В сердце намного больше

Глава I. Обещание будущего

(Греция, IV век до н. э., известный в народе храм Аполлона-Феба неподалеку от Эгейского побережья)

Жрец сидел в роще за храмом, на поваленном и покрытом лишайниками стволе дерева. Здесь было тихо, и он сидел в одиночестве. Вокруг посвистывали птицы и кружевные тени деревьев ложились на землю, но жрец не замечал этого. Белая туника спускалась ему до колен и по ней тоже скользили весенние тени. Молодое лицо жреца казалось бесстрастным: твердые губы сомкнуты, глаза закрыты и спина пряма как вкопанный в землю шест. В черных кудрях, падающих ему на плечи, виднелись кое-где нити седины… Несмотря на свои тридцать шесть лет, Зарон уже несколько лет был старшим жрецом храма Аполлона, хотя обычно таких высот достигали в намного более позднем возрасте. Но недаром его имя означало «золотой» или «сияющий» и он побывал в Египте у жрецов Амона в обучении, пройдя тем же путем, которым когда-то прошел великий Пифагор. Его дух парил высоко… Жрец знал, как непредсказуемы могут быть вечное движение и вечная игра Неведомого Бога и какие неожиданные и странные загадки порой вступают в эту игру, создавая в ней еще больше удивительных событий. Разум жреца был зрелым и умудренным опытом, но сердце – совсем молодым.

За неподвижностью жреца была сейчас скрыта глубокая печаль. Он вспоминал события, которые ясно, словно наяву, проходили в эти минуты перед его внутренним взором и которые произошли в храме всего три дня назад.

…Жрица-прорицательница неподвижно лежала на мраморном ложе в подземной комнате храма. Поверх ее белого хитона струились ее прекрасные темные волосы. Ее совсем юное лицо было слегка смуглым, а в больших темных глазах озером стояла печаль, – такая глубокая, что едва ли что-нибудь могло исцелить ее. Лицо девушки осунулось и было бледным до голубизны, а ее взгляд, устремленный в пространство, казался бездонным и безучастным. Мужчина в жреческом одеянии, стоявший на коленях возле ее ложа, был очень встревожен и тщетно старался скрыть это. Он хорошо знал причину ее печали: три дня назад, воспользовавшись недосмотром младших жрецов, неизвестный проник в храм и похитил Камень Дождя – священную реликвию, обладающую немыслимой магической силой и способную благословлять землю дождем и щедрым урожаем. Юная Диотима уснула после участия в дионисийском празднестве, слишком утомленная праздником и множеством данных ею прорицаний. Уснув в галерее храма возле амфоры с Камнем, который должна была хранить, она дала возможность похитителю беспрепятственно взять чудесный предмет. Но жрец недоумевал, для чего похититель сделал это. Ведь он не мог знать настоящей силы Камня и не мог также знать что его можно использовать как Ключ от иных реальностей. Это знали только жрецы. Глупец, он совершил святотатство, и поэтому он не мог быть никем иным кроме глупца. Его видел один из служителей храма: преступник был очень юн. Убегая, он едва не сломал себе шею спускаясь со стены. Жрец покачал головой: «Кто же он?..»

Ошибка глупца была поистине печальна: владеющая тайной магией Камня жрица храма и его самая лучшая прорицательница Диотима теперь умирала от горя, замкнувшись в одиночестве и отказываясь видеть всех за исключением Старшего жреца. Уже три дня она отказывалась принимать пищу и не поднималась со своего мраморного ложа. Зарон не мог убедить ее: не помогали ни его магическая сила, ни искреннее желание помочь той, которую он любил всем сердцем. Бережно приподняв ей голову, он поднес к ее губам чашу с водой. Она немного отпила, но нисколько не ожила и только молча посмотрела на него. Какое-то отрешенное выражение уже вступало в ее взгляд. Она смотрела уже словно издалека… Жрец знал, что это значит, но не мог сдаться и продолжал бороться. Склонившись над нею, он взял обе ее ладони:

– Воспрянь духом, Диотима! Может быть, Камень еще удастся вернуть! У тебя еще достаточно сил, не уходи! Ты достойна стать Старшей жрицей храма… – темные глаза жреца горели волнением и болью.

– Я не хочу, чтобы ты нас покинула, Дио… – он умолк, потому что Диотима молчала, но потом ее губы дрогнули и она совсем тихо проговорила:

– Зарон, я ухожу. Не сокрушайся. Так должно было произойти…

Жрец отпустил ее руки, словно оробев: из них уже уходило тепло… Внимательно и неотрывно всматриваясь ей в глаза, он произнес:

– Мы можем одолеть Судьбу, Диотима! Если ты хочешь, я накажу того, кто принес тебе страдания! Он будет найден и не сможет избежать наказания… – он снова взял руку Диотимы и в глазах у него вспыхнула надежда, но жрица смотрела прозрачным и непостижимым взглядом словно сквозь него. Жрец ощутил неотвратимость происходящего.

– Почему все так случилось, Дио? Ты ни в чем не виновна перед богами. Ответь же мне, кто этот похититель и почему он поступил так? Ведь Камень Дождя невозможно уничтожить и нельзя продать, и этот человек, похоже, просто безумец или проклят от рождения!

Диотима по-прежнему смотрела куда-то вдаль:

– Я вижу его… Он молод. Он и в мыслях не имел причинить зла. Он знает еще так мало, и его судьба не взвешена на чаше весов. И в моем видении… – жрица умолкла, и губ ее коснулась таинственная улыбка.

– Что в твоем видении, Диотима? – жрец наклонился к ней ниже.

– Он не пробудил меня, – горько прошептала Диотима. – Если бы он пробудил меня, все бы обернулось иначе. Но он бежал, растерявшись, ибо он соприкоснулся с силой Камня. Он не знал, как справиться с этим…

И жрица повторила, словно хотела, чтобы собеседник по-настоящему понял ее:

– Он соприкоснулся с силой Камня, Зарон…

– Как такое может быть?! Он непосвященный. Вряд ли он даже участвовал в общедоступных мистериях. Он не мог знать, как обращаться с Камнем!

– Это знание открылось ему, ибо он невинен и очарован красотой мира. Камень сам открыл ему свою тайну и даровал ему необыкновенную жизнь. Только вот на этот раз эта жизнь будет совсем короткой. Я вижу это. Но затем, в будущей яви… – голос жрицы угасал.

Жрец перебил ее:

– Я не сомневаюсь, что его жизнь будет короткой! Он совершил святотатство! Из-за него ты умираешь, Диотима!

– Свет Камня перешел в иное измерение. За ним должна уйти и я, ведь мое тело за годы общения с Камнем стало иным и исполнилось его света, – из самой глубины глаз Диотимы проглянула улыбка, словно она опять видела что-то, труднопостижимое для жреца. – Но часть света Камня перешла в этого юношу – столько, сколько он смог вместить. Он не виноват. Пощади его. Пусть он идет своим путем, и когда-нибудь… – жрица умолкла. Рука жреца, державшая ее руку, медленно разжалась. Зарон опустил голову и молча склонился на край каменного ложа…

«О Дио, твое присутствие делало все вокруг священным!» – жрец поднялся и гневно и стремительно направился на поляну в роще, где под деревьями стоял белый мраморный жертвенник. Здесь в дар Зевсу приносились по праздникам жертвенные животные с вызолоченными рогами, а в дни дионисий[1] на алтаре сжигались фрукты и другие плоды земли, чтобы сделать год урожайным и счастливым. В такие дни в рощу приходили крестьяне и на поляне было шумно. Но сейчас здесь никого не было: роща была пуста, ибо, кроме дней празднеств, вход в нее чужим был под священным запретом. В молчании жрец сложил на алтаре сухие щепки, ветви и листья кипариса, сделав это искусно, так что они быстро и легко разгорелись, стоило ему уронить над ними искру из кресала. Жертвенный огонь горел слегка потрескивая, но почти не дымил, и жрец какое-то время смотрел на него, отсекая посторонние мысли и вдыхая смолистый кипарисовый аромат. Он хотел обратиться к Зевсу Вседержителю, но почему-то обратился к Фебу – Богу Солнца:

– О Феб, я хочу увидеть лицо дерзкого, посмевшего проникнуть в храм!

Прошло несколько мгновений, когда огонь горел ровно, но потом он вдруг взвился высоко над жертвенником чистыми золотыми языками и жрец закрыл глаза. Перед его внутренним взором вспыхнуло, словно выйдя из сияния, лицо юноши: светлые волосы падали незнакомцу на плечи, глаза были наивно распахнуты, словно он спрашивал о чем-то… По сравнению с самим Зароном этот человек был просто ребенком. Казалось, легко проникнуть в тайну этих удивленно раскрытых глаз и губ, которые трогала чуть заметная, доверчиво вопрошающая улыбка. Это было совершенно не то, чего жрец мог ожидать: он был настолько удивлен, что в его душе даже не осталось места гневу. Лицо незнакомца в его видении вспыхнуло еще раз, озарившись мягким светом, а затем исчезло. Зарон сосредоточился, но в первый раз с тех пор, как он практиковал видения, ему не удалось отбросить завесу с дальнейшего хода событий, как он ни пытался это сделать…

Загасив жертвенный огонь и поблагодарив Феба, Зарон направился с поляны в сторону храма. Внезапно, неудержимым потоком черной боли, к горлу у него подступили рыдания и он опустился на колени в тени деревьев. Некоторое время он беззвучно плакал, но потом затих и замер, устремив лицо к небесам. Его глаза были закрыты и он, казалось, прислушивался к чему-то: в глубине его существа возник и стал расти музыкальный звук – тончайший звон струны, а темное пространство перед закрытыми веками стало плавно вращаться и наполнилось бесчисленными звездами – божественной бесконечностью Вселенной. Из глубины Вселенной медленно выплыл и остановился перед внутренним взглядом Зарона голубой цветок несравненной сапфировой чистоты – и из бесконечности небес эхом зазвучал женский голос, голос той, чье тело, засыпанное цветами, два дня назад огонь обратил в пепел, а пепел унесла река:

– Этот цветок раскроется перед тобой, когда ты вступишь в новую реку Жизни и будешь творить новую явь! Я дам тебе новую жизнь, любимый!..

До жреца донесся глубокий и звучный переход струн арфы, таинственным аккордом растворившийся в пространстве, и голубой цветок растаял в небесах, которые некоторое время еще продолжали кружиться, обдавая жреца золотыми и серебряными потоками света. Потом божественная картина растаяла в сумерках его видения и он покинул внутреннюю вселенную, открыв глаза и глубоко вздохнув. Он не смог сразу встать, настолько он был потрясен. Наконец он поднялся и медленно направился к храму. «Она назвала меня «любимый» – что означали ее слова? Я никогда не посмел бы посягнуть на жрицу-девственницу: ее предназначением и судьбой было давать прорицания для народа и хранить Камень – загадочный Камень Дождя, пришедший из Атлантиды. Но я истинно любил ее и люблю… Что значит «новая жизнь», о которой она говорила?» У Зарона было сейчас больше вопросов, чем ответов.

По мере того как он шел, его сердце билось все сильнее и в нем разгорался огонь боли и тревоги. Стены храма все приближались. Он резко остановился. «Моя рука никогда не прикасалась к ней, но я всегда чувствовал, что она любит меня. И вот теперь ее нет! А я бы хотел опуститься перед ней на колени, хотя не знаю, в чем моя вина! О Феб, это несправедливо! Что-то не так во всем, что происходит в храме, все должно быть иначе!» – его мысли, как яркий свет, озарили вдруг глубины его души и тела. Он посмотрел на все вокруг каким-то новым взглядом: все было таким же как прежде, но в эти минуты все для него изменилось. Что-то он должен был сделать… найти… быть может, пуститься в странствие…

– Я не хочу больше оставаться в храме! – его шепот, подобный крику, потряс всё его существо.

Придя в храм, он лег на ложе в уединенной комнате и погрузился в сон, ибо его силы были исчерпаны. Но даже во сне его не оставлял вопрос, тревожный и настойчиво взывающий к ответу: «Кто же он?..»

Зарону не удалось проникнуть сквозь завесу событий, возможно, по воле Богов. Однако память храма втайне сохранила немало воспоминаний о случившемся…

Глава II. Неожиданный посетитель

Лишь море зная и любя

И парус, что хранил тебя,

Смущен и заблудился ты

В тенетах красоты.

Пришелец, проникший в храм, был так молод, что удивились даже ступени храма. Впрочем, по ступеням он как раз и не поднимался, а взобрался на дерево, растущее возле стены и, наклонив ветку, перебрался по ней на парапет, идущий вокруг крыши. Это был совсем не простой фокус, но худенький и легкий незнакомец справился с этой задачей. Пока он полз по ветке, его сандалии на длинных ремешках болтались у него на запястье… Очутившись на парапете, он настороженно огляделся и замер, прислушиваясь, а потом бесшумно соскользнул на крышу.

Юноше, который так необдуманно проник в храм, было от силы лет семнадцать. Возможно, что он и осознавал опасность, которая грозила нарушителю строгого запрета, но ощущение собственной смелости опьяняло его и заставляло сильнее биться сердце. Он хотел увидеть прекрасную жрицу – божественную прорицательницу Диотиму, недоступную ни для кого, ибо ее чистота была залогом покровительства богов для храма и земли, на которой он стоял. Только чистая и непорочная жрица могла взять в руки Камень Дождя и он светился в ее руках, благословляя этот прекрасный край на цветение. И девушку, и Камень можно было увидеть лишь во время дионисий – священных и радостных празднеств в честь пробуждения природы и даров земли, когда танцы и пение веселили людей и радовали богов.

Если бы накануне юноша не побывал на храмовом празднике, у него и мысли не возникло бы о подобной авантюре. А уж если бы его хозяин – капитан маленького торгового судна – не отпустил его на несколько дней в «свободное плавание», то он и вообще не оказался бы в этих местах. Но так как близились весенние дионисии, то хозяин корабля и отпустил матросов к семьям и на празднования, в том числе и нашего искателя приключений.

Юноша замер, очарованный, возле самого парапета: перед ним, в двух шагах, спала окутанная воздушно-голубым хитоном прекрасная Диотима! Каскад темно-каштановых волос рассыпался, густые темные ресницы были сомкнуты сном. Хитон лишь отчасти скрывал очертания ее грациозного тела. Изящная грудь девушки поднималась и опускалась во сне плавно и нежно, а на щеке притаился солнечный луч… О, если бы она пробудилась и он вновь бы смог встретить ее взгляд, синий как темный сапфир и полный сияния звезд, словно бездонные ночные небеса! Он встретился с нею взглядом лишь однажды – на одно мгновение, следуя за ней на празднике в гомонящей толпе, но это было совершенно незабываемо… Казалось, она смотрит издалека и шум толпы нисколько не затрагивает ее. О, если бы она вновь посмотрела на него и сказала ему хоть слово! Это сделало бы его счастливейшим и благословеннейшим из смертных!.. Он еще не знал любви и лишь догадывался о том наслаждении, которое она может принести… Может ли он решиться пробудить ту, которую окружающие видят только как богиню?.. Он почувствовал, что у него дрожат колени и все тело трепещет, словно через него проходит мерцающий свет. Изумленный храм продолжал смотреть и слушать…

Незнакомец перевел зачарованный взгляд на белоснежную амфору на треножнике, стоящую возле уснувшей прорицательницы – и вдруг замер, вспомнив, что именно в этой амфоре хранится тот самый таинственный Камень – Камень Дождя! Иначе зачем бы жрица находилась здесь, словно охраняя сокровище?

Юноша вовсе не был безумцем, но тишина храма околдовала его. Он словно находился в эти минуты вне времени. Он медленно склонился над амфорой… В прозрачном, слегка колеблющемся зеркале воды отразилось его лицо с полными любопытства, мерцающими серыми глазами необычной миндалевидной формы, обрамленное рассыпанными по плечам легкими и светлыми волосами. Пришелец улыбнулся и его двойник в амфоре улыбнулся тоже. Потом юный незнакомец устремил взгляд на Камень, лежащий на дне, – огромный, величиной почти с голову младенца янтарь. Золотой сгусток янтаря был пронизан солнцем, и казалось, что хрустальная вода тоже трепещет солнечными нитями. Это зрелище было так прекрасно, что незнакомец смотрел и смотрел, совершенно забыв, что его могут застать здесь и схватить: Камень своей тайной жизнью зачаровал его.

«В чем же она, тайна Камня? Отчего ему поклоняются жрецы и жрицы, отчего так бережно хранят его?» – юноша почувствовал себя в сказке. Он медленно погрузил руку в воду и, достав Камень из амфоры, принялся рассматривать его, но тут же робко взглянул на спящую жрицу: «Я лишь посмотрю на Камень, прекраснейшая… Лишь одну минуту…»

Он подошел к парапету и опять принялся рассматривать Камень, отодвинув его от себя на расстояние вытянутой руки. Теплый янтарь загадочно золотился у него на ладони и вокруг по-прежнему не было ни души… Незнакомец замер, внутренне трепеща от ожидания чего-то неизведанного…

Внезапно он ощутил что-то: пространство вокруг словно запело, хотя это, скорее, был звук тишины, чем музыка в ее обычном понимании. Он почувствовал, что как будто теряет границы своего тела, но это почему-то не вызвало в нем страха: ни с чем не сравнимое ощущение покоя и блаженства вдруг снизошло на него, словно он был не только здесь, на крыше храма, а прикасался своим существом к деревьям вокруг, и к засиявшему воздуху, и к душе прекрасной жрицы, спящей раскинувшись в безмятежном сне… На пришельца начали изливаться потоки таинственного тепла, словно неведомый Бог вдруг обнял его и окружил своим неслышимым прикосновением… Вздохнув, юноша опустился на колени возле спящей прорицательницы и, медленно наклонясь, коснулся губами ее хитона. Она вздохнула во сне, но так и не проснулась, оставшись подобна прекрасной зачарованной богине.

Потекли минуты упоенного созерцания, которых пришелец не считал, ибо пространство все больше наполнялось светом и он забыл о времени. Волны света заполнили все вокруг… Таинственное, чарующее Настоящее проявило свою силу и заставило дерзновенного забыть обо всем, в том числе и о самом себе. Он не мог бы сейчас пошевелиться, таким безграничным он стал в эти прекрасные мгновения… Он был свободен и он был самим блаженством… «Так вот в чем тайна Камня…» – далекий и едва слышный отголосок мысли прозвучал в таинственных глубинах его сознания.

Внезапно сам Камень окружили сильные и плавные волны света, расходящиеся как круги по воде. Тело юноши затрепетало: он не понимал, что происходит, но бело-золотой свет как будто проходил насквозь через него, втекая через поры кожи и словно зажигая что-то внутри, но нисколько не обжигая… Пришелец на несколько мгновений потерял способность видеть и Камень, и даже свои руки… Он в изумлении попытался подняться с колен, но по-прежнему не мог этого сделать.

Через минуту сияние мягко и плавно погасло: в руках у юноши ничего не было.

Он вскрикнул. С безграничным удивлением рассматривал он свои пустые руки, в которых мгновение – или целую вечность? – держал прекрасный Камень… Но теперь Камня не было: незнакомец совершенно растерялся и медленно, сам себе не веря, поднялся. Пространство продолжало звучать таинственной музыкой, но юношу отчего-то пошатывало, словно он выпил недозволенного напитка Богов. Он по-прежнему ощущал себя не на твердой земле, а в каком-то странном зачарованном мире между явью и сном. Но постепенно катастрофа случившегося начала доходить до него: глаза у него широко раскрылись и он испуганно замер на месте. В это мгновение жрица вздохнула и пошевелилась: это заставило его очнуться и в страхе оглядеться по сторонам.

Внезапно он услышал шаги. Над люком, выходящим на крышу, появилась голова служителя: его что-то встревожило – вероятно, крик юноши долетел до него. Служитель и юноша потрясенно уставились друг на друга. Пошатнувшись, незнакомец ринулся к парапету не разбирая дороги и кубарем, удивительно что не сломав себе шею, скатился по дереву вниз. Наверху пронзительно завопил служитель:

– В храме вор! Держите его! В погоню!

Жрица пробудилась и в испуге смотрела на него широко распахнутыми синими глазами.

Буквально через минуту из нижних помещений храма выбежали десяток дюжих мужчин – младшие жрецы и охрана – и все они ринулись по следам беглеца, на свое счастье успевшего скрыться в роще. Ноги плохо держали его: поскользнувшись, он упал за первыми же деревьями среди извитых корней. Земля, казалось, сотрясалась от топота погони, и смерть приближалась к отчаявшемуся беглецу…

…Уже не отважный герой, жаждущий подвигов, а маленький ребенок лежал под деревом, закрыв голову руками, в ужасе от того, что он совершил. Погоня приближалась; беглец прижался к земле между корней, холодея от страха. Он не поднял бы руки в свою защиту, если бы жрецы и стража схватили его. Но его никто не заметил: шум толпы стал удаляться. Через минуту топот преследователей затих вдалеке, на другом краю рощи. Юноша вскочил и помчался прочь как выпущенная из лука стрела, не чуя ног под собой. Он вообще ни о чем не думал, прежде чем не пробежал несколько миль и далеко позади оставил и храм и, как он надеялся, и все связанные с ним события… Но невольно ему казалось, что вдалеке, на неизвестном горизонте, мрачными звездами встают богини возмездия – неумолимые Эриннии, чтобы сурово и безжалостно наказать его за немыслимую дерзость… Свалившись под каким-то кустом, он горько заплакал.

Глава III. Вопрос к неизвестности

Храмовое служение всегда было для Зарона магическим действом, приносящим силу и обновление, божественным экстазом, даруемым милостью Феба. Прежде он не желал ничего иного и был счастлив, но после ухода жрицы он не испытывал более такого вдохновения как прежде и ощущал, что что-то непоправимо нарушено в храме, который всегда был для него домом.

В народе никто не знал, что Камень Дождя исчез: произошедшую катастрофу сохранили в глубокой тайне. Но, вот странно: несмотря на то что Камня больше не было, воздействие храмовых служений на окружающую природу осталось прежним. Так же как прежде выпадали дожди, и небеса не отвернулись от той благословенной земли, центром которой являлся храм. Стоило пожелать, и на чистой лазури сгущались облака, ветер пригонял тучи и теплый дождь орошал жаждущую землю, принося всему покой и радость. Впрочем, Зарон этому не удивлялся… Тем не менее, прочие обитатели храма были чрезвычайно подавлены случившимся и не верили, что после исчезновения Камня удастся надолго сохранить благополучие в их мирном краю.

Видя, в каком мрачном настроении находятся все посвященные в пропажу Камня, Зарон принял решение все-таки отыскать виновного и поступить с ним как велит закон: «Тот, кто нарушил мирную жизнь этих людей, должен быть казнен. Казнен мною, ибо он явился причиной гибели жрицы, в своем расцвете обещавшей так много». Зарон чувствовал опустошенность и боль и давно уже забыл вкус настоящей радости. Совершенно бесстрастно, он собрался в путь, проведя все необходимые приготовления и распорядившись обо всех делах. Но несмотря на решение, которое он принял, он испытывал в душе сомнения: «У меня чувство, что Камня больше нет здесь, в нашем мире. Но я должен найти виновника: как он осмелился тронуть Камень?! Что он мог узнать от Камня, если он всего лишь непосвященный и глупец каких мало?.. Я хочу получить от него ответ!»

Он не знал, сколько будет отсутствовать, но предполагал что не меньше месяца. В храме же в это время будет служить один из младших жрецов – человек деятельный и не лишенный магических талантов…

Тихим летним днем, как две капли воды похожим на другие, Зарон выехал верхом со двора храма. Казалось, окрестности обезлюдели; никто из посторонних не видел отъезда всадника. Такова была особенность жреца: когда это ему было нужно, он всюду мог пройти практически незамеченным. На нем была одежда путешественника, делавшая его ничем не примечательным среди сотен других странников в паутине знойных дорог.

Глава IV. Катарсис

…Вот уже третий день жрец шел по следу похитителя Камня. Он чувствовал: похититель недалеко. Он здесь, в Эфесе, куда, возможно, привели его тщетные попытки убежать от расплаты. Безошибочная интуиция говорила Зарону, что он идет правильно. «Вот уж, поистине, все тайное становится явным», – по лицу жреца скользнула недобрая усмешка. Теперь встреча с дерзким глупцом, посягнувшим на святыню храма, была только вопросом времени.

Зарон бродил по городу, чутко прислушиваясь к себе: не будет ли какого-нибудь знака, который приведет его прямо к вору. Наконец, проходя мимо входа в маленький переулок, он почувствовал, что ему надо туда свернуть… Это оказалось бедное место, с кучами гниющих овощей, валяющихся на обочине, и вонью пережаренной на дешевом масле рыбы. Ближе к концу проулка была расположена низенькая грязная гостиница в два этажа, с подвальным помещением, в котором постояльцы собирались выпить вина и обменяться новостями. «Можно представить себе, какие тут клетушки. Место, где собирается всякий сброд», – жрец поморщился, затем распахнул громко заскрипевшую дверь и вошел в темноту зала. Впрочем, эта темнота казалась густой только для вошедшего с улицы, и через минуту жрец освоился. Его взгляду предстало несколько длинных деревянных столов, вокруг которых сидел и разговаривал разномастный люд, отчего в зале было очень шумно. Кто-то играл на кифаре. Здесь были рыбаки, мелкие торговцы, несколько пастухов и группка людей без определенных занятий, которые всегда подвизаются в таких местах. На жреца, одетого в дешевое дорожное платье, никто не обратил особенного внимания. Попросив у хозяина кувшин кислого вина и краюху хлеба, путник сел за свободный стол и осмотрелся. В полутьме зала, освещенного только пучками длинных смолистых лучин, его взгляд зацепил бледное молодое лицо бродяги, неопределенного рода занятий, который, казалось, глубоко задумался и ни на кого не оглядывался. Молодой человек уныло смотрел в свою кружку, из которой время от времени прихлебывал слабое вино, и вяло брал с тарелки, стоявшей перед ним, одну жареную рыбешку за другой. Казалось, его что-то гнетет. «Это он!» – жрец внутренне насторожился, узнав это лицо, которое видел несколько недель назад в своем видении.

Похититель Камня встал и направился к выходу. Едва за ним закрылась дверь, как его преследователь тоже поднялся и вышел на улицу. Он последовал за бродягой, который шел в десятке шагов впереди него. Теперь, на свету, можно было разглядеть, что похититель очень молод, просто юнец лет восемнадцати. Худой и долговязый, белокурые волосы в беспорядке падают на плечи. Одет бедно, в старый залатанный хитон, когда-то синий или ярко-голубой, и несомненно видавший лучшие времена. На ногах потертые сандалии из грубой кожи, какие носят моряки, пастухи и прочее простонародье. Походка легкая и словно танцующая, как будто земное тяготение мало его заботит… Жрец смотрел ему в спину, и молодой человек внезапно оглянулся: блеснули яркие серо-голубые глаза, цветом напоминающие сталь. Из своего видения жрец знал, как выглядит лицо этого человека. Но сейчас, при свете дня, неожиданностью для него явилось то, что на этом лице не было никаких следов порока. Об этом безошибочно говорили тонкие и чистые черты, а уж жрец-то разбирался в таких вещах. Физиогномика была одной из тех наук, в которых он преуспел.

Молодой человек явно испугался: обнаружив пристальное внимание к себе, он счел за лучшее дать деру и припустил по переулку во все лопатки. Должно быть, в лице жреца действительно было что-то страшное.

Жрец не стал преследовать его: он знал, что птичка уже все равно что попалась и неизбежно запутается в магических сетях, сплетенных им за последние дни. Оставалось только ждать, когда незнакомец сам придет к нему. «И примет заслуженную кару. Но надо же, чтобы именно такой ребенок оказался причиной всех наших неприятностей!»

Вечером того же дня молодой человек, чьи мысли все еще были заняты неприятной встречей у гостиницы, принял решение срочно покинуть Эфес. Если бы не странный незнакомец, чей взгляд в спину буквально обжег его, юноша задержался бы в городе еще на день – два: небольшое торговое судно, на котором он плавал матросом вдоль Эгейского побережья, сейчас стояло в гавани на якоре и ожидало доставки новых товаров. Так как работы временно не было, хозяин разрешил отлучиться. Неподалеку, в горах, жила мать юноши, которую он и навестил в первую очередь, а затем отправился в Эфес к друзьям. Но сейчас городская суета уже не радовала его: он даже жалел, что зашел в город, прежде чем вернуться на корабль. Вообще, с того времени, как он по неосторожности взял Камень Дождя, у него нередко бывало мрачное настроение. Он чувствовал, что над ним нависла какая-то опасность, словно бы невидимая тень все время следовала за ним… Его друзья не знали о его приключении: все, что произошло с ним тогда на крыше храма, он хранил в величайшей тайне. Даже мать, ближе которой у него не было никого во всем свете, не имела представления о том, что гнетет ее сына. И вот сейчас, в наступающих сумерках, он торопливо шел к окраине города, стремясь как можно скорее вернуться в гавань, на свое судно. Там он, по крайней мере, чувствовал бы себя в относительной безопасности. Конечно, молодой моряк не мог представить себе, что решение покинуть Эфес не было его собственным: хитросплетение магического лабиринта, сотканного жрецом, вело его прямо в руки его преследователя. С каждым шагом – все ближе и ближе к ловушке…

В теплых странах темнеет быстро, и когда беглец достиг пустоши на западной окраине города, окружающее можно было видеть только благодаря свету луны и звезд. Стояло полное безветрие и тишина: в окрестных переулках все давно уже спали. Путник чувствовал себя так, словно он один во всей вселенной. На дальнем краю пустоши, у входа в темный переулок, залегла густая тень.

В полной тишине и безмолвии молодой путник пересек половину пустоши. Он не испытывал страха перед дорогой в ночи, хотя на сердце у него было тяжело. Внезапно тишина рухнула, обернувшись страшной и какой-то сюрреалистической сценой: из темноты последнего городского переулка на пустошь вылетел всадник на огромном черном коне и с грохотом копыт помчался к юноше, обернувшемуся к нему и онемевшему от ужаса. Юный путник безошибочно знал: это скачут по его душу. Когда фыркающий конь был уже в двух шагах, юноша вскинул руки и бросился бежать, но тотчас упал и покатился по земле, сбитый наземь железной рукой всадника. Он закричал, ожидая, что сейчас копыта обрушатся на него, но мощный боевой конь перемахнул через его тело даже не задев, видимо не желая топтать человека. Тотчас осадив животное, всадник спрыгнул на землю и вновь одним ударом опрокинул наземь беглеца, уже было вскочившего.

– Лежи смирно. – Его голос был холоден. Юноша взглянул ему в глаза и увидел, что они холодны как лёд. Он узнал своего преследователя: это был тот самый человек, который так испугал его возле гостиницы. В свете звезд было хорошо видно его высокую фигуру и твердое, словно из камня высеченное лицо, безжалостное, как лицо самой Судьбы. Это не мог быть простой грабитель… Да и что можно взять у полунищего моряка? «Это жрец, жрец храма, – понял юноша. – Он нашел меня!» Все эти впечатления промелькнули в его мозгу за несколько мгновений, что он лежал распростертый на земле и прижатый к ней ногой в мягком кожаном сапоге, наступившей ему на грудь. Страх сковал его сильнее, чем это внезапное и жестокое насилие. Жрец достал из ножен кинжал:

– Прими кару за то, что похитил Камень Дождя и разрушил жизнь людей, связанных с ним! – Он занес руку для удара. Пленник вцепился обеими руками в его ногу, силясь сдвинуть ее со своей груди:

– Нет! Я всего лишь моряк, идущий на свой корабль! Не трогай меня! Я не тот, кого ты ищешь! – его крик звучал слабо и не мог бы разбудить никого из людей, спавших совсем близко, в окраинных переулках. Жрец приподнял брови и затем, что-то решив, вложил кинжал обратно в ножны, продолжая крепко держать незадачливого беглеца. «Он беден как храмовая мышь, это видно с первого взгляда. Значит, он не продал Камень Дождя, да он и не смог бы его продать. Пусть скажет сначала, где Камень! И пусть только попробует лгать!»

Жрец бросил своего пленника ничком на землю и связал ему руки за спиной веревкой, снятой с пояса. Затем вскинул юношу на спину вороного с такой легкостью, словно тот вообще ничего не весил, и прикрутил его ноги веревками к стременам. Измученный, вор не имел сил сопротивляться.

– Теперь ты будешь говорить мне только правду! Сейчас решится твоя судьба! – Взяв коня под уздцы, жрец направился к большому сухому дереву, стоявшему посредине пустоши. Когда-то это был могучий дуб. Теперь же дерево словно скалилось голыми острыми ветвями, торчащими в разные стороны, и выглядело зловеще. Жрец привязал коня к толстой сухой ветке и встал перед ним, глядя в упор на привязанного в седле человека.

– Ответь мне, зачем ты похитил Камень Дождя? Разве тебе неизвестно, что это страшное преступление?!

Преступник поднял на него испуганные глаза и с трудом выговорил:

– Я не собирался красть Камень, о великий! Я пробрался на галерею храма, потому что хотел…

– Но ты все же украл Камень! Где он? Ты же все равно не сумел воспользоваться его силой!

– Я только хотел посмотреть вблизи на прекрасную жрицу и, может быть, поговорить с ней, – голос пленника дрожал. – Но когда я увидел, что она просыпается, то испугался, что она сейчас позовет стражу, и я тогда неминуемо погибну. А я в ту минуту уже держал в руке Камень, который взял из амфоры просто из любопытства, посмотреть на него… – (Жрец застонал).

– И что же было дальше, глупец?!

– О великий, пощади меня! Я не имел времени положить камень обратно. Мне пришлось перемахнуть через парапет и укрыться в роще. Погоня не нашла меня, и я скрылся. Но я знал, что буду наказан за это…

– Где же теперь Камень? – лицо жреца было непроницаемым. Пленник дернулся в седле, словно надеясь улететь, и ответил очень тихо:

– Его больше нет, великий жрец. Я не знаю, где он. Клянусь Зевсом! – в глазах у него было отчаяние.

«Заколоть его сейчас или все уже бесполезно?» – жрец потемнел лицом.

– Сила камня была слишком велика, – захлебываясь словами, продолжал юноша. – Я почувствовал, что словно плыву по волнам, полным света… Все вокруг светилось и пело… и мне показалось, что я слышу голоса богов… Я не мог никуда идти, потому что даже не помнил о себе… – пленник беспомощно смотрел на жреца. Тот вгляделся в него внимательнее:

– Ты почувствовал силу Камня? Как же это случилось в первый раз?

– Это случилось в ту минуту, когда я впервые держал его в руке. Мне показалось, что в моей руке солнце, такое тепло и жар вдруг проникли в мою грудь. Я почувствовал себя необыкновенно сильным и способным совершить любые подвиги.

Жрец усмехнулся:

– Понятно. Только ты не знаешь, что дело здесь не в Камне как таковом… Как ты думаешь, осталось у тебя время на подвиги? – мысль о смерти жрицы вновь наполнила его душу гневом.

«Этот глупец снова пытается вырваться… Какой страх в его глазах!..»

Но невольно он чувствовал жалость и не мог решиться нанести последний удар безоружному и слабому человеку. В эту минуту конь повернул голову к своему странному всаднику и пронзительно и тоскливо заржал, словно тоже сострадая ему. Пленник разрыдался, не в силах более сдерживать слезы, и сквозь слезы в отчаянии воскликнул:

– Камень превратился в свет, что я мог поделать?!.. О жрец, я совершил святотатство, но я не хотел этого! Пощади!

Жрец молчал, охваченный изумлением, и юноша неправильно истолковал его молчание. Склонив голову, он продолжал беззвучно плакать, пытаясь что-то сказать, и жрец наконец разобрал шепот:

– Я понимаю, что мои мольбы ничего не значат для тебя, Посвященный…

Гнев вдруг ушел из сердца жреца: Зарон ощутил сострадание к тому, кто был так беспомощен в его руках, и собственная жестокость стала ему отвратительна.

«Жрица была права. Он не виноват… Кто я, чтобы становиться его палачом? Только неведомый Бог знает, для чего предназначена жизнь этого человека. Может быть, все что произошло обернется к чему-то лучшему? Он же дитя, и только успел начать свою жизнь».

– Почему ты с самого начала не рассказал все? – спросил он много спокойнее.

Юноша удивленно поднял голову:

– Разве ты, Посвященный, можешь поверить мне? Разве ты поверил бы, что я говорю тебе правду, если она кажется сказкой мне самому? Ведь это было чудо, и когда я вспоминаю, то сам с трудом верю… – он говорил быстро и боялся умолкнуть, стремясь отсрочить гибель, но голос у него прерывался и в глазах был ужас.

Жрец едва заметно усмехнулся, но в этой усмешке уже не было ожесточения.

Он молча вынул из ножен кинжал, подошел вплотную к пленнику (тот рванулся в седле и весь затрепетал) и разрезал веревки на его щиколотках. Потом снял его с коня одним мощным движением и, поставив перед собой, освободил ему руки. Пленник пошатнулся и едва не упал. Потом он судорожно сглотнул и попытался что-то сказать, но слов не вышло.

– То, о чем ты рассказал мне – действительно чудо, – произнес жрец. – И то, что это случилось с тобой, говорит кое о чем. Не бойся. – Пленник, кажется, не очень хорошо слышал его.

Жрец произнес так мягко, как мог:

– Не бойся, я не причиню тебе зла. Я был не прав, подвергнув тебя такому суровому испытанию. Как тебя зовут?

– Валенсиан. – Юноша поднял на него глаза и по его бледному лицу даже скользнула тень улыбки.

– Ты можешь поехать со мной в храм, Валенсиан, и учиться.

– Позволь мне уйти, о великий, – тихо проговорил Валенсиан. – Я хочу вернуться на мой корабль.

Жрец внимательно посмотрел на него: «Он должен быть свободен…»

– Иди. Возвращайся на корабль. Ты свободен, путешественник.

– А как же Камень? – еле слышно произнес Валенсиан.

– Камень пошел своим путем в этом мире. Куда важнее человеческие пути. Важно то, что выберешь ты сам. Ты знаешь, где находится храм. Если захочешь вернуться, я буду всегда ждать тебя, Валенсиан. Я старший жрец храма.

Взгляд у юноши прояснился и в нем опять скользнула улыбка:

– А у Посвященных бывают имена?

Жрец осторожно коснулся рукой его плеча:

– Ты очень любопытен, знаешь об этом?.. Меня зовут Зарон.

– Благодарю тебя, Зарон. – Валенсий наконец открыто улыбнулся и на щеки его начал возвращаться румянец.

– Иди. Ты свободен. – Жрец поднял ладонь в жесте благословения. Юноша на мгновение склонил голову, повернулся и быстро пошел прочь. У края пустоши он оглянулся: его бывший преследователь неподвижно стоял рядом со своим конем, похожим на черную скалу.

– Да вознаградят тебя Боги! – услышал жрец, прежде чем юноша исчез в сгустившихся сумерках.

Пару месяцев спустя один горожанин из Эфеса, проезжая по своим делам через пустошь, с удивлением заметил, что вокруг сухого старого дуба появилась молодая поросль. Всегда казавшаяся такой мрачной и скучной, пустошь приобрела какой-то новый вид… Из густой поросли у корней дуба пробивался сильный и стройный молодой дубок.

Еще через месяц старый дуб срубили на дрова. Но маленький молодой дубок остался на пустоши качаться под ветром…

Глава V. Уход из храма: исполнение судьбы

Жрец так и не дождался искателя приключений: он умер через несколько месяцев после возвращения в храм. Никто не знал, в чем была причина его смерти. Правда, храмовое служение больше не радовало его: жрец был грустен. Его нашли в один день поутру на крыше храма, лежащим возле пустой амфоры и словно бы спящим. Но незадолго до смерти жрец видел сон…

…Его теснили несколько вооруженных воинов, пытаясь замкнуть в тесной и темной пещере, но он сопротивлялся врагам, пытавшимся задвинуть камень. И все же они постепенно одолевали его. Вдруг снаружи в щель скользнула чья-то рука и камень снова немного отодвинулся. Зарон сделал последнее усилие и, с силой отваги вырвавшись на свободу, отбросил врагов. Они снова ринулись на него, но у него из груди вдруг вырвалось золотое пламя, ослепительно яркое, и испепелило их всех, так что от них не осталось даже и следа, а через камни большого двора, на котором оказался Зарон, тотчас начали прорастать молодые деревья, трава и цветы. И вдалеке он увидел силуэт какого-то незнакомца в светлой одежде…

Юноша, которого жрец пощадил, еще два года наслаждался дарованной ему жизнью. Но потом его корабль в Эгейском море попал в шторм, и вместе с другими моряками море поглотило и его.

Так завершились судьбы старшего жреца Зарона и юного бродяги Валенсия в таинственной Элладе времен Александра Македонского, где чудеса без труда становились явью, а боги и богини порою не обходили своим вниманием и благословением самых обычных путников, если те им приглянулись. И те, кто страстно желал этого, обретали для себя неслыханные откровения и выходили в мир свободы из круга, обозначенного роком. Этим неугомонным искателям приключений судьба приносила свои самые удивительные и несравненные дары…

Глава I. Замок в Ирландии: колыбель зимнею порой

(Исход января месяца 1470 года от Рождества Христова)

…Поразительно красивая гречанка сидела у окна замка, взглядывая временами на заснеженный пейзаж, а рядом с ней стояла колыбель с младенцем, которому только исполнился месяц от роду. Малыш размахивал ручонками и вовсю брыкался в пеленках, пытаясь высвободиться. На фоне белого батиста была заметна смуглость ребенка, такая же, как и у матери. В очаге просторной и тёплой комнаты мирно потрескивал огонь… Малыш заплакал, и мать, поспешно взяв его из колыбели, немного неловко приложила к груди. Он взял сосок с жадностью, и некоторое время в комнате происходила та же сцена, что происходит на Земле, равно у очагов в хижинах и в поместьях знати, тысячи лет. Мать смотрела на дитя с бесконечной любовью. Наконец малыш насытился, и мать, распеленав, положила его себе на колени на развернутом одеяльце, принявшись ласкать его и играть с ним. Он смотрел большими темными глазами, как будто с любопытством, но на самом деле пока не видел над собою ничего, кроме теплого, излучающего любовь светового пятна, которым казалось ему материнское лицо. Молодая мать мягким голосом запела колыбельную и малыш задвигался ритмичнее, всем тельцем выражая удовольствие от нежных звуков, а когда мать замолчала, сделал несколько более резких движений, словно требуя продолжать петь. Лицо красавицы-матери засияло улыбкой и такой нежностью, что, казалось, светом озарилась вся комната. В эти минуты, рядом со своим ребенком, юная гречанка почти забывала, что она здесь, в Ирландии, не по своей воле, что ее примчал сюда пиратский корабль, похитивший с родного Крита, и что по дороге в эту холодную страну она вытерпела горе и унижения. Но, возможно, так хотела Судьба… Поцеловав ребенка, она взяла из колыбели пеленки и завернула его в них, но немного неумело, и малыш тотчас снова развернулся и захныкал. Пожилая помощница матери, по имени Леонидия, тихо сидевшая все это время у камина, подошла к ней с сочувственной улыбкой в темных глазах. Молодая женщина на самом деле приходилась ей племянницей, хотя об этом не знал молодой рыцарь – хозяин замка, и она сопровождала ее в поездке по островам близ Крита, когда обе они попали в беду. Сейчас Леонидия радовалась, что судьба не разлучила их. Обе женщины принадлежали к одной из ветвей греческого царского рода: древность этого рода уходила в незапамятные времена.

Бережно взяв малыша, Леонидия положила его на столик у стены и потуже запеленала.

– У него глаза его отца, – произнесла она с улыбкой. – Карие, теперь это уже хорошо видно. Но позже будут сияющими, как у тебя, Дио.

Леонидия протянула юной матери притихший белый сверток и та вновь принялась укачивать малыша, ходя с ним от окна к камину и обратно. Леонидия подошла и коснулась ладошки младенца, который тотчас ухватился за ее палец. Несколько мгновений обе женщины самозабвенно любовались малышом, согретым и тихо лежащим в материнских руках.

– Ты теперь любишь барона Райнбау, Диотима? – вопрос пожилой гречанки заставил прекрасную мать поднять глаза и устремить на неё лучистый взгляд, смотрящий как будто из звездной дали. И ответ прозвучал очень тихо:

– Я сострадаю ему, а значит, и люблю.

