Заря Новой Земли

Глава 1. Тишина перед Бурей

Лес дышал.

Володар знал его дыхание лучше, чем своё собственное. Знал, как пахнет прелая листва после ночного дождя, как скрипит старый дуб под порывом ветра, как шуршит в траве полёвка, выдавая себя хищнику. Сейчас лес дышал тревогой. Птицы смолкли слишком внезапно, а воздух, густой и влажный, нёс едва уловимый запах чужого пота и дешёвого табака – запах, которого в этой чаще быть не должно.

Он замер, слившись с широким стволом вяза. Высокий, широкоплечий, с волосами цвета спелой ржи, перехваченными на затылке кожаным ремешком, и глазами, серыми, как осеннее небо. Его одежда – простая рубаха, кожаные штаны и мягкие сапоги-поршни – была под цвет коры и мха. В руке он сжимал верного спутника – крепкий тисовый лук, а за спиной в колчане дремали стрелы с острыми, как бритва, костяными наконечниками.

Уже вторую неделю он выслеживал старого секача, матёрого вепря, который держал в страхе окраины деревни, повадившись рыть огороды. Но сегодня след кабана пересёк другой, куда более опасный. Человеческий. Грубые, стоптанные следы нескольких мужчин, которые шли тяжело, не таясь, ломая ветки и оставляя за собой смрадное облако суеты. И среди них – маленький, лёгкий след. Женский. Девушка не шла – её тащили. Местами земля была вспахана, будто она упиралась или падала.

Володар поморщился. Разбойники. Лихие люди, "волки", как их звали в народе. Обычно они держались больших дорог, но в последнее время осмелели, стали забираться глубже в лесные вотчины.

Он двинулся вперёд, бесшумно, как рысь. Каждый шаг выверен, каждая ветка обойдена. Лес, его дом и его божество, укрывал его, делал невидимым. Впереди послышались грубые голоса и женский всхлип. Володар осторожно выглянул из-за густого орешника.

На небольшой поляне, залитой косыми лучами предвечернего солнца, расположились трое. Грязные, заросшие, в обносках разной одежды, вооружены они были кто ржавым топором, кто коротким мечом. Их вид кричал о жестокости и жадности. Четвёртый, самый крупный, с рыжей бородой, похожей на мочало, держал за плечо девушку.

Она была не из местных. Волосы цвета соломы заплетены в сложную косу, в которую вплетены синие ленты. Платье, хоть и изорванное и перепачканное, было из добротной синей ткани, с вышивкой по вороту. Черты лица резкие, но красивые: высокие скулы, упрямый подбородок и глаза цвета чистого льда, в которых плескался не столько страх, сколько лютая ненависть. Варяжка. Торговые драккары иногда заходили в Новгород, и Володар видел таких женщин – гордых, свободных, не похожих на местных девиц.

Девушка была связана, но отчаянно дёргалась. Рыжебородый грубо засмеялся и что-то сказал своим подельникам на ломаном, уродливом наречии. Те оскалились в ответ.

В груди Володара поднялась холодная ярость. Это его лес. По его правилам, хищник убивает, чтобы жить, а не чтобы мучить. Эти же были сродни червям, что грызут здоровое дерево изнутри. Они оскверняли тишину и порядок его дома.

Раздумывать было некогда.

Он поднял лук. Тетива натянулась с едва слышным шелестом. Наконечник стрелы поймал солнечный блик. Его целью стал тот, что стоял на стрёме, лениво ковыряя ножом кору дерева. Выстрел. Сухой щелчок, свист – и разбойник рухнул на землю, захрипев, со стрелой, торчащей из горла.

Двое других обернулись в шоке. Рыжий толкнул пленницу на землю и выхватил топор, яростно вглядываясь в зелёную стену леса.

– Кто там?! Выходи, тварь лесная!

Володар уже переместился. Вторая стрела вонзилась в бедро другому разбойнику, который пытался спрятаться за деревом. Он взвыл от боли, повалившись на землю.

Остался только главарь. Рыжий, поняв, что против невидимого стрелка ему не выстоять, взревел и бросился не в лес, а к раненому товарищу, намереваясь, видимо, прикончить его и забрать всё ценное.

Это был его последний промах.

Володар выскользнул из-за дерева, отбросив лук и выхватывая широкий охотничий нож, висевший на поясе. Рывок был молниеносным, как у волка, прыгающего на добычу. Разбойник не успел даже обернуться. Короткий, жестокий удар под рёбра заставил его застыть. Топор выпал из ослабевших пальцев. Он медленно повернул голову, и в его глазах Володар увидел не злобу, а животный ужас. Затем он рухнул лицом в мох.

На поляне воцарилась тишина, нарушаемая лишь стонами раненого. Володар подошёл к нему. Тот смотрел на него, пытаясь отползти.

– Не надо… – прохрипел он.

Володар ничего не ответил. Он не испытывал ни жалости, ни злости. Просто убирал мусор из своего леса. Короткий, милосердный удар ножа прервал стоны.

Тишина. Густая, звенящая.

Он повернулся к девушке. Она сидела на земле, глядя на него широко раскрытыми глазами. Тот самый лёд в её взгляде теперь растаял, уступив место изумлению и… чему-то ещё.

Володар подошёл и одним движением перерезал верёвки на её запястьях. Она потёрла налившиеся кровью следы от пут, поднялась и сказала что-то быстрое и гортанное на своём языке. Речь её была похожа на шум морского прибоя. Он не понял ни слова.

Тогда она сделала шаг вперёд и указала рукой в том направлении, откуда её вели разбойники. Её лицо снова стало решительным. Она снова что-то сказала, и в её голосе звучал приказ и мольба одновременно. Она указывала на реку. Туда, где, по всей видимости, её и схватили.

Володар кивнул. Он не знал, что его ждёт там, но бросить её одну здесь он не мог. Он подобрал свой лук, вытер нож о штаны убитого и молча пошёл в указанном направлении.

Она, не колеблясь ни секунды, последовала за ним. Лесной охотник и варяжская дева шли сквозь сумерки навстречу ещё большей беде, и ни один из них ещё не знал, что этот кровавый вечер изменит их жизни навсегда.

Глава 2: Тропа Крови и Скорби

Тишина, воцарившаяся на поляне, была обманчивой. Она не успокаивала, а давила, пропитанная запахом пролитой крови и прервавшейся жизни. Володар выдернул свои стрелы из тел разбойников – костяные наконечники не ломались, как железные, и служили долго, если не попадали в кость. Он вытер их пучком травы и вернул в колчан. Каждый жест был отточен годами, в них не было ни суеты, ни сомнений.

Он взглянул на спасенную девушку. Она уже оправилась от первого шока, и на ее лице застыла маска суровой решимости. Она указала на тропу, с которой их привели, и сказала что-то короткое, повелительное. Володар кивнул. Слова были не нужны. Кровь на ее одежде, отчаяние, которое она так яростно пыталась скрыть, – все это указывало в одном направлении.

Они двинулись по следу, и для Володара это было мукой. Он привык читать лес, как открытую книгу: вот тут прошел лось, здесь кормился глухарь, а эта тропка ведет к бобровой хатке. Но след, оставленный разбойниками, был уродливым шрамом, грубым и гнойным. Они не шли, а перли напролом, ломая молодые деревца, сбивая сапогами шапки грибов, оставляя за собой обрывки грязной ткани и омерзительный запах немытых тел. Это было не просто движение, это было осквернение. Лес, его дом, его божество, молчаливо страдал от этого вторжения.

Варяжка шла за ним по пятам, но ее шаг не был шагом ведомой. Он был упругим, хищным, даже несмотря на то, что ей приходилось ступать по острым камням и корням босыми, исцарапанными ногами – разбойники, видимо, позарились на ее сапоги. В какой-то момент, перелезая через поваленную ветром сосну, она оперлась о ствол, и рукав ее изорванного платья задрался, открыв предплечье. Володар на мгновение замер. Кожу пересекали несколько белесых, давно заживших шрамов. Один – длинный, ровный, явно от скользящего удара меча. Другой – группа мелких рваных отметин, словно от зазубренного края секиры. Это была не рука пряхи или жницы. Это была рука воительницы. Внезапно ее отчаянное сопротивление обрело смысл. Ее не просто схватили – за нее был бой. И он, судя по всему, был не первым в ее жизни.

Это знание изменило его взгляд на нее. Он видел перед собой не испуганную деву, попавшую в беду, а равную. Волка, угодившего в капкан.

Она то и дело пыталась говорить с ним, оборачиваясь и используя отчаянную, яростную жестикуляцию. Ее гортанная речь была похожа на шум прибоя, разбивающегося о скалы, – такая же могучая и непонятная. Она сжимала кулаки, показывая на след, затем разводила руки, очерчивая что-то большое. Потом прижимала ладони к груди и с силой встряхивала головой, и в ее льдистых глазах на миг плескалась такая смертная мука, что Володар чувствовал ее почти физически. Он понял – она говорит не о себе. О своих. О тех, кто остался там, впереди.

Чем дальше они шли, тем чаще лес подавал тревожные знаки. На широком листе папоротника запекся бурый мазок крови. На колючей ветке шиповника трепетал на ветру клочок светлых волос, таких же, как у нее. На шляпке белого гриба-дождевика алела капля, похожая на уродливую язву. Тропа из простого следа превращалась в дорогу скорби.

И вместе со следами начал меняться воздух.

Сперва едва уловимо, а потом все отчетливее, к терпкому запаху хвои и влажной земли стал примешиваться другой. Густой, тошнотворно-сладковатый, липкий. Запах бойни. Запах свежего мяса и застоявшейся крови. Володар хорошо знал его по охоте, когда свежевал лося или кабана. Но этот был другим, чужим, неправильным. Более тяжелым, пропитанным не только смертью, но и человеческим ужасом. Он висел в воздухе, как невидимая паутина, оседая в легких и вызывая спазм в горле.

Варяжка тоже его почувствовала. Она замерла как вкопанная, ее тело натянулось струной. Ноздри гордого носа хищно раздулись, а глаза потемнели, превратившись в два куска полярного льда. Она инстинктивно приложила руку к поясу, туда, где должен был висеть меч или боевой топор. Ее пальцы сжались на пустоте, и этот жест был красноречивее любого крика. Губы беззвучно шевелились, повторяя, должно быть, какие-то северные проклятия.

Володар остановился. Плеск воды, до этого едва слышный, стал ближе. Они выходили к реке. И оттуда, вместе с запахом тины, несло этой концентрированной эссенцией смерти. Он положил руку ей на плечо. Не для утешения – для предупреждения. Под его ладонью мышцы были тверды, как камень. Она вздрогнула от неожиданности, но, встретившись с ним взглядом, поняла всё без слов. Взгляд охотника, готового к прыжку. Будь начеку.

Она коротко, по-мужски, кивнула. Весь страх, вся паника, что могли быть в ней, сгорели дотла в пожаре ярости и предчувствия горя. Теперь она была не жертвой. Она была валькирией, идущей на поле павших братьев.

Володар бесшумно вытащил из-за пояса свой длинный охотничий нож. Крепкая рукоять из оленьего рога привычно легла в ладонь. Они двинулись вперед, к реке, уже не скрываясь. Прятаться было бессмысленно. Тот, кто оставил после себя такой запах, либо был слишком силен, чтобы бояться, либо уже мертв. В любом случае, впереди их ждала развязка. И судя по удушающей тяжести в воздухе, она будет кровавой.

Глава 3: Безмолвный Драккар

Последние несколько шагов Володар заставил себя сделать почти силой. Удушающий, тошнотворно-сладкий запах смерти стал настолько плотным, что его, казалось, можно было потрогать, разрезать ножом. Он отодвинул последнюю тяжелую, пахнущую елью ветку и вышел на берег реки. И замер.

Лес молчал за спиной. Река безразлично несла свои воды. А между ними, на узкой полосе прибрежной травы, раскинулся ад.

У самой воды, величественный и чужеродный в этой лесной глуши, стоял драккар. Его резная голова зверя, яростно оскалившая пасть, казалась теперь немой маской ужаса, безмолвным свидетелем бойни. Корабль был цел, но всё вокруг него было разорвано, сломано, уничтожено. Это был не лагерь, а скотобойня под открытым небом.

Тела. Они были повсюду. Десятки тел варягов и их врагов в грязных обносках были разбросаны без всякого порядка, словно какая-то гигантская, безумная сила разметала их, как тряпичных кукол. Потухший костер был опрокинут, дымящиеся угли смешались с пролитой похлебкой и кровью.

Володар, как охотник, привык к виду смерти, но это было иное. Это была не чистая смерть в поединке или от клыков зверя. Это было осквернение, надругательство. Он видел человека с разрубленным от плеча до пояса торсом, из которого вывалились синеватые кольца кишок, уже привлекающие внимание жирных зеленых мух. Рядом лежал другой, с проломленным черепом; боевой топор с обломанным древком вошел так глубоко, что обнажил пульсирующую когда-то ткань мозга. Еще один лежал ничком, а из спины его торчали три короткие стрелы с черным оперением – признак того, что нападение шло со всех сторон, из самого леса.

Но самое страшное было в деталях, которые говорили о том, как это произошло. Расписные круглые щиты, гордость любого варяга, валялись в беспорядке. Несколько были сцеплены вместе, но большинство лежало поодиночке, некоторые – в нескольких шагах от своих мертвых хозяев. Они не успели. Они даже не успели построить свою знаменитую «стену щитов». Нападение было внезапным, молниеносным и чудовищно жестоким. Удар дикого зверя из засады, а не атака воинов.

Рядом с ним варяжка издала звук, похожий не на крик, а на сдавленный, предсмертный хрип раненого животного. Она опустилась на колени. Ее лицо, до этого полное ярости, теперь было разбито горем. Она поползла к ближайшему телу – совсем еще юноши с тонкими, только начавшими расти светлыми усами. Его глаза были широко открыты и смотрели в бесцветное небо. Она коснулась его щеки, закрыла ему веки и что-то прошептала, и в этом шепоте было больше боли, чем в самом громком вопле. Она знала их всех. Это был ее клан, ее семья, ее стая.

Володар отвел взгляд. Он не мог разделить ее горе, но он мог понять его причину. Он медленно пошел по этому полю смерти, его глаза охотника автоматически отмечали детали. Вот лежит разбойник, которому почти отрубили голову – варяги умирали не бесплатно. А вот еще один северянин, пытавшийся поднять товарища и получивший за это удар топором в спину. Кровь пропитала землю, сделав ее скользкой и липкой. Воздух звенел от жужжания насекомых.

И в этой оглушающей тишине, нарушаемой лишь этим мерзким жужжанием и тихим плачем девушки, он услышал.

Еле различимый стон.

Он замер, превратившись в слух. Звук был слабым, прерывистым, похожим на скрип старого дерева. Он исходил из груды тел, сваленных у борта драккара. Варяжка тоже услышала и подняла голову, в ее глазах на миг блеснула безумная надежда.

