Аврелия

Глава 1. Утро на “Аврелии”

С первыми лучами солнца над безбрежной гладью океана “Аврелия” оживала. В окна кают скользил мягкий золотой свет, в котором резьба на панелях и блеск полированных столов становились тёплее, чем днём. Тонкий, чуть солоноватый запах утреннего моря проникал сквозь приоткрытые иллюминаторы, смешиваясь с ароматом натёртого дерева и свежей краски, которой ещё пахли поручни на верхней палубе.

Над палубами тянулся ровный гул движения. Тихие шаги стюардов в белых перчатках, скрип щёток, которыми матросы тщательно натирали лакированные доски до медового блеска, шелест юбок горничных, торопливо расставлявших вазы с цветами в коридорах. Сквозь эти мягкие звуки доносился глубокий, будто из самой утробы корабля, рокот машин, задававший неторопливый ритм всему, что происходило на борту.

На кормовой палубе уже собрались ранние любители прогулок. Мужчины в светлых сюртуках и шляпах-канотье стояли у перил, вглядываясь в безмятежную даль, женщины неспешно шли вдоль борта, ведя негромкие разговоры. Морской воздух был прохладен и чист, в нём чувствовалась свежесть ночи, только что уступившей место дню. Где-то на носу, за рядами шезлонгов, молодой матрос полировал бронзовые фонари, которые к вечеру вновь вспыхнут мягким золотом. Чуть поодаль двое музыкантов, укрывшись от ветра за спасательными шлюпками, пробовали струны скрипок, и их короткие, робкие ноты растворялись в утренней тишине.

“Аврелия” шла вперёд уверенно и плавно. Её белые борта блестели на солнце, а в тени палубы всё ещё таилась прохлада, напоминавшая, что ночь ушла совсем недавно. Внутри, в длинных коридорах с ковровыми дорожками и латунными перилами, просыпались пассажиры. Двери кают тихо закрывались, из глубины доносился запах свежесваренного кофе и горячих булочек. Служанка в чёрном платье и накрахмаленном переднике несла поднос, на котором серебряные крышки скрывали дымящиеся блюда. В нескольких шагах от неё солидный господин поправлял галстук перед высоким зеркалом, в котором отражался мягкий утренний свет и смутные силуэты мимо проходящих.

В большом зале для завтраков царил мягкий полумрак, в котором свет утреннего солнца проникал через высокие окна, скользя по белоснежным скатертям и серебряным приборам. Огромные вазы с гортензиями и белыми розами стояли в центре каждого стола, а тонкий аромат свежих цветов смешивался с запахом выпечки, кофе и подогретого молока. Вдоль стен неторопливо двигались официанты в безупречно выглаженных фраках. На их серебряных подносах лежали корзинки с хрустящими булочками, тарелки с омлетами и копчёным лососем, фарфоровые чайники с тонкими крышками. Стук фарфора, звон тонких ложечек и приглушённый гул голосов складывались в неспешную, но ритмичную симфонию утреннего часа.

У дальнего стола, возле окна, миссис Агата Фэрчайлд уже занимала своё привычное место. Высокая, статная женщина с серебристо-седыми волосами, уложенными в сложный пучок, она держала в руках изящную чашку с кофе и внимательно читала газету. Её платье из тёмно-сливового шёлка с кружевным воротником и брошь с жемчужиной на лацкане создавали впечатление строгой, но гостеприимной хозяйки. Чуть поодаль, склонившись над тарелкой с тостами, мистер Генри Лэнгли беседовал с двумя молодыми джентльменами. Он был человеком лет пятидесяти, с аккуратной бородкой и глазами, в которых пряталась насмешка. Его трость с серебряным набалдашником стояла, прислонённая к стене, и время от времени он бросал на неё взгляд, словно боялся, что кто-то её украдёт. У длинного стола, ближе к середине зала, сидела Эвелин Картер – тонкая, светловолосая девушка в платье цвета крема, с широкополой шляпой, поставленной рядом на стул. Перед ней лежал альбом с набросками, а рядом – чашка чая с ломтиком лимона. Она что-то рисовала, время от времени поднимая глаза и разглядывая зал, словно искала в лицах людей те самые детали, которые стоило перенести на бумагу.

