаба.
И жаба меня очаровала. Потянуло на всякие глупости.
Я оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться – за мной никто не наблюдает. За забором с рёвом проезжают машины, дышат, тяжело пыхтя, выхлопными газами: как курильщики дымом. В кленовых ветках резвится стайка воробушков. В траве копошится голубь. Облака причёсывают кудряшки.
Итак, в результате проверки шпионов не обнаружено, периметр чист. Можно продолжить разговор с жабой.
– Послушай. Знаю, что ожидать от тебя ответа глупо, но… если ты посидишь здесь ещё два урока, можем пойти домой вместе. Там есть холодильник, а в нём – ещё сыр.
Моя собеседница принимает задумчивый вид. С недоверчивым вопросом смотрят на меня её глаза. Жаба словно изучает меня. Если бы она могла, то препарировала бы на уроке биологии вместо лягушки. В случае достоверности теории о параллельных вселенных, такая практика наверняка существует. Пару десятков мучительных секунд жаба взвешивала меня на весах, измеряла сантиметровой лентой, пробовала на вкус. Она высчитывала по изгибу бровей и отношению всех черт лица между собой ответ на вопрос: что я за человек. Кто ты? Что ты? Крайне рассудительная жаба.
Или мне просто пора отдохнуть.
Я вдруг рассмеялась.
– Всё! Схожу с ума. Говорю с жабой, зову её в гости на сыр. Вот до чего доводит дружба с Балбесом.
Всё смеюсь и смеюсь. Он не смог, а жаба смогла.
– Ква!
Жаба коротким, прытким прыжком перемещается ко мне на ладонь.
Пристальный взгляд в глаза. Затем – повтор:
– Ква!
Что это значит?
– Что ты хочешь сказать?
– Ква!
Боюсь даже предположить.
– Ты… согласна?
– Ква.
На этот раз ответ звучит отчётливо и непоколебимо. С точкой. По-моему, жаба даже легонько кивнула.
– Тогда договорились. Дождёшься – будет тебе дом, сыр и имя.
И всё, что я смогу предложить.
Я аккуратно опускаю жабу на скамью и спешу вернуться в класс: пробегаю семь ступеней пятками, десять носками. Затем – коридор вперемешку.
Опоздание: ровно минута. Корица злится. Балбес уже что-то натворил, свет из-за поваленных на провода веток отключился, пару человек опоздали – в том числе я.
И ведь так некстати. Сегодня, между прочим, новая и неожиданно ироничная тема: класс Земноводные, или амфибии.
Беседы с жабой
– В тот день его нос был красным дважды.
Жаба внимательно слушала.
Мы расположились на кровати в ворохе подушек, одеял, пледов и мягких игрушек. Получилось плюшевое тёплое гнёздышко. Гирлянда освещала комнату голубоватым светом. Мы пили чай, но вместо печенья хрустели слова.
Так проходил выходной с жабой. Она с удовольствием вкушала мои рассказы и бутерброды, но бутерброды, пожалуй, с большим энтузиазмом. Она не перебивала и уже поэтому была отличной слушательницей.
Так начинался третий рассказ о Балбесе. О нём мы заговорили совершенно случайно. Слова зацепились за него, выуживая из памяти воспоминания о школе, и любопытное недоумение на лице жабы вынудило меня выудить и его. Я не собиралась ей рассказывать о нём, но она на редкость убедительна в своих доводах. Вот я и выбрала три истории – как мне казалось наобум.
Но я ошиблась и начала с самого начала.
Первая история была о нашей первой встрече. Это было солнечное утро первоклассного дня.
Первый класс… Ужасный день…
Нас посадили вместе, но рассадили к середине того же дня: Балбес рисовал каракули на полях у меня в тетради, на что я ответила ему сломанной ручкой. Синей, разумеется. Ой, то есть которой пишут. Короче, это была ручка с чернилами, не с пальцами.
Учиться бок о бок у нас не получалось. Он не мог усидеть на месте, как юла или блохастый пёс. К тому же строил козни, рожи и рожки. Одним словом – мешал. Мы вполне могли подраться в первый же день знакомства, в первый же учебный день, но классный руководитель вовремя вмешался и разлучил нас. Дело закончилось двумя вредными языками навыкат и обменом прозвищами:
– Цапля!
– Балбес!
И всё же, почему Цапля?
Вторая история была о книжном воришке. Только это была не светловолосая кареглазка Лизель, подруга Зусака, а рыжий голубоглазый Антошка, дружок Балбеса. И нос у него был как картошка. Может быть, его он тоже украл 1?
Антошка был частью его свиты. Клоунской свиты. В тот раз шут ослушался короля, не дождался приказа, пошутил своевольно, проявил эгоизм. Розыгрыш заключался в том, чтобы украсть и спрятать мою книгу, а потом хихикать, наблюдая за тщетными поисками. Очень остроумно. Очень смешно.
Эта дурацкая шутка пришла ему в голову в самый скверный день того паршивого года. Началось всё с того, что дедушка заболел. Целый год к нему медленно подступала смерть.
Это были месяцы мучений и непроглядного уныния. Смерть была всюду, но в нём – нет. Ещё нет. Она издевалась. Бродила рядом – и не касалась. Звала – и не забирала. Запугивала – и обнадёживала. Ей нравилось быть рядом, душить тревогой – такое дьявольское удовольствие садиста.
Дедушка был пожарным и много кого спас от смерти. Он был добр, хотя ворчлив, молчалив, хотя ему было что рассказать. Он любил футбол, хотя команда, за которую он болел, редко выигрывала. На самом деле дедушка сам был великолепным игроком, так что кузнечики на экране и в подмётки ему не годились. Он бы мог стать профессиональным футболистом и уже почти им стал, когда семья попросила его вернуться в родные края. И он вернулся домой. Когда он ушёл, ему было шестнадцать лет. Он был мальчишкой, почти вот таким же, как Балбес.
Но домой приехал не мальчик. Домой вернулся мужчина, двадцать с хвостиком и сединой. Он не стал футболистом, но был чемпионом. Он был победителем и героем. Мой дедушка был ветераном Великой Отечественной войны.
В каком-то смысле, он и смерть давно шагали рядом. Но теперь она пришла с конкретной целью: забрать его с собой. В человеке, который тушил пожары, медленно потухала жизнь. Того, кто выжил на войне, настигла старость.
Смерть добралась до дедушки за три дня до случившегося. Этот роковой день был похоронным. Я не смогла его проводить – из-за яблочного пирога. Его нужно было испечь, чтобы в табеле напротив слова «технология» стояла цифра «5».
И пирог получил оценку: хотя выглядел он отвратительно, учительнице пришёлся по вкусу. Наверное, потому что она сама не вышла характером, но внешне была ничего. Пирог её дополнял.
Мне было жаль, что дедушка не попробует мой пирог, но надеюсь, что у него там, на небе, есть вещи и повкуснее.
После было ещё несколько уроков. Какие точно – не помню. Скорее всего, дурацкие, вроде географии. Терпеть не могу выходить к карте, она меня пугает.
И наконец наступила та самая злополучная перемена. Что изменилось? Пропала книга. Любимая книга.
Тогда моя психика замерла в сухом ступоре. Шок парализовал нервы. Натянутые до предела, они удерживали слёзы в глазах.
Иногда такое случается при сильных потрясениях. Горе уже случилось, но ещё не с тобой. Оно топчется вокруг да около, как сама смерть. Но горе не дразнит, не убегает. Наоборот – оно караулит и ждёт, пока его впустят. Осознанно или нет, человек часто запирается от горя. Но оно – надоедливый гость. Ты закрываешь дверь, оно лезет в окно. Ты пытаешься сбежать – оно бежит за тобой.
Горе есть горе: громкое или тихое, внутри или рядом – оно с тобой. Оно – твоё.
Оно ждёт.
И моё дождалось.
Скорбная новость не была оплакана в срок, она стала частью меня: грузом плеч, гирей рук. Сердце замерло. Душа оцепенела.
И вот. Пропажа, потеря, утрата. Ещё одна.
Как это нелепо.
Это слёзы.
Совсем не о книге, но обо всём и даже больше – о дедушке.
Балбес увидел меня в этот момент сверхчувствительного переживания ерунды, и пусть не понял причины этих слёз, не понял их самих, но он их заметил и принял:
– Что случилось?
– Книжка… Нет… Её… Нет…
И его нет.
Балбес ничего не знал, но пришёл на помощь. Такой вот маленький герой.
Он нашёл виновника. Неугодный клоун был накормлен тумаками так плотно, что ещё долго проглатывал смех из-за боли. Лицо его хранило синяки и хоронило улыбки. Жестоко? Даже слишком. Я бы предпочла, если бы всё решилось без драки. Это ведь было совсем не обязательно. Мне достаточно было просто вернуть своё.
Но, наверное, это просто…
Мальчишки.
И почему они так любят драться?
6 класс.
Через неделю Балбес его простил. Я и не обижалась.
После этой истории жаба сделалась задумчивой и мрачной; эта тень сострадания была предназначена мне. Когда минута молчания минула, её глазки вопросительно замигали, будто что-то с чем-то не сошлось, и от неё утаили предысторию к этой истории. И мне правда следовало бы рассказывать всё по порядку, а не вразброс, чтобы жаба не путалась и была в курсе всех особенностей нашего школьного мира, от основ до деталей.
