«Алмазная Сутра» с комментарием
Введение
Ужасно, страшно попасть в руки «Алмазной Сутры» – потому что, будучи однажды пойманы, вы пойманы навсегда. Увиливайте сколько хотите – вы не освободитесь.
Вовсе не интуитивное озарение привело меня к «Алмазной Сутре» летом 1942 года. Тогда мне было около семнадцати, я все еще жил в Лондоне, хотя вскоре меня призвали в войска связи и отправили в Индию, и читал все восточные учения и их переводы, в особенности по буддизму, которые я мог достать. Таким образом, «Алмазная Сутра» рано или поздно должна была попасть мне в руки – или, скорее, я должен был попасть в руки «Алмазной Сутры». Когда я познакомился с ней, эта сутра – наряду с «Сутрой помоста» (которую по незнанию часто называют «Сутрой Вей Ланга») – произвела на меня поистине огромное впечатление. Я называю это впечатлением, но это был скорее удар. Само первое прочтение этих двух текстов стало потрясающим духовным переживанием, которое изменило ход всей моей жизни – или, возможно, стоит сказать, что это впервые заставило меня понять, каков на самом деле ход моей жизни. Это заставило меня понять, что я буддист – чтобы это ни значило.
«Алмазная Сутра», конечно, не нуждается в моей (или чьей-то еще) личной рекомендации для того, чтобы привлечь внимание любого, кто живо интересуется буддизмом. Это один из самых ценных духовно буддийских текстов и также один из самых известных. В Китае, Тибете, Монголии, Корее и Вьетнаме «Алмазную Сутру» читают ежедневно, комментируют, объясняют и интерпретируют. Это важная струя в потоке буддизма Махаяны. Короче говоря, пока мы хотя бы немного не познакомимся с этой великой работой, в нашем знании буддизма будет зиять дыра.
Буддистам на Западе, без сомнения, есть на что пожаловаться. Наши работодатели обычно не настолько сочувственно относятся к необходимости ретритов, чтобы оплатить нам трехмесячный отпуск, когда мы хотим отправиться медитировать. У нас нет больших монастырей, полных монахов, нет вдохновенных буддийских процессий на улицах Лондона, нет публичных празднований в дни полнолуний, нет площадок для кремаций для визитов в лунные ночи… Но есть хотя бы одна вещь, на которую мы не можем пожаловаться. Мы не можем пожаловаться на недостаток переводов «Алмазной Сутры».
Первые европейские переводы, сделанные примерно в 1830-х, были с китайских или тибетских версий текста, которые в свою очередь были переведены с санскрита. Вместо того, чтобы полагаться на эти дважды переведенные версии, очевидно, лучше придерживаться переводов с оригинального санскритского текста, копии которого были обнаружены в Японии на рубеже столетий. Среди английских переводов с санскрита самым лучшим считается довольно близкая к тексту версия Эдварда Конзе, опубликованная в Риме в 1957 году. Семинар, на основе которого был опубликован этот комментарий, лучше изучать вместе с более доступной и хрестоматийной лондонской версией перевода Конзе, опубликованной в мягком переплете в 1980 году Джорджем Алленом и «Анвином». Хотя этому переводу недостает научного аппарата римского издания, он сопровождается комментарием, который дает обычному читателю возможность более доступного понимания текста. Комментарий Конзе основан, в свою очередь, на комментариях Асанги, Васубандху и Камалашилы, а местами – и на комментариях к обширным сутрам Праджняпарамиты Нагарджуны и Харибхадры.
Полное название этого труда – «Ваджраччхедика-праджняпарамита-сутра». «Чхедика» означает «то, что отсекает» или просто «нож». «Ваджра» означает одновременно «алмаз» и «удар молнии»: нечто несокрушимой силы и непреодолимой мощи, что способно сокрушать, сотрясать, превращать в пыль все, что стоит на его пути. Ваджра занимает важное место в буддийском символизме и дает свое имя целому этапу в развитии буддизма – Ваджраяне, Алмазному пути, или пути Удара Молнии.
Следовательно, «Ваджраччхедика-праджняпарамита-сутра» обозначает «Проповедь о запредельной мудрости, рассекающей [тьму невежества], как удар молнии». Как можно предположить, это название намекает на смысл и значение сутры в целом. Будучи сутрой, этот текст по определению является «Буддавачаной», словом или высказыванием Будды, так что это выражение Просветленного ума. Оно берет начало не в мозге, не в бессознательном, это не творение какого-то земного, обусловленного сознания. «Алмазная Сутра» – это выражение Просветленного Ума, ума, который един с реальностью и видит ее лицом к лицу.
Читая «Алмазную Сутру», размышляя о ней, медитируя на ней, держа ее в уме, мы обретаем связь с самой реальностью. Свет реальности проникает сквозь плотную завесу нашего неведения, так что запредельная мудрость может озарить косную тьму наших сердец и умов. В то же самое время, запредельная мудрость подобна также алмазу, удару молнии. Она рассекает все наши мысли, все наши идеи, все наши представления о реальности, все наши метафизические допущения. Она разрушает все наши негативные эмоции – наш страх, наше беспокойство, наш гнев, нашу зависть, нашу жадность, наше цепляние, наше страстное желание. Она рассекает все наши виды психологической обусловленности, все наши предубеждения, все наши ограничения, которые возникают в силу нашей принадлежности к той или иной национальности, происхождения из той или иной расы, причастности к определенному социальному кругу, владения определенным языком, проживания в определенной среде…
Эта алмазная молния запредельной мудрости рассеивает все ограничения, которые мешают вам видеть истину лицом к лицу. Прежде всего, она наносит удар вам – тому, каким вы знаете себя в настоящем. Когда вы сталкиваетесь с этой запредельной мудростью, вы чувствуете ее вторжение подобно удару молнии, сокрушающему и разрушающему вас – и это ужасно. Это ужасно – быть пойманным в объятия реальности, ужасно, страшно попасть в руки «Алмазной Сутры», потому что, будучи пойманы однажды, вы пойманы навсегда. Увиливайте сколько хотите – вы не освободитесь.
Готовы ли мы к этому? Если нет, лучше оставить «Алмазную Сутру» собирать пыль на полке. И даже если мы решили позволить ей схватить нас, нам нужно двигаться очень медленно и осторожно, поскольку «род человеческий не может вынести много реальности». Мы способны вынести лишь малую ее долю, на самом деле, если вообще способны, вот почему мы продвигаемся по «Алмазной Сутре» так осмотрительно. На самом деле, не стоит и вопроса о том, чтобы дать полное, систематическое объяснение учений «Алмазной Сутры» во всей ее полноте и глубине: даже если бы такое объяснение было возможно, мы бы просто не вынесли его. Если какой-то Будда или Бодхисаттва пришел и начал просто рассказывать нам, в чем смысл «Алмазной Сутры», нам пришлось бы вызвать машину скорой помощи, чтобы она дежурила рядом.
