Улица свежего хлеба
Глава 1
Когда Забаве исполнилось шесть, мать привела в дом чужого мужчину – с натруженными руками, с глазами, в которых не отражалось ничего, кроме усталости и какой-то странной, клейкой злобы. Он принёс с собой запах табака, скрипящие сапоги военных и друга – Тимура.
Того самого Тимура, который улыбался слишком широко, когда гладил её по голове.
– Какая славная девочка, – говорил он, и пальцы его, задерживались на её волосах чуть дольше, чем нужно.
Отчим смеялся в ответ, хлопал друга по плечу, и они уходили в комнату, где уже ждала мать – улыбающаяся, счастливая, не замечающая.
Забава ненавидела их обоих.
Тимур был успешнее отчима – приезжал на чёрной машине со специальными номерами, привозил коробки конфет, которые тут же забирал себе её младший брат. Он говорил матери что-то тихо, наклоняясь к её уху, и та краснела, опуская глаза.
А потом отчим умер.
Тимур стал приходить чаще.
Теперь он не привозил конфет.
Привозил деньги.
Аккуратные пачки, перетянутые банковской лентой, которые он клал на кухонный стол, небрежно, будто это не тысячи, а просто бумага. Мать брала их дрожащими пальцами, благодарила, а он смотрел на неё – долго, пристально, с каким-то странным, протяжным удовлетворением.
– Тебе тяжело одной, Лена, – говорил он, и его голос звучал как шелест замков. – Я помогу, как смогу.
И «помогал».
Приходил по вечерам, когда Забава делала уроки, а брат спал. Садился напротив, наливал себе коньяк, смотрел на Забаву. Отношения между матерью и Тимуром напоминали не дружбу, а тщательно продуманную пытку. Он не просто контролировал мать – он стирал.
– Куда это ты собралась? – его голос, как ржавый хват, впивался в спину, когда мать робко упоминала о курсах бухгалтерии.
– Тебе хватает забот о детях.
И она отступала. Каждый раз. Её платья стали длиннее, голос тише, глаза пустели с каждым годом. Забава видела, как он ломает её – не кулаками, а разрешениями.
– Ты должна быть благодарна, что я вас содержу.
И мать… молчала.
К девятнадцати Забава расцвела, как дикий шиповник – ярко, дерзко, колюче. Рыжие волосы, изумрудные глаза, тело, которое теперь притягивало взгляды.
И внимание Тимура стало другим.
– Какая… взрослая, – он «случайно» задел её бедро, когда однажды проходил мимо. Его взгляд задерживался на вырезе ее майки все чаще.
Рука «случайно» цепляла её талию, когда он передавал салфетки за ужином. А однажды, когда мать ушла в аптеку, он зашёл в её комнату без стука – и просто стоял. Молча. Дышал тяжело, как будто бежал. Забава сжала в руке ножницы – не для защиты. Для угрозы.
– Тебе… нравятся мальчики? – спросил он, как-то недовольно, пошло.
Она не ответила. На следующий день подала документы в университеты. Любой ценой хотелось сбежать из дома.
– Ты стала такой взрослой, – бормотал он, и его глаза скользили по её школьной блузке, по коленкам, по рукам, сжимающим карандаш.
Мать не замечала. Или не хотела замечать. Еще однажды, когда Забава мыла посуду, он подошёл сзади, обнял за талию – крепко, так что рёбра затрещали, – жарко прошептал в самое ухо:
– Ты же понимаешь, что без меня вам не выжить? Твоя мать уже согласилась. На всё. Тебе нужно только подрасти.
Забава замёрзла. Посуда выскользнула из рук, тарелка разбилась о пол с таким звоном, что даже Тимур усмехнулся. В дверях стояла мать – бледная, с трясущимися губами, но не кричала. Не бросилась защищать. Просто… смотрела.
И тогда Забава увидела – всё…
Деньги.
Эти «визиты».
Молчание.
Она была не дочерью. Не ребёнком. Товаром.
На следующее утро она украла пачку денег из маминой сумки. А вечером – исчезла. Правда не навсегда.
Москва приняла её холодно, но дала то, чего не было дома – невидимость. Никто не пялился на её грудь, не «случайно» терся в метро. Она училась, чертила, пила дешёвое вино с одногруппниками.
А потом пришло письмо от брата:
«Заб, мне нужны деньги. Срочно.»
Она продала ноутбук. Потом часы. Потом … переехала в меньшее съемное жилье, но долги росли, как паутина. А затем… пришло сообщение, от которого кровь застыла в жилах:
«Ты знаешь, кто теперь твой кредитор?»
Фото прилагалось. Тимур. В дорогом костюме, с сигарой в зубах. Подпись: «Семья должна быть вместе».
Забава уронила телефон. Москва, диплом, свобода – всё рассыпалось в прах. Он нашёл её. Выследил. И теперь у него был брат в заложниках, мать – в долговой яме, а она…
Она стояла у окна своей съёмной комнаты, смотря на город, который вдруг стал тесен. Где-то там, в этих огнях, он уже искал её. Не для помощи. Для расплаты.
Первая мысль – бежать. Вторая – убить. Она достала телефон и набрала номер. Тот самый. Голос в трубке заурчал, как довольный рык:
– Ну наконец-то, девочка. Я ждал.
Пальцы сжали телефон так, что стекло затрещало. Голос Тимура в трубке звучал как скрип – противный, уверенный в своей безнаказанности.
– Обещаешь отдать? Милая, ты даже не представляешь, сколько ты должна. Это уже не просто деньги… Это вопрос принципа, – он сделал паузу, будто наслаждаясь ошалелым молчанием. – Но я не бессердечный человек. Приезжай. Обсудим… условия.
В его голосе сквозило что-то горячее, непристойное. Забава представила его пальцы, сжимающие сигару, ту же руку, которая когда-то "случайно" скользила по её бедру…
– Я не приеду, – её голос не дрогнул, она продолжила, выдавливая слова сквозь зубы. – Деньги будут у тебя через месяц. Все до копейки. Но если ты ещё раз позвонишь мне или подойдёшь к моей семье – я сожгу всё, что у тебя есть. Начиная с твоей конторы.
Тишина. Потом – хриплый смешок.
– Ого! Выросла зубки… Ну ладно. Месяц. Но если просро…
Линия внезапно оборвалась. Забава стояла, прижав телефон к груди, как будто это был последний барьер между ней и тем хаосом, что надвигался. Губы дрожали, но в глазах горел холодный огонь. Она не просто так провела эти годы в Москве – она училась не только архитектуре. Училась выживать.
Забава хваталась за любую работу, поэтому подрабатывала на неделе, а по выходным в стриптиз-клубе, забыв о гордости и уважении.
Она не гордилась этим, работа не веселая, но это были лёгкие деньги, особенно после двух рюмок чего-нибудь крепкого. И она новичок, стала довольно скоро популярной в «Сисечной», сомнительном маленьком клубе для топлес-вечеринок в неблагополучном районе.
Через какое-то время она планировала перейти в один из более престижных клубов, и тогда потекут настоящие деньги, но пока придётся довольствоваться этим.
В тот вечер «Сисечная» гудела, как улей, наполненная дымом, запахом жиров и дешёвым парфюмом. Забава только что закончила последний танец – тело болело, но кошелёк стал ощутимо тяжелее. Она уже мысленно представляла горячий душ и бутылку вина, когда Валерий перехватил её у гримёрки. Его пальцы впились в тонкое запястье слишком плотно, чтобы это было просто приглашение.
– Заб, солнышко, – он улыбнулся, глаза оставались холодными, как обычно у сутенеров. – Прежде чем ты уйдёшь… тебя хочет видеть один клиент.
Она сразу поняла. Не просто «важный». Опасный. Такие не просят – они покупают. И Валерий уже получил долю.
Едва глубоко вдохнула. В голове пронеслось: "Беги". Ну, да а долги брата, мать, которую Тимур держал на коротком поводке… С усилием выпрямилась, смахнула пот со лба и кивнула.
– Чего он хочет?
Тот швырнул деньги на стол. Они рассыпались, как падающие листья – пятьсотдолларовые купюры, слишком много для простого приват-танца.
– Не прикидывайся дурочкой, – прошипел он, внезапно схватив её за подбородок. – Он хочет тебя. И заплатил за это втрое больше твоего месячного заработка.
Она резко дернула головой, освобождаясь. Внутри всё сжалось в комок – не страх. Ярость. Она знает правила игры: если откажется сейчас, завтра её вышвырнут на улицу. А мамины табл…
Резко встала, опрокинув кресло. Глаза горели, как раскалённые угли, голос заледенел.
– Десять минут. Ни прикосновений. Ни намёков на дополнительные услуги. Иначе я сломаю ему челюсть, а тебе – все лицензии твеоего дерьмового клуба.
Валерий застыл. Впервые за пять лет он увидел ее настоящую – не уставшую студентку, не покорную танцовщицу, а ту самую девочку, которая когда-то сбежала из дома с ножницами в руке. Он отступил на шаг.
– Чёрт с тобой… Но если он пожалуется, ты вылетишь отсюда вон. И без расчёта.
В голове стучало: выбора нет. Нет его! Валерий щёлкнул зажигалкой, и в его потухших глазах отразилось пламя – словно последний проблеск совести перед тем, как окончательно продать её.
– Кабинка три. И чтоб по-настоящему сексуально. Игриво. Клиент любит красный.
Забава вернулась за кулисы, где воздух особенно густел от странных запахов и от дыма. Её пальцы скользнули по красному кружеву – этот комплект всегда казался ей насмешкой: прозрачный, как её жизнь, и кричащий, как нетерпение к себе. Бюстгальтер, трусики с вырезами, подвязка – всё она натягивала механически, будто бы облачаясь в доспехи перед битвой.
Перед зеркалом тревожно замерла. Отражение раздваивалось: одна – дерзкая, с огненными волосами и губами, обведёнными в насмешку; другая – та самая девочка, которая когда-то пряталась в шкафу, когда в доме раздавались голоса ругани.
