Посольство в Египет

Повесть.

От автора.

Наступят светлые времена, когда множество людей смогут подробно и исторически неопровержимо описывать прожитые ранее воплощения. И это уже совершенно невозможно будет игнорировать в традиционно христианских странах как в настоящее время, этому долгое время будут искать любые превратные объяснения лишь бы не признать правду. Такие факты тем более легко будет доказать, опираясь на исторически известные факты, исключая отсюда древнейшую историю, о которой нам практически ничего не известно. А предлагаемая повесть рассказывает именно о самой древнейшей истории.

Признав в полном противоречии с известной поговоркой, что мы не один раз живем, мы, разумные и продвинутые люди, которых я сильно отличаю от прочих, радикально изменяем свой образ жизни и мышления. Наше отношение к жизни и смерти, которое лежит в основании сознания каждого человека, окажется ближе всего к пониманию оных буддизмом и вслед за тем все ветхозаветные догмы, цепями опутавшие современную цивилизацию, для нас перестанут существовать. Человек, прошедший через такой переворот сознания, резко взрослеет и получает мощный задел для дальнейшего индивидуального развития.

Эта книга предваряет грядущую эпоху и станет подспорьем для тех, кто пожелает идти путем внутренней свободы, а другой на самом деле не бывает! И по этой причине в наше время она многим покажется странной, особенно потому, что автор вновь настаивает, что в ней совершенно нет выдумки, но все – историческая правда. Высказанные в ней идеи во многом совершенно расходятся с принятыми нашим обществом, что само по себе еще не может их опровергнуть. При написании повести автор не ставил целей понравиться ни массовому читателю, ни литературной критике, ни заинтересованным в предмете разговора ученым. Правда всегда выше наших мнений о ней или наших представлений о том, какова она может или не может быть. Повесть, как и прежние сочинения автора, продолжает тему прошлых воплощений ее написавшего, и относиться к ней следует как к правде, изложенной художественными средствами. В этом месте возможны скептические улыбки, но по указанной причине мои книги – чтение не для всех, так же как не для всех моих современников сама правда. Ведь большинству из нас правда не только не нужна, но страшна!

Вспоминать события повести мне помогал еще один человек, потом погибший. И оба мы были главными героями событий, от лиц которых ведется повествование. Об этой седой древности нашей науке практически ничего не известно.

ЗАКОНЫ ЗЛА

Разумная жизнь тогда лишь достигает вершины своего развития, когда делает своим двигателем творческое зло, избегая разрушительного зла.

Зло творческое хрупко так же как добро и подобно ему требует постоянной заботы о себе. Поэтому, если некая цивилизация делает его источником своего развития, то последнее обусловливает существование в ней многих условностей и ограничений, создающих питательную основу для творческого зла.

Только зло способно быть двигателем цивилизации, поскольку лишь оно, но никак не добро может противопоставить друг другу людей в обществе и заставить их развивать себя постоянно борясь друг с другом.

Шива ( бог разрушающий )

ВОИН

Закон вождей

1.Всегда будь на высоте положения.

2.Будь недосягаемым образцом для подчиненных.

3.Держись в стороне от всех пороков и осуждай их проявление в подчиненных воинах.

4.Дерзко смейся над всеми трудностями и лично их преодолевай.

5.Презирай смерть и бойся только позора.

(Из законов Одина, бога-хранителя Вселенной)

Уже более десяти лет со мною ничего не происходит. Люди будто бегут мимо меня, а я остаюсь на том месте, где встал десять лет назад. Что-то внезапно произошло внутри меня вскоре после возвращения на родину. Я искренне стараюсь порою походить на окружающих, пытаюсь окунуться в привычную для них, как и для меня когда-то, жизнь, но у меня это плохо получается. Чтобы мне вновь жить этой простой жизнью мне пришлось бы разучиться мыслить и затем вовсе не пытаться это делать. Научившись этому еще в молодости, будучи в стране Тхамареш, теперь я смотрю на прежнюю жизнь, оставленную мною на долгие годы, и своих старых друзей умом и глазами египтянина. Да, я чувствую себя египтянином на добрую половину!

Недавно вернулся с войны с желтокожими и сразу окунулся в забытые мною пиры и охоты в компании таких же как я старых воинов. Там мой ум был занят войною, здесь развлечениями, и я честно признаюсь, что и то и другое занятие мне нужны прежде всего, чтобы не занимать ум свой самым важным: то есть не размышлять. Даже неустрашимый воин может бояться своих мыслей – вот что понял я за последние годы! Египтяне учили меня не страшиться идей, несгибаемый их дух имеет своим началом предельную честность с собою и последовательность в мыслях, ибо все остальное – уже после… А я отворачиваюсь от себя и своего прошлого, от воспоминаний, которые часто помимо воли моей всплывают в моем сознании, вместо того, чтобы признать их и принять.

Отрок, взятый мною на воспитание еще два года назад, всегда рядом со мною и на пиру и на охоте. Он приходится мне дальним родственником, но не по родству кровному держу его при себе, а чтобы чувствовать себя менее одиноко по ночам, когда и пир и охота уже не отвлекают мой ум. Если в эти минуты тоски я слышу его дыхание, а лучше его голос, то мне становится легче. Как умею я учу его тому, что знаю, и он уже успел получить хорошую воинскую подготовку. От случая к случаю, понемногу я рассказал ему всю свою жизнь. Надеюсь, он сделает правильные выводы – ведь он неглуп и возможно избегнет того, о чем я теперь вспоминаю со стыдом.

Еще один человек помогает мне мириться со своей жизнью и не опуститься. Мой старый друг Тутэмнос живет недалеко от Скрамасакса, в деревне, которую король наш назначил местом для него и его учеников. Туда постоянно стремится душа моя, однако я, не желая отнимать у него драгоценное время, навещаю его не чаще раза в десять дней. Школа, ученики и разнообразные изыскания по-прежнему составляют смысл его жизни. Этот неугомонный человек всю свою жизнь подчинил высшим целям! Завидую ему, так как сам понимаю, что к этому неспособен.

Моя жизнь с самого ее начала была совсем иною. Началась не так, как следует, и потому затем многое в ней сложилось не так, как того требует разум и наши боги. Потому теперь я растерян, хотя не подаю виду, и нет во мне радости. Его же радость всегда с ним, она постоянная и ровная как летнее солнце на нашем Севере. Причиной тому египетское воспитание, полученное им в детстве. Меня же в должное время воспитывали точно так же как всех прочих моих сверстников, как и теперь воспитывают детей, которых я вижу ныне вокруг. Нам рассказывали наши древние законы, по которым арьи живут тысячи лет, и предания. Нас делали вначале охотниками, затем воинами как у нас принято, и учили простым хозяйственным работам. Но никто не воспитывал, не шлифовал наш ум так целенаправленно, изощренно, как это умеют одни египтяне!

Я прошел этот путь и, по единому мнению с детства знавших меня, рано сделал успехи. Свое первое воинское испытание я прошел в двенадцать лет на войне с желтокожими. Меня взяли туда пращником, обычай наш это предусматривает, и вместе со мною на войне побывали многие другие мои сверстники, в основном постарше меня. Нас, конечно, не пустили в бой и мы метали камни пока желтокожие приближались к нашим. Точно знаю, что тогда я убил не менее одного, поскольку сам метил в него и он следом упал. Тогда мне стало страшно, но больше смерть врага меня не смущала – ведь всех нас с малых лет учат, что врага надо безжалостно убивать или он убьет тебя. В восемнадцать лет, в соответствии с обычаем, я со своим другом вошел в пещеру, где жили громадные медведи, и мы их убили. С того дня два громадных медвежьих клыка ношу я на шее как всякий мужчина-арий. Помимо того я прошел чисто воинские испытания и вскоре меня приняли в воинское братство.

Потом была война, охота, работа, женщины… Честно говоря, именно история с женщиной столь круто перевернула мою жизнь, сделав меня в итоге совершенно другим человеком. Иначе я теперь оставался бы таким же как все вокруг меня – простым, честным и полудиким арьем. В двадцать четыре года я насмерть влюбился в Таммату, женщину уже имевшую ребенка, но еще один воин и мой приятель тоже имел на нее виды. Ведь ребенок был ему сыном. Я совершенно не желал смерти своему приятелю, в том поединке я просто хотел выбить меч из его руки и завершить дело без крови и, желательно, миром. Но неожиданно он сам напоролся на мой клинок. До сих пор помню его мертвенно-бледное лицо и плач Тамматы, осуждающие взгляды воинов и старейшин. Помню, как отвечал на вопросы совета старейшин и гневные слова нашего короля Прората. Погибший происходил из его рода и смерть уже кружила за моей спиною, я чувствовал ее холод, но я продолжал стоять на своем: я поступил согласно древнему закону чести! А честь воину дороже жизни и в этом все меня правильно поняли, но решение старейшин обрекало меня на наказание, страшнее которого лишь смерть. Теперь я признаю их правоту, тогда же я не был к этому способен. Поединки между арьями и гибель молодых воинов от рук своих же были постоянной головной болью короля и старейшин. Они делали что могли, но в данном случае трудно что-то изменить, ибо всеми нами руководит честь, постоянно требующая крови. С того дня прошло четверть века, а у нас, в Трискандии, все осталось по-прежнему и теперь уже я сам твердо стою на стороне старейшин и как могу охлаждаю горячие головы молодежи.

Несмотря на противодействие короля старейшины решили оставить мне жизнь, но при этом отправить в изгнание. Навсегда, как говорили мне тогда. Благо, что им в этом помог удобный случай: Прорат собирал в ту пору посольство, а вместе с ним и войско в далекую страну Тхамареш. Мне оставили право выбрать изгнание или смерть. Но какой арий откажется, будучи поставлен перед таким выбором, от приключения длинною в жизнь?!

У меня оставалось около десяти дней на прощания и сборы. Первым делом я отправился на охоту, чтобы получше запомнить наш северный лес. На чужбине он постоянно являлся мне во снах и я часто тосковал по нему, так как именно в нем легче всего себя чувствовал. В последний свой раз я охотился мало, но больше скакал по знакомым местам, чтобы получше их запомнить. По пути заглядывал к друзьям и подругам, которых у меня всегда хватало. Именно во время той охоты я и сообщил Литэран о своем отъезде. Она была рада тому, что мне оставили жизнь, но рыдала, услышав, что я навсегда покидаю родину. За всю жизнь не знал я женщины, любившей меня столь же преданно и беззаветно! Но мужчины в таких случаях почти всегда ведут себя неблагодарно, и я не составляю исключения. Кроме нее у меня были и другие, наряду с нею, и в странствиях тоже, хотя она сопровождала меня. Литэран все знала, видела и ничего не требовала от меня, вероятно, понимая, что я неисправим и стараясь быть рядом. Время шло, прочие появлялись и исчезали, она же неизменно оставалась со мною.

Сообщив ей новости утром я покинул ее дом, не подозревая что за тем последует. Но когда наши корабли, отплывающие в далекую страну, отчалили от берега и мы поставили паруса кто-то бросился в воду с берега и поплыл к нам. На кораблях все подумали: наверное, один из наших опоздал и не стали спешить с отплытием. Но когда пловца вытащили на борт, то увидели, что это женщина-воин при оружии. Она плыла к моему кораблю и еще в воде я узнал Литэран.

Всего за день переплыв узкий морской пролив к ночи мы вошли в устье реки, что текла на север через земли, населенные неарийцами, в большинстве своем нашими союзниками. Сотни лет наши вожди и старейшины делали все, чтобы обратить этих дикарей в наших прочных друзей и многого они добились на этом пути. Водный путь с севера на юг в Срединное море охранялся нашими гарнизонами по двадцать-тридцать человек, которые стояли в редких фортах, в стратегически важных местах. Лишь изредка там случались какие-то передвижения или нападения незамиренных варваров и тогда у воинов наших гарнизонов на короткое время появлялись воинские занятия.