Леонидия внимательно всмотрелась в нее:

– Он выкупил нас обеих из плена, а что нас ждало, кроме страданий? – Она ласково коснулась руки Диотимы. – Благодаря ему ты держишь на руках этого ребёнка. Он дал ему свое имя и выполнил всё, что тебе пообещал. Ты и твое дитя, – вы оба под его покровительством. Не слишком ли ты сурова к нему?

– Да, Леонидия, я обязана ему долгом благодарности, и я хочу помочь ему…

Леонидия покачала головой:

– Для человека, которому всего двадцать четыре года и который не знал ничего, кроме своих сельских забот, он совершил неслыханные подвиги и пошел наперекор мнению своих снобов-соседей, и все это ради тебя. Он ходит по замку как будто выпил крепкого вина…

Диотима опустила ресницы и щеки ее слегка порозовели, но затем она вновь склонилась над сыном, тихими и нежными звуками успокаивая его:

– Этот мальчик немало пострадает из-за него. Но я знаю, как избавить его от принуждения и смогу дать ему убежище, пока он не окрепнет и не выйдет на сцену жизни полностью независимым. Он пойдёт путем Любви, мой сын. Его сердце будет полно отваги…

Леонидия устремила на неё проницательный взгляд:

– А как же отец ребёнка, Диотима? Неужели ты никогда не откроешь ему тайны своего предназначения? Как ты сможешь одна вынести всю трудность своего замысла? Ведь здесь, на земле Ирландии, этот замысел и должен осуществиться, и именно этот рыцарь, по воле судьбы, оказался рядом с тобой.

Диотима слегка улыбнулась:

– Он пылает страстью, но он еще не знает, что такое любовь. Он не знает Афродиты Урании…

– Он почти ничего не знает и о тебе… Но несмотря на все свои грехи, он – настоящий рыцарь. Он преклоняется перед тобой. И что бы ты ни говорила, он любит тебя…

Легкое облачко грусти набежало на лицо Диотимы, но Леонидия ласково коснулась потемневшей рукой ее блестящих черных волос:

– Ты еще полюбишь его. Я знаю…

Диотима вздохнула, прижав ребёнка к себе:

– Райнбау крестил его под именем Роберт…

– Роберт Райнбау. Красиво… – Леонидия улыбнулась, глядя на малыша в руках Диотимы.

– Его зовут Зар. – Молодая мать поцеловала ребенка, который задвигался энергичнее, пробужденный этим прикосновением. – Он совершит чудеса. Но пока должно пройти немало времени…

Глава II. В чужую матрицу

(Разговор в некоем таинственном месте, довольно далеко от Земли. Планета видна в голубом тумане, без намека на очертания материков и океанов)

Хрустально-белый светящийся куб, видимый лишь взгляду посвященного или провидца, парил в пространстве божественного Космоса среди бесчисленных сверкающих звезд, а вокруг него в бесконечности переливались, шептали и струились тысячи голосов Галактики, которую люди когда-то нарекли Млечным Путем. Куб тайны, созданный волей Божества, нес в себе семена жизни и являлся местом встречи и раздумья, а также перехода в иные реальности в загадочном и живом космосе Времени. Мосты и дороги из света соединяли между собою тысячи, а быть может, и миллиарды подобных световых кубов – центров Творения, из которых тысячи звездных странников отправляются в свои пути, чтобы встретиться на дорогах мироздания, обрести друзей и вместе созидать новую судьбу для себя и других, поднимаясь к загадке сердца, красоты и свободы.

Сияющая звездная завеса отделяла пространство куба от пространства других измерений, но солнечный ветер то и дело волновал ее словно тонкую ткань, будоража и маня нового странника в мир Земли.

В комнате с серебристо-белым светящимся полом и стенами, словно сотканными из белого волнующегося света, собеседников было двое: зеленоглазый, рыжеволосый юноша, с виду семнадцати лет, в неопределенной формы серебристой хламиде и босой, и второй молодой человек, несколько старше его, с твердым и отважным взглядом серых глаз, которые, однако, то и дело озарялись теплой улыбкой и лукаво мерцали, когда их владелец о чем-нибудь задумывался. Он был высок ростом и одет очень просто и непритязательно, а на поясе носил рапиру. Пушистые светлые волосы падали ему на плечи и разлетались от легкого ветерка, приносимого из-за Завесы. Он явно собрался в путь, потому что был обут в сандалии, и эта греческая обувь составляла странный контраст с его внешностью северянина – скорее уроженца Галлии, чем более суровых варварских стран. Казалось, он был полон воодушевления и готов отправиться в дорогу немедленно, и сверкание его глаз выдавало едва сдерживаемое нетерпение и волнение. Он был похож на солнечный луч, который мерцает и искрится перед тем как скользнуть в неизвестном направлении. Но сейчас он был занят тем, что пытался утешить своего друга, который не хотел расставаться с ним и в эти мгновения даже не пытался скрыть слез, сбегающих по щекам блестящими ручейками.

– Ты зеленоглазый котенок, братишка, – собеседник потрепал юношу по рыжим волосам. – Но ты всегда лучше умел мурлыкать, чем царапаться. Я буду достаточно сильным, чтобы выдержать все эти передряги во Франции. Поэтому я пойду первым, а ты родишься позже, на земле Ирландии, и тебе не придется странствовать так долго и тяжело, чтобы найти друзей. Никому не нужна твоя смерть в расцвете лет, всё задумано по-другому… – он лукаво улыбнулся. Но взгляд устремленных на него зеленых глаз был задумчивым и печальным:

– Я буду так скучать по тебе, что здешнее время потянется для меня как земное.

– Ну уж нет! Ты скоро заснёшь, а проснешься уже на Земле, новорождённым в колыбели. И у тебя будет прекрасная мать…

– Разве я не буду помнить тебя, друг мой? – рыжеволосый коснулся одежды уходящего, внимательно вглядываясь в его черты.

– Это как сказать… Ты и вспоминать меня не будешь, пока не вырастешь, у тебя будет достаточно других забот. Разве только, может быть, в твоих снах… Ну, мне пора, – юноша в светлой одежде, с соломенными волосами, крепко обнял своего друга и хотел уже отступить за колеблющийся занавес света, но зеленоглазый удержал его:

– Подожди! Как же мы встретимся с тобой, брат?

– Об этом не беспокойся, – юноша с мерцающими глазами снова улыбнулся. – Когда придет время, мы вспомним друг друга и то, откуда мы оба пришли. Мне поможет вспомнить тебя тот, кому я иду помогать в его творении. Я иду не напрасно… И возникнет зов, который заставит нас, как перелетных птиц, странствовать в поисках друг друга, пока мы не найдем свою настоящую семью на Земле. Третий человек, о котором я сказал тебе, станет для нас другом и защитником. А мы предназначены ему в помощники и посланники.

– Как я хочу собственными глазами увидеть всё, чему суждено произойти! – пылко воскликнул рыжекудрый юноша. – О, это несправедливо, что я не могу пойти сейчас вместе с тобой!

– Всё прекрасное, что может произойти, зависит еще от нашего упорства, – проговорил его собеседник. – Воплощение на Земле – не прогулка по розам. А теперь мне действительно пора, близится мой год и месяц май.

– О нет! Друг мой…

– Гермес покровительствует мне. Покровительствует он и тебе, – быстро проговорил тот, кто собрался в путь. – Прощай до времени…

Рыжеволосый протянул руки и попытался еще удержать его, но тот исчез.

Вскоре после этого на Земле произошло событие, не замеченное почти никем, кроме ряда заинтересованных в нем лиц. Случилось это во Франции, в тихой сельской глубинке. Май месяц – хорошее время дарить новую жизнь, особенно когда она еще так уязвима, и нуждается в солнечном тепле, и шепоте листвы, и в материнской любви, чтобы расцвести… Так и случилось, что в 1471 году, в мае, в семье молодых и влюбленных друг в друга супругов д’Анжи, мелкопоместных дворян из Лангедока, родился сын.

Глава III. Зар встречает Вальминта

(Август 1494 года от Рождества Христова)

Чтоб с другом, братом рядом быть,

Я море победил!

Хочу я истине служить,

Я смел и полон сил!

Зар неторопливо ехал верхом вдоль забора старого яблоневого сада, спускающегося к морю. Ветви яблонь склонялись через изгородь и были усыпаны глянцевыми зелеными плодами, уже крупными и сладкими в это время лета. Из-за далеких дюн ветерок приносил соленый запах водорослей, и он смешивался с ароматом яблок и влажной земли. Полуденный час выдался совсем тихим и одиноким. Лишь с безоблачного неба доносился изредка крик пролетающей чайки.

Зару казалось, что вокруг нет ни души, и в солнечной тишине этого уголка Франции единственный звук – мягкий перестук копыт его коня, идущего шагом. Постепенно минуя ограду сада, кажущегося бесконечным, молодой человек представлял себе картины своего будущего, которое становилось все ближе по мере его продвижения к морю. Что ждёт его в Ирландии? Какую жизнь он сможет построить там для себя и тех, кто стал ему близок?.. Будет ли он так полезен и нужен людям, как ему хотелось, как он видел в своих мечтах?.. Тишина прибрежного пути погрузила его в некое загадочное безвременье, в котором постепенно вызревают все возможные образы будущего. И в этом будущем он видел себя вместе со своей дружиной – необыкновенными людьми, готовыми вместе с ним создать совершенно новую, невиданную прежде жизнь там, где пока только волны ударялись о морской берег и ничего не было. И еще его ждала…

Тут лошадь Зара резко остановилась, запрядав ушами и скосив глаза куда-то вбок. Взглянув вправо, рыцарь увидел, что в двух шагах от его коня, прямо на земле, сидит на расстеленном плаще молодой человек и пристально смотрит на него. Видимо, он уже давно наблюдал за ним и Зар не заметил его лишь оттого, что слишком погрузился в собственные мысли. Вооруженный всадник явно не вызывал ни робости, ни опасений у незнакомца: он смотрел открыто и, казалось, почти был готов улыбнуться. Поза его была непринужденной, одна рука покоилась на согнутом колене, а в другой он держал надкушенное яблоко. Рядом с ним на плаще было рассыпано еще несколько яблок, сорванных, несомненно, с тяжелой ветви, которая в двух шагах от него спускалась с изгороди. За спиной у незнакомца виднелась длинная рапира с потемневшей гардой, которую он, похоже, только что начистил до блеска. Тут же рядом валялся пояс с ножнами. Если бы не оружие и проницательный, несколько дерзкий взгляд серо-голубых глаз молодого путешественника, то по одежде можно было принять его за простолюдина, так бедно он был одет, в видавшие виды штаны и домотканую рубаху из грубого льна. Светлые волосы, от природы легкие и пушистые, доставали ему до плеч, придавая его облику мягкость и вместе с тем задор. Рыцарь чувствовал, что этот человек чем-то похож на него самого и знаком с трудностями одиноких переходов, быть может, без пищи и крова. Бродяга явно не уступал Зару ростом и был несомненно вынослив и силен, но в его силе ощущалась почти неуловимая грация. Он был не слишком широкоплеч, однако мужественного сложения, с сильными крупными руками и стройным станом, хотя еще по-юношески худ и длинноног. Зар обратил внимание, что на ногах у него греческие сандалии – не слишком типичная для Франции обувь. Старые и потертые в походах, они тем не менее придавали его узким ступням какое-то особенное изящество… За исключением рапиры и сандалий, незнакомец не был обременен никакой ношей: ни сумки, ни даже узелка, и Зар был очень далек от того, чтобы счесть его хозяином пресловутого яблоневого сада. Молодой рыцарь и бродяга-француз несколько мгновений с нескрываемым интересом смотрели друг на друга.

– Доброго дня, путник, – произнес наконец молодой скиталец. Голос его прозвучал спокойно, даже чуть лениво, однако оказался ясным и мелодичным.

– Доброго дня, – ответил по-французски Зар, приветливо кивнув, и слегка отпустил поводья. Конь сделал еще несколько шагов по тропе, но рыцарь остановил его, ощутив необъяснимое сожаление, и оглянулся, уловив на лице незнакомца грусть. Тотчас это лицо просветлело и француз слегка улыбнулся:

– Не хочешь спешиться и разделить мою трапезу?

Это прозвучало так естественно и просто, словно он никак не ожидал отказа. В этот момент в таинственной глубине сознания Зара вдруг зашумели морские волны: этот шепот волн словно напоминал ему что-то… Возможно, перед ним была загадка из прошлого, которую еще предстояло разгадать. Это странное забытье длилось всего мгновение: француз ничего не заметил.

– Буду рад! – Зар охотно спешился, тем более что любопытство одолевало его не на шутку. Привязав коня к толстой яблоневой ветке (тот тотчас потянулся губами к яблоку), он подошел к молодому бродяге и, сняв пояс с ножнами, опустился на плащ рядом с ним. Француз улыбнулся снова, на сей раз приветливо и открыто, и протянул ему яблоко:

– Угощайся. Разносолов нет, но уж не обессудь, – его глаза смеялись. Зар отметил, что они необычной миндалевидной формы и при этом яркие, мерцающие как море. Странно переменчивые… Глаза эти вполне гармонировали с худощавым и загорелым лицом молодого француза. У юноши были тонкие черты: изящный прямой нос; приветливый рот, как будто всегда готовый к смеху и улыбке, но удивительные сияющие глаза были главным, что привлекало внимание к его лицу, делая его одновременно доверчивым и лукавым.

– Я могу кое-что добавить к нашему столу, – улыбнувшись, молодой рыцарь потянулся к своей седельной сумке, которую перед этим снял с седла и которая теперь лежала на земле рядом с оружием. Из сумки он достал большую краюху хлеба и пару гроздьев сладкого черного винограда. Разломив хлеб на две части, Зар протянул половину новому знакомому. Тот с удовольствием принял угощение:

– Это кстати. – Он с аппетитом откусил от краюхи. Похоже было, что даже если он вчера и ужинал, то сегодня не завтракал ничем, кроме воды из ручья и яблок из чужого сада. Но никто не сказал бы, что француз унывает.

Рыцарь решил, что как гостю ему следует представиться первому:

– Меня зовут Зар. Я путешествовал по Франции, а сейчас еду к морю.

Юноша кивнул:

– Вальминт. – Он отложил хлеб, отряхнул руки и протянул Зару крепкую ладонь. Они обменялись рукопожатием. Затем Вальминт спросил:

– Так ты проехал через всю Францию?

– Пришлось. А ты, Вальминт, ты тоже направляешься к морю? – Зар откусил от своей краюхи и взял виноград.

– Мне некуда спешить. Иду на побережье, чтобы несколько дней порыбачить. А там посмотрим…

Они некоторое время молчали, продолжая трапезничать. Зар незаметно приглядывался к Вальминту, прислушиваясь к своим ощущениям. Этот человек, определенно, нравился ему.

– В Греции хлеб с виноградом, да ещё оливки, часто составляют людям и завтрак, и обед, – проговорил Вальминт.

– А ты был в Греции? – оживился Зар.

– Да, в Эфесе. Там было много всякого… Ты похож на греков.

Улыбнувшись, Зар обратился к нему на греческом:

– А что ты делал в Эфесе?

Вальминт быстро вскинул на него глаза, но, казалось, не особенно удивился и ответил тоже по-гречески:

– Мне хотелось узнать кое-что… Я там работал. Я попал туда вскоре после того, как ушел из своего дома.

– А это было давно? – полюбопытствовал Зар, переходя снова на французский.

– Больше пяти лет назад. Когда мои родители умерли, мне было семнадцать… Не спрашивай, что случилось, я скажу и так: чума… – Вальминт погрустнел и поднялся:

– Море совсем рядом. Может быть, пойдем?

Это было сказано так непринужденно, что Зар понял: юноша пока не думает о том, чтобы расстаться с ним.

– Да, пойдем к морю. – Он поднялся и снова опоясался мечом, а дорожную сумку вскинул на плечо:

– Коню надо отдохнуть.

Вальминт поцокал языком и конь Зара перестал объедать яблоневую ветку и повернул к нему голову. Вальминт подошел к нему и отвязал от ветки. Взял в руки повод. Зар удивленно поднял брови: его конь обычно плохо подпускал к себе чужаков. Француз улыбнулся, словно прочтя его мысли:

– Идем.

Он подвел Зару его коня, который пошел за ним как шелковый, и передал ему повод. Повесил на пояс рапиру и подхватил с земли свой плащ, закинув его на плечо, и они двинулись по пологой тропинке к берегу, ведя коня в поводу и дорогой беседуя обо всяких пустяках.

Поверь, мой друг, не зря

Я оказался здесь.

Есть небо и земля,

И будущее есть.

«Значит, ему двадцать три года… Он на два года моложе меня, но, похоже, немало испытал… Бродяжничает и не может никуда прибиться… Но почему?» – размышлял дорогою Зар, поглядывая на Вальминта. Тот казался беспечным; грусть его прошла, и он с удовольствием поддерживал беседу. Впереди показался пустынный песчаный берег.

– Тебе не приходилось воевать, Вальминт? – спросил Зар то, что его уже давно интересовало.

– Я умею фехтовать, – отвечал юноша. – Это наше фамильное оружие, оно досталось мне от отца, – он похлопал рукой по рукояти рапиры. – Но в сражениях я не участвовал. Быть наемником… Подчиняться чьим-то приказам – не по мне. И потом, я ни с кем не враждую. Я сам по себе.

– Но ведь твоя жизнь полна случайностей… И ты совсем один.

– А у кого жизнь не полна случайностей?.. Так или иначе, я справляюсь, – Вальминт пожал плечами.

Молодой рыцарь внимательно посмотрел на него: за этой бравадой скрывалось отчаянное, хотя и привычное, одиночество – здесь Зара трудно было обмануть. Решив повернуть ситуацию в неожиданное русло, он произнес:

– Остановимся здесь, на берегу. Покажешь мне твое искусство?

Вальминт с любопытством поглядел на него:

– Ну что ж, почему бы и нет? Размяться будет очень даже неплохо.

Продолжая вести коня в поводу, они подошли к морю. Вальминт слегка отстал.

– Вот и ты, море, – задумавшись, произнес Зар на своем родном языке, вновь ощутив близость своего будущего, и в эту минуту услышал как позади него другой голос повторил его слова, точно уловив их тон и мелодию. Он оглянулся: Вальминт смотрел на него. Немного смущенно улыбнулся:

– Это прозвучало так красиво… Скажи мне, что значат эти слова? Это твой родной язык?

Зар кивнул:

– Да. Мой язык – гэльский, ведь я родом из Ирландии. Я сказал сейчас, что рад снова увидеть море.

– Я тоже люблю море. – Вальминт задумчиво смотрел вдаль. – Оно не раз выручало меня в беде.

«Может быть, Вальминт, оно выручит тебя и на этот раз?»

Два человека стояли на берегу, глядя на безбрежный морской простор.

Люди встречаются и расстаются,

Чьи-то пути, может, снова сойдутся.

Пусть же та встреча им будет во благо,

Мост перебросит для нового шага.

– Начнем? – Зар вынул меч из ножен. У него был легкий клинок, благодаря чему соперничество с Вальминтом становилось возможным: в противном случае, рапира не могла бы устоять против тяжелого боевого оружия. К этому моменту конь уже был оставлен на лужайке в прибрежном лесу и щипал свежую травку, а дорожная сумка Зара стояла у маленького костерка, который они с Вальминтом разожгли на опушке, в полусотне шагов от берега.

Вальминт взял в руки рапиру. Сверкнул зубами в улыбке:

– Начнем.

Несколько мгновений они примеривались друг к другу, пытаясь отвлечь ложными выпадами, но затем клинки стремительно столкнулись, брызнув снопом искр, и началась борьба, в которой ни один не хотел уступать. У Вальминта оказалась на удивление твердая рука. Он быстро наступал, наносил короткие удары и отскакивал назад, ускользая из-под ударов Зара и вновь бросаясь в атаку, и если бы рыцарь не был так хорошо тренирован, ему бы совсем непросто было выстоять против ловкого и напористого противника. Французом овладел нешуточный азарт, его голубые глаза воинственно сверкали. Было видно, что он наслаждается игрой, которая шла вполне всерьез, хотя противники не испытывали ожесточения, свойственного настоящему поединку, и не намеревались повредить друг другу. Зар все-таки стал одолевать француза: тот наконец начал приметно уставать, однако ничуть не собирался сдаваться. Решив взять неожиданностью, Зар резко сменил стиль и стремительно пошел в атаку: клинки засверкали и зазвенели с удвоенной силой, затем скрестились и противники, сойдясь вплотную, напрягли все силы стремясь обезоружить друг друга. По лицу Вальминта тек пот, но и Зар был основательно измотан.

Зару так и не удалось выбить оружие из рук Вальминта. Пришлось использовать прием, незнакомый его сопернику: в результате француз оказался словно пойманным в ловушку, с правой рукой, заломленной назад и взятой в крепкий захват, хотя и по-прежнему сжимал в ней оружие; но теперь его жало стало безвредно и он тщетно старался вырваться из неудобной и сковавшей его позиции. Зар не собирался причинять своему сопернику серьезную боль, но ему хотелось испытать его:

– Брось рапиру!

– Ну уж нет! – Вальминт строптиво рванулся и охнул от боли, но оружия так и не выпустил. Зар тотчас разомкнул захват и отступил на шаг:

– Достаточно. Отдохнём.

Вальминт остановился, тяжело дыша и потирая правую кисть. Зар воткнул меч в песок. Француз поступил так же со своей рапирой, но смотрел на него негодующе:

– Как ты это сделал?!

– Я покажу тебе, только уже без оружия, – рыцарь восстановил дыхание. – Это важно знать. Есть и другие похожие приемы. Ты понимаешь, что, попав в такой захват в настоящем бою, не будешь иметь шансов?

– Покажи мне прямо сейчас! – Вальминт все еще выглядел уязвленным, хотя старался скрыть это. Зар решительно шагнул к нему и положил руку ему на плечо:

– Благодарю тебя, ты доставил мне настоящую радость. Я давно не встречал противника, равного мне по силе. Я с радостью покажу тебе все, что умею, но только когда ты перестанешь сердиться. – Гнев из глаз Вальминта исчез как по волшебству. Он вдруг рассмеялся:

– Пойдем к костру, мой друг. Я поставил там воду в котелке, она наверное уже выкипает. Я бросил в нее лесных трав. А потом ты покажешь мне свои фокусы…

Они немного посидели у костерка, выпив ароматного лесного «чая», приготовленного Вальминтом. День уже начинал клониться к вечеру. Зар поднялся:

– Теперь смотри. – Поправляя Вальминта когда требовалось, он отработал с ним тот самый, озадачивший его, прием и еще два-три приема, требующих скорее ловкости, чем силы.

– Теперь даже при столкновении с разбойниками, которые используют самые подлые и запрещенные приемы, ты сможешь постоять за себя.

Вальминт кивнул, но как-то рассеянно…

К тому времени они уже изрядно изваляли друг друга в песке, по очереди отрабатывая друг на друге подножки, удары и захваты, и теперь направились к морю, манившему своими свежими голубыми волнами. Сели возле воды на песок друг против друга. У Вальминта был какой-то отсутствующий вид. Он смотрел и на Зара и одновременно в пространство, словно растворившись в окружающем. Зару вновь показалось, что его спутник лишен направления и мается уже не первый год, совершенно неприкаянный и уже не думая о том, чтобы где-нибудь пустить корни.

– Ты когда-нибудь мечтал, Вальминт?

Тот улыбнулся, пожал плечами:

– Мечтал, конечно. Но жизнь трудна. Часто приходится не мечтать, а думать о том, как выжить… Пошли купаться! – быстро поднявшись, он ничтоже сумняшеся сбросил на песок всю одежду и бросился в теплые волны, разбив своим телом белую пенящуюся дорожку.

– Иди сюда, Зар! – он с наслаждением плавал и нырял, как дельфин, над водой показывалась то его мокрая голова, то пара длинных стройных ног, которые в эту минуту чем-то напомнили Зару рыбий хвост. Вальминт нырнул и несколько секунд не показывался, а затем вынырнул и с ликующим воплем поднял над водой правую руку, в которой была зажата большая серебряная рыбина. Рыба билась и трепыхалась. Зар рассмеялся. Вальминт погреб к берегу и вскоре оказался на суше, где бросил на песок свою бьющуюся добычу.

– Хорошая будет уха! – Он натянул штаны и поднял рыбу, собираясь идти к костру. – Иди же, смой с себя пыль!

Зар наконец последовал его совету и, сбросив с себя одежду, погрузился в синие волны, что принесло ему ни с чем не сравнимое блаженство. Искупавшись, он пошел к костру, где закипала вода для ухи. Вальминт сидел у огня и чистил рыбу. Он искоса посмотрел на своего друга:

– А как живешь ты, Зар? Ты, наверное, не всегда был скитальцем? Ты хорошо говоришь на языках…

– Я учился этому. Кроме греческого и французского, я знаю еще английский и латынь.

– А я – арабский. Так уж случилось, что я побывал в Дамаске. – Вальминт слегка помрачнел. – Я провел там два года в плену. Попался пиратам, как дурак. Но меня использовали на работе в кузнице, и там я научился, как варить хорошую сталь и ковать мечи. И не только мечи, но и бороны, и подковы… Я думал, я там подохну, но благодаря тому что я выучил язык, мне удалось бежать. Не все люди были там жестоки ко мне…

– Как же тебе удалось бежать?

– С караваном через пустыню, в арабской одежде. Не представляю, как мне удалось добраться до Франции. Везение… – Зар улыбнулся его словам:

– Все это не случайно, Вальми. Тебя вели.

– Да нет, сущее везение! Когда я отстал от каравана в бурю и упал в пустыне, меня подобрал другой караван, проходивший мимо. И через несколько месяцев я уже ступил на родную землю. О Господи, я думал что никогда больше не покину Францию, после всего что пережил, но уже полгода спустя оказался в Эфесе! – Вальминт произнес это с таким искренним изумлением, что Зар опять засмеялся.

– Что же привело тебя в Эфес, бродяга?

– Погоня за знаниями. Захотелось увидеть Элладу, – такую, как о ней рассказывают и пишут. И я не пожалел!

– А как же греческий?

– А, язык! Я знал его, к счастью. Меня ему научили дома. У нас было много книг на греческом, привезенных еще моим дедом.

– Так твои родители были хорошо образованы?

– Да… Погоди, уха выкипает! – юноша торопливо снял котелок с огня. – Ты такой запасливый… Ложек не найдется?

– Одна есть.

– Давай сюда. – Дуя на горячую жидкость, они по очереди зачерпывали из котелка, передавая друг другу ложку. Свежая уха, да еще после купанья, была восхитительна. Настроение у Зара сделалось просто отличное. Его компаньон, как оказалось, с такой непростой судьбой, все больше нравился ему.

Занимаясь ухой, тот посматривал на Зара, думая о чем-то своем. Зар во многом еще оставался для него непонятен, и кто он, Вальминт пока не знал. Но твердость и основательность рыцаря притягивали его к себе. И потом, Вальминт любил загадки…

Зачем нам странствовать скорбя?

Свет у меня и у тебя.

Где я, там будешь ты.

Ведь мы с тобой с одной звезды…

Без друга нет мечты!

В тот вечер Вальминт остался ночевать у костра вместе с Заром. Походный бивуак чем-то напоминал ему дом, благодаря тому, что теперь у него появилась компания. Впервые за много дней Вальминту было уютно. По природе он был общителен и с трудом переносил длительное одиночество, а беседа с Заром оказалась чрезвычайно занимательной. Юноша давно уже не встречался со сверстниками своего круга. Он ощущал Зара равным себе, а открытость и доброта молодого рыцаря быстро уничтожили последние следы отчужденности между ними. Видя искреннее расположение Зара, молодой бродяга отбросил свою скрытность: он рассказывал рыцарю о своих приключениях, в которых проявил истинную выносливость и отвагу, не раз спасавшие ему жизнь. На лицах двоих людей, сидящих у костра друг против друга, плясали отсветы живого пламени. Зар то смеялся, слушая Вальминта, то хмурился, скрывая невольную жалость, которую вызывала незащищенность его собеседника, абсолютно неприкаянного и одинокого перед лицом огромного мира. Но жизнерадостность Вальминта и его легкий нрав совершенно очаровали молодого путешественника.

– А как же твой дом, Вальминт? – спросил он наконец. – Ведь у тебя же остались дом и твоя родовая земля?

– Да как сказать… Хотя я и дворянин, но моя семья жила не намного лучше наших арендаторов. Крохотное поместье, дикая глушь… У нас было совсем по-деревенски. Но я был счастлив там, пока были живы мои родители. Я рос на приволье, – Вальминт улыбнулся воспоминаниям. – Скакал на лошади без седла, бегал по полям с крестьянскими ребятишками. Когда подрос, стал помогать крестьянам. Бывало, случалось мне и поле пахать, и сеять. И подковы ковать… Я все умею делать и нигде не пропаду.

– Так поместье не приносит тебе никакого дохода?

– Оно бы приносило, но оно давно мне не принадлежит. Оно было заложено и перезаложено, и когда все случилось… Когда я остался один, то не смог выплатить долги, и мой дом и земля перешли к кредиторам. Вот так. – Вальминт замолчал, грустно улыбнувшись. Потом продолжил:

– Наши арендаторы уцелели. Это очень хорошие люди… Они предлагали принять меня в свою семью как родного, но я не захотел оставаться и отправился странствовать.

«Слишком горько было оставаться». – Этого Вальминт вслух не произнес, но Зар его понял. Он не стал спрашивать француза, почему тот до сих пор ни на чем не остановился, не попытался создать для себя более спокойную и надежную жизнь, в которой не возникало бы каждый день прямой угрозы самому существованию. Хотя сам рыцарь не хотел бы жить так, как этот бродяга – перекати-поле, он понимал, что человеческая душа загадочна и идет иногда самыми неочевидными и непроторенными путями, стремясь… быть может, к лучшей доле, которая другим показалась бы поистине мучительным жребием. Он принимал Вальминта таким как есть. И хотя они были сверстниками (Зар только на два года старше), молодой рыцарь отчетливо видел, сколь многого еще не знает и не понимает Вальминт в окружающем мире, по которому странствует «без руля и без ветрил». Не знает и не осознаёт того, что сам Зар давно уже постиг благодаря своей исключительной, необыкновенной судьбе. Он мог бы сейчас проникнуть в мысли француза, воспользовавшись своей особенной силой, но не собирался этого делать, хорошо усвоив от своих учителей, что нельзя против воли вмешиваться в чужой путь. Поэтому он просто сидел у костра и наслаждался беседой с человеком, который был ему по душе и, как ни странно, во многом уже стал ему близок. Зар знал за собой эту особенность: привыкать к людям, привязываться к ним и потом стойко любить их сердцем, невзирая на время и расстояния. Но на том и держится мир…

«Что ты скажешь завтра, Зар, когда эта перелетная птица покинет тебя и отправится своей дорогой?»

– Почему ты не обратился за помощью к королю, Вальминт? Ведь ты дворянин, ты хорошо образован, все это дает тебе преимущества. Быть может, король согласился бы рассмотреть твое дело и составил тебе протекцию.

– Мне это даже в голову не приходило. И потом, я тогда был… – собеседник Зара замолчал.

«Ты был растерян».

– Случилось очень много всего, рыцарь. Я остался один. Кругом свирепствовала болезнь…

– Как ты-то сам избежал ее?

– Чудом! Я ухаживал за родителями до последнего, но болезнь не тронула меня. А потом… У меня было одно желание – уйти. Уйти как можно дальше…

Вальминт прилег у костра на плаще, подложив руку под голову. Задумчиво глядя на мерцающие угольки, их возникновение и угасание, он погрузился в какую-то грезу наяву, уйдя далеко-далеко от Зара… Тот поднялся:

– Посмотрю, как там мой конь… – и отправился на поляну. Когда через полчаса он вернулся, почистив коня пучками травы и напоив его в лесном ручейке, Вальминт спал у потухшего костра. Вид у него был усталый.

«Скитания по городам и весям не обходятся так уж задешево…». – Осторожно, чтобы не разбудить своего спутника, Зар прилег на песке с другой стороны кострища и погрузился в мысли об Ирландии.

Солнце краешком коснулось моря. Пустынное побережье было погружено в тишину прозрачных ранних сумерек.

За ролью видеть человека,

За искрой – света полноту,

И другу путь открыть в мечту,

Что пробудит надежды века.

– Так ты не был в Париже?

Зар спросил это много позже, когда костер снова ярко пылал в густых сумерках, а хорошо выспавшийся Вальминт сидел на корточках у огня и длинным прутом помешивал угли.

Он посмотрел на Зара, слегка усмехнулся:

– Тебе странно, что я француз и не был в Париже? Так уж получилось, что я туда не дошел. Было много других дорог, которые меня привлекали. Потом не забывай, что я вернулся из плена не так уж давно, меньше двух лет назад, и почти сразу после этого отправился в Грецию. А дорогой мне все время приходилось делать остановки, чтобы что-нибудь заработать на пропитание. Я шел туда, где нужны были рабочие руки. Мне пришлось побывать каменщиком, маляром и даже огородником…

– Неудивительно… Я вижу, ты давно привык рассчитывать только на себя.

Вальминт в ответ вскинул тонкие брови:

– Как же иначе? Не на короля же мне рассчитывать! Король далеко. И потом, разве не он поддерживает все эти законы? Я стал бездомным по вине королевских слуг и не хочу от них никаких милостей! – Глаза у него засверкали.

«Я понял, Вальминт. Но так не пойдет. Тебе все-таки нужна помощь». – Зар задумался. Вслух же произнес:

– Ты что-нибудь знаешь об Ирландии?

Оказалось, что Вальминт не знает о ней ничего. Зар принялся рассказывать ему о своей стране, и постепенно на лице молодого скитальца, слушающего его рассказ, появилось выражение умиротворения и задумчивости, словно он погрузился в сказку. На его устах играла улыбка; воображение вело его по незнакомым дорогам древней и таинственной страны… Эльфы и феи танцевали перед его внутренним взором на зеленых холмах и у сверкающих водных потоков… Отважные воины стремились в битву, защищая свое право на свободу и независимость… Теплые дожди щедро орошали землю Ирландии, возвращая ее к жизни.

– Конечно, и в моей стране есть несправедливость, и в ней равновесие сил часто нарушается, а это ведет к большим беспорядкам и множеству бед для народа. Да что говорить: мои предки, норманны, прибыли в Ирландию только в двенадцатом веке, и это был очередной передел власти. Норманны закрепились в Ирландии… – Зар на минуту остановился.

– Так в тебе течет германская кровь?

– Только с одной стороны. Предки моего отца женились на знатных ирландках, которые пленили их своей красотой. И постепенно холодный северный нрав был разбавлен огнем и мудростью древних кельтов. Даже самая внешность северян растворилась в веках, поглощенная длинной цепочкой смешанных браков… Но мой отец, барон Райнбау – типичный северянин по своему нраву: долго закипает, но и долго потом не может остыть…

– Так я и думал, что ты сын богатого лендлорда, – прервал его Вальминт. – По тебе это видно. Ты, наверное, вырос в большом замке, где были пиры и множество слуг, и всегда чувствовал под ногами твердую землю.

– Ты прав в том, что в юности отец дал мне защищенность, и я благодарен ему всей душой. Но я не ношу имени, выбранного для меня отцом, и наши пути давно разошлись.

– А откуда же твое теперешнее имя?

– Зар – это мое имя, и только мое. Я сам выбрал его. То, которое дал мне отец, было для меня совершенно чужим.

– А можно самому выбрать себе имя?

– Да, если чувствуешь его сердцем.

Вальминт улыбнулся:

– Тогда мое мне подходит.

– Это действительно так, мой друг.

Француз снова улыбнулся:

– Ты, наверное, волшебник? Когда ты рассказывал, я буквально видел все, о чем шла речь, и слышал звуки битв, и как текут реки, и как…

– Просто я люблю свою родную землю. – Зар смотрел на него прямо и открыто. Вальминт увидел, как его темные глаза засветились глубоким огнем, словно из самых недр его существа светило солнце. Юноша молчал, глядя на Зара, задумавшись. Он понимал, что после встречи с этим рыцарем никогда уже не будет прежним.

Глава IV. Тайна творения: Зар открывает путь

Искушен, но не впал в искушенье,

Одарен и умеет дарить,

Он рожден для святого свершенья,

Чтобы быть, и любить, и творить.

Черное небо осыпали звезды. Костер казался необыкновенно ярким в этой черноте, как будто и он был звездой во Вселенной, сверкающей среди миллиардов других… А быть может, это так и было. Двое людей казались себе единым целым с пламенем, согревающим их и открывающим друг для друга, словно звездные миры, между которыми нет преград. В этот час ни один из них не таил своих мыслей, как не будут они таить их друг от друга и в будущем.

Зар пристально посмотрел на своего товарища:

– Ты никогда не думал, Вальминт, что можно жить по-другому?

Тот, казалось, понял его, как будто давно ждал этого вопроса:

– Я думал, Зар… Думал даже, что это возможно. Но я до сих пор не нашел этой дороги…

– Нет, мой друг, ты все это время шел по ней. Только почему-то не замечал ее у себя под ногами. Ты создавал жизнь не только для себя, но и для других: все, что ты когда-либо делал и говорил, отпечаталось в других людях, порой самым причудливым образом. Ты даже представить себе не можешь… – Зар улыбнулся.

Вальминт широко распахнул глаза, ошеломленный открывшейся перед ним панорамой:

– О Зар, ведь это… Это по-настоящему пугающе! Получается, что я сотворил множество вещей, о которых даже не имею представления?!

– Да уж, приходится признать. Мыслью своею, словом и чувством ты сотворил целые миры, внутри себя и вовне, которые затем продолжили свое развитие. Но так ведь с каждым из нас… Так и творится чудо; чудо мира. Он осмыслен и одухотворен; он изменчивый и живой… – Зар увидел растерянность в глазах своего собеседника, и угадал ее причину:

– Ты думаешь, что в чем-то виноват? Отбрось это, я вижу в тебе свет! По воле Господа, даром творить миры обладаем мы все. Но делать это можно по-разному… Можно делать это осознанно; вносить новые стремления в океан человеческого духа. Дарить людям и надежду, и упорство, и веру.

– Но как это делать, Зар?

– Если твои намерения чисты, то они, как капли золота, вольются в общую человеческую сокровищницу. Мы все варимся в алхимическом котле; переплавка может занимать немало времени, но если ты творишь для себя и других в любви, если твое творение наполнено любовью – дерзай, и со временем преобразится всё вещество, открыв для живущих новые миры Света. И это будет новая Эпоха; ведь мы – люди, и заслуживаем лучшей доли.

– Да, мой друг, – Вальминт улыбнулся. – Мы действительно заслуживаем лучшего… – Он с силой провел руками по волосам и прогнулся, потягиваясь. Глубоко вздохнул и поднялся:

– Я хочу искупаться. Пойдем, морю нас тоже не хватает!

Они долго купались при свете звезд. Вода искрилась, охватывая их тела струящимся пламенем, словно они были стремительными рыбами, поднявшимися с большой глубины. Оба ощущали себя освеженными и обновленными морем, дарующим силы жизни. Зару казалось, что мерцающая сапфировая стихия принимает его мысли и сообщает их всему вокруг, чтобы мир почувствовал его живое слово.

– Расскажи мне ещё, Зар, – попросил Вальминт, когда они вышли на берег. – Я хочу понять…

– Человек – это микрокосм, маленькая вселенная. Человеческая душа – огромный и сложный мир, не замкнутый сам в себе, а соприкасающийся с канвой всей Вселенной, всего существующего. Ты понимаешь, что это значит? Наши мысли мгновенно достигают любых пределов, каких только пожелаешь…

– А если не веришь в это?

– Даже если не веришь. Но если ты не веришь, то замедляешь свою мысль, и она не будет такой яркой…

– Я верю, Зар. Но порой кажешься себе таким маленьким в этой бесконечности… – Вальминт покачал головой.

– Потоки звездных сил, в которых путешествует наша Земля, невероятно могущественны и едва ли заметят отдельного человека: по сравнению с ними он все равно что пылинка. Но в том-то и состоит парадокс, что во Вселенной нет неравенства между вещами: всё на своем месте. Человек бесконечно мал по сравнению со стихиями, но он велик благодаря своему разуму и творческой воле. Человек единосущен с Богом. А это значит, в числе всего прочего, что наша творящая мысль обладает колоссальной мощью.

– Кто ты, Зар? – Вальминт подался к нему всем телом, чтобы лучше видеть в свете костра его лицо.

– Странствующий рыцарь, как видишь, – Зар подмигнул, и его темные глаза заискрились лукавством. – Король без королевства. Пока…

Сидя на коленях опершись на пятки, как это делают иногда на Востоке, Вальминт весь распрямился как натянутая струна, неотрывно глядя через костер на Зара:

– Ты возьмешь меня с собой?

– Ты помнишь, что я дал тебе виноград? Эти ягоды – символ жизни. Мы разделили с тобой трапезу, а значит, разделили и жизнь. Мы поедем вместе.

Глаза у Вальминта засияли. Их с Заром руки встретились над огнем в крепком рукопожатии. Зар светло улыбнулся своему другу:

– Я хочу, чтобы ты строил новый мир вместе со мной.

– Мы живем в непрерывном потоке Творения. Творение не заканчивается никогда, так же как не останавливается в своем движении могучая река…

– Творение – это как музыка…

– Да, мой друг, это как музыка… и Слово. Все течет, находится в непрестанном движении.

– Так говорил Гераклит…

– А, ты знаешь! – Зар улыбнулся. – Я верю, что наша с тобой встреча не случайна. Мир – живое совершенство, а не хаос, и все имеет свои корни и начало… Я хочу положить начало новой жизни для людей, – миру, где не будет темниц. Такому миру, где никто и ни по какой причине не сможет сделать человека бездомным, изгнанником.

– Но как достичь этого, Зар?

– Надо бросить в почву первые семена… Нельзя сдаваться, если знаешь, что можешь что-то изменить для себя и тех, кого любишь. А одно изменение влечет за собой и другие.

– Человек уязвим… – по лицу Вальминта прошла тень, словно призрак старой тоски опять мимоходом коснулся его и напомнил о прошлом. Зар обошел костер и сел рядом с ним. Положил ладонь поверх его руки:

– Уязвимость человека – не повод шантажировать его, угрожая голодом, нищетой и смертью. Красота, божественность и уязвимость человека – повод лишь для любви к нему, помощи ему и взаимного сотрудничества. Никогда и ни по какой причине человек не должен терять свое жилище, свой дом, который есть продолжение человеческой души! Таких причин в действительности не существует, а те, что приводятся, выдуманы алчными людьми для того, чтобы помыкать другими… И не забывай, что ты теперь со мной.

– Я хочу, чтобы все стало так, как ты говоришь. Я буду помогать тебе во всем. – Вальминт улыбнулся, и его лицо просветлело.

– Я знаю. Помни всегда, что мир стоит на любви, и это его единственная настоящая сила. Та сила, которую разрушить не может ничто.

Я несу искупленье; на то моя добрая воля:

Наказанья никто не накладывал, не принуждал.

Я хочу, чтобы людям открылась их лучшая доля,

Чтобы свет благородной любви на Земле воссиял.

– Я хочу построить на земле Ирландии замок, который станет оплотом Света, дружбы и любви. Хочу дать новую жизнь тем, кого люблю, и открыть новую, светлую жизнь для всех, кто пожелает к нам присоединиться. В этой жизни не будет места неравенству и угнетению. Я хочу, чтобы идея человеческого братства перестала быть сказкой и стала явью. Я мечтаю, чтобы замок Света, который мы создадим, и подобные ему места, которые уже есть на Земле, всегда звали людей к красоте и свободе и поднимали ввысь человеческий дух, чтобы он мог летать в небесах и всегда был полон радости и жизни.

Глаза Вальминта, слушающего своего друга, светились. Он негромко произнес:

– Это правда, что такой замок похож на бесконечное Творение: в нем никогда не должна иссякать сила жизни. Но как построить такой чудесный замок?

– Силой Слова. Если мы будем едины в своем стремлении, то построим замок за один день. И он обретет имя.

– Ты пока не знаешь, как назвать его? – француз смотрел на него с прежним доверием, словно усомниться во всем сказанном было попросту невозможно.

– Имя замку даст женщина, и в этом должна воплотиться Божья воля. У меня же достаточно знаний, чтобы вместе с друзьями создать небывалое, – глаза Зара сверкнули. – Та мудрость, к которой я прикоснулся в Греции и на Востоке, позволяет мне сделать это.

– А у тебя хватит сил на это, Зар?

– Должно хватить, Вальми. Если не я, то кто же? Не стоит примерять на себя чужую судьбу, и нельзя отказываться от своей. Я должен выполнить свое предназначение.

