Марулл. Purgatorium

ГЛАВА 1. ПРИБЫТИЕ

– Уважаемый сенатор, подождите немного, господин Люцифер примет вас через несколько минут, – молодой чернявый секретарь вежливо улыбнулся и указал Маруллу  на белое кожаное кресло. Сенатор еще не совсем пришел в себя, был в легком ступоре и, глупо кивнув, послушно направился к креслу. "Рекамье", – на автомате отметил он, опускаясь на превосходную кожу. Такие же кресла он видел совсем недавно в кабинете у своего заместителя и хорошо их запомнил. Да, да, в точности такие, обширные, квадратные, и на кресла-то, в общем, не похожие, скорее, небольшие диваны. Он даже, кажется, распорядился приобрести такие же для себя. Или не успел?..

А какая, в сущности, разница теперь?

Марулл огляделся. Что вообще происходит?

Он не волновался, нет. Сенатор Марулл давно избавился от этой скверной привычки. Он сидел, слегка расставив ноги и облокотив подбородок на руки, упертые в колени. Солидная поза, достойная и вместе с тем позволяющая расслабиться. Конечно, сенатор с большим удовольствием развалился бы в удобном кресле, однако на людях он никогда не позволял себе подобных вольностей. Хотя теперь… С какой, собственно, стати? Марулл откинулся на спинку, расслабился и мягкое кресло приняло его в свои объятия. Превосходная мебель. Сенатор почувствовал себя значительно лучше.

Вот только в горле пересохло…

"Не желаете ли освежиться?" – Марулл с удивлением поднял голову. "Желаю", – произнес он с прохладной интонацией, годами отшлифованной привычкой и ремеслом, – идеально, по аптекарски отмеренной смесью высокомерия, снисхождения и расположения, – чтобы персонал чувствовал, что, позволяя себя обслуживать, сенатор оказывает ему чрезвычайную честь. Впрочем, его холодность, похоже, осталась незамеченной. Секретарь откупорил бутылку, все так же приветливо улыбаясь. "Аполлинарис", – с удовлетворением констатировал Марулл про себя. Именно то, что нужно сейчас. В другое время сенатор предпочёл бы светлое пиво для утоления жажды, однако в голове до сих пор было не совсем ясно. "То что нужно" – еще раз удовлетворенно пробормотал про себя Марулл.

Какой контраст, – подумал он, слегка усмехаясь, и глотая не ледяную и не слишком теплую воду, – с котлами кипящей серы, в которые Марулл, конечно никогда не верил, однако в глубине души все же опасался здесь встретить.

Марулл подумал, что было бы, в общем-то неплохо, если бы хозяин кабинета соизволил оказать ему внимание и почти не удивился, когда секретарь одновременно с этой мыслью встал, вновь  ненавязчиво улыбнулся, и сказал, приоткрыв дверь кабинета: "Господин Люцифер ждет вас."

Ну что ж, сенатор был готов. Он поставил недопитый стакан на прелестный бидермайеровский столик и, одернув пиджак, направился в кабинет достойной, но бодрой походкой.

 Ему начинало нравиться в аду.

xxx

Кабинет был просторный, выдержанный в стиле девятнадцатого века. Лакированный орех – по стенам, сверху, под ногами. Стол, столь же солидный и вместе с тем уютный, из того же дерева. На столе торчал плазменный монитор – одна из последних моделей, – отметил сенатор, при своих консервативных вкусах все же старающийся идти в ногу со временем. Карандашница, блокнот в благородном коленкоровом переплете… Ничего лишнего. Именно так обставил бы свой кабинет и сам Марулл, если бы не приходилось следуя замшелым традициям, перенимать обстановку предшественников.

За пару секунд оценив антураж, сенатор перевел взгляд на хозяина кабинета, уютно покачивающегося в кресле-качалке у камина,  сразу, впрочем, вставшего, лишь только сенатор устремил на него взгляд. С широкой белозубой улыбкой он устремился ему навстречу, на ходу протягивая ладонь для рукопожатия.

– Сенатор, здравствуйте, – свободно и, похоже, искренне произнес он и умудрился растянуть улыбку еще на пару сантиметров. Марулл с холодком пожал предложенную руку и быстрым взглядом прошелся по собеседнику сверху вниз. На вид тому было слегка за тридцать, гладкие черные волосы уложены в безукоризненную прическу и слегка приправлены гелем. Глаза… Странные глаза… – глубокие, слегка озорные и вместе с тем… Впрочем – глаза как глаза, – встряхнулся Марулл. Он нарочито равнодушно прошёл мимо молодого человека к камину и стал смотреть на ровный огонь. Выждав паузу, должную дать ему моральное превосходство, сенатор развернулся и с удивлением обнаружил, что тот его собеседник вовсе не смутился, а все так же дружелюбно смотрит на него.

– Извольте объяснить, где я, – произнес наконец сенатор, не выдержав игру в гляделки.

– Изволю, изволю, – поспешил ответить молодой человек, возвращаясь в своё кресло – качалку, – непременно изволю. Позвольте предложить вам присесть. "Рекамьер" – кажется ваша любимая марка. Не возражаете?

– Не возражаю, – сенатор и впрямь был не против присесть, решив, что хозяин кабинета обходится с ним достаточно почтительно. Марулл опустился в кресло напротив, смутно припомнив, что когда он входил в кабинет никаких кресел, помимо хозяйского, заметно не было.

– Итак, дорогой сенатор, – по простому говоря, Вы – в аду! – начал собеседник Марулла без лишних проволочек, – а вернее – в месте, которое на Земле как правило называют Чистилищем или Лимбом. Впрочем, многие ошибочно полагают, что всё это – разные места…

– Так, интересно! – сенатор попытался придать голосу побольше сарказма, – и как я сюда попал?

– Очень просто. Вы умерли, – развёл руками собеседник и откинувшись на спинку кресла начал слегка покачиваться взад-вперёд.

– Так, интересно, – повторил Марулл. – Позвольте спросить, с кем имею честь.

– Мое имя, вернее одно из них – Люцифер, – молодой человек слегка привстал и вновь опустился в кресло.

– Вы здесь главный? – уточнил сенатор.

– Ну как вам сказать? – Люцифер поерзал в кресле, затем раскурил непонятно откуда взявшуюся в руке сигару и, пару секунд внимательно поглядев на Марулла, выпустил дым в потолок. – Скорее я – наблюдатель. А главный… Главный здесь – вы!

Велкам, – как говорится – ту зе Хелл!

И он широко улыбнулся.

xxx

Через несколько часов сенатор вышел кабинета, прошёл мимо дружелюбного секретаря, погружённый в свои мысли и даже не кивнул ему на прощание. Впрочем, Марулл и так давно отучил себя от проявлений чрезмерного и ненужного дружелюбия по отношению к обслуге. Он считал, что это внушало значительное уважение к нему, так как при повторных встречах персонал держался с ним особенно почтительно, боясь вызвать неудовольствие столь важной особы. Спустившись в зеркальном лифте с девятого этажа, он вышел из огромного небоскрёба и побрёл по серому, только что щедро политому дождём тротуару. Именно такая погода и соответствовала его настроению – гроза прошла, осталась лишь сырость и влажный воздух.

– Бред, – пробормотал сенатор раздражённо, – полный бред.

 Он засунул руки поглубже в карманы и торопливой нервной походкой продолжил путь чуть быстрее. То, что рассказал ему недавний собеседник, было настолько невероятным, что сенатор до сих пор не мог сбить мысли в кучу и они роились у него в голове словно пчелы в улье.

Причем Люцифер, вроде бы, вовсе не говорил загадками, но напротив, старался всё объяснить сенатору понятным языком, предупредив, однако, что понять будет непросто. Сенатор сердился. Сенатор не любил загадок. Он привык контролировать все обстоятельства вокруг и с юношеских времен не испытывал чувства смятения. Однако сейчас оно все более охватывало его и у Марулла промелькнула мысль, что неплохо было бы прочистить мозги чашечкой кофе, да почернее.

Сенатор подумал о роскошном отеле недалеко от парламента, в баре которого он обычно назначал деловые встречи. Спиртного он себе, разумеется, не позволял, однако ему очень нравилась благородно-кожанная обстановка бара и сейчас он с удовольствием посидел бы в подобном месте. Сенатор даже зажмурился на мгновение, представив себе как он заходит туда, небрежно скидывает плащ на руку маленькому гардеробщику и, поправив прическу, степенно направляется за один из столиков…

Сенатор резко остановился. Зажмурился и опять открыл глаза… Этого ведь не могло быть?.. Галлюцинации? Да, нет, наверное, просто похожее здание… "Dorint Sofitel",– мерцали голубоватые буквы пятизвездочного красавца в пятидесяти метрах от сенатора. Марулл приблизился к зданию и начал медленно обходить его вокруг. Стильный черный кирпич, зеленоватые тонированные стёкла… Отель был не просто похож, он был в точности такой же…– вынужден был признать Марулл.

