Холодное дыхание. У костра
На вершине холма, где ветер свистел сквозь останки разрушенного моста, у основания скрюченного, словно в предсмертной агонии, дерева, пылал яркий костер. Его пламя, живое и трепетное, отбрасывало пляшущие тени на окружающую пустошь, создавая островок тепла и света в безбрежной темноте.
У огня, сгорбившись, сидел старик. Его лицо, изборожденное морщинами, казалось высеченным из древнего камня, а глаза, глубоко запавшие, отражали мудрость и усталость долгих лет. Он бормотал себе под нос, словно ведя неспешный диалог с самим собой и с пламенем:
– Ну вот, развели костерок… Эх, жалко, пошамкать ни-че-го не осталось. Но ничего, ночь длинная, может, кто и пройдет, попадется.
Дедок поправил сползший на глаза капюшон своего обветшалого, но все еще добротного дождевика, подкинул в огонь сухих веток, и уже собирался продолжить свой уединенный монолог, как вдруг из темноты, густо обступившей освещенный участок, раздался низкий, с хрипотцой голос:
– Ну что, сидим, отдыхаем?
Из мрака вышли двое. Один, покрупнее, в обмундировании, которое старик принял за военное, и второй, пониже, одетый в старую, потертую гражданскую одежду. Именно он и заговорил, его слова, словно острые осколки, вонзились в тишину:
– Ну и рожи, скажу я вам, как будто бы крысятины отведали.
Старик медленно поднял голову, его взгляд, прежде рассеянный, теперь стал острым и внимательным.
– Что же ты, мил человек, не поздоровался, не представился, а сразу грубить начал? Нехорошо!
– В самом деле, Бенито, чего это ты? – попытался урезонить его спутник в обмундировании. Но Бенито, казалось, вошел в раж, его глаза горели недобрым огнем.
– Да я же тебе, старый хрыч, еще не грубил! Я же тебе просто вопросил. Чего расселся тут? Подаяния просишь? Или так, голытьбой живешь, и так же и помрешь?
– Уж кто сейчас помрет… – от милого, шамкающего дедули не осталось и следа. На Бенито, медленно поднимаясь, смотрело злобное, с заостренными чертами лицо. Это был уже не старик, а существо, чья внешность, казалось, исказилась под тяжестью неведомой трансформации.
– Эй, эй, остынь, дед! – попытался урезонить его военный, чувствуя, как напряжение нарастает.
– Я… – взревел стоящий перед ними уже не дед, а двухметровый монстр, чья фигура казалась неестественно вытянутой, – уже давно остывший!
С этими словами, вскочив в одно мгновение, он выпростал из-под плаща вторую руку, которую до этого скрывал за отворотом дождевика. Рука была под стать его росту – метров два, с двумя сочленениями, не как у всех, с одним локтем. Одним ударом он сбил с ног и долговязого военного, и низкорослого гражданского. Взревев на всю Пустошь, монстр совершил прыжок, который должен был закончиться сокрушительным ударом и кончиной для обоих пришедших.
Но именно в этот момент что-то яркое, ослепительное, с тихим жужжанием, но отнюдь не с тихой скоростью, врезалось в монстра. Его отбросило в сторону от костра и лежащих около него обездвиженных тел. Искры посыпались во все стороны, а воздух наполнился запахом озона и горелой плоти.