Но мы без затруднений пересекли реки континента дней за двадцать в основном на веслах. Небольшую часть пути мы на бревнах перекатили наши большие лодки через водораздел и, наконец, по небольшой речке, постоянно натыкаясь на мели, скатились в долгожданное Срединное море. Недалеко от устья мы на несколько дней расположились лагерем и на другой день принялись валить береговой лес, состоявший в основном из сосен, выбирая ровные и толстые стволы, обрубая сучья и затем уже на воде связывая плоты. На плотах мы поставили своих коней и благодаря тому избавились от тесноты, перегрузки и навоза на борту. С того дня наше продвижение шло крайне медленно, несмотря на то, что целыми днями мы гребли при поднятых парусах. Ведь каждый корабль тянул за собою плот. Лишь дней через пятнадцать изнурительного плавания к югу показался берег, и боги не допустили штормов, пока мы не пересекли море. Двигаясь вдоль берега на восход еще пару дней вместо саванны мы начали встречать буйную растительность и распаханные поля. То была страна Тхамареш!

В устье великой, полноводной реки нас встретило множество рыбацких лодок, которые не отставали от нас вплоть до прибытия каравана в столицу царства. Среди дружелюбных людей в лодках большинство были смуглые и почти голые, но встречались совсем светлокожие, светловолосые и голубоглазые. Два совершенно разных народа жили в одной стране и говорили на одном языке! Они дарили нам фрукты и вино и мы, после целой луны питания грубой и сытной пищей, были этому очень рады. Мы воспряли духом и войдя в устье реки напряглись из последних сил – теперь некоторое время мы преодолевали встречное течение Раса. На всем пути следования к столице навстречу нам плыли по воде, пущенные рыбаками цветы, огромные и яркие, прежде нами не виденные. Их кидали также и люди на левом берегу, вдоль которого мы следовали, они кричали нам что-то, дружелюбно улыбаясь и размахивая руками.

Столицу страны Тхэор-Пта еще издали мы заметили на берегу утром третьего дня нашего движения по реке. Ее сверкающие на солнце белые стены притягивали наши взоры и задолго до полудня головная часть каравана судов приблизилась к городу, в котором нас давно ожидали. Наши корабли старались держаться ближе к берегу, где слабее течение реки и потому мы хорошо видели все, что творилось на берегу. Туда, между тем, высыпало, наверное, все население столицы, а у каменной пристани стояли правильными рядами, застыв как статуи, белые воины к копьями. Однако, все мы, затаив дыхание и не отрывая глаз рассматривали большую группу молодых женщин, которые нас встречали, ибо прежде даже не представляли, что женщины могут быть, оказывается, столь прекрасны! Арийская женщина совсем не похожа на египетскую, это совсем иное существо: подруга, боевой товарищ, мать. Но те, которых мы сразу увидели на том берегу представляли из себя произведения искусства! На них мы смотрели поначалу точно так же, как люди смотрят на прекрасные статуи. Наша растянувшаяся флотилия из сотен судов долго причаливала, мы отцепляли плоты и сгоняли на берег лошадей, передавая и то и другое заботам почти черных и почти голых работником, которые понимали нас без слов. Крепкими канатами местные жители оттаскивали освобожденные от груза плоты выше по течению и там привязывали их к сваям на берегу. Тем временем наш жрец неторопливо поднимался вверх по лестнице через живой коридор, образованный двумя рядами воинов. Глаза всех встречающих теперь были прикованы к двум жрецам, арийскому и египетскому. Последний столь же неторопливо спускался вниз по лестнице навстречу нашему. Вот они остановились, подойдя близко и согласно нашему обычаю взялись левыми руками за посохи друг друга. Затем по-арийски произнесли приветствия и вместе обернулись к нам, приглашая следовать за ними.

Поняв, что от нас требуется, мы поспешили вверх по лестнице по-одному, по-двое, и постепенно, – а нас ведь было тысячи, – поднялись все и собрались на высоком берегу. За спиною у нас нес свои воды Рас, а перед нами стоял прекрасный, белый город, о существовании которого прежде мы только слышали, но мы, по сути варвары, и представить не могли до той поры как он прекрасен! Дорога, выложенная из гладких каменных плит, являлась продолжением лестницы и вела к воротам города. Чтобы побудить нас к движению, от толпы женщин, встречавших нас на берегу, отделилась стайка юных и прекраснейших девушек в легчайших и тончайших одеждах и, танцуя под звуки ручных бубнов и колокольцев, двинулась впереди нас по дороге, жестами и улыбками увлекая нас за собою. Танцуя они изгибались, их изящные руки и ноги находились в непрестанном движении, их глаза влекли нас, а улыбки будто были предназначены каждому из нас. Плотно, строем, мы двинулись по дороге вслед за танцовщицами. В воротах города нас вновь встречали горожане, улыбаясь и бросая под ноги цветы, которыми оказался усыпан весь наш путь от городских ворот до дворца фараона. У стен последнего мы обнаружили великолепно устроенный пруд, обсаженный по берегам пальмами и цветами и облицованный гладкими каменными плитами. В прозрачной воде мы заметили крупную ярко раскрашенную рыбу. У дворцовых ворот глашатай на родном нашем языке объявил нам, что фараон примет лишь двести из нас. По этой причине в их число вошло все посольство и некоторые из воинов, которые в тот момент оказались рядом и на которых указали наши вожди. Боги сделали так, что я попался вождям на глаза и потому я оказался во дворце, в то время как остальное войско, почти семь тысяч, повели для размещения в казармы, освобожденные для нас к тому дню.

Ведомые египетским жрецом, который встречал нас на берегу и с которым судьба связала меня навсегда, мы долго двигались затемненными переходами дворца, прохлада которого освежила и приободрила нас после дневной жары. Здесь было тихо, лишь гулко отдавался топот наших ног и бряцанье нашего оружия, но внезапно зазвучали звуки цитры и мы невольно остановились. Звуки, несшиеся непонятно откуда, волнами поднимались все выше и там, на вершине, к ним присоединился высокий женский голос. Он пел на незнакомом нам языке, и мы не могли знать о чем, но он мощно вибрировал и непонятно как проник в наши сердца. Все мы замерли и затаили дыхание от неожиданности и красоты услышанного. Но столь же внезапно как началось все оборвалось, и оба жреца впереди, укоризненно глядя на нас, ждали. Мы двинулись вновь и скоро уже стояли у хорошо освещенных дверей, которые охраняли человек двадцать египтян. Сами эти великолепные двери достойны подробного описания, так прекрасна их украшавшая резьба, но неожиданно для нас передние наши ряды уперлись в скрещенные копья охраны: нам преградили путь в тронный зал.

Египтянин-переводчик, поджидавший нас у дверей, пояснил, что к фараону все входят без оружия и потому его нам надлежит оставить у тех дверей. Мы возмущенно загалдели в ответ, негодуя. По нашему обычаю арий нигде и никогда не расстается с оружием, хотя бы с коротким мечом, даже ложась спать. Потому нам был совершенно непонятен и оскорбителен этот приказ и вместо того, чтобы оставить мечи мы обнажили их и бросились на охрану. Однако, все понимали, что перед нами не враги и они сами исполняют приказ как все солдаты. К нашей чести в этой короткой схватке, едва начавшейся, никто не пострадал. Нас отрезвил громкий, звонкий голос, положивший конец ссоре:

– Остановитесь, храбрые арьи! Остановитесь! – голос обращался к нам почти на чистом арийском языке и как по команде, обезоруженные неожиданностью мы опустили мечи и смотрели во все глаза на того из египтян, который, видимо, командовал охраной зала.

– Вы пришли к нам как друзья, – продолжал он говорить.– Мы уважаем вас, но знайте, что к фараону все входят безоружными. Таков наш закон и он справедлив для всех, не только жителей нашей страны. Прошу вас, оставьте ваше оружие и я пропущу вас. Никто не узнает о том, что здесь произошло!

Молодой офицер выжидательно смотрел на передние наши ряды и на миг наши взгляды встретились. Так я впервые встретился с Монту, вторым египтянином, с которым жизнь или сами боги накрепко связали меня. Однако, природное упрямство толкало меня наперекор всему, – в молодости я был буйного нрава! – и я ринулся к дверям. Но в грудь мне уперлось острие меча Монту. Я мгновенно взмахнул своим и отбил клинок. Так начался тот роковой поединок и я был виновником его и всей цепи событий, последовавшей затем. Все присутствовавшие, – и египтяне и наши, – застыли от неожиданности и любопытства и расступились. Ведь все мы воины и всем не терпелось понять слабости и преимущества в бою египетского и арийского воина, а тут столь подходящий для того случай! Я впервые в жизни бился с египтянином и еще не знал особенностей их тактики и физических их отличий. Меч моего противника, короче и вдвое легче моего, летал в воздухе едва уловимо и с легким свистом, как крыло ласточки, мой противник и сам был быстр, легок на ногу и гибок как кошка. Мне с огромным трудом удавалось отбивать его выпады, зато мои удары были сокрушительны для него и весь свой расчет я строил на том, чтобы используя свою силу и вес меча, обезоружить противника. Наконец, это мне удалось, когда я загнал египтянина в угол, из которого он уже никуда не мог бы от меня ускользнуть. Его меч, прощально зазвенев под моим ударом, куда-то улетел, я торжествующе издал боевой клич и занес свое оружие, чтобы нанести последний удар, но кто-то крепко схватил меня за руку, державшую меч. В гневе обернувшись назад я увидел египетского жреца. Он стоял совсем рядом, и лицо его было суровым и непроницаемым. Перехватив меч в левую руку я сделал шаг к своему противнику и тотчас кто-то схватил меня и за другую руку. Я взглянул налево и увидел того, кто это сделал: то был наш жрец. Против его воли я уже не имел права что-то делать и в бешенстве я швырнул меч, а затем и нож себе под ноги и упрямо шагнул к двери ожидая, что и теперь мне преградят путь и просто убьют. Однако, к удивлению моему никто мне не воспрепятствовал и я, взявшись за дверную ручку, в нерешительности замер, пораженный установившейся тишиной. Обернувшись к нашим я увидел, что все они в растерянности смотрят на меня. Вдруг раздался звон металла – это кто-то бросил свой меч, потом еще и еще… Наши, следуя моему примеру, все же расставались с оружием и проходили в зал. Потянув за ручку двери я первым вошел в зал приемов и широко раскрыл глаза. А внутри его было на что поглядеть!

Глава 1

ЖРЕЦ

Нет иного способа удержать людей от совершения зла кроме обещания зла в ответ. Но мое зло всегда осмыслено, хотя и жестоко как всякое зло.

Оно имеет возвышенные цели, недоступные пониманию глупцов.

(Сет, один из египетских богов)

Сто тридцать лет – немалый срок для человеческой жизни, но не для расы атлантов. Некогда наши предки жили тысячи лет, хотя мы, их далекие потомки, на это уже неспособны. Все в этом мире мельчает и приходит в упадок. Почему же мне в последнее время кажется, что я приблизился к завершению своей жизни? Я по-прежнему здоров, бодр и мог бы жить еще лет сто – ведь я атлант без примеси!