Всё ещё слегка ошарашенный, он завершил обход и сквозь крутящиеся двери, декорированные сухими ветвями, прошёл в мраморный холл. Внутри обстановка в точности повторяла ту, что сенатор издавна знал. То же лобби, тот же бар… Сенатор еще раз покрутил головой, словно стряхивая наваждение, однако многолетняя привычка не удивляться, а вернее, не показывать виду, что чем-то удивлен, взяла верх и Марулл нарочито неторопливой походкой прошёл к бару.

– Ваш плащ, сэр, – сенатор почти не удивился, увидев у входа в бар низкорослого гардеробщика, который почти всегда дежурил на этом самом месте. Он с поклоном принял плащ и стремительно уволок его в полутемную глубину гардероба. Ситуация начала забавлять сенатора.

Выбрав столик в самом тёмном углу, сенатор, одёрнув пиджак, уселся в кожаное кресло и, глубоко вздохнув, немного расслабился.

– Кофе, пожалуйста, – сухо бросил он подошедшему официанту, не взглянув на него. Обычно в этом баре он тоже надевал маску снисходительной доброжелательности, однако сейчас… Он был раздражён, а в этом состоянии он иногда позволял себе подчёркнутую холодность. Никогда, впрочем, не нарушая рамок принятых в его кругах приличий.

Итак, что же наговорил этот Люцифер? – попытался вновь сосредоточиться сенатор. Он прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла, решив поразмыслить над странным появлением отеля у него на пути чуть позже. – Что значит – я всемогущий? И почему это – проклятие? – сенатор помимо воли вновь начал раздражаться и, поймав себя на том, что нервно крутит в пальцах коробок спичек, взятый из хрустальной пепельницы, брезгливо положил его назад.

– Ваш кофе, сэр! – Официант согнулся над низеньким столиком и начал изящно выгружать с подноса кофе, сахарницу и молоко в красивом хромированном чайничке.

Буркнув что-то невнятное, должное выразить благодарность, Марулл всыпал две ложки сахара в кофе и, нарочно громко звеня ложечкой о стекло, начал его размешивать, пытаясь сосредоточиться. Однако и на этот раз ему не удалось собраться с мыслями.

– Позволите присесть?  – Подняв голову, сенатор увидел полного, степенного мужчину средних лет, стоящего перед его столиком. Бросив выразительный взгляд на пустой зал бара, сенатор после небольшой заминки ответил: Пожалуйста, – и, раздражаясь все больше, нарочито уставился в противоположную от мужчины сторону. Того, однако, это не смутило… Краем глаза сенатор видел, как он втискивается в довольно тесное кресло и поднимает руку, подзывая официанта.

– Кофе, голубчик, – проговорил он почти ласково, по-отечески взяв официанта под локоть. Затем откинулся на спинку кресла и начал довольно бесцеремонно разглядывать сенатора.

– Лион! – проговорил он в тот самый момент, когда сенатор уже готов был вскипеть как чайник, и протянул широкую ладонь сенатору.

– Очень приятно, – выдавил из себя Марулл, нечеловеческим усилием сдержав в груди булькающее возмущение. – Однако я, с вашего позволения осмелюсь оставить собой право не  представляться, и не вступать в диалог, в данный момент, признаться, весьма для меня нежелательный. Посему попрошу вас о любезности оставить меня наедине с моим кофе и моими мыслями!

Помпезный монолог сенатора не произвёл, однако, остепеняющего действия, как он замышлял. Вместо этого назвавшийся Лионом заливисто расхохотался и перегнувшись через стол, по-товарищески хлопнул ошалевшего сенатора по плечу.

– Новенький, – заключил он с видимым удовлетворением и заёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее. Пока Марулл, ошарашенный нахальством собеседника, приходил в себя, он с видимым удовольствием отхлебнул принесённый официантом кофе и весело взглянул на сенатора.

– Узнаю себя! – произнёс он через несколько мгновений и шутливо погрозил сенатору пальцем. – Нет ничего нового под солнцем… Да вы не обижайтесь, дружище, вы, видимо, только что от Люцифера, так что ваше состояние мне весьма знакомо и понятно.

Задорный, немного сочувствующий тон Лиона как ни странно подействовал на Марулла успокаивающе.

Для порядку буркнув "тем не менее я бы попросил воздержаться от фамильярностей", сенатор с удивлением обнаружил, что особого раздражения внутри уже не наблюдается, а его место постепенно занимает непонятно откуда взявшаяся симпатия к собеседнику.

– Признаться честно, я и впрямь немного не в себе, – проговорил Марулл сдержанно.

– Ещё бы, – усмехнулся Лион. – А отель вы стильный возвели, я оценил – добавил он, окидывая взглядом полутёмный бар. – А уж я их повидал, поверьте, немало. Как здесь, так и…

– В смысле? – не сдержавшись перебил сенатор. В каком смысле – я возвёл?

– Ага, значит вы еще не поняли. Ну, да я тоже не сразу… Лион замолчал на полуслове и, глубокомысленно приподняв брови, вновь потянулся к чашке кофе.

Сенатор с трудом подавил в себе желание слегка поторопить собеседника, и тоже взял чашку.

– Видите ли, дорогой Марулл, в месте, где вы находитесь, если это вообще можно назвать местом, – продолжил наконец Лион, отхлебнув кофе и с удовольствием цокнув языком – объяснить что-то довольно трудно… гораздо проще предоставить человеку самому выяснять. Поверьте, я вовсе не имею цели вас запутать – шутливо поднял он руки, видя, что сенатор поморщился, – вы и впрямь будете постепенно находить ответы на ваши вопросы… и множество новых вопросов, – добавил собеседник Марулла, вздохнув.

– Я уверен, что разумный человек все может объяснить другому разумному человеку, господин Лион! – проговорил сенатор учительским тоном, – при условии, конечно, что он владеет информацией в полном объеме – не удержался он от шпильки.

– Хм, ну что ж, давайте попробуем, дорогой друг, – не стал возражать Лион, – спрашивайте!

Сенатор отодвинул недопитый кофе и коротко задумался: – Ну вот, элементарный вопрос – что означала ваша фраза "вы возвели стильный отель"?

– Только то, что мне понравился отель, который вы построили, – в глазах Лиона появились смешинки.

– Ну довольно, Лион, – сенатор вновь начал сердиться – что вы имеете в виду под "вы построили"?

– Я же говорю – это непросто объяснить, сенатор. – Лион развел руками. – Но причиной появления здесь этого отеля были вы.

– Я?

– Вы, дружище.

– Но как? Каким образом?

– Вот этого я не знаю… Скорее всего, вы просто захотели, чтобы он был здесь.

– Что? Я захотел, чтобы здесь был отель? – саркастически проговорил сенатор. – Впрочем… – Марулл вспомнил, что у него была смутная мысль выпить кофе именно здесь… – Хм… – сенатор замолчал и уставился к себе в чашку. – Но какая связь?

– Самая прямая,– ответил Лион, благодушно улыбаясь. – Вот я, например, хочу кофе. – Нет, нет, – он поймал вскинувшуюся было руку сенатора, – не будем тревожить официанта. Я хочу кофе прямо сейчас, на этот столик.

– Но как?… – вымолвил пораженный Марулл, глядя на то как Лион преспокойно отхлёбывает из появившейся прямо из пустоты чашки.

– Как – не знаю, – охотно объяснил Лион, улыбаясь. – Однако таковы здесь законы. – Лион откинулся на спинку кресла, забросил довольно пухлую ногу за другую и, с видимым удовольствием посматривая на ошарашенного сенатора, продолжил пить кофе.

– То есть вы хотите сказать… – начал сенатор, постепенно выходя из оцепенения, но снова застрял на середине предложения.

– Ну, да, друг мой, – позвольте называть вас так – пришёл на помощь Лион, – вы тоже можете делать подобные трюки, разумеется. В конце концов – отель – чья работа? А что, как я уже говорил – весьма со вкусом, стильно, благородно, но без лишней вычурности. Вы бы посмотрели, какой кошмар возводят здесь некоторые. Людям порой кажется, чем больше золота, тем красивее. А так как с материалом проблем тут нет, то и выходит не пойми что. Я надеюсь, вы испортитесь нескоро…

– А почему вы столь уверены, что я испорчусь? – вновь вскинулся сенатор, которого задел самоуверенный тон собеседника.

– Все здесь портятся, друг мой, – без особого сожаления в голосе сказал Лион, ставя пустую чашку на маленький стеклянный столик.

– Отчего же? – спросил сенатор, с неудовольствием уловив неприемлемое для своего достоинства юношеское любопытство в собственном голосе.

– Хм… Это один из тех самых вопросов, сенатор… Может быть, свобода пьянит, безнаказанность, всемогущество. Возможность всё иметь, ничего не делая… А может быть наоборот, от осознания безнадежности люди ожесточаются.

– Безнадёжности? – поднял брови сенатор. – О чем вы, господин Лион? Имея всё, о какой безнадёжности может идти речь? Или я не правильно понял, что означает это всемогущество? Оно ограничено?

– Увы, нет, – усмехнулся Лион. – Всемогущество самое что ни на есть настоящее. В том и проблема.

Сенатору начинал надоедать разговор. Было ощущение, что его хотят каким-то образом провести, да еще ко всему эта абсолютная нереальность происходящего и его новоиспечённый "друг" отвечающий вопросами на вопрос и ровным счётом ничего не проясняющий. Видимо придётся разбираться самому – пришёл к выводу сенатор.