После завтрака жизнь на “Аврелии” перетекала на верхние палубы, где утренний свет ложился на белоснежные борта и золотил бронзовые детали, а свежий морской ветер смешивал запах соли с тонкими ароматами парфюма и табака. По обе стороны от центральной лестницы тянулись ряды шезлонгов, уже занятых пассажирами с газетами, книгами и вязанием. На корме, в ограждённой от ветра части, несколько дам вели неспешную беседу. Молодые мужчины в безукоризненно выглаженных льняных костюмах прохаживались вдоль борта, останавливаясь у спасательных шлюпок, чтобы полюбоваться видом. По правому борту, возле капитанского мостика, двое мальчиков лет двенадцати азартно играли в мяч под присмотром гувернантки, а рядом, в специально выделенной зоне, несколько джентльменов в соломенных шляпах обменивались репликами о прошедшем вечере. Иногда кто-то из них доставал из кармана серебряный портсигар, щёлкал крышкой, закуривал, и лёгкий дым быстро уносился ветром.

Через полчаса прогулки многие пассажиры стекались в корабельную библиотеку, спрятанную на среднем уровне, за витражными дверями. Полки из тёмного ореха тянулись от пола до потолка, в верхние ряды вели невысокие лестницы. Вдоль окон стояли кожаные кресла с медными гвоздиками, в которых можно было утонуть, устроившись с книгой. На длинных столах, освещённых лампами с зелёными абажурами, лежали свежие английские и французские газеты, а также старые атласы и альбомы с гравюрами. За одним из таких столов сидел мистер Лэнгли, разложив перед собой карты морских течений, и что-то чертил в блокноте.

К четырём часам пополудни длинные коридоры лайнера наполнились тихим, но ощутимым движением. В каютах хлопали дверцы шкафов, в зеркалах отражались всполохи огоньков ламп, горничные сновали от двери к двери, неся сложенные вечерние костюмы в чехлах и коробки с шляпками. В женской половине пассажирских кают стоял запах пудры, духов с нотами жасмина и ландыша, шуршание шёлка перемежалось с короткими репликами, обращёнными к служанкам. Дамы, сидя у трюмо, поправляли причёски. Кто-то выбирал диадему, кто-то длинные серьги, мерцавшие в свете лампы. В углу одна из горничных аккуратно разворачивала вечернее платье из тёмно-зелёного атласа, чтобы разгладить складки.

В мужских каютах воздух был плотнее от запаха свежевыглаженных сорочек, табака и одеколона. Джентльмены проверяли, ровно ли застёгнуты жилеты, подбирали запонки и поправляли галстуки-бабочки. В одной из кают мистер Лэнгли, облокотившись на трость, наставлял молодого соседа, как правильно держать себя на вальсе, – уверял, что главное в танце не шаг, а взгляд.

Капитан Роулз, облачённый в парадный мундир с золотыми шевронами, прошёл по центральному коридору, слегка кивнув каждому встречному. Его фигура, сдержанная и безупречная, задавала тон предстоящему вечеру. На верхней палубе, уже подготовленной для выхода в большой зал, матросы устанавливали высокие напольные канделябры с электрическими лампами, а оркестранты проверяли инструменты, извлекая короткие аккорды. Солнце клонилось к горизонту, и сквозь витражи лестничных пролётов проникал тёплый, золотистый свет, окрашивая ковры и перила в мягкие медовые тона.

Вечером «Аврелия» будто меняла дыхание. Дневная ясность уходила за горизонт, и в коридорах появлялся мягкий золотистый свет от настенных бра, похожий на тёплое свечение янтаря. Двери бального зала были раскрыты настежь, и оттуда доносились приглушённые репетиционные аккорды оркестра. В воздухе витал запах воска и полированной бронзы, смешанный с ароматом свежих цветов – лилии и камелии стояли в высоких вазах вдоль стен.

Пассажиры входили небольшими группами. Мужчины во фраках с безупречно завязанными бабочками, дамы в платьях с длинными перчатками и тонкими ожерельями, которые мягко блестели при каждом движении. Оркестр взял первые такты вальса, и зал ожил окончательно. Вечер шёл своим чередом – пары расходились по паркету, смех и шелест платьев перекатывались через зал, а за дальними столами, чуть в стороне от танцев, рождались тихие разговоры. Миссис Агата Фэрчайлд сидела у самого края, повернувшись к соседке так, чтобы та могла слышать каждое слово. В её руках был тонкий бокал с золотистым шампанским, и в паузах между фразами она едва заметно вращала его, наблюдая, как пузырьки тянутся к поверхности.

– Лето в Бомбее было особенным, – сказала она негромко, и глаза её чуть прищурились, словно от слишком яркого света, – жасмин в саду раскрывался ещё до рассвета, и весь дом дышал им до вечера. Мы уехали… когда всё уже было решено.