Жизнь моя всегда была наполнена делом и служением богам и до недавнего времени я был счастлив главным образом благодаря своему труду. Тут, в Трискандии, у меня с годами получилась целая Академия, где я отдаю гостеприимным арьям всю внеземную мудрость атлантов, весь свой немалый опыт и любовь к знаниям. Без любви к познанию ведь невозможно все остальное. Климат здешний удивителен и построен на контрасте как день и ночь. У нас совсем не так, но мне это даже нравится, хотя порою донимают зимние холода. Вянтэбор, видя это посмеивается и советует мне в мои годы закалять свое тело как это делают арийские дети. Он навещает меня время от времени и с нескрываемым удовольствием беседует со мною на языке моей родины. Странно то как время сглаживает острые углы между людьми. Теперь мне нравится в нем не непосредственная, как двадцать – двадцать пять лет назад, а нарочитая грубоватость. Та грубость постепенно ушла из него вместе с варварством в нем: общение с моей страной и ее великой культурой оказали столь неизгладимое влияние на него! Уверен, что он продолжает уже годы играть эту роль затем, чтобы не выглядеть беззащитным или непонятным в глазах простых и грубых своих товарищей-варваров. Но наедине со мною или в кругу моих египетских гостей он становится самим собою и почти ничем от нас не отличается, а египетская его речь за двадцать с лишним лет стала безупречной! Он наизусть знает нашу древнюю историю, почитает наших богов и уважает наши предания. В этом человеке великолепно соединилось все лучшее арийское и египетское. Все приезжие египтяне, повстречав Вянтэбора, восхищаются им, так же как иные из неотесанных арьев, узнав эту сторону его жизни, совершенно не могут его понять.

Тхамареш… Кто из египтян смог бы долго жить в отрыве от родины? Сколькими нитями мы привязаны к долине Раса и великой реке, ее кормящей? Я хорошо знаю, каковы эти нити, сам некогда работал над их укреплением подобно многим поколениям жрецов до меня. Ведь в них сила и сплоченность нашего народа! Невидимые, они крепко держат нас на родной земле, не давая далеко уходить или надолго ее оставлять. Они же не позволяют нам переступить многочисленные запреты и обычаи, без которых немыслим порядок в государстве. Вот почему мне, досконально знающему это, легче чем другим соотечественникам жить вдали от родины. Родина… Она снится мне. Она слишком глубоко во мне и ничто не может ее во мне уничтожить! Я помню все, что со мною в жизни случилось, в том числе происшедшее на берегах Раса. Начиная с того возраста, когда я научился говорить.

Я родился в бедной атлантической семье и потому все свои надежды, как и прочие в моем положении, с ранних лет связывал с государственной службой. По этой причине среди высших чиновников и полководцев страны у нас большинство всегда составляли подобные мне. Но из меня не получился ни чиновник, ни офицер, хотя отец так хотел этого. Он дал мне традиционное атлантическое воспитание, строгое и изощренное по части развития природных задатков, а придачу подарил мне свое честолюбие, ибо ничего другого я от него унаследовать не мог. Последнее долгие годы в молодости донимало меня и мешало мне развиваться далее пока страсть к науке не вытеснила семейную склонность из души моей навсегда.

У меня были две младшие сестры, и потому как самый старший из детей я с детства отвечал, также как за себя, и за них. Однако, большее значение для меня, тогда еще мальчика, имело то обстоятельство, что ввиду бедности мы жили в деревне, среди туземцев, где жизнь была много дешевле и проще. Я с малых лет наблюдал природу и как мог ее изучал и запоминал. Мне приходилось играть с детьми аборигенов, разговаривать на их языке и гулять с ними. Они многому сумели научить меня, например, ловить рыбу, в том числе зубатку, что впоследствии я любил делать всю оставшуюся жизнь. Они, по существу, подтолкнули меня к освоению искусства левитации, которое жило во мне, вероятно, с рождения и до поры себя не являло. Это получилось случайно, в ходе игры, которая по местному называлась "большие шаги". Дети разбивались на две равные по количеству команды, которые чертили две линии примерно на расстоянии полусотни шагов друг от друга и затем каждый из команды делал с разбегу только один прыжок вперед от той точки, где приземлился его товарищ до него. Однажды, совершенно случайно, в прыжке я почувствовал как сила, идущая от земли поддержала меня, позволив пролететь в воздухе намного дальше остальных. Прыжок мой оказался вдвое длиннее, и товарищи мои торжествующе закричали, заранее радуясь нашей победе. С того дня, а мне едва исполнилось десять лет, и на долгое время вместе со мною любая самая слабая команда в этой игре побеждала. Почти два года все приписывали мои успехи необыкновенной прыгучести, пока однажды я не прыгнул от черты до черты из хвастовства и на спор. После этого все в деревне и дети тоже стали считать меня колдуном, а таких они всегда сторонятся. Так неожиданно закончились мои игры с аборигенами, но к тому времени они уже не влекли меня как в более ранние годы. Ибо главным своим делом я признал посещение школы при храме, что стоял в соседней деревне. Туда однажды отвел меня отец после того, как сам обучил меня письму, счету, арифметике и познакомив с нашей историей и преданиями. С того дня каждое утро на рассвете мне приходилось ходить в школу и вскоре после полудня возвращаться домой. Именно по дороге туда и обратно и пригодились мне навыки левитации, и я научился сильно экономить время в пути. Мои "большие шаги" постепенно увеличивались, достигнув ста – ста пятидесяти обыкновенных шагов. Оторваться от земли совсем и свободно лететь ее не касаясь я еще не решался, более того, мне даже мысль такая в голову не приходила. Но пока я учился в школе второй ступени и левитировал, отца перевели в город, повысив в должности. В деревне он был начальником местного почтового отделения, а, значит, отвечал за все грузы, провозимые по главной дороге, идущей по нашему берегу с севера на юг, в том числе и почту. Кроме того, как это было принято и делалось всеми, он подрабатывал писцом для жителей села, что ими особенно ценилось. Разумеется, он забросил это занятие, когда мы переехали в город. В том уже не было нужды и даже считалось бы позором при его новой должности. Теперь мы стали жить намного богаче, наняли кухарку и служанку по дому из аборигенов. Отец заведовал уже почтовым отделением целого городка и отвечал за порядок и спокойствие дороги на несколько дней пути к северу и югу от города. Он по местным понятиям считался заметным человеком, и горожане при встрече кланялись ему. Я к тому сроку делал немалые успехи в учебе, посещая школу при храме совсем рядом с домом. К пятнадцати годам я окончил школу второй ступени, которую, надо сказать, из аборигенов почти никто не мог осилить. Теперь я уже имел право занимать низшую чиновничью должность и пойти, например, по стопам отца. Гордый собою я рвался окунуться во взрослую жизнь и проявить себя, однако, видя мои успехи, все понимающий отец осадил мое рвение, желая мне блага. – "Учись дальше, пока есть возможность, – заявил он мне, – и тем прочнее будет твое положение в обществе". Мои учителя и наставники, жрецы монастыря, не принуждая меня, тем не менее, намеками, замечаниями или скупой похвалою незаметно склоняли меня к продолжению учебы и поступали совершенно правильно. Мне, тогда глупому юнцу, казалось, что, умея считать, читать, писать и немного познакомившись со сводом прочих знаний, я уже постиг все и однажды так и заявил одному из своих наставников, который в ответ только рассмеялся. Не откладывая это дело надолго, он тут же на многих примерах и обстоятельно разъяснил мне, насколько я не прав. Это произвело настоящий переворот в моем сознании, ибо с того дня я, наконец, понял, что знание безгранично и недостижимо до конца. К восемнадцати годам я окончил школу третьей ступени и передо мною опять встал выбор, хотя в действительности это случилось даже ранее того.

В моей жизни произошло неизбежное, то, что с каждым случается в юном возрасте и эта история, как я думаю сейчас, навсегда определила мою судьбу. Как-то, по поручению отца переступил я порог дома в другом городе, где жили давние его знакомые. Я прежде их не знал и в город не заезжал. Первым человеком, которого я увидел в этом доме была она, дочь хозяина дома, с которым дружил мой отец. В свои пятнадцать лет она стала настоящей красавицей и повела себя со мною отнюдь не как ребенок! Впоследствии я трижды ради нее приезжал в этот город и наши отношения уже не вызывали сомнений у ее родителей. Они не выказывали мне какой-либо неприязни и даже упрека, очевидно считая, что мы сами все решим. И поскольку они никак не вмешивались их дочь с нескрываемым интересом слушала мои рассказы, а все ее вопросы выказывали ее сообразительность и чувство юмора, которые я вполне мог оценить как человек, уже имеющий право учить детей. Она, как все девочки ее круга не училась в школе как я, но всему ее научил ее отец, получивший точно такое же образование, которое я к тому времени имел. Однако, в ней уже развилась женщина, и потому слушая меня, она по временам стреляла глазами и играла со мною и в эти моменты я чувствовал себя беззащитным перед нею. Никакого опыта общения с женщинами до встречи с нею у меня было.

Перед последним нашим разговором мы не виделись около месяца, и я всем сердцем стремился к встрече с нею, особенно если учесть то, что я мучительно ждал ее согласия. Сделав ранее ей предложение, я предоставил ей достаточно времени для размышлений и вот, замирая, вновь вошел в знакомый дом. Ее родители переглянувшись, вежливо поздоровались со мною и я прошел в ее комнату. В первый же решающий и самый искренний миг встречи в ее глазах я не прочел никакого чувства. Они были холодны и спокойны. Пожалуй, она в ту краткую встречу поначалу была немного смущена, затем стала насмешлива, когда в ответ на мой заветный вопрос резко мотнула головою из стороны в сторону. Ее соломенного цвета волосы, заплетенные по тогдашней моде в множество косичек, взлетели при этом движении, несколько нарушив тщательную укладку. Ее семья была арийского рода, но меня это нисколько не смущало: браки между арийцами и атлантами давно не были редкостью и не порицались, ибо и те и другие в Тхамареш считались равными друг другу.

Терзаясь, слушал я некоторое время ее болтовню, в то время как она, видимо, наслаждалась создавшимся положением. Заглядывая в ее глаза, я старался понять, искренна она или нет, но она отводила взгляд. Когда же, наконец, я задал главный вопрос, она ответила мне отказом, и это меня потрясло. Покидая ее дом и перебирая в памяти каждое слово нашего разговора и каждое ее движение, я размышлял о том, как могла эта девчонка, не знающая и десятой доли того, что знал к тому времени я, поставить меня в глупое положение? И честно я признался себе в тот вечер: это случилось потому, что я позволил ей это! Вначале мне стало очень тяжело, но разум быстро дал все объяснения и расставил все по местам и в итоге, буквально на другой день, я посмеялся над собою, посмотрев со стороны на всю эту короткую историю и на самого себя так, как это учили меня делать мои наставники. Это отношение к ней возникло еще в ее доме и, заметив перемену во мне и мою улыбку, она вмиг оставила свою игру, свою насмешливость и растерялась. Ее оружие на меня уже не действовало. Более мы ни разу не виделись, и я думаю, это правильно.

Несколько дней спустя мой наставник-жрец, внимательно посмотрев на меня, вдруг неожиданно заключил: вот теперь ты готов! С улыбкой он оставил меня в комнате для занятий, недоумевающего, но прошло несколько дней, и я догадался, что он имел в виду. Для меня опять наступило время делать выбор и все – учителя мои, друзья и родственники, – ждали моего решения. Я мог поступить на службу и рассчитывать на хорошую чиновничью карьеру, мог пройти курс военного обучения и стать офицером, а мог учиться далее. Однако дальше учились лишь те, что готовились к получению звания жреца, а это очень серьезно и не менее почетно. Отец, вполне понимая меня, не торопил моего решения и в то же время не принуждал бросать учебу. Напротив, по редким его замечаниям и гордости моими успехами я понял, что он совсем не против того, чтобы его единственный сын стал жрецом. Просто об этом он даже не мечтал. Однако я испытывал долгое время колебания и нерешительность: а вдруг я не смогу, а если не получится? Что же тогда я потеряю в итоге? Десять лет жизни. Но так ли много я теряю? Ведь в любом случае я приобрету новые знания, которые для меня в ту пору представляли сами по себе неоспоримую ценность. А десять лет жизни это не вся жизнь, многие бессмысленно проводят целую жизнь! Накануне важного решения жрецы храма и мой наставник неоднократно беседовали со мною: вначале, чтобы выяснить мои намерения, а затем, чтобы приободрить. Они, как я хорошо понимаю теперь, видели уже тогда во мне свою молодую смену и не торопясь, исподволь, подталкивали меня навстречу моей судьбе. Годы подряд они растили мой дух, шлифовали мой ум и видя, что труды их дали хорошие плоды, не хотели бросать меня. Прошло время, и то же самое я делал для своих учеников.