Если содержание «Алмазной Сутры» опасно для здоровья, стоит также сказать, что попытки прояснить ее форму могут привести нас к головной боли. В то время как оригинальная версия сутры на санскрите – которая, несмотря на всю свою чудовищную репутацию, довольно коротка – развивается непрерывно без разрывов, китайские версии поделены на тридцать две очень короткие главы, собранные в две части. Первая часть льется довольно гладко и завершается достаточно ясным выводом в начале главы 13. Однако вторая часть не такова. Она начинается без видимой причины и на первый взгляд полна бессмысленных повторов, без малейшего явного порядка или последовательности и почти без смысловых переходов от одной темы к другой.
Эта сутра может сбивать с толку, беспокоить, раздражать, дразнить…
Нам нужно принять в расчет возможность, что текст сам по себе был перепутан и в результате перетасовки лишился связности, которой обладал когда-то. Я бы даже осторожно предположил, что вторая часть может представлять собой альтернативную версию первой. Если весь текст – компиляция, возможно, вторая часть – результат ранних, менее удачных попыток, который был добавлен к поздней, более успешной части. Это, в каком-то смысле, почти оскорбительное предположение, и довольно нетрадиционное, но не стоит отвергать его обсуждение по этой причине.
«Алмазная Сутра» дошла до нас в форме, во многом обусловленной случайностями передачи, что означает, что, как и другие буддийские писания, мы не должны принимать ее слишком буквально. Сравните это затруднительное положение с благоприятной ситуацией, которая сложилась для приверженцев других вер. У христиан есть Библия, которую принимают все деноминации. Спустя несколько веков разногласий, добавлений и исключений все они сошлись на каноне книг, которые составляют стандартную Библию, и придерживаются его, не беспокоя себя даже «высшей критикой», которая обнаружила ее вполне человеческое происхождение и развитие. У индуистов есть четыре Веды, которые беспрекословно считаются шрути, или откровениями, наряду с Брахмасутрами и Бхагавадгитой. Мусульмане тоже, можно сказать, хорошо устроились. У них есть одна книга, Коран, текст, который вполне пользуется доверием, несмотря на некоторые обсуждения и споры, так что у них есть небольшой том, не больше Нового Завета, который представляет собой Слово Бога во всей его полноте. У них есть разнообразные комментарии, а также изречения Пророка – тысячи изречений, – но все это совершенно отлично от Корана, который обладает окончательным авторитетом.
У нас, буддистов, нет такого авторитетного руководства. У нас есть целая библиотека книг, и непонятно, где провести черту под тем, что можно было бы назвать «писаниями». У нас есть Палийский канон, сутры Махаяны и тантры – но какой статус придать «Песням Миларепы», например? Все это несколько сбивает с толку. Буддисты школы Нитирэн-сю попытались прояснить положение, выделив один-единственный текст, «Саддхарма-пундарика-сутру», в качестве своего рода Библии – хотя им и не удалось избежать того, чтобы придать особую позицию, по крайней мере, некоторым другим сутрам Махаяны – но этот проект не поддержал весь остальной буддийский мир. И хотя тхеравадинам все же удается придерживаться строго ограниченного ряда буддийских писаний, у них все еще есть несколько полок, которые можно было бы проредить.
Это означает, что у буддистов практически нет шансов впасть в библиофилию. Мы не можем взять книгу и сказать: «Истина была записана, она нашла выражение в строгой словесной форме, и вот эта истина, все, что вам нужно для спасения, все здесь». Собирая по кусочкам многие источники, сравнивая их, мы вынуждены вырабатывать истину самостоятельно. Помимо того, что это неплохое упражнение для ума, это также помогает нам поддерживать ощущение духовной соразмерности и ограждает от фанатизма и догматичности. У вас может быть любимый текст – целые школы вырастали вокруг определенных текстов – но это совершенно другой вопрос. В буддизме нет «символов веры». (Кристмас Хамфрис однажды составил своего рода «символ веры» в виде своих «Двенадцати принципов», но без особого успеха, особенно в случае с одним или двумя принципами, которые вызывают некоторые вопросы. Пункт насчет «вся жизнь подчинена одному», определенно, считают крайне сомнительным практически все буддисты).
Поэтому есть причина, по которой мы не должны относиться к тексту «Алмазной Сутры» слишком критично. Однако для этого нам нужно быть уверенными, что мы понимаем, с чем имеем дело, и, возможно, будет мудрее оставаться открытыми к возможности, что нам еще не все ясно. Может статься, что связь между различными темами и аргументами и отношения между двумя частями по-прежнему ускользают от всех исследователей сутры. Во второй части темп, несомненно, нарастает. В то время как в первой части есть некая нить линейного развития, за которую мы можем ухватиться, вторая часть более бескомпромиссна, беспорядочна по композиции и полностью лишена каких бы то ни было попыток установить последовательность. Но стоит ли нам делать из этого вывод, что мудрецы и редакторы древности были так глупы, что не замечали то, что нам ясно как день – что вторая часть беспорядочна.
Если мы собираемся принять то, что «доводы» сознательно лишены последовательности, стоит ли нам ждать логики в организации параграфов? В относительном смысле книга линейна, ведь страницы расположены друг за другом или в виде длинной полосы или свитка, так что одна страница следует за другой. Но, если вообразить, что страницы расположены, как буквы на поверхности сферической головки печатной машинки, так что каждая страница может читаться как продолжение любой из страниц, окружающих ее, мы получим более ясное представление о Совершенстве Мудрости. Возможно, «Ваджраччхедика» только кажется непонятной, потому что мы загнаны в рамки лингвистических или типографских условностей, которые требуют, чтобы текст был организован в какой-то одной последовательности. Вряд ли нам стоит ждать, что реальность будет приспосабливаться к этой условности, равно как и к условностям логики.
Один из способов сделать сутру более связной и доступной для понимания – следовать предположению Хань Шаня, который был Просветленным мастером во времена династии Мин в Китае. Согласно ему, утверждения Будды в сутре предназначены для того, чтобы разрешить невысказанные сомнения монаха, Субхути, к которому он обращается – отсюда и очевидный недостаток связности и непрерывности. В своем комментарии Хань Шань вычленяет тридцать пять сомнений: семнадцать грубых сомнений, которые разбираются в первой части сутры, и восемнадцать тонких сомнений, которые раскрываются во второй части. Как толкует сутру Хань Шань, когда все ваши сомнения – включая самое тонкое бессознательное отторжение – отсекаются молниеносным ударом запредельной мудрости, проявляется ваш абсолютный ум, ум высшего Просветления. Это на самом деле единственное прочтение текста, которое, по-видимому, работает.