– Что именно? – спросила соседка, но в голосе её была не любознательность, а осторожность.

– Да так, – просто ответила Агата, и уголки её губ едва дрогнули. – Сегодня музыканты звучат чище, чем обычно.

За соседним столом мистер Генри Лэнгли оживлённо жестикулировал тростью, опираясь на неё левой рукой.

– Южная Америка щедра только к терпеливым, – говорил он двум джентльменам, чуть моложе себя. – Я видел реку, у которой нет берега – только горизонт, и там уже другая речь, другое солнце. – Он замолчал, давая им время представить сказанное.

– Генри, – усмехнулся один из собеседников, – вы нас интригуете. Так и не объясните?

– А зачем? – Лэнгли ответил легко, почти с шуткой. – Пусть останется так.

Чуть в стороне, за круглым столом у окна, Эвелин Картер держала чашку чая обеими руками, будто стараясь согреть ими что-то большее, чем фарфор. На коленях лежал её альбом с рисунками, прикрытый лёгкой шалью.

– Днём вы стояли у окна, – заметила её подруга, сидевшая напротив.

– Мне показалось, что волны складываются в рисунок, – тихо ответила Эвелин. – Такой, что повторяется снова и снова. Но, может, это просто игра света.

– Куда вы направляетесь после Лиссабона? – спросил кто-то сбоку.

– В Лиссабон, – машинально повторила она и тут же замолчала, словно сама удивилась собственным словам. – Потом… посмотрим.

Разговоры текли неторопливо, и в них было что-то общее. Редкие, но слишком точные совпадения фраз, паузы, в которых все одновременно отворачивались к оркестру, и лёгкие улыбки, застывающие ровно в тот момент, когда к ним обращались.

Оркестр перешёл от вальса к фокстроту, и пары начали меняться. По залу разлился запах духов, перемешанный с лёгким ароматом лакированного паркета, нагретого теплом множества ног. Генри Лэнгли, оставив трость у столика, пригласил молодую брюнетку, которой, казалось, нравилось смеяться чаще, чем говорить.

– У вас лёгкая походка, – сказал он, ведя её в такт. – Вы, должно быть, танцевали и прежде.

– Всегда, – улыбнулась она. – Я не помню времени, когда бы не танцевала.

– Значит, вам никогда не приходилось скучать?

– Скучать? – Она нахмурилась, будто слово показалось ей чужим. – Нет… здесь для этого нет причин.

Неподалёку миссис Фэрчайлд кружилась с доктором Хартом. Её движения были безупречны, и на лице – тёплая, но почти неизменная улыбка.

– Вы в прекрасной форме, Агата, – заметил доктор, ловко подхватывая её в повороте.

– Я всегда в одной и той же форме, – ответила она легко. – Всё остальное – лишь привычка.

– Привычка?

– Ну, мы ведь повторяем то, что нам нравится, Уильям. День за днём. – Она чуть сильнее сжала его руку и добавила: – И в этом нет ничего дурного.

Эвелин танцевала с высоким офицером в белом кителе. Её глаза блуждали по залу, как будто она искала кого-то в толпе.

– Вы снова рисовали сегодня утром, – сказал он.

– Да. Иногда я думаю, что нарисовала уже всё, что здесь есть.

– И всё же продолжаете?

– А куда мне спешить? – Она улыбнулась, но в её голосе промелькнуло что-то неуловимое, тень мысли, которую она не стала озвучивать.

В одном из углов, у окна, стояла пара, которая, казалось, не двигалась вовсе, а лишь тихо разговаривала под музыку. Женщина в перламутровом платье держала ладонь на плече партнёра и говорила:

– Помнишь, как мы плыли в Нью-Йорк?

– Помню, – ответил он, но глаза его были направлены куда-то сквозь стекло. – Это было так давно… или может… вчера.

Музыка взяла новый темп, и весь зал вновь закружился. Лица оживились, смех звучал громко и уверенно, но в нём было что-то одинаковое, словно все повторяли одно и то же. После последнего вальса двери бального зала открылись, и в коридор вылился мягкий гул голосов, сопровождаемый шорохом шёлка и глухим стуком каблуков. Пассажиры, уже слегка утомлённые танцами, потянулись на свежий воздух.

Палуба встречала их лёгкой прохладой и ровным, почти масляным блеском моря. Латунные фонари отбрасывали на доски жёлтые пятна света, и тени гостей ложились на палубу длинными, вытянутыми силуэтами. Где-то наверху лениво покачивался флаг, но ветра почти не было. Миссис Фэрчайлд стояла у борта, облокотившись на перила. Её перчатки поблёскивали в свете фонаря, а взгляд уходил далеко в темноту.