Да, после истории с той кокеткой я действительно был готов и потому сделал правильный выбор, вновь взявшись за учебу, со страстью окунувшись в мир науки и послушания. Ведь в самом начале жреческого обучения я принял обет и отныне подчинялся многим ограничениям и запретам. Дух будущего жреца должен пройти многие испытания, а без дисциплины не может в послушнике вырасти жрец. Едва я начал вновь обучение, как совершенно неожиданно, в возрасте всего сорока лет, умер отец, и наша семья оказалась на грани нищеты. Государство платило матери небольшую пенсию, но семье пришлось отказаться от кухарки, служанки и переехать в небольшой, скромный дом. Я как мог помогал им для чего время от времени с пращою охотился на мелких антилоп за городскими стенами. Мать не отказывалась от помощи друзей и родственников, которых вскоре прибавилось – старшая из сестер нашла себе мужа. Вдвоем матери и младшей сестре стало проще, я же не нуждался ни в чем, находясь на государственном обеспечении, и храм давно стал моим домом. Прошло еще два года и моя младшая сестра ушла в новую семью.

Я же насколько мог изучал все известные области знания, особое внимание уделяя медицине. Ранняя смерть отца оставила во мне глубокие сожаления тем, что его очень просто было спасти, если бы вовремя взяться за лечение. Вероятно, этим и объясняется мой жгучий и пожизненный интерес к медицине. Изучая много позже его болезнь по известным мне признакам, я поставил диагноз и мысленно избрал пути лечения, но только вернуть его уже не мог. Я охотно изучал звезды и древние атлантические карты Вселенной, поскольку мне полагалось знать, откуда и как явились мы на эту планету. Я со страстью постигал законы психологии, переданные нам переселенцами с Каннабиса и древнюю магию атлантов. И жизнь в храме всегда давала мне возможность с одной стороны сосредоточить все силы на учебе, а с другой стороны попрактиковаться в астрономии или медицине: ведь наши храмы всегда бесплатно лечили бедняков.

Год от году я становился собраннее, строже и внимательнее к тому, что меня окружало, постепенно входя в будущую свою роль. Жрецы-наставники тактично и умело помогали мне в этом. Ведь не только многое знать надлежит жрецу, но также должным образом вести себя. Мне еще предстояло научиться ходить, говорить и держаться соответственно будущему званию, а в том, что это произойдет уже не сомневались ни мои наставники, ни я сам! До вступления в касту жрецов, по окончании обучения мне еще предстояло пройти суровые психологические испытания. Сомнения терзали меня: а вдруг я недостаточно готов? Достоин ли я? Если достоин, то пусть сами боги скажут мне или явят свои знаки…

В ту пору мне часто приходилось заниматься астрономическими исследованиями в пирамиде неподалеку от столицы, и там я получил долгожданный ответ. Во время неоднократных бдений под звездным ночным небом у приборов я мыслью своей проникал в те далекие миры, которые пытался рассмотреть через древние приспособления, оставшиеся нам от Атлантиды, и эти миры порою откликались на мои приветствия. Я умом своим видел и слышал их, странные и непохожие на нас обитатели планет рассказывали мне то, чего я нигде не мог бы прочитать. В полной тишине ночи я обращался за разъяснениями к отеческим богам, и они снисходительно, порою намеками, мне отвечали. Впоследствии, годы спустя я понял, что они никогда не говорят смертным всей правды, но отмеряют ее только крупицами и в виде намеков, не предназначенных для глупцов. Такие их ответы недостойные их тайн не поймут, а достойные усвоят лишь то, на что хватает разума и не более того. Это необходимо и правильно, поскольку знание, несоразмерное разуму человека может принести великий вред!

Такие вот мысли и чувства теснились во мне в мои двадцать шесть лет, накануне посвящения в жрецы и первого значительного путешествия моей жизни.

Глава 2

ВОИН

Закон войны

1.Приняв решение, действуй до конца, не отступая.

2. Действуй всегда быстро и решительно.

3.Утверди власть свою в сердцах подчиненных (воинов), иная власть на войне ничего не стоит.

4. Береги в себе и своих воинах самое уязвимое, честь.

5.Порази врага в самое уязвимое место, лишив его чести.

(Из законов Одина)

Страна Тхамареш не переставала удивлять нас и месяцы спустя после нашего приезда. Вот взять хотя бы эту кошку, прабабку которой я привез с собою на родину, вернувшись из странствий. Удивительное животное! Все жители Тхамареш считали совершенно необходимым держать в доме кошку, порою и не одну и всегда окружали животных лаской и заботой. Есть отчего. Чуткие создания слышат даже передвижения скорпионов и ловят их так же легко, как грызунов и мелких змей.

Однажды придя в храм, чтобы навестить Тутэмноса, который тогда уже милостиво допускал меня к себе, я нашел его в лаборатории в окружении совершенно непонятных мне предметов, приспособлений и ящиков, в которых сидели кошки. Тотэнахт брал их и по одной помещал внутрь прибора. Чрезвычайно удивленный я спросил его о цели манипуляций и жрец как всегда прямо и доходчиво мне отвечал. Он, оказывается, давно пытался выяснить особенности кошачьей энергетики, чтобы потом по возможности применить открытия для пользы человека. Насколько помню, свои исследования он так и не завершил. В скором времени последовали неожиданные события и его надолго оторвали от науки государственные дела. Но я хорошо понимаю его стремления и признаю его правоту касательно кошек, которых он признавал совершенными животными. Мне же моя кошка нравится такою как она есть, точно так же как этот отрок, не первый год скрашивающий мое одиночество. Так сложилось, что они двое в настоящее время самые близкие мои друзья после Тутэмноса. Но он далеко, они же рядом и облегчают мою жизнь в перерывах между войнами с желтолицыми и охотами. В этой деревне и в этом доме, когда более некуда себя девать, я напиваюсь вина в одиночестве или с компанией и вновь погружаюсь в бездну всего немыслимого и невероятного для моих приятелей, но всего того, что в действительности произошло со мною в странствиях!

В первый же день моего пребывания в стране Тхамареш судьба столкнула меня с двумя египтянами недаром и неслучайно, как показала жизнь. Тот египетский офицер, что преградил мне путь к дверям тронного зала и с кем я дрался на мечах, оказался приемным сыном жрецу, который схватил мою руку, державшую меч. Оба впоследствии стали моими верными друзьями и учителями в деле освоения великой культуры их страны. Признаюсь, что был достаточно трудным учеником для них, поскольку долгие годы рядом с ними оставался варваром. Зато спустя двадцать пять лет я внутренне наполовину египтянин. Их великая культура как заветный сундук с сокровищами не сразу раскрылась для меня и только благодаря их терпеливой помощи за долгие годы я смог постичь ее. Однако теперь я уверен, что освоил лишь небольшую ее часть и возможно даже Тутэмнос не знает всего! Для этого надо родиться египтянином. Однажды, еще в начале нашей дружбы, Тотэнахт мимоходом и откровенно сказал мне, тогда еще молодому воину: "Ты варвар, но стремишься к культуре".

Связав меня с двумя египтянами, судьба сразу же едва не сделала нас врагами. И вот как это случилось…

После приема в тронном зале, где с нами недолго и приветливо беседовал фараон, мы весело и с облегчением получили свое оружие там, где его оставили и довольные увиденным, оживленно болтая направились в казармы, совершенно забыв о поединке у дверей тронного зала. Для нас то был сущий пустяк, но не таковы оказались египтяне! В тот день я и помыслить не мог о том, что мой недавний поединщик, честно исполнивший свой долг, уже заключен в тюрьму и ожидает казни.

Прибыв в казарму, мы принялись, как водится, праздновать свой приезд, а заодно и мою победу в поединке. В этом никто не сомневался, ведь все видели, что мне просто не позволили нанести последний удар. Мы уже немало выпили и пошумели, как вдруг в зал вбежал наш посыльный и громко, чтобы перекрыть шум сотен глоток, крикнул, что египтянин, с которым я дрался, посажен в тюрьму. Вмиг все стихло.

– Как?! – возмущенно вскочил я. – Ведь это я нарушил их закон, а в тюрьме он. Уж лучше я пойду вместо него!

Я бросился бегом на улицу и за мною последовали десятка три отборных бойцов, моих земляков. Недолго пробежавшись по улицам, мы остыли и задумались о том, как нам действовать. Я заявил им, что мы штурмуем тюрьму и затем вытащим оттуда египтянина, но убивать или калечить никого нельзя. "Ни в коем случае не обнажайте мечей!" – предупредил я своих товарищей. Согласившись с тем, мы дружно, уже шагом двинулись дальше, разыскивая городскую тюрьму. Мы поступили, как задумали, – ворвались в караульное помещение, обезоружили стражу, а чтобы египтяне не вздумали взяться за оружие связали всем руки и пошли искать моего знакомого.

Когда я вошел в камеру, то Монту-Хэт, – это я позднее узнал его имя, – в немом изумлении воззрился на меня и, предваряя его вопросы, я коротко объяснил ему ситуацию. Услыша мои слова он будто окаменел и сел, отвернувшись от меня, видом своим давая понять, что не желает меня видеть. Позднее я не однажды видел египтян такими, именно так они выражают свое категорическое неприятие, но в тот миг я возмутился его поведением: пойдем же скорее, ты свободен! Далеко не сразу я понял, что египтянин никогда не бывает свободен от груза разного рода обязательств, которые добровольно на себя принимает. Однако в тот момент я совершенно ничего не понимал.

–– Ты свободен, пойдем с нами, мы не дадим тебя в обиду!! – напрасно кричал я ему в лицо, но Монту-Хэт оставался глух ко мне и недвижим. Сообразив, наконец, что так ничего не добьюсь, я кликнул своих товарищей и, ухвативши упрямца за руки и ноги, мы вынесли его на улицу, а он продолжал отчаянно сопротивляться. Как вести его брыкающегося через столицу? Какие толки и какую реакцию местных жителей это вызовет? Мы плотно обвязали его одной длинной веревкой от груди до пят и, накрыв какой-то тканью, как покойника понесли на своих плечах.

С победными криками ввалившись в казарму мы развязали нашего дорогого пленника и посадили за стол рядом с собою, чтобы продолжить на время оставленное занятие. Пировавшие и совсем захмелевшие наши товарищи приветствовали нас с хохотом и шутками. Монту-Хэт сидел рядом со мною, но при этом будто отсутствовал, будто умер: взор его остановился и смотрел в пустоту, лицо окаменело, он ничего не слышал и никак не участвовал в общем занятии. Никто из нас не понимал, что случилось с ним и всем это жутко не понравилось, на какое-то время даже прекратился пир – ведь он испортил нам все веселье! Я обнял его за плечи и как мог объяснил, что совсем не держу на него зла и в том, что он попал в тюрьму виноват может я один, а он прав от начала до конца. Ведь поединок был честным, он исполнял приказ, это я ценил и понимал как воин. Так уж лучше мне идти вместо него за решетку.