"Как же тупо они думают, что это просто танец…"
Каждый раз – будто раздеваться перед чужими взглядами легко? Каждый раз – будто отдавать кусочек души, которую уже почти не осталось.
Губы у нее сжались в тонкую ниточку. В горле ком – не страх, не стыд, а что-то другое, более ничтожное, страшное… Выживание.
Танец – для нее всегда насилие. И почти всегда борьба.
Не то, что показывают в кино – не смех, не игра, не «легкие деньги». Это когда твое тело перестает быть твоим, когда каждый изгиб, взмах бедрами вырывает из тебя кусок личного. И самое страшное – ты сама помогаешь этому. Добровольно.
Она прикусила губу до крови. Тягостно вздохнула и шагнула за занавеску.
Там темно.
Там ждал опасный клиент.
Глава 2
Кабинка пахла кожаным диваном и старым коньяком.
Стены, выкрашенные в кричащий красно-фиолетовый цвет, будто кривлялись, подчёркивая всю пошлость сокрытого места. Забава вошла, стараясь не замечать убогой обстановки, но в воздухе витало что-то ещё – знакомое.
Мужчина стоял спиной, разглядывая безвкусную репродукцию на стене. Высокий, с густыми каштановыми волосами, он казался слишком нездешним для местного заведения.
– Ты спрашивал обо мне? – её голос прозвучал тише, чем она хотела.
Тишина.
Потом – басистый смешок, от которого мурашки понеслись по спине, спрыгнули с кожи и рванули к выходу.
– Привет, солнышко.
Сердце остановилось. Нет. Нет. Нет.
Он повернулся.
Карие глаза Тимура скользнули по её телу с той же голодной усмешкой, что и несколько лет назад.
– Смотрю, дела у тебя идут в гору.
Лучше бы он ударил её. Лучше бы застрелил.
В горле ком – не страх, а ярость, густая, как смола с дрожью. Она застывает перед ним в этом проклятом платье, и каждый его взгляд обжигает кожу.
– Какого чёрта ты тут делаешь?! – её голос внезапно зазвенел, будто кто-то раздавил хрустальный бокал.
Мужчина не спеша плюхается на диван, разваливается, как хозяин жизни. Его пальцы начинают барабанить по кожаному подлокотнику – тук-тук-тук – будто отсчитывают секунды до полного краха.
– Не очень-то уважительно ты разговариваешь со своим спонсором… Да и спасителем.
Спаситель? Слово обжигает, как кипяток. Перед глазами всплывает: мать, сгорбившаяся над счетами, брат, который снова клянчил деньги, её собственные руки в царапинах от ночных смен. И всё это – из-за него.
Руки вдруг сжались кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Боль – хоть какая-то опора в вырисовывающимся кошмаре.
– Ты не грёбаный папочка-благодетель! – слова вырываются, как яд, тот копился в ней годами.
Тимур ухмыльнулся. Глаза его сужаются, будто он только сейчас по-настоящему разглядел её – не как жертву, а как противника. В кабинке будто выкачали воздух.
– Милая, тебе правда стоит быть со мной повежливее. Я пришёл спасти тебя.
Его голос звучит как шёпот, как свист от змеи перед укусом. Но Забава больше не та запуганная девочка, что дрожала в углу. Она резко складывает руки на груди – защита, вызов, границы – и смеётся.
Смех режет, как стекло. Он не ожидал такого. Никто никогда не смеялся ему в лицо, не такому мужчине.
– Ты не понял! Мне не нужны ТВОИ деньги! У меня достаточно, спасибо большое.
Мужчина склоняет голову набок, внимательно изучающий добычу. Его каштановые волосы – идеально уложенные, будто он готовился к этой встрече – блестят под тусклым светом.
– Ого … – он улыбнулся, обнажая слишком белые зубы. – А кто тогда заплатит за все?
Он внезапно встаёт, и его тень накрывает Забаву целиком. Глаза у Тимура горят холодным бешенством, губы искривлены в оскале. Когда он говорит, слова вылетают, как удары хлыста.
– Ты думаешь, про деньги?! – крупная ладонь с грохотом ударила по стене рядом с её головой. – Ты тут на шесте вертишься, пока жирные ублюдки пальцами в тебя тычут, а братец твой в это время свою наркоту нюхает! Это твой выбор?!
– Как ни странно, у этих толстых потных извращенцев гораздо больше вкуса, чем у тебя!
Тимур прижался ближе, загоняя её в угол.
– Твой отец в гробу перевернулся бы, увидев, во что ты превратилась. Шлюха в дешёвом кружеве! – резко дёргает бретельку бюстгальтера, и тонкая ткань рвётся с тихим треском. – Но знаешь что?
Она в общем-то только сейчас поняла, что не знает Тимура. Вроде бы он какой-то военный или из спецслужбы? Она толком ничего никогда об этом не слушала. Для нее он всегда был другом покойного отца, дядькой, что приходит в дом, дает маме деньги и стращает их с братом. А мама все позволяет и терпит.
– Сегодня я добрый, – Тимур осмотрел ее целиком, прищуриваясь. – Извинись сейчас – и я вытащу тебя из дерьма. Забудем этот разговор, спишем твои долги.
Он выдохнул.
– Больше не придётся ковыряться в этой помойке. Будешь работать на меня.
Пауза.
– Я тебя вербую.
– Нет, спасибо. Я лучше буду работать здесь, до самой смерти, – в ее голосе звучала яростная уверенность. – Так что уходи. Я никогда ничего у тебя не возьму.
Его улыбка гаснет. Лицо внезапно меняется, как будто кто-то щелкнул выключателем. Глаза становятся морозными, а губы растягиваются в улыбке, лишённой всякого тепла. Он снова садится и откидывается на диван, разваливаясь с преувеличенной небрежностью.
– Хорошо, – делает паузу, наслаждаясь напряжением. – Тогда я готов к своему танцу.
Пальцы барабанят по подлокотнику, взгляд скользит по Забаве с нарочитой неторопливостью, словно он уже мысленно раздел её.
– Но учти… – сказал он совсем тихо. – Я плачу за искренность. Если в твоих глазах будет хоть капля фальши – считай, твой брат сегодня ночью останется без моей защиты.
Это уже не угроза. Ловушка.
Тимур ухмыляется, видя, как её уверенность даёт трещину.
– Ну что… всё ещё хочешь, чтобы я ушёл?
Танцевать? Он совсем с ума сошёл, если думает, что она будет танцевать для него. Забава прищурилась.
– Ни за что на свете, ты не заставишь меня танцевать!
– Я заплатил за это, так что я получу.
Она покачала головой.
– Они вернут тебе деньги!
Мужские движения плавные и тяжелые. В глазах – холодное торжество. Он знает, что нашёл слабое место.
– Думаешь, что только Валера будет проблемой?
Он делает шаг вперёд, заставляя её отступить к стене.
– Твоя мама… – он притворно вздыхает, – невероятно хрупкая. А её сердце… помнишь, что сказал врач после прошлого приступа? – его рука поднимается, будто собирается коснуться щеки девушки, но останавливается в сантиметре. – Стресс для неё смертельно опасен.
От жуткого шепота у Забавы подкосись ноги.
– Представь её лицо, когда я расскажу, где работает её любимая дочка. Как ты тут… тешишься.
В конце концов, это же Тимур, и Забава только что сама себя загнала в западню.
– Без глупостей, – внезапно его тон становится деловым. – Твоя мама и все твои никчемные родственники и друзья, конечно, будут удивлены. И будем надеяться, на твоей работе коллеги не лишат тебя уважения и дружбы, когда узнают, чем ты на самом деле занимаешься.
Она яростно моргнула, отказываясь доставить ему удовольствие видеть её слёзы. Лишь руки сжала в кулаки, не ощущая как ногти впиваются в ладони, но боль уже не помогает – Забава чувствовала, как почва уходит из-под ног.
– Ты… ты тварь… – сорвалась до хрипа, почти как ребенок. – Как ты можешь?
Ее гордость трещала по швам, а мужские глаза загорались тёмным удовлетворением. Он властно наклонился к ней и пальцами скользнул по плечу, заставляя вздрогнуть.
– Я даю тебе выбор, детка. Ты же умная девочка. Разве мама заслуживает удара?
Забава закрыла глаза. В голове всплывает образ матери – усталая улыбка, дрожащие руки, перебирающие таблетки. Её сердце не выдержит. Мужчина усмехнулся, и, на квадратном лице появляются морщинки от улыбки.
– Вижу, похоже, я все-таки для чего-то тебе нужен.
– Чего ты хочешь!?
– Я сказал тебе, чего. Всё элементарно. Я хочу свой приватный танец, за который заплатил, – парирует он.
– Ты с ума сошёл? Я дочь твоего лучшего друга, ты годами меня финансировал, вырастил в конце концов!
– О, так теперь я снова папочка? Потому что несколько секунд назад, кажется, ты говорила, что я тебе никто. Разве нет?
Он резко схватил Забаву за подбородок, заставляя встретиться взглядом. Его глаза вспыхнули диким огнём, а голос слышался хрипло, сдавленно от нахлынувшего желания.
Пальцами мужчина впечатался в ее подбородок, заставляя вскинуть голову. Глаза горели мрачным огнём, и в них – вся ярость многолетнего ожидания.
– Ты думаешь, я не знаю, чья ты дочь?! – спросил он сквозь зубы. – Я всю жизнь смотрел, как ты растешь. Как из гадкого утёнка превращаешься в…– темный взгляд жарко скользнул по телу, – …во всё это.
Тимур наклонился ближе, чувствуя, как ее тело дрожит.
– Ты моя инвестиция. И сегодня… – губы коснулись её уха, обжигая громким дыханием. – Я наконец получаю дивиденды.
Забава дернулась, но он сильнее прижимает её к стене, так что в глазах темнеет. И она вскипела от злости, в бессильном желании стереть довольную ухмылку с грубого лица. Тимур был слишком умён и сообразителен, чтобы это шло кому-то на пользу.
