Без названия

Глава 1

Тяжелые конструкции моста давят на темные воды Оби, словно невысказанные слова на душу. Река несет свои воды неторопливо, с достоинством существа, знающего свою непреложную истину. Ночью она становится почти черной, лишь изредка подмигивая оранжевыми отблесками фонарей – словно вспоминает что-то важное, но сразу же забывает.

Мост – прямая линия между двумя точками бытия. Без украшений, без изгибов. Совершенная формула, выведенная инженерами, но так и не разгаданная философами. Его опоры уходят в глубину, как корни древнего дерева, только вместо соков по ним текут человеческие судьбы. Машины бегут по нему красными и белыми огнями – кровь и лимфа городского организма.

Снизу, с набережной, он кажется еще грандиознее. Стальные переплетения балок – ноты в партитуре великого композитора. В сумерках они превращаются в таинственные письмена, начертанные на небе – то ли чертеж моста, то ли схема человеческого сердца с его неисследованными камерами.

Новосибирск. Город, родившийся из стука колес по рельсам и скрежета металла об металл. Здесь, где Обь особенно широка, люди бросили вызов природе, построив мост через невозможное. Теперь это миллионный город с подземными дворцами-станциями, где каждый вечер разыгрываются маленькие драмы расставаний и встреч.

Набережная в этот час пуста. Круги света от фонарей на асфальте – прожекторы, освещающие сцену для спектакля одного актера. Гудок электрички растворяется в воздухе, как последний аккорд недопетой песни.

Город не спит. В общежитиях Академгородка горят лампы над конспектами. В центре мигают экраны, показывающие курс чьих-то надежд. Вокзал, как и сто лет назад, соединяет судьбы по расписанию, точному как биение сердца.

И в промежутке между прибытием и отправлением, между вдохом и выдохом, рождается та редкая тишина, где слышно, как течет время.

Холодный бетон. Ветер с реки. Пар от дыхания – маленькое облако тепла в холодном мире.

Бетонные плиты, омытые речным ветром, глухо стонут под четкими ударами каблуков. Мужчина, лет тридцати, мерно вышагивает вдоль чугунных перил прибрежной зоны, за которыми темнеет тяжелая вода. Его осанка – прямая, без суеты, будто каждый шаг взвешен и окончателен. Октябрьский воздух лежит на щеках легкой бледностью, но во взгляде – ни тени сомнения. Длинное черное пальто, серый костюм, безупречная линия галстука. Даже в полутьме видно, как отсвечивают начищенные оксфорды, ритмично касаясь мокрого асфальта. Все в его облике говорило о сдержанной элегантности человека, знающего цену вещам и времени.

Вперед-назад. Вперед-назад. Его шаги отмеряют время лучше любых часов. Взгляд то и дело возвращается к запястью, где механический хронометр отсчитывает последние минуты чего-то важного.

На ограде – замки. Ржавые, с выцветшими надписями. Кто-то верил, что металл может удержать чувства. Он знает: только память хрупка и вечна одновременно.

Сегодня он здесь в последний раз. Последний вечер, когда можно смотреть на часы в ожидании. Последние минуты, когда учащенное дыхание – от волнения, а не от бега.

Он знает, что скоро его жизнь изменится. Чувствует это кожей. В груди – не привычная пустота, а странное тепло, как от старого вина. Как будто кто-то включил свет в комнате, где слишком долго сидели в темноте. Он морщится, но внутри тихая, почти детская радость.

"Никогда больше", – шепчет он губами, на которых уже нет дрожи.

И впервые за долгие годы верит в это без тени сомнения.

Мимо даже не смотря на поздний час прогуливались парочки, сплетаясь руками, как корни одного дерева. Игнорируя велодорожки. Игнорируя правила. Игнорируя его.

Он смотрел. Не в упор. Краем зрения, будто случайно. Но видел все: как девичьи волосы колыхались на ветру, как пальцы парня сжимали ее ладонь – крепко, но не больно. Точно знал меру.

В груди защемило. Предательски. Глупо. Он отвернулся, сделал глоток воздуха – холодного, как нож. А они смеялись. Проходили мимо. Даже не заметили. И вдруг – улыбка. Сами собой губы дрогнули. Не от боли. От надежды. Только случайно вырвавшиеся слова: «Скоро и я…»

Но мысль оборвал резкий гудок электрички. Как напоминание: «А вдруг она не приедет?» Он потрогал часы, в надежде что время ускорит свой ход. А секундная стрелка двигалась предательски медленно.

Он.

Он сидел, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль была конкретной. Настоящей. В отличие от всего остального. Ошибка. Всего лишь ошибка в расписании. Одна не замеченная утром строчка – и вот он здесь. На этой проклятой набережной, где даже фонари светят как-то виновато.

Обычно его жизнь была точным механизмом:

Понедельник: защита проекта в Москве.

Вторник: лекция в Питере.