– А ты по-настоящему этого хочешь?

– Да, мой друг. Я желаю этого всем сердцем.

Далеко уже за полночь оба уснули около угасающего костра. Всюду стояла глубокая тишина, лишь море еле слышно шептало что-то в темноте. Ночь была такой теплой, бархатной, что не было даже необходимости укрываться плащом.

Зар поднялся на рассвете. Побережье было окутано тишиной, только прозрачные волны с легким шелестом накатывали на песок и вновь отступали. Свежее дыхание моря наполняло все вокруг.

Вальминт спал, раскинувшись на плаще. Светлые волосы шевелил ветерок. Лицо было совершенно безмятежным. Ступая тихо, чтобы не разбудить его, Зар направился к берегу, посмотреть, не идет ли корабль. Но горизонт был пока пустынен. Молодой человек постоял немного, раздумывая, что раз его товарищи до сих пор не приехали, значит, их что-то задержало и, скорее всего, они появятся только к вечеру. Значит, день был свободен. Почему-то это его обрадовало. Он услышал позади шаги и оглянулся: к нему приближался Вальминт. Зар улыбнулся ему:

– Доброе утро. Ты крепко спал…

Вальминт с наслаждением потянулся, глаза у него были ясные и лазурные, как море:

– Доброе утро, рыцарь. Я давно не спал так сладко, – он засмеялся. – Твои речи нагнали на меня дивные сны…

– Что же тебе снилось?

– Счастье… Куда мы отправимся сегодня?

– Сегодня пойдем в городок, пополним припасы. Посмотрим, как живут здешние жители!

– Мы, французы, знаем вкус жизни… – тут Вальминт спохватился, вспомнив их вчерашний разговор:

– Подожди, а как же твой корабль?

– Он и твой тоже. Но не беспокойся об этом: корабль придет с наступлением вечера, а мы к этому времени уже вернемся сюда и будем их ждать. – Зар видел, что Вальминту все происходящее еще кажется чудом. Он не ошибся, потому что тот тотчас спросил, слегка недоверчиво и с плохо скрываемым восхищением:

– И мы сегодня поплывем в Ирландию?!

– Да, Вальми. И пусть Посейдон пошлет нам попутный ветер!

Вальминт рассмеялся:

– А ты, оказывается, язычник!

– Я просто старый еретик. – И оба захохотали, держась за бока как мальчишки.

Утреннее море долго слушало молодой, счастливый смех двоих путников. Они собрались разделить дорогу в порыве к новому, неизведанному миру, и этот мир обещал им так много чудесных событий и отважных свершений дружбы, что, кажется, хватит на тысячу жизней!

Глава V. В городке

(Глава с продолжением)

Пока идёшь у моего плеча,

Ты под защитой моего меча.

Но ты отвагою не обделён,

И я твоим весельем окрылён.

«Я так много рассказал ему о себе… Доверился ему как будто он мой брат, которого у меня на самом деле никогда не было… Но он перестал быть мне чужим с той самой минуты как я заговорил с ним и он принял от меня угощение… с улыбкой, как будто это был царский пир. И я забыл в ту минуту, что я – одинокий бродяга. Мне стало хорошо… Это удивительно, но я пошел бы за ним всюду, без раздумий, столь велика сила его устремленности. Так велика сила его искренности… Этот рыцарь привлекает к себе сердца», – размышлял Вальминт, покачиваясь за спиной Зара на его могучем вороном. Шаг коня был удивительно плавным и ровным, и юноша лишь слегка придерживался за пояс рыцаря, временами с любопытством выглядывая из-за его плеча. Они направлялись во французский прибрежный городок, лежащий в двух милях отсюда, и Зар предпочел ехать, а не тащиться эти мили пешком по песку. К тому же, и коню надо было размяться. А дополнительный груз в виде Вальминта мощному боевому коню был нипочем. Они ехали шагом и пока молчали. Зар обернулся к своему спутнику:

– Сейчас приедем, бродяга. Ты чего загрустил?

Вальминт улыбнулся:

– Я не грущу… Просто думаю, что судьба – загадочная вещь. Еще вчера утром у меня были совсем другие планы, но я почему-то задержался на берегу, вместо того чтобы сразу возвращаться в семью Марибо. Меня там ждали…

– Кто это – Марибо?

– Я тебе потом расскажу. Знаешь, я ведь только месяц как вернулся из Греции… Я ведь ходил туда не только для того, чтобы посмотреть храмы. Мне надо было найти друга, который, как я надеялся, вернулся на родину.

– Он из Греции?

– Да. Но он не вернулся… – в голосе Вальминта прозвучала печаль, и он больше ничего не прибавил.

Зар снова обернулся к нему:

– Я не знаю, Вальми, до какой степени человек сам решает свою судьбу. Я не знаю, что нас ждет в будущем, но для начала у нас есть настоящее.

Он улыбнулся молодому французу, глаза у которого снова повеселели. Он крепче взялся за пояс Зара, потому что дорога пошла в гору и шаг коня перестал быть таким ровным, как прежде. Так двое всадников достигли городка…

Душе дается воля к переменам —

И снова бьется море белой пеной,

Страницу жизни новую открыв,

Живого сердца обнажив порыв!

В городке, скорее напоминающем большую деревню, Зар первым делом отыскал лавку цирюльника. И, не слушая возражений, отправил Вальминта бриться и стричься. Тот, впрочем, не особенно долго спорил: Зар правильно угадал в нем склонность к франтовству, да и простая чистоплотность была Вальминту вовсе не чужда.

– Вечером тебе предстоит встретиться с моей дружиной, не забудь! – напомнил рыцарь, и это подействовало лучше чем что-либо другое.

Пока цирюльник занимался волосами Вальминта и сбривал с его щек двухдневную (как минимум) щетину, Зар наведался к торговцу готовым платьем и, прикинув длину на глазок, купил своему спутнику белую льняную рубаху с аккуратно подшитым воротом, новые крепкие штаны, дорожные башмаки и смену белья. Одежда была недорогая, но прочная и добротная. «Я хочу, чтобы он принял это от меня». Теперь надо было придумать какую-то хитрость, чтобы гордость и щепетильность Вальминта не были уязвлены. Зар подумал минуту, и ему показалось, что он нашел выход. Он быстро направился назад к лавке цирюльника и, пока Вальминт еще находился в руках мастера, попросил служанку приготовить в задней комнате лохань с горячей водой, мочалку и мыло. Вызвав цирюльника за дверь, молодой человек предупредил его о своих приготовлениях и заплатил ему вперед. Довольный неожиданным приработком, хозяин дома любезно предложил «благородным господам» еще задержаться у него и пообедать чем Бог пошлет. Рыцарь не стал отказываться: подкрепиться совсем не мешало. Хозяин возвратился к Вальминту, служанка побежала на базар за овощами, а Зар удобно устроился в гостиной в ожидании своего друга. Когда тот появился наконец на пороге, перемены в его внешности были разительны и это, безусловно, были перемены к лучшему. Зар изобразил забавное удивление, так что француз рассмеялся. Но он, конечно, не ожидал, что его отправят еще и мыться.

– Да зачем это, Зар? – пытался он возражать. – Мы же купались в море, куда уж чище!

– Иди-иди, ты уже забыл, какое это удовольствие.

– Это правда. Почти забыл, – пожав плечами, согласился неизбалованный спутник Зара. – Ну ладно, раз уже нагрелась вода… – и он, вздохнув, отправился к ожидающей его лохани и мочалке. Пока он купался, Зар попросил цирюльника побрить его тоже, что тот и сделал с похвальной быстротой. К тому времени с базара прибежала служаночка, притащив в корзинке ощипанного каплуна, брокколи и все прочее для супа и жаркого. Зар перехватил девушку на пороге и немного пошептался с ней, она прыснула смехом и исчезла в глубине дома. Через минуту старая одежда Вальминта исчезла с табурета, на котором он оставил ее у дверей мыльни, а вместо нее маленькие ручки Розанны (таково было имя служанки) положили новую. Затем девушка просунула голову в дверь (Вальминт поспешно накинул на чресла полотенце) и, улыбаясь, заявила:

– Ваш старший брат, сударь, просит вас одеться и идти к нему в гостиную обедать. Он прислал вам одежду на смену… А вы с братом совсем непохожи, – добавила она, засмеявшись и искоса бросая на застеснявшегося Вальминта лукавые взгляды.

Юноша мигом сообразил, что Зар его провёл, но делать было нечего: приходилось пока принять игру, тем более что ему не хотелось выглядеть в глазах девушки полным дураком.

– Мы с братом непохожи, это правда… Хотя все-таки похожи, – добавил он задумавшись. Представив себя на месте Зара, он понял, что, пожалуй, поступил бы так же. Он оценил тактичность Зара, который представился его братом, чтобы своим благодеянием не ущемить его самолюбия.

Кивнув, служанка исчезла за дверью, решив не ломать себе голову над загадками, а Вальминт вытерся наконец полотенцем и пошел одеваться. Новая одежда оказалась ему впору.

Когда он вступил в гостиную, первое, что он услышал, было восхищенное восклицание Розанны (она как раз накрывала на стол). Зар окинул его критическим взглядом:

– Хорошо смотришься, бродяга.

И впрямь, Вальминт сейчас сильно отличался от того небритого, покрытого пылью скитальца, который встретился Зару на пути к морю. Красивый и статный, с перетянутым поясом тонким станом и яркими голубыми глазами, с соломенно-светлыми волосами, падающими на белую рубашку (он расчесал их гребешком, одолженным служаночкой), он мог бы привлечь внимание любой из девушек, а не только одной прелестной Розанны. Видя всеобщее восхищение, Вальминт не выдержал и улыбнулся: у него просто не было сил притворяться равнодушным. «Вот таким он был у себя дома, в мирные времена», – подумалось рыцарю.

Розанна подала в гостиную обед: жареного каплуна, овощной суп и салат, а также свежий ароматный хлеб. Затем она вышла, и Зар наконец позволил себе полюбопытствовать:

– А из какого ты рода, Вальми? Какое имя носит твоя семья?

– Я последний в моей семье, других родственников не осталось. А мое родовое имя д’Анжи. Я сын Шарля и Доротеи д’Анжи, мелкопоместных дворян из Лангедока. – Вальминт чуть слышно вздохнул. – Мой род насчитывает много веков. Мы никогда не были богаты, но кажется я первый, кто вообще остался без имущества. – Молодой человек говорил спокойно, но Зар почувствовал за его словами смущение.

– Тебе не за что винить себя, ведь ты ничем не посрамил своего имени. И я думаю, мало кто из вашей семьи знал и умел столько, сколько ты.

– Пожалуй, ты прав… Ты, наверное, хочешь знать, почему наше имение было заложено? Все просто: мой отец, которому я, правда, обязан тем, что владею шпагой, был отчаянным картежником. Все началось с того, что он проиграл большую сумму… А дальше, я думаю, понятно.

Зар внимательно посмотрел на него:

– Но ты жив, Вальми, а это главное. Ты больше не будешь один. Хотя… – Зар улыбнулся ему, – легкой тебе наша жизнь не покажется. Особенно трудно будет вначале. Да и путь до Ирландии неблизкий. Могут быть и бури, и встречи с пиратами.

Вальминт возмутился:

– Мне кажется, здесь и от меня кое-что зависит! Бури как-нибудь одолеем, а уж нападения… Нет, Зар, пиратов в этот раз не будет!

– Почему?

Юный француз рассмеялся:

– Да просто потому, что у меня было слишком много столкновений с ними! Ну не может быть, чтобы на одного человека столько несчастий!

Зар улыбнулся:

– Тогда верь в свою счастливую звезду, и как-нибудь проскочим. – Он видел, что Вальминт полон воодушевления. Его глаза сверкали мальчишеским задором и он не скрывал своей радости от того, что его жизнь так внезапно и чудесно переменилась. Впрочем, разговор не мешал ему уплетать за обе щеки, однако Зар отметил, что бродяга-дворянин не растерял хороших манер. В нем было достоинство, которое соединялось с каким-то детским очарованием и природной живостью характера, – чисто французского, надо сказать, а потому слегка легкомысленного. Была в нем некая неуловимость, независимость, которая не имела ничего общего с отчужденностью: его дружелюбие согревало собеседника теплом. И рыцарь теперь знал наверняка, что его новый товарищ не подведет его и не оробеет, когда окажется с ним на незнакомом берегу. Это был человек, которого Зар мог принять как равного. Конечно, он понимал, что ему многому еще придется научить Вальминта: обычаям своей родной страны, ее языку; тому воинскому искусству, в котором он преуспел, обучаясь в храме. Но Зар был прирожденным наставником. Он видел, что за внешней беспечностью молодого искателя приключений скрывается отважная устремленность и непреклонность воли. Сила духа, предназначенная для великих свершений. Но эта сила была танцующей, словно искрящиеся морские волны, и непредсказуемой. Она могла преобразить все творение Зара, как волна чертит на песке новые узоры и ничтоже сумняшеся стирает старые. Эта переменчивая душа ежеминутно озарялась улыбкой; в этом человеке жила открытая, светлая доброта. Зар почувствовал, что необыкновенно рад своему спутнику. Он взглянул на Вальминта, который ждал, что он еще скажет, и улыбнулся его любопытству:

– Я рад, что ты со мной.

Вальминт ответил ему улыбкой. Коснулся рукой ворота белой рубашки:

– Благодарю за твой подарок. Он от чистого сердца, я знаю. Я принимаю его. И потом, у меня никогда раньше не было братьев. – Зар слегка усмехнулся.

Они поднялись из-за стола. Вальминт снова опоясался рапирой. Поискал что-то глазами:

– Кстати, а где моя старая одежда?

– У меня в сумке, где ж еще. Пошли.

Вальминт усмехнулся, тряхнул головой:

– Пойдем.

– Ну что же, Вальминт д’Анжи, пойдем прогуляемся по городу! – Зар первым вышел на крыльцо и отвязал от коновязи своего красавца-вороного, вокруг которого уже собрались восторженные ребятишки. Поблагодарив цирюльника и его хорошенькую служанку (Розанна печально вздохнула, поглядев вслед Вальминту), молодые люди не спеша пошли через городок, ведя коня Зара в поводу. Новые башмаки Вальминта лежали в дорожной сумке Зара: юноша предпочел остаться в своих сандалиях. Он размашисто шел рядом с Заром, с любопытством поглядывая по сторонам. В городке кипела активная жизнь: из переулков доносились стук молоточков сапожников и запах кож, по улицам сновали со своими тележками зеленщики, покрикивали зазывалы из лавочек, торгующих съестным и тканями… Прохожие спешили по своим делам, порой тоже бросая на двух путников любопытные взгляды. Зар заметил, что девушки засматриваются на Вальминта. И впрямь, в этом бродяге было что-то необычное, словно ветер дальних странствий наполнял его свободой и бесшабашной удалью. Даже походка Вальминта, размашистая и свободная, и его гордо вскинутая голова ничем не напоминали повадки обычного горожанина, погруженного в повседневные заботы. Легкая улыбка радости озаряла его лицо… Зару было приятно, что его друг чувствует себя таким вдохновленным и счастливым.

(Продолжение следует)

Глава VI. Сад белых роз, обещание и подарок

Пока молодые люди шли через городок, случилось еще одно удивительное происшествие. Впрочем, путешествуя с Вальминтом, надо было привыкать к неожиданностям: Зару еще предстояло в этом убедиться.

Они проходили мимо входа в крохотный переулок, когда Зар вдруг почувствовал необыкновенно приятный нежный аромат, перемешанный с запахом влажных глиняных стен. Так могли пахнуть только розы, причем много роз. Но возле домов, тянущихся вдоль темноватой улочки, не было палисадников; между редкими камнями мостовой ютилась только чахлая травка.

С наслаждением вдохнув дивный аромат, столь неожиданный в таком месте, Зар потянул за повод коня, собираясь идти дальше, но животное просто стояло на месте, невозмутимо помахивая шелковистым хвостом. Рыцарь тоже вынужден был остановиться. Он на минуту забыл о своем спутнике, который шел возле левого бока вороного, но теперь посмотрел на него: Вальминт стоял, положив ладонь на теплый бок коня, чуть закинув голову и полуприкрыв глаза, словно грезя наяву. Его губы едва заметно улыбались: юноша вдыхал аромат цветов. Удивительно было, что конь остановился, едва почувствовав прикосновение его руки, как будто уловив неслышное повеление.

Через мгновение Вальминт свернул в переулок, ведя за собой вороного и даже не оглянувшись, идет ли Зар за ним. Заинтригованный, тот последовал за французом. Шли они недолго: не более как в пяти шагах от улочки переулок поворачивал, и первый же дом за поворотом, скрытый от улицы глухими стенами других домов, имел тенистый сад, полный белых роз. Большинство белоснежных, с легкой зеленоватой тенью бутонов были только полураскрывшимися, но это делало их аромат еще пленительнее. В саду царили безветрие и тишина.

В глубине сада виднелся небольшой побеленный дом в два окна, крытый розовой черепицей и затенённый кружевными кронами старых лип. На траве и среди ветвей мерцали тени и солнечные полосы, и все это место казалось каким-то волшебным…

Вальминт наклонился над невысокой изгородью сада и понюхал одну из роз. Потом обернулся к Зару:

– Такие розы росли в саду у моей матушки.

Глаза у него мерцали, волосы золотились в свете полдня… Но голос прозвучал совсем тихо, словно в эти минуты Вальми д’Анжи говорил с кем-то далёким и прикасался к солнечным мгновениям счастья в своей памяти…

Зар улыбнулся ему и остановился, прислонясь к теплому боку вороного, в двух шагах позади, не решаясь нарушить чары, овладевшие его другом.

Вальминт снова склонился над цветами. Но Зар в эту минуту смотрел не на него. Он заметил то, чего еще не заметил Вальми: на кирпичной садовой дорожке, в тени лип, стояла и с любопытством смотрела на двух незнакомых красивых путников женщина, – немолодая, в светлом чепце и скромном коричневом платье, единственным украшением которого являлся белоснежный передник с тончайшими фламандскими кружевами. Ее мягкие полноватые руки были спокойно сложены поверх передника. Из-под чепца выбивалась пара золотых прядей, в которых проглядывала седина. Лицо незнакомки выражало приветливость и мягкость, а в ее голубых глазах светился ясный ум и для особы ее возраста они были удивительно яркими. Зару она напомнила фламандку или голландку, добрую мать семейства.

Встретившись взглядом с Заром, незнакомка едва заметно кивнула ему и медленно пошла по дорожке к Вальминту, который по-прежнему не замечал ее. Почти неслышно приблизившись, она остановилась подле юноши, спокойно улыбаясь. Вальминт вскинул на нее глаза и смутился.

– О, сударыня…

Она повела рукой в сторону цветов:

– Тебя привел сюда аромат моих роз?

Вальми немного пришел в себя:

– Они изумительны, сударыня.

Она наклонилась и сорвала полураспустившуюся розу на длинном стебле:

– Возьми, дитя. Это тебе.

Вальминт улыбнулся и приложил цветок к груди:

– Спасибо, сударыня.

– Подожди, дитя. – Она открыла маленькую боковую калитку и спустилась в переулок к Вальми.

Он вновь устремил на нее свои загадочные глаза, доверчивые и искрящиеся как напоенное солнцем летнее небо. Хозяйка сада с невольной лаской коснулась его волос:

– Как твое имя?

– Вальминт, сударыня.

Она вдруг слегка побледнела (или Зару так показалось?), но через мгновение её взгляд снова стал спокойным и задумчивым.

– Тебя зовут Вальминт… – её голубые глаза ласково изучали его лицо, – значит, твое уменьшительное имя Вальми?

– Да…

– У тебя красивые глаза, мальчик. – Она смотрела на него со странной нежностью, потом медленно протянула руку и погладила его по щеке. Вальминт не отрываясь смотрел на неё.

– Сударыня… Вы совсем как моя мать. Могу ли я спросить вас… Как ваше имя, сударыня?

Она мягко улыбнулась:

– Меня зовут Марианна. Я живу здесь одна, но у меня есть дочь и внучка. Их сейчас нет во Франции, они в Голландии, но я надеюсь, что они приедут ко мне справить это Рождество.

Она снова посмотрела в глаза Вальми, и Зару показалось, что вновь с какой-то затаенной печалью…

– Ты похож на ангела. Говорят, что не в красоте счастье, но счастлива будет та, которую ты полюбишь, потому что у тебя доброе и открытое сердце.

Вальминт немного смущенно оглянулся на Зара, который проворчал, посмеиваясь:

– Меня вот никто не называет ангелом…

Марианна слегка улыбнулась, но потом вновь повернулась к Вальми:

– Возьми это. Если я немного похожа на твою мать, то пусть это будет у тебя на память обо мне. – Она на мгновение опустила пальцы за корсаж и достала маленькое золотое колечко с рубином. Золотой ободок был довольно широким, так что кольцо вполне могло служить обручальным. Марианна одно мгновение рассматривала кольцо у себя на ладони.

– Это когда-то подарил мне мой муж, но теперь его уж много лет как нет. Когда придет пора, ты подаришь это своей невесте. – Она взяла руку юноши и, вложив в его ладонь кольцо, сомкнула на нем его пальцы.

– Не отказывайся от моего дара. Пусть он принесёт тебе счастье. И той, с которой ты еще встретишься и которая подарит тебе себя.

Вальминт молча взял свободную руку Марианны и почтительно поцеловал.

– Благодарю вас, сударыня. Это драгоценный подарок.

Она положила маленькую ладонь ему на грудь:

– Я сейчас прощаюсь с тобой. Но обещай, что ты не забудешь меня и еще приедешь повидать, пусть даже через много лет. – Она снова улыбнулась. – Дай мне такое обещание.

Вальми склонил голову:

– Я обещаю вам это, сударыня. – Он улыбнулся ей, и его глаза засияли. – Я обязательно приеду.

Марианна едва заметно вздохнула:

– Ты приедешь ко мне, когда станешь рыцарем и у тебя подрастут сыновья, чтобы рассказать мне о себе и о твоей прекрасной и желанной спутнице, которая ждет тебя где-то в дальней дали… – она посмотрела на горизонт за плечом юноши, словно видела его удивительное будущее. Потом она обняла Вальминта и нежно привлекла к себе, поцеловав в лоб:

– У меня никогда не было сына. Я буду думать о тебе как о сыне.

Все еще удерживая руку на плече Вальми, она повернулась к Зару:

– Как тебя зовут, рыцарь?

– Зар Райнбау, сударыня, – Зар поклонился. Вальминт взял у него повод вороного, и молодой рыцарь приблизился к их удивительной собеседнице. Марианна внимательно смотрела на него, но ее глаза по-прежнему таили ласковую улыбку.

– Это английское имя… Куда вы едете вместе?

– В Ирландию. – Зар рассматривал ее с не меньшим любопытством. – Я ирландец, сударыня.

– А что вы собираетесь делать в Ирландии?

– Мы надеемся, что сможем вместе с друзьями построить замок, который воплотит нашу мечту о братстве и справедливости. Я знаю, сударыня, что это может казаться вам сказкой… Но если мы не будем верить, что это возможно, то это и никогда не сможет быть осуществлено. Мы хотим, чтобы Земля преобразилась…

– Вся Земля? – задумчиво переспросила Марианна.

– Да, сударыня. Мы всей душой желаем этого. Замок, который мы построим на земле Ирландии, будет защитой для обездоленных и поможет тем, кто ищет Света в нашем мире и верит в высокое человеческое предназначение и в божественный смысл человеческой судьбы. Мы хотим, чтобы вся судьба человечества приобрела совершенно новый смысл, чтобы люди обрели полноту достойного бытия. Зло и несправедливость должны быть навсегда изгнаны с Земли.

– Я знаю, что это очень нелегко, – тихо добавил юный ирландец. – Человек не всемогущ и не знает своего будущего. Но я сделаю всё, что смогу.

Вальминт заметил, что Зар выглядит каким-то неприкаянным. Почувствовала это и Марианна. Она вдруг взяла своего собеседника за руку, глядя прямо в тёмные, светящиеся ожиданием, глаза:

– Верь, рыцарь. У вас всё получится. Ты станешь создателем замка, как мечтаешь об этом.

Лицо у Зара просветлело, щеки вспыхнули…

– Я буду верить, сударыня… Я верю.

– Следуй за своим другом. Помогайте друг другу во всём, – эти слова Марианны уже были обращены к Вальминту.

Она обняла Зара, как прежде Вальми, и погладила по темным каштановым, слегка вьющимся волосам:

– Береги своего друга. Он еще очень юн. – Это прозвучало едва слышно, как вздох.

Она отстранилась от Зара, и обоих путников, стоящих перед ней, омыло сияние ее голубых глаз:

– Поезжайте. Да будет с вами благословение Божье на земле и в море.

Выйдя на улицу из своего переулка, Марианна долго смотрела вслед уходящему белокурому юноше, и ее губы чему-то грустно улыбались. Потом, когда уходящих путников стало уже не видно против солнца, она начертила рукою в воздухе крестное знамение, благословляя обоих, и в задумчивости вернулась домой.

В городке. (Продолжение)

В знак прощания с городком выпив в маленьком кабачке по стакану молодого красного вина, друзья вышли за окраину и вновь спустились по тропке на песчаный берег. Решив, что момент подходящий, Зар поинтересовался:

– А чем ты занимался в Эфесе, Вальми? Ты сказал, что там работал…

– Я изучал там архитектуру. Мне всегда нравился греческий стиль. Но то, что я вижу в своем воображении, отличается и от обычных греческих, и от европейских построек.

– Так ты умеешь чертить? – Зар с любопытством посмотрел на своего товарища.

– Не так чтобы очень… Но у меня получается. Я умею строить. В Эфесе мне удалось поучаствовать в строительстве храма, да и во Франции я порой подрабатывал на разных постройках, и многому научился.

– Ты многое сумеешь, если будешь учиться дальше.

– Может, ты и прав, но архитектура не единственное что меня интересует.

Зар внимательно посмотрел на него:

– Я научу тебя, как творить мыслью и волей. Это волшебство, которое ты извлекаешь из собственной души. Но все, что ты делал прежде, важно для этого пути.

– Я знаю, мой друг. – Юный спутник Зара неожиданно рассмеялся:

– А хорошо я тогда остановил твоего коня?

– Так ты остановил его, пройдоха? – Зар усмехнулся. Нельзя сказать, что это было для него полной неожиданностью.

– Я очень сильно захотел, чтобы ты оглянулся и поговорил со мной. И ты все-таки оглянулся.

Зар улыбнулся:

– Тогда ты остановил меня, а не моего коня.

– А можно, я прокачусь на нем? – Вальминт ласково похлопал по крутому боку вороного. Конь дружелюбно заржал.

– Не знаю, справишься ли ты с ним…

– Справлюсь! Я умею ездить верхом.

– Тогда садись. – Зар подержал ему стремя. Вальминт легко вскочил в седло и, гикнув, помчался вдоль пляжа. Могучий конь легко покорялся ему. От стремительной скачки в стороны разлетались вода и песок. Вскоре француза стало почти не видно…

«Уж не ускакал ли он совсем?» – мелькнула у Зара шутливая мысль, которая заставила его самого улыбнуться. Через минуту он увидел, что Вальминт возвращается. Зар громко свистнул, и конь, повинуясь знакомому сигналу, ускорил галоп: француз, не ждавший этого, был вынужден распластаться у коня на шее и ухватиться за гриву.

Вороной остановился, лишь подбежав почти вплотную к Зару. Растрепанный, с сияющими глазами Вальминт смеялся и ничуть не выглядел испуганным.

– Как ты это делаешь? – он спрыгнул на землю и отдал Зару повод.

– Мой конь приучен отзываться на свист. Этому его обучили еще на Востоке. Мы с ним почти одно целое.

Француз легкомысленно фыркнул:

– Так ты прямо как старый мудрый кентавр Хирон?

Зар рассмеялся и хлопнул его по плечу:

– Не мели ерунды. Пойдем, бродяга. Лагерь нас ждет. И корабль к вечеру будет здесь – я чувствую…

Глаза у француза все еще сверкали от смеха:

– Ну вот, я и говорю – мудрый кентавр. Все чувствует…

Глава VII. На бреге морском: повесть Вальминта

Сидя на старом месте на берегу, двое друзей молчали. С лесной опушки доносился аромат разогретых солнцем трав и цветов, и негромко посвистывали птицы. Вальминт улыбался, подставив лицо солнечным лучам. Лазурное море переливалось бликами; молодой бродяга задумался…

Зар разглядывал рапиру Вальминта: было видно, что оружие новое и выковано не так давно, хотя закалка стали была превосходна. На голубоватом клинке вспыхивали яркие искры и на рукояти виднелся тонкий рисунок взлетающей морской волны. Такую гравировку мог сделать только настоящий мастер, но все же Зар был уверен, что рапира не перешла к Вальми от отца, как то утверждал сам молодой француз. Рыцарь с любопытством взглянул на него: в рассказе Вальминта явно не сходились концы с концами…

– Как тебе удалось сохранить отцовское оружие, Вальминт? Ты ведь побывал в плену у пиратов? – Зар повернулся к своему спутнику, сидевшему рядом с ним и смотревшему на море. Тот встрепенулся, словно пробудившись от грез:

– А, ты про это… Вчера я рассказывал тебе о своих похождениях во Франции…

– Расскажи мне, как тебе удалось уцелеть в Сирии.

– Уцелеть – это еще полдела, Зар. Главное, как мне удалось выбраться оттуда. Жизнь без свободы для меня не имела бы смысла. А в Дамаске я был обречен на вечный плен. Это запутанная и сложная история. Я был продан в рабство…

– Может быть, не нужно об этом вспоминать?

– Да как сказать… – юноша вздохнул. – Из песни слова не выкинешь. Сам виноват… – Он посмотрел на Зара с безграничным доверием:

– Хорошо, я расскажу тебе всё как было. Прежде я никому не рассказывал, потому что мне не хотелось вспоминать об этом. Когда я вернулся во Францию, то чувствовал такую радость… Все трудности перед этим казались ничем.

Вальминт начал свой рассказ; Зар слушал его, дополняя своим воображением те эпизоды, о которых его спутник умалчивал или затруднялся передать их смысл. Перед рыцарем постепенно раскрывалась картина удивительных событий, которые он, благодаря своему внутреннему видению, сумел восстановить до мельчайших подробностей. Сокровенное нельзя выразить словами; но можно чувствовать другого человека как самого себя, если твое сердце открыто. Итак, вот что произошло с Вальминтом…

Глава I. Птица в силках: плен и отчаяние

«Судьба насмехается надо мной. Наверное, это возмездие. Восток не простил моих предков за то, что они прошлись по его землям огнем и мечом… Что теперь со мной будет?» – так размышлял молодой человек, белокурый и сероглазый, лежавший связанным у борта пиратского корабля, на жестких досках палубы. Никто не обращал на него особенного внимания: попался – так уж попался, ну и лежи. Земля Франции давно скрылась в тумане, унесенная от него – может быть, навсегда? – парусами быстрокрылого судна. Он не сопротивлялся: все попытки развязаться были уже исчерпаны, а путы остались все так же крепки. С каждой минутой надежда освободиться и, прыгнув за борт, достичь берега вплавь, становилась все меньше, пока не исчезла совсем. Теперь уже было слишком далеко…

– Как тебя зовут? – в голосе капитана звучало пренебрежение, смешанное с любопытством. Пленник, со связанными руками стоявший перед капитанским мостиком, опустил голову и угрюмо молчал. Ему не хотелось называть свое имя грязному работорговцу. Тот быстро спустился с мостика с плетью в руках:

– Я задал вопрос. Отвечай, или пожалеешь. – Юноша молчал. Через мгновение плеть с силой ударила его по ногам, так что он упал на колени. Поднявшись и глотая слезы, он прошептал:

– Вальминт.

– Уже лучше. – Работорговец усмехнулся. – А какого ты сословия?

– Я каменщик. – Капитан с недоверием взглянул на его руки – сильные, но слишком изящные, однако ничего не сказал. В эту минуту один из пиратов заговорил с другим по-гречески, и Вальминт невольно посмотрел в их сторону, стараясь уловить, о чем идет речь. Капитан резко повернул его к себе, схватив за плечо:

– Ты все врешь, никакой ты не каменщик. Ты из дворян, и у тебя это на лбу написано. Почему ты ночевал на берегу?

– У меня нет дома, я ночую где придется.

– Ты просто юнец, сбежавший от родителей, – сделал вывод работорговец. – Ну, теперь они не скоро тебя дождутся. – Среди команды, навострившей уши, раздались смешки.

– Отведите его в трюм. Поднять паруса!

– Нет! Пустите! Пустите меня! – Вальминт отчаянно брыкался в руках двух пиратов, не желая спускаться вниз, в мрачную сырую тьму. Но силы были неравны…

– Эй, мальчик! – слова прозвучали хотя и хрипло, но на чистейшем французском языке.

Вальминт вздрогнул: голос раздавался из темноты трюма, куда его только что втолкнули и с грохотом захлопнули люк.

– Кто здесь?

– Я пленник, как и ты, только меня захватили на три дня раньше. – К Вальминту приблизилась фигура мужчины, смутно различимая в темноте. Коснувшись рук юноши, сведенных за спиной, незнакомец выругался и проговорил:

– Они даже не развязали тебя. Со мной обошлись, как ни странно, более мягко.

– Я надерзил капитану.

– А-а… – чуть насмешливо протянул тот. – Ну, это нам знакомо… Давай помогу. – В полутьме, руками и зубами, он ухитрился развязать юноше руки. Вальминт принялся растирать себе кисти, уже порядком занемевшие.

– Спасибо, сударь. Нам надо бежать отсюда.

Незнакомец негромко рассмеялся. Судя по голосу, это был человек уже много повидавший на своем веку.

– А как ты себе это представляешь? Это только в сказках так легко вернуть себе свободу. А мы с тобой не в сказке, – разве что в очень страшной.

– Но должен же быть какой-нибудь выход!

– Возможно… Но пока его нет, давай познакомимся. Рибо, управляющий… – он прервал себя со смешком. – Теперь уже ничем не управляющий. Просто Рибо. – Вальминт почувствовал, что крепкая рука нашла в темноте его руку, и ответил на рукопожатие.

– А ты, парень, ничего, сильный, – одобрительно произнес мужчина. – Это хорошо: там, где мы окажемся, слабому не выжить. Так как тебя зовут?

– Вальминт. Вальминт д’Анжи из Лангедока.

– Вот как, ты дворянин… Может быть, они разрешат тебе связаться с твоей семьей. У тебя еще есть шанс освободиться.

– Я не могу заплатить за себя выкуп: у меня не осталось семьи. – В сумерках трюма Рибо (или Шарль Марибо, как его звали полностью) наконец смог лучше разглядеть своего невольного спутника. В голосе его звучала глубокая печаль…

Шарль не стал спрашивать, что случилось. Желая немного подбодрить юношу (тот явно нуждался в поддержке), он произнес:

– Не надо падать духом. Я думаю, мы еще увидим Францию. Придумаем что-нибудь. Мне тоже нечем за себя заплатить, но люди выбирались и из худших ситуаций…

– У вас тоже нет семьи?

– Есть, но я небогат. Без меня им придется трудно… Мои два сына сейчас учатся в Нанте. Им по столько же лет, сколько и тебе. Бертран и Нишо. Скоро до них дойдут плохие вести… Но я надеюсь еще увидеть их. Думаю, нам придется подождать, пока этот корабль не достигнет берега: там у нас будет больше шансов бежать.

– Нет, Рибо! Мы должны попытаться бежать, пока корабль еще в море! – пылко заговорил Вальминт, схватив за руку своего спутника, словно собираясь тотчас увлечь его за собой. – Как только они зайдут в какую-нибудь гавань, мы…

– Ты забываешь, дитя мое, что нас будут охранять, – Рибо невольно улыбнулся. – Все это не так просто, как тебе кажется. Мы для них – товар, который они хотят выгодно продать.

Вальминт с тоской посмотрел вверх, на запертый люк. Потом перевел растерянный взгляд на Рибо. Тот понял, что до юноши только сейчас окончательно дошло, в какую беду они попали.

Над люком простучали тяжелые шаги. Вальминт вздрогнул от этого звука. Старший француз положил ему на плечо руку:

– Отдохни сейчас, пока есть возможность. Мы не можем знать, что будет с нами завтра.

– А у вас тут нет воды? В горле пересохло…

– К счастью, есть. – Марибо сходил куда-то в глубину трюма и принес оттуда кружку с пресной водой. – А вот хлеб кончился. За три дня мне дали всего два ломтя, да тарелку каши. Если так и дальше пойдет…

– Благодарю вас, сударь. – Вальминт жадно пил. Вовремя спохватившись, он отдал Рибо наполовину опустошенную кружку. Тот отпил немного и вернул ее:

– Можешь пить всё. Я сейчас не хочу, а воду они все-таки дают каждый день. И можешь обращаться ко мне на «ты».

Когда глаза Вальминта привыкли к полумраку трюма, он наконец лучше разглядел своего неожиданного знакомца: перед ним был немолодой мужчина с живыми и умными темными глазами, с заметной проседью в еще темных волосах, крепкий и сильный несмотря на годы. Такие люди от природы выносливы и обладают живой смекалкой, которая помогает им выстоять в испытаниях.

Под глазом Марибо отцветал здоровенный синяк, рубашка под порванным жилетом тоже была изодранной и грязной: видно было, что он боролся за свою жизнь и свободу, прежде чем пиратам, где бы они на него ни напали, удалось скрутить его и затащить на борт. В то время местность недалеко от Гавра была опасна, и там пропадало много людей: побережье посещали пиратские суда, зачастую нанятые их хозяевами на Востоке с целью работорговли. С бичом побережья, каким являлись пираты, правительство справиться не могло, да и не хотело. У пленников, попавших в руки похитителей, надежда могла быть только лишь на себя.

Сам Вальминт не мог похвастаться тем, что ему удалось оказать какое бы то ни было сопротивление: его захватили спящим на камнях на краю пустынной бухты, где он необдуманно устроился на ночлег, собираясь на следующее утро пойти в Гавр. Вальми, по правде говоря, и вскрикнуть не успел, как ему заткнули рот, а его рапира мигом перекочевала в руки разбойников… Но об этом он, в любом случае, предпочел бы промолчать. Впрочем, Марибо и без слов понял всё, глядя на него: у старого француза имелось двое юных сыновей – таких же дерзких, неопытных и самоуверенных мальчишек, как Вальми, и звали их Бертран и Никола. Он только-только успел пристроить их учиться к стряпчему в Нанте, прежде чем попал в такую беду… Что теперь будет с ними и его женой, Франсуазой?.. Ох ты, старый дурень… Но эти мысли отошли на второй план, когда он глядел на Вальми: тот, казалось, только что свалился со звезды и не знал ничего. Конечно, уцелеть в плену в одиночку юноша не мог. Рибо вздохнул. «Я помогу ему тем, чем смогу. И может быть, вдвоем мы сумеем выжить…»

– Что ж, прошу в мой дворец… – взяв за руку, он провел Вальминта вглубь трюма, где из пыльных мешков и досок у него было устроено некое подобие лежанки, и усадил рядом с собой. Вальминт печально молчал.

– Ты длинный как молодое деревцо, – произнес Рибо с улыбкой. – Смотри, ты на целую голову выше меня. Мои сыновья тоже вытянулись…

– У меня никогда не было братьев… – робко проговорил Вальминт.

– Никола и Бертран подружились бы с тобой.

– Да, наверное… – Вальминт в первый раз улыбнулся.

Глава II. Спутник и друг

Путешествие на пиратском корабле было тяжелым. За первые четыре дня пленникам только раз позволили подняться на палубу, чтобы, воспользовавшись стоянкой в укромном месте у побережья Испании, выкупаться в море. Бежать они не могли: пояс каждого охватывала длинная веревка, привязанная другим концом к якорной цепи, а с борта за ними зорко следили арбалетчики. Капитан дал им послабление не по доброте душевной: он прекрасно отдавал себе отчет, что если ко времени прибытия к побережью Сирии (а именно эта страна была важным пунктом для его корабля) его пленники будут слишком истощены и наполовину ослепнут от постоянного пребывания в полутьме, то никто не польстится на такой «товар». Поэтому он поддерживал их силы, но только в пределах необходимого. Он не хотел рисковать: этот пират был на редкость осмотрителен. Зная, на что бывают способны доведенные до отчаяния люди, он разрешал им находиться на палубе лишь в те дни, когда судно шло далеко от берега, да и то им не позволяли разгуливать свободно, а привязывали спиной к мачте, так что они могли сидеть или стоять по своему усмотрению и сколько угодно строить планы побега. Впрочем, этим больше увлекался Вальминт: это спасало его от однообразия пути и от отчаяния. Рибо предпочитал его слушать, изредка вставляя замечания, чтобы не показать юноше, насколько он сам далек от подобных фантазий. Но глубоко в сердце своем и он скрывал пламя надежды…

Вообще, не будь с ним Рибо, Вальминту пришлось бы гораздо хуже. Видя, насколько юноша подавлен, тот стремился всячески поддержать его, хотя бы развлекая разговорами. Он рассказывал своему молодому другу о Нанте, где учились его сыновья, об Испании, где ему тоже приходилось бывать, и даже принялся учить Вальми испанскому языку. Рибо оценил живой ум Вальминта, природную проницательность и тонкость восприятия: «Жаль будет, если этот юноша пропадет на Востоке, таская тяжести или служа в доме у богатого араба… Но нет, Господь не допустит этого!»

– Если только нам удастся выбраться, Вальми, то я возьму тебя к себе в семью, не дело это – дворянину бродяжничать, как последнему нищему. Я небогат, но семью как-нибудь обеспечу. По крайней мере, раньше мне всегда это удавалось.

– Я буду помогать вам во всем.

– Я знаю, сынок. Ты найдешь свое место в мире. Дай Бог нам только вернуться…

– Может быть, все еще получится, Шарль, и мы в самом деле вернемся. Мы не должны терять надежду.

В этих разговорах Шарль Марибо, немолодой и мужественный человек, когда-то служивший в войсках короля Людовика XI, тоже черпал столь необходимые ему силы.

Глава III. Одолеть беду: первое крещение

В команде судна было не более двадцати человек. Вальминту казалось, что это немного, и он со свойственным юности максимализмом строил планы захвата корабля. «Если бы только добраться до оружия…»

Его собственная рапира – наследство отца – теперь висела как трофей в каюте капитана. Но, несмотря на очевидное бессилие обоих пленников что-либо изменить в своей судьбе, Вальминт продолжал парить на крыльях воображения высоко в небесах. Его неунывающий ум продолжал работать, создавая один план фантастичнее другого… «Может быть, это и неплохо», – размышлял Марибо, глядя на него. Порой он подолгу слушал Вальми, не останавливая, пока тот не уставал и не засыпал, измученный, на тюках с товарами, дав наконец своему старшему товарищу покой.

К вечеру восьмого дня плавания, у берегов Италии в открытом море разразился шторм. Быстро сгустились тучи, корабль сильно закачало, и он лег на другой галс. Пленники не видели этих маневров, хотя по качке и поняли, что затишье кончилось. Люк над ними к тому времени был уже надежно закрыт: на палубу вот-вот могли обрушиться потоки воды, а капитана очень огорчила бы порча контрабандной мануфактуры, которую он вез на Восток для обмена на пряности, – гораздо больше, чем гибель двоих пленников, которые чувствовали себя в трюме как в ловушке. Качка все усиливалась, и наконец стало трудно устоять на ногах. Корабль то взмывал вверх, то обрушивался… казалось, в бездну, и оба пленника крепче вцеплялись в тяжелые тюки, чтобы не быть сброшенными на пол. У Вальминта при полете вниз каждый раз захватывало дух. Инстинктивно он вцепился в руку Рибо.

– Ничего, ничего! – успокаивающе произнес тот, выбрав мгновение относительного затишья, когда грохот бури перестал проникать через тонкие стенки судна. – Этот корабль выдержит!

Тут их снова как следует тряхнуло, и в щели люка пролилась изрядная порция воды.

– Нас захлестывает! – прокричал Вальминт. В этот момент вода снова полилась в щели, а корабль опять резко лег на новый курс, чтобы не быть опрокинутым. Рибо и Вальминта швырнуло на пол. Поспешно поднявшись, они кое-как взобрались на тюки с ногами, потому что повсюду уже хлюпала вода. Ее все прибывало в трюме, но пока было непохоже, что буря побеждает судно.

– Надо отдать этому капитану должное, – проворчал Рибо, – управлять кораблем он умеет. Может быть, все еще и обойдется. – Он поймал тревожный взгляд Вальминта. – Держись, парень, это твое первое крещение морем!

