Мои отважные глаголы. Стихотворения

Зима закончилась, а свитер мной не связан

не сшито платье – рукава из бязи!

Весна, что роза, на листочке – жук.

…Я – в колыбели, я – дитя, лежу,

целует ангел сердце – красный сок.

Я родилась! Сегодня я – исток!

Плыву в большой под парусом ладье,

плыву – и всё! Плыву сама к себе.

А мама вяжет свитер, кофту шьёт,

всё в мире вечно: час, неделя, год,

вода в ведро летит, святее нет

о, колыбельный, о, туманный свет!

Откуда ты? Из музыки какой?

Цветистой, алой?

Нынче – платья крой,

оборок, кружев, серебристых лент.

Кому я это, матушка, повем,

пока плывёт под парусом ладья?

Про крохотный кусочек бытия,

что зорко виден, кто пришёл к нам, всем!

Там на столе узорном детский крем.

О, белый кокон жизни! Этим я

отвечу, если надо, за себя.

Наперекор всем бедам, сколько есть,

что сердце ангел целовал, где крест!

Мой первый день – мой судный день в миру!

Тобой отвечу я за всю игру,

вот этим платьем – кружево плеча —

за белый свет я буду отвечать,

всем войнам, всем несчастиям земли

мерцанья колыбельные ладьи!

***

Вода вкусна. Она особых качеств,

водою этой небеса заплачут,

водою этой реки побегут.

Мне их – прозрачных и бездонных – мало!

Струя впивается мне в кожу, словно жало…

О, воды, что грызут подземный грунт!

О, воды, что размером с пол-ладони!

В болотце нашем вряд ли кто утонет:

там только тени блёклые снуют!

По осени там – клюквенное царство.

Коряга, спёкшаяся в чёрный жгут,

как будто чувство вовсе не угасло,

любовь – не в бровь, а в глаз и дальше – в сердце

сквозь все минуты, интервалы терций.

И в детских ботах хлюпает вода.

И мне одиннадцать. И птица изо льда

примёрзла к перекладине колодца.

И мир не треснет. Мир не разольётся

из вёдер, перелитых без труда

в блестящий, оцинкованный цилиндр

из волжских, яро сцепленных глубин.

Купанья час! От печки жар нисходит,

и пахнет хвоей сладкой, новогодней,

халвою, негой и рахат-лукумом,

и чем-то неуёмным, дерзким, юным.

Как будто птица изо льда – взлетит

сегодня в ночь! Родная, расписная,

а ты куда? Со всеми вмести в стаю.

Но сердце, сердце, сердце так щемит!

«Останься!» – крикну. Разбивая лёд,

она и бровью вслед не поведёт!

***

Вложившие глагол в мои уста,

бессмертные, угрюмые, живые

Кирилл с Мефодием стоят у рта

всех слов моих. Они в них смысл вложили.

Я на глаголице веками говорю,

я на кириллице пишу округло буквы

без всякого заморского ай-кью,

без всякого новейшего – погугли!

«Люблю» шептала и в любви клялась,

шершавым языком слизнув три слова,

рвала рубаху – лён, сатин и бязь,

моя кириллица – моя первооснова.

Начать бы снова с тех веков, когда

во храме, во Преславле с Симеона,

глагольчатость идиллий в горло вжав,

воссеять речь и научить немого!

Читать не просто текст, а кто есмь ты!

Отсечь глухого неявленем слуха,

отсечь слепого да от слепоты,

есть математика,

есть счёт, наука.

О, невозможный, о щемящий моя язык!

О, построение моих рождённых текстов!

Вот так идти. Вот так лежать впритык,

как будто книга – это хлеб и тесто.

На буквы распадается опять,

вновь собираясь солнцем, небом, медью.

Лишь только словам можно воскрешать,

что собрано из аз, из буки, веди!

ЗАКЛИЧКА

1.

Всё кажется случится чудо! Выпытай

у тех болот словами неохриплыми,

у чаши, что неупиваема.

Выкликивать тебя из непогибели,

выкликивать тебя да у окраины!

У той окраины ланцеты с эфпивишками,

у той окраины, что дюже лихо-лишенько!

И нету у тебя иных защитников,

шёл лесом Лёша, шёл ракитником.

Болотом шёл и рощей шёл берёзовой.

Из тьмы я выкликаю абрикосовой!

Ужели потерялся, не отыщется,

ищу, ищу, ищу тебя закличкою!

Всё кажется случится чудо дивное,

откликнется, узнается, поведают!