Володар подошел к этому ужасному холму из мертвецов. Он положил руку на плечо верхнего тела – огромного бородача с застывшей на лице гримасой ярости. Труп был еще теплым. Стон повторился, теперь уже отчетливее, из-под него.

– Помоги, – коротко бросил он девушке, не зная, поймет ли она слово, но она поняла жест.

Они вдвоем, напрягая все силы, оттащили тяжелое тело. Под ним, придавленный, лежал еще один варяг. Его грудь была раздавлена, изо рта сочилась кровавая пена, но он был жив. Его глаза, затуманенные болью, сфокусировались на лице Володара. Губы мужчины шевельнулись, пытаясь что-то сказать, но из горла вырвалось лишь неразборчивое хрипение.

Среди этого царства безмолвной смерти тлела одна-единственная искра жизни. И, возможно, она могла дать ответ на вопрос, какой зверь устроил это кровавое пиршество в его лесу.

Глава 4: Голос из-под Холмов Мертвецов

С хриплым вздохом облегчения раненый варяг втянул в себя воздух. Володар, подхватив его под плечи, осторожно оттащил его от груды тел и прислонил к борту драккара. Каждое движение причиняло воину неимоверную боль, его лицо, бледное как полотно, искажалось страдальческой гримасой. Но он был жив.

Это был мужчина лет пятидесяти, суровый, обветренный, с густыми седыми усами, пропитанными кровью. Один глаз его был заплывшим, а из глубокой раны на боку медленно сочилась тёмная, почти чёрная кровь. Варяжка, которую Володар уже мысленно назвал Хервёр, как героиню одной из саг, которую слышал в Новгороде, опустилась перед ним на колени, что-то быстро и отчаянно заговорила на своём языке.

Раненый поднял руку, останавливая её. Он посмотрел на Володара мутным, но осмысленным взглядом. Его потрескавшиеся губы разлепились.

– Voda… – просипел он. Вода.

Хервёр тут же бросилась к брошенной фляге, встряхнула её и, найдя почти полной, принесла раненому. Володар осторожно приподнял его голову, и варяг сделал несколько жадных, судорожных глотков. Вода смешалась с кровью, стекающей по его подбородку, но принесла ему толику сил.

Он снова посмотрел на Володара.

– Ты… rus? – его голос был слабым, как шорох осенних листьев, но слова были различимы. Ломаный, с тяжёлым северным акцентом, но это был язык, который Володар понимал.

– Да, – коротко ответил Володар.

– Имя… моё… Гуннар, – он сделал паузу, собираясь с силами. Хервёр держала его за руку, её лицо было напряжено в отчаянной мольбе, словно она пыталась силой своей воли удержать его в этом мире.

– Что здесь случилось? – спросил Володар прямо, понимая, что времени на пустые разговоры у них нет.

Гуннар попытался усмехнуться, но это вышло скорее как болезненный оскал, обнаживший жёлтые зубы.

– Весёлая… встреча, – прохрипел он и закашлялся. Приступ был долгим и страшным. Его тело сотрясалось, а на губах выступила розовая пена. Когда кашель отступил, он сплюнул на землю густой сгусток крови.

– Мы видали всякое, парень… – продолжил он, переводя дыхание. – Грабили в Гардарике, дрались с саксами, резали фризов… Но это… это были не люди.

Он прикрыл единственный здоровый глаз, словно снова переживая тот ужас.

– Мы остановились… передохнуть. Эйнар, ярл наш… молодой, горячий… Сказал, до Новгорода близко, можно расслабиться. Мы даже… стену щитов не успели…

Он замолчал, его взгляд блуждал по полю боя, перескакивая с одного мёртвого товарища на другого.

– Они вышли из леса. Не из-за деревьев… Словно сам лес их выплюнул. Молча. Ни боевого клича, ни рёва… Только… рычание.

Володар напрягся. Он почувствовал, как по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с прохладой речного ветерка.

– Варги, – выдохнул Гуннар, и в этом слове было не просто название, а целая квинтэссенция первобытного ужаса. – Мы звали их так. Потому что они дрались, как волки. Не топорами, а клыками. Они… они вгрызались в горло, если роняли оружие.

Его голос становился всё тише, прерывистее.

– Их глаза… Я смотрел одному в глаза, когда рубил его. Там не было ни злобы, ни жадности, парень… как у обычных разбойников. Там… там был только голод. Чёрный, бездонный голод. Они пришли не грабить. Они пришли убивать. Рвать. Жрать…

Гуннар снова зашёлся в кровавом кашле, ещё более сильном, чем прежде. Володар понял, что лёгкое воина пробито. Он уже не жилец. Хервёр что-то говорила ему, плача и уговаривая, но он уже не слушал её.

Он схватил Володара за край рубахи своей слабеющей, но всё ещё по-медвежьи сильной рукой. Его взгляд прояснился в последней, отчаянной вспышке.

– Предупреди… Новгород… Это не просто… волки. Это… чума.

Его рука разжалась. Голова откинулась назад. Последний судорожный вздох сорвался с губ, и седоусый Гуннар, воин и морской волк, замер навсегда.

Володар смотрел на его умиротворённое, но всё ещё суровое лицо. Хервёр разрыдалась, уткнувшись в плечо павшего товарища. А Володар думал.

Варги. Волки. Люди, дерущиеся как звери. В чьих глазах не жадность, а голод. Это были не те лихие люди, что промышляют на больших дорогах. Это было нечто иное. Более древнее. Более страшное. Что-то, что вышло из самой тёмной чащи, из самого сердца первобытного леса, и принесло с собой кровавый хаос. И оно было где-то здесь. Рядом. И оно было голодно.

Глава 5: Искры Жизни в Пепле

Плач Хервёр был тихим, сдавленным, словно она боялась нарушить покой мёртвых. Он рвался из самой глубины её души, без истерики, без крика – это был беззвучный плач полного и сокрушительного опустошения. Гуннар был последней ниточкой, связывавшей её с миром живых, и теперь эта ниточка оборвалась.

Володар дал ей мгновение, чтобы её горе выплеснулось. Он не трогал её, не пытался утешить неуместными словами. Он стоял и смотрел на это поле смерти, и холодная, твёрдая ясность вытесняла из его сознания первый шок. Гуннар был прав. Это была чума. И она расползалась по его лесу. А чуму нужно выжигать.

Он подошёл к Хервёр и твёрдо, но не грубо, коснулся её плеча. Она вздрогнула и подняла на него лицо, залитое слезами, её глаза были как два потухших уголька.

– Нам нужно проверить остальных, – сказал он тихо, но в его голосе была сталь, которая пробилась даже сквозь её скорбь. – Один был жив. Могут быть и другие.

Надежда – странная и жестокая вещь. Она может ранить сильнее отчаяния. В её глазах мелькнула слабая, судорожная искорка. Она вытерла слёзы тыльной стороной ладони, оставляя на щеке кровавую полосу, и кивнула.

Начался самый жуткий обход, какой только можно представить. Они пошли по этому ужасному полю, заглядывая в лицо каждому павшему воину. Для Володара это была работа. Неприятная, страшная, но работа. Он, не брезгуя, переворачивал тяжёлые, окоченевающие тела, щупал шеи в поисках пульса, прислушивался к груди в поисках дыхания. Его не смущал ни вид застывшей крови, ни стеклянные, невидящие глаза, ни неестественные позы смерти. Лес научил его принимать смерть как данность, как часть круговорота жизни.

Для Хервёр же это было мучительным прощанием. Каждое лицо было ей знакомо. Вот Ульф, который лучше всех рассказывал сказки долгими вечерами. Вот Свен, смеявшийся громче всех. Вот юный Бьёрн, который так гордился своими первыми усами. Она переворачивала их с нежностью, словно боясь причинить боль мёртвым, и закрывала им глаза, шепча слова прощания на своём языке. Её лицо превратилось в маску из застывшего горя, черты его заострились, и она стала похожа на древнюю каменную статую скорбящей богини.

Но она работала. Она помогала Володару, её горе не парализовало, а превратилось в сосредоточенную, мрачную энергию. И их поиск не был напрасным.

Первого они нашли у самого края воды. Молодой парень с глубокой рваной раной на голове. Он лежал лицом в речном песке и был без сознания, но его грудь едва заметно вздымалась. Он дышал.

Второго они обнаружили почти погребённым под опрокинутой телегой. У него была сломана нога – белая кость жутко торчала из разорванной плоти штанины, – но в остальном он был цел и тоже находился в беспамятстве от боли и потери крови.

Третий лежал с открытыми глазами, и Володар сначала принял его за мёртвого. Но когда Хервёр коснулась его, он издал слабый стон. Глубокий порез на животе обильно кровоточил, и мужчина просто не мог двигаться или кричать, экономя последние капли жизни.

Три искры жизни в огромном пепелище. Мало. Но это было не "ничего".

И в этот момент Володар преобразился. Лесной охотник и молчаливый воин исчезли, уступив место лесному знахарю. Он действовал быстро, без суеты, отдавая короткие, чёткие команды, на которые Хервёр, словно очнувшись, отзывалась с солдатской исполнительностью.

– Воды. Чистой. И ткань. Рви с мёртвых, что почище!

Пока она бегала, он сам, зайдя по колено в холодную реку, набрал в пригоршни густой зелёный мох-сфагнум, росший у берега. Бабка-знахарка в его деревне говорила, что он "тянет гниль и кровь пьёт". Он отжал его, очистил от веточек и ила.

Вернувшись на берег, он опустился на колени перед мужчиной с раной в животе. Аккуратно, но твёрдо он разорвал на нём рубаху, обнажая страшный порез.

– Держи, – приказал он Хервёр, вкладывая ей в руки конечности раненого, чтобы тот не дёрнулся.

И затем он, не колеблясь, начал промывать рану ледяной речной водой, вымывая из неё грязь и сгустки крови. Мужчина застонал, его тело выгнулось, но Володар был неумолим. Очистив рану, он взял большой влажный ком сфагнума и плотно заткнул им порез. Затем туго, умело перевязал его полосами ткани, оторванными от плаща мёртвого товарища. Это была грубая, первобытная медицина, но она давала шанс.

Потом он занялся тем, у кого была сломана нога. Он вправил кость одним резким, сильным движением, вырвав у раненого короткий, отчаянный крик, который тут же оборвался – тот снова потерял сознание. Из двух крепких веток и всё тех же полос ткани он соорудил прочную, надёжную шину.

Рану на голове юноши он также промыл и перевязал, предварительно осмотрев, не пробит ли череп. Каждое его движение было выверено. Он не чувствовал ни отвращения к крови, ни жалости, которая могла бы помешать. Была лишь задача – спасти то, что ещё можно было спасти. Сохранить эти три тлеющие искры в остывающем пепле бойни. Хервёр смотрела на него, и в её застывшем от горя взгляде начало проступать что-то новое – изумление. Она видела воина. А теперь увидела целителя. В её мире эти две ипостаси редко сочетались в одном человеке. И этот лесной человек, дикий и молчаливый, оказался куда сложнее, чем она могла себе представить.

Глава 6: Лесное Лекарство

Солнце, багровое, как свежая рана, медленно опускалось за верхушки сосен, окрашивая речную воду и неподвижные тела в тревожные, кровавые тона. Длинные тени поползли по поляне, скрывая ужас бойни под бархатным покровом сумерек. Воздух стал холодным и сырым, и слабые стоны раненых казались в наступающей тишине особенно громкими и жалкими.

Володар поднялся на ноги. Его руки были по локоть в чужой крови, одежда пропиталась запахом смерти, но глаза были ясными и сосредоточенными. Первую, самую неотложную помощь он оказал. Теперь нужно было удержать тех, кого он вырвал из лап смерти, в мире живых до утра.

– Костёр, – сказал он Хервёр, указывая на угли старого кострища варягов. – Нужно больше дров. Сухих.

Хервёр, молчаливая и тень, кивнула и скрылась в темнеющем лесу. В её движениях больше не было ни следа недавнего опустошения. Горе никуда не ушло, оно просто сжалось в тугой, холодный узел внутри неё, уступив место необходимости действовать.

Сам же Володар не стал собирать дрова. Он взял брошенный варягами котелок, сполоснул его в реке дочиста и, набрав воды, отошёл от лагеря. Его зоркий взгляд сканировал прибрежные заросли. Вот он, как старого знакомого, увидел широкий куст ивы, склонившийся к самой воде. Охотничьим ножом он быстро, но аккуратно срезал несколько полосок молодой, гибкой коры. Потом он двинулся дальше, низко склоняясь к земле. Его пальцы безошибочно находили в густой траве широкие, мясистые листья подорожника, тёмно-зелёные розетки тысячелистника и пахучие стебли зверобоя, на котором уже начали появляться жёлтые бутоны. Всё это он складывал в пустой кожаный мешок, висевший у него на поясе.

Когда он вернулся, Хервёр уже развела огонь. Яркие, весёлые языки пламени плясали, отгоняя тени и мрак. Но их свет выхватывал из темноты неподвижные тела павших, превращая их в уродливые изваяния, и от этого становилось только жутче. Она сидела у огня, подбрасывая в него ветки, и её лицо в неровном свете казалось лицом древней богини судьбы – бесстрастное, суровое, уставшее.

Володар молча поставил котелок с водой на огонь и бросил туда измельчённую ивовую кору. Затем он разложил на плоском камне листья подорожника и тысячелистника и принялся методично растирать их рукоятью ножа, пока они не превратились в тёмно-зелёную, сочную кашицу.

Хервёр наблюдала за каждым его движением, не отрывая взгляда. Её мир, мир воительницы, состоял из понятных и осязаемых вещей: звона стали, скрипа корабельных снастей, солёных брызг в лицо и пьянящего жара битвы. Сила была её единственной мерой, а выживание – единственной целью. Она видела, как воины умирают от ран, как их тела гниют, как жар сжигает их изнутри. Это было естественно, как шторм в море или мороз зимой.

Но то, что делал этот лесной человек, было для неё чем-то из другого мира. Он не молился богам, не призывал духов. Он брал то, что росло под ногами – траву, кору, листья, – и превращал их в лекарство. Он разговаривал с лесом на его собственном языке, и лес отвечал ему, делясь своей целительной силой.

Когда отвар в котелке закипел, наполнив воздух горьковатым ароматом, Володар снял его с огня и дал немного остыть. Затем он подошёл к раненому, который стонал громче всех – тому, с раной в животе.

– Помоги мне, – снова сказал он.

Он осторожно приподнял голову мужчины, а Хервёр влила ему в рот несколько глотков тёплого, горького варева. Потом Володар аккуратно развязал повязку. Он не стал снимать мох, пропитавшийся кровью, а поверх него густо наложил зелёную кашицу из трав. От неё исходил свежий, пряный дух, который, казалось, боролся с запахом гниения и смерти.