– А я вам о чём толкую, – прервал его размышления голос Лиона, – конечно, самому. И когда вы хоть что-то начнёте понимать, то согласитесь со мной, что объяснить всё это не так-то просто. И тогда вы прибежите ко мне и будете…

– Позвольте, господин Лион! – резко перебил сенатор.

– Просто Лион, – не обиделся тот, изящным жестом вынимая из воздуха толстую сигару.

– Да как бы вас не звали, вы что, читаете мысли?

– Да, разумеется, – не смутился собеседник Марулла.

– Ничего разумеющегося я в этом не вижу! – вскипел Марулл, – злоупотреблять моим неведением в некоторых аспектах здешнего существования…

– Ну, не возбуждайтесь так, друг мой, прошу вас, – Лион вновь поднял пухлые руки, как бы защищаясь от сенатора, – поверьте мне, я вовсе не хотел вас огорчить, а просто ускорил процесс коммуникации.

– Вы просто поступили бестактно! – сенатор, однако, как ни странно, успокоился.

– Кроме того, вы не только можете делать то же самое, но и…

– Никогда себе такого не позволю, – высокомерно прервал Лиона Марулл, поправляя галстук привычным жестом.

Ну, сдаюсь, сдаюсь, простите, Марулл, – Лион состроил жалостливую гримаску и протянул сенатору извлечённую из воздуха сигару, – раскурим трубку мира в знак примирения. И пусть она будет свидетельством между нами до тех пор, – пафосно проговорил Лион, мгновенно изменив тон, – пока вы сами, сенатор Марулл, не прочитаете чьих-нибудь мыслей и не простите старого бестактного философа.

– Как я уже сказал, никогда себе такого не позволю, – проговорил сенатор вновь остывая. Наступила короткая заминка. Сенатор всё еще сердился и, несмотря на то, что изнутри его распирало любопытство, решил, что прерывать паузу первому будет ниже его достоинства. Поэтому он сделал вид, что тщательно перемешивает ложечкой уже довольно прохладный кофе.

Ваш кофе остыл, дружище, – похоже у Лиона не было проблем с чувством собственного достоинства. «Дружище!» – что за фамильярность, – фыркнул сенатор, однако на этот раз про себя.

Что ж, хочу новый, – с вызовом сказал он. – Немедленно на этот столик!

Марулл даже не понял, в какой момент появился кофе – когда он закончил фразу или ещё в процессе… Но кофе действительно возник прямо перед ним. Сенатор не смог скрыть изумления и на этот раз. – Невероятно, – выдохнул он. Впрочем, устыдившись своего невольного возгласа, он вновь сделал безразличное лицо и добавил:  – Впрочем, чего еще ожидать от этого дикого места…

Лион, улыбаясь, смотрел на Марулла, прихлёбывая из своей чашки.

Сенатор, давайте дружить, – неожиданно предложил он. – Вы правда очень приятный собеседник. Солидный мужчина, и, вместе с тем ребёнок в вас еще не умер окончательно. Простите, что говорю так прямо, но, вы знаете… С друзьями здесь туговато.

Сенатор уже собирался было в очередной раз оскорбиться по поводу «ребёнка», но в тоне Лиона было что-то, какая-то подкупающая искренность, печаль… Сенатор сам не понимал что, однако это что-то остановило резкий отпор, который он собирался дать. Вместо этого он почувствовал себя немного неловко. Слегка откашлявшись, он нерешительно начал:

– Видите ли, Лион, я не привык играть словом дружба…

– Я понимаю, – прервал Марулла Лион, вновь широко улыбаясь. – Мне просто доставило большое удовольствие общение с вами и я хотел бы его продолжить. Так что если не возражаете…

Ну, в общем, не возражаю, – пробормотал сенатор. – Времени у меня тут, похоже, хоть отбавляй.

Времени, дорогой мой друг, тут нет вовсе, – усмехнулся Лион, – так что у нас и впрямь, простите за парадокс, его очень много. Что ж, думаю, вам нужно побыть одному какое-то – опять простите за парадокс –  время… А потом я жду вас к себе в гости.

Лион протянул сенатору через стол широкую ладонь и, вновь тепло улыбнувшись, неторопливо вышел из бара.

Сенатор незаметно проводил Лиона взглядом, затем медленно откинулся на спинку кресла – именно такого как нужно – и протяжно выдохнул. Похоже, что спешить ему было некуда, да и вообще куда-либо идти не было никакой нужды. Никаких встреч, никаких бумаг – Марулл почувствовал нарастающий дискомфорт. Раздражённо фыркнув, он вытащил из воздуха зажжённую сигарету и глубоко затянулся.

ГЛАВА 2. ГРАФ Д´ЭГЛИЗ

Будильник негромко пищал на ночном столике, сенатор медленно потягивался и, по многолетней привычке, не вставая, прикидывал, чем будет заполнен сегодняшний день. Конечно, в будильнике совершенно не было нужды. Так же как, впрочем, и в самой спальне, да, сказать по правде, и спать сенатору было совершенно необязательно. Но Марулл всё-таки решил придерживаться своих прижизненных обычаев, скрупулёзно   вёл   счёт  дням и часам, и старался существовать так, как привык в течение последних лет.

Леон посмеивался над сенатором, и, во время их вечерних бесед, уверял, что вскоре тот сам откажется от этих неудобств и оценит свободу от всяких временных рамок и оков несовершенства человеческого тела, вроде потребности в сне. Сам Лион однако не чурался привычных земных радостей и с удовольствием предавался различным гастрономическим изыскам каждый раз, когда они с Маруллом встречались.

Однако Марулл сознательно следил за временем, дисциплинированно ложился в постель не позже одиннадцати вечера и вставал в семь утра. Поэтому он точно знал, что находится… ммм… скажем – ЗДЕСЬ – ровно две недели! Сегодня пятница, две недели со дня смерти. – Н-да, ну и бред, – раздражённо подумал сенатор, заводя часы на левом запястье. Он ещё раз потянулся, затем резко сел на кровати и, воткнув ноги в пушистые зелёные тапки, отправился на кухню варить кофе в джезве.

Марулл стоял у плиты, помешивая кофе специальной медной  ложечкой, когда раздался звонок телефона из соседней комнаты. Ну да, Лион, конечно, – у них на сегодня как обычно запланировано чаепитие, плавно переходящее в ужин. Сенатор с досадой подумал, что опять воспользовался “этими дурацкими способностями”, чтобы определить звонящего и, чертыхнувшись, выключил плиту, убрал джезву на деревянную подставочку и отправился к телефону.

– Ну что, друг мой, – раздался в трубке как всегда добродушный голос Лиона, – ещё не отказались от ваших привычек варить себе кофе по утрам и разговаривать по этому раритетному ящику господина Бэлла?

– Ну, во-первых, – моментально вскипая заговорил сенатор, – я неоднократно просил вас, Леон, не подглядывать в мой дом! А во вторых, если вам небезразличны наши отношения, имейте снисхождение к моим привычкам, а также сознательным решениям, которые я, будучи хоть…

– Ах, полноте, полноте сенатор, – как всегда, обезоруживающе добродушно прервал Марулла Лион. – Уговор есть уговор, – я никуда не подглядываю, просто я тоже установил себе часы, идущие синхронно с вашими, и знаю, что в это время вы, будучи человеком привычки, всегда варите себе кофе. По моим расчётам вы как раз должны были его сварить и сидеть с чашечкой в саду, – вот я и позвонил. Так что, без обид, друг мой. Кроме того вы в любой момент можете и сами сделать так, чтобы я не мог, как вы выразились, “подглядывать в ваш дом”, так как наше всемогущество – как мы уже выяснили – заканчивается, когда речь заходит о воле другого человека.

– Да, хххммхррр – сенатор моментально остыл и неопределённо хмыкнул в трубку. – Чем обязан звонку, Лион?

– Да вот, хочу спросить, могу ли я сегодня прийти с другом? Весьма интересная и колоритная личность, уверяю вас!

– Что за личность? – подозрительно спросил Марулл и, зажав трубку ухом, бросил тоскливый взгляд сквозь открытую кухонную дверь на остывающую джезву, – Эээ, Лион, вы не возражаете, если я перезвоню через пять минут? – Вы всё-таки ошиблись в ваших подсчётах и кофе я ещё не доварил.

– Да бросьте, Марулл, – в голосе Лиона вдруг прорезалась так раздражающая сенатора снисходительность – возьмите телефон с собой на кухню, а ещё лучше, перенеситесь прямо в сад с горячей чашкой. Мне бы так не хотелось прерывать нашу беседу – это то немногое, что имеет смысл в этом месте. Как говорил Уистен Хью Оден: “Если два человека встречаются и беседуют, то цель этой беседы – не обменяться информацией или вызвать эмоции, а скрыть за словами ту пустоту, то молчание и одиночество, в которых человек существует.” Как точно, а? Только тут начинаешь осознавать, как он был прав!

– Ну, с этим можно поспорить, – ворчливо возразил сенатор.

– Давайте, давайте поспорим, – оживился в трубке Лион.

