Петухов и проклятый лабиринт общаги 13

Глава 1 Сопромат и Сияющая Луна в Раковине

Дым сигареты «Примы» в комнате общежития №13 висел неподвижно, как застывший в ужасе студент перед экзаменационным билетом. Василий Петухов, Вася для друзей и «Петух» для особенно остроумных однокурсников, ощущал себя именно так. В руке он сжимал не билет по сопромату, а… меню столовой. Листок с засаленными углами предательски гласил: «Суп харчо – 15р., Котлета пожарская сомнительной свежести – 25р.». Куда делся билет №13 про «Расчет статически неопределимых балок»? Вася смутно припоминал, как в предэкзаменационном бреду, под аккомпанемент вечно капающего крана (из которого текла не вода, а что-то вязкое, пахнущее ржавчиной с нотками старого сыра), он перебирал бумажки на кухне. Голова гудела от бессонной ночи зубрежки, перемешанной с паническими мыслями о долгах по физкультуре.

«Следующий! Петухов!», – рявкнул из аудитории голос профессора Костоломова. Вася втянул голову в плечи, словно пытаясь спрятаться в собственном воротнике свитера, и вошел. Последующие пятнадцать минут были калейдоскопом нелепых попыток связать теорию упругости с рецептом пожарских котлет и мучительного молчания, прерываемого лишь тяжелыми вздохами преподавателя. «Два! И чтобы на пересдаче был!» – вердикт громыхнул эхом в пустом коридоре.

Вася поплелся обратно. Серые стены коридора, обычно угнетающе прямые, сегодня вели себя странно. То они сжимались, заставляя его протискиваться боком мимо вечно запертой комнаты завхоза, то внезапно растягивались в бесконечную перспективу, на конце которой маячил знакомый плакат «Мойте руки!». "Не выспался, на нервах, общага старая – все плывет", – автоматически подумал Вася, привыкший списывать мелкие странности на общую удрученность студенческим бытом. Но в этот раз тревога нарастала, липкая и необъяснимая.

На кухне его ждал Колян «Аристотель», философ-материалист, чья вера в рациональное мироустройство трещала по швам каждый раз, когда кончался «Доширак». Колян сидел, уставившись в раковину. Там, среди чайной заварки и окаменевших макарон, ярко светились… две маленькие, идеально круглые луны. Одна была холодного серебристого света, другая – теплого медового оттенка. Они медленно вращались вокруг общего центра, отбрасывая на потолок причудливые, пляшущие тени.

«Вот, Вась, – пробормотал Колян, не отрывая глаз от космического явления в раковине. – Апейрон, понимаешь? Первоначало… Или… или просто крыша окончательно поехала от голода. Дай хоть сухарик».

Но сухариков не было. Было ощущение, что само здание дышит. Стены чуть заметно пульсировали в такт какому-то незримому ритму, а из вентиляции доносился шепот, похожий на бормотание спящего гиганта, безуспешно пытающегося вспомнить забытую лекцию. Вася вспомнил легенды общаги: про призрака стипендии, плачущего в туалете третьего этажа, про шкаф на пятом, который якобы съел студента, зазевавшегося с конспектом по термеху… Раньше это были просто байки, которыми пугали первокурсников. Теперь, глядя на две луны в раковине и чувствуя, как пол уходит из-под ног куда-то вбок, Вася понял: что-то фундаментально сломалось. Его провал на сопромате стал последней каплей, переполнившей чашу терпения какой-то древней, дремавшей в бетоне и кирпичах, безумной логики.

Он подошел к окну. Там, где должен был быть двор с покосившейся скамейкой и вечно горящим фонарем, теперь зияла бездна, заполненная клубящимися, разноцветными туманами. А где-то в глубине, едва уловимо, маячил силуэт чего-то огромного, кошачьего, с очертаниями, напоминавшими громоздкую картотеку. Оттуда, из бездны, веяло холодом и… невероятным, леденящим душу недовольством. Лабиринт Многовариантных Неудов проснулся.

Глава 2 Кабинет Завхоза Вечности и Кот, который считал неуды

Холодное недовольство, веявшее из бездны за окном, обволокло Васю и Коляна ледяной пеленой. Пол под ногами дрогнул, потом резко ушел вниз, как лифт с оборванным тросом. Они рухнули в клубящиеся, переливающиеся всеми цветами отчаяния туманы. Колян истошно завопил что-то про "экзистенциальную нестабильность субстрата!", Вася же просто зажмурился, вцепившись в полу своего свитера.