Эту процедуру он повторил с двумя другими. Горькое ивовое пойло – чтобы сбить боль и жар. Прохладная травяная припарка – чтобы "успокоить рану", как говорила его бабка.

Закончив, он сел у костра напротив Хервёр. Он вытащил нож, ополоснул его в реке и принялся точить его о речной голыш. Монотонный, шуршащий звук нарушал ночную тишину.

Хервёр смотрела на него. На его сильные, уверенные руки, которые с одинаковой ловкостью могли перерезать глотку врагу и наложить целительную повязку. На его спокойное, сосредоточенное лицо, не выражавшее ни страха, ни брезгливости. В её душе, выжженной горем, что-то шевельнулось. Это была уже не просто благодарность спасённой жертвы своему спасителю. Это было глубокое, почтительное изумление. Она видела перед собой не просто мужчину. Она видела воплощение этого леса – дикого, смертоносного, но в то же время мудрого и способного исцелять. И это вызывало в ней уважение. Уважение, которое она испытывала лишь к самым великим ярлам и воинам. И это чувство было сильнее и глубже, чем всё, что она испытывала прежде.

Глава 7: Ноша Живых

Ночь была длинной и полной звуков. Треск огня, уханье совы вдали, шелест какого-то зверя в прибрежных кустах. Но громче всего в этой ночной симфонии звучали стоны раненых. Они метались в горячечном бреду, что-то бормотали на своём гортанном языке, звали матерей или кричали боевые кличи, заново переживая свой последний бой.

Володар и Хервёр не спали. Они сидели по разные стороны костра, каждый погружённый в свои мысли, но объединённые общим бдением. Он, как часовой, прислушивался к каждому шороху леса, готовый в любой момент схватиться за лук. Она – как сиделка, то и дело поднималась, чтобы смочить губы раненым или поправить сползшую повязку. Её горе застыло, превратившись в мрачную, деятельную заботу.

Рассвет подкрался незаметно. Серый, холодный, он не принёс с собой облегчения. Лишь проявил с беспощадной чёткостью всю картину побоища, скрытую ночным мраком. Трупы, застывшие в неестественных позах, казались под утренним светом особенно безжизненными и чужими.

Володар поднялся, разминая затёкшие мышцы. Ночь бдения не оставила на его лице следов усталости – лишь сделала черты более резкими и жёсткими. Он без лишних слов взял один из тяжёлых варяжских топоров, лежавших без хозяина, и скрылся в ближайшей роще. Вскоре оттуда донёсся гулкий, методичный стук. Он рубил молодые, прямые деревца, очищал их от веток, создавая основу для их дальнейшего пути.

Хервёр в это время сделала обход раненых. Двое всё так же метались в жару, но дышали. Третий, тот, что с раной в животе, казалось, пришёл в себя. Он смотрел осмысленно, но по его лицу было видно, что боль не отпускает его ни на мгновение. Она молча напоила его ивовым отваром.

И тут она заметила, что Гуннар, которого они прислонили к борту драккара и укрыли плащом, смотрит на неё. За ночь его лицо осунулось, кожа приобрела восковой, почти прозрачный оттенок. Она бросилась к нему.

– Эйнар… – прошептал он, когда она склонилась над ним. Его голос был едва слышен.

– Что, Гуннар?

– Мой топор… передай… сыну… В Новгороде. Скажи… что старый волк умер достойно, – его дыхание стало прерывистым. – Скажи ему… чтобы слушал ярла… но думал… своей головой…

Володар вернулся, неся на плече охапку гладких жердей. Он всё понял по лицу Хервёр и подошёл к умирающему.

Гуннар перевёл на него взгляд. В нём уже не было ни боли, ни страха – лишь спокойствие человека, который знает, что его путь окончен.

– Ты… хороший… человек, лесной… – прохрипел он. – Не бросай… её…

Это были его последние слова. Он выдохнул, и его грудь больше не поднялась. Глаза остались открытыми, устремлёнными в серое утреннее небо. Старый волк ушёл.

Хервёр не плакала. Она лишь молча закрыла ему глаза и поцеловала его в холодный лоб. Затем поднялась, нашла среди разбросанного оружия его топор – великолепное оружие с широким лезвием и рукоятью, обвитой серебряной проволокой, – и бережно отложила его в сторону. Она взяла на себя его последнюю волю.

Володар не стал её торопить. Он принялся за работу, и вскоре на земле лежали трое грубых, но прочных саней-волокуш. Две длинные жердины, соединённые поперечинами. На них он настелил еловых веток, чтобы раненым было мягче.

Началась самая тяжёлая часть – погрузка. Это был медленный и мучительный процесс. Раненых нельзя было просто перетащить – любое неловкое движение могло убить их. Они вдвоём, координируя каждое усилие, осторожно переносили безвольные, обмякшие тела на самодельные носилки. От прикосновений люди приходили в себя, и их стоны эхом разносились по тихому утреннему лесу, вспугивая птиц. Это были звуки чистейшего, неприкрытого страдания. Один из раненых в бреду пытался вырваться, и им с трудом удалось удержать его и привязать к волокушам полосами ткани.

Когда всё было готово, Володар посмотрел на Хервёр. Она была бледна, под глазами залегли тёмные круги. Она не спала, пережила смерть последнего друга и проделала тяжёлую физическую работу. Он указал на переднюю часть одной из волокуш и уже хотел предложить ей отдохнуть, позволив ему тащить ношу, но она перехватила его взгляд.

Она молча подошла к волокушам, на которых лежал самый тяжёлый из раненых, взялась за просмоленные верёвки, перекинула их через плечо и упёрлась ногами в землю.

– Hmph, – коротко, упрямо выдохнула она, и в этом звуке было больше силы и решимости, чем в любой клятве.

Она не позволит себе быть слабой. Не здесь, не сейчас. Она была воином не только по шрамам на руках, но и по духу. Её стая была уничтожена, но она стала ношей и щитом для тех, кто ещё остался. Дух её не был сломлен – он лишь закалился в огне потерь. Володар кивнул, принимая её безмолвный вызов, и взялся за другие носилки. И они тронулись в путь, унося с кровавого берега страшную ношу живых.

Глава 8: Путь через Чащу

Они оставили берег смерти позади. Река и безмолвный драккар скрылись за стеной деревьев, но тяжесть того места, казалось, вцепилась в их плечи, добавляя веса и без того непосильной ноше.

Володар вёл их прочь от натоптанных троп и просек, углубляясь в самую дикую, нетронутую часть леса. Туда, куда не заходили ни дровосеки, ни даже охотники-одиночки. Это был его мир, его вотчина. Хервёр сначала смотрела с недоверием: зачем лезть в самый бурелом, когда есть торная дорога? Но вскоре она поняла. Этот путь был короче, как стрела, летящая к цели. И, что важнее, он был безопаснее. Здесь не встретишь ни разбойников, ни случайных путников, которых могло бы напугать или привлечь их скорбное шествие.

Путь был неимоверно тяжёл. Им приходилось продираться сквозь густой подлесок, обходить топкие, заросшие мхом низины, где чавкала под ногами вода, перетаскивать волокуши через поваленные стволы старых деревьев. Каждый час пути казался вечностью. Мышцы горели, дыхание сбивалось, а монотонные стоны раненых, убаюкиваемых качкой носилок, въедались в мозг, как скрежет железа по камню.

Но в этой первобытной стихии Володар преобразился. Он перестал быть просто воином или знахарем. Он стал частью этого леса. Он двигался легко, почти без усилий, словно сама земля помогала ему, подставляя под ноги упругий мох и твердые корни. Его взгляд, быстрый и цепкий, читал чащу, как знакомую книгу.

– Стойте, – коротко бросал он, останавливая их у ничем не примечательного с виду ручья. – Здесь вода чистая. Дальше будет болотная.

Он показывал на ярко-красные ягоды брусники, прячущиеся под широкими листьями.

– Это можно. А вот то, – он кивал на заманчивые, блестящие ягоды волчьего лыка, – смерть.

Когда солнце стояло в зените и жара становилась невыносимой, он привёл их в густой ельник, где царил полумрак и прохлада. Он отыскал огромный муравейник и, раскопав его, достал кисловатые, богатые соком личинки. Хервёр сначала смотрела с отвращением, но голод и жажда пересилили. Кислый, резкий вкус странным образом утолял и то, и другое. Володар же ел их спокойно, как нечто само собой разумеющееся.

Он был хозяином этого мира. Знал, где растёт гриб-трутовик, которым можно разжечь огонь даже в дождь. Знал, какая птица своим криком предупреждает о приближении хищника. Он читал следы, невидимые для глаза Хервёр, и понимал, что происходит в лесу на версту вокруг.

Для Хервёр это было откровением. Она, гордая воительница, привыкшая доминировать на палубе драккара и в бою, здесь, в этой бескрайней зелёной стихии, чувствовала себя беспомощным ребёнком. Её мир моря и стали был прямым и понятным. У него были свои законы: сила ветра, глубина под килем, прочность щита. А здесь всё было иначе. Законы были скрыты, таинственны, полны полутонов и обманчивой тишины. Её сила и навыки здесь были бесполезны. Она не умела отличать съедобный корень от ядовитого, не могла найти дорогу по солнцу, скрытому за густыми кронами.

Она тянула свою ношу, упрямо и молча, стиснув зубы. Но она и трое её раненых соплеменников были полностью во власти этого лесного человека. Их жизни зависели от его знаний, от его инстинктов, от его воли. Он вёл их, а они могли лишь слепо следовать за ним. Эта зависимость была для неё внове и вызывала смешанные чувства: раздражение от собственной беспомощности и растущее, почти благоговейное уважение к нему.

Он не был ни ярлом, ни вождём в привычном ей понимании. Он не командовал, не произносил громких речей. Но его молчаливая уверенность, его слияние с окружающим миром создавали вокруг него ауру власти, куда более сильную, чем у любого конунга, увешанного золотом. Он был королём в своём зелёном королевстве, и они были лишь чужаками, просящими у него права на проход. И он, без слов, давал им это право, взяв их под свою защиту.

Глава 9: Чужие в Родной Гавани

Последняя верста была самой тяжёлой. Лес начал редеть, уступая место знакомым опушкам и покосам. Володар знал здесь каждое дерево, каждый изгиб тропы. Запах дома – дыма из печей, свежего хлеба и скотного двора – щекотал ноздри, обещая отдых и покой. Но этот покой был не для них.

Они вышли из леса на закате, когда деревня, утопающая в золотисто-багряных лучах, казалась сонной и умиротворённой. Дети, игравшие у околицы, первыми заметили их и с криком бросились к избам. Залаяли собаки. Хлопнули двери. Игра оборвалась. Мирная картина рассыпалась, как глиняный горшок.

Их появление произвело эффект камня, брошенного в тихий омут.

Из изб начали выходить люди. Сначала осторожно, выглядывая из-за плетней, потом всё смелее. На их лицах не было ни радости, ни сочувствия. Лишь смесь любопытства, страха и глубокого, въевшегося в кровь недоверия ко всему чужому.

Процессия, которую вёл Володар, выглядела жутко. Сам он, заросший, в окровавленной одежде, похожий на лешего. За ним – высокая, светловолосая женщина, чужая и лицом, и статью, с застывшим на лице выражением гордого отчаяния. А за ними – три волокуши, на которых лежали окровавленные, стонущие люди, похожие на живых мертвецов. Зрелище было пугающим.

Деревенские бабы начали шептаться, прикрывая рты ладонями. Их взгляды, острые, как иглы, впивались в Хервёр. Чужая. Воительница. Непонятная и потому опасная. Наверняка ведьма или разбойничья полюбовница. От неё жди только беды. Старики, сидевшие на завалинках, хмурили брови, осуждающе качая головами. Они знали закон жизни: чужак – это всегда забота. А раненый чужак – забота вдвойне. А раненый воин-чужак… это верный предвестник беды. Сегодня он принёс раненых, завтра за ними придут те, кто их ранил. Или те, кто захочет за них отомстить. Кровь всегда притягивает новую кровь.

Вперёд, опираясь на тяжёлую клюку, вышел староста Микула. Седой, кряжистый, с лицом, похожим на потрескавшуюся кору старого дуба. Его маленькие, глубоко посаженные глазки смотрели на Володара без тени тепла. Он был хранителем покоя и порядка в этой деревне, и всё, что угрожало этому порядку, он воспринимал как личного врага.

– Здрав будь, Володар, – сказал он, и голос его был твёрд и лишён всякого радушия. Он не стал спрашивать, как прошла охота или где его добыча. Он сразу перешёл к главному.

– Здравствуй, отец Микула, – ответил Володар, останавливая своё скорбное шествие. Он опустил верёвки волокуш на землю. Тишина стала почти осязаемой.

Староста обвёл тяжёлым взглядом всю процессию, задержался на Хервёр, скривился при виде раненых, словно от зубной боли. Затем снова уставился на Володара.

– Чью беду ты принёс на наш порог, Володар? – его вопрос прозвучал не как вопрос, а как обвинение. В нём слышался упрёк поколений. Мы живём здесь тихо. Мы не лезем в чужие дела, и чужие дела не лезут к нам. Мы растим хлеб, а не войну. А ты притащил в наш дом кровь, смерть и неизвестность.

Взгляды всей деревни – осуждающие, испуганные, враждебные – сошлись на Володаре. Он стоял посреди родной деревни, но в этот момент чувствовал себя более чужим, чем в самой глухой лесной чаще. Он принёс спасение, но в глазах односельчан он принёс лишь угрозу. И он понимал, что сейчас ему предстоит бой куда более сложный, чем с тремя разбойниками на лесной поляне. Бой за право на милосердие.

Глава 10: Слово Охотника

Воздух наполнился густым, вязким молчанием, какое бывает перед грозой. Десятки пар глаз – недоверчивых, испуганных, осуждающих – были устремлены на Володара, ожидая ответа на вопрос старосты. Ждали, что он начнёт оправдываться, юлить, просить. Но Володар не склонил головы. Он устало, но твердо встретил взгляд Микулы.

– Я принёс не беду, отец староста, – его голос прозвучал ровно и спокойно, без тени заискивания, но достаточно громко, чтобы услышали все. – Я принёс тех, кто от неё пострадал.

Он сделал паузу, давая словам дойти до каждого. Он не стал рассказывать о геройском спасении и убитых разбойниках – хвастовство было ему чуждо, а ненужные подробности лишь посеяли бы панику. Он говорил просто, по существу, как докладывал бы об удачной охоте.

– В лесу, у реки, разбойники напали на варяжский корабль. Эти люди – всё, что осталось от их дружины. Их товарищей порубили, а добро разграбили.

Женщины ахнули. Мужики зашептались – весть о лихих людях, да ещё таких дерзких, что напали на вооружённых варягов, пугала куда больше, чем вид самих раненых. Угроза стала понятной и близкой.