– Поспорим после того, как я сварю себе кофе. Сам! – отрезал сенатор. – А потом вам перезвоню. Всего хорошего!

Сенатор положил трубку и, почувствовав себя победителем, отправился на кухню. Кофе, конечно, уже наполовину остыл. Сенатор вздохнул и воровато оглянувшись, на секунду зажмурился и, подхватив моментально задымившуюся джезву и свою любимую чашку, отправился в сад.

Сад, разумеется, был именно таким, о котором сенатор мечтал последние лет двадцать своей жизни. А если точнее – точной копией его собственного сада в особняке близ Лондона, выполненный, однако, с безупречностью, которой он не мог добиться от своих садовников. Идеально ровная живая изгородь, прямые как стрелы дорожки, засыпанные белым песком и выложенные желтоватыми, абсолютно одинаковыми камнями по сторонам. Цветы росли именно там где им положено, в том количестве, которое соответствовало настроению сенатора на данный момент. Сегодня начали распускаться гладиолусы. Марулл подошёл к ним и задумчиво любовался их стройными стеблями, из которых пробивались алые, розовые и оранжевые лепестки. Сенатор любил цветы, однако никогда не позволял себе долго смотреть на них. Он считал это несолидным . Однако тут… Что теперь? Сенатор даже позволил себе улыбнутся и ещё какое-то время разглядывал гладиолусы, прихлёбывая неостывающий кофе из большой голубой чашки.

Затем глубоко вздохнул и направился к развесистому клёну в южном углу сада. Ну как – южному… Сенатор решил считать его южным. Старый клён был в саду на особом положении – ему единственному не было предписано, как расти, куда пускать свои ветви и где вспучивать землю мощными корнями. На Земле клён было строго запрещено трогать садовникам, да и тут, хотя сад выглядел сообразно желаниям Марулла без всяких садовников, – клён был предоставлен сам себе и рос как хотел. Может быть, именно поэтому, сенатора тянуло чаще всего именно сюда, в его развесистую тень?

Сенатор прислонился спиной к тёплому от солнца шершавому стволу и задумчиво тянул кофе, размышляя, что делать и как жить – ну, в смысле – существовать, дальше. Он поймал себя на мысли, что думы о покинутой Земле посещают его всё реже. Чего уж там, если честно, то и вообще не посещают. Как-то прочно и, кажется, насовсем в нём утвердилось осознание того, насколько неважными, пустыми и смешными были в сущности вещи, ради которых он жил, боролся, переживал… Беспокойства за родных отчего-то тоже не было. Может быть, просто потому, что теперь стало ясно, что концом их пути станет то же, что и с ним теперь? Так зачем за них переживать? А зачем вообще это всё было? Зачем эти пятьдесят шесть лет мучений, соблазнов, сражений, болезней, переживаний, если финал будет вот таким? Почему бы Творцу было сразу не создать его прямо тут? Кстати… о Творце… Сенатор вдруг сообразил, что пообщавшись с Люцифером, он до сих пор не встречался, собственно, с Создателем. И никаких попыток увидеться с сенатором со стороны Бога тоже пока не наблюдалось. Хм…

Сенатор задумчиво пожевал губами. Собственно, кто может ответить на его вопросы лучше Бога? Как он сразу не сообразил. Только вот как с Ним связаться? Вспомнив о своём всемогуществе, сенатор уже почти что принял решение просто пожелать встречу с Создателем, но в последний момент что-то остановило его. – Хмм, – сказал он сам себе. Если Творцу по каким-то причинам пока было недосуг общаться со мной, вероятно у Него на это есть основания… Спрошу у Лиона, – решил он, отгоняя назойливую мысль, что желанию встречи с Творцом помешало странноватое ощущение уж очень смахивающее на боязнь. Кстати… Лион!.. Я же обещал ему перезвонить, – подавив в себе невольную радость от того, что можно переключиться с некомфортных мыслей на дружескую беседу, он поднёс к уху трубку радиотелефона – некий компромиссный вариант, на который он скрепя сердце уговорил сам себя, – и в трубке сразу же загудел добродушный басок Лиона:

– Друууг мой, я невероятно рад Вас слышать. Вы не забыли обо мне и это наполняет меня искренней радостью!

– Да, Лион, я… Я тоже очень рад, – сдержанно сказал сенатор, с удивлением отмечая и в себе некий всплеск радости.

– Так вот, я навещу Вас сегодня вечером с другом. Замечательная личность, поверьте старику! Довольно давно тут находится, похоже, уже нашёл себя в полной мере. Разгадал, так сказать, смысл жизни, взял его за рога и наслаждается процессом.

– Очень интересно, – протянул сенатор. – Похоже, Вы говорите о философе, мечтателе, и, кажется, практике. Не сомневаюсь, что это очень приятная личность!

– Отвратительная! – тут же ответил Леон. – Нахал, бездельник и самодур. В общем, он вам однозначно понравится! – закончил он, и, не дав задохнувшемуся от возмущения сенатору вставить ни слова, оборвал разговор. – До вечера, мой дорогой, до вечера!… И в трубке послышались гудки отбоя.

– Вообще-то, уважаемый Лион, я ещё не счёл разговор оконченным, – раздражённо проговорил Марулл, глядя на гудящую трубку. – Вот тебе и всемогущество! Каждый первый творит что хочет, а ты – терпи!

Впрочем, вспомнив, что и он сам может творить что хочет, сенатор слегка успокоился. Кроме того, он сообразил, что при первом телефонном разговоре именно он бросил трубку, не дослушав Леона и тот, кажется, вовсе не был обиженным. Впрочем, не потому ли он поступил с сенатором также в этот раз? Марулл вновь подозрительно уставился на телефон, а затем со вздохом опустил его в карман халата и от души приложился к чашке.

Делать было совершенно нечего. И зачем только сенатор назначил встречу на вечер? Опять ходить по саду, выравнивать дорожки или делать бессмысленные фокусы, проверяя свои способности? Убедившись, что может создать себе абсолютно всё, что только можно представить, оказаться в любом месте, которое можно пожелать, ему на удивление быстро это наскучило, и главным развлечением стало вечернее общение с новым другом. Но вот беда, чем теперь заниматься до вечера?

Сенатор поглядел на часы. Четверть девятого утра… Вот ведь незадача. У него накопилось столько вопросов, да и новым гостем, что ни говори, Лион его заинтриговал.

Может предложить Лиону прийти пораньше? А вдруг у него дела? А вдруг дела у его друга?

Сенатор поморщился, вспомнив, что это по сути не имеет никакого значения, и ход времени на земной манер он организовал себе сам. А местные старожилы каким-то образом прекрасно обходятся без счёта часов и минут, и удивительным образом умудряются повсюду появляться когда нужно и успевать всё, что хочется.

А какого чёрта, собственно? – сказал себе сенатор решительно. Он щёлкнул пальцами, и, на мгновение задумавшись, устремил взгляд на появившийся перед ним на садовом столе смокинг. Идти в спальню, снимать халат и облачаться в вечернюю одежду решительно не хотелось и сенатор, вновь на всякий случай оглянувшись, щёлкнул пальцами ещё раз. Через мгновение, поправив бабочку, и оглядев себя с головы до ног в появившемся перед ним зеркале, Марулл уселся на садовую скамейку и, прикрыв глаза, проговорил: А теперь… Теперь да будет вечер!

И стал вечер.

…

Были сумерки, и в свете почти зашедшего солнца сенатор увидел, как в конце сада открылась калитка и две неясных фигуры, войдя, направились к сенатору. Впрочем, оказалось достаточным лишь мимолётного пожелания, чтобы сенатор смог прекрасно разглядеть обоих вошедших. Пухлого невысокого Лиона сложно было не узнать и без этого, а вот на его спутнике сенатор остановил свой взгляд более пристально, пользуясь секундами, пока оба гостя продвигались к нему, неспешно шагая по идеально ровной дорожке. Оба были одеты в строгие костюмы, на шее Лиона красовалась чёрная бабочка с небольшим алмазом посередине, а его спутник – высокий, прекрасно сложенный, с загорелым лицом, казался ещё выше из-за надетого на голову громоздкого цилиндра, в котором его силуэт напомнил Маруллу  Авраама Линкольна с классических американских изображений. Издалека, из-за гибкой походки и стремительности движений ему показалось, что спутник Лиона очень молод, однако, когда тот подошёл ближе и Марулл смог разглядеть лицо, он увидел, что тому на вид ему не менее сорока, а скорее около пятидесяти лет. В руке он держал трость, на которую, впрочем, не опирался, а указывал ею Лиону то на клумбу гладиолусов, то на грядку земляники, говоря ему что-то вполголоса.

Сенатор с удовольствием отметил, что и Лион сегодня снизошёл до того, чтобы одеться подобным образом, зная, как сенатор чтит правила традиционного этикета. Марулл уже несколько раз намекал другу, приходящему на встречи то в простых черных брюках и рубашке, а то и вовсе в джинсах и свитере, что строгий костюм или смокинг демонстрируют по его мнению уважение к собеседнику. Лион обычно только посмеивался, однако сегодня не только облачился в костюм сам, но и, очевидно, попросил об этом своего спутника.