В ответ на мои признания бедняга лишь головою покачал прошептав: "Нет мне оправдания – я обнажил меч во дворце фараона". Я вновь опешил, ничего не понимая, и тогда постарался напоить его нашим северным медом. Вскоре он опьянел, а затем и уснул прямо за столом. "Так оно лучше", – решил я, задумавшись о том, как лучше развязать мне этот узел. В тот же день после пира, вместе с друзьями обдумав положение нашего египтянина, мы приняли единственно верное решение, которое избавляло его от всякого наказания. Мы решили совершить обряд братания и сразу после того, весьма собою довольные разбудили Монту. Покуда он приходил в себя, мы сделали ему небольшой надрез на руке, так же поступил и я. Нацедив по нескольку капель его и моей крови в одну чашу, мы смешали ее с вином и я выпил половину. Моему побратиму успели объяснить, что и для чего мы делаем, и, когда он принимал чашу из моих рук, то выглядел вполне протрезвевшим и серьезным. Рассмеявшись, он выпил вино до дна, и под торжествующие крики всех присутствующих мы по-братски обнялись. К нам двоим приблизился наш жрец со словами: "С этого дня вы обязаны защищать друг друга и любить подобно братьям, а иначе позор вам обоим!" Мой египетский побратим понимающе поклонился жрецу и впервые улыбнулся мне. Вновь все закричали и на радостях отправились пировать. Однако, едва начавшись гульба прервалась. В зале вдруг воцарилась тишина, все головы вдруг повернулись к дверям, где стоял и строго смотрел на нас тот самый египетский жрец.

– Монту-Хэт, – громко произнес он почему-то на нашем языке, – ты должен вернуться туда, откуда тебя увели!

Мой новый побратим встал и, будто влекомый невидимой силой, медленно двинулся к старику. Но тут подскочил я и в два прыжка настигнув его, схватил за руку со словами:

– Я никуда не отпущу своего побратима. Теперь мы всюду будем вместе и в тюрьме тоже.

– Это правда? – обратился жрец к Монту, и тот согласно кивнул. Лицо жреца выразило удивление, и вертикальная морщина пролегла на лбу.

– Это многое меняет, – в размышлении промолвил он и повернулся к двери, чтобы уходить, но тут оборотился к нам с последними словами.

– Монту-Хэт! Я сейчас отправляюсь к фараону. Теперь он сам решит твою судьбу, а пока останься здесь.

Жрец величественно удалился, а мы вернулись к своим удовольствиям еще не понимая, какой переполох и смятение устроили в сложном египетском этикете и общественном мнении столицы.

На следующий день к нашей казарме подкатила легкая египетская колесница с двумя воинами. Один из них спрыгнул наземь и был препровожден ко мне и моему новому другу, так как пожелал нас видеть. Было раннее утро, но в Тхамареш все важные дела совершаются именно в это время. Мы же двое, после вечернего пира едва проснувшиеся и еще не пришедшие в себя, только успели умыться. Нас окликнули, мы обернулись и увидели офицера дворцовой стражи, знакомого Монту. Последний стоял напротив нас, строгий и непроницаемый как все египтяне, и громко произнес на языке арьев.

– Наш фараон Яхмэтах милостиво оставил офицеру Монту-Хэту жизнь, честь и звание, уважая законы гостеприимства и наших арийских союзников. Произнеся фразу офицер с поклоном передал моему побратиму свернутый трубкой папирус, где подтверждалось решение государя. Все наши вокруг радостно закричали, меня и Монту поздравили и несколько раз подбросили в воздух. Вскоре, немного остыв, мы сели завтракать и исключая Монту все остались недовольны казенными харчами. Нам в тот раз не принесли мяса, нашей привычной пищи. Зато фруктов было настоящее изобилие, но они не могли нас насытить, и тогда Монту предложил нам поохотиться в окрестностях города и добыть себе столько мяса, сколько нам нужно. Сам же он после трапезы отправился на службу, и мы не виделись два дня, в течение которых я успел побывать на охоте, осмотреть столицу Тхэор-Пта и попутно отыскать несколько веселых заведений. Почти все здания оказались выстроены из камня – недаром дерево столь ценилось в их стране, поскольку хорошего строевого леса было очень мало. Оттого и дар наш, плоты из отборных стволов, перегнанные через море, был высоко оценен. Я увидел настоящее чудо, замечательный мост через Рас, который упирался в противоположные берега всего двумя своими концами, а был изготовлен из обыкновенных досок, пропитанных смолою и крепко склеенных между собой. Превращенный такой технологией в монолит, этот мост напомнил мне гигантское бревно, переброшенное через ручей. Так поступают у нас в Трискандии, но ведь этот мост был длиною никак не менее полета стрелы, пущенной из арийского лука. Осмотрев это удивительное творение изобретательных египтян, я даже осмелился на нем постоять.

Тем временем наше посольство числом около семи тысяч, а составом своим настоящее войско, начали размещать по домам жителей столицы. Пусть в глазах их арийцы были варвары, но мы приехали к ним не затем, чтобы пить вино и безобразничать. Нас всех отправили учиться по решению короля и Совета старейшин, как это ни странно звучит для меня сегодня! Меня всякий раз разбирает смех, когда по прошествии многих лет я вспоминаю об этом. Только теперь я понимаю, насколько мы были неподготовлены к восприятию великого наследия страны в долине Раса! Должен сказать, что женщина, бросившаяся в море вслед нашим судам, и оставившая все на родине ради меня, все эти годы неизменно сопровождала меня. В первую очередь во всех моих странствиях она явилась для меня боевым товарищем, и уж потом подругой. Подобных ей в войске насчитывалось четыре сотни и потому они образовали отдельный женский отряд. Они напоминали нам о покинутой родине, развлекали, но как женщин их совершенно невозможно сравнить с египтянками. Всякий мужчина, видевший хотя бы одну из последних, начинает смутно сознавать какой надлежит быть женщине. Однако и для мужчин страны Тхамареш наши арийские женщины стали столь великой диковиной, что когда они проходили улицами столицы все египтяне бросали свои дела и стоя по обе стороны дороги молча провожали их взглядами. И на их лицах, обычно непроницаемых, легко читались безмерное удивление и растерянность. Это меня забавляло, но уже тогда я их понял: египтянки и арийки различались как черное и белое. То и другое познается будучи рядом, в сравнении, и мы просто дали им возможность лучше понять своих женщин.

Время от времени в полях за стенами города мы устраивали учения, чтобы размяться и дать телу необходимое напряжение. Мы дожидались более прохладных дней для военных игр, но и последние нам казались жаркими. Разбившись на отряды, мы сходились в учебных боях на мечах и копьях, маневрировали и перестраивались на ходу, устраивали погони и засады. Вероятно, половина городских жителей в эти дни сидела на внешней стене, откуда все хорошо было видно, и среди них всякий раз оказывалось немалое число солдат и офицеров дворцовой гвардии. По возвращении в город и они первыми встречали нас, восторженно приветствуя и одобряя. Помимо нашей воли эти учения произвели сильное впечатление на египетских военачальников и некоторое время спустя уже мы, стоя на стенах, наблюдали как египтяне поначалу неуклюже и неумело пытаются повторить наши маневры. Впоследствии они хорошо научились этому, и не скажу, что делали то же что мы хуже нас. Они все совершают по-своему. В отличие от нас египтяне любое строевое движение проделывают сообща и строго держась дисциплины. Находясь в строю они никогда не стремятся выказать личную доблесть, как принято у нас, но всегда делают общее дело. Эти учения положили начало тесной дружбе между египетским и арийским войском, которую мы укрепляли потом главным образом совместными попойками. Одну из них я помню до сего дня.

Однажды, разгоряченные ароматным египетским вином, которое оценили также и мы, египтяне показали нам свое искусство метания дротиков, а они, надо сказать, оказались немногим длиннее и тяжелее наших стрел. Наши молча переглянулись, – нет, нас это ничуть не удивило, но в ответ мы хотели показать нечто поразительное для них, – и по общему согласию я предложил своей подруге продемонстрировать то, что она делала превосходно. Литэран кликнула еще одну себе в помощь и вот две арийки уже изготовились метать ножи в египетские боевые щиты из крепкого дерева и обитые дубленой и высушенной шкурой буйволов, твердой как камень. Наши метательные ножи величиною в локоть, чуть короче египетских мечей, и такие же весом. Скажу, что они всегда были ее излюбленным оружием и пять-семь их в ряд в бою висели на ее поясе.

Отойдя на двадцать шагов женщины начали метать: со свистом летело оружие и с глухим стуком втыкалось в щиты, которые едва удерживали два египтянина. Все ножи попали в центр и пронзили насквозь и кожу и дерево, так что с трудом потом их выдернули. Наши египетские друзья были поражены и не могли даже скрыть своего удивления. Чтобы совсем поразить их и шутки ради я предложил одному из них вступить в рукопашный бой с Литэран. Он вначале обиделся, ответив, что не дело воина драться с женщиной, на что я ответил ему, что он будет драться с воином. Нехотя он согласился и в рукопашном бою Литэран повергла наземь египетского офицера. Все арьи радостно закричали, славя победителя, однако наши гости молчали все как один. Видя это замолкли и мы, понимая, что оскорбили их. Тот бедняга, сидевший на полу вдруг окаменел и взор его потух, он будто ушел в себя и я тотчас вспомнил, что уже однажды такое видел. Я обратился к другу Монту: сделай что-нибудь, помоги ему! Ведь он один из всей кампании хорошо понимал и нас и своих, занимая промежуточное положение между обеими сторонами как мой побратим. Склонившись к потерпевшему, Монту начал с ним негромкий разговор, успокаивая его по-египетски, а затем уже обратился к остальным своим землякам с разъяснениями. Из его слов я понял, что он считает наших женщин воинами, – а я уже немного понимал их язык, – а потому, заключил он, честь побежденного офицера не пострадала. Египтяне молча его выслушали, но по их лицам было ясно, что они остались в большом раздумье и не знали, как им поступить. Я тем временем быстро переводил нашим речь побратима и убедился, что и для них этот вопрос до конца неразрешим.

Тем временем незадачливый египтянин оставался в прежнем положении на полу и тогда я сам к нему приблизился. Протягивая ему руку от имени арьев я заверил его, что позора на нем нет, поскольку арийская женщина воспитывается почти так же как мужчина и она воительница. При этих словах я строго посмотрел на наших, и они в подтверждение моих слов согласно загудели. В заключение к нам подошла Литэран и дружески обняв его попросила прощения. Так, я и она, подхватив беднягу под руки повели его к столу уставленному винами и вскоре этот досадный случай по общему негласному соглашению все забыли.

Монту старался быть рядом со мною в свободное от службы время, и именно он стал моим проводником в лабиринте египетской культуры, именно из его рук я получал то, чем ныне горжусь. Благодаря в основном ему я давно уже не варвар. Мои грубые пальцы, привыкшие к оружию, долго пытались удержать стило прежде, чем кое-как я научился египетскому письму. Но и ныне я пишу плохо и удовлетворительно читаю. У себя, в Трискандии, мы обычно пишем свои простые знаки углем или ножом по дощечке или куску коры. В долине Раса тексты для библиотек, то есть долговечные, писали, как правило, стилом по влажной глиняной дощечке, которую затем запекали в печи. Недолговечные тексты писали на папирусах. Смешно сказать, но Монту обучал меня даже игре на лютне и танцам и последнее со стороны выглядело, – честное слово! – просто нелепо. Этакий арийский медведь, напялив легкую египетскую накидку поверх своих доспехов, – то есть я, – пытался неуклюже, в такт музыке переставлять ноги. Ведь наши воинские танцы очень просты и состоят из прыжков с оружием и элементов боя, сопровождаются только барабаном и совсем несравнимы с настоящим искусством! Смею утверждать, что в своем рьяном стремлении к культуре я не был одинок. Некоторые из наших прошли через те же муки ученичества в нашем-то возрасте, тот же ложный стыд и осмеяние глупцов, но никто из них, скажу честно, не пошел в этом дальше меня. Да, когда мы, пусть даже неуклюже, пытались освоить великую эту культуру, самые недалекие из наших смеялись над нами и указывали на нас пальцами. Однако не нам судить о себе, но времени! Оно и рассудило: те, которые смеялись побуждаемые ленью и невежеством, спустя годы вернулись на родину такими же варварами, какими были до отъезда.