Падение прекратилось так же внезапно, как началось. Они шлепнулись на что-то упругое и… полосатое. Вася открыл глаза. Они сидели на гигантском, истасканном ковре, изображавшем тигровую шкуру, но больше напоминавшем скомканную в кучу зачетку. Ковер лежал посреди бескрайнего помещения. Стены его терялись где-то в вышине, затянутой тускло мерцающими облаками, похожими на испарения от вечно кипящего чайника. Воздух был густым и навязчиво пах пылью, старыми чернилами и… консервированной сайрой.

Прямо перед ними возвышался невообразимый стол. Он был сколочен из грубо отесанных досок, покрытых слоями лака, краски, восковых печатей и высохших чайных кругов, напоминая геологический разрез студенческих эпох. За столом, на высоком, скрипучем кресле, восседал Он.

Кот-Бюрократ Мурлыксандр XII был огромен. Размером с небольшого медведя. Его шерсть, некогда, видимо, сизая, теперь имела цвет пожелтевшей канцелярской бумаги. Глаза, два узких, холодных щелочных озера, смотрели на пришельцев с таким концентрированным неудовольствием, что Вася почувствовал, как у него автоматически выпрямляется спина и возникает паническое желание найти зачетку. На голове у Кота покоилась маленькая, кривоватая корона, сплетенная из канцелярских скрепок. Лапы, точнее, передние конечности, заканчивались не когтями, а… острыми, блестящими печатями. Одной такой печатью-лапой Кот методично, с глухим стуком, прибивал к поверхности стола какие-то бесконечные, испещренные мелкими значками свитки. Тук. Тук. Тук. Звук был мертвенно-ритмичным, как отсчет последних секунд перед закрытием деканата.

– Мяу-рррр-протокол № 13-бис-гамма-неуд по сопромату, – произнес Кот. Голос у него был низким, скрипучим, как несмазанная дверь в подсобке, и абсолютно лишенным интонаций. – Петухов В.А. и… – Кот скосил щелочные глаза на Коляна, – …неидентифицированное лицо с признаками хронической нутритивной недостаточности. Факт. Зафиксировано. – Печать-лапа тук опустилась на свежий свиток. – Нарушение: Несанкционированная активация Узла Лабиринта Многовариантных Неудов посредством казуса экзаменационного билета. Степень вины: Максимальная. Санкция: Необратимое обращение в пыль архивных фондов. Приговор: Исполняется немедленно.

– Погодите! – вырвалось у Васи, чей мозг, парализованный видом и речами Кота, наконец заработал в режиме панической находчивости. – Мы… мы не виноваты! Это лабиринт сам! Он… он ненадежный! Требуем техосмотра!

Мурлыксандр XII приостановил свое печатающее движение. Одна бровь (Вася и не знал, что у котов такие выразительные брови) медленно поползла вверх, словно вопрошая: «Ты это только что сказал мне?».

– Осмелюсь предположить, – прошипел Колян, бледнея, но пытаясь сохранить философское достоинство, – что данный пенитенциарный… то есть, административный акт… не учитывает экзистенциальной обусловленности субъектов в контексте детерминированной макроструктуры…

– Мяу-рррр-болтовня, – отрезал Кот. – Неуместна. Не занесена в регламент. – Печать-лапа замерла над столом, нацелившись, казалось, прямо в лоб Васи. – Процедура ликвидации инициа… Мяу?!

Внезапно все пространство Кабинета Завхоза Вечности содрогнулось. Где-то в туманных высях грохнуло, посыпались хлопья чего-то похожего на слежавшуюся пыль и обрывки старых шпаргалок. Гигантские, пыльные папки на полках за спиной Кота закачались. Сам Мурлыксандр XII на мгновение потерял свой ледяной апломб, инстинктивно вжавшись в кресло.

– Мяу-рррр-что это?! – в его голосе впервые прозвучало что-то, кроме скуки и недовольства. Что-то похожее на… тревогу.