– Эта женщина, – Володар кивнул в сторону Хервёр, которая стояла с каменным лицом, не понимая слов, но чувствуя, что решается их судьба, – их сестра. Раненым нужна помощь и крыша над головой. Если оставить их в лесу – они умрут до утра.

Староста Микула недовольно крякнул, постукивая клюкой по утоптанной земле.

– Это их беда, а не наша, – проворчал он, выражая общую мысль. – У нас своих ртов хватает, а тут чужие. Да ещё и воины. Кто знает, что им на уме, как очнутся?

Володар ожидал этого. Он знал своих односельчан – трудолюбивых, честных, но осторожных до паранойи.

– Они не будут вам в тягость, – твердо сказал он. – Я прошу лишь о пустом амбаре и о помощи твоей, баба Ефросинья, – он повернулся к древней старухе-знахарке, которая щурилась из-за чужой спины. – Твои отвары и притирки им нужнее, чем мне.

Затем он снова посмотрел на старосту и всю замершую толпу.

– Кормить их я буду сам. Лес велик, моей руки хватит, чтобы прокормить и нас, и их. Общине не придется делиться ни зерном, ни мясом. Слово охотника.

Вот это был довод. «Слово охотника». В деревне, где большая часть мясной пищи зимой зависела от удачи и умения Володара, эти слова весили больше золота. Он никогда не нарушал обещаний. Если он сказал, что прокормит, значит, на столах будет дичь, даже если ему придётся сутками не выходить из чащи. Он не просто добытчик – он был гарантом. Хранителем лесных троп, который знал, где и как взять дары природы, не прогневив её духов. Его уважали не за лесть, а за молчаливую силу, честность и способность выполнять обещанное.

Микула всё ещё хмурился, но его взгляд уже не был таким жёстким. Он видел, что Володар не отступит. И видел, что некоторые мужики в толпе уже кивают, соглашаясь. Отказать открыто – значило пойти против человека, от которого во многом зависело их благополучие. Это было неразумно.

– Амбар на краю деревни пустует, – наконец, нехотя, процедил он. – Тот, что у старого Игната был. Пусть будут там. Но смотри, Володар, – он поднял вверх костлявый палец, – чтобы духу их за околицей амбара не было. И чтобы все их дела и беды остались на твоей совести. Принёс их ты, тебе и ответ держать.

Это была не помощь, а скорее уступка, сделанная сквозь зубы. Но это было согласие.

– Благодарю, отец староста, – коротко кивнул Володар, не выказывая ни радости, ни облегчения. Он просто принял решение как должное.

Он повернулся, снова подхватил верёвки волокуш. Толпа молча расступилась, пропуская его скорбную процессию к окраине деревни. Они всё ещё смотрели им вслед с подозрением, но теперь в их взглядах было и нечто иное. Володар взвалил на свои плечи чужую беду, и они, хоть и против воли, позволили ему это сделать. Напряжение немного спало, но до полного принятия было ещё далеко. Они были чужими в этой гавани, и единственным их якорем был этот молчаливый, упрямый лесной человек.

Глава 11: Гонец в Великий Город

Когда раненых осторожно перенесли в полумрак старого, пахнущего прелым сеном и мышами амбара, Володар понял, что полумеры здесь не помогут. Знахарка Ефросинья, хоть и ворчала, но сделала своё дело: осмотрела раны, наложила новые, пахучие повязки из мёда и трав, напоила всех сонным отваром. Раненые забылись в тяжёлом, тревожном сне. Но их выживание зависело не только от знахарских умений. Им нужны были свои.

Он вышел из амбара на свежий вечерний воздух. Хервёр сидела на бревне у входа, словно верный пёс на страже. Она не отходила от соплеменников ни на шаг. Увидев Володара, она подняла голову. В её взгляде был немой вопрос: Что дальше?

– Новгород, – сказал он одно слово, уверенный, что она поймёт. Её глаза на миг вспыхнули надеждой.

Ему нужен был гонец. Надёжный. Быстрый. И достаточно смелый, чтобы пойти по лесу, в котором, как теперь было известно, рыщут волки в человечьем обличье. Выбор был очевиден.

Он нашёл Ярилу у ручья, где тот поил коней. Юноша лет семнадцати, гибкий и жилистый, как молодой волчонок. Он был лучшим бегуном в деревне и знал окрестные леса почти так же хорошо, как сам Володар, потому что с малых лет бегал за ним по пятам, впитывая охотничью премудрость.

– Ярило, – окликнул его Володар.

Парень обернулся. Его лицо, веснушчатое и ещё по-детски открытое, посерьёзнело при виде Володара. Он уже знал о пришельцах и понимал, что разговор будет не о пустяках.

– Нужно в Новгород. Срочно, – сказал Володар без предисловий. – Отнести весть варягам.

Ярило выпрямился, и в его глазах блеснул азарт. Для него, мечтавшего о подвигах и дальних странах, такое поручение было честью.

– Скажи, что делать, – твёрдо ответил он.

Володар присел на корточки и прутиком начертил на влажной земле план. Не дорогу, а именно план.

– Прямо не пойдёшь. Дорога – ловушка. Пойдёшь по кабаньей тропе, мимо Чёрного омута, выйдешь на старый гончарный тракт. Там безопаснее. Добежишь до города, войдёшь через Лубяницкие ворота, там спросишь Торговую сторону. Любой укажет.

Он поднял с земли тяжёлый топор Гуннара, который принёс с собой. Оружие было великолепным – тёмная сталь с серебряной инкрустацией, идеально сбалансированное.

– На Торговой стороне ищи двор, где говорят на языке этих воинов. Покажи им топор. Они спросят, чей он. Скажешь – Гуннара Седоусого. И расскажешь всё, что видел. Где их нашли, сколько выжило, где они сейчас. Понял?

Ярило смотрел на топор, как заворожённый. Держать в руках такую вещь было уже само по себе событием. Он бережно, двумя руками, принял оружие.

– Понял. Топор Гуннара. Всё рассказать.

Володар поднялся и положил руку ему на плечо.

– Путь опасен, Ярило. Те, кто напал на варягов, могут быть ещё в лесу. Ты идёшь не на прогулку. Не жги костров. Ночуй в еловом лапнике. Двигайся тихо. Ты не охотник, ты – мышь. Твоя задача – проскользнуть незамеченным. Если увидишь кого – прячься. Твоя жизнь сейчас не твоя, ты несёшь весть, от которой зависят другие.

Слова были суровыми, но Ярило слушал со всей серьёзностью. Он понимал степень риска. Вся его юношеская удаль уступила место холодной сосредоточенности. Это было его первое настоящее дело, его посвящение во взрослую жизнь.

– Я не подведу, – тихо, но твёрдо пообещал он.

Через полчаса, когда сумерки окончательно сгустились, Ярило, одетый в тёмную рубаху, с мешочком с едой и топором Гуннара за поясом, бесшумно выскользнул за околицу деревни и растворился в тенях леса.

Володар и Хервёр смотрели ему вслед, пока его силуэт не исчез. Наступило время ожидания. Самое тяжёлое время. Они сделали всё, что могли. Теперь оставалось лишь ждать и надеяться, что быстрые ноги и охотничья смекалка юного гонца окажутся сильнее зубов лесных волков.

Глава 12: Очаг в Чужом Доме

Старый амбар Игната стал для раненых варягов одновременно лазаретом и тюрьмой. Володар и несколько мужиков, решившихся помочь скорее из уважения к нему, чем из сочувствия к чужакам, застелили холодный земляной пол толстым слоем сена. Сюда же перетащили несколько старых овчинных тулупов. В полумраке, пахнущем пылью, мышами и гниющим зерном, это убогое лежбище выглядело скорее могилой, чем пристанищем для живых.

Но затем пришла баба Ефросинья. Древняя, как сам лес, сморщенная, с глазами-угольками на пергаментном лице, она была в деревне и знахаркой, и повитухой, и той, кто обмывал покойников. Её боялись и уважали одновременно. Она вошла в амбар, опираясь на клюку, и принесла с собой резкий, пряный запах сушёных трав из своей избы.

Она молча, деловито, обошла раненых. Её сухие, похожие на птичьи лапки пальцы без брезгливости развязывали окровавленные повязки, ощупывали раны. Она цокала языком, качала головой, что-то бормотала себе под нос, но Хервёр, наблюдавшая за ней с напряжённым вниманием, видела в её действиях не колдовство, а опыт.

– Этот хорош, – прошамкала она, указывая на парня с пробитой головой. – Крепкий череп, выживет, коли лихоманка не скрутит. А этому, – она кивнула на того, что со сломанной ногой, – повезло, что кость не раздробило. Срастётся, хоть и хромать будет, как старый пёс.

Потом она подошла к тому, с раной в животе. Она долго смотрела на повязку из мха-сфагнума, которую наложил Володар. Аккуратно сняв её, она увидела, что мох впитал в себя почти всю кровь, оставив рану чистой. Она удивлённо хмыкнула и бросила на стоявшего у входа Володара короткий, цепкий взгляд.

– Твоя работа, леший? – спросила она.

Володар молча кивнул.

– Вижу, не только зверьё потрошить умеешь, – в её голосе не было похвалы, лишь констатация факта. – Мох кровь хорошо пьёт. Всё правильно сделал. Не дал гнили завестись. Теперь мой черёд.

И она принялась за работу, доставая из своего узелка склянки с мазями и пучки трав, командуя Хервёр, как послушницей, – подай, придержи, разотри. Для варяжки это было унизительно и странно, но она видела, что старуха знает своё дело, и подчинялась безропотно.

Когда с ранеными было покончено, встал другой вопрос. Где ночевать самой Хервёр? Староста ясно дал понять: в амбаре с мужиками, даже ранеными, незамужней девке не место – грех. Но и ни одна семья не горела желанием пускать на постой чужачку, да ещё и воительницу с ледяным взглядом.

Володар решил вопрос просто.

– Пойдёшь ко мне, – сказал он, обращаясь к Хервёр. И, видя, что она не поняла, просто указал сначала на неё, потом на свою избу, стоявшую чуть на отшибе, ближе к лесу.

Это решение всколыхнуло деревню не меньше, чем само их появление.

Новость разлетелась мгновенно. Володар, нелюдимый, живущий бобылём, отвергавший всех местных невест, привёл в дом чужеземку. Варяжку! Перешёптывания за спиной превратились в громкий гул. Деревенские девушки, давно и безуспешно пытавшиеся привлечь внимание самого завидного охотника, смотрели на Хервёр с откровенной ненавистью. Они видели в ней не несчастную, потерявшую всё, а удачливую соперницу, наглую и опасную.

Его изба была простой и суровой, как он сам. Низкий потолок, грубый стол, лавки вдоль стен, большая печь. Никаких украшений, лишь связки вяленого мяса и пушнины под потолком да аккуратно развешенное на стене охотничье снаряжение. Здесь пахло дымом, кожей и сухим деревом.

Володар молча указал Хервёр на лавку у печи – самое тёплое место. Положил на неё старый, но чистый медвежий тулуп. Сам же бросил себе охапку сена у двери, давая понять, что не претендует на её личное пространство. Он поставил на стол глиняную миску с кашей и краюху хлеба. Простая еда, но после всего пережитого она казалась даром богов.

Они ели в полном молчании. Он – думая о гонце, о раненых, о таинственных "варгах". Она – впервые за долгое время оказавшись под крышей, в тепле, в относительной безопасности. Её мир сузился до этого маленького, пахнущего дымом дома и молчаливого человека напротив. Чужой очаг, чужой дом, но здесь, под взглядами осуждающей деревни, она чувствовала себя менее одинокой, чем когда-либо. Здесь был тот, кто взял на себя её беду. И этого было достаточно.

Глава 13: Взгляды у Очага

Деревня уснула, укрывшись сизым вечерним туманом. Лишь в окне избы Володара плясал беспокойный огонёк. Печь уже протопилась и теперь дышала ровным, глубоким жаром, согревая бревенчатые стены. Володар не стал жечь лучину, довольствуясь лишь светом, падающим из открытого устья печи. В этом живом, трепещущем свете тени в углах казались гуще, а тишина – глубже.

Он сидел на низкой скамье, скрестив ноги. Между коленями у него лежала стопка кожаных ремней и моток крепких, вываренных в смоле сухожилий. Один из ремней его колчана перетёрся в походе, и он методично чинил его. Его руки, большие, с мозолистыми пальцами и шрамами от ножа и звериных когтей, двигались с удивительной ловкостью и точностью. Он не торопился, каждый стежок кривого шила, каждый узел, затянутый с помощью зубов, были выверены и совершенны. Это была не работа, а медитация. Привычное дело, которое успокаивало его разум и приводило мысли в порядок.

Хервёр, лежавшая на лавке у печи, долгое время просто смотрела в потолок, слушая потрескивание угля и ровное дыхание этого незнакомого дома. Но сон не шёл. Её тело, измученное до предела, требовало отдыха, но разум, переполненный образами крови и смерти, отказывался отключаться. Она осторожно села, стараясь не скрипнуть лавкой.

Она перебралась на скамью напротив Володара, по другую сторону от неяркого света очага. Она ничего не сказала, просто села, обхватив колени руками. Он мельком взглянул на неё, кивнул, словно признавая её присутствие, и вернулся к своей работе.

Начался их первый настоящий разговор. Без слов.

Она смотрела на его руки. Как напрягались мышцы на его предплечьях, когда он с силой протягивал сухожильную нить сквозь толстую кожу. Как его пальцы, способные сломать шею рыси, с такой аккуратностью завязывали крошечные, сложные узлы. В этих руках была сама суть этого человека – сила, не требующая доказательств, и мастерство, отточенное тысячами повторений. Она видела, как он этими руками убивал. Видела, как он ими же спасал. И теперь видела, как он ими созидает.

Володар, хоть и не смотрел на неё, чувствовал её взгляд, как чувствовал бы взгляд выслеживающего его зверя или тепло солнца на коже. Это был не оценивающий взгляд врага и не просящий взгляд жертвы. В нём было что-то новое. В нём смешивалось всё, что она пережила за последние дни. Горячая благодарность за спасённую жизнь. Холодное уважение воина к воину. Изумление женщины, увидевшей целителя в диком лесном человеке. И ещё что-то… что-то тёплое, робкое, похожее на первый весенний росток, пробивающийся сквозь мёрзлую землю. Зарождающаяся женская привязанность, ещё неосознанная, но уже ощутимая.

Их молчание не было пустым или неловким. Оно было наполнено смыслом. Они были из разных миров, говорили на разных языках, поклонялись разным богам. Но язык усталости, потерь и взаимного уважения был им обоим понятен. В этот момент они были не мужчиной и женщиной, не спасителем и спасённой. Они были просто двумя душами, оказавшимися в эпицентре бури, и нашедшими друг в друге тихую гавань.

Огонь в печи медленно угасал. Володар закончил свою работу, проверил шов на прочность и отложил колчан. Он поднял взгляд и встретился с глазами Хервёр. Он не улыбнулся – он редко улыбался – но в его взгляде не было привычной суровости. Было спокойное признание. Он видел её. Не просто чужачку, а равную. Уставшую, сломленную горем, но несломленную духом.