Однако, в конце концов, если мы настаиваем на соблюдении требований логического ума, мы упускаем суть. «Алмазная Сутра» в действительности пытается донести до нас не систематическое исследование, а ряд сокрушительных ударов, наносимых то с одной, то с другой стороны, чтобы попытаться проломиться через наши фундаментальные заблуждения. Она не предназначена для того, чтобы облегчить восприятие логическому уму и облечь суть в логическую форму. Эта сутра может сбивать с толку, беспокоить, раздражать, дразнить – и, возможно, не стоит ждать от нее ничего иного. Если бы она была аккуратно и ясно устроена, и концы сходились бы с концами, перед нами возникла бы опасность счесть, что мы уловили Совершенство Мудрости.
Алмазная сутра
Почтение Совершенству Мудрости, Великолепной, Святой!
1. Так я слышал однажды: Владыка пребывал в Шравасти, в роще Джета, в саду Анатхапиндики, вместе с великим собранием, состоящим из 1250 монахов, и со многими Бодхисаттвами, великими существами. Рано утром Владыка оделся, надел накидку, взял чашу и пошел в великий город Шравасти за подаянием. Насытившись и вернувшись с обхода за подаянием, Владыка отложил накидку и чашу, омыл ноги и сел на месте, устроенном для него, скрестив ноги и выпрямив тело, и сосредоточил внимание перед собой. Тогда многие монахи подошли к месту, где сидел Будда, приветствовали его, коснувшись его ступней головой, трижды обошли его посолонь и сели по одну сторону от него.
2. В то время Досточтимый Субхути прибыл в это собрание и сел. Затем он поднялся с места, закинул край накидки на одно плечо, поставил правое колено на землю, смиренно склонил главу пред Благодатным и, сложив ладони, обратился к нему так: «Чудесно, о Владыка, чудесно, Вышедший за пределы, как Бодхисаттвам, великим существам, оказывает высочайшую помощь Татхагата, Архат, Полностью Просветленный. Чудесно, о Владыка, как щедро Бодхисаттвы, великие существа, одарены высочайшей милостью Татхагаты, Архата, Полностью Просветленного. Как же тогда, о Владыка, должно сыну или дочери хорошего семейства, которые вступили в колесницу Бодхисаттв, устоять, как продвигаться, как контролировать свои мысли?
После этих слов Владыка сказал Досточтимому Субхути: «Хорошо сказано, хорошо сказано, Субхути! Все так, Субхути, все так, как ты сказал! Татхагата, Субхути, помогал Бодхисаттвам, великим существам, оказывал им величайшую помощь и одарял их высочайшей милостью. Теперь, Субхути, слушай, и слушай внимательно! Я научу тебя, как те, кто вступил в колесницу Бодхисаттв, должны устоять, как им продвигаться, как контролировать свои мысли». «Да будет так, о Владыка», ‒ ответил Досточтимый Субхути и стал слушать.
3. Владыка сказал: «Так, Субхути, тот, кто вступил в колесницу Бодхисаттв, должен создавать в уме подобную мысль: «Сколь много пребывает во вселенной существ и понимается под словом «существа» – рожденных из яйца, из утробы, из влаги или чудесным образом, с формой или без формы, с восприятием или без восприятия, или одновременно с восприятием и без восприятия, – сколь много любых мыслимых существ ни мыслилось в какой бы то ни было форме, всех их я должен привести к Нирване, в то измерение Нирваны, которое ничего не оставляет позади. И все же, хотя бесчисленные существа ведомы таким образом к Нирване, ни одно существо не ведомо к Нирване». А почему? Если в Бодхисаттве возникнет понятие о «существе», его нельзя будет назвать «существом Бодхи». А почему? Не назовешь того существом Бодхи, в котором возникает понятие о самости, или о существе, или понятие о живой душе, или о человеке.
4. Более того, Субхути, Бодхисаттва, который совершает даяние, не должен опираться ни на что материальное, не должен опираться и ни на что иное. Когда он совершает даяния, ему не должны служить опорой видимые объекты, не должны служить опорой и звуки, запахи, вкусы, прикосновения или объекты ума. Ибо, Субхути, Бодхисаттва, великое существо, должен совершать даяния таким образом, чтобы не опираться на понятие о знаке. А почему? Потому что множество заслуг этого существа Бодхи, который, не опираясь ни на что, совершает даяние, непросто измерить. Как ты думаешь, Субхути, протяженность пространства на Востоке легко измерить? Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка». Владыка спросил: «Подобно этому, легко ли измерить протяженность пространства на юге, западе или севере, вверху и внизу, в промежуточных направлениях, во всех десяти направлениях всех сторон? «Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка». Владыка сказал: «Точно так же множество заслуг того существа Бодхи, которое, не опираясь ни на что, совершает даяние, непросто измерить. Вот почему, Субхути, те, кто вступил в колесницу Бодхисаттвы, должны совершать даяния, не опираясь на понятия о знаке.
5. Владыка продолжил: «Как ты думаешь, Субхути, можно распознать Татхагату по обладанию его знаками?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка. А почему? То, чему учил Татхагата, как обладанию знаками, на самом деле совсем не обладание знаками». Владыка сказал: «Там, где существует обладание знаками, существует обман, там, где нет обладания и нет знаков, нет обмана. Поэтому Тахтагату видят по отсутствию знаков, как по знакам».
6. Субхути спросил: «Появятся ли в будущем существа, в последние времена, в последнюю эпоху, в последние пятьсот лет, во времена упадка благого учения, которые, когда слова этой сутры будут преподаны, поймут ее истину?» Владыка ответил: «Не говори так, Субхути! Да, даже тогда будут такие существа. Потому что даже в те времена, Субхути, будут Бодхисаттвы, одаренные благим поведением, одаренные добродетелями, одаренные мудростью, которые, когда слова этой сутры будут преподаны, поймут ее истину. И этим Бодхисаттвам, Субхути, будет оказывать почтение не один Будда, не один Будда будет взращивать корни их заслуг. Напротив, Субхути, тем Бодхисаттвам, которым, когда слова этой сутры будут преподаны, придет хотя бы одна мысль, исполненная невозмутимой веры, будут оказывать почтение многие сотни тысяч Будд, и многие сотни тысяч Будд будут взращивать корни их заслуг. Они известны Татхагате, Субхути, силой его восприятия Будды, они видны Татхагате, Субхути, силой его ока Будды, они полностью известны Татхагате, Субхути. И все они, Субхути, обретут и примут неисчислимое и неизмеримое множество заслуг.