Гости приблизились и сенатор, встав, направился им навстречу.

– Добрый вечер, господа, – негромко произнёс он, протягивая руку Лиону.

– Друг мой, здравствуйте, – с теплотой и явной радостью ответил тот, широко улыбаясь и, ответив на рукопожатие, сдавил другой рукой плечо сенатора. На объятия он, секунду поколебавшись, не решился, видимо, увидев торжественно-официальное выражение лица Марулла, – знакомьтесь, – это мой друг, о котором я Вам говорил, – граф д`Эглиз.

– Очень рад, сенатор Марулл – сказал сенатор, высвобождаясь от рукопожатия Лиона и стараясь придать своему лицу выражение сдержанного радушия, достоинства и лёгкой снисходительности. Впрочем, заряд хлопнул вхолостую, так как собеседник лишь мельком взглянул на Марулла, сунул ему крепкую ладонь и продолжил оглядывать сад.

– д`Эглиз. – представился он просто, – Слушайте, а что это у вас за хрень посреди сада?

– Вы о клёне?– удивлённо поднял брови сенатор.

– Да, это дерево. Клён, значит? Хм…

– Чем оно Вас заинтересовало, – спросил сенатор, слегка напрягшись.

– Ну как же… д`Эглиз приблизился к дереву и, задрав голову, с интересом стал его осматривать, – у Вас тут всё такое правильное, ровненькое, прям тошнит, – а дерево – корявое и несимметричное. Неаккуратненько! – заключил он после небольшой паузы и, переглянувшись с Лионом внезапно громко рассмеялся. Лион тоже улыбнулся, видимо какой-то, лишь им обоим понятной шутке.

Сенатора, само собой, покоробило бесцеремонное начало разговора, он недовольно засопел, однако решил не позволить раздражению счесть его негостеприимным и протянув руку в направлении трёх плетёных кресел, стоящих вокруг небольшого столика, сказал: – Присаживайтесь, господа, Лион, друг мой, спасибо, что нашли… ммм… время для визита, граф д`Эглиз, чувствуйте себя как дома, очень рад знакомству! Лион рассказывал о вас лишь хорошее, хоть и немного.

– Хорошее? Обо мне? Лион? – я себе представляю, – засмеялся д`Эглиз, пружинисто садясь в одно из кресел и закидывая длинную ногу за ногу, – интересно…– Он бросил взгляд на Лиона и на мгновение, казалось, задумался. – Нахал, бездельник и самодур! – процитировал он. – Что ж, лестная рекомендация, спасибо, дружище, – и он вновь заразительно засмеялся. – Впрочем, нельзя не отметить – весьма точная. Так и есть! Нахал, самодур – это определённо мои главные достоинства, ну и бездельник – само собой, тоже, как, впрочем, и все остальные здесь находящиеся.

– Я смотрю, – сказал сенатор, степенно опускаясь в соседнее кресло, – читать мысли друг  друга между вами моветоном не считается?

– Ха! Об чём вы говорите! Конечно, не считается, – весело ответил д`Эглиз, – так гораздо проще общаться, поверьте!

– Я уже пытался убедить в этом нашего дорогого Марулла, – вступил в разговор Лион, в свою очередь садясь в кресло и раскуривая взявшуюся из воздуха трубку. По саду поплыл сладковатый запах табака смешанного с кусочками сухого чернослива – любимой смеси Лиона. – Но он пока ещё в тисках мирских предубеждений.

– Не предубеждений, – возразил сенатор, – а элементарных правил вежливости и порядочности!

– Было очень вежливо и порядочно с вашей стороны, дружище, – ухмыльнулся д`Эглиз, – только что втирать мне, что этот пройдоха Лион говорил обо мне что-то хорошее!

Сенатор слегка покраснел… А ведь верно, – пронеслась у него мысль, – я слукавил просто по привычке, ради соблюдения каких-то правил вежливости, а по сути просто соврал, и тут это моментально раскрывается. Хм… Надо быть осторожнее…

– Не осторожнее, а просто наплевать на все условности и на то, что там кто про Вас подумает, – я так считаю, – сказал д`Эглиз, мановением руки превративший свой садовый стул в кресло качалку и немедленно начавший раскачиваться взад-вперёд.

– Мои мысли попрошу не читать!, – взвился Марулл, – я в состоянии сам решить, какую информацию я желаю дать моим собеседникам, а какую – нет!

– Дружище, да какие проблемы? Закройтесь, да и всё. Вы тут устанете объяснять всем и каждому, какая Вы мимоза.

– Я попрошу вас воздержаться от подобных эпитетов, – проговорил сенатор, чувствуя, что вновь начинает раздражаться, – мы не настолько близко знакомы, чтобы Ваше обращение “дружище” или уж тем более “мимоза”…

– О, Боже, – простонал д`Эглиз, бессильно обвиснув в кресле, и устремляя глаза в небо, – Марулл, какой Вы зануда! Лион, как вы ещё не окочурились с ним от тоски? Мы общаемся всего пару минут и уже чувствую, что заражаюсь вирусом добропорядочности. Тут работать и работать.

– Ну, знаете! – Марулл приподнялся в кресле, гневно глядя на д`Эглиза. – Вы, сударь… Вы…

– Хам и самодур, – Вам же Лион уже сообщил.

– Вот именно! – возмущённо проговорил сенатор!

– За это его и любим, – посмеиваясь отозвался со своего кресла Лион.

– Марулл, – вдруг посерьёзнев сказал д`Эглиз, и,  уперев локти в колени, устремил доброжелательный взгляд на сенатора, – не сердитесь, прошу Вас. Я думаю, Вы очень скоро придёте к осознанию того, что тут каждый может быть таким каким хочет, совершенно не опасаясь молвы, мнения окружающих, последствий и тому подобных условностей, – Вы мне весьма симпатичны, хотя и внушаете безусловную… хм… жалость Вашей зажатостью. Думаю, мы подружимся! Примите первый совет как от Вашего нового друга, – и д`Эглиз чуть пододвинув кресло к Маруллу , положил руку ему на плечо, – будьте таким какой Вы есть и плевать на то, что про вас подумают. Вам теперь абсолютно нечего терять, дружище!

– Что ж, извольте, – сенатор совершенно неожиданно для самого себя решил принять вызов, – должен признаться, Вы мне тоже отчего-то симпатичны. Как это не удивительно, учитывая ваши манеры. Однако я уже почти готов вышвырнуть Вас отсюда за Ваше панибратство и не удивлюсь, если Вас регулярно исключают из разных приличных компаний!

– Ну вот! Вот! – д`Эглиз явно обрадовался откровенности сенатора, – согласитесь, что говорить то, что думаешь несказанно лучше, чем занудствовать! – Он откинулся на спинку кресла и проговорил: – Что-то тут становится темновато, вы не находите, друзья?

В саду и впрямь окончательно стемнело и были видны лишь силуэты сидящих в креслах собеседников.

– Я открыл хороший способ, – решил похвастаться Марулл, – достаточно лишь пожелать видеть в темноте и вы…

– Способов куча, – прервал его д`Эглиз,  – и вы, старина, разумеется, выбрали самый скучный из них, – подумайте, умоляю, как можно решить этот вопрос поинтереснее!

Сенатор принял твёрдое решение не обижаться, тем более, ему весьма понравилось следовать совету д`Эглиза и говорить то, что лежит на сердце, а не пропускать всё через фильтры того, как что воспримут, какое мнение о нём сложится, какие последствия для статуса это повлечёт и так далее. Марулл прислушивался к этому незнакомому или, скорее, давно забытому ощущению детской непосредственности, искренности. Граф, казалось, за минуту смог поколебать в сенаторе то, что годами сковывало, связывало и заставляло его быть вовсе не тем, кем ему хотелось. Марулл прямо высказал графу то, что он думает, и вместо натянутости между ними напротив возникло что-то тёплое, доброе, дружеское… Поразительно, – подумал сенатор. Почему я не попробовал этого раньше?…

– Сенатор, Вы с нами? – с лёгким беспокойством спросил Лион.

– Да, простите, я немного задумался, – ответил сенатор. Он слегка потряс головой, – что ж, – сказал он, – вы просите избрать менее скучный способ разогнать темноту? Извольте!

Он на секунду закрыл глаза, замер… И сквозь сомкнутые веки увидел, что вокруг стало гораздо светлее. Он открыл глаза и улыбнулся… Да, точно так как он хотел! Сад наполнили медленно порхающие, похожие на медуз, огоньки. Он видел подобных в каком-то фантастическом фильме, – и теперь решил осветить сад таким образом, – розовые, сиреневые, белые и ярко-зелёные, они кружились в чарующем танце, пролетая меж ветвей клёна, между засыпающими гладиолусами и переливались разными оттенками, однако сад при этом непостижимым образом оставался освещён ровным розоватым светом.

– Красота, – одобрительно прищёлкнул языком д`Эглиз, – Марулл, да Вы – романтик

– Я говорил, – с улыбкой сказал Лион, – в этом ржавом сундуке запрятано много сокровищ, граф!

