Механизмы нашего аппетита
В студенческие годы случилось мне оказаться в больнице. И помню, как мой сосед по палате, немолодой, изможденного вида мужчина, когда у него появлялся аппетит, говорил, страдальчески морщась: «Не знаю, чего бы покушать». И с сомнением косился на холодильник. В ту пору мне это казалось забавным: уж если и вправду захотелось есть, так что за проблема?
И еще вспоминается одно недоумение тех лет. На кафедре физиологии нас, будущих медиков, учили: процесс пищеварения начинается во рту. Здесь пища измельчается и смачивается слюной. Здесь начинается и процесс усвоения легко расщепляемых углеводов, на которые воздействует содержащийся в слюне фермент птиалин. Правда, в кислой среде желудка его активность быстро сходит на нет. Так для чего, спрашивается, он нужен? В результате возникало ощущение, что во рту происходит нечто с физиологической точки зрения совсем незначительное, почти недостойное внимания. Ведь пища, требующая разжёвывания, без этого всё равно не попадет в желудок, так зачем же говорить о самоочевидных вещах? Ну, а та, что не требует – суп, жидкая каша, яйцо всмятку, – в измельчении и смачивании вроде бы не нуждается. Проглатывай её, и весь разговор.
Однако в таком вот представленном здесь положении вещей мне чудилась некая несправедливость. Ведь для нас, живых людей, пищеварение не только начинается, оно, в сущности, и заканчивается во рту. А то, что происходит с проглоченным пищевым комком, нас, собственно, уже не волнует. Пока мы едим – кусаем, жуём, глотаем, – мы безусловно во власти данного процесса. Но вот съедена последняя ложка, дожёван последний кусок, и что там происходит в потёмках организма – это хорошо знают физиологи с биохимиками. Мы же, простые смертные, беспечно встаём из-за стола и отправляемся по своим делам, пока очередной приступ голода не напомнит нам о нашей «главной заботе».
Знание, которое на кончике языка
Ещё академик И.П.Павлов установил: голод голоду рознь. Разная пища требует разного набора пищеварительных ферментов, и если, скажем, на мясо выделяется сок с повышенной концентрацией пепсина, то совсем иная картина при переваривании хлеба или картошки. Для всеядного человека последний момент, кстати, особенно актуален. Ведь и у «чистых» плотоядных – хищников, и у «чистых» вегетарианцев – слонов, обезьян, копытных – пища более или менее однородна по своему характеру и не требует какой-то специальной настройки пищеварительного аппарата.
И совсем иное дело человек. Попробуйте раздразнить своего соседа по столу каким-нибудь аппетитно поджаренным бифштексом, а затем подсунуть ему тарелку молочной каши. Уверяю вас, жидкая каша встанет у него комом в горле, как бы он ни был голоден. Да, от бифштекса до манной каши – таков диапазон питания современного человека. В этом его сила, но в этом одновременно и слабость. Потому что всеядность, с одной стороны, открывает ему широчайшие возможности для маневра, для приспособления к тем или иным конкретным жизненным условиям, в которые, естественно, входит и возможный набор доступных ему продуктов. Но с другой, такое разнообразие питательного рациона требует и постоянной, причём весьма тонкой подстройки пищеварительного аппарата применительно к особенностям каждого конкретного вида пищи. При этом особую роль играет физиологическая готовность к её усвоению, которую субъективно отражает не столько чувство голода, сколько наличие аппетита.
Люди старшего поколения, хлебнувшие голодного военного детства, привыкли относиться к аппетиту с некоторым подозрением. Мол, что это за блажь такая, рождённая нынешней продовольственной вседоступностью? По-настоящему голодный ребёнок с удовольствием умнёт все подряд и без всяких там разносолов. Увы, не всё так просто. Здоровый ребенок действительно способен быстро перестроиться, и если ему отказали в желанном блюде, благополучно удовольствуется и хлебом с картошкой. Ну, а если перед нами человек не вполне здоровый или сильно утомлённый (что, в принципе, не слишком отлично одно от другого), чьи приспособительные возможности на данный момент существенно ограничены?
В романе Фёдора Абрамова «Две зимы и три лета» есть примечательный эпизод, который не мог не запомниться каждому, кто прочитал его хотя бы однажды. В суровую послевоенную зиму возвращается из немецкого плена в родную деревню Пекашино, затерявшуюся в глухих пинежских лесах, старший из сыновей – Тимофей Пряслин. Возвращается не только донельзя измождённый, но ещё и больной (как потом выяснится – раком желудка). А дома в эту пору только сырой мякинный хлеб да картошка. И первый же серьёзный конфликт, что вспыхивает в семье за столом, связан с невинным вроде бы вопросом, который этот загнанный в угол человек робко задаёт домашним: «А нет ли молочка?» Для них же, которые этого молочка не видят месяцами, всё подчистую сдавая по сельхозпоставкам, вопрос этот звучит, как дерзкая вылазка. Он и сам в душе понимает это, но что же делать, если не принимает его желудок этот клёклый, тяжёлый хлеб да проросшую прошлогоднюю картошку? Но откуда же знает не сведущий в медицине, а тем более, в гастрофизиологии, Тимофей Пряслин, что ему в его нынешнем состоянии нужно именно молоко?