– Ты не можешь так поступать. Это отвратительно!
– Я согласен. То, что ты снимаешь с себя одежду за деньги, отвратительно, и я предложил тебе выход, но ты отказалась.
– Хватит играть! Ты знаешь, что я имею в виду. Отвратительно, что ты хочешь, чтобы я танцевала, для тебя!
Сильное тело прижимало её к холодной стене так чрезвычайно жестко, что та впивается в кожу. Дыхание Тимура обожгло ей шею, губы чиркнули по уху, когда он прорычал слова, от которых кровь застыла в жилах:
– Будешь танцевать, – рукой он грубо взял её за ягодицу, заставляя вздрогнуть. – Будешь раздеваться, – пальцы смяли кожу, оставляя следы. – Пока не останешься голой.
Она попыталась вырваться, но он лишь сильнее прижал к себе, и голос сменился на животный рык:
– И ты сделаешь это горячо. Потому что, если я уйду отсюда твёрдым как камень… – зубы сомкнулись на мочке уха, заставляя её вскрикнуть. – То твоему брату конец. Твоей матери – конец. Тебе – конец.
Тимур отстраняется, и его глаза сверкают безумием. В них – обещание. Угроза.
– Ты будешь видеть только меня. Каждую ночь. Каждый день. Пока не сделаешь, то что я требую.
Забава широко раскрыла рот, ей хотелось плакать и умереть одновременно. Как кто-то может быть таким садистом и больным? Что она сделала, чтобы заслужить такого человека в своей жизни?
Он отпустил ее и сел, кожа кресла скрипнула под его весом, когда он разваливается, как король на троне. Его пальцы снова за барабанили по подлокотнику – тук-тук-тук – словно отсчитывая последние секунды неповиновения.
– Не вини меня за неверные решения, – казалось в его голосе звучит почти сожалеюще, но в глазах – только холодное торжество. – Ты сама выбирала это. Снова и снова.
И самое страшное – он прав. Всплыли воспоминания: её согласие на первую работу, первую взятую сумму в долг, первое предательство самой себя. Да, она выбирала и выбирает. Забава опустила глаза. Пол пропитан чужими напитками, липкий под её ногами. Какой позор.
Взгляд Тимура поменялся – стал тяжёлым, тёмным, ненасытным. Как у волка, который уже почуял кровь.
– Просто сделай это.
Она подняла голову и встретила его тлеющий взгляд.
Первый шаг. Второй. Тело будто само вспоминало… постылые движения. Его взгляд – тяжёлый, как свинцовый щит, – ползет по её телу, словно выписывая пером по мокром пергаменту клятву. Каждый изгиб, каждое движение её рук – строфа в похабной поэме, которую он читает, обжигая губы языком в предвкушении. Белая шея, как лебединый изгиб под луной – его пальцы сжимаются на подлокотнике, точно представляя, как перехватывают это горлышко. Грудь вспыхивает под её же ладонями, как два опальных солнца, запретных, но таких манящих. Он чувствует их вес на своём языке уже сейчас. Живот, как впадина, тень между рёбер – здесь его зубы оставят метки сильного самца, не человека. А потом её пальцы скользят туда, и он замирает. Весь мир замирает. В такт музыке, в такт её легкому дыханию, в такт грешному, сладострастному падению руки…
Глава 3
В полумраке движений её тело становится противоречием. Каждое движение – предательство собственной гордости, каждая дрожь – признание власти, которую она так яростно отрицала. Забава откидывает голову, обнажая горло – жест капитуляции, но её губы приоткрыты в немом стоне, будто шепчут проклятие или молитву. Пальцы скользят по бёдрам, раздвигая их с показной небрежностью, и внутри у нее – предательское тепло, пульсирующее в такт мужскому темному дыханию.
Платье, прозрачное как грех, взмывает в воздух – конечный барьер, брошенный назло. Оно падает на пол, и теперь между ними только дрожащий воздух и невысказанные обещания.
Тимур наблюдает, и его пальцы напряженно сжимаются на коленях, оставляя морщины на дорогой ткани. Она отворачивается, но изящная спина выгнута, ягодицы напряжены – зовут, даже когда она ненавидит себя за это.
Тени от дрожащего неонового света скользят по его жесткому лицу, выхватывая оскал – не улыбку, а оскал доминанта. Его пальцы ритмично барабанят по собственному бедру, будто отбивая такт её падения.
– Почему бы тебе не подойти сюда, – голос у него густой, как патока, с примесью гравия – в нём и приказ, и мольба. – И не сделать это?
Забава замирает. Музыка глохнет в ушах. Только стук собственного сердца – бум-бум-бум – и предательская влага между ног, выдающая её вопреки всему.
Она делает шаг. Ещё один. Колени подкашиваются, когда она опускается перед ним, в полуметре от греха. Его запах – дорогой парфюм, табак и что-то сексуальное – заполняет лёгкие.
– Это всего лишь танец… – врёт она себе мысленно, но пальцы уже впиваются в его колени, тело само тянется к теплу.
Тимур вдыхает резко, видя, как её зрачки расширяются. Он знает. Всегда знал.
Тени играют на её лице, выдергивая каждый стыдливый румянец, каждый предательский вздох. Её глаза – два тёмных огонька, в которых горит запретное желание, – встречаются с его взглядом, и даже он, циничный и расчётливый, на мгновение теряет дар речи. Бюстгальтер, кружевной и хрупкий, как её последние попытки сопротивляться, едва скрывает учащённое дыхание. Нижнее бельё – красное, как мысли – уже влажное от стыдливого возбуждения. Она приближается, и каждый шаг – капитуляция.
Томно, словно под гипнозом, она опускается на его бёдра. Жаркое тепло проникает сквозь тонкую ткань его брюк, и она чувствует его жесткость – он уже готов. Её бёдра начинают двигаться сами, плавные, как волны, гулливые, вольные, накатывающие на берег его желаний.
Рука мужчины скользит вверх по её ноге, пальцы впиваются в нежную кожу бедра – властно, без права на отказ. Она вздрагивает, но не отстраняется.
Его вторая рука скользит по её другой ноге, движения – горячие, настойчивые, как языки пламени, выжигающие безмолвную мятежность. Каждое его прикосновение оставляет след, будто раскалённый металл на дышавшей влагой коже.
– Тебе не нравится, когда я тебя трогаю? – густой голос с небольшим придыханием, в нём – вызов и насмешка. Он знает ответ. Знает, как она трепещет под его пальцами.
Забава не может подавить рвущийся наружу вздох. Её бёдра непроизвольно подаются вперёд, ища большего контакта, даже когда слова говорят обратное.
– Клиенты не должны прикасаться, – она прерывается, словно натянутая струна перед тем, как лопнуть.
Тимур яростно прижимает девушку к себе, и она чувствует его твердь под тканью – наглую, требовательную. Его бёдра движутся похабно, нарочито, заставляя её содрогнуться. Она ненавидит его. Ненавидит, как её тело отвечает – ему.
Он скользит ниже, сжимая её аппетитные ягодицы, прижимая ещё ближе. Шёпот в ухо почти шелестит:
– Ты чувствуешь, как я тебя хочу? Как ты нравишься мне вот такая… беспомощная?
Забава зажмуривается, но её бёдра уже изменнически отвечают на его легкие толчки. Он наблюдает, как розовые губы слегка приоткрываются в немом желании, и его усмешка становится шире.
– Ты уже на полпути, – пальцем рисует вверх по ее животу, оставляя за собой горячий след, пока не останавливается у крючка бюстгальтера. – Может быть, ты доведешь меня до конца, если снимешь его?
Он расстегивает переднюю часть, и шелковистая ткань чуть приоткрывается, обнажая намек на кожу. Она делает вид, что сопротивляется, но ее руки сами тянутся за спину – неторопливо, томно, будто играя в игру.
– Нет, – голос звучит на выдохе, и в нем нет убедительности.
Она прижимается к нему, чувствуя, как горячее тело отвечает на каждый ласковый жест. Мужская усмешка становится еще шире, а потом резкий вздох, предательское движение бедер. Он не так контролирует ситуацию, как хотел бы.
Забава задерживает дыхание, от того, что губы Тимура прижимаются к её шее, горячие и влажные, а его дыхание – прерывистое, неровное – выдаёт, то что он уже на грани.
– Ты лжёшь, детка, – шёпот обжигает, калит тайное. – Твоё тело кричит правду. Ты хочешь этого. Хочешь меня.
Она стискивает зубы, но её бёдра сами ищут его, предательски мягкие, податливые. Внутри всё сжимается от желания, хотя разум яростно протестует. Нет, нет, нет… Но тело – о, тело – уже ответило.
Тимур чувствует накат волны от ее возбуждения, и сладкую предательскую влагу, и его усмешка становится ликующей.
Глава 4
Пальцы Тимура расстегнули крючки бюстгальтера с провокационной нарочитостью, словно разворачивали запретный подарок. Ткань соскользнула, обнажая грудь девушки, и его взгляд – горячий, тяжёлый – заставил соски налиться, будто те умоляли вместо хозяйки о прикосновении. Тимур не торопился, смаковал. Его губы скользнули по её шее, оставляя влажные следы, а зубы слегка впились в кожу. Почти прикоснулся к горящим соскам. Но нет…
Его ладони сжали её ягодицы, пальцы впились в плоть, притягивая так близко, что каждый толчок его бёдер через ткань заставлял Забаву вздрагивать. Она кусала губу, чтобы не застонать. Она почувствовала, как его член – твёрдый, горячий – давил на неё сквозь слои, и её бёдра сами предательски подались вперёд.
– Танцуй быстрее, – его выдох казался сорванным, сдавленным. Руки скользнули вверх, сжимая бока, смяли грудь, всё, что принадлежало ему сейчас. – Хочу чувствовать, как ты трёшься об меня…
Забава закрыла глаза. Бёдра повиновались, двигаясь в такт его желанию. Он видел. Видел всё. Ей хотелось кричать – от стыда, пока она двигалась, теряя контроль над собственным телом. Каждое касание, тихий стон, вырывавшийся против воли – всё принадлежало ему.