Она первая отвела взгляд, словно смутившись этой внезапной близости, рождённой в тишине. Она поднялась и вернулась на свою лавку. Он остался сидеть у затухающего очага. Но что-то неуловимо изменилось. Воздух в избе стал теплее не только от жара печи. Невидимая стена между ними, стена из недоверия, страха и разницы миров, дала первую, едва заметную трещину. И в эту трещину начал пробиваться свет.

Глава 14: Длинные Дни Ожидания

Потекли дни, похожие друг на друга, как капли осеннего дождя. Дни, наполненные вязким, мучительным ожиданием. Каждый шорох в лесу, каждый далёкий крик птицы заставлял вздрагивать и вслушиваться: не гонец ли это? Но лес молчал. А вместе с ним молчал и Новгород.

Для Володара эти дни превратились в бесконечный цикл труда и бдения. Он почти перестал спать. Задолго до того, как первый луч солнца пробивался сквозь туман, он уже уходил в лес, беззвучной тенью с луком за плечом. Он охотился с холодным, методичным рвением, словно пытаясь заглушить тревогу физической усталостью. Лес, чувствуя его состояние, отвечал щедро. Володар возвращался не с пустыми руками: то глухарь, то пара зайцев, а однажды и молодой олень, подстреленный у солёного источника.

Добыча была обильной, и он честно выполнял своё слово. Большая часть шла на общий стол деревни, затыкая рты самым недовольным. Но лучшие, самые нежные куски он откладывал. Из них варился наваристый, крепкий бульон, который он каждый день относил в амбар раненым.

Его забота была молчаливой и неловкой. Он не умел говорить слова утешения. Вместо этого он приносил еду. Вместо того чтобы спрашивать о самочувствии, он приносил свежие охапки мха и чистые тряпицы для перевязок, которые молча отдавал Хервёр. Он приходил в амбар, от него пахло лесом, кровью и свободой. Он быстро делал то, что должен, бросал короткий взгляд на раненых, оценивая их состояние, и так же молча уходил. Он был как волк, приносящий добычу в своё логово – это был его способ проявить заботу.

Хервёр наблюдала за ним. День за днём. Она видела, как он уходит в предрассветный мрак и возвращается с тяжёлой ношей на плечах, когда солнце уже садится. Видела тёмные круги под его глазами, которые он скрывал за привычной суровостью. Видела, как он, не задумываясь, делится добычей, не оставляя себе почти ничего.

В её мире герои совершали подвиги. Они бросались в гущу боя, убивали чудовищ, брали штурмом крепости. Это были яркие, ослепительные вспышки, о которых потом слагали саги. Спасение её жизни тоже было таким подвигом. Но то, что она видела сейчас, было иным.

Это не было вспышкой. Это было ровное, неугасимое пламя. Для Володара ответственность не была актом героизма, который совершают раз в жизни. Она была такой же естественной частью его самого, как дыхание. Он взвалил на себя эту ношу – раненых, её саму, обещание, данное деревне, – и просто нёс её. День за днём. Не жалуясь, не ища похвалы, не ожидая ничего взамен.

Это простое, ежедневное, почти рутинное проявление силы и надёжности потрясло её до глубины души. Её чувства к нему, зародившиеся в огне боя и окрепшие в тишине у очага, начали углубляться. Благодарность перерастала в восхищение. Уважение смешивалось с чем-то более тёплым и личным. Она смотрела на него, когда он разделывал тушу, и видела не просто охотника, а мужчину, на которого можно опереться, как на скалу. Она слушала его редкие, веские слова, обращённые к односельчанам, и слышала не просто речь, а закон, которому можно верить.

Она начала понимать, что сила этого человека заключается не в том, как он отнимает жизнь, а в том, как он её сохраняет и поддерживает. Она видела героя одного огненного поступка, а теперь разглядела в нём человека, который сам был этим огнём – тихим, надёжным, согревающим. И ей отчаянно захотелось погреться у этого огня, потому что её собственный мир превратился в ледяную пустыню. Это осознание пугало её и притягивало одновременно. Она, гордая валькирия, никогда ни от кого не зависевшая, начинала понимать, что её сердце, которое она считала таким же твёрдым, как закалённая сталь, медленно, но верно оттаивает рядом с этим молчаливым лесным волком.

Глава 15: Зов Рога

Ожидание оборвалось внезапно, на исходе пятого дня.

Это случилось на закате, когда деревня, утомлённая дневными трудами, готовилась погрузиться в вечерний покой. Володар как раз вернулся с охоты и отдавал старосте пару тетеревов, когда в воздухе повис звук.

Он был глубоким, раскатистым, вибрирующим. Он пронёсся над верхушками деревьев, ударился о стены изб и заставил вздрогнуть всё живое. Собаки, до этого лениво дремавшие, вскочили и тревожно залаяли. Деревенские мужики, вышедшие из домов, замерли, всматриваясь в сторону леса.

Володар застыл на месте. Он знал все звуки леса: крик сойки, рёв лося, вой волков. Знал он и звук своего собственного охотничьего рога, сделанного из бычьего рога, который он использовал, чтобы подать сигнал об удачной охоте. Но этот звук был другим.

Он был ниже тоном, мощнее, в нём не было радости охотника, а была тяжёлая, суровая мощь. Это был не зов. Это был вызов. Так трубили в рог перед боем, объявляя о своём прибытии. Это был звук стали, солёного ветра и дальних походов.

– Варяги, – выдохнул кто-то в толпе, и в этом слове было больше страха, чем облегчения.

Хервёр, услышав рог из амбара, выбежала на улицу. Её лицо преобразилось. Усталость и горе исчезли, уступив место напряжённому, неверящему ожиданию. Её губы шептали что-то на родном языке, то ли молитву, то ли имя.

И вот они появились.

На опушке леса, там, где тропа выходила к деревне, показались всадники. Их было не меньше дюжины. Крепкие, бородатые воины в кожаных доспехах, поверх которых были надеты кольчуги, тускло блестевшие в лучах заходящего солнца. За спинами виднелись круглые щиты, у сёдел висели тяжёлые топоры и мечи. Они двигались неторопливо, уверенно, как хозяева, а не как гости. Их появление мгновенно изменило саму атмосферу деревни – тихая, сонная заводь вдруг почувствовала присутствие щук.

Впереди, на гнедом коне, ехал Ярило. Он сидел на коне непривычно, но с гордым видом, и отчаянно пытался казаться взрослым и бывалым. Увидев Володара, он с облегчением улыбнулся.

Во главе отряда ехал воин, который казался гигантом даже на фоне своих рослых соратников. Огромный, широкоплечий, с густой чёрной бородой, заплетённой в косы, и хмурым, пронзительным взглядом из-под насупленных бровей. Он молча оглядел деревню, словно оценивая, сколько в ней воинов и как легко её можно сжечь. От его взгляда деревенские мужики поежились и инстинктивно шагнули назад.

Отряд остановился у околицы. Гигант легко, словно пушинку, спрыгнул с коня. Земля глухо ухнула под его ногами. Он передал поводья одному из своих людей и медленно, не спеша, пошёл прямо к Володару, игнорируя всех остальных. Каждый его шаг был тяжёл и уверен. Он остановился в паре шагов, возвышаясь над Володаром почти на голову.

– Я Свейн, – его голос был под стать его виду – низкий, рокочущий, как камнепад в горах. Он говорил на том же ломаном русском, что и Гуннар. – Ты – тот, кого этот юнец зовёт Лесным. Где мои люди?

Он не спрашивал. Он требовал ответа. В его взгляде не было благодарности, лишь холодная, деловая оценка и едва скрытое недоверие к этому дикому лесному человеку в простой одежде. Он был вождём, привыкшим повелевать, и сейчас он пришёл забрать то, что принадлежало ему.

В этот момент к ним подбежала Хервёр.

– Свейн! – крикнула она.

Предводитель обернулся. Его суровое лицо на миг дрогнуло, когда он увидел её – живую. Он коротко кивнул ей, и в этом скупом жесте было больше облегчения и радости, чем в самых громких приветствиях. Затем он снова повернулся к Володару, и его взгляд стал чуть мягче, но всё таким же требовательным. Ожидание кончилось. Пришло время давать ответы.

Глава 16: Братья по Оружию

Володар молча кивнул в сторону амбара. Не было нужды в долгих объяснениях – стоны, доносившиеся из-за приоткрытой двери, говорили сами за себя.

Свейн, не говоря ни слова, широкими шагами направился к убогому строению, и его воины последовали за ним. Хервёр шла рядом, что-то быстро и сбивчиво рассказывая на своём языке. Когда они вошли внутрь, сумрак амбара, пропитанный запахом сена, пота и травяных отваров, окутал их. Варяги замерли на пороге. Вид их соплеменников, лежащих на грязной соломе, бледных, израненных, поверг суровых воинов в шок. Это был не зал славы, не пиршественный стол, а яма страдания.

Один из раненых, тот, что со сломанной ногой, пришёл в себя и, увидев своих, попытался приподняться, слабо выкрикнув имя Свейна. Вождь подошёл к нему и опустился на одно колено – гигантская гора, склонившаяся перед тлеющим угольком. Он молча выслушал сбивчивый, прерываемый стонами рассказ о внезапном нападении, о «варгах», о гибели товарищей.

Потом Свейн сам осмотрел раны. Его огромные, мозолистые пальцы, привыкшие сжимать рукоять топора, двигались с неожиданной осторожностью и знанием дела. Он аккуратно развязал повязку на животе у самого тяжёлого раненого. Он увидел ровный слой целительного мха, чистые края раны, отсутствие гноя и опухоли. Он коснулся лба раненого – горячо, но это был жар борьбы, а не предсмертной лихоманки. Затем он осмотрел грубо, но мастерски наложенную шину.

Когда он закончил осмотр, он медленно поднялся. Тишина в амбаре стала оглушающей. Он повернулся и посмотрел на Володара, который стоял у входа, молчаливый и безучастный, словно всё это его не касалось.

Взгляд Свейна изменился. Холодное недоверие и требовательность ушли. Вместо них в его суровых глазах появилось то, что нельзя подделать, – уважение. Истинное уважение воина к воину, мужчины к мужчине.

Он вышел из амбара и подошёл к Володару. Он ничего не сказал. Просто положил свою огромную, тяжёлую, как медвежья лапа, руку ему на плечо и сильно стиснул. Этот жест был красноречивее любых слов. Он означал признание, равенство и благодарность.

– Ты, – наконец, произнёс он, и его рокочущий голос был уже не требовательным, а низким и глубоким. – Ты сделал для них больше, чем сделал бы родной брат. Ты спас им не только жизнь, но и честь. Долг Севера перед тобой.

Варяги, вышедшие следом за своим вождём, теперь смотрели на Володара совершенно другими глазами. Они видели перед собой не простого охотника, не лесного дикаря. Они видели человека, который в одиночку сделал то, что должна была сделать вся их дружина, – спас своих. Они подходили один за другим, хлопали его по плечу, что-то говорили на своём языке – слова благодарности, которые ему переводила сияющая Хервёр.

Один из воинов снял с пояса красивый нож в серебряных ножнах и протянул ему. Другой достал из кошеля горсть рубленых серебряных монет – дирхемов. Свейн же, видя это, жестом остановил их.

– Долг не платится ножами и серебром, – пророкотал он. – Назови свою цену, Лесной Человек. Оружие? Доспехи? Конь? Золото? Всё, что мы имеем, – твоё.

Он был абсолютно серьёзен. Для варягов долг чести был священен, и они были готовы отдать последнее, чтобы расплатиться. Деревенские, наблюдавшие за этой сценой издали, затаили дыхание. Такого богатства их деревня не видела никогда.

Но Володар спокойно посмотрел на Свейна, на его людей, на протянутое серебро.

– Мне не нужна ваша плата, – сказал он просто.

Варяги переглянулись в недоумении. Свейн нахмурился.

– Ты не понял. Это не милость. Это плата за кровь. Так велит наш закон.

Володар покачал головой.

– У меня свой закон. Они были в моём лесу. Они попали в беду в моём доме. Я сделал то, что должен был.

Его слова, простые и лишённые всякой рисовки, произвели на суровых северных воинов ошеломляющее впечатление. Они привыкли к миру, где всё имеет свою цену, где за любую услугу нужно платить, где кровь смывается либо кровью, либо серебром. А этот человек говорил на другом языке – языке долга, который не измерялся монетами.

Свейн долго смотрел на него, а затем его суровые губы под густой бородой тронула едва заметная усмешка – первое проявление тёплых чувств, которое Володар у него видел.

– Ты странный человек, лесной, – сказал он. – Но, клянусь Одином, ты – настоящий муж.

Он протянул Володару руку, не для рукопожатия, а для братского захвата предплечий. Володар ответил на жест. Их руки сомкнулись – рука морского волка и рука лесного охотника. В этот момент между ними родился союз, скреплённый не золотом, а пролитой кровью и взаимным уважением.

Глава 17: Шум Большой Воды

Обратный путь в Новгород не имел ничего общего с их отчаянным бегством из леса. Теперь это была медленная, но полная сурового достоинства процессия. Впереди ехали Свейн и его воины, образуя мощный авангард. Раненых, переложенных на импровизированные носилки, закреплённые между двумя лошадьми, везли в середине колонны, оберегая как величайшую ценность. Володар шёл пешком, рядом с Хервёр. Он отказался от предложенного коня – он не привык смотреть на лес свысока, земля была ему роднее.

Деревня провожала их молча, но теперь в глазах людей не было страха – лишь изумление и толика зависти. Беда, которую принёс Володар, обернулась для них зрелищем силы и богатства, но не принесла им самим ни того, ни другого.

Через день пути они вышли на широкий, утоптанный тракт, ведущий к Великому Городу. И мир Володара начал рушиться.

Привычная лесная тишина, наполненная лишь пением птиц и шелестом ветра, сменилась иными звуками. Скрип несмазанных колёс купеческих телег, фырканье лошадей, крики погонщиков. Чем ближе они подходили к городу, тем плотнее становился поток людей, тем громче был гул голосов.

А потом он его увидел. С холма ему открылся вид на Новгород, раскинувшийся по обе стороны широкой, полноводной реки Волхов. Огромный, дымный, живой. Десятки деревянных крыш, частокол стен и башен, уходящий за горизонт, сверкающие на солнце купола капищ. Володар бывал в городе и раньше, привозя на продажу меха, но он всегда старался сделать дела как можно быстрее и уйти обратно в свою лесную тишину. Он никогда не видел город с такой высоты, во всём его подавляющем величии.