Ни одной свободной минуты. Ни одного шанса для одиночества.Среда-четверг: конференция в Якутске.

Но сейчас… Сейчас он был как астронавт, отстегнувший страховочный трос. Плыл в темноте. И понимал – возврата нет.

Ветер с Оби выл – низко, по-звериному. Он сидел, сжавшись, будто пытался защитить то, чего уже не было.

Родители. Ушли один за другим, как будто договорились оставить его одного в этом мире. Алина… Ее имя до сих пор обжигало горло, как крепкий виски.

Теперь у него были только:

Проекты (мертвые цифры на бумаге)

Конференции (залы с людьми, которые знали его по публикациям, но не в лицо). Сроки (красные даты в календаре, которые уже мало что значили).

Деньги (купюры, которые не грели). Признание (аплодисменты, которые не заполняли пустоту). Он засмеялся – резко, горько. Как будто кашлянул.

Он резко провел ладонью по лицу, словно стирая с него следы минутной слабости. Пальцы дрожали – едва заметно, но достаточно, чтобы разозлить его. "Соберись", – приказал он себе мысленно, и тело послушалось, как всегда. Дыхание выровнялось. Сердце билось четко – 72 удара в минуту, как на последнем медосмотре. "Идеальные показатели для тридцатилетнего мужчины", – тогда сказал врач.

Телефон. Приложение. Такси. Ближайшая точка посадки – ровно 287 метров по прямой. Он автоматически рассчитал время: в своем темпе дойдет за 3,5 минуты.

Шаги мерно отстукивали ритм на промерзшем асфальте. Раз-два-три-четыре. Вдох. Раз-два-три-четыре. Выдох. Армейская привычка, оставшаяся со времен службы. Тогда это помогало не думать. Помогало и сейчас.

В голове уже выстраивался план:

00:55-01:10 – дорога до отеля

01:15-01:30 – душ, черный кофе без сахара

01:30-03:00 – работа над статьей для журнала

03:00-08:00 – сон

08:30 – звонок коллегам в Екатеринбург, перенос встречи

10:00-11:30 – спортзал (упор на грудные и трицепсы)

Никаких окон в расписании. Никаких шансов для слабости. Его жизнь давно превратилась в безупречный механизм, где каждая шестеренка знала свое место.

Впереди замигал желтый огонек. Такси. "Номер Х372КН54", – прочитал он вслух, проверяя. Голос звучал спокойно, ровно. Хорошо.

Она шла по Старому Арбату, чуть отстранённо, будто сквозь лёгкую дымку. Вечерний октябрьский воздух был прохладен, но не резок – Москва в этот час дышала мягко, как бы извиняясь за дневную суету. Фонари зажигались один за другим, отбрасывая на брусчатку длинные тени, а витрины кафе и книжных лавок светились тёплым янтарным светом.

Рядом шагал Николай – молодой, слишком молодой, с греческим профилем и осанкой человека, который знает, что выглядит хорошо. На нём была стильная дублёнка с воротником под горло, чёрные узкие джинсы и ботинки на тонкой подошве – явно не самая практичная обувь для московской осени, но он, кажется, предпочитал эстетику комфорту. Его движения были плавными, уверенными, будто он привык к тому, что на него смотрят.

– Ты вообще слушаешь, что я говорю? – его голос прозвучал чуть громче, чем нужно, с лёгкой ноткой раздражения.

Она повернула голову, будто только сейчас вспомнив, что он здесь.

– Конечно, – ответила автоматически. – Про яхту в Сочи, да?

– В Крыму, – поправил он, но тут же смягчился, улыбнувшись. – Ладно, неважно. Просто я думал… Может, в следующий раз поедем вместе? Ты же любишь море?

Она не ответила, потому что в этот момент её внимание привлекла пара, сидевшая у уличного музыканта. Девушка, закутанная в огромный шарф, смеялась, а парень что-то шептал ей на ухо, и от этого она смеялась ещё сильнее.

– Эй, – Николай дотронулся до её руки. – Ты опять не здесь.

– Прости, – она натянуто улыбнулась. – Просто… устала.

Он нахмурился, но тут же взял себя в руки – видимо, привык, что с ним так не обращаются. Обычно девушки вились вокруг него, как мотыльки вокруг огня. Но не она.

– Ладно, – он сделал глоток из бумажного стаканчика с глинтвейном, который купил у уличного ларька. – Тогда давай просто погуляем. Без давления.

Они свернули в переулок, где было тише. Здесь не толпились туристы, не гремела музыка из баров – только старые московские особняки, подсвеченные снизу, да редкие прохожие, торопящиеся домой.

– Ты знаешь, – начал он снова, на этот раз тише, – я обычно не…

– Не добиваешься? – она закончила за него, и в её голосе прозвучала едва уловимая усмешка.

– Ну да, – он рассмеялся, но в его глазах мелькнуло что-то напряжённое. – Но с тобой… Я не понимаю, что происходит.

Она остановилась, глядя куда-то мимо него.