Вероятно, благодаря неустанной помощи побратима я скоро начал делать большие успехи в учении. Но помимо главного Монту познакомил меня с двумя развлечениями, которым я отдал должное.

Во-первых, он научил меня удивительному способу ловли вида речной рыбы, название которой переводится как "зубатка". Вначале берется кусок дерева определенной, очень мягкой породы и величиною всего с ладонь. С краю в нем проделывается отверстие, через которое продевается крепкая и тонкая веревка. Эта снасть кидается в воду недалеко от берега и подергивается за веревку. Вскоре обязательно появляется зубатка и вонзив в кусок дерева длинные свои зубы уже не может их оттуда вынуть. Ловцу остается вытащить ее на берег, но в этом и состоит вся трудность, ибо тут нужны и сила и искусство одновременно. Вытянуть эту крупную рыбу из воды это все равно, что усмирить строптивого козла. Увлекательное занятие, но и оно не сравниться с гонкой на египетской боевой колеснице. Кстати, со временем я даже научился охотиться на ходу управляя ею. Занятие, безусловно, опасное для неумеющего, но зато дух захватывает! Египетская колесница, подобия которой мы не знали в Трискандии, это просто совершенная боевая машина, созданная для атаки строя противника, и рассчитанная на одного или двух воинов. Она столь легка, что я без напряжения одной рукою отрывал ее от земли. Сделанная из тонких, но прочных реек и досок, склеенных между собою и скрепленных шипами, – точно таким же способом изготовлены и колеса! – по способу изготовления она напомнила мне мост через Рас. Спицы колес, проклеенные и твердые, будто железные, хорошо гнулись и потому колесница пружинила и совсем не тряслась на камнях и кочках саванны даже на хорошей скорости, когда горячие египетские кони несутся и просто страшно править ими.

Тряски при быстрой езде почти не ощущалось и колесница летела едва касаясь земли. Однако управлять ею можно было только стоя на носках и при этом еще действовать копьем, что я назвал бы великим воинским искусством.. Между двух колес расстояние в три шага мужчины, вот почему она достаточно устойчивая. Единственное, чего я по-настоящему вначале опасался, так это на ходу свалиться наземь и действительно неоднократно падал, пока не научился. Но Монту с самого начала запретил мне нестись во весь опор, иначе это окончилось бы плохо. Много раз, явившись свидетелем моих позорных падений, он неизменно сохранял серьезность, хотя я понимал каких трудов ему это стоило. Я бы на его месте не мог сдержаться, и я так благодарен ему за чуткость.

В Трискандии подростки и девушки стреляют из луков, похожих на египетские, таких же легких и слабых. Их лук – удобная игрушка для ближнего боя на сто-двести шагов и скорострельная. Наши боевые луки разят на пятьсот, но почти никто из египтян не мог достаточно растянуть тетиву для выстрела. Тут необходима настоящая медвежья сила, которой они, как правило, не обладают вследствие природной хрупкости своей. Кроме того, средний египтянин еще и ниже среднего арийца на голову. Но отдам должное своему побратиму – через полгода занятий под моим началом он хорошо стрелял из нашего лука, хотя быстро уставал. Наши занятия обычно проходили в саванне, далеко от города, где мы учили друг друга. Там же, порою, мы вместе охотились.

Еще мы любили ходить в веселые дома. По правде говоря, посещал их я, а он просто из вежливости и дружбы меня сопровождал. Настоящие белые египтяне презирают эти заведения и это занятие и я не без удивления узнал, что, живя всю жизнь в этой стране, он и одного раза до меня не бывал в таком месте. И я спросил его тогда: "Для кого же тогда устроены эти дома с женщинами для всех?" В ответ Монту презрительно усмехнулся: "Не для настоящих египтян". Впрочем, скоро я понял, кто там бывает и сообразил, что они нужны купцам-семитам и тем, что из аборигенов. Ведь все белые египтяне презирают торговать и само это занятие. Множество раз я со своими земляками, пьяными или навеселе, вваливались в какое-нибудь подобное заведение, где всегда встречал хорошо узнаваемые толстые, лоснящиеся лица, курчавые бороды и отвисшие животы. Молча мы выкидывали их всех наружу и только потом чувствовали себя вполне свободно и непринужденно. Помню как однажды пьяный Монту, – иногда и с ним это случалось благодаря моему влиянию, – ударил непонятливого здоровенного, как боров у меня на родине, семита по голове маленькой табуреткой и она разлетелась вдребезги, а купчишка с испуга бросился вон, но запнулся о порог и, как громадный пыхтящий шар, через голову скатился вниз по ступеням. Мы все попадали от хохота и пока мы катались на полу схватившись за животы Монту звонко смеялся в недоумении разглядывая ножку табурета в руке.

Все стихийные разрушения, которые мы сотворили во время увеселений, как потом оказалось, оплачивал он и не желал слушать после наших возражений. Я возмущался явной несправедливостью, но он лишь досадливо отмахивался: мелочи. Однако мелочи оказались немалыми и много добра мы уничтожили: мебели, утвари, вино разбивали прямо в бочках. Со временем я узнал, что Монту очень и очень богат, хотя никак и ни в чем не показывал этого. Потому эти расходы и правда казались ему мелочью.

Надо сказать, что еще в начале нашей дружбы, всего неделю спустя после нашего братания в казарме, все тот же жрец, его приемный отец провел с нами обряд братания по египетскому обычаю. Это произошло в ночном храме, в полной тишине и я ощутил, как по телу моему бегают мурашки, но ровно ничего не понял. Однако в результате мы двое уже и с точки зрения египтян стали как братья согласно обычаю их страны.

Глава 3

ЖРЕЦ

Не является настоящим человеком бегущий от правды. Правда всегда начинается с самого вопрошающего о ней и растет в нем изнутри.

Она не может явиться к нему извне, она – итог жизненного выбора и становится основанием его чести, совести и нравственности.

(Сиа, богиня правды из пантеона египетских богов)

Вчера виделся с Вянтэбором. Его состояние сильно беспокоит меня. Он удивительно быстро растерял интерес к жизни, без которого воин перестает соответствовать своему званию. Когда он не занят как обычно войною или подготовкой к ней, то уж лучше ему пьянствовать или гоняться за женщинами, но только не обрекать себя на одиночество, которое для него губительно!

Когда я посоветовал ему вернуться к прежним увлечениям, он рассмеялся в ответ, но смех его показался мне горьким. Он прекрасно понял меня, но едва ли он что-то поменяет в своей унылой жизни. Я советовал ему завести жену, может, и не одну. Ведь если появятся дети, то это сильно изменит его жизнь и он еще достаточно молод для того – нет еще и пятидесяти. Война не должна занимать все помыслы воина, иначе он глупеет и звереет. Вянтэбор и это понял, улыбнулся мне грустно и ответил, что война давно стала для него просто любимым развлечением, главным после охоты, а потому он не относится к ней совершенно всерьез. Затем, помолчав, он добавил, что женщины ему наскучили оттого, что он видит их насквозь.

–Это не причина для отказа от брака, – отвечал я ему. – Ведь можно видеть насквозь и при этом любить.

– Вероятно, слишком мало таких, – со вздохом отвечал он, – узнав которых продолжаешь их любить.

С последним его возражением я согласился и только посоветовал их искать не ленясь.

Куда делась его неукротимая энергия, так поражавшая меня прежде? Вероятно, воину просто непозволительно знать и понимать слишком многое в этом мире. Это развивает его ум, дает отстраненный взгляд на вещи более подходящий ученому. А воина и ученого очень и очень трудно соединить в одном человеке. Либо он одно – либо другое! Когда-то я испытал впервые на себе влияние научных занятий. Едва получив звание младшего жреца, я вдруг заметил перемены в самом себе, убедился, что все, вызывающее у меня бесконечные вопросы, многие другие люди воспринимают непосредственно, как дети. По этой причине многие из наших обычаев, божественных и потому священных как всегда меня учили, в моем сознании получили простые и ясные объяснения.

В те годы я немало путешествовал, но несколько раз мне довелось участвовать в религиозных церемониях во время календарных праздников, проводимых в основном для невежественных толп аборигенов. Это внушило мне на всю жизнь стойкое отвращение к культу, который мы, белые жрецы, поддерживали ради тех же домашних дикарей. Это также определило мое отношение к жрецам культа, хорехтерам. Они вобрали в себя всю глупость культа, всю непреодолимую его неповоротливость и все предрассудки аборигенов. Боги, по их мнению, воплощены в культе и его предметах, а поскольку и тем и другим управляют они, то, кроме них, нет никого важнее во всей стране. Все хорехтеры, насколько я помню, были из аборигенов, во всяком случае, белые там просто не задерживались. И этому есть простое объяснение. Толпе местных дикарей совершенно непонятны занятия ученых жрецов, зато культ всецело занимает их мысли и чувства, он им понятен. С другой стороны для ученых занятий они совершенно непригодны и это хорошо известно: таковы их расовые особенности. Потому еще в старину предки наши с облегчением передали им это дело, и в результате того произошло столь разительное размежевание внутри нашего жречества, что всегда серьезно меня беспокоило. Я понимал, что точно таким же образом расколото и наше общество, а это грозит нам всем неминуемыми бедами. Я пытался убедить в этом коллег по касте и делал что мог, чтобы отвести беду, но всегда я был одинок в своих предвидениях и призывах. Боги для меня есть неотъемлемая часть живой природы, но часть разумная, подчиняющая себе остальные. Боги дают людям пример самой разумной организации жизни. Но что глупцам до разума? Им необходим культ, а, следовательно, обряд. Вследствие того, оставя глупцам лишенную смысла деятельность на них рассчитанную, я обратился к наукам и путешествиям. С великим удовольствием я брался за любое поручение старших жрецов, связанное с разъездами, жадно набирался впечатлений и опыта, который впоследствии пригождался мне часто и в самых разных делах.

Едва мне исполнилось двадцать восемь, как меня отправили в мое первое дальнее и опасное путешествие на юг, поставив во главе экспедиции из сотни воинов. Впервые на меня возложили ответственность за жизнь многих людей. Отправляя меня в неизведанные места мне поставили несколько целей, предупредив, что экспедиция выполнит свое предназначение, если хотя бы половина целей окажется достигнута и хотя бы большая часть моих людей останется в живых. В тех краях, где кончалась полоса нашего влияния, где даже поблизости не стояло наших гарнизонов и не жили союзные нам негритянские племена, саванна кишела охотниками за головами.

Незадолго до отправления на юг мне удалось встретиться с человеком, который недавно оттуда вернулся. Чтобы увидеться с ним, – а это я считал важным для успеха дела, – я нарушил повеления своего начальства и едва не загнал лошадь. Но мы встретились, и немало ценного он мне сообщил. Отправившись туда с десятком подчиненных ему людей он вернулся один, они же навсегда остались в саванне. Однако он привез оникс, за которым ездил. Этот чудесный камень наши техники применяют для ремонта и поддержания в рабочем состоянии тех немногих механизмов, которые еще остались у нас с древности. Нам было о чем поговорить помимо экспедиции, ведь когда-то мы учились вместе до восемнадцати лет, но затем пути наши разошлись.

Перед отъездом я попрощался с матерью и сестрами так, будто уходил я на войну, затем сам снарядил экспедицию и по списку собрал и проверил наличие всего необходимого, не доверяя этого другим. Через своего наставника-тотэнахта мне удалось получить для пользования "летающее крыло", один из немногих подобных ему летательных аппаратов, доживших до наших дней со дня основания Тхамареш. Сотни лет назад их у нас имелось очень много, но по мере того как они выходили из строя один за другим, сломанные разбирали на запчасти, из которых заново собирали аппараты. В итоге их теперь несколько штук, а скоро совсем не останется.