Но самым страшным было не зрелище, а шум. Когда они вошли через городские ворота, на него обрушилась лавина звуков. Тысячеголосый рёв толпы, где смешались все наречия мира. Лязг молотов в кузницах на Плотницком конце. Скрип корабельных снастей и крики торговцев на пристани. Блеяние овец, мычание коров, ругань возниц, смех гулящих девок. Этот хаос звуков был физически болезненным. Он оглушал, дезориентировал, давил на виски.

И запахи. В лесу он привык различать тончайшие оттенки ароматов: прелой листвы, сосновой смолы, влажной земли. Город же вонял. Он вонял нечистотами, которые выливали прямо на улицы, запахом пота немытых тел, смешанным с ароматом заморских пряностей, чадом от сотен очагов, запахом дёгтя, сырой рыбы и дешёвого пива. Этот густой, тошнотворный коктейль забивал ноздри и лёгкие.

Володар инстинктивно сжался. Он шёл посреди широкой, людной улицы, но чувствовал себя в большей опасности, чем в самой глухой чаще, окружённый волчьей стаей. Люди сновали вокруг, толкались, кричали, и ни на одном лице он не видел спокойствия. Лица были озабоченными, жадными, хитрыми, весёлыми – но не спокойными. В лесу всё было честно: хищник был хищником, добыча – добычей. Здесь же каждый мог оказаться и тем, и другим одновременно.

Он чувствовал себя как медведь, которого вывели на цепи на ярмарочную площадь. Огромный, сильный, но совершенно потерянный и беспомощный в этом чуждом мире. Его инстинкты, отточенные для выживания в лесу, здесь были бесполезны. Он не видел угрозы, но чувствовал её повсюду – в оценивающем взгляде купца, в слишком широкой улыбке трактирщика, в быстром движении руки карманника в толпе.

Хервёр, напротив, здесь была в своей стихии. Городской шум не оглушал её – она сама была его частью. Она шла уверенно, с высоко поднятой головой, её льдистые глаза спокойно и чуть свысока осматривали пёструю толпу. Это был её мир – мир портов, торговли и людей.

– Не нравится? – спросила она, заметив его напряжённое состояние. Она уже выучила несколько русских слов и теперь с гордостью их использовала.

Володар лишь коротко мотнул головой.

Она усмехнулась.

– Здесь… сила, – сказала она, обводя рукой бурлящую улицу.

Он не ответил. Он видел не силу. Он видел суету. Муравейник, где каждый тащит что-то в свою нору, не заботясь об общем доме. Но он шёл вперёд. Он до сих пор чувствовал на плече тяжёлую руку Свейна и помнил последнюю просьбу Гуннара. Он должен был довести это дело до конца. Даже если для этого придётся пройти через самое ненавистное ему место на земле.

Глава 18: Прощание с Мёртвыми

Пока раненых устраивали на варяжском подворье под присмотром лекарей, Свейн подошёл к Володару. Его лицо снова стало суровым, как гранитная скала.

– Мёртвые ждут, – коротко сказал он. – Ты показал дорогу один раз. Покажешь её снова. Мы должны вернуть их души домой.

Просьба была приказом. Варяги не могли оставить своих братьев непогребёнными – их души скитались бы вечно, не находя пути в Вальхаллу.

На следующий день, ещё до рассвета, небольшой отряд из десятка самых крепких воинов под предводительством Свейна и Володара покинул шумный Новгород. Они шли налегке, без обоза, и двигались быстро. Варяги шли молча, и их молчание было тяжёлым, как надгробный камень. Радость от спасения живых уступила место скорбному долгу перед мёртвыми.

Когда они снова вышли на тот берег, ничего не изменилось. Поле боя, застывшее во времени, встретило их той же жуткой тишиной. Лишь запах смерти стал гуще и слаще, а тела начали отекать и темнеть, привлекая ещё больше насекомых.

Варяги не произнесли ни слова. Они молча разошлись по поляне, и каждый нашёл своего павшего товарища, брата, друга. Они не плакали. Северные воины не плачут над мёртвыми – они чтят их. Они осторожно переворачивали тела, закрывали им глаза, складывали на груди руки, вкладывая в них оружие. Один из воинов нашёл юного Бьёрна, и, прежде чем поднять его, подобрал с земли оброненный им амулет – молот Тора на кожаном шнурке, – и снова надел ему на шею.

Затем начался самый тяжёлый труд. Они носили тела своих братьев, складывая их в одном месте, у подножия большого старого вяза, росшего на берегу. Они укладывали их в ряд, плечом к плечу, как будто те спали в длинном доме после долгого похода. В этом скорбном ряду нашлось место и тем разбойникам, которых убил Володар. Свейн коротко кивнул на них: "Враги тоже заслуживают погребения, если они умерли с оружием в руках".

После этого начался ритуал. Не было ни жрецов, ни громких речей. Лишь суровый, молчаливый труд. Воины рассыпались по берегу и стали собирать камни. Большие валуны, прибрежную гальку, плоские плиты. Они носили их в руках, в подолах рубах, складывая поверх тел. Камень за камнем, слой за слоем. Эта работа была их прощальной песней, их погребальным плачем. Глухой стук камней был их молитвой.

Володар работал вместе с ними. Он не знал этих людей, не разделял их веры, но он разделял их уважение к смерти и долгу. Он, привыкший к тяжёлой работе, носил самые большие валуны, укладывая их в основание кургана. Варяги молча принимали его помощь. В этой совместной, изнурительной работе он становился одним из них, братом по скорби.

К закату на берегу вырос высокий, неровный холм из камней. Курган. Древний, как сама земля, символ последнего дома воинов. Он укрыл под своей тяжестью всю боль и ярость этого места.

Свейн подошёл к кургану и положил на его вершину свой боевой топор.

– Спите спокойно, братья, – его голос был тихим, но разнёсся далеко в вечерней тишине. – Мы отомстим. Клянусь кровью Имира, мы найдём тех, кто это сделал, и отправим их души в Нифльхейм.

После этого варяги приступили к последнему делу. Драккар. Осиротевший корабль, оставшийся без команды. Они все вместе навалились на борт, и с оглушительным скрипом, под их слаженными усилиями, тяжёлое судно сошло с мели на глубокую воду. Несколько воинов запрыгнули на борт, подняли тяжёлые вёсла, и корабль, как послушный, но печальный зверь, медленно двинулся по течению, вниз, к Новгороду.

Володар остался стоять на берегу рядом со Свейном, глядя вслед удаляющемуся драккару. Каменный курган позади них молчаливо хранил своих мертвецов. Запах смерти уступил место запаху речной воды и прибрежных трав. Лес, казалось, вздохнул с облегчением.

– Теперь их беда – моя, – сказал Свейн, скорее самому себе, чем Володару.

Но Володар чувствовал то же самое. Он был лишь свидетелем, случайным участником. Но, сложив камень на этот курган, пропитавшись запахом чужой смерти, он пересёк некую черту. Эта чужая, непонятная беда стала частью его собственной истории. Лес был его домом, и то, что случилось в его доме, было его делом. Он ещё не знал, как и когда, но чувствовал – его путь снова приведёт его сюда, к этому каменному холму. Но уже не для того, чтобы хоронить, а для того, чтобы мстить.

Глава 19: Поцелуй на Прощание

Когда они вернулись в Новгород, было уже темно. Драккар-призрак тихо стоял у варяжской пристани, и его резная голова, казалось, скорбно склонилась над тёмной водой. Варяги, молчаливые и уставшие, занялись делами: раненых, чьё состояние стабилизировалось, перенесли на борт корабля, чтобы им было удобнее. На подворье снова зазвучали голоса – жизнь брала своё, но теперь в ней слышались нотки траура.

Наутро Володар решил, что его дело здесь сделано. Он пришёл на пристань, чтобы попрощаться. Его встретил Свейн. Ночь отдыха не стёрла с его лица следов усталости и скорби.

– Мы уходим с утренним ветром, – сказал он. – Отвезём раненых и тела павших домой. Но мы вернёмся. Я оставил здесь людей, чтобы разузнать о… "варгах".

Володар кивнул. Это было ожидаемо.

К пристани подошёл местный мытник – счетовод, отвечавший за сбор пошлины за стоянку кораблей. Увидев Свейна, он начал было что-то говорить о плате, но один из варягов, постоянно живущих в Новгороде, отозвал его в сторону и вполголоса рассказал, что произошло. Лицо мытника, до этого деловое и строгое, изменилось. Он подошёл к Свейну, снял шапку и низко поклонился.

– За стоянку корабля, что принёс такую беду и нашёл таких друзей на нашей земле, Великий Новгород платы не берёт, – сказал он с достоинством. – Попутного вам ветра.

Это был маленький, но значимый жест. Новгород, город купцов, где всё имело цену, проявил уважение.

Настало время прощаться. Варяги один за другим подходили к Володару, крепко стискивали его предплечье. Никаких лишних слов, лишь суровые, благодарные взгляды. Он был для них теперь не просто чужаком, а человеком, отмеченным их знаком уважения.

Последней подошла Хервёр.

Она переоделась в чистое платье из грубого полотна, которое ей дали на подворье. Её светлые волосы были заплетены в простую косу. Без крови и грязи она выглядела моложе и… уязвимее. Но в её глазах, цвета зимнего неба, плескалась буря.

Она встала перед ним, и на мгновение воцарилась неловкая тишина. Весь шум пристани – крики чаек, скрип мачт, говор людей – отошёл на второй план, словно их окутал невидимый кокон. Она хотела что-то сказать. Он видел это по тому, как дрогнули её губы. Она искала слова на его языке, пыталась сложить их в правильном порядке, чтобы выразить всё то, что накопилось в её душе – благодарность, горе, уважение, и то новое, непонятное ей самой чувство.

Но слов не нашлось. Или они показались ей слишком мелкими и недостаточными для того, что она хотела сказать.

И тогда она сделала то, что было понятно без перевода.

Она сделала шаг вперёд, решительно и смело, как шла бы в атаку. Встала на цыпочки, чтобы дотянуться до его лица, и прижалась губами к его щеке, колючей от двухдневной щетины.

Это не был короткий, дружеский поцелуй. Он был долгим, тёплым и полным смысла. В нём было всё, что она не смогла сказать: спасибо за жизнь, спасибо за помощь, спасибо за уважение. В нём была вся тяжесть её потерь и вся сила её зарождающихся чувств. В нём было обещание. Обещание не забыть. Обещание вернуться.

Когда она отстранилась, её щёки слегка покраснели, но взгляд был прямым и ясным. Она смотрела ему прямо в глаза, и он впервые увидел её не воительницей, не жертвой, а просто женщиной.

– Vi ses igjen, Skogulfr, Hrafn, – прошептала она почти беззвучно. Голос её был мягким, и слова звучали, как музыка.

Володар не понял фразы, но одно слово он разобрал. Skogulfr. Лесной Волк.

Она дала ему имя.

По их обычаю, дать имя – значит признать, увидеть суть. Она увидела в нём не просто охотника, а дух этого леса, его защитника, такого же дикого, сильного и молчаливого. И добавила ещё одно, как бы про себя. Храфн. Ворон. Птица Одина, вестник битв и тайн.

Она развернулась, не оглядываясь, и легко запрыгнула на борт драккара. Свейн отдал приказ. Варяги оттолкнули корабль от пристани. Парус, поймав ветер, надулся, и драккар, медленно набирая ход, двинулся прочь, вверх по течению Волхова, унося с собой раненых, мёртвых и частичку души лесного охотника. Володар долго стоял на пристани, глядя ему вслед. На щеке всё ещё горел след от её поцелуя. В ушах звучало непонятное, но отчего-то очень важное слово. Skogulfr. Лесной Волк.

Глава 20: Тишина после Бури

Путь назад был быстрым и одиноким. Володар шёл знакомыми тропами, и его ноги сами находили дорогу. Он покинул шумный, воняющий Новгород, как только драккар скрылся за изгибом реки, и с каждым шагом, уводящим его вглубь леса, он чувствовал, как спадает напряжение.

Лес встретил его, как всегда, объятиями тишины и прохлады. Пахло хвоей и влажной землёй. Высоко в кронах шелестел ветер. Дятел деловито стучал по сухому стволу. Всё было на своих местах, всё было таким, как и тысячу лет до него. Это был его дом, его святилище, место, где его душа всегда находила покой.

Но в этот раз покоя не было.

Тишина больше не казалась ему безмятежной. Теперь она была хрупкой, как тонкий ледок на осенней луже. Под её обманчивой гладью он чувствовал тёмное, глубинное течение угрозы. Каждый треск ветки в чаще теперь звучал не как шаг зверя, а как крадущийся шаг врага. Каждая тень под густыми елями казалась ему засадой.

Мир изменился, потому что изменился он сам. Он посмотрел на лес другими глазами – не глазами охотника, а глазами воина. Он искал не следы добычи, а признаки опасности. Тишина, которая раньше была для него синонимом спокойствия, теперь стала синонимом неизвестности. Что скрывается в этой тишине? Где сейчас те, кого Гуннар назвал «варгами»? Ушли ли они? Или затаились, выжидая новой жертвы?

В его голове непрерывным потоком кружились образы последних дней. Вот кровавое месиво на берегу реки. Вот остекленевшие глаза юного варяга. Вот хищный оскал разбойника перед смертью. Вот мутный, полный боли взгляд Гуннара и его предсмертный хрип: "…это чума". Эти картины въелись в его память, как смола в кору дерева.

И поверх всего этого, как неожиданный солнечный луч в пасмурный день, вспыхивал другой образ. Высокая светловолосая девушка с глазами цвета льда. То, как она сражалась с отчаянием, как нежно закрывала глаза своим мёртвым. То, как её пальцы сжались на пустоте у пояса, где должен был быть меч. То, как она смотрела на него у очага, в молчании, которое было громче слов. И, наконец, тёплое, упрямое прикосновение её губ к его щеке.

Он невольно коснулся этого места. След давно остыл, но память о нём горела. И это смущало и тревожило его едва ли не больше, чем память о резне. Кровь и смерть были ему понятны. Они были частью его жизни, частью лесного закона. Но это… это чувство было ему незнакомо. Оно было как тропа, ведущая в неведомую часть леса, где он никогда не бывал и правил которой не знал.

Он вернулся в свою деревню. Его встретили спокойно, без расспросов. Варяги ушли, и вместе с ними ушла угроза и беспокойство. Жизнь возвращалась в привычное русло. Староста Микула молча кивнул ему при встрече, и в этом кивке было сдержанное одобрение – он избавил деревню от проблемы. Девушки снова провожали его любопытными, но уже не враждебными взглядами. Всё было, как прежде.

Но для Володара всё было иначе.

Вечером он сидел в своей пустой избе, у остывающего очага. Лавка у печи, где спала Хервёр, казалась сиротливой. Тишина в доме больше не была умиротворяющей – она давила. Он вернулся домой, но дома себя не чувствовал. Он вернулся к покою, но внутри него бушевала буря.