А кто бывал на этой страшной линии,

бывал, тот знает эти взрывы медные.

У смерти звуков нет: она – молчание.

Но как у смерти выкрасть? Поворуйте-ка!

Выкликиваю я тебя с отчаяньем,

как Мурманск да Якутия.

По звёздным всполохам, по улицам космическим,

сейчас война, идут бои двужильные.

Заплачкою,

молитвою, закличкою.

– Ау, Алёша!

И в ответ:

– Бог с вами, милые!

2.

Коль спустишься в окоп, а – там

к стене прикреплены иконы,

они прикреплены к картонкам,

как будто бы к кричащим ртам.

Спускаясь в чрево, в блиндажи,

внутри земли всё безотказно,

ужели не воскреснет Лазарь

на третий день?

Лежи, лежи.

…Летят по небу эфпивишки.

Скажи, ты слышишь нас?

Ты слышишь?

Конечно, слышит. Но сказать

пока не может нам, ответить.

Вот рядом с позывным Казак

мотострелок такой же. Крестик

надел он, уходя на фронт:

пропавший без вести – не мёртвый!

Из всех суббот (и Полубот)

воскреснет Лазарь – на четвёртый!

3.

Друзья, молитесь долго-долго,

доиступления, до дрожи…

Геннадий Викторович, Ольга!

Все, кто встречали, знали Лёшу.

Молитесь сидя, стоя, лёжа.

Ужели трудно? Церковь рядом!

В Москве молитесь на Остоженке,

на Спиридоновке,

на Правде.

Молитесь в Шолоховском зале

на Комсомольском, дом тринадцать,

как о живом.

Он просто занят.

Не надо нам допрежь сдаваться.

Мои колючие ребята

(колючие

не в смысле бриться

пора). А в смысле наша битва,

что на прицеле автомата.

Фронт, это горько. Это больно.

Фронт – это страшно. Просто страшно.

Геннадий Викторович, Ольга

и все, кто знали Лёшу, наши!

РАЗМЫШЛЕНИЯ

1.

Вот как представлю, что могли мы потерять

свою страну на стыке века с веком,

как мы теряли человека в человеке,

как в матери свою теряли мать —

алкашку, спившуюся в синяках и шишках.

Вот, как представлю, понимаю, слишком

мы, русские, – доверчивый народ.

Глядите на Китай! На панду с мишкой,

Конфуция, что никогда не врёт

и даже смертью он не врёт, как комплекс

нравоучений и, как правил свод.

Что нас подтачивает? То ли запах вишен?

Поля с ромашкой? Творог, хлеб и мёд?

Иль близость смерти? О, скажи, где жало.

Или Чернышевского известнейший вопрос?

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

…Я чуть дитя тогда не потеряла

от пере-доз!

И до сих пор мои трясутся руки,

да что там руки, тело ходуном!

Плоха мать,

дурная,

близорукая,

ужель не видела, кого пустила в дом?

– Читай! – кричал сыну! – Блин, читай!

– Читай, – кричала дочери!

Мне страшно

от нулевых: развал, раздел, раздрай.

…Тогда нам дали соток шесть под пашню

в районе Кстово. Мы давай сажать

картоху заморённую на поле,

четыре шага влево, где межа

с другой межой сходились…

С дочкой полем

и полем мы чертополох, полынь,

осоку, сныть, бодяк степной да южный.

А я могла – представить трудно – в стынь

в те годы потерять супруга-мужа.

И ни причём ни стать, ни красота,

ни грудь высокая, что пятого размера!

…Я так кричала, что не стало рта:

одно лишь горло, втиснутое в веру!

В какое-то упрямство: отстою!

Не сдамся! Не сломлюсь! И не прогнусь я!

Как прадед мой стоял за нашу Русь, он

и до сих пор стоит! В крови! В бою!

За Бахмут.

За Славянск.

И за Одессу.

Нет. Не раздавишь камнем, пулей, прессом.

Я так убеждена, что я плюю

в глаза наглейшие всем горестям, злу, стрессам!

Я просто сильно родину люблю!

2.

И ей, одной – сестра моя, сестрёнка!

И ей, одной – не рвётся, если тонко!

Пусть все оставят, бросят пусть меня,

как эти парни, Господи, я вою!

Мы отправляли им бельё земное…

Они крылаты.

Взмыли в небеса.

Мне это больно, больно, слишком больно.

Россия – для людей! Хоть в пятьдесят,

хоть в пять, хоть в десять лет.