…Через некоторое время пленники находились уже по колено в воде, но корабль наконец перестало заливать: буря пошла на убыль. Они переглянулись и улыбнулись друг другу: старый воин – ободряюще, Вальминт – с облегчением.

– Еще поживём! – воскликнул Рибо, подмигнув Вальминту, и оба рассмеялись, на мгновение забыв обо всех страданиях на своем пути.

Наверху, как только им позволили подняться из трюма, пленники услышали поразительное известие: шквальной волной капитана корабля смыло за борт. Такая же судьба постигла трёх матросов. На корабле царила сумятица: пираты возбужденно переговаривались, несколько человек метались вдоль бортов, высматривая что-то в пене валов. Качка по-прежнему оставалась очень сильной, а у штурвала никого не было. Но корабль еще не сбился с курса, и оставалось несколько минут до того, как место капитана займет его помощник, готовый вести судно такой же твёрдой рукой.

Пленники, которых на этот раз никто не озаботился связать, стояли рядом у борта. Они смотрели на тяжелые свинцово-серые валы, плещущие внизу, и поеживались от холодного ветра, который постепенно сушил их насквозь промокшую одежду. Берега не было видно, но даже будь он рядом, в такую погоду пытаться достичь его вплавь означало бы верное самоубийство… Вальминт и Рибо молчали. Все случившееся означало смену власти на корабле, но не изменение судьбы для пленников: они это хорошо понимали.

Вдруг Вальминт, словно сообразив что-то, быстро взглянул на капитанскую каюту и крадучись двинулся в ее сторону. Один из пиратов тотчас заметил это и насторожился… Поняв, что его юный товарищ сейчас накличет на себя беду, Рибо быстро схватил его за руку. Вальминт гневно повернулся к нему и прошипел:

– Пусти! Я хочу вернуть свое оружие.

– И что ты будешь с ним делать? – поинтересовался Рибо, продолжая крепко держать его, – отправишься с ним вместе на дно морское? Тогда уж, извини, я ничем не смогу тебе помочь!

– Они сейчас растеряны, Рибо! – горячо зашептал Вальминт. – За нами никто не наблюдает. Я бы начал потасовку, а ты бы присоединился ко мне, и вдвоем мы бы справились с ними!.. Это рапира моего отца, и я владею ей безупречно!

– Не сомневаюсь… Оглянись-ка назад. – Взглянув через плечо, Вальминт увидел трех пиратов в нескольких шагах от себя, пристально смотрящих на него. Явно его странное поведение не осталось незамеченным. Вздрогнув, он испуганно посмотрел на Рибо. Тот поспешно привлек юношу к себе, крепко обняв за плечи, и заставил встать рядом с собой у борта:

– Стой спокойно, не оглядывайся. – Мысленно он молился всем богам, чтобы Вальминта сейчас не бросили за борт. Усталая и обозленная команда вполне была на это способна. Но к счастью, на этот раз все обошлось.

Довольно долго простояв неподвижно, глядя на море, Рибо наконец повернулся к своему товарищу. Тот избегал смотреть на него.

– Мальчик, ты понимаешь, что сейчас подверг нас обоих смертельной опасности? Я могу простить это тебе, только зная, что тебе восемнадцать и ни годом больше. – Вальминт вскинул на него глаза и тотчас опустил.

– Я хочу, чтобы ты жил, Вальминт. Помоги нам Господь добраться до суши на этом корабле, а там уже у нас будет больше возможностей спастись. – Юноша вздохнул и посмотрел на него уже открыто:

– Прости меня, Рибо. – Тот улыбнулся и отодвинул его от себя на расстояние вытянутой руки. Рассмотрел его, как какую-то диковину. Вальминт засмеялся.

– Пора заняться с тобой испанским. Пойдем, сядем там, – Рибо указал в середину палубы. – Там качка меньше.

Пираты, занятые починкой снастей и установкой парусов, иногда с удивлением поглядывали на двоих пленников, разговаривающих и смеющихся в середине палубы, сидя у грот-мачты на сырых досках и словно не замечая, что корабль уносит их все дальше… Всё дальше от родины.

Целые сутки после шторма пленники пробыли на палубе, так как в трюме шла откачка воды и выгрузка товаров для просушки. Заниматься двумя пленными французами было попросту некогда. Корабль изрядно потрепало, и он медленно дрейфовал, приходя в себя подобно человеку, только что вышедшему из битвы.

Привязанные к мачте, пленники жестоко мерзли на холодном ветру, все еще ударяющем в борта судна. Скорчившись на досках палубы и прижавшись друг к другу, они кое-как вытерпели долгую черную ночь. Вальминт спал, уронив голову на плечо Рибо. Тот периодически встряхивал его, заставляя поменять позу, чтобы совсем не окоченеть. Юноша казался ему довольно хрупким. «Вот горячая голова… Вовремя же я вчера перехватил его! Не представляю, что бы они с ним сделали, если бы захватили его с оружием в руках». Для Рибо было очевидно, что Вальминт (просто в силу своей юности) не может безупречно владеть рапирой, хотя сам уверен в обратном. Он покачал головой, глядя на своего спутника. В предрассветных сумерках, тот спал так глубоко, что не чувствовал ни холода, ни ветра. Ни горя…

Наутро погода улучшилась, но это мало помогло: Рибо начал надсадно кашлять. Но он не собирался поддаваться болезни. Едва их с Вальминтом снова заперли в трюме, как он, вместо того чтобы лечь, разбросал в стороны тюки и освободил небольшую площадку.

– Что ты хочешь делать? – Вальминт с интересом смотрел на его приготовления, сидя на корточках возле стены.

– Не будем терять время в праздных разговорах. Я могу научить тебя еще кое-чему, кроме испанского. Встань здесь, посередине трюма (взяв за руку юного француза, он поставил его напротив себя). – Теперь ударь меня. Как следует! Не бойся, не убьешь. – Вальминт размахнулся и нанес резкий удар кулаком, целя ему в грудь, но только слегка задел старого воина: тот ловко уклонился.

– Так, хорошо, давай снова! – и снова удар пришелся по касательной, а Рибо вмиг оказался у Вальминта за спиной и ловкой подножкой сбил его с ног, успев еще и поймать на лету и, перебросив через плечо, поставить на ноги. Вальминт был поражен этой стремительной атакой и на мгновение совершенно растерялся. Старый француз усмехнулся:

– Так, показываю снова. – Следующие три часа, забыв про голод и жажду, они посвятили тренировке. Даже густые сумерки, царившие в трюме, не стали помехой. Рибо добился своего: Вальминт постепенно начинал понимать тонкости его искусства.

– Помни, мальчик, что это жизненно важно для тебя. Кто знает, какие встречи ждут нас в пустыне? И может быть, тебе с боем придется добывать себе свободу.

Так шли дни… Рибо не давал Вальминту лишних часов для отдыха, не позволяя ему впадать в уныние. И, несмотря на скудный паек и тяготы пути, юноша сильно окреп и временами уже заслуживал похвалу от своего наставника. И еще он понял, насколько был самоуверен прежде…

…Шарль Марибо был на двадцать семь лет старше Вальминта, из чего нетрудно заключить, что ему было сорок пять лет. Поэтому мы, по ходу повествования, будем временами называть его «старый француз», и простим нашего юного (и в достаточной мере неискушенного) героя, который склонен был всех людей старше сорока лет записывать в старики.

Марибо, как мы уже упоминали, служил несколько лет в войсках Людовика XI и обладал той мерой мужества и выносливости, которую обретает в испытаниях умный и смелый человек. Те времена были очень далеки от святости: не будучи ни состоятельным человеком, ни дворянином, Рибо хорошо видел тёмные стороны жизни, и прозвище свое (Рибо – «дерзкий») получил за любовь к дерзкой шутке и насмешливый и временами язвительный нрав. Однако сердце его не ожесточилось, и в нём всегда было место состраданию. Шарль Марибо сохранил детскую способность удивляться… Те, кто его знал, любили его. Он был хорошим отцом своим сыновьям и верным другом, и до сих пор чувствовал себя молодым… Горестям его непростой и бурной жизни не под силу было погасить его внутренний огонь, который в испытаниях разгорался только ярче. К сорока годам мужчина лишь обретает жизненную зрелость, и перед Шарлем Марибо лежали еще годы жизни и познания. Такой спутник достался Вальминту, и для него это было спасением, потому что юноша был очень мало приспособлен к одиночеству, да и не знал еще, как противостоять миру, и не знал своих сил. Но кто винит за это человека в восемнадцать лет?

Но голод и усталость долгого и вынужденного путешествия подтачивали силы и Шарля Марибо, а не только более слабого Вальми…

Через несколько лет тот человек, которого Вальминту еще суждено встретить, своей дерзостью и молодым задором напомнит ему Рибо…

Глава IV. Смертельная ловушка

Пиратский корабль делал остановки в условленных местах, чтобы забрать контрабанду, и грабил встречные мелкие суда. Работорговля была лишь побочным занятием капитана. Может быть, поэтому к концу пути надзор за пленниками сильно ослабел: два безоружных человека на корабле вряд ли представляли какую-нибудь опасность. Ночные вахты на судне неслись исправно, но возле трюма давно не ставили часового. На ночь люк задвигался каким-нибудь неподъемным сундуком, и пленники до утра пребывали в кромешной тьме. Лишь с наступлением дня их выводили на палубу, и они могли ненадолго увидеть небо, в котором летели, исчезая вдали, вольные птицы…

Морская зыбь уносила корабль все дальше, и побережье Сирии неумолимо приближалось, а двое невольных путешественников ничего не могли изменить в своей судьбе. Правда, Вальминт рассуждал об этом совершенно по-другому. Он по-прежнему вынашивал план побега, и мысль вырваться из плена, пока они еще находятся в море, казалась ему вполне осуществимой. Но возможности пока еще не представилось…

Рибо еще не знал, что, находясь рядом с Вальминтом, ничего нельзя предсказать наперед. Ему казалось, что юноша пока смирился с их положением, с вынужденным ожиданием. Море волновалось, направление ветра то и дело менялось, и побег с корабля был бы сопряжен с чрезмерно большим риском, даже если представить, что пленникам удалось бы завладеть лодкой: эта скорлупка едва ли смогла бы выдержать напор морской стихии. Но юный спутник Марибо был далек от той стоической выдержки, которую может дать лишь опыт и мудрость, приобретенная с годами. Его снедала тревога, и в хмурых предутренних сумерках одного ненастного дня, когда Рибо глубоко заснул на тюках и забыл обо всех своих горестях, он лежал без сна и тоскливо смотрел в потолок трюма, вновь чувствуя себя птицей, которую держат в клетке. Перед ним вставали картины Франции – картины счастья и вольных странствий по просторам родной страны. Пусть даже там никто и не ждал его…

Он был создан для свободы. При мысли о том, что он мог бы вновь получить ее, все доводы благо-разумия отходили на второй план, и все казалось возможным. Вальминт внезапно увидел полоски света, пробивающиеся в щели люка, и с забившимся сердцем понял, что их по недосмотру забыли запереть. На палубе стояла тишина. Только поскрипывание снастей и плавное покачивание судна говорили о том, что оно неуклонно идет избранным курсом. Огни на судне были потушены, несмотря на туман. В этой безмолвной предрассветной дымке можно было не опасаться, что корабль будет замечен противником: он скользил по волнам неслышно, подобно призраку. Эта тишина и кажущееся запустение подсказали юноше мысль, что сегодня его замысел может удаться. Он неслышно поднялся с тюков и легкой тенью скользнул в сторону люка. Он, конечно, не думал о том, что сегодняшняя вылазка может стоить ему жизни. Он верил в успех, несмотря на очевидную дерзость всего предприятия, – когда ты так юн, то безраздельно веришь в будущее.

Шарль Марибо не услышал и не проснулся.

Вальминт легко поднялся по приставной лестнице и, приоткрыв люк, по-воровски выбрался на покрытую тенью палубу. Настороженно огляделся… Сначала ему казалось, что на него смотрят тысячи любопытных глаз: столь велик был контраст между тесным пространством трюма и таинственно дышащим, необъятным вольным простором. Но палуба была пуста. Он глубоко втянул легкими холодный воздух… В тишине, он почти беззвучно двинулся к каюте капитана, и его шаги полностью заглушались плеском волн. Теперь он отвоюет свободу для себя и Марибо. Не пройдет и часа, как лодка унесет их прочь от рабства, в немыслимую даль… И когда пираты спохватятся днем, двое пленников уже будут для них недосягаемы.

Этот день, несомненно, стал бы для Вальминта последним, если бы не Рибо. Но об этом чуть позже…

Совершенно неслышно Вальминт проскользнул в капитанскую каюту. Она была невелика, и, оглядевшись при тусклом свете, он сразу же увидел в ножнах, на стене, рукоять своей рапиры. Вожделенное оружие. Дар отца… Его сердце жарко забилось, когда рука сжалась на рукояти. Кровь вспыхнула огнем, и тело напряглось как звенящая струна… Он медленно начал вытаскивать клинок из ножен, стараясь не производить лишнего шума.

Он не услышал шепота чьих-то голосов, раздавшегося вблизи каюты: шелест клинка и собственное сдерживаемое дыхание заглушали для него все остальные звуки. В этой атмосфере волшебства ему суждено было пробыть еще едва ли несколько мгновений. А потом для мальчика, стремившегося к свободе, наступил чудовищный кошмар… За спиной француза возникла быстрая тень.

…Вальминт успел лишь наполовину вытащить свое оружие из ножен: жестокий удар по руке заставил его вскрикнуть и потерять равновесие, и тут же он полетел на пол, получив резкий удар в ребра. С прервавшимся дыханием, он попытался вскочить и вновь овладеть оружием, но получил удар под колени и упал на спину, больно ударившись головой о доски. Из глаз у него посыпались искры, и ворвавшаяся толпа пиратов довершила дело, начатое помощником капитана: пленник был скручен по рукам и ногам веревкой, рот ему заткнули кляпом и с торжеством потащили бьющуюся жертву на палубу, к правому борту, где с размаху швырнули под ноги новому капитану, которому теперь предстояло решать: помиловать схваченного француза или предать его жестокой казни за дерзкую и необдуманную попытку побега.

Пленник притих, глядя вверх на человека, по одному мановению руки которого его выбросят прочь из мира живых, в безжалостную ледяную мглу.

Будь на корабле прежний капитан, жизнь незадачливого француза продлилась бы считанные минуты: казнь была бы быстрой и однозначной. Старый морской волк был сторонником жесткой дисциплины (благодаря чему его корабль и держался на плаву столь долгое время), а уж со взбунтовавшимся рабом он точно не стал бы церемониться. Но, если вы помните, старый пират нашел свою смерть в волнах во время недавней бури. Теперь судно находилось в полной власти его бывшего помощника, а это был не такой человек, чтобы не насладиться игрой страха и надежды, которые попеременно будут сменять друг друга в душе пленника, беспомощного и обреченного произволу его жестокой фантазии. Новый капитан, впрочем, не был садистом в полном смысле этого слова: он не увлекался изощренными пытками. Но просто бросить провинившегося за борт, как мешок с мукой, казалось ему нелепостью. В его представлении, наказание являлось чем-то совсем другим, и здесь он никогда не пришел бы к согласию со своим прежним хозяином. Потом, нельзя было забывать, что ожесточенная команда, усталая от долгого плавания, нуждалась хоть в каком-то развлечении, чтобы и дальше можно было поддерживать минимальную дисциплину. Кошка собиралась поиграть с мышью, затянув эту игру сколь возможно дольше и извлекая из нее максимум удовольствия… Это могло дать Вальми шанс, чтобы кто-нибудь, быть может, пришел ему на помощь. Но на корабле был только один человек, для которого он хоть что-то значил. Однажды этот человек уже спас его, не позволив совершить безрассудство. Теперь же Вальминт не осмеливался звать его даже мысленно… Лежа навзничь на палубе, под устремленными на него десятками глаз, он чувствовал, что попал в глухой круг беды, из которого едва ли удастся выбраться.

Капитан был англичанином и испытывал сильнейшую неприязнь к французам, легко объяснимую, если вспомнить события Столетней войны: эта война надолго сделала врагами две нации. То, что Вальми родился спустя восемнадцать лет после этой ужасной бойни, не имело значения[2]…

Пират словно в задумчивости смотрел на связанного пленника, не произнося ни слова, пока тот не стал бледен как полотно, и наконец слегка толкнул его носком сапога:

– А этот щенок красив. Мы могли бы выручить за него хорошие деньги… Но теперь это у нас вряд ли получится. – При этих словах Вальминт забился в своих путах, тщетно пытаясь освободить руки или хотя бы освободиться от кляпа. Но реплика была брошена лишь с целью окончательно устрашить француза, чей взгляд отчаянно метался от одного лица к другому. Команда злорадно ухмылялась… Пленник был так очевидно слаб перед ними, что первое ожесточение прошло: наступило время насмешек.

Наклонясь ближе к Вальминту и обдавая его запахом чеснока, который обильно употребляли на корабле во время трапезы, капитан осклабился:

– Скажи-ка, а что ты делал в моей каюте, красавчик? Может быть, ты хотел выспаться в моей мягкой постели?

Раздался оглушительный гогот: команду чрезвычайно развеселила эта шутка. Вальминт отчаянно замотал головой, силясь что-то высказать через кляп, но получались только нечленораздельные звуки. Глаза у него сверкали от гнева; это вызвало у столпившихся вокруг пиратов новый взрыв веселья.

– Да нет, капитан! – воскликнул один из матросов, от смеха держась за живот и чуть не плача. – Он хотел добыть свое оружие! – новый приступ хохота не дал ему продолжать.

– Оружие?! – крикнули из толпы сзади. – Да он может ли поднять его?

Это вызвало бурю смеха, почти уже истерического. Пленник вперил взгляд в лицо капитана; в глазах у него сверкали слёзы, но щеки горели от ярости и стыда. Пират вновь с усмешкой наклонился над ним:

– Кажется, мальчик хочет что-то сказать. Выньте у него кляп! – что и было выполнено с беспримерной быстротой: потеха продолжалась.

Освобождённый от кляпа, Вальминт закашлялся, но затем, как и ожидал капитан, слова полились потоком:

– Я не собирался никого убивать, сударь! Я просто хотел вернуть свое оружие!

– Для чего? – поинтересовался пират с усмешкой. – Чтобы любоваться им на досуге?

Это вызвало новый приступ хохота у команды. В отчаянии, Вальминт сказал правду:

– Это оружие – всё, что осталось мне на память об отце. И клянусь, что я владею этой рапирой безупречно!

– Что может дать эта тростинка? – пренебрежительно бросили из толпы сбоку. – Ты зря терял время, парень! В бою она бесполезна.

– Если бы я только мог показать тебе! – Вальминт рванулся в своих путах. – Эта сталь выдержит любой удар!

Капитан приподнял брови, глядя на него:

– Так ты еще не утратил своей резвости?.. Ну-ка, ребята, принесите герою его прославленный меч!

Разбойничья свора разразилась хриплым хохотом. Два или три человека охотно сбегали на ют и, с шутками и перебранкой, притащили оттуда рапиру Вальминта. Благородный клинок сверкал голубовато-серым блеском с россыпью искр, которые не удалось погасить даже морскому путешествию и длительному пребыванию в ножнах. При виде блестящей стали в глазах у пиратов зажглись огоньки интереса. Капитан попытался согнуть клинок, который теперь держал в руках:

– Это старинное оружие. Оно прочнее, чем я думал.

– Его делал настоящий мастер! – выкрикнул Вальминт, про которого на мгновение все забыли. – Оно устоит даже против меча!

– Здесь ты не прав. – Капитан снова показал желтоватые зубы в усмешке. – Но мы на сей раз уравняем шансы. Развяжите его!

Десяток рук протянулся, чтобы развязать француза. Все жаждали нового зрелища – схватки двух «боевых петушков».

– Шимбо! Ты будешь драться с ним!

В ответ на окрик капитана, из толпы протиснулся здоровый парень и с ухмылкой уставился на худого и бледного Вальми, который, вставая, не мог удержаться от стона: ребра у него были основательно отбиты о доски. Шимбо (имя это было или прозвище?) не заметил только одного: какой холодный голубой огонь зажегся на дне глаз молодого француза, готового сразиться насмерть. В Вальминте вдруг вспыхнула непреклонная воля. В то мгновение, когда в руки ему вложили рукоять рапиры, ему показалось, что его силы утроились.

– До сих пор ты был в проигрыше, – проворчал капитан. – Может быть, теперь ты сумеешь отыграть свою жизнь?

В руки соперника Вальминта тоже вложили рапиру, пылившуюся с незапамятных времен в сундуке одного из матросов. Оружие было свинцово-серым, как будто долгое пребывание в темноте лишило его толики светимости – таинственной жизни клинка. Вальминт чувствовал, какая сила исходит от его противника, но каким-то образом знал, что тот не обладает такой быстротой маневра, какая была у него, сына Шарля д’Анжи. Шимбо ожидал лёгкой победы и это делало его слишком самоуверенным. Но за спиной Вальми д’Анжи стоял целый ряд предков-крестоносцев, и ни один из них не посрамил своего имени.

Противникам освободили место для поединка в середине палубы.

Шимбо медленно пошел по кругу, заставляя то же делать и Вальминта, и не сводя с него глаз.

У Вальминта оставались считанные секунды: он знал, что в затяжном поединке с Шимбо неминуемо погибнет. Расчет был лишь на ловкость, иначе здоровый и сытый соперник, вовсе не голодавший все эти дни пути, попросту сомнет его. Не дожидаясь, когда Шимбо атакует, Вальми сделал стремительный бросок вперед и, когда не ожидавший такой прыти соперник вскинул клинок немного выше чем следовало, уклонился чуть вбок и снизу нанес резкий удар основанием своего клинка в основание чужой рапиры. Он вложил в этот удар всю силу до последней капли. Со стороны показалось, что в руке француза сверкнула голубая молния. Что-то зазвенело и покатилось по палубе, и когда долю секунды спустя Вальминт снова обрел способность видеть, то обнаружил, что ему удалось невозможное: поединок закончился, практически не начавшись. Рапира Шимбо валялась в трех шагах, у самых ног предусмотрительно отступившей команды. Не давая своему сопернику обрести равновесие, Вальминт мгновенно приставил острие своей рапиры к его груди, недвусмысленно показывая, что попытка продолжить «боевые действия» будет стоить ему жизни. Несмотря на подбадривающие крики из толпы, Шимбо замер… Двое, связанные сверкающей голубой нитью клинка, не отрываясь смотрели друг на друга.

На лице пирата читались досада, растерянность… и страх: Шимбо ожидал, что сейчас холодная сталь пронзит ему грудь. Вальминт еще мгновение смотрел ему в глаза…

– Я не желаю тебе смерти. – Он убрал острие от груди пирата и отступил. Шимбо сглотнул и уставился на него как на пришельца с другой планеты. Потом почему-то оглянулся по сторонам: пираты насмешливо ухмылялись; корабль по-прежнему покачивался на волнах; в небе пролетали белые чайки… И только для его противника – юноши из Лангедока – похоже, не было надежды… Шимбо опустил голову и, ни на кого не глядя, протолкался за спины сомкнувшейся за ним толпы.

Вальминт все еще стоял неподвижно; грудь его высоко вздымалась, но глаза сверкали победным блеском и он гордо смотрел в лицо удивленной своре.

Капитан тоже пристально смотрел на француза. Вдруг он быстро поднял рапиру Шимбо:

– Защищайся!

Первый же удар едва не выбил у Вальминта из рук рапиру. Он отскочил назад, отчаянно стараясь поставить заслон стремительному и жестокому нападению. Но пират был много сильнее… По сравнению с ним Вальми, считай, и не держал в руках оружия: тренировки с отцом во дворе родного дома вряд ли шли в счет. Каждый удар сейчас грозил ему смертью. Сила удара и реакция взрослого мужчины намного превосходили его собственные… Шаг за шагом, он отступал. Весь поединок занял едва ли полторы минуты, и то потому, что противник Вальминта забавлялся, позволяя его неумелым и беспорядочным ударам поставить мнимую преграду его натиску. Наконец капитан прижал юношу к борту и выбил у него из рук оружие. Холодное острие уперлось Вальминту в грудь:

– Ты мало что умеешь. Тебя плохо учили.

– Это неправда! – Вальминт скрипнул зубами, потому что острие рапиры в эту минуту проткнуло ему кожу, нанеся болезненный укол в незащищенную плоть. По рубашке потекла струйка крови.

– Твоя первая боевая рана, – усмехнулся пират. – И последняя. Я не собираюсь оставлять тебя на корабле, француз.

Вальминт страшно побледнел и попытался что-то сказать, но не смог.

– Ты умрёшь сегодня, – проговорил капитан. – Нет пощады тому, кто был захвачен на корабле с оружием в руках.

– Но я же победил в той схватке, капитан! – воскликнул Вальми, еще на что-то надеясь. – Вы же обещали мне, что отпустите меня!

– Я тебе ничего не обещал. И отпустить тебя я могу только на дно морское!

Вальминт видел усмешки пиратов, сгрудившихся вокруг него. Лишь одна пара темных глаз смотрела на него непроницаемо, но он этого не заметил. Глаза эти принадлежали Шимбо… Юноша почувствовал, как по спине у него потек холодный пот.

«Почему вы все желаете мне смерти?»

Он не произнес этого вслух. Его губы дрогнули…

Его противник усмехнулся:

– А чего ты ждал? Ты бунтовщик. Ты всегда останешься бунтовщиком. Я не хочу, чтобы тебя купили работорговцы: после этого они просто откажутся иметь со мной дело. Как видишь, ты ни на что не годен… Почему ты пощадил Шимбо?

– Я не желаю ему смерти.

– Ты странный… Зря… Уж он бы тебя не помиловал!

В задних рядах толпы пиратов произошло легкое движение. Чьи-то глаза сверкнули яростью. Капитан не обратил на это внимания.

– В воду его, ребята!

Вальминта схватили. Он отчаянно сопротивлялся, когда его подняли над бортом и стали раскачивать:

– Нет! Спасите! Рибо!! – это имя впервые сорвалось с его уст, в последнем ужасе и боли.

Через мгновение он полетел бы за борт, но чья-то рука остановила людей, собиравшихся бросить его в море:

– Капитан, даже у бунтовщика обычно есть последнее желание. Интересно было бы услышать его. – Вальминт с невероятным изумлением увидел, что отсрочку ему дал Шимбо. Он даже задохнулся на мгновение. Пират едва заметно усмехнулся.

Капитан приподнял брови:

– Что ж, ладно. Мы и впрямь христиане. Поставьте его. – Он кивнул на Вальминта, замершего в руках держащих его разбойников.

Вновь оказавшись на ногах, молодой француз обнаружил, что его пошатывает и вся палуба как-то странно кренится…

– Так что же ты хочешь получить на прощанье? – капитан не скрывал насмешки. – Только не проси женщину, здесь их нет!

Раздался общий смех, больше похожий на вой. Но Вальминт почти не услышал его… Он находился сейчас в каком-то своем, кристально ясном пространстве. Страх исчез, остались только боль и безнадежная тоска. Ему уже хотелось, чтобы эта боль скорее закончилась. Он оглядел людей, окружающих его, и ему на миг показалось, что он стоит один среди теней… Теперь он был готов к смерти. Он устремил взгляд на капитана:

– Я бы хотел… – он запнулся. То, о чем он хотел попросить, показалось ему в эту минуту чудовищным: увидеть Шарля Марибо и проститься с ним. «Это может погубить Шарля. Он бросится на мою защиту… Казнят обоих. И я не хочу, чтобы он видел мою смерть: это подорвет его силы… Пусть он вернётся на родину, к своим сыновьям. А обо мне пусть вспоминает хоть иногда, когда ему вспомнится наш путь…» – Эти мысли и эти образы пронеслись в сознании Вальминта д’Анжи за одно мгновение. Пират почти не заметил промедления, когда, вскинув глаза к мрачному небу, юноша закончил:

– Я бы хотел перед смертью увидеть солнце.

Его голос, который ему самому казался таким ясным, прозвучал совсем слабо, но в полной тишине его слова были всеми услышаны. Капитан прервал наступившее странное молчание:

– А ты не так глуп, однако… – Он посмотрел на небо, затянутое мрачными облаками. – Солнце если и появится, то только к вечеру. Что ж, раз это твое последнее желание, то мы подождем… Ты увидишь солнце. – Лицо у него исказилось странной судорогой.

Вальминт напрягся как струна, надеясь, что его сейчас отведут в трюм и он все-таки увидится с Рибо.

– Но не думай, что тебе удастся избегнуть наказания. – Капитан заметил, как от вспыхнувшей надежды изменилось лицо пленника. – Ты подождешь солнца… на доске!

– Что вы хотите сказать?! – воскликнул Вальминт.

– Увидишь. Тебя это удивит… Но если дождешься солнца, то я тебя помилую…Давайте сюда цепь!..

– Нет! Не надо! Пожалуйста, не надо! – закричал Вальминт, увидев, как волокут от левого борта орудия казни и поняв, что его ждет. Он рванулся вперед, пытаясь пробиться через толпу своих мучителей. Француза схватили и заломили ему за спину руки…

– Капитан!!..

Снова он бился в жестоких руках… Борьба была короткой: его опрокинули на палубу и прижали спиной к доске, к которой через минуту и прикрутили ржавой цепью, несмотря на его сопротивление, крики и мольбы. Теперь его покрывали почти два пуда ржавого железа. Тяжелое дыхание его мучителей говорило о том, что и они выбились из сил. Вальминта охватил отчаянный, ни с чем не сравнимый страх. Его последней надеждой теперь был единственный человек, который пока ничего не знал о его судьбе. Свет померк у юноши в глазах, и сквозь темную пелену он увидел приближающуюся к нему высокую тень… Увидев, какой ужас появился на лице пленника при виде него, капитан испытал мгновение колебания, но потом его взгляд снова стал твердым как камень:

– А чего ты ждал, француз?.. Впредь не будешь бунтовать.

Его слова эхом отдались в ушах несчастного… Очнувшись, Вальминт резко вдохнул:

– Спаси… – его ударили по губам, и крик прервался. Закричать второй раз он уже не смог, потому что грудь и ребра ему так сдавило цепью, что стало трудно дышать. Он в отчаянии смотрел на капитана, хотя не произносил ни слова, отчасти потому, что у него уже не было сил. Но где-то в глубине искоркой теплилась гордость… Бросив на него странный взгляд, пират взмахом руки отдал приказ продолжить казнь. И на корабле оказалось достаточно рук, чтобы выполнить его желание… Жестокая забава продолжалась.

И тут из глаз Вальми д’Анжи, вопреки кодексу французского рыцарства, потоком хлынули слёзы. Капитан лишь усмехнулся… Доска пошла вверх, наискосок от борта, поднимаясь все выше под кряхтенье и уханье двоих пиратов, чья работа осложнялась еще и покачиванием судна, которое по-прежнему шло по курсу. Их подбадривали шутками товарищи, с жадным интересом наблюдая за тем, как белокурый пленник все выше возносится над морем. В последнюю минуту, когда доска уже начала опасно раскачиваться (а Вальминт на несколько благословенных мгновений потерял сознание), ее конец закрепили в бухте каната, свернутого у мачты. Тяжелая веревка, намокшая во время недавней бури и тумана, создавала довольно надежный противовес тому странному грузу, который сейчас нес пиратский корабль. Впрочем, это не мешало дальнему концу доски медленно раскачиваться, создавая у пленника ощущение, что он вот-вот соскользнет в море. Он вынужден был закрыть глаза, потому что голова у него кружилась и он ожидал падения каждую минуту. Все кости как будто текли, как вода, так как невозможность пошевелиться постепенно отнимала у него ощущение своего тела, и ему казалось, что он почти ничего не весит по сравнению с железной цепью, намертво притянувшей его к орудию казни. На самом деле это так и было. Но постепенно он все же приходил в себя, ибо боль еще мучила его, а желание спастись не угасло. Собрав все свое мужество, он решил держаться до последнего, хотя дыхания не хватало и по всему телу выступила испарина. Тупая боль начала медленно ввинчиваться в сердце, которое билось часто и тяжело. «Господи, избавь меня от мук! По сравнению с этим даже переход через пустыню покажется мне раем! Пусть солнце взойдет!» Сквозь звон в ушах он вдруг услышал гулкий голос, донесшийся с палубы:

– Если продержишься до заката, будешь помилован!

Но какая-то издевка в этом голосе заставила Вальминта похолодеть: «Ты бунтовщик! Ты всегда останешься бунтовщиком!» – прозвучало у него в памяти. До заката оставалось еще очень много часов…

Шимбо не наблюдал за мучениями Вальминта, хотя отчаяние молодого француза не укрылось от него. Вот только, в отличие от других членов команды, оно совсем не показалось ему забавным и не вызвало желания заключать пари. В те минуты, когда Вальминт д’Анжи боролся со смертью, изнемогая от боли и полнейшей безнадежности, пират торопливо пробирался в сторону трюма, стараясь никому не попадаться на глаза. Впрочем, его никогда не жаловал помощник капитана, теперь получивший на судне полную власть, и хотя бы в одном отношении Шимбо мог быть спокоен: на корабле сейчас до него никому не было дела…

…Проснувшись, Шарль Марибо обнаружил, что Вальминта в трюме нет. Это могло значить только одно: его друг в беде, потому что бежать в одиночку он, без сомнения, не мог. В ужасе от произошедшего, Рибо стремительно бросился вверх по лестнице и замолотил кулаками по придавленной чем-то тяжелым крышке люка:

– Выпустите меня! Выпустите сейчас же! Вальминт!..

Мысли бились, как пламя в топке: «Вальминт! Вальминт д’Анжи, глупец!.. Неужели его уже нет в живых?»

Впервые за весь долгий путь Рибо готов был разрыдаться от отчаяния.

Внезапно неподъемная тяжесть с крышки люка сдвинулась (это был сундук, с помощью которого Рибо заперли в ловушке сразу после того, как был схвачен его друг). Люк распахнулся, и чья-то рука схватила француза за плечо и помогла ему выбраться наверх.

– Тише! – перед ним стоял незнакомый молодой пират, здоровенный и, видимо, очень сильный детина. – Твоего друга привязали к доске. Он погибнет. Пойди к нему.

Рибо всё понял. В дальнейших расспросах не было нужды. Бросив на пирата быстрый взгляд, он неслышно и осторожно двинулся в среднюю часть палубы.

– Я тоже француз! – донеслись ему вслед тихие слова.

Бесшумно и легко, так же как и Шимбо стараясь не привлекать к себе внимания, Марибо прошел вдоль палубы к правому борту и остановился в тени снастей, прислушиваясь к возбужденным голосам. Парусник еще не совсем вышел из тумана, который почти рассеялся, однако небо по-прежнему затягивала серая хмарь. Вахтенный, стоявший у штурвала, то и дело отвлекался и тянул шею туда, где происходило все самое интересное. Там над морем покачивалась доска с привязанным к ней тонким и хрупким человеческим телом, совершенно неподвижным. Человек не издавал ни звука, и если бы на корабле было тихо, то это зрелище, вкупе с поскрипыванием снастей, производило бы жуткое и какое-то призрачное впечатление. Но до тишины было далеко, а потому все происходящее было просто страшным и напоминало стаю волков, кружащих вокруг добычи в ожидании, когда жертва изойдет кровью. Волки оживлены до тех пор, пока жертва сопротивляется: умертвив ее и насытившись мертвой плотью, стая разбегается по своим делам, отдыхать и готовиться к новым набегам.

Ветер слегка шевелил светлые волосы пленника, который то ли не мог, то ли не хотел позвать на помощь. Он был с ног до головы опутан старой почерневшей цепью, и с того места, где стоял Марибо, ему были ясно видны только неподвижные босые ступни и откинутое назад, бледное лицо. В тени, у борта, голубым отсветом поблескивала брошенная рапира, – старинное оружие, гордость семейства д’Анжи. «Та, которую забрал себе капитан, и что так изводило моего юного друга. Значит, сегодня он сражался, но битва была коротка…»

Рибо услышал голоса, заключающие пари: долго или нет продержится пленник, и доживёт ли он до заката. Его пронзила острая боль, но в то же время он понял, как спасти Вальминта. На мгновение он словно оказался на раскачивающейся доске рядом с ним, почувствовал под своей рукой его плечо и услышал грохот разворачивающейся цепи, падающей в море. Способ был единственный… От волков бесполезно ожидать жалости, но стаю всегда можно привлечь более захватывающей игрой.

Старый француз сделал глубокий вдох, и небо над ним как будто слегка покачнулось. В эту минуту ему показалось, что на судне осталось только два человека – он и Вальминт. И мысленно они уже протягивали друг к другу руки. «Если что – погибнем вместе». Но в душе его вдруг вспыхнула могучая и неодолимая сила – сила великого мужества. И когда он сделал шаг на открытое пространство, а его чувства безмерно обострились, как у вновь вышедшего на сцену актёра, в нем не было страха. Все обернулись к нему…

Рибо низко поклонился капитану, сняв свою старую потрепанную шляпу:

– Приветствую вас, капитан.

– Привет, чучело, – капитан бросил быстрый взгляд на доску с пленником, а затем снова насмешливо уставился на безоружного Марибо, в то время как остальные пираты откровенно хохотали. Стоявший перед ними человек, заросший и грязный, действительно не производил угрожающего впечатления.

– Кто выпустил тебя из трюма? – пират грозно нахмурился.

– Трюм был открыт, сэр, – последовал невинный ответ.

Пират прищурил один глаз, поворачивая голову в сторону команды:

– Я же…

Но Марибо не дал развернуться его карательным мерам, которые свели бы на нет все его усилия.

– Я хочу поблагодарить вас, капитан, – он снова слегка поклонился, но глаза его блеснули.

Сытый хищник презрительно уставился на него:

– Уж не за это ли? – он махнул рукой в сторону доски с безмолвным телом на ней, и Рибо повернул голову вслед его движению и вновь взглянул на юношу. Быстро сглотнув, он снова повернулся к своему страшному собеседнику.

– Вы еще слишком мягко обошлись с этим безумцем, капитан. – Его голос звучал слегка хрипло, но взгляд был непроницаем, словно его сердце не сжимала страшная тревога: «Каждая минута, каждая минута…» Но его дальнейшие слова были так нелепы, что захохотали уже все, даже новый господин корабля:

– Я так благодарен вам, капитан, что вы позволяете мне бриться дважды в неделю. Я не хотел бы появиться небритым перед язычниками.

Когда хохот утих, глава пиратов недобро усмехнулся:

– Я могу избавить тебя от необходимости бриться. Хочешь последовать за ним? Ведь ты пришел ради него, не так ли? К тебе я буду более милостив: тебя просто бросят в море. Вы надоели мне, оба!

Верные псы сделали шаг вперёд и, казалось, задышали громче в предвкушении новой поживы. Рибо пожал плечами:

– Сэр, бросить меня в море нетрудно. Я пойду на дно как топор. – Капитан осклабился, и команда вновь засмеялась.

– А вы в детстве видели цирк, капитан? – Рибо открыто усмехнулся, а пират изумился внезапному вопросу, который будто вовсе не относился к предыдущему разговору.

– К нам цирк приезжал один раз! – крикнули из толпы. Но капитан смотрел на Рибо молча и снова прищурившись.

– Чего ты хочешь, старик?

Рибо выпрямился, мгновенно став выше ростом, и кивнул в сторону Вальминта:

– Я хочу выкупить его жизнь.

– У тебя нет столько золота. – (Смех). – Да и зачем он тебе? Радуйся, что своя шкура пока цела.

– Моя шкура совсем старая, капитан. – Голос Рибо действительно стал усталым и старым. Внезапно он подбросил вверх свою шляпу, и глаза капитана невольно проследили за ней.

– …Но эта шляпа много лет служила моей голове, сэр. Я ставлю на кон её, а заодно и свою голову. – Он поймал шляпу и притопнул ногой. – Держу пари, что я пройду по этой доске, отвяжу парня, и она меня выдержит!

Капитан фыркнул, но в его водянистых глазах зажглись огоньки любопытства:

– Зачем тебе этот мальчишка? Он глуп как пробка и всего лишь получил по заслугам!

Рибо улыбнулся:

– Он развлекает меня своей болтовней, сэр. Он совсем чокнутый. В трюме, знаете ли, такая скука… Я от нее сдохну даже раньше, чем ваш корабль придёт в Палестину, и вы только понесете убытки. – Тут уже капитан расхохотался, а с ним и матросы, готовые к необычайному зрелищу.

– Ты циркач, что ли? – капитан всё еще смеялся, и его глаза превратились в щелки.

– О нет, капитан. Но я в детстве упал с дерева, и мне с тех пор все нипочём!

Тут уже все взвыли от смеха.

– Иди и сними его оттуда, если сможешь. Этот парень, скорее всего, уже мёртв, зря стараешься. Вон, чайки кружат над ним!..

Взглянув в небо, где действительно кружило несколько чаек, Рибо сбросил башмаки и, слегка покачнувшись, двинулся к доске.

– Если вытащишь его, он твой, – проговорил капитан ему вслед. – Но если оба свалитесь за борт, пеняй на себя: подбирать не буду. Можете барахтаться в воде хоть до второго Пришествия!

Рибо не оглянулся.

Капитан глухо рассмеялся:

– Никогда еще не видел такого веселого бунта на корабле, ребята! – и, скорее для себя, он пробормотал:

– Они уже не вернутся. Тем лучше…

Едва слышный голос, которого в общем шуме очередных ставок никто не услышал, пробормотал из-за спин сгрудившейся команды:

– Они вернутся, держу пари. И будь я проклят, если еще стану плавать с тобой, кэп!

Пленник не слышал голосов на палубе. Ему казалось, что он сейчас один во всей вселенной и доска раскачивается в бесконечности. Он чувствовал под собой бездну, и сил бороться уже не было. Боль в сжавшихся легких заставляла его раз за разом пытаться вздохнуть, но он мог получить лишь очень малую толику воздуха. Слабость все нарастала, и он удерживал сознание последним усилием жить, зная, что с его потерей все будет кончено. «Пощадите меня!» – он хотел закричать, но из горла вырвался лишь стон. «Всевышний, помоги мне! Я не хочу умирать! Рибо, мой друг, неужели ты не придешь?!»

Доска задрожала под чьей-то тяжестью. Вальминт решил, что его собираются сбросить в море, и закрыл глаза. Чья-то рука сжала его плечо:

– Очнись, Вальми, очнись! – голос был тревожным и тихим, но для Вальминта прозвучал райской музыкой.

– Больше мужества. Я сейчас освобожу тебя, – Марибо медленно опустился на колени на доску у ног Вальминта, сдерживая дыхание и стараясь не сделать ни одного лишнего движения. Неотрывно глядя на него, словно едва веря в его появление, юноша еле слышно прошептал:

– Рибо… Ты…

Лицо у него было смертельно бледным, глаза от боли стали совсем прозрачными и бездонными.

– Еще немного… – Рибо принялся распутывать узел цепи, закрученной у Вальминта на щиколотках. Доска закачалась сильнее, и каждая минута могла стать роковой для юноши и Марибо.

Пальцы у Рибо болели и горели, ободранные о цепь до крови, но его усилия наконец увенчались успехом: страшный узел распался и безвольно повис. Рибо перевел дух и принялся медленно распутывать Вальминта, снимая с него один виток цепи за другим. Тот пытался вдохнуть полной грудью, но пока еще не мог. Наконец Рибо снял последний виток цепи у него с шеи и Вальми принялся судорожно дышать, наполняя воздухом измученные легкие. Цепь с грохотом рухнула в море. Удерживая Вальминта, чтобы он не последовал за ней, Рибо проговорил:

– Теперь вниз. Ползком, иначе эта доска не выдержит.

– Спасибо, Рибо!

– Благодарить будешь потом. Ну же!..

– Я не могу двигаться, Рибо! – в ужасе прошептал Вальминт, делая тщетное усилие пошевелиться. – Кровь словно застыла!

– О Господи! – Рибо схватил правую ладонь юноши и принялся поспешно растирать ее, пытаясь восстановить кровообращение. Потом, услышав что Вальминт застонал, принялся растирать ему ступни. Он старался думать сейчас только об этом…

– Чувствуешь что-нибудь?

– Да, словно тысячи иголок колются.

– Это хорошо. – Рибо схватил его левую ладонь. – Постарайся пошевелить ногами.

Он почувствовал наконец, что пальцы юноши в его руке дрогнули.

– Двигайся, Вальми. Я помогу. Очень медленно, на спине, иначе всё рухнет.