– Не можешь понять, почему он король клоунов?
– Ква!
Cыр давным-давно закончился.
– В тот день его нос был красным дважды…
Январь. Синяя куртка, чёрная шапка. Снежинка на вороте. Затем – на языке.
– Да ты весь пол снегом заляпал! Нос как помидор! Ты зачем в сугробе вывалялся? – оправдывала своё прозвище Корица.
– Люблю зиму, – оправдывал своё прозвище Балбес.
Класс засмеялся, и морозная краснота его носа стала походить на клоунскую. Дети невежественны и жестоки в своём веселье. Их забавлял не его вид и даже не забавные причитания Корицы. Они смеялись над ответом, потому что в нём было слово «люблю».
Балбес любит зиму. Любовь такая смешная штука! Да, вот так шутка…
Только в тот день он не был балбесом и совсем не был настроен смеяться, а тем более над собой. Лицо его нахмурилось бровями, сощурилось глазами, стало серьёзным и решительным во всех чертах. Он выглядел грозным, хотя сам в тот день был каким-то… романтичным? Глупо, но так. Он был романтичным.
И чрезвычайно ранимым.
В первый раз его нос был красным от любви, и он сам выглядел так мило, будто он и есть – любовь. Тогда он меня не бесил. Даже наоборот, он…
Зима.
Они смеялись над его зимой.
После уроков он втаптывал их в сугробы так методично и беззлобно, толчок за толчком, пинок за пинком, будто просто забивает гвозди в стену. Наконец пять смеющихся ртов превратились в пять красных носов. Больше никто не смеялся. Никто не смел. Они стояли на коленях в сугробах, понурив лёгкие головы. Если в них и были мысли, то Балбес их выбил, и сейчас избитые слова валялись где-то в снегу.
Во второй раз его красный нос был вздёрнут в триумфе. Он улыбался. На следующий день его окрестили новой кличкой – Король.
Жаба проглотила эту историю, как и две предыдущие. Её ненасытное брюшко потребовало сырной добавки, а верное ушко – словесной.
И я начала пересказывать ей наши дружеские дела, всё больше открывая душу жабе – она-то точно её не задушит – и всё дальше углубляясь в сюжет.
Траурная среда
Сегодня среда. Это означает четыре вещи:
1. Два урока биологии с Корицей.
2. Грязные волосы вынуждены стыдливо собираться в тугие пучки.
3. По графику столовой наступило самое время печь булочки с корицей.
4. Сегодня Балбес опять будет шутить про жаб.
Сегодня я понимаю, при чём тут жабы. Но две последние среды я пропустила, и теперь не понимаю, что не так с Балбесом. Его скорбное лицо мрачно скрывается в чёрном капюшоне, а табличка на швабре вдруг почернела. Всё вместе выглядит так, будто кто-то наложил черно-белый фильтр в редакторе: и на рамку, и на фото, и на жабу, и на самого Балбеса.
Вся свита облачилась в чёрные балахоны. Клоуны чинно следуют за Королём по пятам. Когда кто-то не удерживает смешок в глотке, Балбес оборачивается и свирепо рычит.
Всё это ввело меня в ступор. Представьте, что вы регулярно смотрите на слона, потом отлучаетесь ненадолго, и – бам! – он уже жираф. Всё было настолько же абсурдно, но выглядело иначе.
Но у всего есть причина, даже если она бредовая.
Я отправилась на разведку в девчачий круг. Девочки всегда обо всём знают. Чтобы найти ответ на вопрос, нужно только спросить. И при этом просить – совсем не надо.
Мне нравится эта функция – очень удобно. Только работает она сама по себе, без спросу и против всех. Девчачий круг не хранит секреты. В основном – увы. Сейчас – ура!
Голубые глаза светловолосой девчонки сразу выдали нужную информацию. Итак, короткий пересказ со слов очевидцев и пострадавших.
Балбес учинил среду общеобязательным днём траура, но принимают его всерьёз, конечно же, не все, а только он да его клоунская свита. Траурный дресс-код обязателен, но, опять-таки, не общепризнан. Вот уже три среды клоуны надевают чёрные балахоны-толстовки, под капюшонами скрывают верхнюю половину лица, а нижней половине старательно придают скорбное выражение. Теперь к хлопотам завучей добавилось несоблюдение школьной формы. У директора закончилось место в ящиках – так много он получил докладных.
Вдобавок Балбес всюду таскает черно-белое фото жабы. Размер всё тот же – А1. Это тоже нервирует завучей, особенно Пончика – так его прозвали за маленький рост и округлый живот. Цветная жаба – проблема, но чёрно-белая – это уже катастрофа. Это чересчур.
Учителя тоже были не в духе при виде этой картины на уроках, но по большей части бездействовали. Смирение – наше всё. Но нашлось кое-какое исключение.
Учительница по биологии, Корица – в оправдание своего прозвища, – решила во чтобы то ни стало изжить жабье фото из своего класса. В первую же траурную среду она выдвинула своё сердитое требование:
– Немедленно убери это безобразие!
– Он не может, у него траур, – ответил один из свиты.
– Я не к вам обращаюсь, а к нему! Адвокат нашёлся!
– А он не может сегодня сам за себя ответить. Траурное молчание. Уж извиняйте. – улыбка так и лезла к нему в рот, но он держался, как мог, то есть плохо: вообще никак. Корица тем временем совсем разозлилась и побагровела.
– Я не потерплю подобного хамства! Вон из класса! И с жабой не возвращайтесь!!!
Так вот: Балбес и не вернулся. Ни в тот день, ни через неделю, ни через месяц. Теперь ему светит неаттестация по биологии, но кажется ему это совсем безразлично. На самом деле, он и раньше попадал в такие ситуации, но всегда находил способ выкрутиться и получить заветную тройку, а иногда и удивительную четвёрку.
Вот и всё. Благодарю Вас за словоохотливое содействие расследованию, мисс Голубые Глазки.
Итак, теперь всё стало понятно. Очередная ерунда…
Сегодня среда: середина учебной недели. Сейчас – перемена между третьим и четвёртым уроком: середина среды – среда среды. По обыкновению, наступило время обеденное. Жаль только, осень совсем охладела, и есть теперь приходится в школьной столовой. Не знаю, кого следует за это благодарить, но запеканка из меню улетучилась, а на смену ей подоспела лазанья. Так что больше никаких бутербродов, судочков, странных историй и встреч. Никаких жаб во время обеда. Точнее, никаких живых жаб…
Одинокий обед навевает тоску. Особенно в такой символичный момент, как середина среды… Руки сами потянулись в кармашек: большой палец намулевал графический ключ, указательный – проник в галерею. И вот, я смотрю на фото Среды. Она лапочка. Последняя фотография запомнила славный миг её знакомства с миром классической литературы. Среда здесь с невероятно властной усмешкой восседает на книге «Повелитель мух», и, по моему скромному мнению, если и есть предел совершенства в симбиозе фотографии и иронии, то это – он. Все фотографы и шутники мира могут смело начинать подыскивать себе новое дело всей жизни. Жаба пошутила круче всех, жаба всех уделала. Главное, чтобы завистников не передушила.
– Это ещё что такое?!
Это ещё что такое?! Завистники уже здесь? Так быстро?
Возмущение застало меня в безмятежности. Я подскочила, взмахнула руками, вскрикнула, пролила на себя чай, стукнулась ногой об стол и выронила телефон из рук. Возмущение пришло не само по себе. Оно притащило с собой Балбеса. Он видел жабу. А вот плохо это, ужасно или обычно – мы сейчас и узнаем.
Я смотрю прямо ему в лицо. Оно ошарашенное, но, как всегда, красивое. И раздражающее. Второе качество затмевает первое. Пытаюсь уловить его мысли, но, судя по всему, в эту минуту он находится за пределами своего разума. Жду, когда он вернётся. Спасибо Балбесу за вежливость – ждать приходится недолго.
– Покажи.
Это он про фото.
– Нет.
А это я – железобетонно.
Он вздохнул. Это было ожидаемо.
– Откуда у тебя фото Среды?
А вот это нет. Откуда он знает, как зовут мою жабу?
– Ты что, следишь за мной?
– Нет. Но это же Среда.
– Да. И?
Мы смотрим друг на друга, как идиот на идиота. Теперь мы оба покинули свои разумы и медленно катимся к маразму. На самокатах, если вдруг кому интересно.
– Да, это Среда…
– Откуда она у тебя?
– Я её нашла во время обеда в школьном дворе около месяца назад.
– И тебе не стыдно?
Вот это предъява. Стыдно? За правду? Или за жабу?
– За что?
– Поверить не могу, что ты молчала всё это время.
А должна была доложить? Наше общение держится на взаимном раздражении, посредственном юморе и нескольких делах. Не на разговорах. Не на словах.
Не на жабах.
– Не хотела давать тебе повод для шуток. Ты каким образом узнал, что её так зовут?
– В смысле? Это моя жаба, Цапля, – неожиданно для меня возмущается Балбес.
Так вон оно что. Теперь понятно. Теперь всё встало на свои места, затем снова встало, село, пробежалось, поскакало, покрутилось и наконец рухнуло на пол без сил. Вслед за принятием ситуации пришло осознание: это конец. Среда и Цапля больше не лучшие друзья навсегда. Между ними встал какой-то Балбес.