– Сегодня море спокойное, – заметил подошедший доктор Харт, снимая шляпу.

– Оно всегда спокойное, – ответила она тихо, не поворачивая головы.

Генри Лэнгли, держа трость под мышкой, беседовал с молодой парой в стороне от остальных.

– Вы видели сегодня закат? – спросил он. – Такой оттенок не встречается дважды.

– Конечно, – отозвалась женщина, – мы видим его каждый вечер.

Лэнгли улыбнулся, но в улыбке мелькнуло что-то странное, и он перевёл разговор на музыку.

Эвелин Картер устроилась на скамье у борта с альбомом на коленях. Она делала быстрые наброски фонарей, палубы, теней.

– Не устали за вечер? – спросила её подруга, проходя мимо.

– Нет, – ответила Эвелин, не поднимая головы. – Мне всегда кажется, что ночь слишком коротка, чтобы тратить её на сон.

Вдалеке, за кромкой света фонарей, море было чёрным и ровным, как застеклённая поверхность. Ни блика, ни ряби – только тёмная пустота, в которую никто не смотрел слишком долго.

Глава 2. Прибытие Джонатана

На следующий день солнце взошло ослепительно ярким, и уже к полудню палуба раскалилась так, что по ней было невозможно пройти. Море оставалось почти спокойным – лишь длинные тяжёлые волны лениво перекатывались под килем. Запах соли висел в воздухе, смешиваясь с древесной смолой и еле уловленным дымком из камбуза, где повар колдовал над поздним обедом. Команда, измотанная вчерашней вахтой, двигалась вяло. Кто-то чинил оборванный канат у борта, кто-то полировал латунь у штурвала. Над головой глухо хлопали паруса, но ветер был слабый, и корабль шёл медленно. Капитан сидел в тени на мостике, держа кружку остывшего кофе, и рассеянно следил за линией горизонта.

На носу, возле сигнального фала, юнга Томми прижимал к глазам бинокль. Он делал это скорее от скуки – часами смотреть на ровное синее полотно стало привычкой. Пот скапливался под ободком кепки, солёные капли стекали по вискам. Он зевнул… и вдруг резко замер.

– Эй… – шепнул он сначала себе, а потом громче, сорвав голос: – Капитан! Есть что-то по правому борту!

Капитан поднял голову, медленно встал и взял у него бинокль. Лицо его стало жёстким.

– Лодка… – глухо произнёс он. – Чёрт, в ней кто-то есть.

Резкий звук колокола отозвался по палубе. Матросы бросили свои дела. Те, кто был в тени, вышли на солнце, щурясь, всматриваясь в сторону, куда указывал капитан. Кто-то уже бежал за багром и верёвкой.

– Сбавить ход! Держать курс прямо на неё! – приказал капитан.

Корабль слегка кренился, паруса натянулись и тут же провисли. Лодка приближалась – на волнах качалась тёмная фигура. Теперь было видно, что человек лежал на борту, почти без движения. Одежда в клочьях, кожа обожжена солнцем, губы потрескались. Он выглядел так, будто провёл на воде не день и не два.

– Готовьтесь! – крикнул боцман.

Пассажиры, ещё секунду назад обсуждавшие вечернюю прогулку, потянулись к борту, чтобы рассмотреть.

– Боже, там кто-то есть? – взволнованно спросила пожилая дама в широкополой шляпе, прижимая к груди складной веер.

– Утонет, если не поспешат, – мрачно сказал высокий мужчина в твидовом пиджаке, и кто-то в толпе кивнул, будто подтверждая его мысль.

– Бедняга, – сказала миссис Фэрчайлд, не отводя взгляда. – Пусть принесут простынь и чистую одежду. И… – она чуть помедлила, – немного хорошего бренди. Если доктор разрешит.

– Доктор разрешит всё, что согревает кровь, – заметил Уильям Харт, уже открывая кожаный саквояж.

Верёвка полетела, багор зацепился за борт лодки. Двое крепких матросов подтянули её к трапу. Когда они наклонились, чтобы поднять незнакомца, он едва заметно застонал.

– Живой! – выкрикнул один из них.

– В медкаюту! Живо! – отозвался капитан, уже спускаясь с мостика.

Руки матросов бережно, но уверенно подхватили обессиленное тело. На палубе воцарилась тягучая тишина – только шорох шагов и тихий плеск моря внизу. Лодку оставили болтаться на волнах, а найденного человека унесли внутрь корабля, прочь от палящего солнца.