– Вот так… – шептал он, и её тело отвечало новой волной дрожи. – Ты создана для этого.
Она развернулась к нему спиной, мягкая попа сытно прижалась к его животу, будто оседлав. Дыхание его с каждым разом становилось тяжелее, горячее, а взгляд делался ненасытным, словно он готов был проглотить её целиком. Девушка провела руками по своей груди, сжимая её, и соски набухли ещё сильнее, предательски выдавая сочное возбуждение.
– Ты жёсткий. Миссия выполнена, – она постаралась прозвучать ровно, но все в ней говорило иначе – каждый жест, каждый вздох кричал о желании.
Она надеялась, что он не заметит?
Тимур усмехнулся и руками впился в её ягодицы, сжимая их почти болезненно. Коснулись губами уха, ласкающе поцеловал мочку, оттягивая с лёгкой болью.
– Не совсем. Этого недостаточно, – его колкий взгляд скользнул вниз, остановившись на груди, и в глазах вспыхнул знакомый ей огонь.
Прижал её к себе, заставив почувствовать всю могучую твёрдость. Горячий, ненасытный, требовательный – он не дал ей ни шанса на отступление.
Забава резко вскочила с его колен, её движения стали резкими, почти яростными. Внутри неё бушевала буря – тело горело от обольстительных прикосновений, а разум ненавидел себя за соблазн. Развернулась, прижавшись спиной к его груди, и тут же почувствовала, как мужское дыхание стало прерывистым. Чёрт, он был прав. Он всегда был прав.
Тимур знал её тело лучше, чем она сама, и использовал это безжалостно. Она села на его бедро, бёдра двигались навстречу с вызывающей притягательностью. Большие пальцы зацепились за тонкие кружева трусиков, стягивая те вниз. Каждое дразнящее движение было вызовом, каждое томное покачивание – насмешкой. "Пусть сдохнет от желания", – думала она, но её собственная кожа покрылась приятными мурашками.
"Доведи его до края… и брось", – шептала ей ярость. Тело предавало. Трусики соскользнули по ногам и упали на пол. Забава выгнулась, раззадоривая голой кожей, маня округлостью ягодиц. "Пусть сходит с ума. Пусть умрёт от желания…" ощущая как его пульсирующий член дёрнулся под ней, и её киска тут же наполнилась собственной влагой.
– Думаешь, этого хватит? – голос Тимура прорвался сквозь зубы, как пар из перегретого котла. Его ладони впились в её талию, прижимая так, что пуговицы пиджака оставили синяки на её коже.
– Ты же знаешь… – он дёрнул её к себе, и она ощутила его возбуждение – твёрдое, наглое, прожигающее ткань юбки.
Забава закусила губу. Ненавидела этот момент – когда её тело предательски отвечало ему.
– Хватит игр, – он перевернул её одним движением, прижав к стене. Дыхание Тимура обожгло шею: – Я вижу, как ты дрожишь.
Его пальцы прочертили кровавые дорожки по бёдрам, сжали грудь с жестокостью кузнечных тисков. Соски затвердели больно, будто он выжимал из них признание.
– Вот так лучше, – он прошептал ей в ухо, смех звучал как скрип ножа по стеклу.
Его губы приклеились к её шее – не поцелуй, а клеймо. Зубы вошли в кожу ровно настолько, чтобы оставить синяк завтра.
– Врёшь, – Тимур выдохнул слово прямо в пульсирующую вену. – Твоя спина выгнута, как у кошки в течке. Жаждешь.
Забава впилась ногтями в дверной косяк. Молчать. Но его пальцы – провокаторы, предатели – уже скользили по рёбрам её влагалища, будто считывали штрих-код её возбуждения.
– Не… – её голос сломался на полуслове, когда таз предательски дёрнулся навстречу его ладони.
Тимур зарычал от удовольствия, прижавшись раскалённым членом к её промежности:
– Твой клитор пульсирует у меня на конце. Хочешь, опишу подробнее?
Диван впился в её спину холодком. Тимур накрыл её телом, как тенью – тяжело, неотвратимо. Его глаза горели не страстью, а голодом, и Забава поняла: это не просто секс. Это поглощение.
– Ты уже мокрая, – прошептал он, пальцы врезаясь между её бёдер без предупреждения.
Она вздрогнула, но тело предало – тепло разлилось по жилам, сжатые мышцы сами разжались, приглашая.
– Не… трогай… – её голос сломался на полуслове, когда он прочертил пальцем по раскрывшемуся бутону.
Предательский стон. Предательский вздох. Её пальцы вцепились в его рубашку, не отталкивая, а притягивая.
– Враньё, – Тимур прикусил её нижнюю губу, чувствуя, как её бёдра дёргаются в такт его движениям.
– Ненавижу тебя… мм!.. – её стон растаял в душном воздухе, как коньячный пар над бокалом. Тимур усмехнулся, чувствуя, как её ногти вгрызаются ему в спину – ненависть и желание сплетались в один узел.
Он провёл языком по её ключице, медленно, как по лезвию ножа.
– Лжешь… – его палец вошёл глубже, раздвигая упрямые складки плоти. – Ты ненавидишь, как тебе это нравится.
Забава закинула голову назад, но тут же отвернулась – стыд липким потом выступил на шее.
– Прекрати… чёрт!.. – но её бёдра уже предательски поднимались навстречу.
Тимур прижал ладонь к её животу, фиксируя в неподвижности.
– Смотри, как принимаешь меня… – его пальцы блестели в тусклом свете, смешивая её влагу с его потом.
Его пальцы исследовали её, как вор – медленно, нагло, вычисляя слабые места. Каждая складка дрожала под прикосновением, капли стекали на кожу бёдер, оставляя предательские следы.
– Ты вся пульсируешь… – Тимур ввёл два пальца внутрь, и её тело сжалось вокруг них – горячее, бархатное, словно пыталось удержать.
Забава закинула голову назад, но тут же укусила губу.
– Н-нет… – её протест рассыпался, когда его большой палец нажал на клитор.
Предательский стон. Предательский толчок бёдер.
Тимур раздвинул её ноги шире, пригвоздив к дивану.
Тимур впился в её губы, как в добычу – его поцелуй был не лаской, а допросом с пристрастием. Язык грабительски проник внутрь, синхронно с пальцами, дёргавшими её влажные складки.
Она ударила его по плечу – слабо, лживо – и тут же выгнулась, предав себя собственным телом.
– Сделка? – он отстранился, оставляя её раздетой не только физически. Его палец прочертил по её щеке, собирая предательскую слезу. – Детка, ты только что подписала дополнение.
Забава отпрянула, но её спина уже упиралась в стену.
– Не… – её голос сорвался между страхом и возбуждением, как монета на ребре.
Тимур прижал ладонь к её животу, чувствуя дрожь:
– Теперь ты платишь телом.
В её голове пронеслось: "Ты не можешь просто взять и изменить это сейчас!" – но слова застряли в горле. Вместо них – только предательский румянец, разлившийся по щекам.
– Ты слышала себя? – его пальцы прочертили по её внутренней поверхности бедра, оставляя невидимые ожоги.
Забава закрыла глаза, но её бёдра предательски приподнялись, подставляя себя.
– Не надо… – её шёпот растворился в воздухе, когда его язык коснулся её киски – медленно, как следователь, изучающий улику.
Первый круг. Второй. Она вцепилась в его волосы, разрываясь между отталкиванием и притяжением.
– Ах… чёрт… – её голос сорвался, когда он втянул клитор в рот, сжимая губами.
Тимур отпустил его с мокрым звуком, рассмеялся – вибрация его голоса отдалась в её плоти. Его руки крепко держали её за талию, не позволяя убежать, пока он пил её, как нектар.
– Развернись… – его голос просквозило лезвием по обнажённым нервам.
Забава вздрогнула, пальцы вгрызаясь в кожаную обивку, выдавливая из неё слепки своих ногтей.
"Вырваться. Сейчас. Сейчас же" – но мышцы окаменели, предательски выгибая спину в немой мольбе.
Тимур хлёстко шлёпнул по трепещущей плоти – не боль, а позорное клеймо.
– Раскройся… – его пальцы вскрыли её, как конверт с постыдным письмом, обнажая алую, пульсирующую мякоть.
Она закусила губу, когда его язык прочертил по шелковистому внутреннему бедру – медлительно, мучительно, как пытка сладким ядом.
Его язык прочертил по внутренней поверхности бедра – горячий, влажный след, будто раскалённый нож по маслу. Зубы впились в нежную кожу, оставляя чёткие отметины. Она вздрогнула, но не отпрянула – её тело замерло в ожидании, предательски затаив дыхание.
"Оттолкни его. Сейчас же" – но мышцы не слушались, напрягаясь в предвкушении.
Тимур прижался сзади, его грудь прилипла к её спине, жаркая и тяжёлая. Руки обхватили талию, приковывая к себе.
– Ты готова? – его шёпот проскреб по нервам, а твёрдый член упёрся между ягодиц, нагло напоминая о своём присутствии.
Она зажмурилась, но её бёдра предательски приподнялись, умоляя о большем.
Её веки упали, но даже в темноте она видела – его член, скользящий между её ягодиц, тяжёлый и наглый, как невыплаченный долг.
– Расслабься… – его голос проплыл по её коже, как коньяк по стенке бокала – медленно, неотвратимо.
Он вошёл неспешно – так мучительно медленно, что каждый сантиметр чувствовался как отдельное преступление. Её тело раскрывалось неохотно, но предательски принимало его.
Его ладони охватили грудь, пальцы играли с сосками, заставляя их твёрдеть от стыда и желания.
– Сейчас будет очень жёстко… – прошептал он горячим дыханием в ухо.
Она не успела сжать губы, как он вонзился – яростно, без спроса, будто взыскивая долг. Диван застонал в такт, кожа вспыхнула под его ладонью.
– Ты чувствуешь?.. – его голос прополз по позвоночнику, как лезвие по шелку.