А почему? Потому, Субхути, что у этих Бодхисаттв (1) нет понятия самости, (2) не нет понятия существа, (3) нет понятия души, (4) нет понятия человека. Нет у этих Бодхисаттв и (5) понятия о дхарме, или (6) понятия о не-дхарме. (7) Нет понятия и (8) нет отсутствия понятия.
А почему? Если, Субхути, у этих Бодхисаттв было бы понятие о дхарме или о не-дхарме, они бы тогда успокоились на самости, существе, душе или человеке. А почему? Потому что Бодхисаттва не должен успокаиваться ни на дхарме, ни на не-дхарме. Значит, Татхагата преподал это изречение со скрытым смыслом: «Те, кто постиг, что проповедь дхармы подобны плоту, должен оставить дхармы, равно как и не-дхармы».
7. Владыка спросил: «Как ты думаешь, Субхути, есть ли какая-то дхарма, которую полностью постиг Татхагата, как «высшее, верное и совершенное просветление», есть ли дхарма, которую явил Татхагата?» Субхути ответил: «Нет, насколько я понимаю сказанное Владыкой. Почему же? Эту дхарму, которую полностью постиг или явил Татхагата – ее нельзя уловить, о ней нельзя говорить, это не дхарма и не не-дхарма. Почему же? Потому что абсолютное возвышает святых.
8. Затем Владыка спросил: «Как ты считаешь, Субхути, если сын или дочь благородного семейства наполнили мировую систему, состоящую из тысячи миллионов миров, семью драгоценными качествами, а затем преподнесли их в дар Татхагатам, Архатам, Полностью Просветленным, обретут ли они силой этого великое множество заслуг?» Субхути ответил: «Великий Владыка, Великий, Вышедший за пределы, велико будет это множество! Почему же? Потому что Татхагата говорил о «множестве заслуг» как о «не-множестве». Так Татхагата говорит о «множестве заслуг». Владыка сказал: «Но если кто-то еще должен был бы воспринять из этой проповеди дхармы лишь одно четверостишие, и явил бы и прояснил его во всех деталях другим, он обрел бы силой этого еще большее множество заслуг, неизмеримых и неисчислимых. Почему же? Потому что из этого проистекает высшее, верное и совершенное просветление Татхагат, Архатов, Полностью Просветленных, и так возникают Будды, Владыки. Почему же? Потому что Татхагата учил, что дхармы, особые для Будд, это не просто особые дхармы Будд. Вот почему они называются «дхармы, особые для Будд».
9. Владыка спросил: «Как ты думаешь, Субхути, приходит ли на ум Вступившему в Поток: «Мною достигнут плод вступившего в поток»?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка! Почему же? Потому что, о Владыка, он не обрел никакой дхармы. Поэтому его называют Вступившим в Поток. Он не обрел ни объекта зрения, ни звука, ни запаха, ни вкуса, ни осязаемого, ни объекта ума. Вот почему его называют «Вступившим в Поток». Если бы, о Владыка, на ум Вступившему в поток пришло бы: «Мною достигнут плод Вступившего в Поток», это было бы для него успокоением на самости, успокоением на существе, успокоением на душе, успокоением на человеке. Владыка спросил: «Как ты думаешь, Субхути, приходит ли на ум Однажды Возвращающемуся: «Мною достигнут плод Однажды Возвращающегося»?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка! Почему же? Потому что, о Владыка, Однажды Возвращающийся не обрел никакой дхармы. Поэтому его называют «Однажды Возвращающимся». Владыка спросил: «Как ты думаешь, Субхути, приходит ли на ум Невозвращающемуся: «Мною достигнут плод Невозвращающегося»?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка! Почему же? Потому что, о Владыка, нет никакой дхармы, посредством которой обретается Невозвращение. Поэтому его называют «Невозвращающимся». Владыка спросил: «Как ты думаешь, Субхути, приходит ли на ум Архату: «Мною достигнут плод Архата»?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка! Почему же? Потому что, о Владыка, нет никакой дхармы под названием «Архат». Вот почему его называют Архатом. Если бы, о Владыка, Архату на ум пришло «Мною достигнуто состояние Архата», это было бы для него успокоением на самости, успокоением на существе, успокоением на душе, успокоением на человеке. Почему же? Я, о Владыка, тот, на которого Татхагата, Архат, Полностью Просветленный указал как на первого из тех, кто пребывают в Покое. Я, о Владыка, Архат, свободный от жадности. И все же, Владыка, мне на ум не приходит: «Я Архат и я свободен от жадности». Если, о Владыка, мне бы пришло на ум, что я достиг состояния Архата, тогда Татхагата не сказал бы обо мне «Субхути, этот сын благородного семейства, первый из тех, кто пребывает в Покое, не пребывает нигде, вот почему его называют «пребывающий в Покое, пребывающий в Покое».
10. Владыка спросил: «Как ты думаешь, Субхути, есть ли дхарма, которую Татхагата усвоил от Дипанкары, Татхагата, Архат, Полностью Просветленный?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка».
Владыка сказал: «Если какой-нибудь Бодхисаттва скажет: «Я создам прекрасные миры Будды», он ошибется. Почему же? «Прекрасные миры Будды, прекрасные миры Будды», Субхути, преподаны Татхагатой как «не-миры». Поэтому он говорил о «прекрасных мирах Будды».
Это значит, Субхути, Бодхисаттва, великое существо, должен мыслить без опоры, то есть его мысль не должна иметь никакой опоры, не должна опираться на зримое, звуки, запахи, вкусы, осязаемое или объекты ума.
Предположим, Субхути, что есть человек, наделенный телом, огромным телом, таким, что его личное существование подобно Сумеру, царю гор. Было бы это личное существование огромным?»
Субхути ответил: «Да, огромным, о Владыка, огромным, Вышедший за пределы, было бы это личное существование. А почему? «Личное существование, личное существование» преподано Татхагатой как несуществование, поскольку, о Владыка, не существует существования или несуществования. Поэтому его называют «личным существованием».
11. Владыка спросил: «Как ты считаешь, Субхути, если бы существовало столько великих рек Ганг, сколько существует песчинок на дне великой реки Ганг, было бы число песчинок в них велико?» Субхути ответил: «Этих великих рек воистину было бы множество, и гораздо больше было бы песчинок в них». Владыка сказал: «Вот что я провозглашаю тебе, Субхути, вот что я объявляю тебе: если какой-либо мужчина или женщина наполнили бы семью драгоценностями столь же много мировых систем, сколько песчинок в тех реках Ганг, и преподнесли бы их в дар Татхагатам, Архатам и Полностью Просветленным, – как ты считаешь, Субхути, приобрели бы этот мужчина или женщина силою этого великое множество заслуг?» Субхути ответил: «Великим, о Владыка, великим, о Вышедший за пределы, было бы это множество заслуг, неизмеримым и неисчислимым». Владыка сказал: «Но если бы сын или дочь из благородного семейства взяли бы из этой проповеди Дхармы лишь одну строфу в четыре строки, и стали бы открывать и прояснять ее другим, силой этого они бы обрели еще большее множество заслуг, неизмеримых и неисчислимых.