– Говорят, море возвращает тех, кто умеет ждать, – полушёпотом произнёс Лэнгли, но тут же осёкся, унося взгляд вслед носилкам.

– Иногда море добрее, чем суша, – ответила ему миссис Фэрчайлд.

В медкаюту вёл узкий крутой трап и короткий, но тёмный коридор, где запах соли смешивался с терпким ароматом лекарств и прелой древесины. Матросы, несущие незнакомца, двигались осторожно. Под их шагами тихо поскрипывали доски, а за бортом глухо шумело море. Кают-компания, обычно полная смеха и разговоров, сейчас притихла – пассажиры, что успели заглянуть в коридор, расступались, пропуская носильщиков. Некоторые отворачивались, словно боялись увидеть слишком много, другие, напротив, тянули шеи, стараясь разглядеть лицо того, кто появился из белёсой пустоты океана. Эвелин раскрыла блокнот и быстрыми штрихами наметила линию носилок, силуэт капитана, руки матросов.

– Нарисуете его таким, каким он будет завтра, – негромко сказал кто-то у неё за спиной.

– Завтра? – переспросила она, не оборачиваясь.

– Завтра, – подтвердил голос, и шаги удалились в сторону лестницы.

Внутри медкаюты доктор Харт, уже закатал рукава. На столе у стены лежала сложенная простынь, рядом – таз с чистой водой, бинты, пузырьки с янтарной жидкостью. Когда матросы аккуратно опустили найденного на койку, слабый стон снова сорвался с его пересохших губ, но глаза так и не открылись.

– Снимите с него всё мокрое, – сказал доктор ровно, без лишних слов. – И принесите ещё одеял.

Капитан вошёл вслед за ними, снимая шляпу. Его взгляд был пристальным, но в нём теплилось что-то вроде уважения – к тому, кто сумел выжить там, где море обычно забирает без следа.

– Как думаете, протянет? – тихо спросил он, когда доктор проверял пульс.

– Протянет, если не опоздали, – отозвался Харт. – Но с начала воды, – тихо добавил доктор.

Сестра наклонилась, поднесла стакан к потрескавшимся губам. Мужчина слабо повернул голову, будто сам запах влаги уже пробудил его. Губы дрогнули, коснулись стекла. Первая капля сорвалась на язык, он втянул воздух, попробовал сделать глоток – вода прошла рывком, болезненно, но жадно. Сестра чуть приподняла стакан, доктор обхватил его плечи, помогая приподняться.

– Не спешите, – спокойно произнёс он. – Маленький глоток… ещё один… вот так. Хорошо.

Мужчина попытался распрямиться, но плечи снова осели на подушку. Глаза открылись ненадолго – светлая радужка метнулась, не задержавшись ни на ком.

– Теперь пару слов, если получится, – мягко продолжил доктор. – Как вас зовут?

Пауза. Пальцы на простыне подрагивали, горло дёрнулось коротко, с болью.

– Джон… – хрип вырвался сухо, будто из глубины груди. Он смежил веки, попробовал снова: – Джонатан.

– Фамилия? – уточнил доктор.

– Марлоу.

Доктор кивнул, чуть смягчив улыбку:

– Приятно познакомиться, мистер Марлоу. Вы попали на наш борт в хорошем часу. У нас есть чай, бульон и люди, которые вам помогут.

Он выждал пару секунд, глядя, не потянется ли тот за словами, и тихо спросил:

– Что с вами произошло?

– Катер дал течь… ночью. Шторм… – Джонатан прикрыл глаза, будто вытаскивая из памяти каждую деталь. – Я думал, что берег ближе. Оказалось, что нет. Мотор… – он сделал короткую, почти усталую улыбку, – с техникой у меня всегда было хуже, чем с картами.

– Вы моряк? – осторожно спросил доктор, наблюдая за его дыханием.

– Фотограф, – ответил он после небольшой паузы, голос всё ещё был хриплым. – Любитель. Возил знакомому… довольно скучные снимки. Теперь, похоже, они никому не интересны.

Сестра Мэри поставила чашку на столик рядом и сказала тихо:

– Попробуйте чай, мистер Марлоу. Он без сахара.

Он поднял голову чуть выше, сделал осторожный, но уже уверенный глоток. На этот раз взгляд стал яснее. Он медленно оглядел комнату, словно впервые осознавая, что вокруг есть люди.

– Благодарю, мадам, – он кивнул. – За чай. И за то, что… – он на секунду замолчал, подбирая слово, – что помогаете.