Начнём с того, что человек, никогда в разумном возрасте молока не пробовавший, его и не попросит. Для этого нужно, чтобы в его памяти сохранилось не только вкусовое впечатление от данного продукта, но и те часто подсознательные ощущения, что связаны с более глубоким его усвоением. И как бы беззаботно ни относились мы к принимаемой нами пище, но всё-таки каждый из нас в большинстве случаев (хотя и не всегда) может сказать, что ему в данный момент хочется и чего не хочется. И это знание – на кончике нашего языка.
Организм работает на опережение
Все мы помним павловскую собаку с желудочной фистулой, у которой в ответ на условный сигнал – звонок или вспышку света – начинает заранее выделяться желудочный сок, когда самой еды перед ней ещё нет. То есть организм функционирует здесь как бы с опережением. Но это обычный условный рефлекс. В действительности же всё обстоит намного сложнее, и, как показал наш выдающийся нейрофизиолог академик П.К.Анохин (чья фотография на обложке), организм человека и животных работает не просто с опережением, но предвосхищает в своем нервном аппарате результаты собственной деятельности.
Так, мы предощущаем тяжесть графина с водой, который собираемся поднять, и соответствующим образом напрягаем свою мускулатуру. А вдевая руки в рукава рубашки – пример, который особенно часто любил приводить в своих лекциях Анохин, – наоборот, подсознательно ориентируемся на лёгкость и беспрепятственность этого автоматического действия. А если кто-то попробует незаметно зашить рукава? Реакция в этом случае – в силу резкого рассогласования прогноза и реального результата – наверняка будет бурной и эмоциональной.
Это встроенное в любой акт нашей деятельности функциональное звено, программирующее афферентные свойства её результата, Анохин назвал акцептором результата действия (от лат. acceptor – воспринимающий). А общие принципы самонастройки нервного аппарата на полезный для организма эффект изложил в разработанной им теории функциональных систем. «Что может входить в состав этого аппарата? Совершенно очевидно, что существенные признаки будущего результата динамически формируются благодаря многосторонним процессам афферентного синтеза с извлечением из памяти прошлого жизненного опыта и его результата. <…> Этот комплекс возбуждений – в подлинном смысле слова афферентная модель будущего результата, и именно эта модель, являясь эталоном оценки обратных афферентаций, должна направлять активность человека и животных вплоть до получения запрограммированного результата»1.
Следовательно, мы живём и действуем не вслепую, а наперёд «выстраивая» сумму тех накопленных на базе прошлого опыта ощущений, к которым должен привести любой наш сознательный или подсознательный шаг. А это, в свою очередь, позволяет постоянно сличать, корректировать фактически достигнутый результат с его нейронной моделью. Как писал ученик и последователь П.К.Анохина проф. К.В.Судаков, «в центральной нервной системе в процессе эволюции сформировались специальные информационные экраны. <…> Информационным экраном мозга являются структуры, составляющие установленный П. К. Анохиным аппарат акцептора результата действия. Именно на нейронах акцептора результата действия осуществляется взаимодействие мотивационных и подкрепляющих возбуждений, формирующихся на основе сигнализаций о потребностях и их удовлетворении, а также программирование свойств потребных результатов».2
Но разве не тот же самый работающий на опережение механизм обнаруживается и тогда, когда речь идёт о голоде и насыщении. Так, например, уже самый процесс еды, то есть жевания и проглатывания пищи, обычно сразу же снимает первые проявления желудочного дискомфорта, когда до подлинного насыщения, в сущности, ещё далеко. Ведь для этого съеденный продукт должен быть не только переварен и усвоен, но и разнестись током крови по всему организму, встраиваясь в процессы клеточного метаболизма и восполняя израсходованные белковые, углеводные и другие ресурсы.
Именно эта завершающая стадия и знаменует собой настоящее, постабсорбтивное, насыщение (в отличие от преабсорбтивного, когда пища только ещё находится в желудке). Иными словами, наш нервный, и, в частности, рецептивный, аппарат как бы предвосхищает эффект предстоящего насыщения, заранее сигнализируя организму о том, что беспокоящая его потребность близка к удовлетворению и, следовательно, есть смысл расслабиться и демобилизоваться, сосредоточившись на процессе еды.