Меня не сломят!

Как не сломило, что могло сломить.

Мне родина важней! Мой Китеж-корень,

Мой Саур-корень и мой Город-корень.

Скажу вам честно: стали мы историей,

огромной, честной, русскою историей.

Она

нас

выбрала

самих!

ЛИЧНОЕ

Вижу маленького в полотняной рубашке,

вот купели, крестильня, игрушки, пинетки.

Был бы мастер, чтоб вырезал из деревяшки

по ребёночку вам да по детке!

У зачатия каждого есть свой предел.

у кого-то оно ежегодно – зачатие.

На земле, я не знаю, прекраснее дел,

чем рожать ей сестричек да братьев.

В отделении женском племянница днём

говорила, просила, вопила, молила:

– Не отдам! (Девятнадцать недель у неё).

А врачи отвечали: «Безводье!», что сына

всё равно ей не выносить: «Он или ты!»

«Или оба погибните!»

Выла племяшка:

– Не отдам. Не отдам…

И так выла, что страшно.

Я сквозь тысячу верст услыхала мольбы…

У снохи нет детей.

У племянницы нет.

Что вам жалко, о, небо моё пестроглазое?

Чтобы было нас – тьмы,

чтоб нас – солнечный цвет

Чтобы было нас много – хороших и разных бы!

Да из этих, пропахших цветами, полян,

да из этих чащоб в тонких ветках берёз.

да из этих озёр, что любил Левитан.

Иль тебе воды жалко, дитя чтоб сбылось!

Пролилось, зачалось

до кудрявых волос,

абрикосами пяточки пахнут!

А трос —

пуповина, как тот василёк да овёс.

…И сама я вопила, рыдала до слёз!

У меня нынче – снег, лёд и белый сугроб,

у меня нынче тонкие крылья небес,

нынче ветер, который прицелился в лоб,

за канавой дорога и далее – лес.

Нарожать бы детей! Воспитать бы детей:

золотой генофонд для России моей.

КОРАБЛЬ ЗИМЫ

по картине И. БИЛИБИНА

из цикла «Спросите Андромаху…»

1.

…и плывут святые Борис да Глеб,

а над ними море и под ними море!

И плывут святые на корабле

ко своей небесной земной авроре.

И чем дальше плывут,

тем сильней рыжий свет.

Тем светлее весь мир по-над ними.

Святополк, погоди!

Принимают обет,

надевают рубахи льняные!

Как у Глеба рубаха до полу, на ней

солнце вышито тонкой иглою.

Это матушка вышила! Сотни огней

в нарукавниках прячутся мглою.

Хороша-то рубаха!

Носи да носи

в ночь Черниговскую, в град-Владимир

собирайся! Из грубых пошит парусин,

канифасом обёрнутый кливер!

Да из грубого джута, да из конопли

даль простёгана жаркой стрелою.

Пойте птицы мои!

Златари-снегири!

Чтобы час смертный шёл стороною!

2.

Брось камень, Каин! Кровь струится ало.

Брось! Отойди на шаг по тропке козьей.

…О, не с моих рук она стекала

вот эта кровь? Иль это были розы?

Наверно, розы. Я переступила

черту, границу, точку невозврата.

А по началу было всё так мило

давно, когда-то…

О, не меня ли люди вопрошают,

а где же братья твои – Каин, Авель?

Ужель дерутся в поле за Мокшанью,

пред Волгой, Доном, пред Уралом?

Ужели так легко мутится разум?

Растленье душ по капле, по частице?

А чрево матушки не нами ли лучится?

А чрево матушки подробно Спасу!

Братоубийцы мы,

братоубийцы.

Библейская улика жжёт веками.

Брось, Каин, камень. Просто брось ты камень.

Тебя настигнут русские страницы,

тебя настигнут русские глаголы,

вот эти два —

не спрятаться,

не скрыться!

3.

Ледяная да медная, волчья моя!

Ты же знаешь, как этих младенцев растить.

Мы, как Ромул и Рем, что вцепились в соски,

не родные тебе, не от птиц, от зверья.

Но волчицы мой серенький, волчий твой вой

колыбельною песнею был нам живой

до судьбы, до любви, до житья лабиринт:

мне понятен твой сверх материнский инстинкт.

Я бы тоже хватала волчицы соски,

чтобы выжить, чтоб Рим, как он есть, основать:

камня вязь, стены башни, мосты у реки,

цепи, палубы и крепко свитый канат.