Мне в годы ученичества дали несколько уроков полета на "крыле" и еще тогда я почувствовал великий восторг на грани ужаса. Но чтобы перевозить аппарат нам пришлось взять с собою вторую колесницу. На первой везли передающие в космос сигналы маяки, устройство которых я в общих чертах представлял себе. Сделанные в форме пирамид, они зеркальной своей поверхностью отражали только часть солнечного света, а остальную энергию использовали для своего предназначения. Высший совет жрецов, верный заветам предков-атлантов, как и столетия назад продолжал искать в безднах космоса наших родственников с погибшей планеты-прародины Каннабиса. Я сам еще в те годы скептически относился к этим попыткам, отнимавшим у государства силы и средства, но я подчинялся тотэнахтам как младший старшим.

Рано утром мы пустились в путь и двигаясь вдоль реки без приключений в течение двадцати с лишним дней добрались до последнего южного гарнизона. Порою, чтобы осмотреться, я поднимался высоко в небо на "летающем крыле" и видел под собою мой отряд, растянувшийся цепочкой, стайки антилоп в отдалении и даже крупных рыб у поверхности реки. Однажды не желая того я спугнул группу дикарей на берегу. Заметив меня над собою они принялись бежать, хотя я никак им не угрожал. Еще в начале путешествия меня удивило, что все гарнизоны по пути нашего следования были извещены о нашем прибытии, – это без сомнения совет жрецов позаботился о нас. Но там, где начиналась настоящая опасность, наши солдаты ничем не могли бы нам помочь. В последнем гарнизоне нас дожидались не только по долгу службы. Люди там месяцами изнемогали от скуки и рады были любой вести с родины и любому новому человеку из столицы. Такими посланцами Тхамареш оказались для них все мы, и в первую очередь я сам, как начальник экспедиции. Уже по этой причине мне пришлось принимать от солдат гарнизона совершенно незаслуженные мною почести, неподобающие младшему жрецу. Мой отряд с удобством разместили на отдых, лошадям дали корм, а меня тем временем водил по зданиям форта его начальник. Ничего примечательного там я не встретил, кроме храма, который меня поразил. Тот был внутри выдержан в белых, розовых и бежевых тонах. Колонны вдоль стен, стоявшие почти вплотную, освещал солнечный свет, проникавший сквозь множество окон в потолке. Причем благодаря искусству строителей последние казались частью сложных лепных узоров, терракоты, завезенной без сомнения с севера. Храм оказался невелик, но выдержан в одном стиле, что у нас случается редко, так как храмы наши часто перестраиваются. И он был прекрасен! На мой вопрос о том давно ли его построили, я получил от своего провожатого неопределенный ответ: может двести лет, а то и раньше. "Жаль, – вслух подумал я, еще раз взглядом окидывая окружавшее меня великолепие, – придет время и все это будет разрушено".

"Как? – вскинулся офицер. – Местные дикари кружат на расстоянии пятисот шагов от форта. Дальше их не пускает вот эта установка," – он рукою указал на вышку, назначение которой мне хорошо было известно. Аппарат представлял из себя солнечную батарею с аккумулятором, соединенным проводами с пушкой, стреляющей энергией. Пушка была способна пополам разрезать человека, и дикари считали ее работу чистым колдовством и потому панически боялись приближаться к форту. Хотя среди них, вероятно, встречались совершенно отчаянные или безумные потому, что примерно раз в два месяца или чаще солдатам приходилось стрелять из этой пушки. Я с грустью подумал тогда о том сколь мало техники в рабочем состоянии у нас осталось и ответил начальнику форта: "Эта пушка не вечная и однажды она сломается. Тогда вы сможете рассчитывать лишь на ваши стены, между тем у вас нет непрерывной наружной стены, в то время как ваши солдаты не знают, куда себя деть."

Офицер замолчал, замкнулся и разговор наш так и не возобновился, но надеюсь, что позднее не он, так другой приняли необходимые меры.

Наутро мы ушли из гостеприимного форта туда, где таилась настоящая опасность и начинались открытия. В пути я собирал минералы, образцы растений и никто нас не тревожил: завидя нас издали дикари вскоре исчезали с горизонта, вероятно, опасаясь нашей численности. В нагорье я обнаружил искомое месторождение оникса, выходившее краем своим прямо на поверхность, и несколько дней мы выбирали камень сверху, не углубляясь, пока не взяли все, что могли.

Горы, к которым мы стремились, уже виднелись на краю горизонта и через несколько дней наш отряд двигался сквозь дикие, поросшие лесом долины. Скорость продвижения снизилась почти вдвое, но я теперь и не торопился, а внимательно присматривался к ландшафтам вокруг и прислушивался к себе. Мое тренированное тело, как чуткий живой инструмент должно было указать мне энергетически сильные места. В этих горах мне предстояло отыскать такие вершины, на которых можно было бы ставить наши маяки. Но не всякая вершина для того годилась. Во-первых, она должна быть неприступной для того, кто не владеет искусством скалолазания. Во-вторых, через нее должен проходить энергетический луч из земли, который даст маяку постоянную энергию. В горах таких мест теоретически немало, мне оставалось лишь искать. Вскоре мы установили два маяка на большом отдалении друг от друга. Я сам при помощи веревок и костылей из стали забрался наверх и затем затащил туда маяки, закрепив и запустив их. Нам оставалось поставить третий и после этого мы могли возвращаться. Последний маяк необходимо установить так, чтобы между ними тремя получился воображаемый треугольник и я направил экспедицию искать подходящую вершину в сторону третьего угла. Двигаясь в избранном направлении через пару дней мы достигли прекрасной и широкой долины с великолепным лесом, со многими ручьями и дичью. Подходящих скалистых вершин я насчитал там три и потому приказал разбить лагерь, отдыхать, купаться, охотиться и ловить рыбу. Отсюда я предполагал начать путь домой и исходя из этого соображения я предоставил людям отдых перед дальней дорогой.

В тот памятный день, взяв с собою десяток солдат я отправился исследовать вершины и одна из них мне понравилась. Утром следующего дня мы установили на ней последний маяк. Уже закрепив его на удобной площадке у гребня скалы я взялся за веревку, чтобы начать спуск как солдат, помогавший мне наверху, высматривая что-то внизу под скалою, окликнул меня. Приблизясь к нему я посмотрел туда, куда указывала его рука. Под самой скалою, на стороне противоположной той, откуда поднимались мы, среди массы листвы и травы я разглядел голые черные тела дикарей. Они гурьбою кружились вокруг большого костра. А над огнем на вертеле жарилось такое же как у них черное тело. Не помню как, с какой скоростью, но, наверное, очень быстро, мы спустились по веревке к остальным девятерым солдатам. Не задумываясь о целях и последствиях я скомандовал им: " За мною!". Схватив копье я первым бросился в обход скалы.

Мы обрушились на людоедов в тот отвратительный момент, когда они резали на части и делили свою добычу, чтобы приступить к ее пожиранию. Из двадцати или двадцати пяти дикарей от нас ускользнули только двое. Но еще долго после схватки нас трясло. Удивительно, что никто из нас не получил даже царапины, может, потому, что негры не оказали нам сопротивления. Всех нас глубоко потрясла увиденная картина, но впоследствии я не раз корил себя за тот поступок. Я совершенно зря рисковал своими людьми и одним этим нападением никак не мог исправить нравы аборигенов. Ведь для них пожирание друг друга – совершенно естественное занятие, они тысячи лет делали это прежде и тысячи лет в будущем их потомки также будут охотиться друг за другом. Мне не следовало судить их по законам человеческим, они ведь не люди, а только внешне их напоминают.

В тот же день, взяв с собою всего одного солдата и своего любимого попугая я отправился из лагеря, чтобы побродить поблизости, по склонам гор. Собирая растения и насекомых я поднимался все выше в гору, а мой попугай летал рядом со мною. Солдат следовал в пяти шагах позади меня. Внезапно мои занятия прервал пронзительный крик попугая над головою и замерев я оглянулся вокруг, хорошо зная, что так умная птица меня предупреждала. Попугая кружил над нами двоими истошно крича и тут из кустов впереди меня в нас полетело копье. Я успел поймать его на лету и перехватить острием вперед, в то время как к нам с криками бежали пятеро дикарей. Вдвоем с солдатом мы одновременно сделали выпад и двое нападавших визжа упали. Затем своим копьем я отбил копье следующего и сделав ему подножку увернулся от выпада третьего, которого древком ударил по шее. Тем временем солдат рядом со мною расправился еще с одним и пригвоздил к земле того, которому я сделал подножку. В итоге схватки четверо негров лежали на земле перед нами, а один исчез в тех кустах, откуда они выскочили. Но скоро лес загудел, огласился криками и мы переглянувшись без слов решили, что пора нам уносить ноги. Бегом пустились мы по лесному склону вниз, к лагерю, слыша за спиною топот множества ног. Попугай мой летел над нами и кричал не переставая и я как в детстве вдруг начал делать " большие шаги", постепенно их удлиняя. Вскоре я просто парил над землею летя рядом с птицей и с улыбкой наблюдая внизу под собою вытянувшиеся физиономии людоедов. Последние на короткое время вдруг забыли о своих намерениях, о солдате, удалявшемся от них, а раскрыв рты смотрели на меня. Тем временем мой солдат крича приближался к лагерю, где его заметили и к нему уже бежали вооруженные воины. Туда неторопясь летел я и уже все мои люди хорошо видели и меня и голую толпу подо мною. Когда они бросились вверх по слону с оружием дикари дружно побежали назад, в заросли. Я опустился перед передними солдатами и остановил их. Теперь нам уже никто не угрожал.

Дорога домой оказалась несравнимо труднее. И причина может быть в том, что я избрал новый маршрут, чтобы исследовать его, а дальнейшие события показали, что он был много опаснее первоначального. Теперь мы двигались почти налегке: почти все зерно взятое в дорогу было съедено, поскольку наше путешествие оказалось вдвое длиннее, чем я предполагал перед отправкой, а маяки мы выставили. Мы перешли в основном на мясную пищу охотясь в пути. Дикари, случайно встречаемые нами, вели себя как прежде и долгое время мы были спокойны. Однако через пару дней после вступления в саванну большие группы негров появились справа и слева от отряда и весь день сопровождали нас. До южного форта оставалось еще три дня пути и потому разбив лагерь вечером я свершил магический обряд, суть которого сводилась к тому, что нас теперь охраняли ночью египетские боги. По окончании обряда я обвел лагерь толстой шерстяной нитью, предупредив своих людей не пересекать ее ночью. Не дремали и наши часовые. Но дикари поступили именно так, как я того ожидал. Среди ночи они, окружив незаметно лагерь, полезли к нам со всех сторон, но, едва переступив нить. закричали от боли и разбудили нас. Вскочив на ноги мы дали им бой, в котором не пострадал никто из нас. Получив хороший урок нападавшие исчезли в темноте, оставив нам множество трупов. И утром, когда лагерь остался далеко за спиною, мы увидели их вновь там же, но теперь их цели были иными. Они безусловно пришли, чтобы подкрепиться трупами соплеменников. Однако на этот раз даже издали было понятно, что негров стало в несколько раз больше, может быть половина тысячи. Но мы поняли, что теперь они хотя бы полдня не станут досаждать нам, однако ошиблись. Мы не видели их весь день, ночь и только после полудня следующего дня их толпы появились опять справа и слева и позади отряда, держась от нас на расстоянии выстрела. На этот раз их оказалось не менее полутора тысяч и интуиция говорила мне, что людоеды полезут в атаку, что при колоссальном их перевесе могло кончиться трагически для нас. Я передал командование офицеру отряда, а сам решил лететь за помощью. Карта показывала, что рядом обитали союзные нам негры, помощь которых была бы кстати. Взлетев на "крыле" я посмотрел вниз и у меня похолодело внутри.