– Хм… – хмыкнул сенатор… – Слова собеседников были ему приятны, несмотря на сомнительную комплиментарность в метафоре Лиона. – Этот сундук и сам не такой уж и ржавый, – сказал он. На себя посмотрите, господа, – добавил он неожиданно для самого себя.

– Да, мы ужасны, – самокритично признал д`Эглиз, любуясь полётом светлячков у себя над головой, – а особенно этот дурацкий маскарад, в который нас втиснул гостеприимный Марулл. – Лион, дружище, я больше не выдержу, – он хлопнул в ладоши и моментально оказался в потёртых джинсах, красной клетчатой рубахе и ковбойской шляпе. – Уффф, – выдохнул он и с явным удовольствием потянулся в кресле. – Неужели Вам доставляет удовольствие запихивать себя в эту консервную банку, Марулл?

Сенатор уже хотел по привычке холодно возразить, сказав что-то вроде того, что существуют правила приличия и уважения к хозяину дома, который имеет право выражать пожелания о дресс – коде на своём приёме, однако заставил себя промолчать и, сделав глубокий вдох, решил опробовать свою новообретённую способность и сказать то, что думает на самом деле… А что он собственно думает на самом деле? Марулл с удивлением осознал, что он и вправду никогда и не задавал себе этот вопрос – а нравится ли ему носить смокинг? Это настолько его поразило, что он зажмурился и медленно проговорил: погодите, граф, прошу Вас… Я сейчас попытаюсь сказать Вам правду…

В саду повисла неожиданная тишина. Лион внимательно смотрел на сенатора исподлобья, д`Эглиз сидел совершенно неподвижно…

– Нет… – наконец нерешительно проговорил сенатор… Нет… Чёрт возьми, мне не нравится носить смокинг! И видят небеса, – продолжил он всё более крепнущим голосом, – я его, по правде, вообще, ненавижу не меньше Вас, граф…

Сенатор замолк и тишина, казалось, стала осязаемой. Он почти ощущал кожей, что происходит что-то чрезвычайно важное,  и его собеседники тоже этим прониклись и почтительно отдают дань этой тишине, не оскорбляя важность момента ни малейшим звуком.

– Браво, – наконец проговорил Лион глухо… – Браво, друг мой… Две недели! Вам понадобилось две  недели на то, чего многие не достигают и за годы.

– Что ж, осталось приодеть нашего модника, – раздался весёлый голос д`Эглиза и напряжение моментально спало,

– Ну уж нет, – проговорил сенатор, – я сам!

– Конечно, конечно, сам, – вскинул руки д`Эглиз, – глядя на созданных Вами светлячков я не сомневаюсь, что Вы справитесь!

– Сенатор на мгновение задумался и постарался, углубившись в себя понять, во что он на самом деле хочет быть одет. Это оказалось не так просто, – Марулл настолько привык думать, какое впечатление должен произвести, а не о том, чего в действительности хочет, что у него не сразу получилось на этом сосредоточиться. Ощущение было непривычным, невероятным, – он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО может одеться так, как ему удобно и приятно! И никто не будет вправе его осудить, сделать какие-то выводы о нём, а если и сделает, сенатор вправе не обращать на это никакого внимание. Это ощущение свободы было столь опьяняющим, что сенатора захлестнула волна необъяснимой радости. Свобода! – думал он, – Боже мой! Какой потрясающий вкус у свободы! И я, кажется, начинаю понимать, что это вообще такое!

Я хочу… Я хочу… Да… Кажется, так… Именно так…

– Ну вот, раздался над его ухом голос д`Эглиза, – стал типа человек. Браво ещё раз! За это надо выпить!

Марулл открыл глаза и оглядел себя. Поношенная, потёртая рубаха в клетку, простые хлопковые штаны и… Да! Подтяжки! – Боже, как я люблю подтяжки, – прошептал сенатор, слегка оттянув их большими пальцами и со щелчком отпустив. Вот так! Свободно и легко!

И он улыбнулся.

…

После довольно продолжительной паузы, во время который каждый из троих собеседников пребывал в своих мыслях, д`Эглиз наконец прервал молчание, встал с кресла, громко, с хрустом потянулся и сказал: – Ну что ж, господа, давайте немного пройдёмся, у меня уже ноги затекли.

У Марулла ничего не затекло, напротив, он ощущал необыкновенный уют и с радостью провёл бы в кресле хоть весь вечер, однако ему не хотелось портить гармонию, напротив, он обнаружил в себе искреннее желание сделать д`Эглизу приятное и он с готовностью поднялся с кресла.

– Ах, граф, – с деланным страданием в голосе простонал Лион, – вот ведь непоседливый человек. Так хорошо сидели… Беседовали…

– Спокойствие, Лион, – беседовать мы можем и дальше, – давайте, дружище, давайте, поднимайтесь, растрясёте немного ваш драгоценный жирок, – от вас не убудет. Не принуждайте меня заставить кресло исчезнуть из-под Вас как в прошлый раз!

– О, нет, Вы себе этого больше не позволите, – возразил ему Лион с наигранным гневом…

– Да, не позволю, – с сожалением вздохнул д`Эглиз, – Вы, негодник, чересчур злоупотребляете Вашим всемогуществом. – Но прошу Вас по дружбе, давайте прогуляемся по этому чудесному саду или, знаете что? Давайте сыграем партию в дартс!

– В дартс? – удивился сенатор.

– Ну да. В дартс. Такая игра, – нужно кидать дротики в круглую мишень и…

– Разумеется, я знаю, что такое дартс! – Я – англичанин, – чопорно проговорил сенатор, – только вот у меня… Сенатор чуть не брякнул “у меня нет дартса”, – но вовремя сообразил, что скажет глупость и попытался более осмысленно закончить фразу, – у меня… ммм… давно не было практики. Вышло не сильно лучше, но собеседники, похоже, вежливо не заметили неуклюжести слов сенатора.

– Что ж, позвольте, – д`Эглиз взмахнул рукой, перед друзьями появилась большая круглая мишень и электронное табло рядом, на котором зажглись строки с цифрами – три раза по 501. – Нужно указать имена игроков, – сказал граф и рядом с каждой строкой возникли имена.

– Мастер, Лентяй и Зануда, – прочитал Марулл. Очень вежливо! – пробормотал он, чувствуя, однако, что его губы растягиваются в улыбке. – Вам не кажется, друг мой – обратился он к Лиону – что нужно слегка подправить имена?

– Несомненно надо подправить, – приблизился к ним Лион, – а то, помилуйте, какой же я Мастер? Он прищурился и надписи сменились на: Хвастун, Философ и Новичок.

– Вот так будет лучше, – сказал он, – а главное, сразу понятно, кто есть кто.

– Что ж, я, похоже, Новичок, – это справедливо, – сказал сенатор, – изволите начинать, джентльмены?

– Давайте Вы первый, сенатор, – сказал д`Эглиз, – должна же быть у вас хоть какая-то тень надежды на победу. И он передал Маруллу  три серебристых дротика. Сенатор взвесил их в руке, – хм… то, что надо. Тяжёленькие, идеально сбалансированные. Что ж… Марулл неплохо играл в дартс при жизни, и пару раз ему даже удавалось закончить раунд пятнадцатью дротиками, что было весьма неплохо для компаний, в которых ему доводилось играть. Марулл прищурился, прицелился в тройную двадцатку и легко размахнувшись пустил дротик. Точно в цель! Сенатор улыбнулся, взвесил в руке второй и запустил в мишень. Дротик опять попал в точности туда, куда Марулл целился… У сенатора всего пару раз в жизни получалось попасть дважды подряд в тройную двадцатку и его начали одолевать некоторые подозрения. Впрочем, третий дротик уже был готов к броску и сенатор, почти не целясь, пустил его в мишень. Тот вонзился рядом с первыми двумя с лёгким щелчком ударив оперением об оперение.

– Нда… – разочарованно протянул д`Эглиз, уперев руки в бока – вот уж не думал, что вы совершенно не умеете играть!

– В каком смысле? – удивился сенатор, – тройная двадцатка, граф! – Не уверен, что многие смогут это повторить…

– Смогут, смогут, – проворчал д`Эглиз, – подходя к мишени и выдёргивая из неё дротики, – сможет каждый первый, господин зануда! Лион, вы что, не научили сенатора играть? У вас было две недели, боже мой, чем вы занимались? Неужели из-за Вашей душеспасительной трепотни у вас не хватило времени ни на что толковое?

– Да, каюсь, мы ещё не дошли до игр, – сокрушённо проговорил Лион и взял сенатора за плечо, – однако это дело поправимое, д`Эглиз, уверяю Вас, мы сегодня же составим вам достойную партию! – и обратившись к ничего не понимающему сенатору он со своей неизменной улыбкой сказал, – Марулл, друг мой! Не забывайте, где мы находимся и по каким законам существуем.

– Поясните, Лион, я Вас не понимаю. Но с радостью готов выслушать. Что Вы имеете в виду.

– Друг мой, Вы обладаете абсолютным всемогуществом и Ваши желания имеют свойство исполняться моментально.

– Да, разумеется. Это я уже понял. И что? – спросил сенатор, начиная, впрочем, догадываться к чему клонит Лион.