12. Более того, Субхути, то место на земле, где кто-либо принял бы из этой проповеди Дхармы хотя бы одну строфу в четыре строки, проповедовал или прояснил ее, это место на земле было бы истинным святилищем для всего мира богов, людей и асуров. Так что нам сказать о тех, кто сохранит в уме эту проповедь Дхармы во всей ее полноте, кто будет читать, учить и разъяснять ее во всех деталях другим! В высшей степени чудесные благословения будут им дарованы, Субхути! А в этом месте на земле или пребывает учитель, или святой, представляющий его.
13. Субхути спросил: «Какова же, о Владыка, эта проповедь Дхармы, и как мне сохранить ее в уме?» Владыка ответил: «Эта проповедь Дхармы, Субхути, называется «мудростью, вышедшей за пределы», и именно так ты должен сохранить ее в уме!
А почему? Как раз тому, чему Татхагата учил, как мудрости, выходящей за пределы, он учил, как не выходящему за пределы. Вот почему она называется «мудростью, вышедшей за пределы». Как ты считаешь, Субхути, есть ли какая-нибудь Дхарма, которую преподал Татхагата?» Субхути ответил: «Воистину, о Владыка, таковой нет». Владыка спросил: «Когда, Субхути, ты представляешь число пылинок в этой мировой системе из тысячи миллионов миров, будет ли их множество?» Субхути ответил: «Да, о Владыка. Поскольку то, что Татхагата преподал как пылинки, он преподал как не-пылинки. Вот почему их называют «пылинками». А эту мировую систему Татхагата преподал как не-систему. Вот почему ее называют «мировой системой». Владыка спросил: «Как ты считаешь, Субхути, можно ли распознать Татхагату по тридцати двум знакам великого человека?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка. А почему? Потому что эти тридцать два знака, которые преподал Татхагата, на самом деле – не-знаки. Вот почему их называют «тридцатью двумя знаками великого человека». Владыка сказал: «И вновь, Субхути, представь мужчину или женщину, которые отказались бы от своей собственности такое же число раз, сколько песчинок в реке Ганг, и представь, что некто другой, взяв из этой проповеди Дхармы лишь одну строфу в четыре строки, разъяснил бы ее остальным. Этот последний благодаря этому обрел бы еще большее множество заслуг, неизмеримых и неисчислимых».
14. Тогда Досточтимый Субхути заплакал, тронутый воздействием Дхармы. Осушив слезы, так он сказал Владыке: «Чудесно, о Владыка, весьма чудесно, о Вышедший за Пределы, как прекрасно Татхагата преподал эту проповедь Дхармы. Посредством ее во мне проявилось знание. Никогда ранее не слышал я такой проповеди Дхармы. Сколь чудесные благословения получат те, кто, услышав преподанную им Сутру, обретут подлинное понимание. А то, что является подлинным пониманием, на самом деле – не-понимание. Вот почему Татхагата учит: «Подлинное понимание, подлинное понимание». Мне не трудно принять эту проповедь Дхармы и уверовать в нее, когда она преподносится. Но те существа, которые появятся в будущем, в последние времена, в последнюю эпоху, в последние пятьсот лет, во времена упадка благого учения, те из них, кто, о Владыка, примут эту проповедь Дхармы, сохранят ее в уме, будут повторять и изучать ее и прояснять во всех деталях другим – их благословения воистину будут чудесны! Тем не менее, в них не будет места представлению о самости, о существовании, о душе или о личности. А почему? Представление о самости, о Владыка, на самом деле не является представлением. Представление о существовании, о душе или личности, на самом деле не является представлением. А почему? Потому что Будды, Владыки оставили все представления позади».
Владыка сказал: «Это так, Субхути. Наивысшие благословения получат те существа, которые, услышав эту Сутру, не задрожат, не испугаются, не испытают ужаса. А почему? Потому что Татхагата преподал это как высочайшее совершенство. А тому, что Татхагата преподает как высочайшее совершенство, учат и бесчисленные Благословенные Будды. Вот почему оно называется «высочайшим совершенством».
Более того, Субхути, совершенство терпения Татхагаты – на самом деле не совершенство. А почему? Потому, Субхути, что, когда царь Калимбы срезал плоть с каждого моего члена, тогда у меня не было представления о себе, существовании, душе или личности. А почему? Если бы, Субхути, в то время я имел представление о самости, я бы имел представление и о злонамеренности. Так было бы, и если бы я имел представление о существовании, душе или личности. Обладая всеведением, я припоминаю, что в прошлом я пятьсот рождений вел жизнь святого, посвятившего себя терпению. Тогда у меня также не было представления о самости, существовании, душе или личности.
Из этого следует, Субхути, что существо Бодхи, великое существо, избавившись от всех представлений, должно возвысить свой ум к окончательному, верному и совершенному Просветлению. Оно должно явить мысль, существующую без опоры на формы, звуки, запахи, вкусы, прикосновения или объекты ума, без опоры на Дхарму или не-Дхарму, без опоры на что бы то ни было. А почему? Любая опора на самом деле лишена опоры. По этой причине Татхагата учит: «Даяние должен совершать Бодхисаттва, существующий без опоры, а не тот, кто опирается на формы, звуки, запахи, вкусы, прикосновения или объекты ума.
И, кроме того, Субхути, лишь на благо всех существ Бодхисаттва должен совершать подобные даяния. А почему? Это представление о существовании, Субхути, на самом деле не-представление. Те великие существа, о которых говорил Татхагата, на самом деле – не-существа. А почему? Потому что Татхагата говорит в соответствии с реальностью, изрекает истину, говорит о том, что существует, а не иначе. Татхагата не произносит лжи.
Но, тем не менее, Субхути, с точки зрения той Дхармы, которую полностью постиг и явил Татхагата, с этой точки зрения нет ни правды, ни лжи.
В темноте невозможно ничего разглядеть. Точно также следует относиться и к Бодхисаттве, который погряз в вещном, и, погрязнув в вещном, отрекся от даяния. Зрячий человек, когда ночь проясняется и восходит солнце, видит многообразие форм. Точно также следует относиться и к Бодхисаттве, который не погряз в вещном и, не погрязнув в вещном, отрекся от даяния.