Каждый толчок достигал глубин, которые не называли вслух. Её ногти впились в кожаную обивку, оставляя шрамы.
Резкий рывок за волосы – шея обнажилась, словно требуя поцелуя. Его зубы впились в пульсирующую вену, метя клеймом.
– Молчи… – ладонь заткнула рот, поглощая стоны.
Он выдернул член в последний момент – обжигающие струи брызнули на её спину, скатились по рыжим прядям, застыли липкими нитями между лопаток.
– Ох, детка… – Тимур провёл пальцем по её позвоночнику, собирая сперму, затем втёр её в её же кожу.
Забава лежала лицом вниз, тело дрожало мелкой дрожью перегретого двигателя. Между бёдер – липко, горячо, опустошённо. Его сперма медленно стекала по её спине, клейкая, неизбежная. Тимур откинулся, грудь поднималась от дыхания, но в глазах горел не насыщенный, новый голод. Он провёл пальцем по ней, собрал капли и втёр их в кожу, будто ставя печать.
– Ты думала, это конец? – его хриплый голос звучал как обещание. Пальцы сжали её подбородок, заставляя встретить взгляд. – Ты моя. И я найду тебя, где угодно.
Тишина.
Только прерывистое дыхание, только дрожь в раскрытых бёдрах.
Рыжие волосы прилипли к дивану, как пролитое вино.
– Я не хочу… – её шёпот сломался о влажную кожу. – Быть твоей.
Но тело – предательское тело – уже аркой подалось вперёд, обнажая покорный изгиб спины.
Тимур провёл ладонью по её мокрой щеке. Его пальцы лениво пробежали по её волосам, затем опустились ниже – звонкий шлёпок по заднице прозвучал без злобы.
– Не переживай. Это просто слабость. Ты – моя слабость.
Забава подтянула колени к груди, сперма засыхая полосами на её спине.
– Я не люблю тебя, – сказала она тихо, но в полутьме это прозвучало как приговор.
Он вдохнул глубже, выдыхая:
– Я знаю, – потянулся за рубашкой, смахивая с плеч капли её пота.
– Всего один раз. Сейчас мы уйдём, ты уволишься. Завтра подашь документы в академию.
Он замолчал, осознав горечь своих слов. Сколько лет он хотел её – не просто в постели, а всю. Но жизнь расставила всё по местам. Жить с не любимым человеком, это как каждый день есть черствый, каменный хлеб.
Тимур затянулся сигаретой, выпуская дым в потолок. В его взгляде читалась холодная ясность человека, переставшего обманывать себя.
"Желание и страх – вот что правит людьми. А в Забаве есть и то, и другое."
Он выполнит слово, данное её отчиму. Девчонка не пропадёт – он устроит её в академию, прикроет спину, сделает карьеру. Пусть даже она этого ненавидит. Пусть даже смотрит на него, как на палача.
"Ему не понять, как это бывает…"
Тимуру шёл четвёртый десяток, но годы его почти не тронули. Высокий, с широкими плечами, иссечёнными старыми шрамами. Чёрные волосы с проседью у висков всегда небрежно зачёсывались назад. Резкое скуластое лицо с пронзительными серыми глазами, видевшими слишком много. Взгляд выдавал холодный, расчётливый ум без намёка на иллюзии. Тело сохранило крепость – жилистое, без признаков возраста. Руки, избитые в драках, умели быть и неожиданно нежными.
Забава медленно поднялась с дивана, её движения были осторожными, будто каждое напоминало о только что пережитом. Она собрала разбросанную одежду, скользя взглядом по Тимуру, который стоял у окна, затягиваясь сигаретой. Его профиль в тусклом свете выглядел резким, почти вырезанным из камня – непроницаемым.
– Насчёт мамы и… – голос дрогнул, она не закончила.
Он повернул голову, дым струйкой вырвался из уголка рта. Сухо кивнул – один раз, коротко и твёрдо. В этом жесте было всё: "Не беспокойся. Всё уже решено."
Она замерла на секунду, затем порывисто отвернулась, натягивая блузку. Её пальцы дрожали, но не от страха – от чего-то другого, чего она сама не могла назвать. Может, от злости. Может, от стыда. А может, от понимания, что он действительно сдержит слово – даже если ей придётся ненавидеть его за это.
Тимур наблюдал, как девчонка одевается, его взгляд скользил по её спине, по следам, оставленным его руками.
Он знал, когда-нибудь всё поймет.
Глава 5
Стеклянные стены офиса компании "Дом на верхнем этаже открывали панораму старого Омска – купола церквей, черепичные крыши, плавный изгиб Иртыша, в котором отражалось низкое осеннее солнце. Алексей Скалов, положив ладони на холодный металл подоконника, всматривался в пейзаж, но мысли его были далеко – там, где чертежи будущего парка развлечений пересекались с контурами исторических зданий.
– Ты сегодня похож на Терминатора, – раздался за спиной лёгкий голос.
Снежана подошла бесшумно, как всегда. Маленькая, хрупкая, с кукольными чертами лица – она казалась не тем человеком, кто мог бы возглавить службу безопасности. Но стоило взглянуть в её холодные голубые глаза, как все сомнения исчезали.
– Решаешь, что снести, а что оставить? – она склонила голову, следуя за его взглядом.
Алексей молча сжал челюсть. Внизу, у подножия их небоскрёба, теснились старинные особняки – свидетели другого времени. Он чувствовал их почти физически – тяжёлый груз ответственности, который давил.
– Дружелюбие – не мой конёк. Есть новости?
Она усмехнулась, скрестив руки на груди:
– Ты всегда так смотришь. Но сегодня… сегодня в твоих глазах я вижу, что ты готов смести всё на своём пути и построить заново.
Тяжёлый вздох. Алексей опустился в кресло во главе стола, его пальцы автоматически потянулись к папке, лежащей перед ним. Большинство людей не умели читать его эмоции – многие и вовсе считали, что их нет. Но Снежана… Снежана видела слишком много.
Он приоткрыл папку, и в воздухе повисло молчание, нарушаемое только шелестом бумаг.
– Так что там? – его голос прозвучал тише, но от этого не менее жёстко.
Снежана наклонилась, положив ладони на стол:
– Всё по плану. Но есть нюансы…
Алексей поднял глаза, и в них мелькнуло то самое – то, что она ждала. Интерес. Вызов. Готовность к бою.
– Что?
Снежана облокотилась о край стола, её пальцы слегка постукивали по полированной поверхности.
– Мои ребята проверили всё по проекту «Русская зима». Никаких следов физического проникновения. Если и была утечка – то только на техническом уровне. Скорее всего, неудачная хакерская атака.
Она сделала паузу, изучая реакцию Алексея.
– Гребенкин, похоже, ни при чём. Но мы перепроверим и усилим защиту. Пока формальных оснований для иска нет. Если он не полезет в драку – суда избежим.
Алексей откинулся в кресле, его пальцы сомкнулись в замок.
– Да мне плевать на этого психа, – пробормотал он, но в голосе сквозила не просто досада, а что-то глубже.
Проект «Русская зима» возник словно снежный вихрь – неожиданно, стремительно. Его автором был Волков, старый архитектор, когда-то строивший вместе с ними будущее города. Но когда эскизы попали к Гребенкину, тот вдруг заявил права на чужую идею.
Доказать авторство было легко – чертежи, записи, свидетели.
Алексей резко встал, кресло с грохотом откатилось назад. Он подошёл к панорамному окну, за которым раскинулся вечерний Омск – золотые огни на синеве заката.
– Волкову семьдесят два года, – произнёс он, глядя куда-то за горизонт. – Он строил этот город, когда мы с тобой ещё в песочнице копались. А теперь этот… – пальцы Алексея сжались в кулаки.
Снежана молча наблюдала, как напряжение сковало его плечи. Она знала – за этим последует взрыв.
– Официально мы выиграем. Но Гребенкин не отступит, – Алексей резко повернулся, его глаза горели холодным огнём. – Он будет давить на Волкова, на прессу, тянуть время. Пока старик не сломается.
Наступила тяжёлая пауза. Где-то за окном пронзительно закричали птицы.
– Так что будем делать? – спросила Снежана, уже зная ответ.
Алексей медленно подошёл к столу, взял папку и разом разорвал её пополам.
– Играем по-другому. Находим компромат на Гребенкина. Всё, что угодно.
После сделки с семьёй Волкова, продавшей права на проект за внушительную сумму, Гребенкин развязал настоящую войну.
– Он опасен, – Снежана бросила папку на стол, – Мы до сих пор не знаем, какие именно данные утекли к «Мостостроителю». И он не остановится.
В её голосе звучала тревога. Она вспоминала прошлогодний скандал – газетные заголовки, кричащие о «варварах», готовых ради прибыли снести последние деревянные дома Новослободского форштадта. Тогда их компанию называли «убийцами наследия».
Алексей сжал виски пальцами:
– Ты всё равно против проекта. Словно сговорились с Владимиром…
В его голосе сквозило раздражение, но Снежана знала – его беспокоит несогласие брата. Владимира он уважал.
– Я понимаю твоего брата, но не тебя, – она покачала головой, – Казачья слобода, исторический квартал… Разрушать всё только потому, что тебе хочется строить заново – глупо.
Она подошла к окну, за которым мерцали огни города:
– Проект хорош, но мы не проверили все нити.
Дверь распахнулась, впуская делегацию. Владимир Скалов вошёл первым – спокойный, уверенный, с едва заметной усталостью в уголках глаз. За ним следовали двое инвесторов в безупречных костюмах и их юристы с портфелями, набитыми документами до отказа.
Алексей встретил их стоя, его пальцы нервно постукивали по столешнице из чёрного гранита.
– Если бы я не рисковал, ничего бы не построил, – проворчал он, окидывая собравшихся взглядом, в котором читалось скорее раздражение, чем приветствие.
Обмен рукопожатиями прошёл сухо – деловые кивки, сжатые ладони, ничего лишнего. Когда все расселись вокруг массивного дубового стола, Алексей резким движением включил проектор.