С высоты я увидел как к толпам, с трех сторон окружившим отряд, подобно стаям гиен стекаются все новые их соплеменники со всех окрестностей. Мне стало страшно за своих людей оттого, что я мог просто не успеть привести союзников. Направившись на восток вскоре я увидел Рас, а рядом с ним туземную деревню, которую окружали огороды. Последнее обстоятельство рассеяло все мои сомнения: ведь всех дружественных нам дикарей мы первым делом учили обрабатывать землю, а совсем недалеко к северу, под защитой форта живут поселенцы из Тхамареш, которые снабжают продуктами солдат. Они-то и могли научить этих дикарей. Я посадил аппарат прямо в центре деревни и все видевшие меня негры в ужасе упали предо мною наземь. Однако я заговорил с ними на одном из местных диалектов, которые все родственные, требуя позвать мне вождя. Услыша это один из негров, уже старый, с жидкой седой бороденкой на подбородке и огромным медным кольцом в носу, поднялся с земли и с достоинством оглядел соплеменников явно гордясь тем, что я хочу говорить именно с ним. Его бедра опоясывал кусок леопардовой шкуры, что, видимо, подтверждало его полномочия. Я сжато обрисовал ему ситуацию и Мбуту, так он представился, с самым важным видом закивал головою. Наконец, взмахнув рукою он выкрикнул короткую фразу, в которой я различил лишь слово "оружие". Вскоре возле меня собралось около двух сотен дикарей мужского пола, которых Мбуту называл воинами, от подростков до пожилых. Осмотрев их оружие я сильно засомневался в их боеспособности. Луки их были слабыми, разве только годились для охоты на мелких антилоп и птиц, наконечники копий костяные, тела их почти не развиты и животы у всех отвисали. Но все они от возбуждения подпрыгивали и кричали, им не терпелось подраться как всем дикарям и ждали они лишь моего приказа. Вздохнув, я показал отряду направление движения и попросил их двигаться бегом. Они тотчас побежали, а я поспешил к оставленному "крылу". Вскоре я увидел сверху всю панораму событий в саванне подо мною. Мои новые друзья бежали к нашим вытянувшись цепочкой, а в это время на том самом месте, где я оставил мой отряд, уже шел бой. Солдаты сделали единственное, что им оставалось построившись в каре, вокруг которого кишели толпы эбеново-черных тел, которых оказалось по приблизительным подсчетам около двух тысяч. Солдаты уже образовали настоящий вал из трупов впереди себя и теперь оборонялись попирая его ногами. Они сражались мужественно и яростно, а ярость редко овладевает египтянами. Но этот случай был особый – мои солдаты прекрасно понимали, что их ждет в случае поражения. Мне удалось приземлиться в центре каре и, взяв пращу, я с удовольствием включился в бой, взобравшись для удобства на колесницу. Когда-то в детстве праща была моим любимым развлечением и вот неожиданным образом этот навык мне пригодился. Почти не целясь, с силой я метал камни в толпы дикарей и хорошо видел, что попадаю в них. Промахнуться в тех условиях было просто трудно – так тесно они наступали. Но заготовленные камни удивительно быстро подошли к концу, и я принялся метать в изобилии лежавшие внутри каре копья людоедов. Но вскоре негры вдруг все сразу заорали, завизжали и отхлынули назад. Это отряд наших союзников ударил им в спину. Солдаты бросились в атаку с копьями наперевес и некоторое время догоняли и кололи врагов увлекшись боем, но я крикнул им остановиться и вернул их назад, к лошадям и повозкам. Остальное – преследование и уничтожение противника мы оставили союзникам, что они делают всегда хорошо и я видел, как они, смеясь, отрезали головы раненым. "Для них это великое событие, так пусть же празднуют!" – рассудил я и осмотрел своих солдат. У нас никого не убили, чему я не нашел иного объяснения, кроме неумения дикарей воевать… Раненых оказалось пятнадцать, из них двое – очень тяжелых. Я остановил кровь и обработал раны, дал им лекарства, но именно на этот день пришлась полная луна, поэтому на ночь я выдал им легкий наркотик, чтобы уменьшить боли. Продолжать путь в тот же день не имело смысла, и мы только перенесли наш лагерь на два полета стрелы из-за того, что место боя оказалось окружено горами трупов, которые к утру начнут протухать, и все равно нам бы не дали покоя стаи гиен. Действительно, всю ночь с оставленного нами места доносились их отвратительные голоса и судя по мощи хора они там собрались сотнями.

Наутро мы двинулись дальше и наших раненых везли на колесницах или лошадях, причем ехали мы очень медленно, чтобы могли выдержать тяжелораненые. Согласно моим расчетам до ближнего форта идти оставалось менее дня пути. И точно, ближе к вечеру мы увидели стены уже знакомые нам, где нас давно ждали каким-то образом распознав издали. Нас встретили уже как старых знакомых и как победителей, поскольку все признаки недавнего боя скрыть было невозможно. Еще более обитателей форта были рады мы, поскольку понимали, что с этого дня все опасности позади. Ради лечения раненых мы задержались в гостеприимном форте на пять дней, но солдаты отряда не сидели без дела – они валили деревья у берега Раса, обрубали сучья и затем уже в воде вязали из стволов плоты. По моему замыслу моим людям оставшуюся часть пути предстояло проплыть по реке, что ненамного уменьшало скорость передвижения, но зато давало им вполне заслуженный отдых. Для ускорения движения они поставили мачты с парусами, причем нашли место для четырех наших лошадей и двух колесниц… Итак, к концу пятого дня подготовки и лечения раненых, которые все стали поправляться, я объявил отряду, что полечу на своем "крыле" рано утром с тем, чтобы вечером оказаться в столице. Моя миссия завершилось и все поставленные задачи мы выполнили, с чем я всех поздравил. В столице мне предстояло отчитаться перед Высшим советом и на рассвете следующего дня я вышел на широкий двор форта, образованный стоявшими по кругу зданиями. Отсюда я предполагал начать свой путь домой, однако вместо двоих слуг себе в помощь я обнаружил во дворе свой отряд в полном составе, за исключением двоих тяжелораненых. В молчании и по-воински они приветствовали меня, ударяя тупыми концами копий о плиты двора. Офицер, подойдя ко мне, поклонился, я ответил ему тем же, затем совершил поклон для солдат отряда. Все мы тогда почувствовали после всего нами пережитого глубокую внутреннюю связь, воинскую дружбу. Еще пять дней назад, вскоре после боя, я уловил перемену в наших отношениях – солдаты выказывали мне искреннее почтение, как младшие старшему. И вот теперь, когда мы расставались, скорее всего, навсегда, мы чувствовали боль, ибо рвать узы духовные для воина больнее, чем получать раны. Мой отряд торжественно молчал, глядя на меня, и я нашел это уместным.

Я вскочил на колесницу с "летающим крылом" и возница только ждал моего сигнала. На крыше аппарата еще с вечера мною были увязаны нарисованные карты, дневники, образцы минералов и некоторые мои вещи. Двое отдохнувших жеребцов нетерпеливо перебирали копытами, но их за уздечки держал другой слуга. Обернувшись к застывшему в строю отряду я крикнул ритуальную фразу: "Пусть стоит Тхамареш!" Стройный хор голосов ответил мне и я дал знак возничему. Кони понесли меня и "крыло" прямо на оранжевый диск восходящего солнца. Когда колесница оказалась далеко за периметром домов форта я включил тягу. Лампочки на корпусе замигали и с трудом аппарат пошел вверх, используя и встречный ветер, и слабый ветерок, дувший с реки. Антигравитационное устройство работало от солнечных батарей, которые были расположены в обеих плоскостях, но при хорошем ветре оно не было нужно. Набрав совсем небольшую высоту я успел разрядить аккумуляторы и пока не взошло солнце, я мог рассчитывать только на ветер, но в тот день он оказался очень слаб. Долго летел я низко над землей вдоль реки не зная, как мне набрать высоту и тогда решил повернуть навстречу ветру на восход, что совершенно отклоняло меня от курса. Я все-таки сделал это и начал поднимать аппарат все выше, Рас уже остался далеко позади, когда я вновь повернул на север, но теперь я летел на достаточной высоте и был спокоен за себя. Однако, появилось новое неудобство – я стал мерзнуть и пока солнце на взойдет достаточно высоко я успел бы окоченеть. Потому, подобно ярмарочному акробату, оставя свое подвесное сиденье я забрался на крышу аппарата и взял оттуда свою одежду, переодевшись уже на сиденьи. Далее все прошло без приключений, и незадолго до заката я приземлился у стен своего храма.

Утром следующего дня я сделал обстоятельный доклад Большому совету жрецов о результатах экспедиции. Потом я, как мне показалось тогда, невыносимо долго ждал решения тотэнахтов в отведенной мне соседней комнате, где и нашел меня мой тотэнахт-наставник. Усевшись напротив меня он по-отечески мне улыбнулся.

– Совет очень доволен тобою и результатами экспедиции. Тебе дают отпуск. Но я бы советовал тебе не проводить время в пустых развлечениях, а заняться медитацией. Я знаю одно очень подходящее место, однако я не смею приказать. Решаешь ты.

Я улыбнулся хитроумному и безотказному приему своего наставника. Он ведь прекрасно знал, что я не посмею отказаться.

– Я займусь медитацией, тотэнахт. Сколько дней мне дали?

– Тебе предоставили двадцать дней, достаточно для того, чтобы ты мог еще встретиться с родными, а то они могут подумать, что ты погиб. Твой отпуск начинается сегодня.

– До ночи мне необходимо посидеть в библиотеке. Поеду утром.

– Хорошо, – кивнул мне тотэнахт и встал. То же сделал и я, мы поклонились друг другу.

Через пару дней я уже смог обнять мать, сестер и племянников. В тот же день в доме моих новых родственников я встретил женщину, – думаю, боги просто таким образом поощрили меня, – которая на долгие годы стала моей подругой… Прошло еще два дня и я покинул родные места, чтобы ехать на запад, в саванну, где меня ждала скромная хижина поблизости от форта. Поэтому дикарей мне можно было не опасаться. Там я провел оставшиеся дни своего отпуска и по сей день я уверен, что дни медитации в той хижине принесли мне немалую пользу. Я научился слышать и видеть так, как это умеют делать настоящие жрецы!

Глава 4

ВОИН

Зло воспроизводится механически, по инерции, в то время как поддержание и взращивание добра требует постоянного, сознательного труда. Не сопротивляющийся бессмысленному злу сам становится его частью. Так служит великому Злу равнодушие, даже против воли его к себе притягивая.

(Шива-разрушитель, повелитель зла)

Сегодня мой юный друг удивил меня. Наши занятия стрельбой дали свои результаты. Стрелою, пущенной из египетского лука, с двадцати шагов он поразил кабана прямо в глаз! Этот памятный для меня лук очень давно подарил мне Монту. Жаль, что в тот миг его не было рядом – он бы порадовался за мальчишку! Жаль, что уже давно его нет среди живых…

Мой дорогой побратим Монту! Я хорошо помню нашу первую военную кампанию, когда впервые мы дрались рядом. Это совсем небольшое по моим меркам приключение длилось всего шесть или семь дней считая дорогу туда и обратно. Вот как это случилось…

К началу этой войны мы, арьи, уже полгода прожили в гостеприимной стране. Размеренная, иногда даже однообразная жизнь в столице, изучение языка и культуры, регулярные тренировки и гулянки уже порядком нам наскучили, когда вдруг по городу разнеслась весть о вторжении дикарей далеко на юге царства. По улицам вдруг понеслись военные колесницы, забегали курьеры со свитками папирусов в руках, временами строем мимо наших казарм проходили египетские войска, но никто не давал нам исчерпывающих объяснений. Египетские офицеры на наши вопросы кратко отвечали нам, что фараон отправляет войско в поход на юг.