Медленно, на четвереньках отступая к борту, Рибо тянул юношу за собой, и палуба судна постепенно приближалась, но доска раскачивалась всё сильнее. Вальми едва осмеливался дышать…

– Не бойся. Мы спасёмся. – Марибо нашел в себе силы улыбнуться ему. – Осталось совсем немного…

Наконец они добрались до борта. Удерживая доску, Рибо соскользнул на палубу и помог спуститься Вальминту, практически вскинув его на плечо и поставив на палубу рядом с собой. Доска, которую он отпустил, выскользнула из ненадежного крепления и обрушилась с борта в море. Толпа пиратов испустила вздох, и повисло молчание.

В эту минуту тучи разошлись и на палубу потоками хлынуло солнце. Вальминт смотрел на Шарля Марибо изумленно, ещё не веря что спасен. Марибо молча коснулся его волос и едва заметно покачал головой. В этом взгляде двоих людей было так много, что если бы кто-нибудь мог видеть более, чем очевидное, он бы увидел, как весь корабль наполнил золотой свет, немного отличающийся от солнечного, но полный удивительной радости и таинственной тишины. Это удивительное явление длилось всего несколько мгновений, пока двое, вернувшиеся из смертельной бездны, смотрели друг на друга. Вальминт улыбнулся… И тут команда главаря-волка, вопреки всем правилам морской субординации, разразилась аплодисментами старому французу, криками выражая свое восхищение его мужеством. Взгляды Марибо и капитана на мгновение встретились; капитан с досадой отвернулся.

Вальминт в изнеможении опустился на палубу у ног своего спасителя. Перед глазами у него стоял туман… Идти куда-нибудь и даже пошевелиться у него уже не осталось сил. Рибо молча поднял его, закинул его руку себе на плечо и, ни на кого не оглядываясь, повел юношу к трюму. Пока они шли, никто на палубе не произнес ни слова…

По лестнице трюма Вальминт спустился с большим трудом: ноги плохо его слушались. Усадив его прямо на пол, Марибо отыскал в полутьме кружку с водой и поднес к его губам. Жадно напившись, Вальминт перевел дух и тихо проговорил:

– Прости меня. Я хотел достать оружие и потом уже разбудить тебя. Мне казалось, что все получится.

Марибо ничего не ответил на эту реплику, так как считал другие проблемы более насущными.

– Ну-ка, вставай! – подхватив Вальми под мышки, он поставил его на ноги. – По-моему, на тебе живого места нет.

– Да нет, ничего. – Вальминт мотнул головой, но голос прозвучал по-прежнему слишком тихо.

– Неплохой результат твоих похождений! – Рибо без церемоний задрал на нем рубаху и быстро ощупал чуткими пальцами ребра. Вальминт вскрикнул и даже пошатнулся. Рибо поддержал его и с любопытством посмотрел в его испуганное лицо:

– Они не сломаны. Сплошные синяки и кровоподтеки, но больше ничего серьезного. – Окунув тряпицу в кружку с водой, он принялся вытирать сочащуюся из ссадин кровь.

– Мерзавцы! – он выругался сквозь зубы.

Вальминт молча терпел, опасаясь что его спутник очень сердит на него, но Рибо больше сердился на себя самого. Он снова усадил Вальминта на тюки и оправил на нем одежду. Юноша реагировал на его действия почти безучастно: он еще не отошел от шока. Марибо чувствовал, что он все еще дрожит.

«Видно, что его воспитывали в любви и никогда не обижали и не оскорбляли. Тот, кто закален в битвах жизни, пришел бы в себя быстрее… Впрочем, в человеке иногда скрывается подлинное мужество, которое проявится в трудный час».

– Ладно, посиди так. Скоро тебе станет получше…

Тут Рибо почувствовал, что бесконечно устал.

– А теперь дай мне минуту покоя… – Марибо лег на тюки и повернулся лицом к стене. Вальминт некоторое время сидел рядом с ним молча. Потом Рибо почувствовал, что рука юноши слегка потрясла его за плечо.

– Марибо… Сударь! Я знаю, что очень виноват, но прошу вас, не лишайте меня своего общества! Я не знаю… – голос у него прервался.

Марибо открыл глаза и посмотрел на него: «Да, парень все еще не в себе».

Он сел на тюках.

– Как вы себе это представляете, сударь? Мы, кажется, сидим в одном трюме, – в глазах Марибо промелькнула усмешка. – И помнится, мы были на «ты».

Он раскрыл юноше объятия. И тут Вальминт (как, впрочем, и ожидал Марибо) заплакал навзрыд. Упав на грудь Рибо, он плакал долго, не в силах остановиться, уткнувшись лбом ему в плечо… Обняв его, старый француз молчал, и только похлопывал его по спине, словно утешая ребенка. Потом погладил своего спутника по светло-соломенным волосам:

– Не плачь, Вальми. Знаешь ведь, как у нас во Франции говорят: перемелется – мука будет. Пойди умойся. И ложись. Тебе надо отдохнуть.

Он уложил Вальминта на тюки с контрабандой и укрыл мешковиной, чтобы хоть немного согреть. Юноша вздохнул и затих. Спустя мгновение Марибо увидел, что он спит. Сев подле него на край импровизированной постели, Марибо устремил взгляд на люк, задумчиво прислушиваясь к происходящему на палубе.

Вальминт спал. Один раз он застонал и заметался во сне… Марибо положил руку ему на плечо и не убирал, пока юноша снова не стал дышать ровно.

«Спи, мальчик. Я с тобой… Он так похож на моего младшего сына, Никола. Увижу ли я его когда-нибудь?..» – Рибо опустил голову в тяжкой печали.

В эту минуту Вальминт вздрогнул и проснулся: над люком раздались шаги.

– Это за мной, Рибо! – воскликнул Вальминт. – Они передумали!

Он схватил за руку старшего француза:

– Не отдавай меня им!

– Опомнись! Это не за тобой! – по лестнице спускался только один человек, и Рибо узнал его. – Ляг и успокойся.

Он почти силой уложил Вальминта обратно на тюки и поправил на нем мешковину. Затем поднялся навстречу человеку, спускавшемуся в трюм. Юный француз у него за спиной почти перестал дышать…

– Возьми это! – Шимбо протянул Марибо котелок, распространяющий восхитительный запах жареной рыбы. – Вам надо поесть. Вот хлеб. – Он вытащил из-за пазухи большую краюху.

– Завтра корабль прибывает в Палестину. – Он быстро оглянулся на открытый люк и заторопился. – Кэп меня накажет, если застанет здесь.

– Спасибо тебе. – Глаза Марибо вспыхнули благодарностью. – Если бы не ты, мой друг был бы уже мёртв.

Пират мгновение смотрел на него, словно удивляясь услышанному. Потом бросил быстрый взгляд через плечо Марибо:

– Как он?

Шарль Марибо обернулся к Вальминту, удивляясь его долгому молчанию, и увидел, что его спутник глубоко спит. Видимо, он сам не заметил, как погрузился в сон.

– Ему надо набраться сил, – негромко проговорил Марибо и впервые улыбнулся своему нежданному собеседнику. – Иди, друг. Тебе не надо рисковать из-за нас.

Пират на миг положил руку ему на плечо:

– Бывай. Постарайтесь выжить. – Он резко отвернулся и быстро принялся взбираться по лестнице наверх.

Уже на середине подъема он полуобернулся и пробормотал:

– Бедолага.

Сказанное явно относилось к Вальминту, который, ничего не слыша, спал на тюках. Даже дыхания почти не было заметно…

– Может быть, еще увидимся, – сказал Марибо вслед Шимбо и, несмотря на голод отставив котелок в сторону, стал ждать пробуждения Вальминта.

Вальминт проснулся лишь три часа спустя; вздрогнув, он широко открыл глаза:

– Где я? А… – раздался вздох.

– Ну, вспомнил? – Марибо слегка усмехнулся.

– Мне снилось, что я дома, – тихо проговорил юноша.

Рибо задумчиво посмотрел на него:

– Может быть, мы еще увидим свой дом. Похоже, судьба хранит нас. А сейчас надо поесть. – Он придвинул юноше котелок. – Это принес тот человек, который выпустил меня из трюма.

– Его зовут Шимбо. – Вальминт улыбнулся. – Он вызволил меня из рук убийц, когда они уже собирались бросить меня за борт. Ему удалось отвлечь их… И тогда капитан придумал для меня эту казнь на доске.

– Шимбо – вряд ли имя. – Рибо приподнял брови. – Скорее всего, прозвище.

– Не знаю, почему он пожалел меня…

– Он сказал мне, что он тоже француз, и что ты еще жив.

– Спасибо тебе, Рибо. – Вальминт тепло взял Рибо за руку. – Я обязан тебе всем. Не только жизнью: я бы сошел с ума, оказавшись один на этом корабле, в этом проклятом трюме. Но ты всегда был рядом… Я очень хочу, чтобы ты снова увидел своих сыновей.

Рибо улыбнулся:

– Если Вальминт д’Анжи чего-то хочет… Может, оно и сбудется. Знаешь, ты жуткий упрямец! – он рассмеялся, но Вальминт смотрел на него серьёзно:

– Ты очень храбрый. Почти никто не решился бы на то, что сделал ты…

Марибо всё еще улыбался:

– Ты не оставил мне выбора. Ты вообще не даешь мне скучать… Это неплохая сторона нашего путешествия. Ну, ешь, наконец, а то ты и меня уморишь голодом.

Котелок быстро опустел, и оба пленника почувствовали удивительный прилив сил. Это был первый нормальный обед с начала плавания. С порозовевшими щеками, Вальминт воскликнул:

– Мне кажется, я способен сейчас свернуть горы!

Рибо расхохотался:

– Я вижу, ты в своей лучшей форме. Придётся привязать тебя к переборке.

Юноша засмеялся его шутке, но потом резко погрустнел:

– Шарль, скажи, ведь мы действительно сможем бежать, когда окажемся на берегу?

В его голосе была такая надежда, что у Марибо защемило сердце.

– Я не знаю, Вальми. Это нелегко. Если Господь будет милостив…

Вальминт поник головой:

– Я навсегда потерял свою рапиру. Ее вручил мне отец… Теперь она мне больше не понадобится.

Рибо присел на корточки возле него и заглянул ему в лицо:

«Какой ты странный всё же, Вальминт д’Анжи! Радость у тебя так быстро сменяется отчаянием… Но ты просто еще очень юн».

Вслух же он сказал:

– Мы будем жить, Вальминт. И обязательно вернемся на родину.

Глава I. Дни в плену: снова отчаяние

– Рибо!.. Шарль! Надо делать что-нибудь! – донесся до Шарля Марибо шепот побледневшего Вальминта, которого на прибрежном песке связывал перекупщик, прикручивая его перехваченные петлей кисти к стремени верблюда. Юноша уже попытался сопротивляться, когда его тычками вслед за Рибо сгоняли на берег по сходням, и теперь на его левой руке алел жестокий след от удара плетью. Капли крови скатывались по руке на песок… Старого француза, которого не сочли нужным спутывать словно непослушное животное, попросту прикрутили сзади к поясу Вальми, оставив между пленниками расстояние в несколько шагов, чтобы они могли идти не спотыкаясь, – или, смотря по желанию караванщика, бежать, стараясь успевать за шагом верблюда. Марибо боялся, что Вальми долго не выдержит такой гонки: вокруг стоял страшный зной, и даже неподвижный воздух как будто плавился, словно раскаленное стекло…

Шпагу Вальминта капитан продал хозяину каравана работорговцев, желая как можно больнее уязвить француза, который, с рассыпавшимися по плечам белокурыми волосами, задыхаясь, рвался из рук араба-перекупщика, пока не лишился всякой возможности сопротивляться. Теперь он бессильно наблюдал за сделкой через головы верблюдов, устремив горящий взгляд на англичанина, собирающегося снова взойти на свой корабль.

Оставалось лишь надеяться, что перекупщик рабов вскоре натешится наказанием и позволит пленникам идти более свободно: ведь караван, увлекающий их к Дамаску, двигался быстро и все больше удалялся вглубь страны, не давая двоим затерявшимся людям никакого шанса бежать по пути.

Действительно, когда два часа спустя юноша-француз упал едва не под копыта верблюду, ему освободили руки и дали напиться, не желая терять молодого невольника. Видя, что Вальми совершенно изнемог, Марибо протянул ему и свою флягу, которую ему тоже швырнули. Но Вальминт жестом отверг ее:

– Нет, Рибо. Я сам виноват. Держись за меня, у тебя меньше сил. – Он с трудом поднялся. К счастью, на этот раз караван шел много медленнее, так как наступили самые жаркие часы дня, и хотя Вальминта опять прикрутили к стремени, идти ему было легче. Араб, ехавший верхом на верблюде, возле которого шел Вальми, следил, чтобы у пленников оставались силы идти. Во второй раз караван остановился лишь в сумерках…

Вальминт еще надеялся, что ночью ему удастся бежать назад к побережью вместе с Рибо. Для бегства нужно было немного: чтобы караванщики зазевались, да небольшая фляга воды. «Пусть только часовой немного отвлечется…» Но вечером все надежды пошли прахом: как только караван остановился перед наступлением ночи, Вальминта связали и бросили на песке неподалеку от костра, возле ног спутанных верблюдов. Узлы были затянуты не слишком крепко, но с чисто восточной ловкостью: они только затягивались туже при попытке растянуть их, и пленник тщетно бился на песке, вызывая усмешки у арабов, но так и не смог освободиться. Никакой пищи ему не дали, и он почувствовал, что слаб перед силою судьбы, забросившей его в безжалостную пустыню. Шарля Марибо еще раньше отвели в другой конец каравана, подальше от Вальми, и так же беспощадно опутали веревкой по рукам и ногам. Старый француз был так измучен, что, едва его бросили на песок, заснул мертвым сном. Вальми не знал, что его товарищ, который казался ему таким неунывающим и неутомимым, в действительности шел уже на пределе сил и не смог бы бежать с ним даже при всем желании.

Вальминт еще некоторое время, пользуясь тем, что за ним никто не наблюдает, пытался освободиться от пут, но потом выбился из сил. Теперь он лежал тихо; слезы отчаяния текли у него по лицу. Постепенно слезы иссякли: чернота и молчание пустыни охватили юношу своей бесконечностью… Было холодно, костры уже угасли… Вальми смотрел в черное небо, в котором сияли тысячи звезд, и казался себе пылинкой среди величественных звездных путей. Ночь была безмолвной, и только его мысль, свободная и ничем не связанная, стремилась к звездам, посылая им свой зов.

Глава II. Гибель Джона

Разве знал я страдание прежде,

Вольным небом и солнцем дыша?

Подари мне зарю и надежду,

Жить во тьме не осилит душа!

Караван уходил все дальше, увозя француза с собой. Вальминту казалось, что его с неумолимой силой засасывает в себя какой-то вихрь, – чудовищная воронка, в которую он попал по недоразумению и теперь барахтался в ней, пытаясь просто выжить. На границе Сирии и Палестины перекупщики взяли за полцены еще несколько рабов у какой-то местной шайки, и их всех стали связывать вместе. В этой связке Марибо оказался рядом с Вальминтом, и это было спасением для старого француза: не раз, когда он уже готов был упасть и навсегда остаться в пустыне, рука Вальминта поддерживала его… Жара была невыносимой, да и непривычной для пленников-северян. Все задыхались. Глоток воды казался счастьем. Но Вальминт пока держался, хотя после каждого привала было все труднее подняться и снова заставить измученное тело двигаться. Так миновал еще один жуткий бесконечный день, когда несчастным людям казалось, что солнце никогда не зайдет и путь никогда не кончится. Часы за часами длились в глухом однообразии; силы пленников таяли, и с каждым шагом верблюдов свобода отдалялась, а надежда гасла.

Среди пленников, против воли увлекаемых к Дамаску, был юноша-англичанин, Джон, лишь годом моложе Вальми. История того, как юный Джон Лейнир был схвачен пиратами у берега в Британии, когда беспечно рыбачил в лодке на закате безмятежного солнечного дня, очень напоминала историю самого Вальми, поэтому мы не будем приводить ее. Достаточно сказать лишь, что юный англичанин не успел даже крикнуть, как оказался пленником на пиратском судне, которое тихо и под неопознаваемыми парусами выскользнуло из Ла-Манша в открытое море… Отчаяние Джона невозможно передать словами, но теперь, когда он увидел среди связанных пленников своего сверстника, надежда на совместный побег вспыхнула в нем с новой силой. Дружба между людьми, идущими по песку под неусыпным надзором араба-надсмотрщика – дело сомнительное, потому что на разговоры не остается сил, да они и пресекаются едва начавшись, но Вальми и Джон, оказавшись рядом, сумели обменяться несколькими словами и прониклись друг к другу величайшей симпатией. Хотя Вальми не знал ни слова по-английски, Джон, сын мелкопоместных джэнтри[3], по счастью, знал французский язык. И даже внешне юный англичанин и француз были похожи друг на друга: одинаково белокурые и сероглазые. И оба – дерзкие и непокорные, склонные идти на риск вопреки всему, даже если цель почти недостижима.

Именно на вторую ночь в глухой пустыне Сирии, когда рваные облака, набегающие с моря, то и дело скрывали луну и звезды, ловкий и худенький Джон ухитрился развязаться незаметно для надсмотрщика. Ни одному из пленников до сих пор такое не удавалось. Прижимаясь к земле и замирая с бьющимся сердцем, когда лунный свет пробивался из-за туч, Джон пополз через дремлющий бивуак в сторону Вальми, по пути стащив флягу с водой, привязанную к седлу одного из верблюдов. Через минуту, никем не замеченный, юный англичанин оказался возле неподвижно лежащего на песке своего товарища. Глаза француза были закрыты, и в свете звезд было видно, какое у него бледное и отрешенное лицо. Джон потряс Вальми за плечо, и тот, внезапно вырванный из дремоты, уставился на него как на продолжение своего сна.

– Надо бежать, Вальми. Просыпайся, нельзя медлить. – Тревожный голос Джона был еле слышен.

Лицо Вальминта, сначала вспыхнувшее надеждой, внезапно помрачнело:

– Нет, Джон, я не могу.

– Ерунда, я помогу тебе! Это последний шанс! – Джон торопливо пытался распутать французу руки, но у него это плохо получалось. В любую минуту движение в бивуаке могли заметить…

– Нет, Джон, – тихо проговорил Вальми. – Я не могу оставить Марибо. Беги один. Мне нельзя бросить друга. Беги, Джон. Я тебя не забуду.

В глазах у француза было отчаяние. Джон понял, что его решение окончательно. На мгновение он прижался к плечу Вальми:

– Прости, мой друг. Прощай.

Быстро поднявшись и пригибаясь за спинами верблюдов, он скользнул во тьму, и Вальми увидел лишь, как мелькнула в свете луны его белая рубашка. Но увидел это и араб-охранник… Пронзительно и хрипло крикнув, он поднял верблюда и пустил его в галоп вслед за беглецом. Страшные копыта промелькнули над Вальминтом, обдав его потоками песка…

Поняв, что его побег обнаружили, Джон припустил по песку во все лопатки, надеясь скрыться в темноте.

Верблюд в галопе ничем не уступает скаковой лошади, а на песке даже превосходит ее. Через несколько мгновений араб догнал Джона. Он скрутил беглецу руки за спиной и швырнул его на песок. Раздалось несколько хриплых фраз, свистнула сталь и прозвучал страшный крик… Вальминт в ужасе зажмурился и содрогнулся всем телом, словно удар араба обрушился и на него. В караване уже все проснулись, всюду зажигались факелы… Охранник, убивший Джона, прокричал своим товарищам несколько насмешливых гортанных фраз, смысл которых был безошибочно понят каждым из пленников. Затем, не выпуская из руки обнаженной окровавленной сабли, он двинулся к французу. Вальминт закрыл глаза, не желая видеть клинок, обагренный кровью недавнего знакомого. От того, что он только что увидел, его мутило.

Пинком араб заставил связанного пленника повернуться вниз лицом. Уткнувшись лицом в песок, Вальминт почувствовал, как жестокие руки быстро ощупывают на нем путы, проверяя, не надрезаны ли они (если бы это оказалось так, он бы немедленно отправился вслед за Джоном). Но юный англичанин не успел помочь своему товарищу, и теперь это сохранило жизнь французу. Когда араб, пнув его напоследок, отошел, Вальми д’Анжи испытал невероятное облегчение. И сам подивился тому, что всё еще так хочет жить…

Глава III. Слова надежды: свет в сердце

На третий день страшного пути Вальминт шел оглушенный и потрясенный тем, что произошло, и почти не мог отвечать на слова Рибо, который тщетно делал попытки заговорить с ним. Обезглавленное тело Джона осталось далеко в пустыне… Вальминт не мог даже плакать, настолько он был истощен. Юноша не замечал ничего вокруг…

Под вечер, как обычно, рабов разделили и связали, на сей раз даже крепче чем обычно. Арабы оставили двух часовых, но костры постепенно начинали угасать, и то один, то другой пленник оказывался без надзора. Но сгустившиеся сумерки уже не давали надежды ослабевшему Вальминту: связанный, он обессилев лежал на песке, уже не пытаясь освободиться, и его понемногу охватывало оцепенение, которое нельзя было назвать ни сном ни бодрствованием. Пленник закрыл глаза… Звезды светили даже сквозь закрытые веки. Мимо него ходили, занимаясь своими делами, караванщики, не обращая на рабов никакого внимания. Юноша опять почувствовал себя самым одиноким созданием во вселенной.

– …Но нет, так нельзя! Мы должны вырваться!.. – шепот Вальминта во сне был никому не понятен, хотя проходивший мимо араб остановился, прислушиваясь. Но пленник находился, очевидно, в недосягаемых глубинах сна…

– Рибо!.. Рибо, мой друг, где ты? Нам пора идти!..

Внезапно Вальминт пробудился, потому что его окликнули по имени. Повернув голову вправо, он с трудом различил в темноте, шагах в двадцати, лежащего на земле Рибо, так же накрепко связанного, как и он сам. Рискуя быть избитым, старый француз торопливо проговорил, напрягая голос:

– Завтра последний день пути до Дамаска. Я чувствую, что скоро мы с тобой расстанемся. Помни то, о чем мы с тобой говорили: я хочу, чтобы ты жил, Вальминт. Не сдавайся и обязательно вернись во Францию! – тут до юноши донесся стон: караванщик пнул Рибо ногой под ребра, заставив его замолчать. Вальми содрогнулся. Он услышал тяжелые шаги по песку и притворился спящим, поэтому подошедший охранник всмотрелся в его лицо и все же не стал его трогать. Над караваном сгустилась беззвездная черная ночь. И в этой ночи единственный свет горел в сердце у Вальминта, зажженный в нём Рибо: «Не сдавайся! Вернись!..»

Глава IV. Пленники в Дамаске

Пленников провели через ворота, когда на город уже спустились сумерки. Стража обратила мало внимания на горсточку рабов и на их погонщиков-работорговцев. В темном, враждебном лабиринте перепутанных улиц быстро терялось чувство направления… Вальми понял только, что они находятся недалеко от окраины города, в самых бедных кварталах, потому что дорога была полна выбоин, да и старый караван-сарай, куда втолкнули пленников, выглядел заброшенным и давно не используемым по назначению. Здание стояло на пустыре и представляло собой всего лишь каменный куб без окон, с крепкими деревянными воротами на железных петлях. Если бы Вальми имел возможность присмотреться, он заметил бы, что за петлями ухаживают: они отнюдь не проржавели и были смазаны маслом. Здание предназначалось для содержания рабов перед торгами и являлось перевалочным пунктом для бесчисленных работорговцев, с которых хозяин этого сооружения брал скромную мзду. Несчастных бедолаг, из всех племен и народов, выдерживали здесь ночь или две, прежде чем они окажутся под палящим солнцем на рыночном помосте или не будут проданы через более выгодную систему частных сделок. За это время люди, имевшие несчастье не по своей воле попасть на Восток, теряли последние силы, не получая никакой пищи и никакой помощи в случае болезни, и становились совершенно неспособными к сопротивлению. А снаружи, кроме каменных стен караван-сарая, их замыкали в кольцо мощные стены города, на которых дожидалась рассвета бессонная стража. Дамаск ревниво охранял покой правоверных мусульман, оберегая их от всяческих неожиданностей.

Ворота темницы захлопнулись за Вальми и его товарищами… Вокруг заброшенного караван-сарая сгустилась глухая тишина арабской ночи.

Измученные дневной жарой, пленники попадали на холодный пол. Перед тем как бросить их здесь до утра, их развязали и дали им напиться, но ни крошки еды. Ослабевшие люди, после дневного перехода, чувствовали себя совершенно разбитыми. Вскоре, однако, некоторые из них поднялись и принялись простукивать стены своей темницы и ощупывать каменные плиты пола, тесно состыкованные друг с другом, надеясь найти плохо уложенные камни или пустоты в кладке. Тогда можно было бы сделать пролом в стене или за короткие предрассветные часы попытаться вырыть подкоп. Вальми был среди самых внимательных исследователей этого каменного мешка, простукивая чуткими пальцами буквально каждый сантиметр стены и залезая временами на плечи своих товарищей (так как был одним из самых лёгких), чтобы дотянуться насколько возможно выше. Сейчас пленников в караван-сарае оставалось пятнадцать человек: все, кто остался в живых после гибели Джона. Еще одного обессилевшего раба арабы бросили в пустыне… Здесь были только те, кто смог дойти до спасительных городских ворот и за кем они захлопнулись, может быть, навсегда. По крайней мере, многие пленники осознавали, что отсюда их путь поведет только вглубь Востока, и никогда – к блистающему и манящему Средиземному морю, о котором теперь лучше было забыть.

Но надежда на освобождение всегда живет в душе человека… И измученные люди продолжали стучать в стены, словно надеясь, что от их усилий караван-сарай рассыплется, и тогда они убегут – все равно куда, лишь бы подальше от проклятого города, который поглотил их, подобно мифическому чудовищу, и опустил в свое чрево, даже не заметив этого. Они еще не могли поверить, что им не выбраться за эти стены, на первый взгляд не такие уж и прочные и готовые рухнуть от первого землетрясения как карточный домик. Но каменный прямоугольник с узким окном в крыше уже многие годы стоял на окраине Дамаска, крепко удерживая всех пытающихся вырваться из него. Всего один охранник (больше не требовалось) сидел на пороге снаружи и дремал, прислонясь к запертым на замок и перекрытым брусьями воротам. Сквозь дрему он даже не слышал ударов слабых рук, доносившихся из глубины каменной ловушки. Ему казалось, что рабы спят, не думая о сопротивлении. Не думая ни о чем…

После почти двух часов бесплодных усилий, пленники отчаялись вырваться из темницы и, один за другим, легли на каменный пол, – вповалку, кто как мог, пытаясь забыться сном. Некоторое время еще слышался шепот на разных языках, но потом и он затих. Здесь были испанцы, итальянцы, фламандцы (затесался даже один грек), все равно истощенные, измученные и оборванные. Черные, каштановые, светловолосые головы перемешались в скользящих по полу тенях от пробегающих облаков. Тяжелое дыхание, изредка перемежаемое стонами, говорило о том, что большинство узников все же впали в забытье на недолгие часы, оставшиеся до рассвета. Но даже такой сон был облегчением… И даже такой сон не шел к Рибо, который сидел среди своих товарищей и молча наблюдал за странным движением, не прекращающимся у стены, слабо озаряемой единственной бледной звездой, светящей в окно. Впрочем, узкую щель в крыше едва ли можно было назвать окном: через нее не протиснулась бы даже кошка…

Человек, за которым наблюдал Рибо, двигался вдоль стены как лунатик, но скорее был глубоко сосредоточен, чем находился в бессознательном состоянии. Он раз за разом обходил каменный куб по периметру, заново ощупывая каждый камень, до которого мог дотянуться, и пытаясь расшатать те из них, которые казались ему непрочно уложенными. Временами он бросался на каменную кладку всем телом, и только боль и бесполезность усилия заставляли его отступить и вновь продолжить свое движение – до следующей попытки. Звездный луч то и дело выхватывал из сумерек его светлые волосы, гибкий и тонкий стан, юношески-острые плечи, в очертаниях которых только начинала проглядывать мужественность… Вся его фигура выражала предельное напряжение сил, он словно стремился раздвинуть тьму, сомкнувшуюся вокруг него и остальных пленников. Разрушить эти стены… Снова выйти под звездное небо, и Дамаск растает как страшный сон, и все они окажутся на родине, потому что ведь не могут же они не вернуться?! Снова зашумит Средиземное море, и легкокрылый корабль выплывет навстречу, чтобы унести их всех к счастью – всех до единого… Это был уже почти бред Вальминта д’Анжи, самого юного из тех, кто оказался в плену вместе с ним, и неспособного примириться с неволей. Его шаг становился все менее верным, в глазах темнело от усталости, голова кружилась… Ему казалось, что он сражается со стеной уже целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько минут с тех пор, как его товарищи отказались от борьбы и он остался один на один с темнотой и холодом камня. Наконец он остановился, прижался лбом к холодному камню и замер.

Рибо не останавливал юношу, потому что втайне надеялся, что Вальми действительно удастся, вопреки всякой очевидности, нащупать выход. Ведь что ни говори, а этому человеку сопутствовало потрясающее, удивительное везение. Он мог бы уже трижды погибнуть, но жизнь словно хранила его от гибели, открывая новые дороги судьбы. Он остался в живых в эпидемию чумы, избежал смерти при попытке бегства с корабля, хотя был захвачен пиратами с оружием в руках, и наконец, в пустыне не был казнен арабами за попытку помочь Джону, хотя его и подозревали в пособничестве. А вдруг Вальминт каким-то чудом освободит их всех?.. Но сейчас Марибо понял, что должен вмешаться.

– Это бесполезно, Вальми. – Рибо подошел к юноше, положил ему руку на плечо и слегка сжал. Вальминт повернул к нему голову: в сумерках его лицо казалось еще более исхудавшим, чем при свете дня. Щеки запали от голода, под глазами легли густые тени. Он смотрел на Рибо и не произносил ни слова. Мгновение Рибо тоже смотрел на него молча; его сердце наполнила бесконечная жалость… Не желая показывать этого, он негромко проговорил:

– Вальми, ты помнишь, что я тебе сказал на корабле, когда мы первый раз встретились в трюме?

Вальминт печально улыбнулся:

– Ты сказал, что мы еще увидим Францию… Но ведь нам не выбраться отсюда. Я чувствую, что мы гибнем…

– Не надо отчаиваться. – Рибо увел Вальминта прочь от стены и заставил сесть рядом с собою в слабом луче света, среди их спящих товарищей. Если кто-то и не спал, то не подал виду, что слышал их разговор.

– Ты помнишь, что я ещё сказал тебе в тот день, когда мы встретились на корабле?

– Нет, Шарль. А что ты сказал?

Марибо усмехнулся:

– Я сказал, что утро вечера мудренее и лучше тебе лечь и отдохнуть, потому что неизвестно, что нас ждет завтра. Ложись и забудь обо всем. Собери завтра все свое мужество, и может быть, удача улыбнется тебе.

Юноша всмотрелся в Рибо: друг его выглядел изможденным, но не сломленным. Лицо потемнело, острые складки пролегли к углам рта, выдавая горечь и усталость, но взгляд был по-прежнему ясным.

– Рибо! Если мне удастся вырваться на свободу, я приду к тебе на помощь, где бы я ни оказался.

– Я знаю, Вальми.

Побежденный усталостью, Вальминт лег на каменный пол у ног Марибо, свернувшись калачиком в попытке сохранить тепло. Старый француз печально смотрел на него:

– Скоро рассвет, Вальми. Попытайся все же уснуть.

– А ты?

– Мне что-то не до сна. Как и многим здесь. – Марибо едва слышно вздохнул.

Вальминт смотрел на него снизу затуманенным усталостью взглядом:

– Шарль, нас ведь не разлучат?

Марибо положил ему руку на плечо, а потом, не удержавшись, погладил его по волосам:

– Спи, Вальми д’Анжи. Спи.

Юноша послушно закрыл глаза и через минуту уснул: сознание больше не могло выдерживать боли и печали этого дня… Сон унес его далеко-далеко, в покой и солнечный свет, а тело вовсе перестало ощущать безжалостный холод каменных плит.

Марибо некоторое время не двигался. В эту минуту ему казалось, что темное окружающее пространство мощно протекает сквозь него, подобно стремящейся в бесконечность плавной и таинственно звучащей ночной реке. В этом потоке он мысленно видел события, прошедшие со времени разлуки с родным домом, и они вспыхивали перед взором памяти в свете удивительной, несравненной чистоты воспоминания и безмерной любви.

В темноте и молчании ночи, озаряемой лишь изредка скользящим звездным лучом, он безмолвно и страстно заговорил с Богом – самой великой тайной внутри и вне своего существа.

Так неистово Шарль Марибо не молился с тех пор, как девятнадцать лет назад Франсуаза, его юная жена, в трудных родах давала жизнь его первенцу Бертрану и в жизни двух любимых людей для Шарля заключался тогда весь мир. Сейчас, стоя на коленях возле спящего Вальми и устремив взгляд на бледный звездный луч, пересекающий темницу, он почти беззвучно шептал:

– Господь Всемогущий, я прошу Тебя!.. Спаси его от судьбы раба. Я знаю, что он не проживет в плену и нескольких дней: его казнят за какое-нибудь очередное безрассудство. Я люблю его как родного сына. Спаси его во имя моей любви к нему! Я знаю, что Ты можешь это сделать. Соверши для него чудо, ему не спастись без Твоей помощи!.. Пошли ему человека, который заступится за него.

Вальминт погрузился в сон так глубоко, что не услышал, как отодвинулся засов снаружи и в темницу вошли несколько вооруженных людей с факелами. Особенно не выбирая, семерых пленников грубо подняли на ноги, угрожая им копьями, и начали теснить к двери. Лишь один человек попытался задержаться, на мгновение сбив натиск охранников, но его тотчас грубо оттолкнули назад. Его тёмные глаза горели и лицо покрыла бледность, обострив истончившиеся черты.

Возможно, ангел-хранитель юного француза не позволил ему проснуться, потому что неизбежное сопротивление происходящему лишь навлекло бы на Вальми новую беду. Тот же, кого уводили вместе с шестью другими, не стал будить его, жестом не позволив сделать это и остальным, и лишь опустил на него прощальный взгляд…

Проснувшись, Вальминт увидел, что в караван-сарае довольно светло: сквозь отверстие в крыше виднелось бледное рассветное небо. Издалека доносились голоса муэдзинов, призывавшие правоверных к утренней молитве…Интересно, были ли в этой молитве слова благодарности за свободу – бесценный дар Бога?

Вальминт наконец полностью очнулся, сел и провел руками по лицу. И, оглядевшись по сторонам, похолодел… В помещении стало гораздо просторнее: кроме него, здесь остались только семеро пленников и среди них не было Рибо! Вальминт вскочил, дико озираясь и еще не веря случившемуся, потом стремительно бросился к двери и заколотил в нее кулаками:

– Рибо! Шарль! Марибо!!

Он еще надеялся, что его друга увели недалеко и тот услышит его. Но его отчаяние осталось безответным: Шарль Марибо, его храбрый защитник и благородный друг, канул в его прошлое, так же как и Франция и все, кто любил и защищал его. Он остался один.

– Откройте, подлецы! Откройте!

Неожиданно кто-то твердо взял его за плечо:

– Отойди от двери, не то накличешь беду! – пленник-фламандец строго смотрел на Вальми. – Твоего друга уже не вернешь. Его увели ночью.

– Но почему?!

– Какому-то землевладельцу срочно потребовались работники для его поместья, и он заключил сделку со своими приятелями-работорговцами, чтобы они доставили ему несколько дешевых рабов, пока он еще в Дамаске. Сейчас твоего друга уже нет в городе: караваны покидают Дамаск с рассветом. Я слышал, о чем между собой говорили охранники: я уже не первый год в плену здесь на Востоке и не первый раз меня продают как скотину. – Губы фламандца на миг свело судорогой гнева. Он снова решительно, почти грубо взял Вальми за плечо и, совершенно растерянного, подвел к остальным:

– Сядь и не кричи. Мне жаль, поверь.

Вальминт сел рядом с греком, несколько старше его, сочувственно смотревшим на него мягкими тёмными глазами, и уткнулся головой в колени.

– Это был твой отец? – грек плохо понял, о чем идет речь, так как знал только свой язык, но ему хотелось хоть как-то утешить северянина.

– Нет, – по-гречески ответил Вальминт, и темноглазый юноша весь подался к нему, – но он заменил мне отца. Он спас мне жизнь в пути. Только вот зачем жить? Все потеряно…

Грек слегка улыбнулся и мягко положил руку ему на колено:

– Меня зовут Адриан. А жить всё-таки стоит.

Вальминт встрепенулся:

– Ты тоже с моря, Адриан?

– Я еще вернусь туда. Или моя душа… Там золотой песок… И раковины поют… В моей семье выращивают виноград. Я верю, что вернусь. Одиссей всегда плавал по морям… Я буду вспоминать Одиссея и, может быть, он приведет меня обратно домой.

Вальми с удивлением смотрел на него:

– Почему мы раньше не разговаривали, Адриан?

– Так ведь было не до того. Да и сейчас это, наверное, наш последний разговор… Скажи мне твое имя, северянин.

– Вальминт.

– Ты родился возле моря, как и я?

Вальми улыбнулся:

– Во Франции отовсюду близко до моря. Я люблю его… Мне бы так хотелось вернуться. Но сначала я должен найти моего друга.

Грек улыбнулся ему в ответ, и его бледное лицо засветилось:

– Пока у человека есть желания, у него есть и надежда.

Адриан оказался прав: им с Вальминтом не довелось более поговорить ни в тот день, ни когда-либо позже (разве лишь в воспоминаниях). С наступлением дня все оставшиеся пленники – восемь человек – оказались под палящим солнцем на помосте дамасского невольничьего рынка.

– Что же случилось с тем молодым греком, Адрианом? – спросил Зар, ненадолго прерывая нить печального рассказа. – Тебе удалось что-нибудь узнать о нем?

Вальминт грустно покачал головой:

– Нет, мой друг. Когда я был в Греции, то разыскал его семью. Адриан успел рассказать мне… Но его родители не имели о нем вестей. – Француз задумался на мгновение, глядя в голубую небесную даль. – Но знаешь, я почему-то верю, что когда-нибудь еще мы увидимся с ним.

Вальминт так никогда и не узнал: полгода спустя после их разлуки, при отчаянной попытке побега, копье оборвало жизнь Адриана…

Сев поудобнее на песке и обхватив руками колени, молодой француз из Лангедока продолжил свой рассказ…

Глава V. Странный купец

Не обольстись лукавыми речами:

Нас ждёт немало чудных превращений.

Молчание и тысяча молчаний,

Терпение и тысяча терпений…

Поняв, как безнадежно он запутался, Вальминт не выдержал и разрыдался, не в силах больше сдерживать свое горе и отчаяние. Лицо мгновенно залили слезы; но сейчас юноше было все равно, смотрит на него кто-нибудь или нет. Ближайший к нему пленник вздохнул…

– Вальминт! – в голосе Адриана звучало глубокое сочувствие. Он сделал движение, чтобы подойти к своему другу, но на него тотчас обрушился удар плети и в грудь уперся конец кривого меча охранника, заставляя вернуться на свое место. Грек отступил, но глаза у него засверкали гневом и мускулы напряглись в отчаянном усилии порвать стягивающие кисти веревки…

Вальминт плакал, как человек, потерявший последнюю надежду. «Это конец! Мне никогда не выбраться с Востока, – ни мне, ни Рибо, ни этим людям! Мы закончим свои дни в этом безжалостном зное, без всякой надежды увидеть родину!.. Всемогущий, пошли мне смерть! Я все равно не буду жить в плену!» Он хотел сесть на помосте, но удар плети заставил его снова встать.

Свидетелем отчаяния Вальминта был не один лишь Адриан: из базарных рядов на него смотрел высокий человек в богато расшитой одежде перса, которого можно было принять за купца, если бы некоторые несоответствия в его костюме не наводили на мысль, что он скорее хочет, чтобы его считали таковым. Впрочем, его несходство с купцом мог бы заметить только очень опытный взгляд, а здесь, в базарной толчее, за незнакомцем никто не наблюдал. За поясом странного купца были заткнуты кузнечные клещи, а его крупные руки испещрены темными точками и следами старых ожогов. Он уже давно наблюдал за пленниками, выставленными на продажу, стоя в десятке шагов в тени крытого ряда. О чем он думал при этом, никому не известно, но лицо Вальминта снова и снова притягивало его взгляд. Он видел, как юноша-северянин растерянно оглядывался на базарные ряды и разноголосую толпу, спешащую по своим делам, и как внезапно он заплакал, одинокий в своем горе и лишенный всякой надежды в этом чуждом ему мире. Но, несмотря на слезы, текущие по грязным щекам, и выражение отчаяния, в лице этого человека был свет… Для странного купца это было очевидно: так узнают белую чайку в синем небе, так идут на свет лампы в тишине вечерней улицы… Выйдя из тени базарного ряда, он направился к помосту работорговцев.

– Я хочу купить у тебя этого раба! – перс властно указал рукой на Вальминта. Юноша похолодел, звуки базара на мгновение растаяли. Он пошатнулся. Персиянин быстро поднялся на помост и взял его за плечо. Повернулся к перекупщику-работорговцу:

– Сколько ты хочешь за него?

Тот усмехнулся:

– Он дорого стоит. Он молод, у него отличные зубы… – он потянулся к лицу юноши, чтобы продемонстрировать его зубы покупателю, но тот быстро отвел его руку:

– Я спешу. Так сколько?

Перекупщик назвал цену. Она была сильно завышена: по существовавшему «прейскуранту» даже такой раб не стоил столько. Но купец не стал торговаться, а молча достал деньги из пояса. Вальминт, хотя и не понял из разговора ни слова, увидел что сделка совершена и словно окаменел. Купец крепко взял его за рукав и потащил за собой с помоста. Тут в Вальминте проснулся гнев: он рванулся, попытался сопротивляться, но тщетно… Властная рука беспощадно влекла его прочь.

Вальминт в отчаянии оглядывался на Адриана; тот, побледнев, смотрел ему вслед, и прощально кивнул… Персиянин уводил юношу все дальше, но его окликнули:

– Ты сделал плохое приобретение, купец. – Перекупщик слез с помоста и, слегка подбоченившись, подошел к купцу и Вальми, которого тот удерживал за крепко связанные локти.

– Он бунтовщик. – В глазах работорговца горела насмешка. – Это мне сказал капитан судна, который продал его. Он барахтался всю дорогу, пока его вели сюда. Я это видел. Он пустится в бега, как только сможет.

– Куда же он побежит? – персиянин мельком взглянул в заплаканное лицо Вальминта. – По-моему, он еле держится на ногах.

– Не хочешь купить его оружие? – перекупщик вновь с усмешкой посмотрел на француза, чьи глаза были с отчаянием устремлены на свою рапиру у него на поясе. – Капитан продал мне его. Оно мне ни к чему: это не кинжал и не меч. Я лучше куплю себе хорошую плеть.

Ловкие пальцы купца ощупали клинок и быстро провели по его граням:

– Эта сталь хорошо закалена. Оружие стоящее. Я возьму его.

Он снова полез за деньгами в пояс.

Вальминт вдруг почувствовал себя голым, и что все смотрят на него…

Рапира перекочевала из-за пояса перекупщика за пояс купца.

– Mon Dieu! – тихо воскликнул Вальминт.

Перекупщик, каким-то чутьем, понял.

– Твой бог не поможет тебе, христианин. Ты теперь в руках Аллаха.

В эту минуту Вальминт рванулся, так что купец не успел ничего сделать, и моментально дал перекупщику пинок под рёбра, который пришелся так удачно, что тот, ахнув, сел на землю. Рабы на помосте громко засмеялись: только так они могли выразить Вальми свое одобрение. Тотчас по их спинам пошла гулять плеть охранника.

Перекупщик поднялся чертыхаясь.

– Стой! Стой, воитель! – купец с силой оттолкнул Вальминта назад и загородил его собой, не забывая крепко удерживать за подол рубахи. Лицо перекупщика было багровым от злобы.

– Ты такой же как и он, теперь я это вижу! – он пожирал глазами купца и Вальми, бледного от страха и гнева. – Радуйся, что я не позвал стражу, и его не отдали на истязание. Убирайтесь, вы оба, пока я не передумал!

Купец (которого звали Али) остался невозмутим перед этим взрывом ненависти и лишь слегка прищурился:

– Аллах знает о тебе больше, чем ты о Нем. – С этими словами он отвернулся от перекупщика, словно того больше не существовало. Тот сплюнул и направился назад к помосту.