И далее, Субхути, те сыновья и дочери благородного семейства, которые примут эту проповедь Дхармы, будут сохранять ее в уме, повторять, изучать ее и прояснять во всех деталях другим, они, Субхути, известны Татхагате благодаря его постижению Будды, зримы Татхагатой благодаря его оку Будды, полностью известны Татхагате. Все эти существа, Субхути, получат и обретут неизмеримое и неисчислимое множество заслуг.
15. И если, Субхути, мужчина или женщина должны отказаться от всех своих владений столько же раз, сколько песчинок существует в реке Ганг, и сделать то же самое в обед и вечером и таким образом будут отказываться от всех своих владений много сотен тысяч миллионов миллиардов эр, а кто-то, услышав эту проповедь Дхармы, не откажется от них, то этот последний силой этого обретет большее количество заслуг, неизмеримых и неисчислимых. Что же нам сказать о том, кто, записав ее, будет заучивать ее, сохранять в уме, повторять, изучать и прояснять ее во всех деталях другим?
Более того, Субхути, (1) непостижима и (2) несравненна эта проповедь Дхармы. (3) Татхагата преподал ее на благо всех живых существ, которые вступили в лучшую, самую совершенную колесницу. Те, кто примет эту проповедь Дхармы, будет сохранять ее в уме, повторять, изучать и прояснять во всех деталях другим, известны Татхагате благодаря его постижению Будды, зримы Татхагатой благодаря его оку Будды, полностью известны Татхагате. Все эти существа, Субхути, будут наделены множеством благословений, непостижимых, несравненных, бесчисленных и бесконечных. Все эти существа, Субхути, будут равным образом причастны Просветлению. А почему? Потому что невозможно, Субхути, чтобы эту проповедь Дхармы услышали существа с низкими намерениями, существа, которые сохраняют воззрения о самости, существовании, душе или личности. Также не могут и существа, не принявшие обета Бодхисаттвы, ни услышать эту проповедь Дхармы, ни принять ее, ни сохранить в уме, повторять или изучать ее. Это невозможно.
(1) Более того, Субхути, то место на земле, где открывается эта Сутра, это место на земле будет достойно почитания целым миром с его богами, людьми и асурами, достойно почтительного приветствия, достойно почитания обхождением по кругу – подобно святыне станет это место на земле.
16. И все же, Субхути, те сыновья и дочери благородного семейства, которые примут эти самые Сутры и будут хранить их в уме, повторять и изучать их, они будут смиренны, очень смиренны! А почему? Нечистые поступки, которые эти существа совершили в своих прошлых жизнях, которые могут привести их к плачевному уделу, в этой самой жизни они (2) устраняют благодаря этому смирению и (3) достигнут Просветления Будды. Обладая всеведением, Субхути, я вспоминаю, что в прошлом, задолго до того, как стать Дипанкарой, Татхагатой, Архатом, Полностью Просветленным, я бесчисленные эпохи, воистину бесчисленные эпохи отдавал долги, преданно служа восьмидесяти четырем тысячам миллионов миллиардов Будд, даже не отдаляясь от них. Но множество заслуг, Субхути, от того, что я удовлетворял пожелания этих Будд и Владык, даже не отдаляясь от них, по сравнению множеством заслуг тех, кто в последние времена, в последнюю эпоху, в последние пятьсот лет, во времена упадка благого учения примут эти самые Сутры, сохранят их в уме, будут повторять и изучать их и прояснят их во всех деталях другим, не составят и сотой части, и тысячной части, и стотысячной части, и десятимиллионной части, и стамиллионной части, к стотысячномиллионной части. Они несоизмеримы, неделимы, неисчислимы, несравненны и бесподобны. (4) Если, более того, Субхути, я пытался дать представление о множестве заслуг этих сыновей и дочерей благородных семейств, о том, сколь великое множество заслуг они в это время получат и обретут, существа впали бы в ярость и замешательство. Однако поскольку, Субхути, Татхагата преподнес эту проповедь Дхармы как непостижимую, столь же непостижимым будет и полученный от нее кармический эффект».
17. (Субхути спросил: «Как, о Владыка, вступить в эту колесницу, как продвигаться по пути, как контролировать свои мысли?» Владыка ответил: «Здесь, Субхути, тот, кто вступил в колесницу Бодхисаттв, должен мыслить подобным образом: всех существ я должен привести к Нирване, в Измерение Нирваны, которое ничего не оставляет позади, и все же, после того, как эти существа будут приведены к Нирване, ни одно существо не будет приведено к Нирване. А почему? Если в Бодхисаттве возникнет представление о существе, его нельзя назвать существом Бодхи. Равно как и если в нем возникнет представление о душе или личности). А почему? Потому что тот, кто вступил в колесницу Бодхисаттв, больше не принадлежит к дхармам.
Как ты считаешь, Субхути, есть ли дхарма, благодаря которой Татхагата, когда он был с Татхагатой Дипанкарой, полностью постиг окончательное, верное и совершенное Просветление?» Субхути ответил: «Не существует никакой дхармы, благодаря которой Татхагата, когда он был с Татхагатой Дипанкарой, полностью постиг окончательное, верное и совершенное Просветление». Владыка сказал: «Именно по этой причине Татхагата Дипанкара предсказал обо мне: «Ты, молодой брахман, станешь в будущем Татхагатой, Архатом, Полностью Просветленным под именем Шакьямуни».
А почему, Субхути? «Татхагата» подобно по смыслу подлинной таковости (татхате). И кто, таким образом, скажет, что Татхагата полностью постиг окончательное, верное и совершенное Просветление, скажет неправду. А почему? (Нет никакой Дхармы, благодаря которой Татхагата полностью постиг окончательное, верное и совершенное Просветление. И эта дхарма, которую Татхагата полностью постиг и проявил, по причине этого не является ни истинной, ни ложной). Вот почему Татхагата учит: все дхармы – это собственные и особые дхармы Будды. А почему? «Все дхармы», Субхути, как не-дхармы преподаны Татхагатой. Вот почему все дхармы называют собственным и особыми дхармами Будды. (Подобно тому, Субхути, как человек должен быть наделен телом, огромным телом)». Субхути сказал: «Тот человек, о котором Татхагата говорил как о «наделенном телом, огромным телом», как не-тело был преподан Татхагатой. Вот почему говорится «он наделен телом, огромным телом».