– Ну, думаю, вы и сами сможете ответить на вопрос, что произойдёт, если Вы, взяв три дротика, захотите, чтобы они попали точно туда, куда Вам хочется.

– Хм… Ну… Разумеется, они туда и попадут.

– Разумеется, – грустно сказал Лион, пожимая плечами. Вам дано всемогущество без подвоха, дорогой друг. Ваша воля исполняется именно так как вы и в самом деле хотите. Как, впрочем, и наша, –  с чуть заметным оттенком печали вздохнул он, заложив руки в карманы.

– Момент, момент, – нахмурился сенатор, попеременно глядя то на Лиона, то на д`Эглиза, – в чём же тогда вообще смысл играть в дартс? Если сталкиваются три всемогущества, мы же все трое можем пожелать всегда попадать точно в цель, верно? Какой же тогда интерес?

– Абсолютно никакого, – сказал д`Эглиз, – честно говоря, я ожидал, что вы это сообразите до того, как столь виртуозно выбьете три тройных двадцатки!

– Так, а как же тогда? – вскричал сенатор. – Получается, Вы меня разыграли? Соревноваться вообще не имеет никакого смысла?

– Имеет, друг мой, имеет, – улыбнулся Лион и, подняв палец, продолжил – если Вы намеренно ограничите своё всемогущество!

– Это как? Что же мне, нарочно бить мимо цели, чтобы игра стала интереснее?

– Нет, дружище, это тоже убило бы всякий интерес, – терпеливо сказал Лион, взяв сенатора под локоть, – специально бить мимо цели – не нужно, да и имеет столько же смысла, сколько и бить всегда точно в цель, – если попадание зависит только от Вашего желания – грош цена такой игре. Чтобы игра получилась интересной, мы все трое должны сознательно уменьшить свои способности.

– А разве это не одно и то же, что и поддаваться? – спросил сенатор.

– Мы очень хотим верить, что нет, – вздохнул Лион.

– Совершенно точно – нет, – подал голос д`Эглиз, – не слушайте этого старого нытика, – смотрите, всё просто, – на время нашей с вами игры мы принимаем решение играть на том уровне, который у нас был при жизни. Полагаю, он у нас примерно равный. Ясно?

– Ну… – пробормотал Марулл, – вроде ясно… Что ж, давайте попытаемся.

– Он вновь взял дротики в руку, выбрал один из них, размахнулся, прицелился и выпустил его в мишень. На этот раз дротик воткнулся на сантиметр выше намеченной цели. Сенатор сосредоточился и искренне попытался как мог хорошо прицелится, при этом сознательно проговорив в мыслях, что хочет пользоваться исключительно умением, которое у него было на Земле. Второй дротик ушёл ещё выше чем первый.

– Ну, ну, дружище, поддаваться тоже не нужно, – услышал он насмешливый голос д`Эглиза над ухом, – или Вы и впрямь так отвратительно играете?

В сенаторе заиграла гордыня, однако он подавил в себе низменное желание всё же воспользоваться читингом при третьем броске и вновь бросил дротик исключительно с отпущенным ему дарованием и приобретенным при жизни умением. Третий дротик вошёл существенно ниже цели, однако тоже попал в двадцатку, хоть и не в тройную.

– Три по двадцать, – не так уж плохо, – проговорил Лион, похлопывая сенатора по плечу.

– Так-с, ну давайте-ка я, – с азартом сказал д`Эглиз, расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки. Добавим немного света! – Светлячки вокруг мишени замерцали чуть ярче, и д`Эглиз, прищурившись замахнулся дротиком.

– Постойте-ка, – сказал сенатор, – простите, друг мой, д`Эглиз, я ни в коей мере не сомневаюсь в вашей порядочности, но… так сказать для общего развития и понимания правил, по которым нам тут приходится жить, – как я могу быть уверен, что…

– Что я играю честно? – перебил его д`Эглиз, не переставая целиться – это очень просто, дружище! Ради этого вопроса не стоило сбивать мне так хорошо взятый прицел, – и он выпустил дротик, со свистом вонзившийся в поле с цифрой “18”. Ну вот, – огорчённо сказал он. – Господа, не болтайте под руку! Или это ваша тактика, Марулл? Если так, то я на вас обижусь.

– Нет, нет, что Вы, ни в коей мере! – поспешил оправдаться сенатор, слишком поздно сообразив, что д`Эглиз явно говорит не всерьёз. – Цельтесь на здоровье, я буду нем как рыба, обещаю Вам.

– Ну вот ещё, – ворчливо сказал Лион, – учитесь, граф, целиться под давлением, – а я пока объясню сенатору главное правило, по которому мы тут, собственно, существуем. Это не займёт много времени, так как мы его уже не раз с Вами упоминали.

– Свобода воли? – спросил сенатор.

– Совершенно верно, свобода воли каждого из нас, – торжественно провозгласил Лион, поглядывая на д`Эглиза, целившегося вторым дротиком. Иначе говоря наше всемогущество абсолютно и безгранично до тех пор, пока не вступает в конфликт с волей другого человека. Вы не можете предпринять по отношению к нему ничего, чего он не хотел бы. – Иначе говоря, если Вы хотите кого-то обмануть, а тот этого не желает, то у Вас это не выйдет.

– Интересно, – протянул сенатор, – а если я захочу, скажем, стукнуть кого-нибудь по голове?

– То у вас это получится исключительно, если этот самый другой не будет возражать. А если он захочет, то может навсегда оградить себя от общения с Вами. И Вы не сможете абсолютно ничего с этим сделать, – развёл руками Лион. – Впрочем и Вы сами имеете всю власть не позволить никому сделать против Вашей воли что-либо по отношению к Вам!

Вот Вы, например, хотите, чтобы д`Эглиз играл с Вами честно?

– Конечно, – сказал сенатор, – и я его обыграю абсолютно честно! Иначе какой интерес?

– Ну это ещё бабушка надвое сказала, – сказал д`Эглиз и всадил дротик в тройную двадцатку? Видали, сенатор? Это Вам не мелочь по карманам тырить?

– Что? – удивился Марулл

– Не обращайте внимания, – засмеялся д`Эглиз, – это такая присказка из одного старого азиатского фильма.

– Ну так вот, – продолжил Лион, – при всём своём всемогуществе д`Эглиз не может пожелать обмануть Вас. Вернее, пожелать-то он может, но так как это влияние напрямую на вас, то Вы можете его заблокировать. И сразу узнаете, если граф обманывает и использует читинг.

– Хм… Нда… Немного радости в таком всемогуществе, – протянул сенатор, призадумавшись.

– Ага, вы, кажется, начинаете понимать, как нас развели, дружище, – весело проговорил д`Эглиз, целясь третьим дротиком, – ценность всемогущества существенно падает с ростом количества обладающих им дураков вокруг вас, не так ли? Если все вокруг всемогущи – получается, никто не всемогущ, а, сенатор?

Мысль сенатору совершенно не понравилась, и он помрачнел…

– Какое-то фальшивое всемогущество, – сказал он через пару секунд, тряхнув головой, – неполноценное!

– Ну, как сказать, – улыбнулся Лион, подходя к мишени и вытаскивая дротики, – полагаю, оно точно такое же, какое и у самого Бога.

Эта мысль показалась сенатору очень важной, кроме того он вспомнил, что как раз и собирался спросить у Лиона насчёт Бога.

– Поясните, Лион, – попросил он, подходя к другу поближе.

– Извольте, – философ встал на линию перед мишенью, долго смотрел на неё, а потом внезапно выпустил все три дротика один за другим, почти без паузы. Двадцать, двадцать, шестьдесят!

– Ого! – сказал сенатор, невольно приподняв брови.

– Так вот, – продолжил Лион, подходя к мишени и вновь вытаскивая дротики, чтобы передать их сенатору, – абсолютно всемогущий Бог оградил своё всемогущество волей человека на земле. И не может заставить человека сделать ничего, что человек ему не позволяет. Это же основа христианской веры, Марулл, вы что, не читали Священное Писание?

– Ну как…– смутился сенатор, – что-то читал, конечно… Евангелие… Псалтирь.

– Ну так там эта мысль вполне чётко прослеживается, друг мой. Если представить себе, что вся ерунда творится на Земле по воле Творца, и Он в состоянии моментально всё исправить, но не делает этого, – большой вопрос, захочется ли верить в такого странного Бога, столь жестокого к своим творениям…

– Так и почему же происходит эта самая “ерунда”? – спросил сенатор, беря дротики из руки Лиона.

– Видите ли, друг мой… – начал Лион, но его прервал весёлый голос д`Эглиза, подошедшего к философу сзади и приобнявшего за плечи  – Сенатор, прежде чем наш дорогой Лион закатит вам лекцию на полчаса, из которой Вы всё равно ничего не поймёте – слушайте историю:

– Приходят люди к Богу и говорят: Господи, отчего всё так ужасно? Отчего в мире войны, убийства, насилие?

Бог удивлённо говорит: А вам что, это всё не нравится?

– Ну конечно нет, Господи!

– Ну так не делайте этого!