– Господа, начинаем. Бумаги готовы. Сначала – проморолик, затем подписи. Если, конечно, ни у кого не возникнет… вопросов.
Последнее слово он произнёс с лёгким вызовом, снова окинув всех тем же колючим взглядом. На экране замигал логотип «Русской зимы» – проект, который мог изменить лицо города.
Свет погас, и на экране ожил город будущего – сверкающие аттракционы, заснеженные аллеи, счастливые лица детей. Голос за кадром вещал о туристическом буме, о новых рабочих местах, о городе, который наконец-то обретёт своё лицо.
Но Алексей не смотрел. Его пальцы сжали ручку так, что костяшки побелели. Перед глазами стояли другие картинки – пожелтевшие фотографии из папки Снежаны. Казачья слобода. Тот самый дом с облупившейся голубой краской.
«На этом месте больше не будет детских слёз. Только смех». Мысль пронеслась горячей волной. Он заставил себя выдохнуть.
На экране промелькнул парень – случайный кадр с какого-то корпоратива. Молодой, улыбающийся. Всего на пару лет младше Владимира в его возрасте.
«А если у него уже есть дети? Если он…»
Свет вспыхнул, резкий, как удар. Алексей моргнул, возвращаясь в переговорную.
– Господа? – его голос прозвучал хриплее, чем он ожидал.
Инвесторы перелистывали глянцевые буклеты.
– Подобного объекта нет во всей Сибири, – голос Алексея прозвучал чётко, как удар молотка по наковальне. – Ни на Урале, ни на Дальнем Востоке. Через двенадцать лет ваши инвестиции окупятся вдвойне, а город получит то, чего ему не хватало десятилетиями – центр притяжения.
Он видел, как инвесторы переглянулись. Решение уже созрело в их глазах – оставалось только поставить подписи. И тут поднялся один из директоров городского фонда – сухощавый мужчина в очках с тонкой оправой.
– У вас нет прав на часть участков, обозначенных в презентации. Особенно те, что в Казачьей слободе. Они же под охраной как культурное наследие. Как планируете решать этот вопрос?
Алексей почувствовал, как по спине пробежал холодок. Его взгляд автоматически нашёл Владимира – младший брат сидел, откинувшись в кресле, лицо невозмутимо.
«Кто-то подсунул им эту информацию. И сделал это в последний момент.»
Раздражение подкатило комом к горлу. Он медленно обвёл взглядом зал, пытаясь угадать, чьи глаза выдадут… Интересно кто это?
– Так же, как с метромостом, – бросил Алексей, отчеканивая каждое слово.
Директор фонда нахмурился, но Алексей уже продолжал, не давая ему вставить слово:
– Восемьдесят процентов земли в наших руках. Остальные собственники – вопрос времени. Месяц, максимум два.
Он видел, как инвесторы переглянулись.
– Казачья слобода – не просто участок. Это будущее города. Да, сети там старые, дома ветхие. Но вы же видели отчёты экспертов – восстановление экономически нецелесообразно.
Его пальцы легли на стопку документов, подчёркивая сказанное.
– Город не откажется от такого вложения.
Молчание длилось несколько секунд. Потом один за другим инвесторы достали матовые серебряные ручки – дорогие, статусные. Подписи легли на бумагу ровными строчками.
Когда секретарь увела гостей в юридический отдел, в зале остались только Скаловы и Снежана. Тишина повисла тяжёлой пеленой.
– Так кто же слил информацию? – наконец произнёс Владимир, глядя прямо на брата.
Алексей медленно разжал кулаки. Это было уже не важно.
– Неважно, – он резко поднялся, отчего тень от его фигуры удлинилась по стене. – Важно, что теперь они знают: мы не остановимся.
Снежана перевела взгляд на Владимира – младший Скалов сидел, подперев ладонью подбородок, его глаза были скрыты под опущенными веками.
– Ты действительно веришь, что снос этих домов избавит тебя от прошлого? – спросила она тихо.
Алексей резко обернулся. В его глазах вспыхнуло что-то дикое, почти животное.
– Я верю, что на их месте будет нечто большее.
За окном завыл ветер, ударяя по стеклу мокрыми ветвями тополей. Где-то внизу, в темноте, уже стояли те самые дома – покосившиеся, с облупившейся краской, с историей, которую Алексей так отчаянно пытался похоронить.
Владимир наконец поднял глаза:
– А если Ник появится раньше, чем ты закончишь проект?
Тень пробежала по лицу Алексея.
– Тогда… – он сделал паузу, – …значит, так было надо.
– Не тяни, – Владимир лениво откинулся в кресле, его взгляд скользнул с папки на Снежану и обратно. – Пять часов, темнеет. Я обещал быть дома вовремя.
Алексей поднял бровь:
– Кейт ждёт?
В его голосе прозвучала та самая нота, которую Владимир узнавал сразу – лёгкая зависть, приправленная раздражением.
– Тебя тоже, – брат улыбнулся, поправляя манжет. – Пятница, семейный ужин. Не забыл?
Алексей усмехнулся, отводя взгляд:
– Не забыл. Но меня не будет.
Эти ужины Кейт завела, как только узнала про Елену. «Леночка», как её называли все, кроме самой Кейт и Снежаны. Девушка – породистая, ухоженная, с манерами выпускницы Смольного – казалась идеальной партией. Вот только Кейт быстро раскусила: за бархатными перчатками скрывался железный расчет. Леночка уже примеряла фамилию «Скалова» и даже, кажется, подбирала ткань для подвенечного платья.– Кейт как раз сегодня собирается рассказать о твоих шестерых оболтусах, – сообщил Владимир.
На лице Алексея на миг промелькнула гримаса, но почти сразу вернулось привычное холодное спокойствие.
– Я не против.
Владимир рассмеялся – глухо, с оттенком той самой братской издевки, которую они оттачивали годами:
– Представляю, как у неё глаза на лоб полезут, когда она узнает, что ты отец шестерых. Хочешь, запишу на видео? Прямой эфир на YouTube.
– Спасибо, – Алексей склонил голову, – Тогда и я сниму, как ты подгузники меняешь. Пусть народ узнает, какие стоны издаёт зампрезидента холдинга.
– Сексуальные… – Снежана бросила это с лёгкой усмешкой, не отрываясь от папки.
И вдруг её пальцы замерли.
– Кажется, я его нашла.
В её голосе прозвучал тот самый трепет, который заставил братьев разом податься вперёд.
Папка раскрылась. В луче вечернего света замерцала фотография – молодой человек с яркими, почти горящими глазами.
– Макс Гиванов, – прошептала Снежана, проводя пальцем по снимку. – Уверена, это он.
Снежана провела пальцем по строчкам биографии:
– Москва, Сочи, Якутия… И наконец – Омск.
Владимир прищурился, изучая фотографию:
– Лицо знакомое.
– И мне тоже, – Алексей склонился над снимком, вглядываясь в черты молодого человека, но не находя в них ничего родного.
– Ещё бы, – Снежана щёлкнула языком, – Он у вас работает. Два месяца на испытательном сроке.
Тишина повисла тяжёлой пеленой.
Алексей взял анкету, его пальцы слегка дрожали:
– Почему сразу не поступил?
– Деревня. Родители – мать доярка, отец комбайнёр. Учился на бюджете, – Снежана перевела взгляд на приложенную характеристику, – Красный диплом.
Владимир усмехнулся, откидываясь в кресле:
– У меня синий.
– И техникума, – добавила Снежана с лёгкой улыбкой.
– Туше, – Владимир поднял руки в шутливой капитуляции.
Алексей не смеялся. Его взгляд прилип к фотографии:
– Ты уверена, что это он?
– Думаю, да, – Снежана аккуратно положила фотографию на стол. – Образцы ДНК уже в лаборатории. Ждём результатов.
Тишина повисла тяжёлой пеленой.
– Что будем делать? – спросил Владимир, перебирая документы.
Алексей не отрывал взгляда от снимка:
– Дадим ему привыкнуть. Познакомимся поближе. – Его пальцы слегка дрогнули. – Как показал опыт, такие новости лучше сообщать не сразу.
Он поднял глаза на брата.
– Верно, Владимир?
В воздухе повисло невысказанное воспоминание – о том, как младший Скалов встретил известие о поисках Алексея. Макс, конечно, ничего не помнил – ему был всего год, когда их разлучили. Но Владимир помнил. Помнил и долго не хотел встречаться.
Некоторые раны требуют времени. Нужны силы, чтобы заглянуть в ту бездну прошлого, где ты был беспомощен, где от тебя ничего не зависело. Где остались только боль и горький привкус предательства.
– Раз уж заговорили о семейном, – Владимир отложил документы, – может, обсудим Слободу?
Тяжелая тишина повисла после хлопнувшей двери. Снежана медленно подняла глаза на Владимира.
– Может, нам стоит принять его выбор? – в её голосе звучала усталость. – Если он не может этого простить…
Владимир резко встал, подойдя к окну. Вечерний город раскинулся перед ним – огни, тени, чужие жизни.
– Нет, – его голос прозвучал твёрдо. – Если он снесёт Слободу, это убьёт в нём что-то важное. Навсегда.
Он обернулся, его лицо было напряжено:
– Тормози все процессы. Снова и снова, если понадобится.
Снежана кивнула, понимая – эта битва ещё не окончена. Где-то в городе стояли те самые дома, хранящие слишком много воспоминаний. А в другом конце офиса, возможно, прямо сейчас молодой парень по имени Макс даже не подозревал, какую бурю вызвало его появление. Тень промелькнула по лицу Снежаны. Она сжала пальцы, оставляя на ладонях бледные полумесяцы от ногтей.
– Мы играем с огнём, – прошептала она. – Алексей не из тех, кто прощает предательство.
Владимир в задумчивости подошёл к окну, где уже зажигались вечерние огни. Его отражение в стекле казалось призрачным – будто ещё один призрак из прошлого, которое никак не отпускало.
– Рискуем, – согласился он. – Но не зря.