Только третий лишний не он, а я.
Жабу нужно будет отдать. А сейчас нужно что-то сказать.
– Я не знала, что у тебя есть жаба. И что она потерялась – тоже не знала.
Скомканная фраза, зато без лишних слов.
– Неудивительно, – он всем видом изображает обиженного, – ты же совсем мной не интересуешься.
Ага, понятно, я всё неправильно поняла. Сегодня не траурная среда. Сегодня среда обвинений.
– В каком смысле? – спрашиваю я его с полным непониманием происходящего.
– Да в прямом. Спросила бы, как у меня дела, я бы сразу сказал: плохо, отвратительно, кошмарно! Потерял любимую жабу! Но тебе неинтересно.
От его слов стало не по себе, будто я чёрствый сухарик, а он большая, мягкая и сладкая булочка.
В его словах сквозит обида. Стало холодно.
– Прости, – захотелось оправдываться, – я просто… ты ведь и сам не спрашиваешь, как мои дела, и я…
– Да ладно тебе! – он оскалился. – Я просто пошутил.
Улыбка Балбеса, как лавина, снесла карабкающееся по мне чувство вины. Наваждение прошло: нет, это всё ещё противный Балбес. Он сухарь. Нет. Он камень с лицом. Булочка – это я, и меня сейчас укусили. Больно укусили.
– В 15:00 в парке. Сегодня. Верну твою жабу.
Это сказал ему мой затылок, а не я. Мне захотелось бежать. Без слов. Но затылок был вежлив.
– Подожди…
Ждать мне тоже не хочется. И идти на уроки – не хочется. Ничего не хочется.
Маршрут был успешно перестроен. Прошу меня простить, госпожа Корица, но сегодня я выбираю незнание и тьму. Биологии не будет, я иду в медпункт.
Школьный фельдшер не был строг, так как был добр. Он внимательно выслушивает мои жалобы на головную боль, головокружение и слабость, измеряет давление и, видя цифры порядочно ниже привычного, благополучно отпускает домой. На самом деле всё, на что я жалуюсь, правда. Давление не подкупишь, как и сердце. На самом деле, я безмерно люблю осень, но вот переживаю её с трудом.
Но в любой другой день я бы стерпела всё это, стиснув зубы, если бы не другая боль. Мне следовало бы сказать фельдшеру: «Он пошутил над моими чувствами, и теперь я чувствую злость, обиду и ужасную, колющую рёбра печаль, поэтому я не могу более присутствовать на уроках. Я не могу понять, почему, и от этого ещё больше злюсь на себя. Ещё и жабу нужно вернуть… Этот Балбес… Эта среда».
Это среда, мои чуваки.
Траурная среда.
Прощальная среда
Нам со Средой выпал час для того, чтобы попрощаться. Пожалуй, в этом нуждаюсь только я: всё-таки её настоящий и любимый хозяин – Балбес. Было ли ей хорошо со мной? Надеюсь. Будет ли она меня помнить? Едва ли.
Радует одно: жабы не болтливы. Мои секреты она сохранит. Хотелось бы верить, что, будь у неё такая возможность, то есть голос, она бы всё равно меня не выдала. Хотя бы в знак благодарности за сыр.
Наконец-то мы в сборе. Среда в переноске, я – в трауре. Прекрасно. Пора.
Ноги идут как будто без меня. Мой единственный друг. Моя жаба.
Балбес стоит у входа в парк, облокотившись на автоматические ворота. Мне отчаянно хочется, чтобы они резко открылись, и он упал.
Балбес улыбается, завидев нас. При виде жабы его улыбка становится ещё шире. Взяв жабу на руки, он превращается в чеширского кота. Мерзкий самовлюблённый болван. Смотреть на него тошно. Он прямо светится. Отвратительно.
Взмах руки. Я повернулась и собралась идти в обратную сторону. Пока, жаба. Будь ты проклят, Балбес.
Он поймал меня за руку.
– Постой!
Злость испугалась. В связке со взглядом, это прозвучало смущённо, тихо и нежно, и мы оба замерли от неожиданности. Я делаю вид, что увлечённо рассматриваю что-то очень интересное у себя под ногами. Так, соберись! Этот негодяй украл твою жабу, пошутил над тем, что по-настоящему важно и совсем не важно, что жаба его, а для Балбеса совершенно естественно быть шутом. Злись на него! Не поддавайся! Он притворяется. Это просто роль, маска, обман, шутка…
Пауза затянулась. Паника сковала меня – ни словечка, ни шажочка. Он тоже притих, но его молчанию я не адвокат.
Ситуация вышла глупая.
– Кажется, Среда тебя полюбила, – начал он прогонять неловкую паузу, – не хочешь прогуляться вместе с нами?
Полюбила… Это красное слово на «л». Щёки начинают пылать, а значит, и краснеть.
– Что? Зачем?
– Затем, что теперь это, вроде как, и твоя жаба тоже. У меня она жила месяц до пропажи, и у тебя месяц – после пропажи.
Он говорит серьёзно, без кривляний и шуток, и спокойствие удивительно красит его лицо. Только не это. Пусть лучше шутит.
– Выходит, наши права на Среду равны?
Балбес смеётся искренне и чисто. Я окончательно робею. Это так не похоже на его обычный смех. Обычно он смеётся, как шакал, сейчас – нет. Это – смех ребёнка, мальчишки лет пяти или около того.
– Я знал, что ты притворяешься.
Он опять меня озадачил. Эта среда из траурной становится вопросительной.
– Ты о чём?
Ого, да я молодец! Один вопрос, три слова, девять букв и сто тридцать ударов сердца в минуту.
– У тебя отличное чувство юмора. И улыбка красивая. Пользуйся ими почаще.
Снова хочется убежать. Ой, лучше бы ты молчал. Сто сорок ударов в минуту и тонна панического безмолвия.
– Выходит, что так. Наши права равны, и я пользуюсь своим правом позвать тебя гулять. Согласиться или нет – это уже твоё право.
Сейчас я его не узнаю. В редких случаях Балбес снимает клоунскую маску, но сейчас – он сбросил и клоунскую корону. Передо мной не Король клоунов и не Балбес. Нет. Передо мной стоит настоящий человек, точнее, настоящий парень. Совсем неплохой. Если честно, по-настоящему милый парень. Это ужасно.
Меня вдруг охватила паника: язык немеет, руки тоже. Но голова, как под гипнозом, кивнула.
– Тогда вперёд! Кофе, чай, блинчик? Выбирай, я тебя угощу.
Хочу спрятаться, но некуда. Я и без угощений сгораю от смущения. Но раз уж предложил – будь добр, настой из ромашки и мяты.
– Ничего не надо, – язык не хочет слушаться.
Уйди, чтобы я смогла убежать.
– Тогда блинчик и какао. Среда голодная, имей совесть.
Желудок предательски заурчал. Голова кружится. Ладно, сегодня ты победил, но только потому, что выбор встал между тобой и голодным обмороком в парке.
Он прав: Среда голодная. Полюбила она меня или нет, но я-то её люблю…
И вот, мы сидим на лавочке: Балбес, Среда и Цапля. Едим блинчики, пьём какао с маршмеллоу и молчим. Болтает тут только моя нога. Или скорее трясётся… от нервов…
Обед оплатил он. Это отвратительно, но справедливо. В конце концов, он победитель, и зелёный трофей достанется ему. Имеет он право утешить проигравшего соперника ужином? Да. Это унизительно, но у меня не хватило сил отвертеться. Клянусь, если бы не анемия, я бы так просто не сдалась. Я бы боролась до конца. Что ж, будет уроком. В следующий раз я буду готова к бою. С этого дня буду есть только мясо.
Это неправда. Я так не смогу. Но ворчание всегда утешает.
Молчать вместе с милым Балбесом не так страшно, как говорить. Он перестал пугать меня излишним вниманием, и пульс опустился примерно до девяносто пяти, а Балбес опустился до… до Балбеса. Это всего лишь он. Только милый. Всё нормально.
Блинчик очень вкусный. В нём ветчина, сыр и грибы. Услышав последнее слово, он состроил брезгливую рожицу. Кажется, ему не нравятся грибы. Теперь мне известно его слабое место: как чеснок у вампиров.
За двадцать минут я достаточно освоилась, чтобы уйти в свои мысли. Даже сделала мысленную заметку-напоминание: добавить этот день в список наших дружеских дел. Тревога отступила, нога успокоилась. Мы, наверное, друзья. Своеобразные, но всё же друзья. Всё нормально.
Как на зло, именно в этот момент он спрашивает:
– Что ты любишь?
От слова на букву «л» я опять смутилась и обратилась в одну сплошную панику. Ну вот опять. Так хорошо молчали.
– Что?
После сегодняшнего дня он точно решит, что я дура. Я вот уже так решила.
– Что ты любишь? Какие фильмы, книги, музыку, еду? Что ты любишь?
Я собираю все силы, что у меня есть, чтобы прогнать наваждение и возвращаю кое-какую долю самообладания. Это просто Балбес. Мой друг Балбес. Всё хорошо, мы просто непринуждённо болтаем. А это просто слово на «л». Что я люблю?