Али крепко взял Вальминта за плечо и повел перед собой, негромко проговорив:

– Бог один на всех.

– Кто же был тот купец? – спросил Зар, на мгновение возвращая собеседника к действительности. Правда, он догадывался об этом, и вероятно, знал больше, чем Вальминт. Не будем сейчас вдаваться в подробности о тайных обществах и философских течениях Востока и Запада. Назовем того человека рыцарем чести или, может быть, кабиром[4]. Порой такие люди встречаются нам на пути… Легенды о Rosa mystica не увядают во всех культурах.

– Он не сделал тебя рабом, ведь верно? Иначе мы бы не разговаривали с тобой сейчас…

– Ты прав, – Вальминт озадаченно посмотрел на него. – Хотя я не понимаю, откуда ты можешь знать об этом. Но слушай дальше…

Глава VI. В учениках у Али: шаги к будущему

«Пусть я не могу переделать весь мир,

но я помогу этому человеку. И может быть,

это даже лучше, чем переделать целый мир…»

(Али)

Мало что видя вокруг от горя, Вальминт еле шел по улице вслед за своим новым хозяином. Удушливая жара отнимала последние силы. Персиянин не подгонял его и даже почти не оглядывался, идя в паре шагов впереди. Как только они вышли с площади, он развязал юноше руки, зная, что бежать тому некуда. Далеко ли убежишь, не зная ни языка, ни дорог?.. Пока что купец не сказал Вальминту ни слова и только следил чтобы тот не потерялся в уличной толпе. Но постепенно улицы становились все менее людными, и наконец оба путника свернули в небольшой переулок, застроенный домами богатых мастеровых и купцов средней руки. Дворы были обнесены высокими дувалами из глины и булыжников, через которые нельзя было рассмотреть, что происходит внутри. Из ворот одного дома до Вальминта донесся аромат плова. У юноши закружилась голова, и он почувствовал что просто умирает от голода. Он стал очень бледен, и купец, оглянувшись, заметил это. Тотчас он указал рукой на высокие железные ворота в середине переулка, за которыми, по-видимому, находился его дом. Остановившись у ворот, он достал из пояса ключ, но затем повернулся к Вальминту и сказал на ломаном греческом языке:

– Меня зовут Али. Так как я старше тебя, то называй меня мастер Али. Мне нужен помощник в моей кузнице и по дому. Не бойся, я не стану обижать тебя.

Вальминт широко раскрыл глаза, но это было вызвано не удивлением от того, что Али знает греческий: он просто был на грани обморока, и переулок закружился перед ним как на дьявольской карусели. В следующее мгновение он потерял сознание. Али едва успел подхватить падающее тело.

Зару подумалось, что как раз в то время, когда на долю Вальминта выпали самые тяжелые испытания, он сам проходил обучение в святилищах Греции и Ирана: «Мы с ним находились не так далеко друг от друга. И каждый проходил свои ступени познания, только у Вальминта их преодоление растянулось на годы, а я прошел их намного быстрее, в специально созданной атмосфере храма. Но каждый из нас обрел отвагу для дальнейшего жизненного пути. И может быть, уже тогда таинственно соединились нити наших судеб», – Зар снова погрузился в рассказ своего спутника…

Вальминт очнулся отнюдь не в чулане или сарае, а в нормальной светлой комнате. Он лежал на широкой жесткой постели, а рядом, на низеньком столике, дымилась миска ароматного риса с шафраном и стояла пиала с зеленым чаем. Рассудив, что еда предназначена для него, молодой человек не заставил себя уговаривать и весьма быстро справился с ней, после чего почувствовал такой прилив сил, что поднялся и подошел к окну. Он смотрел во двор, когда Али вошел в комнату. Юноша обернулся и слегка поклонился ему, но не сказал ни слова, не зная, как вести себя с ним.

– Садись. – Хозяин дома опустился на подушку возле столика, скрестив ноги, и жестом пригласил Вальминта присоединиться к нему. Тот сел на край кровати, не отрывая от Али настороженного взгляда.

– Твое имя Вальминт?

– Да, сударь, но откуда вы знаете?

– Ты не приходил в сознание больше двух часов и бредил, нес всякую чепуху, но когда я спросил тебя, как тебя зовут, ты даже в бреду отчетливо назвал свое имя. – Али усмехнулся. – Я понял, что тебе здорово досталось. Но в моем доме тебе ничего не угрожает, кроме работы, конечно. И я хочу, чтобы сначала ты полностью поправился: слабый и больной помощник мне ни к чему.

– Вы добры ко мне, сударь. Кто вы?

– Может быть, тебя все-таки больше интересует твоя дальнейшая судьба? – Али слегка прищурился. Вальминт опустил голову. Али приподнял его лицо за подбородок:

– Я не персидский купец, Вальминт. Это не более чем маскарад. А ты не раб.

Юноша вздрогнул и уставился на него во все глаза:

– Не раб?!

– Пойми, что я не мог иначе вырвать тебя из рук этих людей, кроме как выкупив тебя у них. Но я никогда не держал в своем доме рабов и не собираюсь. Однако ты мой пленник до тех пор, пока не заслужишь свободу.

Вальминт внимательно посмотрел на хозяина дома, не понимая, говорит он серьезно или шутит. Но в темном взгляде Али нельзя было прочесть ответа.

– Как я могу заслужить свободу?

– Поработай у меня. Научись языку моего народа. Переплавь свою сталь. Тогда ты завоюешь себе место под солнцем.

– Кто же вы, мастер Али?

– Я кузнец, и у меня множество заказов на самые разные вещи. Ты будешь помогать мне во всем; я хочу, чтобы ты узнал мое ремесло.

– И я смогу вернуться на родину? – лицо Вальминта озарилось надеждой.

– Ну, я не собираюсь держать тебя здесь до седых волос. А впрочем, все зависит от тебя самого, – Али дружески улыбнулся ему. – Может быть, в конце концов ты вообще решишь остаться… – увидев, как смутился Вальминт при этих словах, он рассмеялся:

– Не бойся, северянин, ты вернешься домой. У меня нюх на это.

Вальминт встал и приложил руку к сердцу:

– Спасибо вам, мастер Али! – тот улыбнулся ему и заставил снова сесть. Затем строго продолжил:

– Я запрещаю тебе выходить в город и даже в наш переулок без моего разрешения. Дамаск – не то место, где можно свободно разгуливать христианину. Ты очень легко можешь пропасть. Ты меня понял?

– Я не нарушу вашего запрета.

– Хорошо. Жить будешь здесь, эта комната твоя. Здесь мужская половина дома. На женскую половину тебе нельзя. А сейчас пойдем, я покажу тебе где помыться. Ты грязный как шайтан. Вымоешься – и ложись спать, утро вечера мудренее. Вот, возьми пока этот халат. Твоя одежда уже ни на что не годится, завтра я что-нибудь тебе найду. – Али увел Вальминта с собой.

Вымывшись, Вальминт лег в постель и проспал пятнадцать часов подряд. Али не будил его, зная, что этот сон целителен.

Думая, что быстро придет в себя и на следующий день уже сможет приступить к работе, Вальминт ошибался: его силы были серьезно подорваны переходом через пустыню, голодом и унижениями. Наутро он все еще чувствовал себя слабым, у него начались жар и лихорадка. Али опасался, не является ли это признаками холеры, но, к счастью, все обошлось. Однако целую неделю Вальминт пролежал в постели, почти не вставая. Али как мог заботился о нем, и постепенно хорошая еда и доброе отношение хозяина дома вернули юноше прежние здоровье и энергию. Жена Али, милосердная Фатиха, вылечила ему ноги, сбитые и израненные после мучительного странствия по пустыне. В отличие от мужа, она совсем не знала греческого языка, но, навещая больного, без умолку болтала по-арабски, хотя он едва ли понимал хоть слово. Но язык улыбки понятен каждому, и первое слово, которому юноша научился, было арабское «спасибо»[5]. Вальминт воспрял духом…

Сначала он только помогал по дому, выполняя всякую работу на мужской половине. Он был благодарен Али и старался быть ему полезным, поэтому у его учителя не возникало нареканий ни вначале, ни потом, когда Вальминт уже работал в кузнице. Кузнечное дело было юноше не в диковинку: он еще в родном поместье помогал кузнецу делать подковы для лошадей, ножи и другие вещи для крестьянского хозяйства. Конечно, он не знал многих тонкостей, да и опыт у него был невелик, но под руководством Али он постепенно продвигался вперед. Он узнавал все больше нового, и так как работа с Али занимала у него большую часть дня, то он почти не чувствовал одиночества. Он старался гнать от себя печаль. Старый Али был по-прежнему добр к нему, но в одном был непреклонен: повесив рапиру Вальминта на стену кузницы, он запретил тому даже прикасаться к ней. Но все-таки отцовская рапира, выкупленная Али у работорговца, была для Вальминта залогом того, что когда-нибудь он вернется на родину. Юноша мечтал об этом всей силой своей души. А пока дни Востока закружили его чередою своих забот… Он учился у Али арабскому языку и письму и день ото дня тот все меньше говорил с ним по-гречески, порой ставя в безвыходное положение, когда о значении некоторых слов надо было просто догадаться: взмокший после работы молотом, Вальминт тотчас получал на арабском языке какие-нибудь наказы по хозяйству и мчался их выполнять. И такое обучение приносило свои плоды: от природы гибкий, его ум становился все более проницательным и несколько месяцев спустя юноша уже очень хорошо понимал речь Али и тех людей, которые бывали в его доме. Но сам он так и не смог избавиться от акцента северянина, над которым Али очень смеялся, а впрочем, не считал его большой бедой.

Отправляясь по делам, Али всякий раз брал Вальминта с собой и заодно знакомил с Дамаском: они нередко вместе бывали на базаре, где делали покупки, на шумных улочках среди толчеи нагруженных осликов и снования прохожих, в чайханах и лавках. Бывали они и на окраине у восточных ворот, где жили приятели Али, которые всегда гостеприимно встречали и его и юношу, находящегося у него в обучении. Правда, никто из них не знал о том, что Вальминт христианин, а то, что он был чужестранцем, их мало беспокоило: со слов Али, они полагали, что юноша родом из Палестины, и оттого светловолосый потомок крестоносцев ни у кого не вызывал удивления[6].

Али позволял Вальминту заходить с ним и в мечети, если не наступил час молитвы, любоваться необычным орнаментом стен, где никогда не встречалось изображений человеческих фигур и лиц. Зато этот орнамент отличался удивительной выдумкой… Французу было интересно его разглядывать; порой Али объяснял юноше смысл того или иного изречения из Корана, сплетающегося в красивый узор… Так, шаг за шагом, Вальминт с помощью мастера Али осваивался в новом мире. Постепенно юноша узнал Дамаск. Теперь, даже оказавшись в городе один, он отовсюду сумел бы добраться до дома. Сейчас это было единственное место на Земле, где он чувствовал себя среди близких. И он больше не ощущал себя в мире Али таким чужим, как прежде. Казалось, жизнь понемногу начала налаживаться. Но у Вальминта никогда и мысли не возникало остаться на Востоке навсегда.

Глава VII. Сын Али

У старого Али не было детей. Это было его печалью, ибо, к какой бы вере ни принадлежал человек, для него великое счастье слышать в доме детские голоса и, протянув руку своему ребенку, ввести его в мир.

Появление юного христианина в доме как будто озарило светом жизнь Али. Он бы усыновил Вальминта, которому, как мы помним, было всего восемнадцать лет когда они встретились, но для этого было нужно, чтобы молодой француз перешел в его веру. А Али знал, что этого никогда не будет. Своим внутренним предвидением он понимал, что этот человек послан ему ненадолго: слишком напоминал юный пришелец перелетную птицу, которую занесло бурей в чужую страну, помяло ей крылья, и пришлось ей задержаться на чужой земле, отдавшись воле своего спасителя. И Али ценил каждую минуту, проведенную юношей в его доме. Но мир, в котором вырос Али, был почти во всём чужим для Вальминта.

Конечно, при желании Али мог бы принудить юного француза перейти в ислам. Но у него даже мысли не возникало об этом: любые угрозы и насилие были чужды его благородному сердцу.

Сочетание изящества и силы, доверчивость и ясная доброта, – вот что пленяло Али в человеке, который так неожиданно вошел в его семью. «Аллах был милостив, что позволил мне освободить его из лап работорговцев. Я передам ему все секреты моего мастерства. Когда вернётся на родину, он будет обладать знаниями, каких нет в его стране, может быть, ни у кого…»

Будучи сдержанным по природе, Али не показывал слишком открыто своих чувств. Он был достаточно строг с Вальминтом, и уж на что его юный ученик не мог пожаловаться, так это на недостаток работы. Но юноша чувствовал его заботу и искреннюю привязанность. Он знал, что, какие бы потрясения не обрушились на Дамаск, мастер Али будет рядом с ним.

– Почему вы в тот день переоделись купцом, мастер Али?

– Мне не хотелось, чтобы меня узнали знакомые. Нужно было на некоторое время сохранить в тайне твое появление в моем доме, иначе это вызвало бы толки. Друзья сказали бы, что я совсем рехнулся, если вдруг стал покупать себе рабов вместо того чтобы просто нанять помощников. И потом, ты другой веры. Не всякий из моих друзей поймет, почему я взял христианина в свой дом. Но для меня важно другое…

– Так получается, что вы уже знали в тот день, куда направляетесь?

– Это так, мое дитя. Правда, я не знал, что встречу именно тебя. Я просто шел на зов о помощи, который долетел до меня.

– Но каким образом…?

– Это не объяснишь. Со временем ты тоже просто будешь знать многие вещи так же безошибочно, как если бы кто-то тебе рассказал о них.

Глава VIII. Аннета

Невозможно удержать под крышей юного и неискушенного человека, которому все интересно в мире и который похож на прекрасную сильную птицу, готовую лететь навстречу своей судьбе. Крылья окрепли, и неизведанное манило в полет своим загадочным далеким дыханием, а ветер с голубых небес вливал в грудь аромат весны. И однажды Вальминт все же нарушил запрет Али.

Со многими случалось и случится,

Но каждый раз иная счастья птица,

И вновь любовь творится на Земле

В шатре и шалаше, в пещеры мгле

Или в горах, где небо в грудь струится

И в облака уносит на крыле…

И не прочесть ответа на челе:

Как будет с вами – кто здесь поручится?

Той весною 1491 года Вальминту почти сравнялось двадцать лет. Воспоминания о боли и страданиях, которые он пережил на пути в Дамаск, смягчились и почти не тревожили его: жизнь под защитой Али залечила его душевные раны. Даже воспоминания о родителях, о Франции сейчас не мучили его так, как прежде, хотя ни дня не проходило без мыслей о возвращении на родину. В доме Али юношу любили и заботились о нем; его силы расцвели. Он напоминал молодое дерево, которое в ближайшем будущем даст плоды. Красивый и стройный, с открытой улыбкой и сияющим взглядом, он радовал глаз мастера Али и казался неутомимым в работе, и его звонкий голос и смех вплелись в жизнь старого дома, как солнце вплетается в струи ручья. Простая, мирная жизнь, мирный сон под крышей учителя… Но весна имеет над сердцем могущественную власть…

Свежим, солнечным майским утром, когда во дворе было пусто, ибо Али отлучился из дома, Вальминт решился сделать вылазку в Дамаск. Сегодня стены, ограда дома тяготили его: ему хотелось подышать струящимся воздухом весны, хоть ненадолго влиться в движение текучих улочек, уносящих путника вдаль как маленький весенний листок. Ему хотелось побродить неузнанным среди узорчатых стен мечетей под голубым небом, среди говорливой толпы и почувствовать себя частью этой жизни, суетой напоминающей ему Гавр или маленькие прибрежные городки в родной Франции. Он не собирался уходить далеко и даже не сомневался в том, что с ним ничего не может случиться: к тому времени, о котором мы говорим, Али уже не раз отправлял юношу с поручениями к друзьям, живущим по соседству, и он хорошо изучил ближайшие и более удаленные улицы и совершенно перестал испытывать в Дамаске какую-либо растерянность или неловкость чужака перед незнакомым и суетливым народом. Вальминт полагал, что уж непременно вернется домой до прихода Али и закончит все домашние дела еще до того, как нога его учителя ступит на порог. И Али даже в голову не придет, что его трудолюбивый ученик тоже куда-то отлучался…

Но судьба повела юношу в тот день иной дорогой: едва выйдя в свой переулок, он уловил дивный аромат цветов, витающий в весеннем воздухе, и увидел напротив, возле стены, цветущее, всё розовое миндальное дерево, напоминающее прекрасный рисунок на фоне голубого неба. Вальминт д’Анжи, сам не отдавая себе в этом отчета, вздохнул… Странная тоска пронзила все его существо. Словно очарованный, он перешел дорогу и остановился под шатром нежно-розовых ветвей. Его взгляд устремился вдаль, словно прозревая за стенами Дамаска свободу, и любовь, и счастье. Молодой мечтатель забыл, куда направлялся, да и забыл, по правде говоря, обо всем на свете…

В эту минуту у входа в переулок раздались легкие шаги, и Вальминт увидел, что, не замечая его, к нему легким шагом приближается молодая женщина… скорее, девушка, очень уж грациозной и стройной была ее фигурка, полускрытая чадрой. Впрочем, через мгновение чадра была гневно откинута не по-восточному решительной рукой. Изумленный (и по-прежнему скрытый от девушки ветвями дерева), Вальминт увидел прелестное и грустное лицо с большими темно-серыми глазами, вздернутым носиком и упрямым подбородком, какие можно встретить у крестьянок в Голландии и на севере Франции. Картину довершали нежные розовые щечки, говорившие о том, что если девушка и недовольна своей судьбой, то во всяком случае не терпит лишений и жестокого обращения.

Все еще не замечая Вальминта, девушка уронила на землю корзину, которую до этого держала в руке, и закинув голову засмотрелась в высокое голубое небо, по которому пролетали перелетные птицы. Вальми заметил, что кое-где у нее на скулах золотятся веснушки, похожие на задорные солнечные запятые. Сердце у него отчаянно билось… Незнакомка задумчиво запустила руку себе в волосы, словно обдумывая какой-то план, и на мгновение явно забыла о том, где она находится, околдованная тишиной переулка и ласковым, теплым воздухом весны. Потом она решительно тряхнула головой, отчего на лоб ей упали солнечно-золотистые пряди, и наклонилась за корзиной… Тут она увидела Вальминта, смотревшего на нее, и вздрогнула словно от удара молнии. Серые глаза широко раскрылись и тут же вспыхнули возмущением, а потом насмешкой: юноша выглядел растерянным и смущенным, но не мог оторвать от нее взгляда. Девушка резко подняла корзину и вызывающе двинулась в его сторону, не потрудившись накинуть на лицо чадру: она приняла Вальминта за араба, и ей хотелось подразнить мальчишку, так откровенно глазеющего на нее. Проходя мимо него и дерзко улыбаясь, красавица презрительно проговорила:

– Ну, и что ты мне сделаешь, мальчик, со всеми вашими законами шариата? Небось приятнее смотреть на женщину с открытым лицом? Смотри, коли нравлюсь… Чем ты мне можешь помочь… Глупый мальчик…

Произнесенные слова музыкой отозвались в душе Вальминта: то был его родной язык!

Девушка миновала его, бросив напоследок презрительный взгляд.

– Нет! Погоди!.. Постой! – воскликнул потрясенный Вальминт по-французски. По счастью, в переулке, кроме них с девушкой, никого не было, и нарушающее все нормы приличия происшествие никто не заметил.

Какое действие его слова произвели на гордячку, надо было видеть: она замерла на месте, а затем, словно ее толкнули обратно, стремительно бросилась назад к Вальминту. Схватив его за руки выше локтя, она воскликнула:

– Так ты француз?! – ее глаза наполнились слезами и лихорадочно блестели, а губы задрожали, словно она встретила невесть когда потерянного брата.

Вальминт так же лихорадочно обнял ее и прижал к себе, всматриваясь в серые, как у него самого, глаза, и поспешно заговорил:

– Да, я француз, я пленник, как и ты. Но я живу здесь в учениках у мастера Али… Откуда ты?

Девушка продолжала держать его за руки, словно боялась что он сейчас исчезнет, и Вальминта вдруг охватило упоение, ни с чем не сравнимое в его жизни.

– Я с запада Франции, недалеко от Гавра… Меня похитили, уже два года… Я все равно, все равно убегу! А ты?..

– Я из Лангедока… – Вальминт заговорил тише, не выпуская ее из объятий, и девушка понемногу перестала дрожать как в лихорадке. Но и ее вдруг охватило иное чувство: глаза, удивленно устремленные на Вальминта, засияли, губы порозовели…

– Мы одинаковые с тобой… – прошептала она и, прелестно улыбнувшись, еле слышно спросила:

– Как тебя зовут?

– Вальми…

– Меня – Аннета…

С миндального дерева на них вдруг тихо посыпались цветы.

– Не уходи, Аннет, не уходи…

О, ликованье пробужденных, поющих рек!

Неистовый, непокоренный весенний бег!

Миг страсти полного цветенья зови, лови!

Непобедимо возрожденье весны, любви.

Маленький сарайчик возле кузницы, где хранил инструменты Али, на два часа стал райским садом, а старая рогожа, в спешке брошенная на пол, – ковром из райских благоухающих цветов, на котором расположились упоенные счастьем влюбленные.

Вальминт, который никогда еще даже не целовался, был ошеломлен обрушившимся на него блаженством и потоками тепла и неги, которые опьянили его и переполнили душу и тело. Впрочем, ему сейчас казалось, что у него две души, и между ним и возлюбленной, стонавшей и что-то шептавшей в его нежных объятиях, не осталось преград. Каждое его прикосновение встречало ответную ласку, пока он весь, кроме маленькой крупицы памяти, не обратился в одну поющую струну или безграничное, звучащее музыкой звездное небо…

А Аннете, которая на пиратском корабле перенесла горе и оскорбления, любовь этого юноши казалась раем. Вальминт ласкал и ласкал ее неутомимо, целуя с ног до головы, пока она тоже не превратилась в сияющее, самозабвенное пространство, в котором минуты были равны вечности. И земные, наполненные вечностью два часа длились и длились…

Глава IX. Волшебство любви

Вальми и Аннета стали встречаться…

Второе свидание влюбленных происходило три дня спустя возле дома Аннеты, в окруженном высокой каменной стеной яблоневом саду. В назначенный час Вальми пробрался в сад, легко перемахнув через стену. Здесь влюбленным, хотя и на недолгое время, ничего не угрожало: хозяин Аннеты дремал после полуденной молитвы, женщины, обслуживающие дом, колготились на кухне. В саду царила божественная тишина, в окружении которой юноша и девушка были словно единственными людьми на Земле… Влюбленных скрыла густая трава под старой яблоней, и вновь – пускай хотя бы на полчаса! – сомкнулись руки и губы, и для Вальминта и Аннеты была только безграничность их любви и нежности… Когда Вальми пришла пора уходить, – а это произошло очень скоро, потому что он должен был скрыть свою отлучку от мастера Али, да и Аннету могли начать искать, – он нежно привлек возлюбленную к себе:

– Мы всегда будем вместе, Аннет.

Аннета промолчала и лишь склонила голову ему на грудь.

Солнце сквозь листву ласкало им обоим волосы, рассыпая по ним золотистые искры… И еще минута прошла в блаженстве перед неизбежной разлукой.

– Когда мы увидимся снова, любимая?..

Вальминт был, в сущности, мирным человеком. Он просто хотел быть любимым, счастливым, дать радость кому-нибудь другому. Полюбив Аннет, он сделал это так, как делал всё: всей душой, безгранично и безраздельно. Настрадавшийся за год одинокого бродяжничества по Франции без семьи и близких, а потом в плену, юноша и помыслить не мог, чтобы расстаться со своей возлюбленной. Он решил жениться на ней. Его совершенно не беспокоило, что Аннет была из простого сословия: они с ней могли бы пожениться, оказавшись во Франции, и никто не стал бы мешать их венчанию. Вальминт с Аннетой потянулись друг к другу всей душой… Но сейчас, когда они виделись почти каждый день, сохранять тайну своих встреч в саду и не ставить под угрозу жизнь становилось все труднее…

Али стал замечать, что с его учеником происходит что-то необычное, хотя тот и был по-прежнему усерден в работе. Юноша улыбался, стоя за наковальней, и порою смотрел куда-то вдаль, не отвечая на обращенные к нему слова. «Весна…», – думалось Али. А весна в Дамаске цвела в несравненной красоте, и любовь юноши и девушки, встретивших друг друга в одиночестве плена, расцветала вместе с ней. И для них обоих она была волшебством и чудом… Так шли дни, которых влюбленные не считали, не зная о том как хрупко их счастье, словно миг в колеблющемся отражении вечности…

Глава X. Страшная потеря

Обстоятельства стали невыносимо трудными для Вальминта, когда Аннета на неделю прекратила их встречи: в дом к ее хозяину приехали гости – его старый приятель, богатый купец, со своими спутниками. Дом и двор наполнились людьми, и слугам нельзя было отлучиться ни днем ни ночью. Девушка боялась, что их с Вальми застанут в саду, если она, как обычно, назначит там возлюбленному свидание, а это грозило немалой опасностью ей и, тем более, юноше. Но Аннету, в худшем случае, могли запереть или как следует высечь за нарушение порядка в доме, ибо целомудрие ничтожной служанки не ценилось так уж высоко, а вот Вальми могли обвинить в воровстве и искалечить и даже казнить за проникновение в чужие владения и посягательство на чужое имущество, то есть на девушку-иноверку, принадлежащую как собственность хозяину дома.

Неделю не получая вестей и изнемогая от тревоги, Вальминт решился открыться мастеру Али. Подождав, когда тот вознесёт дневную молитву, юноша постучался к нему в комнату.

Это были часы послеобеденного отдыха, перед тем, как снова приступить к работе в кузнице. Просторная комната Али была залита солнечным светом…

– Мастер Али, мне очень нужно поговорить с вами. – Вальминт остановился на пороге.

Али сел на тахте:

– Слушаю тебя.

Он видел, что глаза юноши полны тревоги. Вздохнув как перед прыжком, Вальминт начал:

– Мастер Али, мне не к кому обратиться за помощью, кроме вас. Я встретил девушку…

Али чуть приподнял брови, но ничего не сказал. Торопливо, Вальминт продолжал:

– Она христианка и тоже из Франции, как и я. Она в беде… Она здесь в плену, потому что тоже стала жертвой этого проклятого морского разбоя, из-за которого пропадает столько людей. Ее похитили и продали сюда. Я встретил ее в вашем переулке…

Али еле заметно улыбнулся:

– Она здесь в услужении?

– Да, мастер Али. Прошу вас, помогите нам! Я не знаю, как вызволить ее оттуда…

Али протянул к нему руку:

– Подойди, что ты стоишь у порога? Сядь. – Вальминт вздохнул с облегчением, видя, что у него появилась надежда.

Старый Али внимательно смотрел на юношу, сидящего против него. Эти мерцающие, серые глаза ничего не могли скрыть…

– Ты хочешь, чтобы она стала твоей женой?

– Да, мастер Али! Я люблю ее! Я хочу жениться на ней. – Али вновь слегка улыбнулся и коснулся рук Вальминта:

– Я помогу тебе. Думаю, твою возлюбленную можно выкупить. Но нам нужно пойти вместе, и ты будешь ждать, пока я проведу переговоры. А потом, когда наступит час, вы вместе уедете во Францию. – Он едва заметно вздохнул и продолжал:

– Тебе надо больше доверять мне, мальчик. Если бы ты сказал раньше, уже давно бы все устроилось и вы были вместе со мной, как сын и дочь. А теперь пойдем, – он поднялся, глядя на Вальминта.

Краска бросилась в лицо юноше, когда он проговорил:

– Мастер Али, каждое ваше слово – правда, а я сомневался, могу ли вам открыться, учитель мой… Прошу вас, простите меня! Я знаю, нет ничего, что я не мог бы доверить вам…

Али коснулся его плеча:

– Поспеши, мы пойдем сейчас же.

– Мы пойдем выкупать Аннету сейчас?!

Али слегка усмехнулся, задержав руку у него на плече:

– Так зовут твою возлюбленную?

– Да… О, как мне благодарить вас?.. Нам обоим – мне и Аннете?

Лицо Али посуровело:

– Где она живет?

– Она служанка в доме торговца шерстью Хазима, мастер Али.

– Я знаю, где он живет, хотя мне не приходилось вести с ним дела. Ну да пойдем. Надо помочь ей.

Али вышел с Вальминтом из комнаты и они направились через двор к воротам:

– Ты сам ее выкупишь, сын мой. Ведь я оставлял твою часть прибыли от работы, и эти деньги твои. Ты сам принесешь своей возлюбленной свободу.

Мастер Али с Вальминтом быстрым шагом направились вниз по улице. Юноша не сразу заметил, что Али что-то тревожит. Откуда-то налетели серые облака и небо стало хмуриться, а ветер закружил сухую пыль и принялся бросать ее в лицо…

В двух переулках от дома Хазима Вальминта вдруг охватило острое предчувствие беды. Не в силах одолеть тревогу, он бросился бегом. Али ничего не оставалось, как, сильно отстав, бежать за юношей в том же направлении.

Вальминт никогда не входил в дом Хазима через ворота. Они и сейчас остановили его, хотя и не были заперты. Дожидаясь мастера Али, он поднял тревожный взгляд на высокую стену: за ней стояла странная тишина, не было слышно ни разговоров, ни звона посуды, перемываемой во дворе, ни рева верблюдов из конюшен. Возможно, гости уехали еще вчера?.. Но тогда почему Аннет до сих пор не послала ему весточку с каким-нибудь базарным мальчишкой, как всегда делала это раньше?.. Каким глупцом он был, что не пришел сюда вчера, разве он не нашел бы способа повидаться с ней? Как она бы обрадовалась ему!.. Целая неделя, о Господи! Это же безумная вечность!..

В эту минуту на улицу из ворот вышла служанка – маленькая и кудрявая, в легкой полупрозрачной чадре. При виде девушки Вальминта отчего-то пронзила боль, по сравнению с которой вся прежняя тревога казалась ничего не значащей. В волнении, Вальми схватил девушку за плечи:

– Где Аннет?

В ту же минуту на него налетел молодой араб, подошедший с другого конца улицы:

– Как ты смеешь прикасаться к моей невесте?! – стремительный удар кулака пронзил воздух, потому что Вальми увернулся.

– Где Аннет? – крикнул он снова, задыхаясь. Девушка прижалась к забору, а ее парень совсем потерял голову. Через минуту французу пришлось бы несладко, но его противник, рванувшийся вперед, внезапно забился в крепких объятиях мастера Али.

– Ну-ка успокойся, халлису[7]! Он не хотел обидеть твою невесту! Он, кажется, потерял свою!

Продолжая удерживать еще не остывшего юного араба, он мягко обратился к девушке:

– Не бойся. Скажи нам, доченька, где Аннета, которая служит в вашем доме?

Девушка, взглянув на бледное лицо Вальми, стиснула руки:

– Ее уже три дня как нет здесь! Бедняжка, ее продали проезжему купцу из Палестины, приятелю хозяина, за то, что она встречалась с каким-то… неверным, – девушка запнулась, взглянув на Вальми, из глаз у которого брызнули слёзы.

– Хозяин не хотел оставлять ее в доме, – добавила она, сама заплакав.

Молодой араб, до которого наконец-то что-то дошло, был уже отпущен Али и приблизился к Вальминту, который стоял перед девушкой потрясенный.

– Кто рассказал?.. – еле слышно произнес Вальми.

– Старуха-экономка Фейхат видела, как вы встречались в саду, и хозяину стало все известно. Она недолюбливала Аннет за то, что она иноверка, хотя ее и заставили перейти в нашу веру уже давно, сразу после того как она появилась у нас. Но она всегда мечтала, как вернется домой…

Подойдя, Али сжал плечо Вальминта. Юноша-араб, заглянув в лицо иноверцу, тихо проговорил:

– Теперь я понимаю, что произошло, неверный. Я шел к Зульфии, когда увидел в переулке дюжину верблюдов, которых вьючили к отъезду. На одного из них посадили девушку в чадре: она плакала и порывалась спрыгнуть, но боялась такой высоты, а потом, ее охраняли.

– Не плачь, – прошептала Зульфия: Вальминт плакал и сам не замечал этого.

– Я видел эту несправедливость, – продолжал араб, – но не мог вмешаться, у хозяина каравана была вооруженная охрана… Потом Зульфия рассказала мне о том, что случилось, но она не могла послать тебе весть, потому что не знала, где ты живешь… – Он почтительно склонил голову перед мастером Али:

– Простите меня. Я понимаю, какая это беда.

– Аннета станет женой этого купца, Хакима, – еле слышно проговорила девушка. – Ему не сказали, что она встречалась с кем-то, хозяин просто воспользовался случаем и продал ее ему, потому что она ему полюбилась, ведь у нее золотые волосы…

Вальминт закрыл лицо руками.

– Когда ушел караван? – глухо спросил он.

– Разве тебе непонятно?! – воскликнул вдруг молодой араб разгневавшись. – Тогда же, три дня назад! Что с тобой, неверный?! Если у тебя есть оружие, беги в пустыню, спаси ее!

– Да, – прошептал Вальминт. – Да…

Но ужасное чувство потери лишило его сил: что-то говорило ему, что эта беда непоправима.

– Пойдем, мальчик, с хозяином этого дома говорить бесполезно, – проговорил Али. – Дома решим, что нам делать.

Вальминт был безмолвен, словно и не слышал. Невеста араба, взглянув на него, заплакала, закрыв лицо руками. Ее жених прижал ее к себе, прошептав:

– Сокровище мое…

Али поклонился девушке:

– Спасибо, голубка, милая. Мы пойдем. – Он увел с собой бледного и совершенно потерянного Вальминта.

– Я все равно уйду искать ее, Али. – Вальминт прислонился к стене, едва они вошли в дом.

Али, стоя напротив него, покачал головой:

– Нет, сын мой, ты никуда не поедешь. Ты чужой в этой стране. Ты христианин. Ты не знаешь караванных троп и не знаешь людей. Ты сразу снова окажешься в беде и в рабстве, как это уже было, или заплутаешь и пропадешь в песках.

Вальминт не отвечал.

– Даже я не сумел бы найти ее, – продолжал Али. – Мы даже не знаем, через какие ворота из Дамаска вышел караван. Потеряно уже чересчур много времени…

У Вальминта внезапно потемнело в глазах, и он вынужден был сесть на сундук. Али помог ему подняться и повел в комнату:

– Нет, ты никуда не пойдешь.

Вальминт плохо помнил то, что было дальше: ему действительно стало худо. Боль потери возлюбленной оказалась слишком тяжким испытанием, и юноша, которому казалось, что он только на минуту прилег на постель, в действительности потерял представление о времени. У него начался озноб, а потом жар; все вокруг погрузилось в сумерки, из которых он не мог найти выхода…

Два дня Вальминт был сам не свой: отчаяние его было безмерно. Юноша находился в странном полусне и в жару, и у него начался бред. Если бы не заботы Фатихи, которая поила его лекарственными травами и что-то шептала над ним, грезящим в полузабытьи, то он, возможно, и навсегда канул бы в безумие, из которого нет возврата… Али и вовсе не отходил от него, отлучаясь лишь на короткие часы, чтобы восстановить силы в тревожном сне. И множество раз за эти дни его рука касалась волос юноши и он возносил молитву Аллаху Безграничному и Милосердному. Но Вальминт в бреду звал отца и мать, и шептал про поля Лангедока… И только с огромным трудом его удалось вернуть из лабиринта грёз, в котором он самозабвенно блуждал, не в силах одолеть власть воспоминаний.

Когда наутро третьего дня Вальми совсем пришел в себя, исхудавший и бледный, то посмотрел на солнечные полосы, играющие на стенах комнаты, закрыл лицо руками и горько заплакал:

– Я потерял всё!

И снова рука Али, сидящего рядом, коснулась его волос и принялась гладить их, раз за разом, и над юным французом зазвучал знакомый голос, к которому он невольно стал прислушиваться:

– Ты не потерял всё, христианин. Не плачь. Твоя возлюбленная не умерла. И родину ты снова увидишь. Ты уже два года здесь в Дамаске, и я знаю тебя, быть может, лучше, чем ты сам. Твоя душа всё преодолеет. И ты возобладаешь над всеми препятствиями, и встанешь на гребне волны, которая понесет тебя к Небесам…

Вальминт сел на постели и всматривался теперь в мастера Али просветлевшим, ожившим взглядом. Али взял его руки в свои:

– Посмотри, насколько ты стал сильнее. Я не узнаю в тебе того, кого я почти два года назад вел сюда по улицам Дамаска и кто упал возле моего порога. Теперь у тебя есть настоящая сила, а значит, ты обязательно будешь жить.

Али выпустил ладони Вальминта и ласково коснулся его плеча:

– Аллах даёт жизнь как самый драгоценный дар. И ведь ваш христианский пророк тоже считал жизнь самым драгоценным даром[8]…

– Да, Али. Это правда.

Али встал и заходил по комнате:

– Я слышал греческую историю про ящик Пандоры. Когда из него вылетели бедствия, на дне осталась надежда. И после любви это главное, что есть у человека. Надейся.

Вальминт глубоко вздохнул, чувствуя, что жизнь снова возвращается к нему. В его душе теперь жила надежда… Он найдет свою возлюбленную.

– Спасибо, Али! – он улыбнулся старому мастеру. Тот на мгновение обнял его и привлек к груди:

– Тебе еще многое предстоит узнать.

Подойдя к двери, Али принял чашку из рук Фатихи и протянул ему:

– Выпей молока, и пойдем во двор. Погода отличная. Пообедаем, а вечером начнем работать в кузнице.

Вальминт с наслаждением выпил молоко, которое было его первой пищей за три дня, потом встал и огляделся, стоя посреди комнаты. Мир снова был не одним только воспоминанием… Он повернулся к мастеру Али. Тот протянул ему халат:

– Надень. Пойдем, сынок.

Глава XI. Вновь оружие: новое рождение и путь к свободе

Героика вплелась в канву событий

И усложнила сеть людских путей.

Мы – дети драмы в век тревожных дней,

Создатели миров, ключи открытий.

После потери Аннеты на Вальминта словно легла тень. Не стало песен, не стало смеха в доме Али: юноша был грустен, хотя по-прежнему работал в кузнице усердно и все, что выходило из-под его рук, отличалось и прочностью и красотой. Он по-прежнему был добр и заботлив и это бесконечно согревало сердце Али, но старый мастер видел, что тоска по родине проснулась в нем с новой силой. Слишком часто юноша обращал печальный взгляд в сторону моря, шумящего где-то далеко-далеко за стенами Дамаска, словно своим внутренним слухом мог слышать этот шум волн – голос пути, ведущего на родину. Али понял, что пришла пора отпустить его – вернуть ему желанную свободу, которая только одна могла исцелить его. Но прежде надо было пробудить силу и отвагу молодого француза – тот живой огонь, который даст ему волю преодолеть все препятствия на пути к родине и обрести достойную новую судьбу. Али немного подумал, и ему показалось, что он знает что делать… Прошло еще около недели…

…В ту ночь Вальминт увидел во сне Шарля д’Анжи, своего отца. После объятий отца и сына, Шарль прошел в кузницу (она была такой же, как и наяву) и указал Вальминту на рапиру, закрепленную на стене:

– Ты сможешь вернуться домой, сынок, но тебе надо заново перековать эту рапиру.

– Что ты хочешь сказать, отец?

– Не перебивай, у меня мало времени. Сделай так, как я сказал. Тогда, вернувшись на родную землю, ты встретишь там рыцаря с сияющим взглядом – друга на всю жизнь. Вместе с ним ты будешь строить новый мир… А я пока забираю свое оружие, – Шарль легко снял рапиру со стены. Вальминт одно мгновение в растерянности смотрел на опустевшую стену, затем обернулся к отцу, но тот уже исчез.

Проснувшись на рассвете, юноша первым делом зашел в кузницу: его оружие висело на прежнем месте. Покачав головой, Вальминт отправился к колодцу во дворе, чтобы смыть с себя сон… Но вечером Али отодрал клещами скобы и снял рапиру со стены:

– Хорошая сталь, пойдет на мой новый заказ.

– Но это моя рапира, мастер Али! – Вальминт, забыв о почтительности, бросился к нему и схватил за руку, не находя больше арабских слов, чтобы выразить всю раздирающую его бурю чувств. Али молча отложил рапиру на наковальню и твердо отвел его руку, одарив взглядом, в котором Вальминту почудилась скрытая насмешка:

– Мы – люди мирные, зачем нам в доме оружие? – и видя, что Вальминт хочет что-то возразить, так и сверкнул на него глазами:

– Ну-ка, выметайся из кузницы. Иди сделай работу по дому и не мешай мне. – Он решительно, почти грубо вытолкал Вальминта за дверь и захлопнул ее у него перед носом. Француз услышал, как внутри упал засов. Вальминт толкнул дверь плечом, но она не поддавалась.

– Я прошу вас, мастер Али!

– Сказано: не мешай! – донесся изнутри довольно сварливый голос его учителя.

Вальминт, тяжело дыша, остановился перед дверью, но поделать уже было ничего нельзя. Не драться же ему было с Али… Им владели гнев и растерянность одновременно.

…Вальми в тревоге метался взад и вперед по двору, весь обратившись в слух и прислушиваясь к происходящему в кузнице. Он кое-как переделал все дела по хозяйству, но запертая дверь притягивала его как магнит. Пару раз он подкрадывался к ней…

«Но почему ему понадобилось брать именно мою рапиру? Ведь я говорил ему, что это оружие перешло ко мне от отца! Почему он так жесток?! Я не могу понять его!.. Я никогда не смирюсь с этим!»

Из кузницы доносился звон молота.

На закате Али закончил работу и вышел во двор; с наслаждением потянулся, чему-то улыбаясь, и увидел что Вальминт смотрит на него, стоя у порога дома. Подойдя к юноше, Али положил ему руку на плечо и добродушно произнес:

– Иди-ка спать. Утро вечера мудренее.

Вальминт молча повернулся и ушел в дом. Али усмехнулся.

Ночь у Вальминта выдалась бессонная. Ворочаясь на постели, он раздумывал, что же ему делать дальше. Али явно не собирался отпускать его: он, вероятно, решил, что Вальминт со временем привыкнет и останется. Теперь, когда юноша потерял возлюбленную, да и во Франции его никто не ждал… А как еще объяснить, что Али оставил его без оружия, словно оно уже никогда ему не понадобится? Ему, сыну семейства д’Анжи! Дворянину, свободному по праву рождения, потомку рыцарей-крестоносцев!.. Вальминта мучила тревога, и сомнения боролись в его душе с прежней любовью и доверием к Али. Не может быть, чтобы его учитель так поступил с ним, нарушив обещание дать ему свободу… Неужели он хочет, чтобы Вальми бежал из дома, бывшего для него спасительным и гостеприимным кровом?

«Я должен вернуться домой! Там моя родина, мой народ! Я сын Франции!»

Но им овладевала растерянность при мысли о том, как бежать одному через пустыню.

В предутренних сумерках Вальми д’Анжи забылся тревожным сном…

Наутро Али позвал его:

– Я должен отлучиться. Вернусь через три дня, так что дом пока остается на твое попечение. К моему возвращению приготовь плов.

– Мастер Али…

Тот вскинул на плечо мешок с инструментами:

– Мне некогда, сынок. Вернусь – поговорим. Пока хозяйствуй без меня. – Улыбнувшись, Али повернулся и вышел в переулок, закрыв за собой ворота. Едва его шаги стихли в переулке, как Вальминт бросился к нему в комнату, искать ключ от кузницы. Ему никто сейчас не мог помешать: Фатиха накануне ушла к подруге, у которой в семье родился долгожданный сын.

Ключа нигде не было, но, взглянув в окно, юноша увидал, что на дверях кузницы не висит замок. Против обыкновения, Али забыл запереть ее. Вальми ринулся через двор и толкнул заветную дверь: она легко отворилась, и он проскользнул внутрь… На наковальне лежал безмолвный и бесформенный кусок металла, прежде бывший его рапирой. Вальминт застонал, но затем, оглянувшись зачем-то на дверь, принялся торопливо кидать уголь в горн. Вскоре стены кузницы озарились мерцающим пламенем…

Вальминту не пришло в голову, что прежде мастер Али никогда не отлучался из дому так надолго…

Весь тот день юноша работал не покладая рук, только раз покинув кузницу чтобы поесть. К вечеру из расплавленного железа вновь начало возникать подобие рапиры. Но до прежней формы было еще далеко… В ход пошел весь запасной инструмент Али.