Он обернулся, и в его глазах Снежана увидела ту самую решимость, которая когда-то заставила их всех выжить.
– Потому что, если он снесёт Слободу… – Владимир сделал паузу, – …он будет ненавидеть себя до последнего вздоха.
За окном пронзительно закричала сорока, и где-то внизу, в темноте, уже стояли те самые дома – немые свидетели детства, которое нельзя было ни забыть, ни простить.
Глава 6
Год назад Гребенкин отмечал десятилетие работы в компании "Дом" – дорогим виски в кабинете с панорамными окнами. Тогда он был уверен: это только начало.
Но всё изменилось в один день.
Соблазн оказался слишком велик – годовая зарплата за один тендер. "Дом" даже не почувствует потери, убеждал он себя.
Теперь…
Скрипучий стул под ним кренился на неровном полу. Гребенкин морщился, вдыхая затхлый воздух подвала. Где-то за стеной булькала канализация, напоминая, что трубы здесь не меняли со времён СССР.
На столе, рядом с дешёвым ноутбуком, замерла тараканья процессия. Насекомые бесстрашно обследовали бумаги, будто понимали – в этом подвальном царстве они настоящие хозяева.
Гребенкин резко хлопнул ладонью по столу.
– Чёртово гетто!
Его новый офис. Его выбор. Его падение.
Пять этажей жилой обыденности давили сверху, как немой укор. А где-то в центре города, в стеклянной башне, жила его прежняя жизнь – та, которую он променял на одну роковую ошибку.
Хлипкий скрип китайской двери заставил Гребенкинa резко поднять голову. В проём, с трудом протискиваясь, вплыл Шаров – его новый "напарник".
Уволить его. Сейчас же.
Мысль пронеслась раскалённой иглой по вискам. Но Гребенкин лишь сжал челюсти, заставив лицо остаться каменной маской.
– Ну что скажешь? – голос прозвучал ровно, будто сквозь зубы пропускали пар.
Шаров бессильно пожал плечами, его взгляд уполз в пол.
– У них все условия. Так что шансов нет.
– Жадная скотина, – Гребенкин плюхнулся в кресло, которое тут же жалобно заскрипело.
Шаров прислонился к стене, будто ноги больше не держали.
– Думаю, это финал.
В его голосе звучало то самое – осознание краха.
– Не знаю, почему я тебе поверил, – Шаров поднял глаза, и в них читалось что-то похожее на ненависть. – Нас могут внести в чёрные списки. Уже собирается межведомственная комиссия.
– Слюни подбери! – Гребенкин резко ударил ладонью по столу, заставив бумаги взметнуться в воздух. Его кресло с визгом откатилось назад. – Скаловы уже насквозь прогнили от денег и власти. Скоро весь город почувствует этот смрад!
Он откинулся на спинку кресла, нервно проведя пальцами по тёмным, уже начавшим седеть у висков волосам. В горле стоял ком – смесь ярости и давней, неутолённой мести.
– И тогда… – его голос внезапно стал тише, но от этого только опаснее, – …тогда всё перевернётся.
Гребенкин резко указал рукой в сторону окна, где за грязными стёклами виднелось соседнее здание на Щербанева.
– Они больше не будут восседать в своих стеклянных башнях, свысока глядя на этот город. – В уголке его рта дрогнула скула. – Они будут стоять на паперти, выпрашивая милостыню.
На стене тикали дешёвые китайские часы, отсчитывая секунды до неотвратимого, как верил Гребенкин, будущего.
Шаров зажмурился, втягивая носом спёртый воздух подвала.
– Что ты задумал, Гриша?
Гребенкин фыркнул, будто перед ним сидел не соратник, а назойливый комар.
– То, что следовало сделать уже давно.
Шаров автоматически потянулся к галстуку, ослабляя узел. Стрелки часов показывали полдень, но в горле уже першило от желания залить это всё алкоголем.
– Я десять лет наблюдал их кухню изнутри, – Гребенкин встал, заложив руки за спину. – Они прикарманивают лучшие проекты, покупают голоса… И всё это – под громкие речи о рыночной эффективности.
Он резко развернулся, тень от его фигуры легла на Шарова.
– Но знаешь, в чём их слабое место? Они всегда предлагают всего на пару процентов больше конкурентов. – Гребенкин щёлкнул пальцами перед самым носом напарника. – На волосок от края.
На стене капал конденсат, ритмично отсчитывая секунды.
Шаров медленно открыл глаза:
– Ты хочешь подкопаться под этот "волосок"?
Шаров медленно освобождался от галстука, наматывая шелковую полосу на сжатый кулак. Его пальцы двигались автоматически, будто затягивая петлю на собственной шее.
– В их безупречной схеме есть трещина, – Гребенкин говорил тихо, но каждая фраза падала как камень. – Я искал её годами.
За окном взревел грузовик – стёкла в дешёвых рамах задрожали, и на потолке заплясали тени. На миг Гребенкину показалось, что это снова 1998-й: в гостиной пахнет коньяком «Арарат» и сигаретами «Петр I», а за дверью кабинета шепчутся люди в кожанках с толстыми конвертами.
– Мне не нужна твоя ненависть.
Шаров разжал кулак. Жесткий галстук упал на пол бесшумно, как тело в подворотне. Гребенкин усмехнулся – губы растянулись в той самой ухмылке, которой научился у отца между «крышеванием» и взятками следователям.
– Мне нужны деньги. Чтобы выбраться.
Он знал эту мелодию. В 90-х её напевали бандиты, в нулевых – чиновники, теперь Шаров. Только костюмы дороже стали. И пистолеты тише.
– Мне надоело твое пустое зубоскальство, – Шаров встал, сдувая невидимую пылинку с лацкана, – Если у тебя нет конкретики, я в баре. Там хоть лёд честно тает.
Дверь с потертой краской уже тяжело приоткрылась, пропуская шум улицы – гул машин, чей-то смех, жизнь, которая течёт мимо этой затхлой комнаты с дешёвым ремонтом. Гребенкин не поднялся, не сделал ни одного жеста, чтобы удержать. Он лишь провёл языком по зубам, будто пробуя на вкус собственную иронию, и бросил фразу, как нож в спину:
– Ты слышал об экономических убийцах?
Тишина. Не та, что бывает перед скандалом – густая, тягучая, как нефть в пробирке. Шаров замер, его спина напряглась под дорогим шерстяным пиджаком. Пальцы сжали ручку так, что латунь заскрипела в проёме.
– Независимые эксперты…
Он обернулся медленно, будто преодолевая сопротивление воздуха. В глазах – не страх, а холодный расчёт, тот самый, которому учили в 90-е: если враг знает твой следующий шаг, значит, ты уже проиграл.
– …которые сводят на нет любые инвестиционные проекты. Даже самые… перспективные.
В комнате повис тяжёлый звук – не то хриплый смех, не то рычание загнанного зверя. Гребенкин оскалил желтые клыки, и на миг в его глазах вспыхнуло что-то древнее, дикое – будто под дорогим костюмом скрывалась шкура, покрытая шрамами от старых боёв.)
Шаров попытался ответить ухмылкой, но мышцы лица предательски дернулись – получилась не усмешка, а нервный тик. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, ногти впились в ладони.
– Давно ты это затеял?
– Достаточно.
Гребенкин откинулся в кресле с театральной небрежностью, пальцы сложил на животе – поза победителя, наблюдающего, как соперник задыхается в сетях. Но Шаров сделал шаг вперёд, и голос его вдруг сорвался в хрип:
– Я думал, мы принимаем решения вместе. С каких пор…
Стул с грохотом полетел на пол. Гребенкин вскочил, и вся его маска холодного расчёта разлетелась вдребезги – лицо побагровело, вены на вздулись.
Гребенкин ударил кулаком по столу – гулкий удар, как выстрел. Компьютерная мышь подпрыгнула и замерла на краю, словно испуганное животное. Его голос, хриплый от ярости, разорвал воздух:
– Вместе? А кто развёл сопли, как последняя баба? Завопил о 'противозаконности'? Ну давай, Шаров, разверзни хлебало – может, твоё поносное изобилие меня развлечёт.
Шаров дёрнулся вперёд, будто его дёрнули за невидимую нитку. Губы слиплись – внезапная сухость во рту, как перед сердечным приступом. Он провёл языком по ним, ощущая вкус страха – металлический, как кровь от прикушенной щеки.
– Не скажу.
Он опустил голову, но не в покорности – как бык перед финальным рывком. Голос – шёпот, но каждое слово отчётливое, будто вырезанное паяльником:
– Мне вообще всё равно
Гребенкин выпустил воздух со свистом, будто спускал пар из перегретого котла.
– Тебе – жопу спасти, – прошипел он, – а мне… – его глаза сузились до щелочек, – …мне нужно сгноить этих ненасытных ублюдков. Никто не топтал Гришу и не топчет. Запомни это.
Шаров поднял взгляд:
– Так что? Он в деле?
– Она, – поправил Гребенкин, и в углу его рта заплясала нервная судорога.
– Она?
Короткий кивок.
– И она не убийца. Всего лишь помощница. – Гребенкин развел руками в фальшивом сожалении. – Бюджет, понимаешь ли.
Гребенкин медленно поднял взгляд, наслаждаясь замешательством напарника.
– Её зовут Забава Вяткина, – произнёс он, растягивая слова, как сладкую ириску.
Шаров моргнул:
– Вяткины? Те самые архитекторы?
– Ну да, те самые, – Гребенкин язвительно ухмыльнулся. – Дедка ихнего в советские годы по партийной линии продвинули. Семейство в Москву перебралось – вот и вылезли в люди.
– И что, у неё это в резюме указано? «Готова топить конкурентов, как дедушка – проекты»?
Гребенкин фыркнул, его лицо скривилось в гримасе, где цинизм смешался с брезгливостью:
– Ты совсем обалдел от страха? Конечно нет!