– Я люблю добрые фильмы и фильмы со смыслом, но редко нахожу что-то по-настоящему стоящее. Книги люблю больше. Нравится классическая литература и современная проза. Музыка… Постой, тебе правда интересно? С чего вдруг?
Я поворачиваюсь и с ужасом узнаю, что всё это время он пристально смотрел на меня. Щёки зарделись.
– Мне всегда было интересно, Цапля.
Да что это за среда такая?
– Ты опять шутишь?
Конечно, он опять шутит. За сегодня это уже надоело. Он меня раздражает.
– Откуда столько недоверия? – спросил самый большой в школе шут.
Простите, тут Король клоунов интересуется, почему же я ему не верю? Почему? Даже не знаю. Может, потому что я Цапля, а ты Балбес?
– Ты всегда шутишь, – бросаю ему лаконичное и язвительное объяснение.
Когда он не кривляется, его лицо невозможно разгадать. Совершенно бесполезно. Мимика кое-как выдаёт эмоции, мысли и планы, скупо так, да и не всегда точно, но всё же подкидывает шансы на понимание. Без неё его лицо стало голым. Лицо – без ничего. Пустой лист. Камень, но теперь без лица. Знаю, со всеми людьми так, но сейчас речь о конкретном индивидууме.
Камень говорит:
– Я не всегда шучу и бываю не только весёлым, но и… в общем, разным. Просто ты меня замечаешь только таким.
Он изображает гримасу: натянутая улыбка, кривая-косая, чересчур широкая и фальшивая – без глаз. Пальцы тянут щёки, чтобы те разошлись и пропустили зубы вперёд. Сплошные зубы. Какао вдруг стало горчить. Это я его огорчила: на душу лёг тяжкий груз.
– Неправда.
Это не точно. Я себя плохо знаю.
– Правда.
А вдруг он прав? Я сухарик?..
– Я не замечаю, потому что это происходит не при мне, – оправдания лезут наружу.
Спасаются, крысы. Видят – корабль тонет.
– Цапля… Если не подхожу к тебе – ты не подходишь сама. Если бы я не шутил, мы бы вообще не разговаривали. Ты бы не обращала на меня внимания так же, как на всех остальных. Ты же не общаешься ни с кем.
Он прав. Правда острая, как и его клыки.
– Что с тобой? Тебе неинтересно? Ты заклятый интроверт? – тон смягчается. Упрёк превращается в уговор, мол, давай, признайся, тебе просто нравится высокомерно стоять в стороне.
Нет, всё не так.
– Я просто боюсь.
На самом деле не просто, а ужасно. Я ужасно боюсь. Сердце бьётся так сильно. Иронично: я же такая слабая.
– Чего?
Чего я боюсь? Я боюсь быть лишней, боюсь навязываться, боюсь быть помехой. Я боюсь, что, если покажу улыбку – её загрызут. Боюсь, что, если протяну руку – в неё плюнут. Я боюсь ошибиться и назвать другом предателя. Боюсь обрести и потерять. Быть одиноким, не зная дружбы – терпимо, но одиночество после дружбы – невыносимо. Было и не стало, попробовал – и исчезло. Дали и отняли. Я боюсь потерять то, чего нет, потому что это уже случалось. Мне страшно пострадать снова, страшно открыться и стать уязвимой. Мне безумно страшно.
Слова кружатся, летают, но беспорядочно. Не как птицы, а как перья, что остались от них после охоты. Но не плавно, нет. Охота не летняя – осенняя.
И что за зверюга караулит пташку в грозу?
– Боже мой, прости, я не хотел. Ты чего? Эй, эй… перестань.
Что я должна перестать делать?
–– Я не хотел, чтобы ты плакала.
Ах вот оно что. Я плачу.
Отвратительно. Теперь я не только дура, но и нытик.
Соберись! Да, он сейчас надавил на больное место. Ударил под дых, прямо в солнечное сплетение. И вот оно, пожалуйста, тут как тут: солнечное затмение. Ерунда. Это ерунда. Обычный пустяк, глупая мелочь. Всё временно. Не видно солнца? Ищи луну. Ты терпела годами, что ж, сейчас – дала слабину. Так и быть, прощается. Теперь хватит. Наплакалась? Тогда соберись, тряпка, и борись.
А с кем бороться-то? С собой или с ним?
Нет. Бежать.
И я побежала.
– Подожди! Я правда не хотел…
Он побежал за мной, но, наверное, решил, что это выглядит подозрительно со стороны, и вскоре остановился. Самая короткая в истории погоня.
Это правда было бы странно. Я плачу, он меня догоняет. Какая-то мыльная опера или документалка про маньяка наяву.
Я подошла достаточно близко, чтобы обжечься, но не слишком, чтобы сгореть. Думаю, смогу восстановиться, как птица феникс: из пепла и крови возрождается воин.
Завтра всё наладится. Это я про пульс, вновь достигший ста сорока ударов. Бег явно не на пользу сердцу.
Всё остальное не имеет и крупицы смысла. Чувства? Абстрактны. Мысли? Переменчивы.
Завтра будет новый день.
Завтра будет новый день.
Завтра будет новый день.
Я твержу это себе уже несколько часов. Фраза порядком приелась. Мы с ней успели выпить чай, сделать домашку, покрутиться на кресле, искупаться, лечь спать и… обе не заснули.
Вот она – сидит у меня на плече. Потом на груди. Пытается задушить. Я поворачиваюсь на бок. Она спускается вниз и хватает меня за ноги. Я брыкаюсь. Она щекочется. Я прячусь под одеяло – она печёт. Сбрасываю одеяло – она морозит. Я направо – она слева. Я налево – она справа. Закрываю уши – лезет в нос. Дышать тяжело. Глупый пульс мог бы быть хотя бы чутка помедленнее.
Какая бестолковая ночь. Темнота без сна бессмысленна.
Завтра будет новый бессмысленный день.
Сон Балбеса
Балбес давным-давно спал. Девушки переживают всякие глупости тяжелее парней – это ни для кого не секрет. Пока Цапля крутилась в кровати, как курица в кастрюле, он спал. Ей было бы обидно это узнать, так что будьте так добры – не рассказывайте ей. Это будет наш секрет.
У меня много секретов. Некоторые из них мне великодушно подарили. Некоторые я обнаружила на дне луж, во дворах и в кустах. А некоторые – мои собственные, неизвестные никому, сокровенные…
Да… Сколько тайн, сколько загадок! Я держу их, но не в лапах, а в укромном месте, по соседству с желудком и сердцем, потому что так надёжнее. Чудное место такое: холодное, но тёплое; тёмное, но светлое. Не помню, как называется, но люди ещё спорят, есть оно или нет, и если есть, то куда девается после смерти.
Балбес спал. Простим его за это. Нет, он не циничная свинья, не чёрствый сухарь и не камень – без разницы, с лицом или без. Он всего-то уставший парень с уравновешенной нервной системой. Убедительная просьба: не завидовать.
Он спал не потому, что ему было всё равно на Цаплю. Нет. Ему было скорее всё равно на себя – его рацион, мягко говоря, был ужасен. Дряни он ел чаще, чем еду. Без шуток, я в замешательстве, как его до сих пор не постиг гастрит.
Так вот. Ему было не всё равно, но он устал. Не сомневайтесь, он искренне хотел бы решить проблему прямо сейчас, но не мог, поэтому спал – делал всё возможное в сложившейся ситуации. Завтра будет новый день. Завтра он решит проблему. А сейчас он спит.
Но не совсем спокойно. Думаю, эта деталь должна сделать его вину чуточку мягче? Балбес тоже немножко страдал. Так ведь лучше? Так – честно?
Да. Балбеса мучили ночные кошмары так же, как Цаплю мучили дневные мысли. Она не могла уснуть, так как нужно было отбиваться от тоски и тревоги. На него нападали во сне: в тот самый момент, когда человек абсолютно беззащитен. Во сне он не мог бежать, не мог сопротивляться. Он был слаб.
Он вечно смотрел, как смеются над его зимой, любил её и молчал, неподвижно, не в силах заступиться. Он растерянно смотрел, как Цапля плачет, но не искал книжного вора. Он равнодушно позволял бусинкам навсегда затеряться в щелях паркета. Он ничего не мог сделать, и потому был жалок. Жалок, труслив и слаб.
Сны были правдоподобны. Это было мучительно. Иногда он говорил во сне, иногда ругался и даже рычал; смеялся, плакал, дёргался и сжимал челюсть. Его мускулы напрягались в реальности, потому что во сне напрягались парализованные нервы.
Сегодня ему снилась она. Вот она – плачет. Сначала тут, потом там. Сначала рядовой шут забрал у неё книжку. Балбес не помог ей – и она плачет. Тяжело так. Молча.
Потом она падает и подворачивает ногу. Он не может её поднять, так как не может даже шелохнуться. Ей больно. Она плачет. Он не может ей помочь. Он слабак.
И вот опять – она. Стоит одна посреди болота. Шаг вправо, шаг влево не может ступить – утонет. Только маленький островок под правой ногой безопасен. Крошечный шаг. Всего шаг.
Появляются коршуны. Они кровожадны и глумливы, им нравится страх и отчаяние, они питаются ненавистью и питают ею землю вокруг. Болото кишит чёрными коршунами. Мутные воды кишат ненавистью.