Владыка сказал: «Так и есть, Субхути. Бодхисаттва, который скажет: «Я приведу существ к Нирване», не может называться существом Бодхи. А почему? Есть ли, Субхути, какя-либо дхарма под названием «существо Бодхи»? Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка». Владыка сказал: «Поэтому Татхагата учит: «Бессамостны все дхармы, у них нет признаков живого существа, они лишены живой души, лишены личности». (Если Бодхисаттва скажет: «Я создам гармоничные поля Будд»), он также не может называться существом Бодхи. (А почему? «Гармоничные поля Будд, гармоничные поля Будд», Субхути, как не гармоничные преподаны Татхагатой. Вот почему он говорил о «гармоничных полях Будд»). Однако именно Бодхисаттву, Субхути, который сосредоточен на том, что «все дхармы лишены самости, все дхармы бессамостны», Татхагата, Архат, Полностью Просветленный провозгласил существом Бодхи, великим существом.
18. Как ты считаешь, Субхути, существует ли плотское зрение Татхагаты?» Субхути ответил: «Да, о Владыка, плотское зрение Татхагаты существует». Владыка спросил: «Как ты считаешь, Субхути, существует ли небесное око Татхагаты, его око мудрости, его око Дхармы, его око Будды?» Субхути ответил: «Воистину так, о Владыка, небесное око Татхагаты существует, как существует его око мудрости, око Дхармы, око Будды».
Владыка сказал: «Как ты считаешь, Субхути, использовал ли Татхагата фразу: «столь много, сколь много песчинок есть в реке Ганг»? Субхути ответил: «Воистину, о Владыка, воистину, о Вышедший за пределы!» Владыка спросил: «Как ты считаешь, Субхути, если было бы столько же рек Ганг, сколько песчинок есть в реке Ганг, и было бы столько же мировых систем, сколько песчинок во всех этих реках, много ли было бы этих систем?» Субхути ответил: «Воистину, О Владыка, воистину, о Вышедший за Пределы, этих мировых систем было бы множество». Владыка сказал: «Сколь много существ, столь много в этих мировых системах, как я знаю благодаря своей мудрости, многообразных направлений мысли. А почему? «Направления мысли, направления мысли» – на самом деле, Субхути, как не-направления преподаны Татхагатой. Вот почему они называются «направлениями мысли». А почему? Прошлую мысль не ухватить, будущую мысль не ухватить, настоящую мысль не ухватить.
19. Как ты считаешь, Субхути, если сын или дочь благородного семейства наполнили эту мировую систему из тысячи миллионов миров семью драгоценностями, а затем преподнесли их в дар Татхагатам, Архатам, Полностью Просветленным, обретут ли они силой этого великое множество заслуг?» Субхути ответил: «Обретут, о Владыка, обретут, Вышедший за Пределы!» Владыка сказал: «Воистину так, Субхути, воистину так. Благодаря этому сын или дочь благородного семейства обретут великое множество заслуг, неизмеримых и неисчислимых. Но если бы, с другой стороны, существовала такая вещь, как множество заслуг, Татхагата не говорил бы о «множестве заслуг».
20. Как ты считаешь, Субхути, можно ли распознать Татхагату посредством обретенного им тела формы?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка, Татхагату нельзя распознать посредством обретенного им тела формы. А почему? «Обретение тела формы, обретение тела формы» – обо всем этом Татхагата говорил как о не-обретении. Вот почему оно называется «обретением тела формы». Владыка спросил: «Как ты считаешь, Субхути, можно ли распознать Татхатату по обладанию знаками?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка. А почему? Это обладание знаками, о Владыка, Татхагата преподал как не-обладание не-знаками. Вот почему оно называется «обладанием знаками».
21. Владыка спросил: «Как ты считаешь, Субхути, приходило ли на ум Татхагате: «Посредством меня была явлена Дхарма»? Кто бы ни сказал, Субхути, что «Татхагата явил Дхарму», сказал бы ложь, исказил представление обо мне, хватаясь за то, чего не существует. А почему? «Явление Дхармы, явление Дхармы», Субхути, заключается в том, что нет никакой Дхармы, за которую можно было бы ухватиться как за явление Дхармы».
Субхути спросил: «Будут ли существа в будущем, в последние времена, в последнюю эпоху, в последние пятьсот лет, во времена упадка благого учения, которые услышав эти дхармы, истинно уверуют?» Владыка ответил: «Это, Субхути – ни существа, ни не-существа. А почему? «Существа, существа», Субхути, Татхагата преподал как не-существа. Вот почему он говорил обо «всех существах».
22. Как ты считаешь, Субхути, есть ли какая-либо дхарма, с помощью которой Татхагата постиг окончательное, верное и совершенное Просветление?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка, не существует никакой дхармы, с помощью которой Татхагата постиг окончательное, верное и совершенное Просветление». Владыка сказал: «Воистину так, Субхути, воистину так. Ни малейшей дхармы нельзя обнаружить или ухватить. Вот почему это называется «окончательным, верным и совершенным Просветлением».
23. Более того, Субхути, тождественна самой себе эта дхарма, и, следовательно, нечему быть в противоречии. Вот почему это называется «окончательным, верным и совершенным Просветлением».Тождественное самому себе посредством отсутствия самости, существования, души или личности, окончательное, верное и совершенное Просветление полностью известно как всеохватность всех целостных дхарм. «Целостные дхармы, целостные дхармы» – это то, Субхути, что Татхагата, тем не менее, преподал как не-дхармы. Вот почему они называются «целостными дхармами».
24. И вновь, Субхути, если мужчина или женщина нагромоздят семь драгоценностей, пока их гора не сравняется с горой Сумеру, царем гор, в мировой системе из тысячи миллионов миров, и преподнесут их в дар, и если, с другой стороны, сын или дочь благородного семейства примут из Праджняпарамиты, этой проповеди Дхармы, всего лишь строфу в четыре строки, и явят ее другим, по сравнению с этим множеством заслуг первое множество заслуг не достигнет сотой части и так далее, пока мы не придем к тому, что между ними не может быть никакого сравнения.
25. Как ты считаешь, Субхути, приходит ли на ум Татхагате: «Посредством меня освобождаются существа?» Не так нужно это рассматривать, Субхути! А почему? Нет существа, которое должен освобождать Татхагата. И вновь, если бы было хоть одно существо, которое освободил Татхагата, несомненно, это было бы потому, что Татхагата цеплялся за самость, за существование, за душу, за личность. «Цепляние за самость» как не-цепляние преподано Татхагатой. И все же глупые обычные люди уцепились за нее. «Глупые обычные люди» на самом деле, Субхути, не люди, которым преподавал Татхагата. Вот почему они называются «глупыми обычными людьми».
26. Как ты считаешь, Субхути, можно ли распознать Татхагату по обладанию знаками?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка». Владыка сказал: «Если бы, Субхути, Татхагату можно было бы распознать по обладанию знаками, тогда бы и вселенский монарх был Татхагатой. Поэтому Татхагату нельзя распознать по обладанию знаками». Тогда Субхути сказал: «Как я, о Владыка, понимаю учение Владыки, Татхагату нельзя распознать по обладанию знаками».