– Потому что ты хочешь того, чего не сможешь получить.

– Это вызов? – он приподнял бровь.

– Нет, – она покачала головой. – Просто констатация факта.

Ветер поднял с земли жёлтый лист, покрутил его в воздухе и бросил на мостовую. Где-то вдалеке зазвонили колокола церкви.

– Ладно, – Николай вздохнул. – Тогда хотя бы скажи, почему ты вообще согласилась сегодня выйти?

Она посмотрела на него – по-настоящему посмотрела – впервые за весь вечер.

– Потому что иногда хочется убедиться, что всё ещё можно чувствовать хоть что-то.

Он не нашёлся, что ответить.

А она уже шла дальше, оставляя его стоять среди осеннего Арбата, где фонари, музыканты и смех влюблённых сливались в одну мелодию этой улицы.

Он бросил ей вдогонку последний аргумент, особо выделив голосом: "Я, между прочим, коренной москвич". Эти слова повисли в воздухе, будто должны были что-то изменить.

Она мысленно пожала плечами. В её понимании, "коренной" означало лишь то, что его родители когда-то не стали переезжать в столицу, а уже родились здесь. Разница казалась надуманной – как если бы кто-то гордился тем, что появился на свет с голубыми или карими глазами. Но раз уж он придавал этому такое значение, видимо, в его кругах это действительно считалось преимуществом.

Бессмысленность этого достижения заставила её чуть улыбнуться. Москва давно перестала быть городом, а превратилась в идею, миф, за который люди цеплялись, чтобы чувствовать себя избранными. Она же просто шла по брусчатке Арбата, где для вечерних огней все прохожие были одинаково чужими.

Они впервые пересеклись на корпоративном портале – Николай из московского головного офиса, Любовь из питерского филиала. Его комментарии под её отчётами всегда были выверенно-корректными, но за каждым "интересная точка зрения" читалось "абсолютно неверный подход".

В этот раз руководство собрало всех на экстренное совещание – сеть кафе стояла на перепутье. Николай, в своём идеально скроенном костюме тройке, разложил перед советом директоров презентацию с 3D-визуализацией новых точек. "Нам нужны флагманы в каждом районе", – его голос звенел уверенностью, хотя цифры окупаемости вызывали вопросы. Особенно слайд с прогнозом "30% роста за счёт проходимости" – Люба заметила, как один из финансистов скептически поднял бровь.

Когда же слово дали ей, она одним движением открыла на экране карту городов-миллионников. "Вот 14 регионов, где наши франчайзи ждут зелёный свет. Доставка – не допуслуга, а основной источник дохода". Её таблицы с динамикой заказов говорили сами за себя.

В перерыве Николай "случайно" оказался рядом с кофемашиной. "Твой сценарий превратит нас в очередной фаст фуд", – бросил он, разминая пальцы. Люба лишь провела рукой по стакану, оставляя след на инее. "А твой – в долговую яму с интерьером".

Сейчас, на Арбате, этот профессиональный спор странным образом перетек в личную плоскость. Он настаивал на своём – в бизнесе, в маршруте прогулки, в праве считать преимуществом место своего рождения. Она же просто шла вперёд, оставляя за спиной ненужные амбиции.

Ее мысли были уже далеко, эта командировка нарушила их планы с мужем о поездке в Берлин, в ее главном офисе ей очень прямо дали понять, что едет именно она и никак иначе.

Но стоит отдать должное руководству в выборе ее кандидатуры, несмотря на сопротивление Николая, совет директоров принял решение в пользу стратегии Любы. Цифры говорили сами за себя – франшиза и доставка действительно открывали сети новые горизонты. Когда объявили результаты голосования, Николай лишь сжал челюсть, но кивнул – поражение он принимал с достоинством.

Их столкновение у кофемашины после совещания могло бы закончиться на колкостях, но неожиданно разговор принял другой оборот. Вместо споров о бизнес-моделях они заговорили о любимых книгах, о том, как меняется Питер осенью, и о странной московской привычке добавлять в кофе сироп со вкусом "осеннего яблока". Николай, к удивлению Любы, оказался неплохим собеседником.

Он предложил ей показать вечерний Арбат и посидеть в одном из его знаменитых заведений. Люба собиралась отказаться, но что-то в его тоне – не настойчивое, а скорее искренне заинтересованное – заставило её согласиться.

Вечерний Арбат встретил их огнями и уличными музыкантами. Николай, к её удивлению, действительно знал каждый закоулок – показал двор, где сохранилась старая брусчатка, и крошечный магазин винтажных открыток. А в маленьком кафе с затемнёнными окнами, куда он её привёл, глинтвейн и правда оказался идеальным – с нотками апельсина и корицы, без приторной сладости. И Люба вдруг поняла, что впервые за сегодня – возможно, даже за долгое время – ей действительно хорошо и приятно, она уже забыла это чувство, когда мужчина так старается ради твоей улыбки.