Тетя Надя
В ту пору, когда стол каждого маленького или большого начальника осенял непременный портрет Ленина, у нее в кабинете висел Пушкин. И не потому, чтобы она была большой любительницей поэзии. Просто, я думаю, подвернулась под руку именно эта литография, а надо было что-то повесить на пустую стенку, вот она и водрузила. И когда ей полушутя-полусерьезно указывали на эту идеологическую несообразность, она только загадочно улыбалась.
А, вообще, больничка, которой заведовала моя тетка, была в своем роде московской достопримечательностью, только сама Москва об этом не подозревала. Маленькое одноэтажное бревенчатое здание в районе Грузинского вала не могло привлечь ничьего внимания: мало ли было в 60-е годы в столице ветхих, подлежащих сносу домов. И только табличка, укрепленная над потемневшим крыльцом, сообщала, что это не просто какая-нибудь развалюха, а больница Московской железной дороги – самого, кстати, крупного по тем временам подразделения министерства путей сообщения. Ну а тому, кто заинтересовался бы устройством земских больниц начала века, и вовсе не потребовалось бы никуда ехать из города, а просто подняться по скрипучим ступенькам и отворить тяжелую просевшую дверь.
Дверь эта закрывалась на ночь массивной накидной щеколдой – тетка панически боялась грабителей. Пройдя в нее, вы попадали в совершенно деревенские сени с какими-то ведрами и канистрами по углам, а уже за ними открывался взору узенький коридорчик с маленькой клетушкой – приемным отделением – налево и чуть больших размеров кабинетом главврача (начальника больницы, по железнодорожной табели о рангах) по другую сторону. Дальше коридорчик делал несколько замысловатых разворотов, и вот из этих-то закутков и открывались двери в пять-шесть палат с по-деревенскому низкими потолками и наглухо приколоченными зимними рамами на окнах.
Больница, сколько я помню, рассчитана была коек на пятьдесят, но начальственная публика обходила ее стороной (для них у МПС имелись более комфортабельные госпитальные хоромы), а лечились здесь по преимуществу простые путейцы – рабочие, машинисты тепловозов, железнодорожные обходчики из Подмосковья, народ, как известно, нетребовательный. Тем не менее лечили здесь по тогдашним меркам неплохо – для своей больницы тетка умела раздобывать многие дефицитные препараты, а питание и вовсе было отменное, почти домашнее.
Не знаю, как насчет соответствия лечебным столам, но такой жареной картошки с луком вам не подали бы и в лучшей столичной клинике. Сама кухня, вопреки санитарным нормам, размещалась прямо под домом, в подвале, и когда мне случалось спускаться туда для снятия пробы (а тетка давала мне время от времени возможность подзаработать у нее на воскресных дежурствах), до сих пор помню тот острый, дразнящий запах, что вместе с клубами пара поднимался от кухонной плиты, над которой колдовала повариха Клавдия Ивановна. И всякий раз по завершении ритуала снятия пробы (к которому она относилась весьма ревниво), если ее продукция получала «высокое» одобрение, Клавдия Ивановна заливалась пунцовым румянцем.
Начальницей моя тетка, думается мне, была никакой. Она не умела повышать голоса, не способна была внушать мало-мальский страх или хотя бы почтение. Ее приказания зачастую облекались в форму неуверенной просьбы, а то и прямого заискивания, и этим, конечно, пользовались многие. Выручало, однако, то, что коллектив подобрался наредкость добросовестный: нянечки почти сплошь были из Подмосковья, где еще сохранялись традиции старинного, не городского отношения к труду, а некоторые из сестер успели пройти войну. Но коллектив, как легко догадаться, был женский – с бесконечными обидами, склоками, выяснением отношений, так что тетке волей-неволей приходилось выступать в роли арбитра – мирить конфликтующие стороны.
Не знаю, может быть, в том и состояло ее истинное предназначение как заведующей, но сильно подозреваю, что во всем остальном этот малочисленный женский коллектив мог бы спокойно обойтись и без ее начальственного догляда. Ординаторы (их было двое) регулярно делали свои обходы, дежурные сестры более-менее аккуратно выполняли их назначения, кастелянша и завхоз (единственный мужчина) следили за своевременной сменой белья и подвозом продуктов, и лечебный процесс неспеша катился своим ходом, словно смазанная дрезина по рельсам, когда каждая вещь всегда на своем месте и каждый работник наизусть знает круг надлежащих ему обязанностей.
Но была одна область, где заменить тетку действительно не мог никто, просто потому, что ничего в этом деле не понимал и при всем желании не смог бы в нем разобраться. То была процедура ежегодного отчета. Хотя и сама она тут безнадежно плавала, но, как говорят французы, nobles oblydje – положение обязывало. А о том, с какими это всегда было сопряжено страданиями, я имел возможность наблюдать воочию, поскольку в последних числах каждого января тетя Надя с виноватым видом появлялась у нас дома и вытаскивала из своей вместительной сумки кипы мятых, замусоленных листочков, исписанных корявым, типично врачебным почерком с наползающими одна на другую строчками.