И д`Эглиз громко расхохотался. Лион тоже улыбнулся, однако сквозь эту улыбку сенатор вновь уловил грусть: Что ж, сенатор, приходится признать, что эта притча частично передаёт суть…

Великий Бог творит небо, землю, всё на земле, а затем – человека, по образу и подобию своему. Человека, способного вместить невместимое, объять необъятное… По образу и подобию… – повторил Лион задумчиво. И дальше – Бог даёт человеку свободу – выбрать жизнь с Богом, в послушании и благословении, либо – жить, самостоятельно решая, что хорошо, а что – плохо.

– Это вы откуда знаете, Лион? – спросил сенатор. Диалог настолько захватил его, что он забыл о зажатых в кулаке дротиках и взволнованно продолжил: это Вы узнали тут?

– Ну что Вы, друг мой, – протянул Лион, – это всё написано в первой же главе Библии, – Бог посадил в райском саду дерево познания добра и зла, но запретил человеку есть с этого дерева.

– Ага, запретил, значит? – воскликнул Д´Эглиз, отошедший к небольшой розовой клумбе в середине сада и с неудовольствием оглядывая идеально симметричный розовый куст – то бишь, всемогуществом-то, выходит, воспользовался по полной? И указал человеку на его место!

– Запретил, но дерево-то посадил, – веско сказал Лион. Дерево оставил в зоне досягаемости и никак и ничем не оградил. То есть, у человека был свободный выбор – есть с этого дерева или нет. В этом и есть глубочайший смысл, – Бог знал, как для человека будет лучше. Он не скрывал этого от человека, предостерёг его… Но выбор пойти другой дорогой ему был дан с самого начала. Выбор честный, без подвоха. Когда человек этот выбор сделал, Бог не стал пользоваться всемогуществом, чтобы вернуть его. Он бесконечно уважает наш выбор, сенатор.

– Хм… я готов с вами согласиться, что данное нам всемогущество примерно такое же, – задумчиво сказал сенатор.

– Да, Марулл, Вы можете делать абсолютно всё, что Вам вздумается, однако не можете принудить другого даже в малости.

– Но ведь Бог-то может? – возразил сенатор. Он же может создать обстоятельства, которые иначе как принуждением не назовешь?

– Ой ли? – прищурился Лион, – видите ли…

– Это всё очень хорошо, господа, раздался из глубины сада голос д`Эглиза – вас дико интересно слушать и всё такое, но позвольте напомнить, что мы играем. Или вы сдаётесь, команда зануд?

Сенатор вздохнул и подошёл к линии для броска.

ГЛАВА 3. О РОСИНАНТЕ И БУЦЕФАЛЕ

Марулл стоял перед зеркалом в ванной комнате и чистил зубы, периодически поглядывая на большие часы, стоящие на полке. Ровно через две с половиной минуты он закончил, прополоскал рот и вытер его белым вафельным полотенцем.

Сенатор упрямо продолжал поддерживать иллюзию прежней жизни хотя бы даже и исключительно распорядком дня. Он продолжал считать часы, заставлял себя спать, просыпался в определённое время по будильнику, брился и чистил зубы, прежде чем выпить кофе и войти в новый день. Говоря откровенно, он периодически нарушал собственные правила, заставляя время то идти быстрее, то напротив, замедляя его бег.

Вчерашний вечер, к примеру, сенатор существенно удлинил, так как искренне наслаждался общением с Лионом и новообретённым другом, графом д`Эглизом.

Никаких срочных дел у Марулла теперь, само собой, не было, его не подгоняли никакие обязанности, срочные дела, физиологические потребности, так отчего не сделать вечер немного продолжительнее?

Сенатор хмыкнул, чувствуя, что находится на грани проигрыша десяти долларов.

Именно на эту сумму д`Эглиз вчера заключил с ним пари, о том, что не пройдёт и месяца, как сенатор оставит “эту фигню” и будет жить без всякого времени “как все нормальные люди”.

– Ну уж нет, д`Эглиз, – упрямо сказал сенатор и погрозил пальцем своему отражению в зеркале, – порядок должен быть! Иначе мы тут совсем погрязнем в хаосе.

Сенатор щёлкнул выключателем, гася свет в ванной и прошёл в кухню, чтобы сварить себе кофе и обдумать планы на сегодня. Первые дни своего пребывания здесь, он подумывал о том, чтобы завести прислугу, какую-нибудь леди средних лет, которая бы вставала за час до него, варила кофе и готовила ему завтрак, но что-то удерживало его от того, чтобы сотворить живого человека. Теперь же сенатора коробило от самой мысли – создать служанку для разыгрывания спектакля, когда он может сотворить и кофе и завтрак мановением руки. Да даже и вовсе без мановения. Вовсе отказываться от условностей сенатор, однако, был не намерен, а вернее – пока не готов. Он прополоскал джезву, которую не помыл вчера, наполнил её водой из крана, насыпал кофе из пакета и поставил на огонь. Взгляд его упал на холодильник, где магнитиком с изображением Тауэра – точно таком как в его лондонском доме – были прикреплены две картонные полоски.

Сенатор хлопнул себя по лбу! Как же он мог забыть о подарке д`Эглиза! Вопрос с планами на сегодня моментально прояснился. Он должен заехать за д`Эглизом и они вместе поедут на футбол!

Что за футбол может быть в месте, где Марулл находился, сенатор представления не имел, однако он намедни обещал д`Эглизу не пользоваться возможностью всезнания и не лишать его удовольствия самому всё ему рассказать по дороге на стадион.

Будучи с детства поклонником “Арсенала”, сенатор в молодости совершил страшный грех, перейдя в стан болельщиков “Челси”, исключительно из-за того, что не пристало британскому сенатору болеть за грубых и шумных “Канониров”. Это предательство мучило сенатора всю жизнь и, попади он сейчас назад, в Лондон, со своими новыми знаниями и обретённой свободой от условностей и людских мнений, он бы без раздумий сорвал синюю футболку с фамилией ненавистного Лэмпарда, носимую им последние годы при посещении “Стэмфорд Бридж”, и с гордостью надел бы трико Бергкампа, Анри или Иена Райта и вернулся бы в родные пенаты “Хайбери”.

Сенатор обожал футбол, гул стадиона, толпы болельщиков, таинство, происходящее на поле, и потому весьма опасался разочарования от сегодняшнего дня. Что за радость смотреть футбол, где играют всемогущие игроки? Кстати, кто вообще играет? д`Эглиз лишь напустил туману, заявив “вам понравится, дружище, не сомневайтесь, не будь я граф д`Эглиз! Впрочем, если откровенно, я на самом-то деле не граф и вовсе не д`Эглиз, но вы всё равно не сомневайтесь!”.

Сенатор повертел в руках подаренные д`Эглизом билеты, на которых был нарисован красиво переливающийся футбольный мяч, но не было никакой информации, что обычно стоит на билетах. Весь текст д`Эглиз с билетов убрал, заявив, что иначе не будет сюрприза, а он хочет полюбоваться на лицо сенатора, когда тот окажется на стадионе и увидит, кто же будет участвовать в игре.

Марулл бросил ещё один взгляд на часы и отправился собираться, с лёгким раздражением вспомнив вчерашний насмешливый ответ д`Эглиза на вопрос, во сколько и куда за ним заехать,

– Дружище, Вы всё время забываете, где мы находимся и какими способностями обладаем, – сказал он тогда, покровительственно похлопав сенатора по плечу. – Вы заезжаете ко мне, когда захотите, а я приму вас, когда захочу я. И это чудесным образом получится совершенно одновременно!

Сенатор, однако, упёрся и настоял на том, чтобы договориться о точном времени и д`Эглизу пришлось, пожав плечами, уступить. – Ладно, сенатор, пусть будет шесть вечера! Что ни сделаешь для друга. Всё равно у меня будет шесть вечера, когда я сам захочу.

То, что вчера сенатор записал себе в маленькие победы, сегодня показалось ему явной глупостью и он мрачно посмотрел на будильник, показывающий восемь утра.

– Ну и что теперь делать до вечера? – спросил он сам себя. Досадливо крякнув, он залпом выпил кофе, снял с холодильника два билета и сунул в карман брюк. Затем вздохнул, на секунду прикрыл глаза и, глянув на часы, на которых было без пяти минут пять, сказал сам себе: Ну, пора!

Марулл вышел из дома и подошёл к гаражу, в котором стоял его пятилетний “Вольво XC30”. Он и здесь упрямился и чуть серьёзно не поссорился с д`Эглизом, который вчера вечером, сгибаясь от хохота, обсуждал с Лионом его автомобиль. Чуткий Лион смеяться, разумеется, не стал, напротив, укорил графа, напомнив, что сенатор находится здесь совсем недавно, а привычные, земные вещи помогают легче привыкнуть к новым реалиям.

– Пройдёт совсем немного времени и наш сенатор будет ездить на нормальной машине, д`Эглиз, – сказал он, вогнав сенатора в ещё большую краску сочувствующим тоном, которым он произнёс эти слова.

– Это и есть нормальная машина! – отчеканил сенатор, – я вполне в состоянии создать другую, но выбрал эту, потому что она мне нравится! Уж поверьте, граф, я и на Земле мог себе позволить любую машину, и раз у меня в гараже эта – на то есть свои причины!