Вася, все еще лежа на тигровой зачетке, ощутил новый, неприятный вибрации пола. Не ритмичные, как стук печати, а хаотичные, жадные. И до него донесся отдаленный, но нарастающий звук. Как будто кто-то гигантский, очень голодный… чавкает.

– Шкаф-Шмог, – прошептал Вася, вспомнив страшную легенду пятого этажа. – Он… он почуял нас? Или… – Вася посмотрел на Кота, на его бесконечные свитки, на трепещущие папки. Особенно на папки. – …или он почуял ваши архивы? Ведь он пожирает любые носители знаний! А ваши фонды… они же самые древние, самые "ароматные"!

Щелочные глаза Мурлыксандра XII сузились до опасных щелочек. Тревога в них сменилась холодным расчетом и… явной обеспокоенностью за целостность драгоценных папок.

– Мяу-рррр-внеплановый инцидент, – процедил Кот. – Угроза целостности фондов категории "Альфа" (Особо ценные неуды). Угроза подтверждена. Источник: Шкаф-Шмог. Аппетит к документации: Легендарный. Приговор: Отсрочен. Условно-досрочно. Временное помилование. – Он ткнул печатью-лапой в пространство перед собой. На полу, прямо перед Васиными ногами, возник светящийся, пульсирующий символ – стилизованная буква "П" (видимо, "Помилование") в круге. – Мяу-рррр-ваша задача: Нейтрализовать нарушителя спокойствия. Обозначенного как… Шкаф-Шмог. Вернуть утраченные артефакты знаний. – Кот посмотрел на них так, словно они уже были стерты в пыль. – В случае провала: Санкция будет применена в двойном объеме. С конфискацией носков. Приступить. Мяу.

Печать-лапа громко тукнула по столу. Пол под Васей и Коляном снова исчез. Они провалились в стремительный, темный поток. Мелькнули стены, похожие на гигантские, заплесневелые корешки книг. Пронесся мимо клубок плачущего тумана, смутно напоминающего Призрака Стипендии. Они летели вниз, навстречу нарастающему чавкающему звуку и все более явственному запаху… старого дерева, пыли и вечного студенческого голода.

Глава 3 Шкаф-Шмог и Последняя пачка Доширака

Падение закончилось неожиданно мягко. Вася и Колян шлепнулись на что-то… пушистое и пахнущее пылью, старыми тряпками и подгоревшей кашей. Они лежали на гигантской куче носков. Одинарных, дырявых, потерявших пару в недрах стиральных машин, носков всех цветов и эпох студенчества. Аромат был таким концентрированным, что Колян тут же чихнул, а Вася почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.

– Эстетика хаоса… – пробормотал Колян, вытаскивая из-под себя ноcок в крапинку неясного происхождения. – Материализация забытого… Мяу-ням!

Последний звук был не философским выводом, а оглушительным чавканьем и скрежетом, раздавшимся прямо над их головами. Они вскинули глаза.

Шкаф-Шмог был чудовищен. Гигантский, покосившийся, сделанный из древесины, которая, казалось, впитала в себя все слезы над зачетками. Его дверцы – нет, не дверцы, а массивные, скрипучие челюсти – были распахнуты. Внутри вместо полок зияла пустота, устланная… обложками от конспектов, испещренными пометками «Важно!» и «Спросить!». Глубже виднелись какие-то вращающиеся, тускло блестящие валики – подобие жерновов для перемалывания знаний. А из глубины этой пасти доносилось то самое жадное чавканье, сливавшееся с жутким скрежетом дерева по дереву и металла. Возле одной «ноги» Шкафа валялся полуразжеванный кроссворд из газеты «За науку!», возле другой – обрывки какой-то схемы, вероятно, по начерталке.

– Мяу-ням-незарегистрированный конспект! – раздался скрипучий, как несмазанные петли, голос из недр Шкафа. Челюсти захлопнулись с грохотом, перемалывая невидимый кусок знания, и тут же снова распахнулись, нацеливаясь на пришельцев. – Мяу-ням-свежий материал! Вкусный! С хрустящей корочкой незнания!

Шмог двинулся вперед. Не шагал, а как-то сползал по горе носков, его деревянное брюхо скребло по текстильным склонам. От его приближения запах пыли и тлена стал невыносимым. Он был уже в двух шагах, челюсти смыкались в воздухе с угрожающим щелчком, готовые схватить.