Стая бросается к ней, чтобы сбить её с ног. Она качается, силится удержаться. Потом зовёт – слабая мольба. Так просят о помощи раненые кошки: шёпотом, не настаивая. Больше глазами, чем голосом.
Душа его рвётся к ней, но тело замерло: не слушается, будь оно проклято. Давай! Ну, давай! Ты ей нужен. Они заклюют её, забьют, повалят! Она умрёт, утонет, умрёт. Давай! Ну же! Беги к ней! Балбес, ну что ты за слабак в самом деле? Это же твой сон. Твой! Не ты принадлежишь сну, а он принадлежит тебе.
Спаси её!
Он не может двинуться с места. Он кричит. Она не слышит, потому что это происходит наяву.
Балбес просыпается. Уже утро. Но ещё слишком раннее. До будильника часа два, за окном кромешная темнота. Отопление ещё не дали, так что стопы коченеют без одеяла.
Он укрывается посильнее, ложится на спину и засыпает. Зря.
Сон продолжается. Он мог её спасти, если бы только проснулся. Мог всё остановить, если бы не закрыл глаза. Но он спал и стоял на месте, как закованный в цепи. А она тонула – коршуны сбили её с ног.
Проснувшись, его тело ещё несколько мгновений лежало оцепеневшее, будто околдованное. Теперь он не мог шевелиться наяву и судорожно хватал ртом воздух, словно тонет он сам.
Да, этой ночью тревога и одышка добрались до обоих. Признаться честно, я всегда презирала четверг в той же степени, в какой благоговею перед средой. Несчастливые это дни. Коварные.
Почему четверги никто не любит?
Попробуйте до утра барахтаться в постели, как утопающий, отгонять слова – этих надоедливых мух – и бороться с равным противником – самим собой. Если шансы равны, то бой вечен или длится до тех пор, пока противники оба не слягут ничком.
Сон сморил и смирил – и меня, и слова, и сердце.
Спасибо ему за эту милость, о наш отважный рыцарь! Только вот он слегка припозднился: в пять часов началось утро, и заснуть теперь было равносильно насилию.
В семь утра зазвенел будильник, и мне невыносимо захотелось засунуть голову в песок. Он звенел не в комнате, а прямо в голове, бил по мозжечку, как горилла бьёт в гонг. От недосыпа всегда становишься немножко обезьяной: вроде всё ещё разумный, но уже малость зверь.
Зубы чистили себя сами. Расчёска попыталась справиться с копной волос, с этими лохматыми лианами, свисающими от головы до поясницы, но в итоге сдалась без боя. У неё не было ни малейшего шанса.
Через несколько томительных минут на плечах расположились две косички. Идут ли они мне? Не колышет.
Я знаю одну штуку, которая идёт не только мне, но и всем остальным безоговорочно. Это здоровый и крепкий сон, желательно ночной и восьмичасовой.
В коробке с резинками для волос такого не нашлось. Ночью он тоже не явился. Так какая к чёрту разница, какая причёска увенчает мой недосып?
Завтрак, как обычно, стоит на столе. Родителей за столом, как обычно, нет. Они много работают, упорные карьеристы, отпетые трудоголики, целеустремлённые умы и всё такое. Мы редко едим вместе, но они всегда оставляют тарелку для меня, за что им большое спасибо.
За месяц я отвыкла есть в одиночестве.
Пусто без жабы. Тоскливо без Среды в четверг.
Не люблю четверги. Они мне никогда не нравились. Закон подлости ли или ирония судьбы, но каждый год, в каждом классе самое дурацкое расписание выпадает непременно на четверг. Разумеется, так их не только любить перестанешь, но и невольно станешь воспринимать как нечто отвратительное.
Участь изгоя могла достаться любому другому дню недели – понедельнику или вторнику там, например. Понедельник никто не любит, потому что это первый рабочий день после выходных, но люди встречают этот день отдохнувшими, полными сил, свежими, так что нелюбовь к нему явно утрирована и лукава.
Вторник всем нравится: одним на уровне восторга, другим на уровне принятия. Так или иначе, обходится без негатива.
Четвергу не повезло затесаться между средой и пятницей. Первая – середина недели, вторая – её конец. Слева – жабы, справа – выходные. А тут ещё и с расписанием не подфартило.
Да, несчастный четверг! Как же ему не повезло…
Не подходящая среда
В семь утра зазвонил будильник. Балбес встал, потянулся, заткнул орущую железяку и отправился прямиком на кухню. За столом уселись он, мама и я. Ладно… если честно, я сижу прямо на столе. А что вы фукаете? Со стула мне ничего не видно.
Мама у Балбеса красивая, спокойная и добрая – напоминает мне родной пруд и кувшинки. Помню, как они мирно покачивались на ветру: такие же зелёные, как её глаза. Ещё они похожи на зелёные яблочки. И на раннюю весеннюю зелень. И ещё на… что-то такое… оно ещё прыгает… зверушка какая-то…Нет, не вспомню. Запамятовала.
Вы уж простите мне мои провалы. Я помню так много по-настоящему важных вещей, что не всегда остаётся место для всяких мелочей. Я имею в виду слова. Не хочу хвастаться, но мои запасы этих связок букв весьма впечатляют, но иногда нужная никак не хочет находиться, и тогда ищи, свищи, да хоть пищи – нет её и всё тут.
У Балбеса вот, кстати, тоже связка потерялась, только не букв, а ключей. Он не пищит: ищет молча. Зато нервничает ужасно. Боится опоздать. Почему? Цапля что, утонет там без него, как в том сне? Какой наивный парень. К тому же безнадёжный романтик и фантазёр. Очнись, приятель! Школа не болото, дети не коршуны, а Цапля – не птица, а девочка, и, кстати, имя у неё совсем другое. Мы оба знаем это имя, но ты перед ним дрожишь, как камыш, и поэтому я тоже его не называю. Разве что когда точно никто не слышит, тихо-тихо так шепчу, как мышь…
Я её полюбила. И уже скучаю. Теперь понимаю Балбеса… Он просил никому не говорить, потому что это секрет, но ежу понятно, что этот малый к ней неровно дышит.
Завтрак он доел. Связку ключей нашёл. Зубы почистил, лицо побрил. Вот сейчас напялит кроссовки и куртку, и мы можем отправляться в школу.
Да, мы! А вы как хотели? Чувство разлуки толкает на великие подвиги и маленькие хитрости.
Мы идём в школу. Я вся в предвкушении от этого захватывающего путешествия: бывать в здании мне не доводилось. Я видела только двор, и он оставил мне чудесное впечатление и двух влюблённых юнцов.
Обычно Балбес ходит медленно, практически вальяжно. Наверное, это оттого, что он такой долговязый. Через пару лет станет красавцем, а пока просто длинный, сутулый дрыщ. Но всё равно вроде бы ничего такой, симпатичный.
Сегодня он мчится, как ветер. Знал бы он, что в рюкзаке сижу я и меня знатно укачало, он бы так не бежал… Что поделать? Приходится идти на некоторые жертвы…
В школе шумно, как на базаре. Все галдят наперебой, так что ничего не понятно: где кто, кто про что. Собрать полноценный диалог у меня не получилось, но вот наиболее приличные обрывки:
– Блин, алгебра первая.
– Что за помада?
– Саня, ты дурак?
– Не беси меня с утра пораньше!
– Классные кроссовки.
– Давай быстрее, опоздаем.
– Так и что, ты пойдёшь с ним гулять?
– Как же я хочу спать.
– Домашку сделал?
Дай ручку.
–Такой интересный фильм посмотрела…
– У нас первое что?
– А где Саня?
День только начался, а кого-то уже потеряли. Да уж. Всё это мне не особо интересно. А вот фильм я бы с удовольствием посмотрела. Люблю, когда цветные картинки двигаются и говорят. А если ещё и сюжет стоящий, тогда вообще песня!
Песни, к слову, я тоже люблю. Потом как-нибудь расскажу, какие именно, а может быть, и спою. Но меня и так стало слишком много, а между тем эта история вовсе не обо мне.
Мы пришли в класс. Балбес уселся на место, и рюкзак перестал трястись. Я жду, когда он полезет за тетрадями и прочей чепухой, чтобы проверить, как там обстановка снаружи и есть ли поблизости Цапля. Жду долго и, как мне кажется, терпеливо, но он всё сидит и сидит, как болван. Эй, ты там уснул, что ли? На столе писать собираешься? Знаю, что ты так можешь, но тогда какой смысл таскать на спине весь этот хлам?
Ну что за несносный мальчишка…
– Ты чего такой хмурый сегодня, а?
Это какой-то чужой мальчик. Голос хриплый, ломается, бедняга.
– Завались.
О! А вот это мой.
А правда, ты чего такой хмурый, Балбес? Вроде выспался, вкусно поел, планы построил, так с какой стати морда такая кислая? Соберись да расслабься – послаще будь.
Не знаю, почему, но опять звенит будильник. Видимо, мне всё приснилось, и сейчас мы с Балбесом заново проснёмся, начнём завтракать, чистить зубы, искать каждый свою связку… Какая досада! Как же меня бесят такие сны! Так за ночь все дела переделаешь, а потом просыпаешься – и опять всё заново: делаешь и делаешь, делаешь и делаешь, да ещё со скукой такой неимоверной. Рутина, тупо повторяемая из раза в раз, безжалостно угнетает.