Шаров замер, разинув рот. Видно было, как в его голове шестерёнки неторопливо проворачиваются, складывая паззл. Неожиданно его лицо осветилось:
– Я хочу её увидеть. – Он резко подтянулся за галстуком, будто готовясь к свиданию. – Сколько ты ей пообещал?
На лице Гребекина отразилось циничное понимание жизни. Его напарник стоял, разинув рот. Он переваривал услышанное, затем пришёл к неожиданному выводу.
– Через час в «Олдмане».
Шаров сглотнул. Внезапно бар «Олдман» показался ему не местом встречи, а ареной, где ему предстояло выйти против гладиатора. А в кармане пиджака одиноко позвякивала упаковка жевательной резинки – жалкая попытка скрыть перегар.
***
Кафе с приглушённым светом и стенами, было украшено трафаретными силуэтами пиратов и ковбоев. За дальним столиком, в углу, где тени гуще, сидела Забава – рыжеволосая, в синих брюках и чёрной водолазке, плотно облегающей шею. Золотые серёжки в ушах мерцали, как сигнальные огоньки, когда она поворачивала голову.
– У меня встреча. Бокал красного сухого.
Официант кивнул, но его взгляд задержался на ней дольше, чем нужно – настолько, что она заметила. Не моргнув, провела пальцем по краю меню, будто проверяя лезвие ножа. Пока он ушёл, её глаза медленно скользили по залу: барная стойка с рядами бутылок, пара пьяных клерков у окна, трещина в штукатурке в форме пистолета.
Вибрация в кармане. Сообщение: "Я у дверей". Улыбка испарилась. Плечи расправились, пальцы сжали край стола – тело стало собранным, как заряд в патроннике.
Бар наполнился новым напряжением, когда дверь распахнулась, пропуская внутрь двух мужчин. Их дорогие костюмы, идеально сидящие по фигуре, и галстуки выдавали в них людей, привыкших к власти. Один – Шаров – с усталыми, но острыми глазами, словно выточенными из старого дуба. Другой – Гребенкин – с холодной улыбкой, которая не дотягивалась до взгляда, как будто лицо и душа существовали отдельно.
Они подошли к её столику.
– Григорий Гребенкин. Александр Шаров. Мой партнёр по бизнесу.
Гребенкин представился первым, его голос звучал как скрип льда по стеклу. Шаров лишь кивнул, но его рукопожатие было твёрдым, почти тёплым – как будто он всё ещё пытался сохранить видимость человечности. Рука Гребенкина, напротив, оказалась холодной и влажной, словно мёртвая рыба, и Забава едва сдержала желание вытереть ладонь о брюки.
Они сели напротив. Заказали виски – Гребенкин односолодовый, Шаров бурбон.
Барная подсветка мерцала, отбрасывая на стол полосатые тени, будто решётку. Забава почувствовала, как под воротником водолазки на шее выступила капля пота. Гребенкин сидел неподвижно, его пальцы сложены в замок – белые суставы выдавали напряжение. Шаров же откинулся на спинку кресла, наблюдая за ней с любопытством, словно перед ним редкий экземпляр.
– Полагаю, нам следует обсудить ряд деликатных вопросов… – её голос звучал ровно, но внутри всё сжалось, будто кто-то резко затянул шнурок на рёбрах.
Шаров поднял бровь, его палец нервно водил по краю бокала, оставляя влажный след.
– Давайте вы сначала немного расскажете о себе.
Пауза. Забава почувствовала, как тепло разливается по щекам. Это было не в сценарии. Тимур говорил только о проекте, о цифрах… Зачем её резюме?
– Имею диплом архитектора. Два года служила в корпусе мира. Два года стажировалась в мастерской Жолтовского, – она произнесла это чётко, как на экзамене,
Гребенкин резко поставил бокал на стол – лёд звонко стукнул о хрусталь. Его взгляд, острый как скальпель, перешёл с Забавы на Шарова.
– Александр, мы не на собеседовании.
Но Шаров лишь улыбнулся, подняв палец, будто останавливая такси. Его глаза не отпускали девушку.
– Африка, говорите? Интересно. В какой стране?
Забава почувствовала, как под столом её колени непроизвольно сжались. В горле пересохло. Она сделала глоток вина – слишком большой, так что капля скатилась по подбородку. Вытерла её тыльной стороной ладони с раздражённой резкостью.
– Мали. Но это не имеет…
– Владеете французским? – перебил Шаров, наклоняясь вперёд. – А берберскими диалектами?
Гребенкин внезапно встал, его стул с грохотом упал назад. В баре на секунду воцарилась тишина.
– Хватит! – его голос прозвучал как хлопок двери сейфа. – Мы здесь не для её языковых навыков.
Тишина за столом стала густой, как дым после выстрела. Забава медленно опустила бокал, оставив на стекле отпечаток помады – алый, как предупреждение. Её брови чуть приподнялись, когда она перевела взгляд с удаляющегося Шарова на Гребенкина.
– К чему эти вопросы? – её голос теперь звучал чётко, без намёка на смущение. Ногти с матовым покрытием постучали по столешнице. – Прежде чем я решу, стоит ли нам работать вместе, вам стоит ответить на мои.
Шаров замер с полуоткрытым ртом, словно пойманный на лжи ребёнок. Его пальцы дёрнулись к галстуку, поправили узел – жест, выдававший нервозность.
– Прошу прощения… мне нужно сделать звонок.
Он удалился неестественно быстро, оставив после себя шлейф дорогого одеколона и нерешённых вопросов.
Гребенкин провёл рукой по подбородку, где уже проступала щетина. Его взгляд на Забаву изменился – в нём появилось что-то вроде уважения, смешанного с опаской.
– Простите моего партнёра, тяжёлый день.
Она задумчиво вращала бокал, наблюдая, как вино оставляет кровавые следы на хрустале. Гребенкин сидел напротив, его пальцы сложены в подобие храма – кончики указательных касались губ, скрывая улыбку, которой не было в глазах. В баре играл джаз, но между ними висела тишина, густая, как смог.
– Конечно, – голос прозвучал слишком мягко для того, что творилось внутри.
Она вспомнила документы, которые изучала ночью: сотые доли процента, изменённые в расчётах нагрузок. Микроскопические цифры, способные обрушить мост или превратить вентиляционную шахту в смертельную ловушку. И всё это – почерк человека перед ней, его холодный, расчётливый саботаж.
Шаров, несмотря на свою неуместную болтовню, хотя бы казался… человечным. Гребенкин же напоминал хищника, затаившегося в камышах. Его взгляд скользил по её лицу, шее, рукам – изучал, взвешивал, словно пытался понять, насколько она опасна.
– Вам холодно? – он вдруг спросил, заметив, как она непроизвольно провела ладонью по коже руки.
Она промолчала. Гребенкин наклонился вперед, его тень накрыла стол, словно крыло хищной птицы. В глазах вспыхнул холодный огонь – не праведного гнева, а обиженного самолюбия.
– Я – автор этого проекта. Каждая балка, каждый расчёт… – его пальцы сжали салфетку, превращая её в комок, – …выходили отсюда. – Он ударил себя в грудь, но жест вышел театральным, как у плохого актёра в дешёвом детективе.
Забава почувствовала запах его одеколона – что-то дорогостоящее, с нотками дубового мха, но под ним сквозила едва уловимая вонь пота. Стресс. Ярость. Страх.
– Почему вы передали права компании?
Он откинулся, будто получил лёгкий удар в солнечное сплетение. Его рука потянулась к бокалу, но остановилась – пальцы дрожали.
– Трудовой договор. Я не проверял… – его усмешка была похожа на оскал, – …мелкий шрифт.
Тень пробежала по его лицу, когда он произнёс «мелкий шрифт» – словно это была не метафора.
Гребенкин медленно выдохнул, и его дыхание пахло дорогим виски и чем-то металлическим – словно он разгрыз монету. Его пальцы разжали салфетку, и она упала на стол, как белый флаг, но в глазах не было капитуляции.
– Вы осознаёте, что внести изменения в готовый проект непросто, даже зная, где необходимо исправить?
Он не ответил сразу. Вместо этого достал из внутреннего кармана пиджака серебряный портсигар, щёлкнул его открыть. Внутри лежали сигареты «Петр I» – те самые, что курил её отец в 90-е. Забава почувствовала, как по спине пробежал холодок.
– Конечно, мне это известно. – Он прикурил, выпустил дым колечком, наблюдая, как оно расплывается над её головой. – На кону моя репутация. Вам нужно будет изменить лишь одну… крошечную цифру. И всё.
Его палец с сигаретой описал в воздухе маленький круг – точку в бесконечном уравнении, которое могло превратить здание в могильник.
Забава вдруг поняла: он не просто мстит. Он играет в бога с десятичными дробями.
Гребенкин замер на секунду, его пальцы сжали сигарету так, что табак посыпался на стол, как пепел прошлых ошибок. В глазах вспыхнуло что-то настоящее – не расчет, а отчаянная, почти детская вера в то, что его ещё можно спасти.
– Полгода назад мы основали бюро. Если сейчас грянет скандал… – его голос сорвался, будто зацепился за что-то внутри, – …мне предложат разве что подносить линейки помощникам. Вы же знаете, как это работает. Ваш отец…
Он не договорил, но Забава почувствовала, как в висках застучало. Да, знала. Помнила, как отец сжигал чертежи после того провального моста в Нижнем. Помнила запах горящей кальки.
– В «Доме» нет вакансий для специалистов, – её голос прозвучал резко, как удар рейсшиной по чертёжной доске.
Молчание. Затем Гребенкин медленно достал ручку Montblanc – дорогую, но потёртую, как будто её часто крутили в пальцах в моменты тяжёлых решений. На салфетке, ещё влажной от конденсата с бокала, он вывел номер:
– Галина Николаевна Заврак. Позвоните ей. Уверен, она вам поможет.
Салфетка с номером лежала между ними, как мина замедленного действия. Забава не стала её брать – лишь прикрыла бокалом, оставив отпечаток вина по краям цифр. Гребенкин наблюдал за этим жестом, уголок его рта дёрнулся в подобии улыбки.