Он взял свой лук, провёл ладонью по гладкому, отполированному дереву. Это было оружие охотника, созданное, чтобы добывать пищу. Но теперь оно казалось ему недостаточным. "Варги" с их звериным голодом, планы, которые зреют в их тёмном логове… Против такой чумы нужен не нож для свежевания, а боевой топор.

Он встал и вышел на крыльцо. Ночь была тихой и звёздной. Он втянул прохладный воздух, и в нём ему почудился далёкий, едва уловимый запах гари и гниющей плоти, донесённый ветром со стороны реки.

Зов леса, который он слышал всю свою жизнь, изменился. Раньше лес звал его за добычей. Он шёпотом указывал ему звериные тропы, манил его голосами птиц. Теперь лес кричал. Он кричал о боли, об осквернении, о зле, которое угнездилось в его сердце. И этот крик требовал ответа.

Зов леса стал другим. Теперь он звал не на охоту. Он звал на войну. И Володар знал, что он на этот зов ответит. Покой кончился.

Глава 21: Беспокойный Лес

Прошла неделя. Деревня жила своей обычной, размеренной жизнью. Скрипели колодезные журавли, пахло свежеиспечённым хлебом, мужики чинили плетни, готовясь к зиме. Казалось, что варяги были лишь тревожным, но уже почти забытым сном. Но для Володара этот сон превратился в кошмар наяву.

Он пытался. Честно пытался вернуться к прежней жизни. Он ходил на охоту, ставил силки на зайцев, проверял старые капканы на куницу. Он делал всё то же, что и всегда, но магия исчезла. Гармония, которая связывала его с лесом, была нарушена.

Теперь лес казался ему чужим. Осквернённым. Он шёл по знакомой тропе и видел не красоту осеннего мха, а представлял, как на нём расплывается кровавое пятно. Он смотрел на густые заросли орешника, и ему мерещились прячущиеся за ними тени с топорами. Даже пение птиц, раньше бывшее для него музыкой, теперь звучало тревожно, предупреждающе. Лес затаил дыхание, и в этой тишине пряталась угроза, которую, казалось, чувствовал только он один.

Каждый треск ветки за спиной заставлял его резко оборачиваться, сжимая рукоять ножа. Каждый шорох в листве был не движением полёвки, а шагом врага. Он стал подозрительным, напряжённым. Потерял ту лёгкость и уверенность, с которой раньше двигался по своей вотчине. Он чувствовал себя гостем в собственном доме. Гостем, который знает, что где-то в тёмном углу затаился паук-людоед.

Но хуже всего были ночи.

Как только он закрывал глаза, темнота начинала жить своей жизнью. К нему приходили сны. Неясные, рваные, полные липкого страха. Он снова и снова видел поляну у реки, заваленную телами. Снова слышал предсмертный хрип Гуннара. Но чаще всего ему снились глаза. Он не видел лиц, не видел оружия. Лишь глаза. Безумные, налитые кровью, без малейшего проблеска разума. Глаза, в которых не было ничего, кроме одного – звериного, всепожирающего голода. Эти глаза смотрели на него из темноты, и он просыпался в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем, хватая ртом воздух.

Он стал плохо спать, осунулся. Односельчане начали замечать перемены.

– Что с тобой, Володар? – спрашивал его староста Микула. – Духи леса на тебя сердятся, что ли? Бледный ходишь, как покойник.

Он лишь отмалчивался. Как объяснить им, что тот покой, которым они так дорожили, – всего лишь иллюзия? Что совсем рядом, в нескольких переходах от их изб, раскинулось гнездо чумы, которая в любой момент может выползти наружу? Они не поймут. Они назовут его паникёром, скажут, что он ищет себе славы.

На десятый день после ухода варягов он понял, что так больше продолжаться не может. Он сидел на крыльце своей избы, чистил нож и смотрел на стену леса. Он осознал с абсолютной, холодной ясностью, что никогда не сможет жить спокойно, пока это зло гнездится в его доме. Это была не месть за варягов, не желание славы. Это было что-то более глубокое. Это была необходимость. Как вырвать больной зуб, как выжечь ядовитую язву. Он, как хранитель этого леса, был обязан очистить его от скверны. Иначе она сожрёт и лес, и его самого.

Он не пойдёт в Новгород за помощью. Бояре утопят его слова в спорах, как топили топор в болоте. Он не станет поднимать на уши деревню. Крестьяне – не воины, он лишь поведёт их на убой.

Нет. Это его лес. Его боль. И его битва.

Он выследит их. Один. Как выслеживал самого хитрого волка или самого матёрого вепря. Он найдёт их логово. Узнает их силу, их повадки, их слабости. А потом решит, что делать. Возможно, он сможет перебить их поодиночке, как ядовитых змей. Возможно, ему придётся вернуться за помощью, но уже не с пустыми словами, а с неопровержимыми доказательствами.

Он принял решение.

Холодная, твёрдая решимость залила его душу, вытесняя страх и тревогу, как весенний паводок вымывает зимнюю грязь. Бессонные ночи и мрачные предчувствия кончились. Началась охота. Самая опасная охота в его жизни.

Он встал, вошёл в избу и начал собираться. Он брал только самое необходимое: нож, лук, полный колчан стрел, кремень, огниво и мешочек с солью. Ничего лишнего. Охотник, идущий по следу, должен быть лёгким. Он надел свою самую тёмную рубаху, ту, что сливалась с цветом коры и ночных теней. Он не прощался ни с кем. Охотник уходит в лес молча.

Когда первая звезда зажглась на темнеющем небе, он беззвучно выскользнул из своей избы и растворился в лесу. Беспокойный лес ждал его. И он шёл навстречу этому беспокойству, чтобы либо умереть, либо вернуть лесу его покой.

Глава 22: Читая Пепел

Володар двигался по лесу быстро и бесшумно, как ночной хищник. Он не шёл по тропе, а срезал путь напрямик, через чащу, ведомый лишь ему одному понятными знаками: изгибом дерева, особым видом мха на северной стороне камней, далёким криком птицы. К утру он снова стоял на берегу реки, на том самом месте, где камни кургана холодели под серым небом.

Он пришёл сюда не из праздного любопытства. Это место было отправной точкой, началом кровавой нити, за которую он намеревался потянуть. Он не был городским дознавателем, который ищет улики, свидетелей и мотивы. Он был охотником. А охотник читает знаки, оставленные на земле, и по ним восстанавливает картину прошлого, чтобы предсказать будущее.

Для начала он обошёл всё поле боя медленным, почти медитативным шагом, с опущенной головой. Его взгляд не скользил, а проникал, впитывал каждую деталь. Вот здесь, где трава была вытоптана особенно сильно, варяги пытались построить свою стену щитов. Вот глубокие борозды на земле – следы предсмертной агонии. А вот здесь кровь не просто пролилась, а брызнула фонтаном – удар был нанесён с чудовищной силой.

Он игнорировал то, что принадлежало варягам. Их следы, их брошенные вещи его не интересовали. Он искал чужое. То, что оставили после себя "варги".

Первую зацепку он нашёл у опрокинутого костра. Это был обрывок верёвки, толстой, просмоленной, с необычным плетением. Он поднял его и растёр между пальцами. Это была не та пеньковая верёвка, которой пользовались в его деревне для хозяйственных нужд. Эта была крепче, грубее, и от неё слабо пахло солёной водой и дёгтем. Корабельная снасть. Разбойники, живущие в лесу, не пользуются такими. Значит, они её либо украли, либо получили от кого-то, кто ходит по воде.

Он пошёл дальше, обходя место по кругу, расширяя спираль поиска. Он изучал землю так, как другие изучают письмена. Его не интересовали общие, смазанные следы битвы. Ему нужен был один, чёткий отпечаток. И он его нашёл. В низинке, где земля после недавнего дождя оставалась влажной, он увидел его. Чёткий, глубокий след от сапога.

Он опустился на колени, рассматривая его. Сапог был большим, грубой работы, но не это привлекло его внимание. На каблуке чётко отпечатался рисунок – небольшая металлическая подкова с тремя шипами. Такие не носили ни охотники, ни крестьяне – они цокали бы по камням, выдавая человека за версту. Такие могли носить лишь те, кому приходилось много ездить верхом или ходить по скользким палубам. И снова мысль вернулась к кораблям, к воде.

Изучив сам след, он обратил внимание на то, как он был оставлен. Человек, которому принадлежал этот сапог, стоял здесь не во время боя. Он стоял после. Наблюдал. Он стоял на краю поляны, твёрдо и уверенно, чуть расставив ноги – поза хозяина, осматривающего свою работу. И, судя по направлению носка, смотрел он не на мёртвых варягов, а в сторону леса, туда, откуда пришли его люди. Он был командиром.

Сложив эти три детали – корабельная верёвка, сапог с подковой и поза наблюдателя, – Володар начал видеть картину. "Варги" были не просто сбродом, сбившимся в лесную стаю. У них был вожак. У них было снабжение, которое, возможно, приходило по реке. Это была не просто банда – это была организация. Армия. И это меняло всё.

Убить стаю диких собак – сложно, но возможно. Но чтобы уничтожить целое волчье племя, с их вожаком, логовом и налаженными тропами, нужен был совершенно другой подход. Нужна была не сила, а хитрость.

Он поднялся с колен, отряхнул землю с рук. Картина прояснилась. Он знал, что и как ему нужно искать. Ему не нужны были следы десятков разбойников, ведущие во все стороны. Ему нужен был лишь один след. След того, кто носил сапоги с подковами. След вожака. Потому что куда бы ни разбежались волки после охоты, они все, рано или поздно, возвращаются в одно и то же место. В логово. И именно этот след, след хозяина, приведёт его туда.

Володар поднял с земли брошенный разбойниками короткий, зазубренный топор, чтобы использовать его как мачете для прохода через чащу. Он засунул обрывок верёвки за пояс и, найдя то направление, куда был обращён след, углубился в лес. Охота началась.

Глава 23: Звериная Тропа

Найти след одного человека в лесу, по которому прошли десятки других, всё равно что пытаться отыскать одну определённую рыбу в кишащем косяке. След командира разбойников терялся, смешивался с другими, исчезал на твёрдой, поросшей мхом почве. Володар понял, что пытаться идти за ним напрямую – бесполезно. Он изменил тактику.

Он начал двигаться широкими, расходящимися кругами, центром которых было поле боя. Так охотник ищет лёжку раненого зверя, который ушёл от преследования. Он не шёл по прямой, а медленно, методично прочёсывал лес, сектор за сектором. Его глаза были повсюду: на земле, на коре деревьев, на высоте человеческого роста, где могли остаться заломы веток.

Он не искал дорогу. Дорог здесь не было. Он искал маршрут. Тайную, постоянную тропу, которой пользуются те, кто хочет остаться невидимым. Не человеческую, а звериную.

Первый день не принёс ничего. Лес жил своей обычной жизнью, полной скрытых следов и знаков, но ни один из них не принадлежал "варгам". К вечеру Володар нашёл неглубокую пещеру под вывороченным корнем старой сосны. Он не стал разжигать огонь. Костёр в ночном лесу – это маяк, видимый за версту. Он съел несколько горстей брусники и найденный днём корень кувшинки, который он выкопал из лесного озера. На вкус корень был как сырая картошка, но он утолял голод.

Ночевал он, укрывшись еловым лапником, забившись в самую дальнюю часть пещеры. Он спал не как человек, а как зверь – чутко, тревожно, готовый вскочить в любой момент. Его сон был поверхностным, полным теней и шорохов.

На второй день он расширил круг поиска. Теперь он был в тех местах, где редко ступала нога человека. Здесь лес становился гуще, мрачнее. Огромные, поросшие мхом валуны лежали, как спящие чудовища. Солнечный свет едва пробивался сквозь густые кроны. Он двигался медленно, превратившись в тень, в призрак в собственном лесу. Его шаги были беззвучны. Его дыхание – почти незаметно. Он стал частью этого сумрачного мира.

Он питался тем, что давал ему лес. Дикий щавель, молодые побеги папоротника, пойманная руками в ручье форель, которую он съел сырой, лишь присыпав солью. Он пил из холодных родников. Он был совершенно один, но не чувствовал одиночества. Лес был его собеседником, и сейчас этот собеседник молчал, храня свою тайну.

К исходу второго дня он начал находить первые знаки. Сначала едва заметную зарубку на стволе берёзы – не от топора дровосека, а короткий, скользящий удар ножа. Старая, уже затянувшаяся отметина. Через полверсты – ещё одна, на сосне. Они были незаметны для обычного глаза, но для него это были вехи. Кто-то отмечал этот путь, но так, чтобы метки были понятны лишь своим.

На третий день он нашёл то, что окончательно убедило его в правильности поисков. Переходя вброд небольшой, заросший камышом ручей, он увидел на илистом дне отпечаток. Он был смазан водой, но контуры угадывались безошибочно – подкова с тремя шипами. Тот самый след. Вожак проходил здесь, и проходил не раз.

Он больше не двигался кругами. Теперь у него было направление. Он шёл по этим едва заметным меткам, которые появлялись то на дереве, то на камне. Тропы как таковой не было. Это был именно маршрут, проложенный через буреломы и болота. Маршрут, который вёл в самое сердце тьмы, в места, которые даже в деревне считались проклятыми.

Он не чувствовал усталости. Физическая боль и голод отступили на второй план, вытесненные охотничьим азартом. Он был на верном следу. Он чувствовал это так же ясно, как зверь чует запах добычи по ветру. Он шёл по следу двуногих хищников, и с каждым шагом напряжение в нём нарастало. Он не знал, что ждёт его в конце этого пути – логово, полное врагов, или собственная смерть. Но он не мог повернуть назад. Охотник, взявший след, должен идти по нему до конца. Таков закон.

Глава 24: Чёрная Артерия

На четвёртый день поисков Володар вышел к месту, которое даже у него, знавшего лес как свои пять пальцев, вызывало суеверную оторопь. Топлые Хляби. Огромное, раскинувшееся на много вёрст болото, поросшее чахлым, кривым лесом. Воздух здесь был тяжёлым, пах гнилью и стоячей водой. Почва под ногами чавкала, а из-подо мха то и дело сочилась ржавая жижа. Сюда не заходили ни дровосеки, ни охотники. Здесь не было ни зверя, ни птицы. Лишь змеи да тучи злого гнуса. "Проклятое место", – говорили в деревне. Идеальное место, чтобы спрятать то, что не должно быть найдено.

Именно здесь следы, которые он так упорно выслеживал, обрывались. Разбойники, дойдя до края топей, рассредоточились, словно стая волков, и исчезли. Володар понял – они специально делали это, чтобы запутать любого, кто осмелился бы пойти за ними. Но его обмануть было не так-то просто.

Он не стал соваться в болото. Вместо этого он пошёл вдоль его края, внимательно осматривая каждый метр. Он искал не то, что есть, а то, чего нет. Он искал слабое место в их обороне, брешь в их хитрости. И он её нашёл.