Нет, не сон. В таком случае был бы виден свет. Значит, я всё ещё в тёмном портфеле и, уж позвольте, пожалуюсь, тут не шибко просторно: лапы затекли, да ещё и пахнет, мягко говоря, не ахти…
Наступила тишина. Все голоса смолкли. Я не знаю, что всё это значит, но думаю, что здесь так принято.
– Доброе утро, ребята.
– Здравствуйте… – они назвали имя, но в этот момент я зевнула и всё пропустила.
Прошу меня извинить.
Дальше пошли совсем непонятные мне разговоры… Кажется, у них пропал какой-то Икс, и невыносимо долгое количество времени потребовалось, чтобы его найти. Потом он потерялся снова. И снова. И снова. Я начинаю думать, что он делает это специально, и нужно оставить парня в покое. В самом деле, перестаньте! Неужели непонятно? Икс хочет побыть один, уважайте личное пространство, что вы как сталкеры, в самом деле…
Иногда я думаю, что люди очень глупые и делают странные вещи. Например, как сейчас.
Теперь мне интересно, нашёлся ли Саня, и часто ли в школе вот так пропадают дети?
– А теперь достаём двойные листочки и пишем самостоятельную работу!
О! Момент настал. Теперь он не сможет отвертеться. Эта женщина сказала достать листочки, а судя по местным законам, он должен её слушаться. Давай, Балбес, будь паинькой, я хочу посмотреть на ваше болото.
Молния медленно открывается, и становится светло. Сначала я ничего не вижу. Потом я вижу всё.
Мой наблюдательный пункт находится ближе к полу, чем к потолку – досадно, но да ладно. Передо мной пол, затем стол: за ним сидит девочка, но не моя. Позади неё виднеется мальчик. По бокам от этой парты ещё две точно таких же, а за ними ещё парты, и ещё парты…
Всё ясно. Класс – это ряды абсолютно идентичных деревянных столов. Тоска зелёная…
Хорошо хоть, что девочки и мальчики все разные, а то так и помереть недолго со скуки.
Лишь бы он забыл закрыть рюкзак. Лишь бы он забыл закрыть рюкзак.
Ничего не происходит: молния не двигается, свет горит.
Он забыл закрыть рюкзак! Спасибо, Балбес! Как всё-таки повезло, что ты такой балбес…
На самом деле у него тоже есть имя, но это, понимаете ли, тоже секрет.
Девочка, которая сидит напротив, активно что-то строчит. Мальчик позади неё просит ответы и тыкает в плечо, но она только шипит что-то про то, что ещё сама не нашла Икс.
Какие глупые эти дети! Разве можно кого-то найти таким бестолковым способом? И чем эти листочки помогут им в поисках Икса? Как они найдут ответы без практики?
Сдаюсь.
Школа явно не подходящая для меня среда… Я на их месте оставила бы Икс в покое, а потом получила бы двойку по алгебре, чтобы это ни значило. Звучит жутковато, конечно, но и я не из робкого десятка.
Кажется, у них здесь бывают перемены. Осталось их дождаться.
Девочка перестала писать. Мальчик протянул ей бумажку. Та что-то быстро настрочила еа листочке и вернула обратно. Наверное, написала, что не может принять этот отвратительный подарок. Я её понимаю. В бумажках, конечно, ничего плохого нет, но эта выглядела просто ужасно! Как если бы он её пожевал и выплюнул. Ему бы поучиться романтике… Вот у Балбеса, например.
Опять звенит будильник. Женщина, которая учительница и имя которой я прозевала, начала обходить все столы и забирать у мальчиков и девочек двойные листочки. Некоторые отдавать не хотели, но она отняла их силой.
Какой беспредел всё-таки творится в этой их школе. Действительно, не лучше болота. И не зря Балбес так переживал за Цаплю. Кстати, о ней.
Где она?
Тетрадь возвращается на место, и свет тухнет. Вот так незадача. Остаётся надеяться, что он не станет медлить и поспешит на поиски Цапли. В конце концов, он так долго тренировал свои поисковые навыки на примере Икса. Должен справиться.
– Что-то ты сегодня совсем грузанулся. Нормально всё? Пошли с нами.
– Отвали.
Странно, обычно мой мальчик разговаривает более дружелюбно. Наверное, этот тип уже здорово его достал.
Балбес сегодня тоже немножко Икс: хочет потеряться, чтобы его оставили в покое.
Как же много среди людей Иксов…
Мы поднимаемся. Куда-то идём: надеюсь, что домой, но знаю, что нет. Просто эта алгебра меня утомила. Поскорее бы встретиться с Цаплей и слинять.
Мы идём. Вокруг опять шумно. Кто-то поёт, кто-то орёт. Ещё такой топот стоит, как от стада слонов. Ну и детки…
Постепенно шум становится тише, до тех пор, пока не превращается в отдалённый бубнёж.
Судя по всему, мы стоим на месте. Почему?
– Привет.
– Привет.
Ах вот почему. Балбес нашёл Цаплю. Я в нём ни минуты не сомневалась, так, от силы пятьдесят девять секунд.
Какой молодец!!!
– Не убегай, пожалуйста.
– Я и не собиралась.
Она тоже умница. Всего секунда сомнений.
– Выслушаешь?
– Прямо сейчас?
Цапля, ты, конечно, умная девочка, я тебя хвалю и всё такое, но что за глупый вопрос? А когда? Хочешь, чтобы я в этом вонючем мешке с мусором извелась от переживаний за вас обоих и состарилась?
– Ты права. После уроков?
Ты в своём уме?! Ну с какой стати она права?!
– Хорошо.
Да вы оба безумно не правы, и, право, безумны!!!
Почему среда?
– Чипсы будешь?
– Нет, не хочу.
– Я так, для приличия спросил. Ешь давай.
– Нет.
– Ешь.
– Ты и Среду чипсами кормишь?
– Нет, она сама их ест – самодостаточная дама. А что? Мне тебя покормить?
– Не надо.
– Тогда бери пример со Среды и ешь.
Ничего не понимаю. Где я? Кто я? Что происходит? Почему они едят чипсы без меня?! Почему так темно?!
– Ква!
Вот так всегда. Неважно, что я хочу сказать, получается одно сплошное «ква»…
– Что это?
Что слышали, предатели! Обжоры вы и триглодиты, вот что!
– Ква!
Да что ж такое…
– Ты это слышала?
– Угу.
– В парке завелись жабы?
– Очень смешно. Можешь не придуриваться, я тебя раскусила.
– Да нет, ты же слышала.
– Балбес, я слышала, как квакает твой рюкзак. Новый рингтон на маму поставил?
– Что?
Всё-таки она очень умная девочка, а вот он ведёт себя глупо. Особенно рядом с ней.
– Проверь рюкзак.
Проверь рюкзак, Балбес, и я тебе расскажу, кто ты после того, как не поделился со мной чипсами. А ещё посмотрю на Цаплю и постараюсь сказать ей «привет».
Молния открывается: появляется свет. Сначала я не вижу ничего. Потом я вижу всё.
Деревья, небо, трава: на ней лежат каштаны и даже бегают белочки. А мы уселись на скамейке. Балбес застыл с шоком во рту. Эй, закрой лучше, а то муха залетит! А вот и моя девочка: она так же прекрасна, как в нашу последнюю встречу. Совсем не изменилась за весь этот день… Одно единственное отличие: когда мы прощались, она плакала, а теперь улыбается. Но мне это нравится. Именно такую реакцию хочется вызывать своим присутствием у любимых и дорогих сердцу людей.
– Среда?!
О, отвис наконец. Нет, блин, четверг.
– Ква!
Эх, а ты бы посмеялся…
– Как ты здесь оказалась?
Опять пошли бессмысленные вопросы. Да какая разница?
– Да какая разница?
Вот спасибо, Цапля! Возможно, я не мастак говорить складно, но благодаря твоей эмпатии могу размечтаться, что я телепат…
В самом деле, какая разница, как я здесь оказалась?
Просто так было нужно. Вот и всё.
Чистый Четверг
– То есть мы друг друга поняли, и ты не в обиде?
– Теперь да, всё в порядке.
– Тогда может объяснишь мне, почему в тот раз заплакала?
– Давай не будем об этом.
– Как скажешь.
Какое-то время мы сидим молча. Среда замерла у меня на коленках. Может быть, мне просто хочется так думать, но она как будто бы рада меня видеть. Балбес извинился за то, что случилось в прошлый раз, хотя в этом минимум его вины и максимум воли случая. Давить на больные места, конечно, было необязательно, но не он же их расставил по мне, как капканы по лесу? Было и было, чего бубнеть-то!
Правда ужасно стыдно перед ним теперь. Теперь он запомнит меня, как плаксу, и через много лет на встрече одноклассников непременно скажет: «О! Это же королева драмы!»
Признаю, я бываю немного драматичной, но как правило я веду себя осторожно и стараюсь не плакать на людях. В тот раз ситуация вышла из-под контроля.