– И ты сковал такую же рапиру, какая у тебя была прежде? – спросил Зар.

– Да, почти такую же. Но она отличается от прежней: что-то в ней изменилось, хотя это все еще непостижимо для меня. Но это – только мое оружие. Я знаю это.

К вечеру третьего дня Вальминт закончил работу. Перед ним лежала длинная рапира, отблескивающая голубизной стали, с крепкой, слегка изогнутой рукоятью, защищённой сверкающей витой гардой. Руке было удобно держать ее. По одной из граней клинка шел тонкий серебристый рисунок морской волны. Это оружие было красивым; в нем сочетались сила и изящество, и оно, несомненно, не подвело бы своего носителя в битве.

Сейчас сталь уже остыла, и из-за плеча мастера, через открытую дверь, в кузницу падал рассеянный вечерний свет, отражаясь в зеркально-гладких гранях новорождённого оружия.

Вальминт поднял голову, услышав во дворе шаги, и положил руку на голубоватый клинок, словно был с ним единым целым. Через минуту в кузницу вошел Али. Старый мастер не выказал никакого удивления, увидев перед собой рапиру, рожденную заново волей его ученика. Точнее, бывшего ученика… Али посмотрел на него и встретил твердый, подобный стали, взгляд.

– Дамаск – красивый город, Вальминт. Ты уверен, что хочешь оставить его?

– Я хочу вернуться домой, Али. – Юноша стоял у наковальни гордо выпрямившись, но взгляд его потеплел.

– Позволь… – Али подошел и взял с наковальни рапиру. Мгновение он разглядывал ее, а потом снова поднял глаза на Вальминта:

– Я расплавил твою рапиру не потому, что желал тебе зла. Я хотел, чтобы ты проявил силу своего духа. Ты выдержал испытание, христианин. Мой сын… – Во взгляде Али светилась нескрываемая гордость. Он протянул Вальминту рапиру. Тот принял оружие, сжал его в руке.

Али прошел вглубь кузницы и через минуту вернулся, держа в руке пояс с ножнами, немного потертый, но на вид прочный. Он протянул пояс Вальминту:

– Это тебе, мой сын. Ты заслужил свою свободу, и я не вправе больше тебя удерживать.

Вальминт, взволнованный и потрясенный до глубины души, не сразу нашелся что сказать. Потом в нем словно прорвало плотину и он тихо воскликнул:

– Мастер Али, это правда?! Вы меня отпускаете?

– Да. Отныне ты свободен и можешь вернуться домой.

Юноша вспыхнул радостью, но через мгновение смутился:

– А как же я вернусь, Али? Я ведь не знаю дороги через пустыню…

– Кто говорит, олух, что я бросаю тебя на произвол судьбы? Послезавтра вечером ты отправишься вместе с попутным караваном, хозяин которого мне друг. Он довезет тебя до побережья и поможет сесть на корабль, идущий во Францию.

Юноша порывисто схватил руку Али:

– Я не знаю, мастер Али, как мне благодарить вас за всё!

Тот улыбнулся:

– Помни о том, что ты пережил здесь, в Дамаске. Помогай тем, кто встретится тебе на пути. Ничего не бойся. И живи, – последнее слово Али произнес как-то особенно, как будто в нем содержалось самое главное, что он хотел сказать Вальминту.

Глава XII. Отъезд: дорога в мир

– Может быть, останешься, сынок? Мы бы женили тебя на самой красивой девушке Дамаска… – эти слова, вместе со вздохом, вырвались у Али накануне отъезда Вальминта.

В глазах Али стояла печаль. Вальминт опустился перед ним на колени и обнял его, прижавшись головой к его тёмным мозолистым рукам:

– Прости меня, Али, учитель мой и отец… Я должен вернуться. Мне надо найти друга и вернуть ему свободу.

Али помолчал, обняв юношу за плечи, потом так же молча погладил его по волосам и мягко поднял:

– Иди, сынок. Заканчивай сборы. Завтра попрощаешься с Дамаском…

Незадолго до заката, когда солнце бросало золотые тени на улицы Дамаска, двое путников вышли из ворот дома Али. Они шли небыстро, но поступь одного из них – стройного араба в белой джеллабе и чалме – была юношески легкой.

Перед тем как поворот улицы открыл перед ними базарную площадь, Али остановился и вынул из-за пояса небольшой, но туго набитый мешочек.

– Возьми это. Ты не будешь нищим, когда окажешься на родине. И сам заплатишь за корабль до Франции. Найди свой путь. Не теряйся больше в этом огромном мире.

Вальминт сжал в руке тяжелый мешочек:

– Я не знаю, мастер Али…

– Эти деньги принадлежат тебе по праву. То, что ты заработал у меня, я отложил тебе на дорогу. Здесь испанские дублоны. Золото поможет тебе спасти твоего друга, верни ему свободу. Свобода и дружба – самые драгоценные дары Аллаха своим детям. Я хочу, чтобы ты был счастлив.

Юноша смотрел на него, и за несколько мгновений перед взором его души промелькнули все картины счастья и горя, пережитого им в Дамаске. Время труда и радости. Без мастера Али этого времени не было бы у него… Если бы он мог объединить весь мир и уничтожить все разлуки, какие только существуют в нём!.. Но сейчас его ждал новый путь, – только вперёд. Радость и печаль переполнили его, он был рядом с Али и в то же время уже на пути к своей родине, к своему будущему, в котором для него открывались новые свершения и новая удивительная жизнь. Человека ждало море… И его путь снова властно позвал его.

Али вздохнул:

– Простимся здесь.

Он крепко обнял Вальминта. В эту минуту улица казалась ему пустынной; всё не имело значения, – всё, кроме этого человека, с которым он теперь прощался навсегда. В эту минуту во всем мире были только они двое – мастер и его ученик… которого он хотел бы назвать своим сыном.

Прохожие не раз обращали взгляд на двух путников, обнявшихся посередине улицы: кто они были – двое друзей, расстающихся перед опасной поездкой одного из них к морю?.. Отец и сын, которым судьба велит проститься на долгий срок?.. Понятно было лишь, что это не встреча, а разлука перед долгой, нелегкой дорогой…

Али заметил, что Вальминт плачет. Он выпустил его из объятий, встряхнул и хрипло рассмеялся:

– Ты окреп за эти два года, что провел у меня. И ростом догнал меня… Ты теперь достаточно сильный, чтобы самому решать свою судьбу. У тебя в руках мастерство… Не пасуй ни перед кем. У тебя светлая дорога…

Вальминт улыбнулся, все еще не выпуская его руки:

– Пойдем, Али. Ты ведь проводишь меня до каравана?

– Конечно. Куда же я денусь? – голос мастера Али звучал немного ворчливо. – Ты ведь, чего доброго, заблудишься опять… Мелик вот-вот тронется в путь.

Они рядом направились вниз по улице. Вскоре вдалеке завиднелся караван Мелика, похожий на островок шума и пыли в солнечных лучах. Караванщики взнуздывали верблюдов и закрепляли тюки, заканчивая последние приготовления к отъезду. Следовало покинуть Дамаск до захода солнца…

И вновь, перед самым отъездом каравана, наступило то мгновение тишины, когда два человека среди толпы смотрят друг на друга…

Али крепко взял своего ученика за плечи:

– Прощай. Напиши мне, как мы договорились.

Вальминт опустился перед ним на одно колено, снял чалму и склонил голову:

– Благослови меня, мастер Али.

Молча и не обращая внимания на удивленные взгляды, Али возложил мозолистую руку ему на голову, поверх спутанных белокурых волос:

– Да пребудет с тобой милость Аллаха. Пусть Он сбережёт тебя в пути и вернёт домой целым и невредимым. – Он мягко улыбнулся.

– А теперь вставай. Тебе пора ехать.

Поднявшись, Вальминт снова надел чалму, став практически неотличимым от окружающих его арабов. Но глаза Мелика враждебно вспыхнули, остановившись на нем. Али не заметил этого, так как не отрываясь смотрел на юношу. Вальминту подвели верблюда, на которого он ловко вскочил, и маленький караван двинулся к городским воротам.

– Я никогда не забуду тебя, Али. – Вальминт еще раз, прежде чем тронуться с места, долгим взглядом посмотрел на мастера Али. Тот стоял неподвижно, напоминая скалу среди обтекающих его людей. Потом слегка кивнул. Вальминт тронул поводья.

Вальминт оглядывался до тех пор, пока мог видеть мастера Али в базарной толпе, встречаясь с ним взглядом, который протянул между ними невидимую нить до самых стен Дамаска. Он еще не знал, какие почти непреодолимые препятствия, подобные этим высоким стенам, встанут перед ним на пути к дому… Среди этих стен, возведенных человеческой злобой и ожесточением, нетрудно было бы заблудиться и сгинуть в безвестности и более сильному путнику. Но, волей ли Аллаха или силой человеческой любви, ему было суждено вернуться в свой мир. А пока перед ним лежала незнакомая дорога.

Глава I. Бегство из каравана

Я не могу остаться там, где был:

Стремлюсь на родину, пускай не зная,

Что ждёт меня, пусть из последних сил…

Но там моя весна, – весна святая.

…Верблюды размеренно шли по пустыне. Первый день пути к побережью, в безветрии и знойном мареве, проходил однообразно и без происшествий. Но это однообразие нисколько не утомляло молодого путешественника в белом бурнусе и чалме, который ехал на одном из верблюдов в середине каравана. Его лицо было наполовину закрыто белым шарфом, чтобы защититься от солнцепека. Убаюканный мерным верблюжьим шагом, юноша находился в полудреме, и в его душе царили в эти минуты мир и покой. Но был ли он арабом? Вряд ли: все выдавало в нем уроженца иных краев – выбивающиеся из-под чалмы белокурые волосы, светлая кожа, которую даже Восток не сумел обуглить до неузнаваемости, порывистость движений… И яркие, цвета стали серые глаза, которые в часы хорошего настроения искрились и мерцали как морская лазурь. С пояса у него свисала длинная рапира с изогнутой рукоятью – оружие, которое вызывало немалое любопытство у караванщиков, привычных к мечам и кривым саблям. В дороге юноша говорил мало, предпочитая лишь отвечать на необходимые вопросы, и в его арабском слышался резкий северный акцент.

Присутствие молодого человека в караване беспокоило и раздражало хозяина – небогатого купца, направляющегося к побережью со своими товарами. И хотя он обещал своему другу Али доставить этого юнца в целости и сохранности к морю и (вот уж, не было печали!) устроить на корабль, идущий в варварские страны, эта перспектива совсем не радовала его. Мелик (именно так звали владельца каравана) относился к неверным с величайшей враждебностью: его семья когда-то, во времена крестовых походов, сильно пострадала от их жестоких рук. Последователи ислама хорошо помнят и зло, и добро. Они не забывают оказанных им благодеяний, но причиненное зло вызывает у них ненасытную жажду мести… Даже проницательный Али не знал, какие темные бездны скрываются в душе его друга, иначе он побоялся бы доверять ему одинокого путника, беззащитного в мареве пустыни, к которому сам Али так привязался за два года.

По мере того как караван продвигался вперед, настроение Мелика все больше портилось. «Этот неверный накличет беду на мою торговлю; шайтан подсказал мне взять его с собой! Он слишком похож на потомка крестоносцев, хотя и работал у Али простым кузнецом. Думаю, так и есть: он из числа этих северных варваров, которые когда-то незваными ворвались в Сирию и залили ее кровью. У меня нет к ним жалости…»

Не подозревая о мрачных мыслях хозяина каравана, Вальминт ехал вперед, чувствуя, что каждый шаг верблюда приближает его к свободе. Его лицо сияло… Он только теперь по-настоящему заметил красоту пустыни, изменение ее цвета утром и в сумерках, услышал пение песка, передвигаемого низовым ветром; два года назад, когда его гнали в рабство, таща по этому песку как скотину, связанного, едва ли он замечал все это. Тогда все вокруг виделось ему мрачным и полным отчаяния. Но сейчас юноше казалось, что свет хлынул ему в душу со всех сторон и изгнал из нее последние следы мрака и страдания. Откинув с лица шарф, он покачивался на верблюде, улыбаясь своим мыслям, и тихо мурлыкал себе под нос песню на французском языке… Это вконец истощило терпение караванщика.

«Я не хочу дарить свободу этому порождению греха, пришельцу из враждебного мира. Если Аллах с самого начала отдал его правоверным в рабство, значит Он рассудил справедливо. И я только помешаю Али совершить глупость из-за его излишней доброты».

Если какая-то искра сомнения и была в мыслях у Мелика, то она в этот час угасла. Он твердо решил, не доходя до моря, продать Вальминта в рабство в каком-нибудь оазисе, чтобы неверный навсегда затерялся в глубине Сирии или иной восточной страны. Следовало только дождаться сумерек, чтобы связать француза когда он заснет: сейчас, при дневном свете, было опасно связываться с ним, когда жало его рапиры могло разить насмерть. Оставалось только предупредить слуг…

В эту минуту небольшое облачко закрыло солнце, и Вальминт перестал напевать свою сирвенту[9] и посмотрел вверх. Почему-то легкая тревога закралась ему в душу… Он внимательно осмотрел караван и заметил, что купец как-то подозрительно шепчется с двумя слугами. До этого Мелик не таился от своего попутчика и, если надо было отдать какие-то распоряжения, делал это в полный голос. У Вальминта был острый слух; довольно хорошо зная арабский, он уловил одну фразу, произнесенную вполголоса: «В сумерках…» Затем последовал быстрый взгляд Мелика в сторону юноши, который притворился, что рассматривает песок под ногами у верблюда и считает ворон. Но его руки невольно крепче стиснули поводья… Каким-то необъяснимым чутьем он сразу понял, о чем шла речь, так, словно слышал весь разговор: «Вечером меня скрутят и снова продадут в рабство. За день накапливается усталость: стоит мне отвлечься, как все будет кончено. О, вероломный Мелик!» Просить, умолять было бесполезно: стоит Мелику узнать, что его замысел разгадан, как на Вальминта нападут немедленно. И, скорее всего, он расстанется с жизнью. «Помоги мне, Боже! У меня остается только один выход – уйти в неизвестность, не зная дорог, и в одиночку добираться к морю. Но лучше я погибну на этом пути, чем снова стану рабом!» Теперь надо было улучить подходящий момент и бежать из каравана. Но, как назло, солнце ярко светило, и пустыня хорошо просматривалась на большое расстояние. Вальминт понял, что сможет бежать только с наступлением сумерек: «Но тогда они будут следить за мной еще пристальнее!» Он снова закрыл лицо шарфом: «Есть ли для меня в этом мире хоть какая-нибудь надежда, Господи? Я не могу смириться с долей раба! Прошу Тебя, пошли мне спасение! Я один здесь среди врагов… Помоги мне вырваться из их рук!» – душа сжалась в мучительной тревоге…

– И ты действительно бежал из каравана? – произнес Зар, который до этого слушал Вальминта не перебивая.

– Да, Зар. В тот день мне все же повезло: ближе к вечеру облака сгустились, и началась песчаная буря, – страшная вещь, скажу я тебе. Мельчайший песок способен задушить… Но это была моя единственная возможность исчезнуть незаметно.

– Ведь эта опрометчивость могла стоить тебе жизни…

– В тот день все могло стоить мне жизни, друг мой. Я бы не позволил взять себя в плен… А сражаться против восьми человек, – а их именно столько было в караване, не считая Мелика, – долго ли продержишься?

– Итак, что же было дальше?

…Когда ближе к утру буря стала стихать, позволив наконец каравану идти дальше, Мелик издал яростный крик: неподалеку стоял брошенный верблюд, на котором не было ни Вальминта, ни его рапиры, ни бурдюка с водой.

По должном размышлении, Мелик решил, что Аллах исполнил его желание: неверный оказался всего лишь миражом, который не выдержал первого же испытания пустыней. Можно было считать, что его и вовсе не было, а его присутствие в караване Мелику просто-напросто пригрезилось. С таким же успехом Вальминт мог исчезнуть и превратиться в никогда не существовавшую фантазию Али прямо на улице Дамаска.

Мелик вздохнул с облегчением и с удовольствием посмотрел на голубое небо, которое снова безмятежно сияло над караваном. Стоило ли разыскивать мираж?.. Он исчез навсегда. Улыбнувшись сам себе, Мелик распорядился трогаться в путь. Никто не задавал ему лишних вопросов…

Скоро караван Мелика растаял среди желтизны пустыни, как будто его тоже никогда не существовало, и одиночество снова смотрело с небес на выжженную землю, на которой не видно было никаких признаков жизни.

Однако через несколько минут под этим огромным опустошающим небом появилась бредущая маленькая фигурка, которая казалась необъяснимой помехой среди безграничности песков и словно застывшего пейзажа: молодой человек, оглядываясь по сторонам и ориентируясь теперь уже по солнцу, продвигался среди обжигающего зноя к морю и его силы неуклонно таяли среди безбрежного, глухого безмолвия. Вот он, споткнувшись, упал… но все же поднялся и, обозрев линию горизонта в поисках неизвестно кого, снова двинулся в избранном направлении. На плече у француза не было бурдюка с водой, а его приглушенные шаги были единственным звуком среди многих миль пустынного пространства. Сверху за ним наблюдал, невидимый в высоте, огромный и царственный гриф – вестник возможной смерти. Птица знала, что от того места, где находится путник, слишком большое расстояние до моря, чтобы одинокий человек мог преодолеть его. Мгновение, когда слабость путника возьмет верх, оставалось только вопросом времени. В пустыне времени много, но не для человека, решившегося бросить ей вызов и слишком беспомощного для борьбы с ее нескончаемой протяженностью.

Глава II. Борьба с пустыней

Вальминту не удалось увести верблюда: животное заупрямилось в песчаной круговерти, и сдвинуть его с места оказалось невозможно ни силой, ни уговорами, а времени у юноши не было. Задыхаясь, он поспешно отвязал от седла бурдюк с водой и нырнул во тьму. Беглеца мгновенно скрыл занавес летящего песка, но он и сам ничего не видел в двух шагах и продвигался вперед, преодолевая ветер и стремясь как можно дальше уйти от каравана Мелика. Мощный ветер буквально сбивал с ног и Вальминт то и дело спотыкался и падал в кромешной мгле, но все же куда-то шел наудачу, пока не свалился у подножия каких-то колючих кустов, под которые и заполз словно ящерица. Он был в отчаянии: дальше идти в такой темноте было совершенно невозможно. Если Мелик с окончанием бури примется искать его, то найдет без труда. Беглецу оставалось только надеяться на милость судьбы и всеми силами бороться за свою жизнь, потому что даже здесь, в укрытии, ветер стремился занести его песком и почти не давал отдышаться. Вальминт плотнее натянул на лицо шарф и лег лицом вниз, чтобы освободить себе хоть немного пространства для вдоха. Бурдюк он стянул с плеча и положил рядом с собой на камни, и так замер, прижимаясь к земле и постепенно теряя всякое представление о времени. Буря усилилась, угрожая похоронить беглеца и не оставить от него следа. Если бы он оказался на открытом месте, то, несомненно, был бы обречен на гибель. Время тянулось для несчастного бесконечно… Люди Мелика находились в это время в более выгодном положении, укрывшись за своими верблюдами и тюками с товарами и не зная, что беглец всего в полумиле от них борется за каждый час своей жизни.

Незадолго до рассвета француз совсем ослабел и уже перестал сопротивляться нескончаемой стихии, но тут буря наконец пошла на убыль.

Когда уже с рассветом Вальминт выкарабкался из-под завалов песка, потратив на это остаток сил, то на всем окружающем его пространстве он был совершенно один. За одну ночь пустыня полностью переменилась и все прежние ориентиры исчезли. Никаких следов каравана Мелика, ушедшего на несколько часов раньше… Но даже тогда у Вальминта не возникло мысли попытаться отыскать караван и отдаться на милость человека, предавшего его. Он знал, что должен в одиночку добраться до моря или погибнуть. Пошатнувшись, он двинулся вперёд, но тут же спохватился и бросился откапывать бурдюк, однако это не привело к успеху: кожаный бурдюк был пуст, распоротый во тьме об острый камень… Вальминт выпил последние два глотка воды и бросил бурдюк, уронив руки и безнадежно оглянувшись по сторонам. Холод ветреной ночи быстро сменялся обжигающим жаром дня… Ладонь коснулась рукояти рапиры. Француз положил руку на рукоять и один зашагал по песку.

Глава III. На пороге гибели

С каждым часом идти без воды становилось всё тяжелее. Зной усиливался, а вокруг по-прежнему не было ни души. Если бы юноше встретился колодец… Но после песчаной бури все они были засыпаны, а их расположение известно только местным арабам-кочевникам. Ни одной стоянки не было видно… Вальминт понимал, что заблудился: даже если он и шел в верном направлении, караванные тропы лежали где-то в стороне. Он старался идти быстрее, но чувствовал, что на самом деле это ничего не меняет: окружающее его пространство было немыслимо велико. Вальми начал изнемогать. Он спотыкался и падал, но вновь поднимался и шел дальше, пошатываясь и порой опираясь на рапиру, которую вынул из ножен. Какое-то время ему помогали мысли о его борьбе за свободу, об обещании, данном ему отцом во сне, о том, как он перековал рапиру и ощутил в себе новые силы и новое мужество… Гриф, наблюдающий с высоты за одиноким светловолосым путником, быть может удивлялся его упорству и тому, как долго пустыня не может взять над человеком верх. Но финал неравной борьбы приближался… И еще, своим невероятно острым зрением, гриф видел вдалеке два каравана, – один, который медленно продвигался к морю за много миль от брошенного путника, и другой, небыстро идущий в противоположном направлении, чуть в стороне от тропы, которой пытался следовать отчаянный француз. Пути этих двух караванов проходили очень далеко друг от друга и никогда не должны были пересечься…

Окружающее пустое пространство словно обволакивало путника пеленой безмолвия. Чувство одиночества было всепоглощающим… Слабость всё нарастала, подбираясь к самому горлу, и Вальминту стало трудно дышать. Перед глазами у него стоял туман… Море было по-прежнему очень далеко… Поднимаясь в очередной раз, юноша почувствовал несоизмеримость своих сил и той задачи, которую он ставил перед собой. По лазурным волнам уплывал вдаль корабль его мечты… Вальминт опустил голову и сделал еще несколько шагов – мучительно трудных.

Наконец он упал и уже не смог подняться. «Надо ползти, до моря уже не так далеко… Вон там, за линией горизонта… Может быть, кто-нибудь увидит меня…»

В горле пересохло так, что его сжимало судорогой. К жажде прибавилась мучительная боль во внутренностях, которую знает всякий, кому доводилось слишком долго пробыть без воды. Вальминт чувствовал, что умирает… Он не пожелал бы таких жестоких мучений и врагу, даже Мелику.

Он приподнялся на локтях, собираясь ползти, но в ушах зазвенело и глаза застлала сверкающая пелена… Он потерял сознание.

Очнулся он очень скоро, быть может через четверть часа, и обнаружил, что двигаться дальше не может. Тело казалось обманчиво легким, а между тем совершенно не подчинялось ему, – совсем как тогда, на пиратском корабле, когда он лежал привязанный цепями к доске и ждал помощи Рибо. Он с трудом повернулся на спину, ощутив на лице палящий жар солнечных лучей. Все что он мог – это нащупать свою рапиру, которую уронил при падении, и сжать в ладони рукоять сверкающего клинка. Он был один… и понял, что у него больше нет надежды, но она все же теплилась где-то, в самом дальнем и неведомом уголке души… Он прищурившись посмотрел в пронзительно-синее небо, так похожее на бескрайнее море, а между тем так жестоко сейчас убивающее его… Потом он прикрыл лицо, чтобы хоть немного защитить его от мучительного жара солнца… Сознание стало меркнуть и в нем эхом звучали только последние мысли, удивительно ясные и звонкие в уходящей тишине. Все уходило от него, ускользало… Даже боль стала меньше, и только гаснущие силы жизни заставляли его пока осознавать, что он лежит в пустыне и, кажется, умирает. Он пытался вырвать себя из этого состояния, сказать что-нибудь, но не мог.

«Прости меня, Рибо! Я бы протянул тебе руку помощи, я бы нашел на берегу проводников и обшарил всю Сирию, но мне пришлось бежать от предательства, бежать в пустыню в надежде достичь моря… И я не смог. Мы больше не увидимся с тобой… И ты прости меня, Шарль д’Анжи, мой храбрый и беспутный отец. Ты говорил, что я вернусь на родину… Тогда я и видел тебя в последний раз, – во сне… Я знаю, что ты всегда хотел для меня лучшей судьбы, и чтобы семья д’Анжи не исчезла в забвении. Я тоже думал, что удача и свобода совсем рядом, ведь Али благословил меня в путь… Но Восток не отпускает меня. Мне суждено навсегда остаться в этой земле. Я хочу умереть как воин. Буду ли я помнить вас, когда…»

Заплутавший в пустыне человек был пока жив, но уже ничто, кроме посторонней помощи, не могло извлечь его со дна раскаленного моря, которое катило над ним волны миражей, погружая его в забвение.

Глава IV. Рыцари пустыни

Фарид-аль-Дари шел со своими верблюдами почти от самого моря. Мягкий перестук копыт животных, идущих по песку, погружал Фарида в задумчивость. День близился к вечеру. Скоро предстояло сделать привал: до наступления сумерек оставалось три или четыре часа пути. В большом торговом караване Фарида насчитывалось не менее двадцати верблюдов и полутора десятков лошадей, которых использовали как для перевозки грузов, так и для осмотра местности вокруг, потому что всегда приходилось проверять, не затаились ли поблизости разбойники.

Торговая поездка длилась и длилась; дома, в оазисе уюта и света, Фарида ждала семья…

Сам Фарид был хорошо вооружен и отлично владел мечом и кинжалом, хотя и был просто мирным купцом, из города Басры на берегу Персидского залива. Но, не умея сражаться, нечего было и затевать такие длительные переезды через пустыню.

Рядом с Фаридом ехал его старинный друг и спутник и глава охраны каравана – Али Месх. Высокий, одетый в чёрное, он казался тенью Фарида, и его суровое ястребиное лицо носило отпечаток постоянной настороженности. Обманчивое безмолвие пустыни не могло заставить его забыть, что здесь всё время присутствует скрытое напряжение и нападения можно ожидать откуда угодно…

Внезапно Фарид заметил яркую искру, вспыхнувшую на песке в стороне от дороги. С караванной тропы не было видно, что это. Это, в частности, мог быть и сигнал, подаваемый одним разбойником другому, с тем, чтобы через несколько минут сюда подтянулась целая шайка. Тогда не избежать перестрелки, а может быть, и рукопашной схватки. Фарид дал знак остановиться и караван мгновенно насторожился, ощетинившись оружием.

Фарид был любопытен, и хотя было разумнее послать кого-нибудь вместо себя, чтобы в случае засады не подвергать себя излишней опасности, он как всегда пренебрег доводами чрезмерной осторожности. Тронув коня и чутко прислушиваясь к окружающему пространству, он направился в сторону заинтриговавшего его сверкания. Тишина могла в любую минуту взорваться воплями и звоном оружия, но пока пустыня вокруг молчала…

Али Месх, не задавая вопросов, последовал за Фаридом, и над караваном повисло выжидательное молчание, в котором явственно чувствовалась тревога.

По мере того как Фарид и Али удалялись от каравана, сверкающая искра увеличивалась и скоро превратилась в блеск стали рядом с одетым в белое человеком, который неподвижно лежал на песке поперек тропы, напоминая стрелку, указывающую направление к морю.

Над бесчувственным путником кругами снижался гриф, тяжело взмывший вверх при приближении всадников. Неподвижная фигура на песке, смутно очерченная белым плащом, была безликой, ибо лицо закрывал шарф от чалмы, позволяя видеть лишь закрытые глаза удлиненной, миндалевидной формы и тонкий разлет бровей, изогнутых наподобие лука. Очевидно было лишь то, что это мужчина и, безусловно, араб, воин таинственного племени.

Блестя в солнечных лучах, рядом с ним на песке лежала обнаженная рапира. Пальцы незнакомца сомкнулись на рукояти, словно он только что вышел из битвы, которая оказалась для него последней, но даже в час гибели не терял своего достоинства. Его неподвижность могла говорить о том, что гибель уже постигла его, но Фарид без раздумий быстро спешился и опустился на колени рядом с человеком, столь удивительно найденным им в пустыне. Али Месх крепче стиснул рукоять меча, неприметно оглядываясь по сторонам, но Фарид, не тратя времени чтобы открыть лицо незнакомца, приложил ухо к его груди. И услышал слабое, словно ушедшее в глубину биение сердца. Он быстро обернулся к Али:

– Он жив.

– Это может быть разбойник, брошенный своими же, Фарид, – проговорил Али, внимательно глядя на человека, лежащего почти у самых копыт его коня. – У этих разбойничьих кланов жестокие обычаи, но, может быть, не следует брать его в караван.

– Нет… – отвечал Фарид почти не слушая, что заставило Али усмехнуться. – Возьми пока его оружие. Здесь что-то другое…

Он разжал ослабевшие пальцы беглеца и, взяв рапиру, передал ее Али. Тот с некоторым удивлением взглянул на блестящий клинок, прежде чем засунуть его в седельную сумку. Затем вновь пристально всмотрелся в незнакомца…

Фарид отбросил с лица юноши шарф и вгляделся в его черты:

– Нет, этот человек не разбойник. Но он безусловно воин. Мы возьмем его с собой.

Он вытряс из фляги остаток воды на ладонь и провел рукой по лицу Вальминта, который от прохладного прикосновения пришел в себя и открыл глаза, – светло-голубые, к удивлению Фарида, и еще затуманенные недавним беспамятством. Необъяснимое темное пятно, которое Вальми сперва увидел над собой, постепенно сложилось в чьи-то черты… На мгновение взгляд юноши выразил боль и страх: он подумал, что это Мелик все-таки нашел его… Но склонившееся над ним лицо молодого бородатого араба не принадлежало никому из людей Мелика.

Что-то поняв, Фарид взял его за руку и почувствовал под пальцами тонкую, но сильную кисть:

– Не бойся! Мы друзья.

Глаза человека, найденного им, зажглись надеждой…

– Саид-ни! (Помоги мне!) – услышал шепот Фарид.

Во взгляде Али вспыхнуло сострадание. Немного подав лошадь назад, он спешился и передал Фариду свою флягу:

– Поспешим. Возьми его в седло и едем. Места здесь неспокойные…

– Ты прав, – Фарид кивнул. – А на привале он отдохнёт и окончательно придет в себя.

Немного приподняв Вальминта, он приложил флягу к его губам. Тот не мог оторваться, пока фляга не опустела, и глубоко вздохнул всей грудью, ибо окружающее наконец перестало колебаться перед ним подобно миражу и вновь обрело ясность и краски. Он снова возвращался в жизнь, и снова его звала вдаль удивительная дорога… Дорога, в которой он вместе с друзьями встретит множество приключений.

Араб увидел, как глаза спасенного вновь наполняются светом и синевой, словно далёкое северное море. Юноша повернул голову чтобы лучше разглядеть Фарида, и от этого движения чалма соскользнула и по плечам у него рассыпались белокурые волосы – светлые, словно соломенное жнивье на полях Лангедока.

– Это чужестранец, – проговорил Али. – Откуда-то с севера.

Вальминт уловил слово «чужестранец» и его вновь обожгла тревога.

Фарид помог юноше подняться и повернул его лицом к себе:

– Да. Скорее всего, это пленник, бежавший от работорговцев.

Вальминт хотя и вздрогнул при этих словах, но не отвел глаз.

– Ну здесь-то можно не сомневаться, – пробормотал Али.

– Такие побеги редко удаются, а в одиночку и совсем нет шансов, – продолжал Фарид. – Но у него, вероятно, не было другого выхода. Подержи-ка его, Али, а то он еле стоит на ногах. – Али поддержал Вальминта и Фарид сел в седло.

– Давай его сюда.

Али крепко взял юношу за пояс и, легко подняв, передал наверх Фариду, который устроил его в седле перед собой.

– Merci! – произнес Вальминт, в порыве благодарности позабыв арабские слова и глядя на Али, который чуть сумрачно усмехнулся:

– Вот оно как! Так, значит, ты из земли франков, неверный[10]?

Но ответа Али не получил, потому что Фарид в эту минуту направил коня к каравану, а когда Али на своем вороном присоединился к нему, светловолосый француз спал или грезил, измученный пустыней, а Фарид молча придерживал его в седле. Али только подивился такой способности погружаться в сон мгновенно, словно теперь уже сам Аллах должен был доставить неверного домой.

Оружие с лязгом вернулось обратно в ножны, а по каравану пробежал ропот удивления и жалости, когда спутники Фарида увидели, что тот возвращается, везя в седле белокурого юношу. Измученный путник прислонился к плечу Фарида, закрыв глаза и едва ли осознавая, что происходит вокруг. Следом ехал Али Месх и из его седельной сумки торчала рапира.

Глава V. Жизнь и надежда

Некоторое время Фарид вез ослабевшего француза шагом, бережно придерживая в седле и негромко отвечая на удивленные расспросы спутников. Впрочем, сейчас он мало что мог сказать им, пока спасенный им незнакомец молчал и даже дыхания его почти не было слышно. Фарид испытывал жалость к человеку, по неизвестным причинам оказавшемуся пленником пустыни и найденному лишь по счастливой случайности. Хотя, вероятно, случайностей не бывает, ведь на все происходящее воля Аллаха… Вглядываясь в черты спасенного христианина, Фарид видел печаль, неопытность и изнеможение, ясно говорившие ему, что это человек из другого мира, с совсем другой судьбой и вряд ли оказавшийся на Востоке по собственной воле. Фарид ощущал себя намного старше этого юноши, хотя на самом деле был совсем молод: Фариду-аль-Дари лишь недавно исполнилось двадцать восемь лет, последние семь из которых он странствовал по пустыне, занимаясь делами своей торговли и посещая множество удивительных мест, каждое из которых рассказывало ему свою неповторимую историю. И все эти семь лет ему сопутствовал Али Месх – старый друг, с которым они вместе выросли в Басре и теперь делили нелегкую, но обоим желанную дорогу. Дорога наделила их знанием и смелостью, которые может дать только вечная суета мира… Мир, в котором они выросли, был зноен и суров и трудно прощал ошибки или неведение, но не был лишен милосердия.

Али ехал возле Фарида, тоже бросая на спасенного любопытные взгляды. Он знал, так же как и Фарид, что пустыня слишком жестока для того, чтобы беглец мог рассчитывать на успех, и удивлялся его отваге или, скорее, безрассудству. «Неверный…» – шепот донесся до француза, находящегося в полусне, и в звуке знакомого слова ему послышались удивление и странный восторг… Покачнувшись, юноша едва не свалился под копыта лошади, так как Фарид на мгновение отвлекся. Фарид покрепче перехватил его в седле и вновь, с усмешкой во взоре, повернулся к Али:

– Вот ответь мне, друг мой, только не лукавь: ты и во сне остаешься верным слугой пророка[11]?

– Не хватало еще разгадывать твои загадки! Видно, как пустыня портит людей! – не глядя на него проворчал Али, но в глазах у него засверкало веселье.

Вальминт уже не слышал этого разговора: прислонившись к плечу своего спасителя, он уснул. И спал последующие три часа, словно провалившись в бездну без звуков и времени…

Мелику на его пути не улыбнулась удача: на границе Сирии и Палестины его караван был разграблен разбойниками. Купцу едва удалось спастись самому, а двое его людей погибли. Пришлось, не солоно хлебавши, поворачивать домой. Обратный путь, с жалким запасом воды и без верблюдов, оказался мучительно тяжелым. И напрасно Мелик винил в своих несчастьях христианина-француза: их причиной были вовсе не игры шайтана. Так же как вовсе не злая судьба послала ему в попутчики Вальминта… Мелик возвращался в Дамаск разбитый и уничтоженный.

Али еще долгие годы жил и здравствовал в Дамаске, и совершил много добрых дел. Он никогда не забывал юношу-христианина, который недолгое время был ему сыном. В душе старого Али не было сожалений… Он верил, что Вальминт унес с собой не только знания, полученные от него, но и память о чудесах и тайнах Востока, который поднял его ввысь на своем крыле. Ощущение единства и волшебства, радости и силы… Через годы и дни, перед Али вспыхивало это лицо, когда редкие посланники приносили в его дом письма от ученика, никогда не забывавшего его. Али не стал мстить Мелику, когда узнал о его предательстве из письма, отправленного Вальминтом с побережья перед самым отъездом во Францию, так как понял, что здесь вмешалась уже сама судьба. Это письмо доставил в дом Али один из доверенных людей Али Месха. Так, вопреки тому что старый мастер и суровый воин из каравана никогда не видели и не знали друг друга, соприкоснулись линии их судеб – и наверняка не случайно. Каждый из них отдал толику своей силы и любви ради спасения неверного. Эти невидимые дуги силы создают мосты, под которыми, в сфере защиты, ни одна человеческая жизнь не будет подвержена случайности, и рука помощи выведет путника из безвыходной, казалось бы, ситуации даже тогда, когда все дороги кажутся ему недосягаемыми. Нет такой силы, которая устояла бы перед всепобеждающей силой дружбы и любви.

Али ведал, что никакие препятствия не властны над его учеником, который после их преодоления становился только сильнее и обретал отвагу и мужество, которые помогут ему справиться с буйными ветрами жизни. Восток совершенно преобразил Вальминта, превратив его из мальчика в мужчину, хотя и не отнял у него света юности, который своим очарованием привлечет к нему потом людей, события и дела, что станут затем смыслом его жизни.

Мастер Али сердцем знал, что все так и будет.

Глава VI. На пути в Басру

Когда Вальминт пробудился (или, скорее, очнулся от глубокого беспамятства), песок медленно уплывал назад под копытами верблюдов, а на пустыню легли вечерние тени. Вальминт некоторое время смотрел вниз, еще находясь между сном и явью, завороженный плавным движением. Потом он встрепенулся, ощутив, что в седле его удерживает крепкая рука. Усталая лошадь, везущая двух седоков, шла медленным шагом.

«Меня спасли… Но неужели я снова пленник?» – ухватившись за гриву лошади, юноша быстро обернулся к своему спасителю и встретил улыбку спокойных, темных глаз.

– Тебе уже лучше? – вопрос араба прозвучал без удивления, словно везти незнакомца в седле было для него самым привычным делом.

– Да… – Вальминт смотрел неуверенно, не зная, какой ответ читается на этом смуглом лице. – Кто ты?

– Меня зовут Фарид. Я купец, путешествую со своим караваном в этих землях.

– Спасибо тебе, Фарид. Я обязан тебе жизнью. – Глаза собеседника Фарида засияли теплой улыбкой, и Фарид вновь почувствовал, что неверный еще совсем юн. Он дружески коснулся его плеча:

– Я рад, что успел вовремя. Пустыня убивает быстрее, чем ты думаешь. – Фарид сунул руку в мешочек на поясе и протянул французу горсть сушеных абрикосов. – Подкрепись, это хорошо восстанавливает силы. А на привале уже поедим как следует.

Абрикосы показались Вальминту удивительно вкусными. Он запил их прохладной водой из фляги Фарида и почувствовал, что вновь полон сил.

– Фарид, я не буду для тебя обузой. Я владею оружием и могу защищать караван.

– Подожди, не беги впереди верблюда, – араб улыбнулся его горячности, – сначала скажи, как тебя зовут и как получилось, что ты совсем один оказался в пустыне.

– Я бежал от людей, которые предали меня, и хотел дойти до моря, но мне не удалось. А зовут меня Вальминт, и моя родина Франция.

– Так ты был здесь в плену?

– Да. Но я не беглый раб. Я свободный человек, и шел к себе на родину.

– Франция очень далеко отсюда, Вальминт.

Глаза белокурого спутника Фарида вдруг наполнились мольбой:

– Фарид! Куда мы едем?

«Неужели он все-таки считает меня пленником? Ведь я чужой веры…Что я могу для него значить?..»

– Мы едем в Басру, ко мне домой. Мой караван шел от побережья. – Взгляд Фарида был непроницаем.

Вальминт тихо спросил:

– А где это, – Басра?

– Два месяца с лишним пути к югу.

Француз вздрогнул под рукой Фарида и весь напрягся, словно собираясь тотчас спрыгнуть с лошади:

– Отпусти меня, Фарид! Я не могу ехать с тобой в Басру! Я благодарен тебе за спасение, но дай мне воды и отпусти!

– И куда же ты пойдешь?

– К морю!

– …О Аллах! Что он говорит?! – хриплый голос, раздавшийся слева, заставил Вальминта резко обернуться: на него вновь смотрел тот араб в черных одеждах, который в пустыне несколько часов назад напоил его и поднял на лошадь к Фариду. Француз не услышал, как он подъехал. Али смотрел на него как на несмышленого ребенка.

– Отпустите меня! – вновь воскликнул Вальминт. – Из Басры мне никогда не вернуться во Францию! Я все равно не смогу жить в плену!

Тяжелая рука Али внезапно легла ему на плечо:

– Сиди смирно, неверный! Никто не причинит тебе зла!

– Я спас тебя не для того, чтобы сделать рабом. – Фарид по-прежнему спокойно направлял лошадь вперед. – Ты свободен и останешься свободным человеком.

Он всмотрелся в тонкие, горделивые черты юноши, который напряженно вслушивался в его слова. Серые глаза искрились как море, говоря о натуре беспокойной и отважной, унаследованной от предков-крестоносцев.

– Ты ведь из хорошего рода, Вальминт. Потомок тех воинов, что когда-то наводнили Палестину и Сирию. Ответь мне, прав ли я?

– Это правда, что среди моих предков были нормандские рыцари. Но крестовые походы давно история, Фарид. Сам я не воевал…

– Это понятно. Мой народ и ваш сталкивались множество раз. Я думаю, что здесь есть какой-то замысел Аллаха. Зачем-то Ему это нужно…

Вальминт молчал, задумавшись и подчинившись плавному движению каравана, несущего его вперед. Али по-прежнему ехал рядом с ним и Фаридом. Обменявшись с Али взглядом, Фарид обратился к притихшему юноше:

– Не бойся, потомок крестоносцев, что твоя судьба ведет тебя такой извилистой дорогой. Наш путь – это жизнь для тебя. Примирись пока с судьбой. Если я сейчас передам тебя встречному каравану, то кто поручится, что ты опять не окажешься в беде? А со мной ты в безопасности. Через несколько месяцев я снова поеду к Средиземному морю и возьму тебя с собой.

Вальминт обернулся к нему, его глаза сияли.

Фарид улыбнулся и добавил:

– А пока будь моим гостем.

Али еле заметно усмехнулся и резко тронул лошадь с места, поскакав в начало каравана.

– Спасибо тебе, Фарид, – тихо произнес Вальминт. – Я так благодарен тебе и твоему спутнику.

– Его зовут Али. Али Месх. Он странный, но, может быть, ты подружишься с ним.

– Этот воин навсегда остался в моей памяти, Зар.

– Али Месх?

– Вместе с ним мы потом вынесли очень многое…

– Ты не устал рассказывать?

– Нет. Теперь я хочу рассказать тебе все до конца.

…На привале, перед тем как Вальминт сел у костра, Фарид подошел к нему, держа в руках его рапиру:

– Возьми своё оружие. Свободный человек имеет право носить его.

Вальми обеими руками принял рапиру, и Фарид увидел, как просветлело его лицо:

– Спасибо тебе, Фарид, за то, что ты сохранил моё оружие. Оно мне очень дорого.

Его спаситель улыбнулся ему:

– Ты будешь всегда носить его с честью.

Глава VII. Али Месх

Караван неуклонно шел вперед, направляясь в далекую таинственную Басру. Он увозил с собой и юношу-француза, который пока смирился с тем, что удаляется в другую сторону от Средиземного моря, оставляя надежду достичь его на многие месяцы. Путь не казался ему тяжелым… Он понимал, что полностью зависит от Фарида, но доверял ему, так как видел, что этот человек держит свое слово. Непонятным для француза оставалось только отношение Али, который не обращал на него ни малейшего внимания и, казалось, почти совсем не замечал его. Впрочем, возможно, что здесь Вальминт ошибался…

Фарид заботился о своем неожиданном госте, и уже на второй день пути силы Вальминта полностью восстановились. Он уверенно держался в седле, и купец выделил ему верхового верблюда, с которым француз справлялся так ловко, словно и не знал никогда другого средства передвижения. Вальминту хотелось как-то отблагодарить своего спасителя. Вот если бы он мог, вместе с Али, выезжать на разведку в пустыню и охранять караван, предупреждая возможные нападения! Молодой француз был уверен, что у него достаточно и сил и опыта, чтобы сумрачный араб не раздумывая взял его с собой. И тогда он покажет себя, вместо того чтобы в говорливой толпе караванщиков наслаждаться покоем у огня!