Это был узкий, едва заметный проход между двумя трясинами, поросший густым кустарником. С первого взгляда – непролазная чаща. Но, присмотревшись, Володар заметил то, что выдавало тайну. Несколько веток были сломаны на одной высоте. Трава, хоть и выпрямилась, но была примята не сапогами, а чем-то широким и тяжёлым. А на стволе одной из берёз виднелась длинная свежая царапина, словно от оси телеги.

Он осторожно раздвинул кусты и вошёл внутрь.

Перед ним открылось то, что он искал. Еле заметная, заросшая, но всё же вполне различимая дорога. Это была не тропа, а именно дорога, достаточно широкая, чтобы по ней могла проехать телега. Земля здесь была твёрже – разбойники, очевидно, потратили немало сил, чтобы сделать гать, набросав в топь веток и брёвен и присыпав их землёй. Ветки и брёвна уже вросли в почву, покрылись мхом, и только намётанный глаз мог заметить эту искусственную насыпь.

Володар опустился на колено, касаясь земли. Под слоем прелых листьев он нащупал глубокую, хоть и старую, колею от колеса. А рядом – несколько свежих следов. Среди них был и тот, что он искал, – отпечаток сапога с подковой. Он был на месте. Он нашёл.

Это была не просто тропа. Это была артерия. Чёрная, гнилая артерия, уходящая прямо в сердце проклятого места. По ней в логово зверя текли кровь и жизнь: награбленное добро, провиант, оружие, новые люди. По ней же, должно быть, вывозили рабов и добычу на продажу. Само существование такой дороги говорило о многом.

Это не было временное пристанище, которое можно покинуть в любой момент. Такую дорогу не строят ради одной зимовки. Это была капитальная, основательная постройка. Логово, которое строили надолго. Крепость.

Осознание этого обрушилось на него со всей тяжестью. Он противостоял не стае бродячих волков. Он имел дело с целым волчьим городом, который пустил свои корни глубоко в его земле. И чтобы вырвать эти корни, придётся пролить очень много крови.

Он поднялся, его лицо было суровым и сосредоточенным. Он больше не был охотником, идущим по следу. Теперь он был воином, идущим на войну. Он вытащил свой нож, на всякий случай перехватил поудобнее трофейный топор и, не колеблясь, шагнул на эту тёмную дорогу, ведущую в неизвестность. Он шёл по главной вене чудовища, и он знал, что, если идти достаточно долго, она обязательно приведёт его к самому сердцу.

Глава 25: Крепость Средь Чащи

Он шёл по этой уродливой вене около часа. Болото вокруг становилось всё глуше, воздух – тяжелее. Корявые, поросшие лишайниками деревья тянули к нему свои ветви, словно утопленники – руки. Несколько раз дорога ныряла прямо в воду, и ему приходилось идти по скользким, полусгнившим брёвнам гати, балансируя над чёрной, бездонной водой, в которой отражалось лишь серое небо. Любой другой заблудился бы здесь и сгинул. Но дорога вела его, как нить Ариадны.

И вдруг земля под ногами стала твёрже. Чахлые болотные деревца сменились могучими соснами и елями. Воздух посвежел. Он понял, что вышел на большой, поросший лесом остров посреди бесконечных топей. Идеальная естественная крепость.

Дорога резко пошла вверх, на небольшой холм. Володар двигался теперь предельно осторожно, прячась за стволами деревьев, ступая только на мягкий мох, чтобы не издать ни звука. С вершины холма он услышал то, что не слышал уже много дней – звуки человеческой жизни. Громкий, грубый смех, лай собак, скрип точильного камня, стук топора.

Он подполз к самому краю холма, залёг за поваленным стволом и осторожно выглянул из-за него.

То, что он увидел, заставило его затаить дыхание.

Внизу, в широкой, скрытой от посторонних глаз низине, раскинулось целое поселение. Но это было не мирное селище. Это была крепость. Настоящая, могучая, построенная со знанием дела.

Она была обнесена высоким, в два человеческих роста, частоколом из толстых, заострённых сверху брёвен. Такие не срубить за один день. Это был труд десятков людей в течение многих недель. По углам крепости возвышались дозорные вышки, на которых виднелись фигуры часовых. В центре стены, обращённой к нему, были массивные, окованные железом ворота, достаточно широкие, чтобы пропустить не только телегу, но и конный отряд.

За стенами кипела жизнь. Володар видел крыши нескольких длинных домов, похожих на казармы. Видел кузницу, из трубы которой вился чёрный дым. Видел загон для скота, где мычали коровы и блеяли овцы. Он слышал женские голоса, смешивающиеся с пьяной руганью мужчин. Десятки людей двигались по двору: кто-то таскал воду, кто-то чинил оружие, кто-то просто лежал на солнце, попивая что-то из глиняной кружки. Это было не временное убежище. Это был их дом. Город разбоя, построенный, чтобы стоять долго.

Володар лежал, не шевелясь, и его сердце глухо стучало в груди. Он, охотник, выследил зверя и нашёл его логово. Но зверь оказался куда больше и страшнее, чем он мог себе представить. Это была не волчья стая. Это был дракон, свивший себе гнездо в самом сердце его леса.

Он пытался сосчитать их. Десять… двадцать… сорок… Сбился со счёта. Людей было слишком много, они постоянно двигались. Но их было не меньше полусотни, а может, и все сто. И это только те, кого он видел. А сколько ещё было внутри домов? Сколько было на вылазке, в набеге?

Масштаб угрозы стал пугающе очевиден. Это была не просто банда. Это была целая армия. Хорошо организованная, со своей базой, со своим хозяйством, со своим укладом. Армия, которая уже показала, что может вырезать дотла отряд профессиональных варяжских воинов.

Володар понял, насколько безумной была его первоначальная мысль – справиться с ними в одиночку. Это было невозможно. Он был одним волком против целой стаи, которая к тому же отгородилась от мира частоколом.

Холодок пробежал по его спине. Он лежал всего в паре сотен шагов от них, но его отделяла целая пропасть. Он смотрел на их крепость, на их кипучую, жестокую жизнь. Он, одинокий охотник, заглянул в самое сердце тьмы. И тьма, казалось, почувствовала его взгляд. Один из часовых на вышке вдруг повернулся в его сторону и стал пристально всматриваться в лес. Сердце Володара замерло. Он медленно, миллиметр за миллиметром, вжался в землю, сливаясь с поваленным стволом, и замер, превратившись в камень.

Глава 26: Глаза в Ночи

Часовой на вышке всматривался в его сторону ещё с минуту, а затем, так ничего и не заметив, лениво сплюнул и отвернулся. Володар выждал, пока его сердце перестанет колотиться, как пойманная в силки птица, а затем так же медленно, как и замирал, начал отползать назад, глубже в спасительную тень леса.

Он не ушёл далеко. Отступив на расстояние полёта стрелы, он нашёл то, что ему было нужно, – старый, раскидистый дуб, который рос чуть выше по склону. Его ствол был толстым, шершавым, а нижние ветви начинались достаточно низко, чтобы на них можно было взобраться. Володар, двигаясь с ловкостью белки, за несколько мгновений оказался на высоте, скрытый в густой, тёмной листве.

Отсюда, со своей наблюдательной позиции, он, словно ночной филин, смотрел на крепость, расстелившуюся под ним. Это было идеальное место: его скрывала листва, а он сам видел почти весь внутренний двор. Здесь он и решил провести свою первую ночь в засаде.

Солнце село, и низину, в которой стояла крепость, быстро окутала тьма. Но вскоре тьму разогнали десятки огней. Во дворе зажглись несколько больших костров, в окнах домов замерцали тусклые огоньки лучин и плошек с жиром. Крепость жила своей ночной, хищной жизнью.

Володар наблюдал. Он перестал быть человеком, он превратился в зрение и слух.

Сначала он изучал стены. Он смотрел, как с наступлением темноты меняются караульные. Их было немного. Они лениво прохаживались по боевому ходу, изредка перекрикиваясь друг с другом. Их бдительность была показной. За высокими стенами, посреди непроходимых болот, они чувствовали себя в полной безопасности. Они боялись леса, но не того, что кто-то придёт к ним из леса.

Затем он стал слушать. Ветер доносил до него обрывки разговоров, пьяный смех, звуки какой-то незатейливой музыки – кажется, кто-то играл на дудке. А потом, когда хмель ударил в головы, затянули песню. Грубую, хвастливую, полную жестокости и бахвальства – о набегах, убийствах и захваченных женщинах. Эта песня, разносившаяся по ночному лесу, была ещё одним актом его осквернения.

Он смотрел, как разбойники, сбившись в кучки у костров, пьют, играют в кости, дерутся, мирятся и снова пьют. Он видел, как из одного из домов вывели нескольких женщин – пленниц или рабынь, – чтобы те прислуживали им, и как грубо их хватали за руки и щупали, под громкий гогот остальных.

В нём не было ни злости, ни отвращения. Эти чувства были бесполезны и лишь мешали бы ему. Он был охотником, изучающим повадки зверя. Он отмечал всё с холодным, отстранённым вниманием. Он запоминал их распорядок.

Вот прошла смена караула. Четверо спустились, четверо поднялись. Сменялись они неторопливо, без всякой спешки, громко переговариваясь. Слабое место.

Вот из главного, самого большого дома, вышел высокий, широкоплечий мужчина, и все вокруг него на мгновение притихли, почтительно уступая дорогу. Атаман. Володар запомнил его.

Он видел, что в дальнем конце двора, у самых стен, расположены загоны, где держат рабов, – оттуда доносился тихий плач и бормотание. А рядом, у хозяйственных построек, была самая тёмная и неохраняемая часть двора. Ещё одно слабое место.

Так он и просидел всю ночь, не шевелясь, на толстой дубовой ветке, слившись с темнотой. Он – глаза и уши ночного леса. Он смотрел на эту язву, на это гнойное скопище на теле его земли, и изучал его. Изучал его ритм, его дыхание, его привычки. Охотник, прежде чем нанести удар, должен досконально изучить свою добычу. Он должен знать, где она спит, где пьёт, где теряет бдительность. Володар знал, что у него будет лишь один шанс. И чтобы им воспользоваться, он должен был знать о враге всё. Ночь дала ему первые ответы. Но их было ещё слишком мало.

Глава 27: Шёпот у Огня

Днём Володар отлежался в густом ельнике, восстанавливая силы. Он съел пару полосок вяленого мяса, которые припас на самый крайний случай, и провалился в неглубокий, чуткий сон. Когда тени снова начали удлиняться, он уже был на ногах. Просидеть ещё одну ночь на дереве было безопасно, но малоинформативно. Чтобы узнать больше, нужно было подобраться ближе. Нужно было услышать их шёпот.

Он выбрал для своей вылазки самую тёмную часть стены, ту, что находилась в тени большого длинного дома и была дальше всего от основных костров. Ночь была безлунной, облака плотно затянули небо – идеальные условия. Двигаясь от дерева к дереву, от тени к тени, он, словно призрак, преодолел открытое пространство между лесом и частоколом.

У самой стены, в полосе непроглядной темноты, росли густые, в человеческий рост, заросли крапивы. Идеальное укрытие. Не обращая внимания на то, как жгучие листья впиваются в кожу, оставляя на руках и лице волдыри, Володар бесшумно погрузился в них. Крапива обжигала, но он терпел. Боль отвлекала, но и помогала оставаться начеку.

В нескольких шагах от него, по ту сторону стены, горел небольшой костерок. У него сидели двое. Судя по их расслабленным позам, это были не часовые на боевом ходу, а простые разбойники, которые устроились здесь, чтобы спокойно выпить и поговорить вдали от шума и гама главного двора. Голоса их были негромкими, но в ночной тишине Володар слышал каждое слово.

– …и я ему прямо в глотку, хрясь! – говорил один, молодой и визгливый. – А он, сука, на меня кровью-то и забрызгал! Рубаху новую испортил, которую я с того купчишки снял.

– Рубаха – дело наживное, – отвечал второй, постарше, с низким, пропитым басом. – Главное, чтоб кишки тебе на сапоги не намотали. Я видал, как одному нашему Гридьке живот вспороли. Он ещё с полверсты бежал, свои же кишки в руках нёс, пока не сдох. Зрелище, скажу я тебе…

Они оба мерзко, утробно захохотали. Затем открыли флягу и сделали по большому глотку.

– А всё равно, добыча была дрянь, – пожаловался молодой. – Три воза с рыбой да пяток мешков с зерном. Хорив опять большую часть себе заграбастал. Нам – по паре монет да пьяную драку в награду.

– Не ной, щенок, – оборвал его старший. – Скоро будет настоящее дело. Большое. Хорив говорил, даны придут. С моря. Вот у тех всегда добыча что надо – и серебро, и барахло заморское. А главное – бабы.

При упоминании женщин разговор приобрёл особенно омерзительный оттенок. Володар лежал в крапиве и слушал их грязные, полные похотливых подробностей фантазии.

– Дановских баб я бы не трогал, – сказал старший. – Они дикие, как рыси. Лучше своих, которых Хорив приволакивает с набегов. Помнишь ту, из веси, что под Псковом? Чернявая такая, всё глазами сверкала.

– А как же! – оживился молодой. – Её потом на пятерых пустили. Орала так, что волки в лесу, поди, разбежались. А потом притихла. Сломалась, видать. Я к ней на утро зашёл, а она лежит, в потолок смотрит, и ни слезинки. Пустая. Хорив велел её к остальным рабыням бросить, на хозяйство. Говорит, живой товар портить нельзя.

Они помолчали, видимо, вспоминая.

– Да, Хорив дело знает, – продолжил старший. – Он зря людей не губит. Всех, кто работать может, в дело пускает. Мужиков – на стройку, на лесоповал. Баб – кому на кухню, кому… ну, ты понял. Товар есть товар. Главное – чтоб не бунтовали. А для этого их надо сразу ломать. Чтобы волю из них выбить. Чтоб знали, что они теперь не люди, а скот.

Володар лежал, и его тело превратилось в камень. Он не чувствовал ни жжения крапивы, ни ночного холода. Он слушал этот спокойный, деловой разговор двух мясников, обсуждающих методы забоя скота. И понимал, что имеет дело не просто с убийцами и грабителями. Он имел дело с работорговцами. С чудовищами, для которых человек – это лишь товар, который можно использовать, сломать и продать.

Информация, которую он получил, была бесценной. Он узнал имя вожака – Хорив. Узнал о готовящейся сделке с какими-то данами, приходящими с моря. Узнал об их жестокой системе подавления и эксплуатации рабов.

Он лежал в жгучей крапиве, а его душу обжигал холод. Он всегда знал, что разбойники – это зло. Но теперь он увидел его истинное лицо. Спокойное, расчётливое, обыденное. И от этого оно было в тысячу раз страшнее. Он понял, что просто убить их будет недостаточно. Такую язву нужно выжигать дотла, вместе с корнями, чтобы ни один росток не пробился снова.