Сегодня светит солнышко, но не так ярко, чтобы слепить глаза, и уже не так тепло, чтобы греть. В начале ноября даже на юге осень наконец-то даёт знать о себе. Парк пёстро раскрашен чьей-то акварелью, и из опавших листьев можно собрать не просто гербарий, а целую палитру. Сотни оттенков, сотни мазков: тот, кто нарисовал эту осень, по-настоящему талантливый живописец. Человек так не умеет. Художники-реалисты научились переносить реальность на холст неотличимо от фото, но это лишь подобие великого шедевра, подделка, реплика, немой эскиз. Чтобы картина стала искусством, она должна дышать, должна двигаться: она должна быть живой. Что делает пейзаж живым? Изменения. Застывшие мгновения на холстах и в объективах неподвижны и потому мертвы. Осенний парк так и остаётся жёлто-красным даже тогда, когда ты смотришь сначала на него, а потом на снег за окном. Есть ли смысл копировать реальность? Есть ли смысл рисовать, если заведомо любой художник обречён на провал, а любая картина – на вечный сон?
Да, осенью пробивает на меланхолию, и ничего с этим не поделаешь. В прочем, я бы собрала гербарий.
Итак, это наша вторая прогулка втроём. Первая попытка провалилась, вторая пока держится. Мы молчим уже очень долго, а после слов «как скажешь» – тишина крайне неприятная, такая тягучая, грызущая и непоседливая.
Нужно что-то сказать. А что сказать? Что сказать? Думай, думай! С чего начать? С того, на чём в прошлый закончили. Повторяй за ним:
– Что ты любишь?
Если он рассмеётся, я расплачусь.
– Что? – он медленно поднял на меня глаза. – Прости, я немного задумался, повтори, что ты сейчас сказала?
О нет, придётся это повторить! Только теперь он смотрит прямо мне в глаза, и это катастрофически осложняет задачу.
– Что ты любишь? – под конец фразы я не выдержала и отвела взгляд.
– Тебя.
–Чего?! – взгляд резко возвращается к нему.
– В смысле доставать. Я люблю тебя доставать, выводить из себя приколами и шуточками, – он говорит быстро, чуть ли не скороговоркой.
Я вздыхаю.
– А если серьёзно?
– А если серьёзно, я люблю Среду. И среды, благодаря ей, тоже люблю. Да и вообще мне нравятся жабы. Люблю русский рок и английскую прозу, французское кино и японскую кухню. Если вопрос в том, что мне нравится делать самому, то, пожалуй, одно точно очевидно – мне нравится придумывать шутки. Но это не единственное, в чём я хорош и чем я счастлив. Кроме шуток, я талантливый пианист, безупречный знаток истории, профессионал по дворовым шашкам и любитель по нардах и шахматам. Только карты в руки не беру: мне в них никогда не везёт.
Он закончил перечень, и мне стало стыдно за то, что до сих пор я считала его глупым и легкомысленным. Оказывается, он очень даже умный и разносторонний парень, но почему-то построил себе репутацию дурочка-шашлычка.
– Ого, это правда здорово.
– Знаю, знаю: моё резюме весьма впечатляет. Вот только не надо сейчас восхищаться и нахваливать меня. Я и сам в курсе, какой я крутой.
Я улыбнулась. Он явно переигрывает.
– Ладно, нет так нет. Оставлю твои способности без комментариев.
– Спасибо! Без шуток, правда спасибо.
Немножко молчания.
– Ты мне лучше скажи, Цапля, мы где-нибудь пересекаемся?
– В школе. И ещё в парке пару раз виделись.
Балбес щурится, как будто моя шутка – это солнце, а сам он – лис, пригретый его лучами. У него хитрые глаза и дружелюбная улыбка. Правда, клыки в ней слегка островаты: выглядит это не вполне естественно.
– Ты же знаешь, о чём я.
– Нет. О чём ты?
– Ты становишься всё ироничнее и ироничнее. Кажется, мне пора начинать беспокоиться за мой трон.
– Брось, до тебя мне далеко.
Он смотрит на меня как-то снисходительно, по-воспитательски. Такое чувство, что я стою у доски с невыученным стишком, и сейчас получу двойку. Ах, да, и при этом мне 6 лет, и это моя самая-самая первая и самая-самая страшная двойка.
– У нас есть что-то общее?
Он как рыбак: закинул удочку и ждёт. Мне хочется и в этот раз отшутиться. Кажется, эта защитная реакция вызывает привыкание. Теперь ясно: Балбес не хочет быть дурачком-шашлычком. Просто раз начав, уже не в силах остановиться, вот он и жарится в сарказме, пока не превратится в уголёк. Интересно, а такое вообще возможно? И что тогда? Как это будет?
– Цапля? – он тихонько позвал меня, возвращая в реальность.
Придётся отвечать, честно и без приколов.
– Да, у нас есть кое-что общее.
Короткая пауза.
– И что же?
– Среда, среда и жабы.
Он смеётся. Я улыбаюсь.
– Для начала неплохо, конечно, но… – он отводит взгляд прогуляться по небу, потом снова подводит ко мне, – это всё? Или что-нибудь ещё?
– На самом деле, мы во многом сошлись.
Он выпрямился, словно сутулость мешала ему слышать меня.
– Я весь во внимании, – он снова улыбается, как чеширский кот или скорее как чеширский лис.
– Мне тоже нравится английская проза, но предпочтение всё же отдаю японской; люблю японскую кухню, но чаще выбираю итальянскую; а французское кино просто люблю, без всяких «но».
Он молча слушает, потом улыбается, наклоняется немного вперёд и складывает ладони домиком у подбородка.
– Так, а с русским роком что не так? Чем он тебе не угодил?
Его вопрос меня смутил.
– Как-то не довелось познакомиться, как следует. Так, что-то где-то слышала…
– Значит, у тебя всё впереди. Это круто, я за тебя рад. – его лицо приняло расслабленный, почти блаженный вид.
– Да, пожалуй.
– Кого из англичан читаешь?
– В основном Джеймса Хэрриота, Уильяма Голдинга и Эдгара По.
– Ничего так списочек. Скромненький. Так, по мелочи, да?
Я иду на поводу у иронии и хихикаю.
– О, уже и смеяться потихоньку начинаешь.
Это замечание остаётся без реакции.
– А ты каких англичан читаешь?
– Эдгар По – как и у тебя. А вот Уильяма Голдинга я променял на Уильяма Теккерея.
– Ты так и не прочёл «Повелителя мух»?
– Ну, да, каюсь. Не лезет он в меня и всё.
– И не стыдно? Даже Среда его прочитала!
Мы хихикаем и вспоминаем то фото.
– Вот так вот и выходит, что жаба круче и умнее меня.
Мне становится даже немного жаль Балбеса. Представьте, что это вас сравнивают с жабой, и она это вас она обходит. Ужасно неприятно и досадно.
Я решаю не продолжать эту тему. Так, на тот случай, если он особо чувствителен к критике.
– А что написал Теккерей?
– «Ярмарку тщеславия». Первоклассная сатирическая вещь, советую.
– Хорошо, приму к сведению. Тогда я тебе советую…
– Нет, пожалуйста, сжалься, я буду себя хорошо вести, только не «Повелитель мух».
Мы смеёмся. Даже не знаю, почему Балбес так невзлюбил Голдинга?..
– Ладно-ладно, уговорил, иди с миром. «Повелитель мух тебя не тронет, по крайней мере тот, что написан Голдингом. А вот за эту зелёную властную повелительницу, – я кивком указала на Среду, – я не ручаюсь.
Мы опять смеёмся.
– И что тогда ты советуешь?
– Джеймса Хэрриота! Очень мило и остроумно, как раз в твоём духе. К тому же про зверюшек – жаб он, конечно, не лечил, но зато на его практике постоянно встречались кошки [1].
– Что же, спасибо за рекомендацию, Цапля. И ещё – спасибо за комплимент. – он хитро ухмыльнулся, и мне это не нравится.
– Ты о чём?
– Я и не знал, что ты считаешь меня милым и остроумным.
Проклятие. И зачем я это сказала?!
– Я пошутила.
Хитрый ход.
– Как скажешь.
Кажется, он мне не поверил. Шутить убедительно так же тяжело, как врать.
– Хочешь собрать гербарий? – предлагает Балбес.
– Да, давай.
Листья хрустят под ногами, как сухарики, или как пачка чипсов, когда пытаешься её тихо открыть в начале фильма. Нет, я думаю не только о еде. Просто эти сравнения показались мне наиболее точными, но если вдруг вам по душе более поэтичные приёмчики, то…
Спешу вас расстроить, это не ко мне. А я продолжу.
Мы шуршали листвой, как хомячки опилками, и в этот миг казалось, что никакой клетки не существует, а наша свобода безгранична, легка и просторна, как само небо. Я чувствовала, что могла бы улететь, если бы только очень сильно постаралась. Вокруг сновали грачи и вороны, сороки и синицы, воробьи и голуби, и их вид не угнетал мою веру, а только распылял. Если птица может достать до неба, почему бы человеку не уметь того же; почему бы и нам не желать того же? Не сейчас и не скоро, но когда-нибудь… всё возможно…
Мы все когда-нибудь отправимся в свободный полёт.
Балбес собирает только жёлтые кленовые листья, и я решила поддержать его странность: собираю тоже только кленовые, но красные. Так наши шелестящие букеты будут как бы дополнением друг к другу. Эта мысль немного волнующая, но я пока не решила – плохо это или хорошо.
– Я думаю, Среда тоже заслужила немножко осени. Конечно, сегодня четверг, но салют из листьев никогда не бывает лишним.