На второй вечер пути Вальминт, сидящий у костра и чинящий верблюжье седло, остановил проходящего мимо Али Месха:

– Можно я пойду с тобой, Али?

– Еще рано, неверный. Занимайся своей работой.

– Но я могу помочь тебе охранять караван!

Али одарил его ироничным взглядом, повернулся и пошел прочь. Уже из темноты, до Вальминта донеслось:

– Нет, неверный!..

На третьем привале Вальминт опять попытался договориться со своим загадочным спутником:

– Али, возьми меня с собой! Зачем мне сидеть без дела?

Али Месх, вновь остановившись в нескольких шагах, посмотрел на него насмешливо и наконец произнес:

– Это не забава, неверный. Если ты свалишься с лошади, что я с тобой буду делать?

– Я прекрасно езжу верхом! – воскликнул уязвлённый Вальминт, даже привстав у костра.

Араб слегка снисходительно усмехнулся:

– Нет, я не возьму тебя с собой, неверный!

С этими словами он повернулся и ушел. Раздосадованный, Вальми стукнул кулаком по песку. Однако через минуту Али снова возник из сумерек и бросил Вальминту одеяло:

– Спи, неверный. Утро вечера мудренее… – Голос у него смягчился.

– Почему ты все время зовешь меня неверным? Меня зовут Вальминт!

Али иронически оглядел юношу с ног до головы и буркнул:

– В самом деле?

Он подошел ближе к костру и ногой подтолкнул головешки, чтобы они лучше разгорелись:

– Ночь будет холодная. Спи.

Вальминт молча прилег у костра – и, что самое странное, тотчас заснул, не успев больше ничего возразить Али.

Он не видел, что араб, уходя, улыбнулся.

Вальминт проснулся поздно вечером от звона мечей. Небо густо осыпали звезды, а значит, было близко к полуночи. Звону оружия вторили подбадривающие крики…

Поспешно встав, полный любопытства француз направился в голову каравана. Там горел высокий костер, и в круге света бились друг с другом Али и Фарид, давая волю застоявшейся силе и вызывая то одобрительные возгласы, то комментарии зрителей, сомкнувшихся вокруг густой толпой. Появления француза никто не заметил…

Мечи взлетали и обрушивались друг на друга со звоном и грохотом ничем не сдерживаемого удара, ибо соперники не нуждались в том, чтобы щадить друг друга. Это была нескрываемая, самозабвенная радость могучей игры, когда двое образовывали неразрывную, единую пару и словно чертили на песке взаимосвязанный рисунок танца, то сходясь почти вплотную и вновь расходясь, то стремительно кружа и меняясь местами. По толпе проходил гулкий ропот, когда мощные удары мечей высекали снопы искр, тотчас гаснущих как потоки падающих звезд. Во всей этой картине было нечто волшебное…

Али сбросил свой черный бурнус и остался в одной рубашке и шальварах, и сразу стала видна его стремительная, гибкая грация, подобная грации пантеры. Он обладал удивительным чувством равновесия, и его удары, которые в замахе казались плавными, с поразительной точностью встречали удары меча Фарида, ни разу не позволив клинку противника приблизиться к телу более чем на дюйм. Но даже зная, что это поединок двух друзей, сердце замирало и дыхание на мгновение занималось, чтобы вновь судорожно вырваться из горла, когда клинки соперников сшибались в очередной раз…

Это действо захватило не только неопытного француза, но и всех, кто, забыв о себе, наблюдал происходящее в круге пламени.

Али, на мгновение взглянув за круг, заметил напряженного как струна Вальминта, стоящего на границе света. Глаза юноши были широко раскрыты…

Потом в игру вступили другие пары, за которыми, в свою очередь, пристально наблюдали Али и Фарид, но перед глазами Вальминта, потрясенного увиденным, все еще стояли красота и мощь первого поединка.

Когда через час или позже Али легко, словно тень, проходил мимо Вальминта, все еще стоящего неподалёку, молодой француз, коснувшись его плеча, воскликнул:

– Это было великолепно, Али!

Араб мимолетно улыбнулся:

– У меня был хороший учитель.

И снова растаял во тьме.

На следующем привале Вальминт подошел к Али. Воин сидел у костра и чистил меч, в то время как другие караванщики еще расседлывали верблюдов. При приближении француза он отложил оружие и устремил на чужака темный, непроницаемый взгляд, скорее испытующий, чем недружелюбный. Юноша остановился перед ним с другой стороны костра и произнес без колебаний, так словно Али был его другом:

– Али, я не хочу быть обузой в караване. Владеть рапирой недостаточно. Все говорят, что ты лучший воин. Научи меня владеть мечом.

Эта просьба, произнесенная без обиняков, позабавила Али. На его лице не дрогнул ни один мускул, но в глазах промелькнуло любопытство, которого Вальминт не заметил. Вдобавок акцент, с которым пришелец говорил по-арабски, казался Али очень смешным. Он еще раз, прищурившись, посмотрел в лицо юноши… Вальминт молча ждал.

– Вот так мы нападаем на врагов! – Али одним прыжком, прямо через костер перелетел разделявшее их расстояние, направляя острие меча ему в грудь. Казалось, что на Вальминта бросилось какое-то мифическое существо – джинн, рожденный пламенем. Отшатнувшись, Вальминт оступился и упал навзничь. Клинок Али тотчас оказался у его горла, однако не уколол.

Караванщики, наблюдавшие за этой сценой, засмеялись. Ошеломленный, Вальминт перевел дух и произнес:

– Но я же не враг тебе, Али… Научи меня!

– Вставай! – араб убрал меч от его горла. – Дайте меч!

Кто-то перебросил Али узорчатый легкий клинок. Али Месх протянул его французу рукоятью вперёд:

– Держи. Ты ведь все равно не оставишь меня в покое… – В следующее мгновение, ловким ударом, он выбил оружие из рук Вальминта. Клинок отлетел на несколько шагов, и юноша побежал поднимать его. Когда он вернулся к Али, то задыхался от возмущения:

– Так, без предупреждения, не бьют!

Араб слегка прищурился:

– А как же разбойники? Они не будут тебя предупреждать. Ладно… Крепче держи! – он ощупал кисть Вальминта и заставил его ловчее перехватить рукоять. – Теперь встречай удар!

Ни один из уроков фехтования, которые прежде получал Вальминт, не шел ни в какое сравнение с тем, что преподал ему Али Месх. На юношу обрушилась серия сверкающих ударов, которые он успевал отбивать лишь потому, что Али знал, когда удержать замах, и не нападал на своего противника в полную силу. Но это было заметно лишь со стороны… Вальми же, оглушенный звоном и ослепленный блеском стали, понял теперь, с какой всесокрушающей силой столкнулись его предки-крестоносцы, попав на Восток, и оценил их отвагу. Но, к собственному удивлению, он оказался много сильнее, чем сам предполагал, и рука, закаленная работой с молотом, была крепка и почти помимо его воли отражала удары, стремительно наносимые Али. Но долго так продолжаться не могло, и внезапно голова у него закружилась… Меч остановился в воздухе, сопротивляясь натиску араба, но сопротивление неожиданно исчезло и Вальми по инерции сделал пару шагов вперёд.

Тяжело дыша, он остановился и почувствовал на себе внимательный взгляд:

– Довольно на первый раз, крестоносец. Теперь – всё то же самое, только медленнее.

После тренировки Али удержал Вальминта за плечо:

– Снимай рубашку.

– Что ты собираешься делать, Али?

– Ну уж точно не целоваться! – (Вальминт засмеялся). – Снимай и не спорь! Я видел, что ты упал неудачно. Это может плохо кончиться. Спина ведь ноет?

– Есть немного.

Бросив рубашку Вальминта на песок, Али заставил юношу лечь на живот. Все позвонки были хорошо видны.

– Ты тощий, неверный. Но это хорошо. Теперь лежи смирно.

Гибкие пальцы Али осторожно прошлись, нажимая, по позвоночнику Вальминта, потом араб сильно нажал. Раздался негромкий треск, и Вальми немного испугался, но Али удержал его и быстро размял ему спину руками:

– Полежи еще минуту. Так, хорошо. Вставай, мальчик.

Вальминт гибко поднялся. Али повернул его спиной к себе и еще раз осмотрел.

– Боли ведь больше нет?

Боль в спине истаяла, словно ее и не было.

– Спасибо, Али. – Вальминт улыбнулся. Ему казалось, что кровь бежит быстрее и все тело стало каким-то легким.

Арабы, собравшиеся посмотреть на лечение, с одобрительным говором разошлись.

Али, довольный, усмехнулся и хлопнул Вальми ладонью пониже лопаток:

– Забирай свою рубашку. Пока не одевайся, пойди посиди так у костра. Пусть сила огня войдет в тебя. Завтра будешь учиться падать.

Позже вечером, у костра, Фарид сказал Вальминту:

– Али немного знает медицину. Он не раз помогал так и мне. В пути случается всякое, и его знания нужны в караване.

– Сегодня он учил меня биться на мечах…

– Я знаю. Тебе повезло, юноша. Учись…

Началась учеба. Несмотря на природную ловкость и выносливость, развитую при работе с молотом, Вальминт намного уступал Али. Араб был как будто сделан из железа… Характер у него тоже оставлял желать много лучшего, и так как Вальминт делал множество ошибок, то Али в досаде разражался цветистыми арабскими ругательствами, но вопреки очевидности не прекращал тренировки и каждый вечер загонял его до седьмого пота, так что Фариду было на что посмотреть. Заметив наблюдение Фарида и на мгновение дав передышку Вальми, Али неизменно восклицал:

– Он первый человек, который так выводит меня из терпения! – При этом его палец был обвиняюще направлен на француза, который, тяжело дыша, не сводил с него глаз, ожидая нападения в любую минуту.

– Это твой первый ученик, друг мой! – Фарид старательно прятал усмешку и отступал в тень, вновь оставив «поле битвы» в полном распоряжении двоих друзей.

Али словно испытывал Вальминта… Воина пустыни можно было упрекнуть в чем угодно, но лишь не в том, что он отказывается идти французу навстречу или не заботится о том, какие успехи делает его подопечный. Впрочем, каждый раз, когда вокруг собирались неизбежные зрители, Али поворачивался к ним и возмущенно вопрошал:

– Почему я должен учить неверного?

Но этот сакраментальный вопрос, повторявшийся почти что изо дня в день, также неизменно вызывал усмешку Фарида: купец видел, что за показным негодованием Али скрывается нечто совсем другое… Юноша из чужой, варварской страны был для Али Месха почти такой же загадкой, как сам Али – для неискушенного пришельца с севера. Два мира, на первый взгляд столь непохожие, встретились, чтобы познать друг друга.

Али Месх был далёким потомком грузина-месхетинца, который в одиннадцатом веке, попав сперва в Европу, оказался затем в плену на Востоке, в основном из-за своего абсолютно неисправимого авантюризма. Там, где предок Али рассчитывал обрести богатство и славу, он нашел только беду, и был вынужден принять ислам, чтобы избежать угрозы вечного рабства и пыток. Став свободным благодаря тому, что вошел в число правоверных, и найдя в своем новом положении и прочие преимущества, он удачно женился и осел на Востоке, а его потомки срослись корнями с арабским народом и уже не вспоминали о том, что в переплетении ветвей их родового дерева затерялась ветвь из иного – христианского – мира. Но иногда странность этого далёкого мира проглядывала в них, делая их пути не совсем понятными для окружающих, а их самих – словно отрешенными от обычных мирских дорог. Впрочем, это не делало их изгоями или чужими в том мусульманском мире, с которым неизбежно сплелись их судьбы, ибо мало кто замечал их странность, порой непонятную им самим. В караванном пути, долгом и трудном, многие начинают изнемогать и терять терпение, каждого оазиса дожидаясь как райского сада, поэтому молчаливость здесь расценивается скорее как преимущество, чем как недостаток. Али всегда умел несколькими словами восстановить в караване порядок, и его невероятное самообладание не раз помогало Фариду и его спутникам выйти невредимыми из сомнительных и опасных ситуаций. Вместе Фарид и Али составляли нерушимый союз, где мужество и неподкупность одного удачно дополнялись удивительной гибкостью и практической сметкой другого. Про Али с уверенностью можно было сказать лишь одно: его верность могла выдержать любые испытания. И еще он никогда не скучал в пути… Впрочем, начальнику охраны купеческого каравана скучать не приходится…

На тот момент, о котором повествует наш рассказ, Али Месху было тридцать три года. Он не имел иного дома, кроме дома Фарида, в котором жил все время, пока караван купца готовился к очередному далекому странствию. Своей семьи у Али не было. В доме своих родителей он давно уже не жил, хотя всячески помогал им своими заработками. Отец с матерью привыкли видеть его лишь как нечастого гостя… Он был слишком молчалив, чтобы участвовать в застольных разговорах, и порой никто не мог развеять его угрюмого настроения. Удавалось это только Фариду, вовлекавшему его во всяческие дела, а теперь еще и юноше-французу, который необъяснимо забавлял Али своей непохожестью на окружающих, какой-то детской непосредственностью и упрямством. Порой Али ловил себя на том, что отыскивает глазами в караване Вальминта: его притягивал тот внутренний свет, который когда-то избавил юного дворянина от судьбы раба, призвав к нему на помощь мастера Али, – та неуловимая гармония, почти неслышимая музыка его существа… Так и получилось, что Али выбрал себе в собеседники пустыню, Фарида и Вальминта.

В отличие от прочих своих спутников из каравана, по традиции носивших белые бурнусы, Али всегда одевался в черное. Никто не мог бы объяснить его пристрастия к этому цвету, который к тому же создает в пустыне дополнительные неудобства: чёрное, как известно, притягивает к себе жар.

Смуглое и замкнутое лицо Али казалось обожженным внутренним огнем. Он был неутомим и почти вездесущ, замечая малейшую тревогу в караване, за который нес ответственность. Лишь во сне на него сходило какое-то умиротворение, и тогда его дыхания почти не было заметно. Но его сон длился четыре или пять часов, после чего он неслышно, еще до рассвета, поднимался и уезжал осматривать пустыню. Теперь он иногда брал с собой Вальминта, чем француз очень гордился. Но юноша давно понял, что ничто не может заставить Али изменить своего решения, и не спорил, если тот, в серой дымке рассвета, оставлял его спать у костра и уезжал один. Али Месх не мог не знать, что его спутнику мало тех кратких часов для отдыха, которых было достаточно ему самому.

Так шли дни пути и ученья, когда Вальминт уже привык к дороге. Но по мере того как местность становилась оживленнее, караван тоже становился точкой соблазна для жадных глаз…

Глава VIII. Битва в караване

(Сентябрь 1491 года от Рождества Христова,

малонаселенная местность недалеко от Исфахана)

Были сумерки, не нарушаемые ни единым звуком, кроме фырканья верблюдов и лошадей. Мечи путников покоились в ножнах; арабы дремали в седлах, не расслабляясь, впрочем, настолько, чтобы перестать улавливать дыхание предвечернего ветра. Оставалось девять дней пути до Басры: время, когда впору думать о домашнем очаге и любимых, ожидающих тебя у приветливого огня. Вальминт, не обремененный семьей, с любопытством оглядывался по сторонам, предпочитая всматриваться в огоньки далеких жилищ и вдыхая свежий, прохладный вечерний воздух. Али, проверяя лежащую вокруг местность, отъехал за плоский, поросший травой холм – единственную преграду за сегодняшний переход, способную послужить для человека каким-то укрытием. На темнеющем горизонте уже начинали зажигаться далекие звезды…

Все случилось внезапно и стремительно: устрашающий вопль и топот множества ног, предупреждающий крик Али Месха, вихрем несущегося к каравану, тревожные крики арабов и рёв верблюдов, звук оружия, поспешно вырываемого из ножен…

Мысли о привале, любые мысли о чем бы то ни было, – всё было сметено лавиной посыпавшихся вонючих тел, когда толпа оборванцев, размахивая ножами и саблями, ринулась на верблюдов и людей Фарида. Закипела яростная и жестокая схватка.

…Али дрался как бешеный, успевая отражать удары троих. Клинки звенели и сверкали, раздавались яростные крики и визг нападающих, но воин сражался молча, лишь изредка издавая неистовый боевой клич, сливающийся в единое целое с вихрем ударов. Одного разбойника он быстро вывел из строя, пронзив ему грудь мечом, второму удар его кинжала пришелся прямо в горло и он рухнул, захрипев и обливаясь кровью… Третий противник араба готов был обратиться в бегство, но в это мгновение на Али сбоку набросили веревочную петлю и она швырнула его на землю. С воплем ярости он рванулся вверх, пытаясь освободить руки, и над ним серебряной вспышкой мелькнул кинжал последнего нападающего. Этот кинжал стал бы последним, что увидел в жизни Али, но удар почему-то не достиг цели: вместо этого разбойник вскрикнул и упал навзничь, выронив свое оружие, а окровавленный кинжал Вальминта мгновенно освободил Али от веревки. Разбойник, набросивший на Али аркан, в это мгновение уже не дышал, сраженный ударом Фарида. Вальминт и Али обменялись быстрым взглядом, затем араб вскочил и снова ринулся в гущу свалки, крикнув юноше:

– Держись рядом со мной!

Вдвоем они вломились в линию атакующих, и Али успевал отбивать и наносить удары и одновременно следить, чтобы самые опасные удары не доставались Вальминту. Впрочем, тот сражался, почти не отставая от своего наставника: еще один разбойник, ринувшийся на Вальми со страшным воплем, через минуту расстался с жизнью, пронзенный разящим мечом француза. Али одобрительно кивнул. Вальминт сегодня почти сравнялся с ним в стремительности и силе, защищая жизнь свою и друзей. Схватка кипела: француз сражался с беспримерной силой и отвагой, охваченный страстью и возбуждением битвы, но в гуще схватки дыхание уже с хрипом вырывалось у него из горла и лицо заливал пот. Трудно приходилось и Али, который отвлек на себя четверых. К счастью, в этот момент на помощь двоим храбрецам пробились их товарищи, которые наконец расправились с разбойниками, пытавшимися взрезать тюки и увести верблюдов. Толпа нападающих отшатнулась и все-таки обратилась в бегство, поняв, что в этот раз игра проиграна. Фарид и его воины остались победителями на поле боя. Правда, два человека были тяжело ранены, но остальные отделались царапинами, которые можно было вылечить за пару дней. Оставалось привести караван в порядок, уложить раненых на носилки, и можно было двигаться дальше. Задерживаться не следовало, хотя разбойники, понесшие тяжелые потери, вряд ли решились бы на вторую атаку. Али, который не получил ни царапины, вместе с другими уцелевшими занялся ранеными. Он почти не обращал внимания на молодого француза, помогавшего ему, и только изредка давал ему указания, как правильно закрепить носилки или закончить перевязку. И лишь когда дела были закончены, он коснулся плеча Вальминта и негромко проговорил:

– Ты хороший ученик.

В глазах араба было необычное для него тепло.

Спустя полчаса караван снова двинулся в путь, хотя и не так быстро, как раньше: следовало щадить пострадавших воинов и везти их как можно более осторожно. Охрана была максимально усилена.

Глава IX. Путь с Али: предсказания звезд

Я друг тебе, и нерушимо слово.

Пускай тебе все в нашем мире ново, —

Ты верь пути, мой друг, и верь себе,

И смело отвечай на зов судьбе.

После того как Вальминт спас в битве Али Месха и сражался не щадя себя, отношение Али к нему сильно переменилось: заметно меньше стало насмешек, которыми араб так щедро осыпал его прежде во время тренировок. Впрочем, загонял он юношу еще больше, чем прежде. Но во всем караване не было воина, равного Али, и Вальминт был рад этой науке.

По вечерам, обойдя караван и удостоверившись, что все в порядке, Али неизменно оставался ужинать и ночевать у костра Фарида и Вальминта, которые обычно устраивались на ночь в голове каравана. Усевшись на песок напротив своих друзей, он задумчиво смотрел в пространство, или чинил упряжь, или чистил оружие на сон грядущий. Говорил он мало, но молчать рядом с ним было совершенно естественно, как будто он для этого здесь и находился. Впрочем, иногда он изменял этой своей привычке и, сев рядом с Вальминтом и положив ему на плечо руку, рассказывал ему о тайнах звездных путей, произнося арабские названия звезд и созвездий так, словно ему довелось побывать на каждой звезде и каждая была чем-то близка ему. Следуя за словами Али, Вальминт смотрел в небо до тех пор, пока у него не начинала кружиться голова и ему не начинало казаться, что он летит вместе со своим другом в эту бесконечность, чтобы слиться с одной из сверкающих точек на небосклоне. Бывало же, что и юноша, и Фарид заслушивались Али, когда он рассказывал одну из легенд древнего Востока, которых он знал немало, или что-нибудь про пророка Мухаммада. В такие часы лицо Али Месха, будто бы опаленное изнутри темным огнем, светилось неподдельным вдохновением, и яркие костры загорались у него в глазах, словно в них отражались стойбища небесных караванов…

Вальминт не раз ловил на себе темный и загадочный взгляд Али, когда тот молча сидел напротив него и занимался каким-нибудь делом. Взгляд был словно бы вопрошающий и задумчивый одновременно: Али как будто хотел докопаться до какой-то истины, о существовании которой подозревал только он один. Наконец, подойдя к Вальминту на одной из стоянок, он быстро взял его за левую кисть и, повернув его руку ладонью вверх, принялся ее рассматривать.

– Что тебе, Али? – спросил с удивлением Вальминт, который устал за день и вовсе не был рад сеансу хиромантии. – Зачем тебе это? – Он дернул руку, но не тут-то было: ее словно зажали железные тиски.

– Подожди, непоседа, – пробормотал Али, продолжая свое исследование. Слегка поворачивая ладонь юноши вправо и влево, чтобы лучше видеть в свете костра, он внимательно всматривался в тонкое переплетение линий на ней. Теперь уже и Фарид с интересом наблюдал за его действиями. Наконец, сам себе кивнув, Али отпустил руку Вальминта. Тот улыбнулся:

– И что ты там увидел?

– У тебя интересная судьба. – Али бесцеремонно взял Вальминта за подбородок и повернул его лицо к свету. – Откуда у тебя такие глаза?

– Моя прапрабабушка была сирийкой. Мой прапрадед привез ее во Францию после второго крестового похода. Но она поехала с ним по доброй воле: этот союз был по любви. – Тут Али рассмеялся, и юноша понял, что впервые слышит смех этого сумрачного человека.

– Удивительны судьбы людей! – воскликнул Али Месх, указывая Фариду на Вальминта. – Посмотри, мой друг, в нем не осталось ни капли нашей смуглости, но глаза выдают его! И ты все еще думаешь, мальчик, что попал на Восток по недоразумению?

– Но я не говорил ничего подобного…

– И все-таки ты так думал. Но я одно могу сказать тебе: твои приключения еще далеко не закончены. Это только их начало…

Наконец, в один из вечеров, путешествие закончилось, и Вальминт и его спутники оказались у ворот Басры. Устав за долгий знойный день пути, Вальминт дремал на верблюде, и сначала остановка прошла для него незамеченной. Караванщики весело переговаривались, радуясь, что они наконец-то дома. В пути не погиб ни один человек, и в этом была немалая заслуга Вальминта и Али, которые в первые, самые тяжелые дни после схватки с разбойниками не отходя ухаживали за ранеными.

Вальминт вздрогнул и проснулся, когда караван уже втянулся в ворота и они со скрипом закрылись за ним: вот-вот должны были упасть сумерки. Кто-то из арабов засмеялся, кто-то тронул его за плечо и Вальминт услышал слова благодарности, а потом больше половины спутников Фарида рассеялись по окраинным улицам, направляясь к своим семьям.

– Ну, слезай! – Али помог уставшему французу слезть с верблюда, и тот с любопытством огляделся по сторонам. Каменные стены домов белели под последними лучами заходящего солнца; кое-где возле домов виднелись невысокие пальмы с густой листвой; было тихо, но не жарко в эти предвечерние часы. Кроме спутников Фарида, на тихой улице сейчас не было ни души. Фарид улыбнулся и положил юноше руку на плечо:

– Басра – красивый город. Тебе будет хорошо здесь…

По улицам скользил еле заметный запах моря…

Глава X. Басра

Следующие полгода Вальминт счастливо жил в доме Фарида. Гостеприимный хозяин даже не хотел обременять его никакой работой и позволял ему делать всё, что он хочет, но юноша не желал бездельничать и настоял, чтобы Фарид разрешил ему работать в кузнице. В таком большом хозяйстве, каким владел Фарид аль-Дари, кузница была совершенно необходима, ибо одних только верблюдов у него было более пятидесяти, а лошадей около двух десятков. Просторные конюшни находились невдалеке от дома с садом, в котором журчали фонтаны и всегда стоял прохладный полумрак. В этом саду бродяга Фарид отдыхал от своих нескончаемых странствий, наслаждаясь вниманием своей семьи: все домашние успевали так соскучиться по нему, что почти не оставляли его в одиночестве. А сколько историй выслушивал он от родственников и друзей обо всём, произошедшем в Басре за время его отсутствия! Разговоры в доме и в саду не смолкали целый день… Теперь Вальми не удивлялся, что раз или два в году Фарида так неудержимо влечет в дальнее странствие, в молчаливый простор караванных путей… Но сам француз искренне наслаждался оживленной и шумной жизнью, бурлившей вокруг него, и дружеским вниманием и заботой, которыми гостя-чужестранца не оставляли на протяжении всего дня. Семья Фарида быстро привыкла к нему и приняла так тепло, как принимают только близких друзей и родных. Юноша был бы здесь совершенно счастлив, если бы не тоска по родине, порой часами не отпускавшая его. И еще его не оставляли мысли о Рибо. По его просьбе Фарид занялся розысками старого француза, но от посланных, которых он отправил на поиски еще в Сирии, до сих пор не было вестей. Видя, что при разговоре о своем друге Вальминт не может скрыть печали и тревожится все больше, Фарид как мог старался утешить его:

– Надейся, Вальми д’Анжи. Не падай духом, это грех в глазах Аллаха… Ты настоящий храбрец и рыцарь, и если твой друг такой же как ты, то я уверен, что он жив и у него хватит сил дождаться нашей помощи. Мы освободим его.

– Он намного старше меня, Фарид. Он уже не молод. И все то время, что я жил в Дамаске, спасённый мастером Али, а теперь живу в твоей доброй семье, он провел в жестоком плену. Как знать, что с ним сейчас?.. Он спас меня на пиратском корабле…

– Я знаю, мой друг, – Фарид кивнул. О том, как Вальминт попал в Сирию и в конце концов оказался в пустыне, на пути его каравана, ему было хорошо известно: юноша не скрыл этого от него, хотя и умолчал о многих подробностях, вспоминать о которых ему не хотелось.

– Во Франции его ждут сыновья, и его семья бедствует без него.

– Когда вернешься во Францию, сразу отправляйся к ним. Будь для них добрым вестником. А может быть, ты все-таки хочешь у нас остаться?.. На Востоке можно увидеть такие чудеса, каких не встретишь больше нигде в мире, – Фарид улыбнулся своему печальному собеседнику. – И здесь можно обрести мудрость… Будешь странствовать вместе со мной и Али… У меня всегда найдется для тебя дело.

– Я должен вернуться домой, Фарид. Дом зовёт меня, там мое сердце.

– Тогда знай, Вальми д’Анжи, что просьба твоя для меня священна. Ты спас моего друга Али, а этого не забывают у нас на Востоке. – Фарид взял Вальминта за руку и всмотрелся в его лицо. – И я, если надо, положу годы, чтобы найти твоего спутника и помочь тебе.

– Спасибо тебе, Фарид. – Лицо Вальминта просветлело, Фариду удалось оживить в нем надежду, почти было угасшую.

– Сирия – не такая большая страна, если знать, как спрашивать, – Фарид рассмеялся. – Ты чужестранец и незнаком со всеми нашими обычаями, и тебе непросто было бы участвовать в таких поисках. Поэтому я и не позволил тебе уехать с моими людьми, когда ты рвался на поиски вместе с ними, и настоял, чтобы ты ехал вместе с моим караваном. Я хотел сохранить твою жизнь. Прости, но ты все-таки еще очень молод. Ты должен был ехать вместе со мной, чтобы в конце концов вернуться к себе на родину. Я обещаю, что ты туда вернешься.

Так шли удивительные месяцы жизни в Басре… В свободное от работы время Вальми уединялся в своей комнате и читал арабские книги, узнавая о Востоке все больше нового, или шел куда-нибудь по хозяйственным делам вместе с Али Месхом. В присутствии Али каждый уголок города открывал ему свои тайны, и каждое самое простое хозяйственное дело наполнялось поэзией и становилось событием, не похожим ни на одно другое… Басра словно обошла все подводные камни веков: она была такой, как и сотни лет назад. Но Вальминту не хватало простора и света его родных дорог, насквозь продуваемых морем. Он по-прежнему стремился во Францию, которая одна могла дать жизнь его вольнолюбивой и беспокойной душе, жаждущей свободы и открытости родного мира. И не раз взгляд северянина устремлялся вдаль, а уста замолкали посреди самой веселой застольной беседы, и никто не знал, какие картины счастливого прошлого вставали перед ним в эти минуты…

Все удивлялись, насколько неразлучен с Вальминтом Али Месх, который обычно никому не оказывал предпочтения и в периоды пребывания в Басре держался слегка отчужденно даже с Фаридом. Но Али находил в беседах с Вальминтом удивительное очарование, и странности северянина – человека из другого мира – необъяснимо притягивали его и вызывали необычное чувство близости этого пришельца к нему, Али, какими бы разными они ни были. С каждым днем Али все лучше понимал Вальминта. Способствовало этому, конечно, и то, что юноша теперь прекрасно говорил по-арабски, а Али было, что ему рассказать и чему научить его. Он заботился о молодом французе и покровительствовал ему, понимая, что христианин втайне грустит и что ему трудно, как бы он ни старался, ощутить себя в мусульманском мире полностью своим. Но Вальминт не чувствовал себя здесь и чужим, тем более, что в городе никто не принимал его за чужака, а Фарид и Али разделяли с ним все хозяйственные заботы и не скрывали от него ни жизни своей, ни мыслей. Юноше казалось, что он попал в какую-то восточную сказку: здесь было всё – удивительная непохожесть этого мира на его собственный, верные друзья и защита, волнение и загадки. И голубое небо отражалось в глазах чужестранца, когда он, улыбаясь, шел вместе с Али по улочкам Басры, вдохновлённый каким-нибудь интересным разговором или просто радуясь свежему, прохладному утру и новому пробуждению шумного, полного суеты города.

Али начал учиться у Вальминта французскому языку – и поначалу это давалось ему непросто, хотя «варварские» языки он слышал и раньше и даже знал из них несколько слов: ему и прежде приходилось встречаться с «неверными» по делам торговли. Араб узнавал французские слова с поистине неиссякающим интересом, испытывая азарт подобный тому, какой возникает при покорении необъезженной лошади. Та смесь арабского и французского диалекта, на которой объяснялись, работая в кузнице, Вальминт и Али, казалась чрезвычайно забавной Фариду, но эти двое хорошо понимали друг друга. Именно так: Али принялся помогать Вальминту работать в кузнице, и здесь уже молодой француз мог дать ему десяток очков вперед. Но с тем же удивительным упорством и терпением, с которым Али охранял караван или учил юного спутника биться на мечах, он сам теперь учился у своего подопечного его речи и почти новому для него кузнечному ремеслу, и с радостью отдавался этой новой науке, которая расширяла для него границы мира. И Фарид все чаще стал замечать у него в глазах улыбку… Али и Вальминт были равными друг другу. И надо сказать, что Али Месх потянулся к юноше с самого начала, – еще в тот день, когда помогал Фариду поднять его, обессилевшего, в седло и впервые встретил тогда, полный тревожного вопроса, взгляд серых глаз неверного, лучистых, как море, ведущее в северные страны… Взгляд человека, стремящегося познать свою судьбу и познать жизнь.

Глава XI. Путь судьбы: дитя любви

(Знойный февраль 1492 года от Рождества Христова, дом купца Хакима на восточной окраине Хайфы, портового города в Палестине)

Аннета кричала в муках… Ребёнок настойчиво стремился в мир, спеша появиться на свет. Роды были тяжелыми: горе и печаль последних месяцев ослабили молодую женщину, и сейчас она изнемогала, чувствуя что стоит на пороге смерти. Над постелью на длинной цепи покачивался серебряный светильник, напоминающий белую, с остроконечными лепестками лилию. Глаза роженицы были сосредоточены на этом цветке, своим белым светом напоминающем ей что-то, и ее дрожащие губы неслышно шептали:

– Вальми!.. Вальми!

Но даже самое острое страдание не могло заставить ее громко выкрикнуть это имя, выкрикнуть в лицо женщинам, склонившимся над ней. Повитуха пыталась помочь ей, но мало что могла сделать: у роженицы начался жар и она плохо понимала обращенные к ней слова. Глаза ей уже застилал туман… Но в гаснущем сознании вдруг всплыло лицо, такое далёкое, и ласково прозвучали слова:

– Не уходи, Аннет…

Аннета выгибалась, делая усилия… еще и еще…

Наконец с ее уст сорвалось имя ребенка:

– Валери! – и с этим громким криком слился крик новорождённой, который разнесся по всем комнатам дома и озарил их как солнечный луч… На губах измученной Аннеты появилась улыбка.

Муж Аннеты отнесся без особенного восторга к рождению дочери: ему хотелось иметь сына. Однако золотоволосая жена-христианка так нравилась ему, что он решил пока подождать и не брать в дом вторую женщину. Вот если и второй ребенок окажется девочкой…

Золотистый пушок на головке и голубые глаза новорожденной не вызвали у Хакима подозрений: он счел, что дочурка пошла в мать. Лишь Аннета, глядя на девочку, вспоминала другие голубые глаза – смотревшие на нее с такой нежностью, лучистые и лукавые глаза Вальминта д’Анжи… И, заглушая горе разлуки, ее переполняла любовь к малышке.

– Подари мне сына в следующий раз, Анниэль, – грубая рука мужа ласково коснулась волос молодой женщины, баюкающей на руках дочку. Аннета с улыбкой подняла и вновь опустила прозрачные серые глаза.

Супруг Аннет дал девочке имя Наргиза, но Аннета, оставаясь в одиночестве, называла ее Валери и шепотом рассказывала ей о ее отце. К молодой женщине постепенно начали возвращаться силы, и ее сердце сильно билось каждый раз, когда она думала о том, что море так близко…

Глава XII. Прощание с востоком

Проработав несколько дней от восхода до заката, Вальминт выковал меч для Шарля Марибо. Оставалось только надеяться, что его верный друг, которому он всей душой желал помочь, получит это оружие, а с ним вместе – и свободу, и они еще встретятся, преодолев все испытания, которым подвергла их судьба.

Вальминт хотел выковать еще один меч для Али Месха, но Али отказался:

– Я не променяю свой клинок ни на какой другой. – Он положил руку на плечо Вальминта:

– Ты мне друг, француз. Это дороже любого клинка.

…Миновал теплый февраль и наступила весна. Приближалось время готовить караваны в путь. Прекрасным мартовским днем Фарид отыскал юношу в саду.

– Поди сюда, Вальми. – Он протянул Вальминту полотняный мешочек, в котором прежде хранились дублоны из Дамаска – прощальный дар мастера Али.

– Вот твое золото. Пришло время вернуть его тебе. Возьми его.

Вальминт широко раскрыл глаза, потрясенный:

– Но я ведь отдал это на поиски моего друга! – побледнев, он оттолкнул протянутое Фаридом золото.

– Mon Dieu[12], Фарид, что ты сделал?! Где Рибо и почему ты не принял то, что я тебе дал?

Фарид усмехнулся, глядя на него, и взял за руку:

– Узнаю тебя, христианин, ты снова горячишься и торопишься делать выводы. Конечно, я взял твое золото, – Фарид смотрел на юношу с теплотой, – и прибавил к нему еще три раза по столько, золото и драгоценные камни, и отправил на поиски самых доверенных людей…

У Вальми запылали щеки:

– О Фарид, прости меня!

Араб по-прежнему тепло смотрел на него:

– Говорят, что рука дающего не оскудеет. Ты отдал всё, что у тебя было, и я принял это как великий дар. Поверь, Аллах тоже видел искренность твоего сердца и твое желание помочь другу, и поэтому Он обязательно поможет ему. Я даю тебе другое золото, его здесь стало больше, потому что я хочу, чтобы, вернувшись на родину, ты не нуждался и мог жениться. Тебе надо создать свою жизнь заново, христианин, – он вложил наконец золото в руку смущенно молчащего Вальминта и задумчиво улыбнулся:

– Мне будет недоставать тебя, Вальми д’Анжи. Я бы хотел, чтобы ты остался, но раз такова судьба…

– Почему ты даешь мне это золото сейчас? – сердце у Вальми сильно забилось: он уже знал ответ… Фарид кивнул:

– Да. Завтра мы с Али отправляемся в путь к берегу Палестины и ты вместе с нами. Готовься к отъезду. Я знаю, что сильнее всего на свете ты хочешь вернуться на родину. На этот раз ничто не помешает тебе увидеть море.

– Спрячь золото! – раздался знакомый хрипловатый голос, и Вальминт увидел, что за спиной Фарида стоит, бесшумно подойдя, Али. – Мы отправляемся завтра на рассвете.

– Али будет сам искать Марибо, пока не найдет, – проговорил Фарид. – Он проводит тебя до моря и после этого отправится на поиски. Но сначала мы должны посадить тебя на корабль.

– Фарид, Али… Друзья мои… – Вальминт не нашел больше слов и просто молча смотрел на них. По лицу Али прошла тень печали, но потом араб усмехнулся.

– Пора готовить верблюдов, – проговорил он и, отвернувшись, направился прочь через сад.

Вальминт убрал золото в пояс. Это было настоящее богатство, способное напоить жаждущего и накормить голодного. Он знал, как распорядиться им: он помнил про семью Рибо… Перед юношей на минуту возникло лицо мастера Али, его учителя из Дамаска, и как живые прозвучали слова, – свет мыслей, выстраданных Али за многие годы:

– Золото – символ небесного света на Земле. Подобно тому как золотые крупинки рассыпаны в реке, небесный свет – свет любви и божественного Присутствия – растворен в океане Космоса, давая всему жизнь и каждому существу передавая божественное «Да!». Бог дарует полноценную жизнь, изобилие и свет. Если золото является символом божественного света, то оно не может быть поводом к алчности и вожделению. Золото предназначено для всех, и его потоки должны приносить жизнь, а не отнимать её.

Вальминт задумчиво улыбнулся и направился через сад, вслед за Али.

На рассвете Вальминт, с небольшой котомкой за плечами, спустился с позолоченного солнцем крыльца в сад. Стояла тишина, и только чуть слышно шелестела листва. Пришло время проститься с гостеприимным домом, который целых полгода хранил его и открывал перед ним новые знания. Здесь он засыпал по вечерам в своей комнате, чувствуя себя под защитой Всемогущего Господа… Встав в тенистом углу сада, Вальминт в сердце своем помолился за счастье всех тех, кто хранил его все эти дни.

Путь до Средиземного моря прошел в общем-то спокойно и без приключений, не считая обычных задержек в оазисах и деревнях для торговли, яркой и волнующей для Вальминта и похожей на восточную сказку. Сам он не умел в этом участвовать, но наблюдал с упоением. В пути он по-прежнему вместе с Али охранял караван… Наконец, однажды в лицо каравану подул соленый ветер и небо стало каким-то особенно синим, и перед Вальми вдалеке распахнулся вольный простор моря. Француз не отрываясь смотрел в этот безграничный простор, и Али улыбнулся, увидев, каким светом вспыхнуло его лицо.

Глава XIII. Бегство Аннеты

(Май месяц 1492 года от Рождества Христова,

портовый город Хайфа в Палестине)

Небольшое голландское судно стояло у причала в порту: именно к нему был прикован лихорадочно горящий взгляд Аннеты, которая с накрытой тканью корзиной шла вдоль пристани, имитируя походку старой и нищей служанки. В корзинке, на теплой и мягкой подстилке, безмятежно спала крохотная дочурка Аннеты: перед тем как бежать из дома мужа, молодая мать дала ребенку несколько капель воды с сонными травами. Ведь если бы малышка заплакала в дороге, это могло навлечь на беглянку подозрения… На бредущую женщину в поблеклой чадре никто не обращал внимания: мало ли, что она пришла купить или продать.

Капитан почти сразу заметил старуху, поднявшуюся по сходням на палубу:

– Иди, иди отсюда, женщина. Нам ничего не нужно.

– У меня есть редкие пряности… Гашиш… – раздался слабый голос из-под видавшего виды покрывала.

Голландец покачал головой:

– Я не занимаюсь контрабандой.

Он понимал речь женщины: она говорила по-французски. Это слегка удивило его. Он приблизился к согбенной фигуре, впрочем, скорее с желанием прогнать назойливую торговку, и услышал жалобный шепот:

– Сударь…

С корзинки внезапно соскользнуло покрывало и голландец увидел спящего младенца. Он отшатнулся в удивлении. В тот же миг, подняв глаза, он встретил еще одну удивительную метаморфозу: вместо старухи на него смотрела молодая женщина, прелестная и бледная от волнения, и ей никак не могло быть более двадцати лет. Несмотря на все свое хладнокровие, капитан в первую минуту смог произнести только:

– Что это значит?!

Его голос, скованный изумлением, прозвучал холодно, и несчастную беглянку охватил страх. В отчаянии, Аннета упала перед ним на колени:

– Сударь! Спасите нас! Мы обе оказались здесь в плену! Это дочь француза, которого я любила! – по лицу молодой женщины полились слезы. Ребенок в корзинке зашевелился. Капитан быстро оглянулся на берег: на дальнем конце мола быстрее, чем обычно в полуденную жару, двигались какие-то фигуры. В глазах у голландца вспыхнула тревога.

Взволнованный, он поднял незнакомку: капитану Ван Хансену было тридцать два года и он далеко еще не миновал тот возраст, когда прелестное и исполненное мольбы женское лицо может взволновать до глубины души. Аннета не отрывала от него глаз, горящих мольбой, и ее била дрожь: она тоже заметила преследователей.

– Я знаю, сударь, что прошу вас рисковать, но вы моя последняя надежда! Я хочу вернуться домой! Сжальтесь надо мной!.. – голос у нее прервался. Не отрываясь глядя в эти серые глаза, голландец вдруг решился…

Через минуту беглянка скрылась в трюме, прижимая к груди корзину, а на судне стали подозрительно быстро поднимать паруса. Несколько минут спустя торговый корабль храброго Ван Хансена отошел от причала, устремившись в открытое море. Преследователи, расспрашивавшие капитанов других судов, опоздали: дойдя до конца мола, они увидели лишь белый парус вдалеке, обозначавший неизвестный корабль – надежду для той, кого он уносил вдаль.

Темная чадра взлетела с порывом ветра и скрылась за кормой. Молодая женщина с ребёнком на руках, с рассыпавшимися по плечам светлыми волосами, стояла у борта, плача и смеясь от радости. Ее серые глаза сияли навстречу ветру и морскому простору. Сам не осознавая этого, капитан невольно залюбовался ею…

Глава XIV. Старый друг

(Берег Палестины, середина июня 1492 года от Рождества Христова)

Тихий шелест волн наполнял вечерний берег. Вот оно снова, Средиземное море, – путь на родину… Вальминт стоял у мола рядом с Фаридом и Али. Все напутствия уже были даны, всё сказано. Через несколько минут надо было садиться на корабль, который готовился к отплытию.

Вальминт молча смотрел на Али. Сколько они пережили вместе… Сражались бок о бок… Стали друзьями, способными вместе разделить любой путь…

«Неужели я никогда не увижу тебя, храбрый воин, мастер звёздных странствий?»

– Кто знает? – ответил вдруг Али на его невысказанную мысль. – Пока я остаюсь в своей земле. Здесь меня ждёт еще очень многое, но может быть, мы еще и увидимся с тобой. Пообещай мне кое-что.

– Что, Али?

– Когда у тебя родится сын, назови его Майнали.

– А если это будет дочь?

Али прищурился, глядя на него:

– Первым у тебя будет сын… Ты назовёшь его так?

– Да, Али.

Али обнял его так, что у Вальминта затрещали кости.