– Думаешь, ей тоже хочется пошуршать?
– Ещё бы! Тебе же вот нравится? А она что, не человек что ли?
– Вообще-то нет. Она жаба.
Мы улыбаемся друг другу, пока спорим.
– Да, но живое ведь существо?
– Живое.
– Значит, ей нравится то же, что и нам с тобой.
С этими словами Балбес, твёрдо убеждённый в своей правоте, посадил Среду в маленькую кучку листьев. Она не сразу поняла смысл происходящего и в начале замерла, как вкопанная. Со стороны можно было подумать, что мы убили жабу, но это не правда: мы любили жабу и терпеливо ждали, пока она сама решит сделать первый шаг, приглядывали за ней на почтительном расстоянии и не мешали ей двигаться в комфортном для себя темпе. В конце концов, может ей и года ещё нет – мы ведь не знаем, как давно она живёт на этом свете – может быть, это её первая осень, и первые листья, первый парк и первое путешествие.
Интересно, а жабы влюбляются? Была ли у Среды первая любовь?..
– Давай, Среда, ты сможешь!
– Мы в тебя верим, Среда!
Подбадривать ведь не запрещается?
Наконец жаба привыкла к новой и неизведанной среде обитания и начала подавать признаки жизни. Она шевелилась медленно, плавно, без лишних усилий. Очевидно, жаба не горела желанием перетруждаться. Да и зачем ей было двигаться быстро? Чтобы убежать? Об этом мы старались не думать. Мы любили Среду, и нам хотелось верить, что и она нас любит в ответ. Нам хотелось доверять ей, а не держать на коротком поводке, в ежовых рукавицах или в клетке, как хомяка. Если она и решит убежать – значит, для неё так будет лучше. Я бы не стала удерживать её рядом с собой против её воли и почему-то уверена, что Балбес поступил бы точно так же. Не сомневаюсь: он бы её отпустил.
Но жаба, оправдывая все надежды и ожидания, не спешила совершать побег, да и вообще не спешила. Она маленькими шажочками топталась в листве, тихонечко шурша и иногда поквакивая себе под нос. Движения её были настолько медленными, что казались почти ленивыми. Если особо не вглядываться, можно было подумать, что в охапке листьев копошится маленькая черепашка.
Среда была единственным зелёным листочком во всём парке. Море охры, море краплака, и только одно крохотное пятнышко зелени. Неужели художник ошибся и, рисуя пейзаж, заляпал его ненужной краской? Нет. Эта краска – акцент, она – центр, она – суть композиции; она не случайна, обдуманна и определённо важна. Без неё бы не было ни этой картины, ни этого дня.
Мы с Балбесом не собирали бы сейчас гербарий. Мы бы по-прежнему не говорили между собой, а только…
– Ква!
– Надо сделать фото, – заявляет Балбес.
– На память?
– Нет, на телефон.
Мы смеёмся. Балбес фотографирует жабу в листьях. Она просто превосходная модель и на всех кадрах получается настолько шикарно, что даже без обработки фото жабы выглядят, как обложки журналов.
– Ей бы в кино сниматься. Харизматичная она у нас, просто ужас. – замечает Балбес.
– Во французском? – уточняю я.
– Ну да.
– Как ужин что ли?
Мы оба хиихикаем.
– А теперь все вместе. Улыбаемся!
Я не успела понять, что происходит, как Балбес оказался рядом со мной – в одной руке у него жаба, в другой телефон. На лице – улыбка.
Кое-как успеваю улыбнуться. Остаётся надеяться, что я получилась неплохо и с открытыми глазами. Всё равно тягаться с жабой бессмысленно: нам обоим до неё, как от земли до Марса.
– Эй, покажи!
– Что скажешь?
– Вы хорошо получились. А вот у меня какое-то глупое выражение лица.
– Категорически не согласен. Ты здесь очень милая. Очень-очень. Не надо так к себе придираться, хорошо? – всё это он произнёс каким-то заговорщицким тоном, а в конце ещё и подмигнул мне.
Сердце ушло в пятки и забрало с собой внятные мысли, так что я решила тупо стоять, не двигаясь, пока они не вернутся обратно.
Небо хмурится пуще прежнего, и тучи на нём не множатся, а почкуются. Кое-где серый дошёл до чёрного – значит, в некоторых местах области уже началась гроза.
– Кажется, собирается дождь. Да и поздновато уже. Если честно, я немного устала за сегодня.
От счастья я забыла, что почти не спала этой ночью. Надеюсь, Балбес не воспримет это на свой счёт.
– Да, точно. Я провожу тебя домой.
– Спасибо…
Это как-то неправильно, как будто мы слащавая влюблённая парочка, а не просто друзья и обособленные хозяева одной жабы.
От парка до моего дома минут пять ходьбы, но мы идём медленно, как черепашки, и болтаем о всяких пустяках.
– Что ты планируешь сделать с гербарием? – спрашивает Балбес.
– Как что? Засушу между страницами в какой-нибудь книжке.
– А в какой? – он говорит это высоким и звонким тоном.
– Это важно?
– Да.
– Тогда дай мне немного подумать. Раз это важно, нельзя отвечать кое-как.
– Вот и правильно. Думай.
Пока я думаю, параллельно рассматриваю то, как мы идём. Наши шаги синхронизировались: сначала мы одновременно шагаем правой ногой, потом так же одновременно делаем шаг левой. Это выглядит забавно и завораживающе, смахивает на гипноз, йо-йо или лава-лампу. Люди обязаны добавить это явление к перечню вещей, на которые можно смотреть вечно: огонь, вода и то, как двое совершенно разных людей идут по одной дороге в одном темпе и в одну ногу.
А ведь сегодня мы сделали даже не одно, а целую уйму дружеских дел…
– Цапля? – позвал он тихо. – Ты там думаешь?
– Да-да, – я спешу с ответом и получается «бла-бла».
– И что надумала? – он улыбается снисходительно и заглядывает мне в лицо, будто я прячу ответ где-то там, в уголках губ или глаз, и можно его достать не дожидаясь, пока я заговорю – стоит только тщательно приглядеться.
Он не прав, потому что ответа ещё нет. Я забыла, что должна его придумать.
– Тогда я первым отвечу на свой же вопрос. Ты не против?
Ура, чудесное спасение!
– Нет конечно.
– Я думаю засушить свои листья во «Властелине колец», – последние два слова он растягивает, и точка становится похожа на вопрос.
– Почему? – спрашиваю я.
Почему ты так растянул это название?
– Только не смейся, но…
– Да? Раньше ты умолял меня о прямо противоположных вещах…
– Да ну, всё, прекрати, – он хихикает, но сдерживаясь, – никогда я тебя не умолял.
– Ну хорошо. Очень сильно просил. – я иду на уступку.
– Да. И так же сильно сейчас прошу не смеяться.
– Я вся во внимании, – говорю я, сложив домик из рук у лица.
– И хватит меня пародировать, – он делает вид, что ворчит, но на самом деле он мной доволен.
– Слушаю. – домик из рук рухнул, но я постаралась сделать брови домиком – не знаю, получилось ли, но попытка не пытка.
– Я очень люблю эту трилогию. Да и вообще Толкина люблю… Не только «Властелина колец» у него читал, но еще и «Сильмалирион» [2].
– Ого, ты правда такой большой фанат его творчества?
– Да. И это не смешно.
– Конечно, не смешно.
И мы оба смеёмся.
Мы почти добрались до моего дома, как вдруг прогремел гром. Сначала гулко, потом раскатисто, а затем, совершенно ожидаемо, пошёл дождь. Но когда из пустого воздуха стали сыпаться холодные капли, это удивляет в любом случае, вне зависимости степени неожиданности события. Мы оба натянули капюшоны на головы.
Когда начинается дождь, всегда хочется пищать от восторга. Думаю, Среда сейчас на седьмом небе от счастья. Или по крайней мере на третьем.
– Надо быстрее идти, а то заболеешь.
– А ты как будто нет.
– Мы оба знаем, кто из нас хилый, как котёнок, а кто сильный и здоровый, как бык, – он задирает подбородок к небу.
–– Ты что ли бык?
Очень сомневаюсь. По телосложению Балбес скорее конь.
Конь в пальто. Или конь педальный…
– А что, нет?
– А где рога?
– Отпилил.
– Зачем?
– От греха подальше.
– А помычать можешь?
– Я тебе что, корова?
– А как быки тогда делают?
– Ты завтра красное надень и узнаешь.
На этой весёлой ноте мы наконец-то рассмешили – или разозлили – небо настолько, что дождь полил как из ведра. Воздух исчез за стеной из воды.
– Побежали! – сказал Балбес и взял меня за руку.
– Постой!
Он не послушался и всё равно побежал, так что мне тоже пришлось бежать, и это оказалось куда веселее, чем идти. В капюшоне было плохо слышно: если мы и пытались что-то друг другу сказать, эти слова унёс дождь. Эти фразы пропали в карманах курток. Может, в следующем году мы найдём их, скомканных, потёртых, как старые купюры, вспомним этот день и услышим то, что так хотели друг другу сказать.
А пока мы бежим. Ноги хлюпают по лужам – завтра наверняка мы оба будем хлюпать носом, но сегодня – это сегодня, сегодня – это мы. И мы бежим, и нам весело.