Далее Владыка преподал по этому случаю следующие строфы:
Те, кто распознает меня посредством формы,
И те, кто следует за моей речью,
Предпринимают неверные усилия,
Меня эти люди не видят.
По Дхарме распознаются Будды,
От тел Дхармы исходят их наставления,
Но подлинную природу Дхармы распознать,
И никто не может считать ее объектом.
27. Как ты считаешь, Субхути, постиг ли Татхагата окончательное, верное и совершенное Просветление благодаря обладанию знаками? Не так ты должен рассматривать это, Субхути. А почему? Потому что Татхагата, несомненно, постиг окончательное, верное и совершенное Просветление не благодаря обладанию знаками.
Точно так же не должен никто, Субхути, и говорить тебе: «Те, кто вступил в колесницу Бодхисаттв, постигли разрушение дхарм или их уничтожение». Не так стоит рассматривать это, Субхути! Потому что те, кто вступил в колесницу Бодхисаттв, не постигли разрушение дхармы или ее уничтожение.
28. И вновь, Субхути, если сын или дочь из благородного семейства наполнили семью драгоценностями столь же много мировых систем, сколько много песчинок есть в реке Ганг, и преподнесли их в дар Татхагатам, Архатам, Полностью Просветленным, и если, с другой стороны, Бодхисаттва обретет терпение и довольство в дхармах, которые ничто сами по себе и не могут быть созданы, тогда этот последний обретет благодаря этому более великое множество заслуг, неизмеримых и неисчислимых.
«Более того, неверно, Субхути, что Бодхисаттва должен накапливать множество заслуг». Субхути сказал: «Несомненно, о Владыка, Бодхисаттва должен накопить множество заслуг». Владыка сказал: «Должен обрести», Субхути, но не «должен цепляться». Вот почему говорится «должен обрести».
29. Кто бы ни сказал, что Татхагата приходит или уходит, стоит, сидит или ложится, он не понимает смысла моего учения. А почему? «Татхагата» – тот, кто никуда не уходил и ниоткуда не приходил. Вот почему его называют «Татхагатой, Архатом, Полностью Просветленным».
30. И вновь, Субхути, если сын или дочь благородного семейства могли бы измельчить столь много мировых систем, сколь много пылинок существует в этой великой мировой системе из тысячи миллионов миров, настолько мелко, насколько они могли бы быть измельчены с несравненным тщанием, и действительно раздробить их на нечто вроде собрания мельчайших частиц, как ты считаешь, Субхути, было ли бы это огромное количество мельчайших частиц?» Субхути ответил: «Воистину так, о Владыка, воистину так, о Вышедший за Пределы, огромным было бы это собрание мельчайших частиц! А почему? Если бы, о Владыка, существовало огромное собрание мельчайших частиц, Владыка не называл бы его «огромным собранием мельчайших частиц». А почему? То, что было преподано Татхагатой как «собрание мельчайших частиц», как не-собрание было преподано Татхагатой. Вот почему оно называется «собранием мельчайших частиц».
А то, что Татхагата преподал как «мировую систему из тысячи миллионов миров», он преподал как не-систему. Вот почему она называется «мировой системой из тысячи миллионов миров». А почему? Если бы, о Владыка, существовала мировая система, это бы было поводом для цепляния за материальный объект, а то, что Татхагата преподал как «цепляние за материальный объект», просто как не-цепляние было преподано Татхагатой. Вот почему оно называется «цеплянием за материальный объект». Владыка добавил: «И также, Субхути, это «цепляние за материальный объект» – это своего рода условность языка, словесное выражение, лишенное реального смысла. Это ни дхарма, ни не-дхарма. И все же глупые обычные люди цепляются за нее.
31. А почему? Потому что кто бы ни сказал, что воззрение о самости было преподано Татхагатой, воззрение о существовании, душе или личности, будет ли он говорить верно?» Субхути ответил: «Воистину нет, о Владыка, воистину нет, о Вышедший за пределы, он не скажет правды. А почему? То, что было преподано Татхагатой как «воззрение о самости», как не-воззрение было преподано Татхагатой. Вот почему оно называется «воззрением о самости». Владыка сказал: «Тогда тот, Субхути, кто вступил в колесницу Бодхисаттв, должен ведать все дхармы, видеть их, стремиться к ним. И он должен ведать их, видеть их и стремиться к ним так, чтобы не создать представления о дхарме. А почему? «Представление о дхарме, представление о дхарме», Субхути, как не-представление было преподано Татхагатой. Вот почему оно называется «представлением о Дхарме».
32. И, наконец, Субхути, если Бодхисаттва, великое существо, наполнит неизмеримые и неисчислимые мировые системы семью драгоценностями и преподнесет их в дар Татхагатам, Архатам, Полностью Просветленным, и, если, с другой стороны, сын или дочь благородного семейства примет из этой Праджняпарамиты, этой проповеди Дхармы всего лишь одну строфу в четыре строки и сохранит ее в уме, будет являть, повторять и изучать ее и разъяснять во всех деталях другим, благодаря этому этот последний обретет великое множество заслуг, неизмеримых и неисчислимых. И как он явит это миру? Не открывая это миру. Вот почему говорится: «Он обретет Просветление».
Как звезды, обман зрения, как лампу,
Фальшивое представление, капли росы или пузырь,
Сон, вспышку молнии или облако, –
Так должно видеть обусловленное.
Так сказал Владыка. Придя в восторг, старейшина Субхути, монахи и монахини, благочестивые миряне и мирянки, бодхисатвы и весь мир с его богами, людьми, асурами и гандхарвами возрадовались учению Владыки1. Из «Книг буддийской мудрости», там же, с. 21-71.
Удивительно обыкновенное начало
Наша повседневная жизнь может быть приятной или болезненной, полной дикого восторга или невыносимых мучений, или просто банально скучной и неинтересной большую часть времени. Но именно посреди всех этих переживаний, хороших, плохих и нейтральных – и нигде еще – нам придется обрести Просветление.
Так я слышал однажды: Владыка пребывал в Шравасти, в роще Джета, в саду Анатхапиндики, вместе с великим собранием, состоящим из 1250 монахов, и со многими Бодхисаттвами, великими существами. Рано утром Владыка оделся, надел накидку, взял чашу и пошел в великий город Шравасти за подаянием. Насытившись и вернувшись с обхода за подаянием, Владыка отложил накидку и чашу, омыл ноги и сел на месте, устроенном для него, скрестив ноги и выпрямив тело, и сосредоточил внимание перед собой.
Эти слова могут показаться довольно простыми, но на самом деле это не слишком типичное начало для сутры Махаяны. Более подходящим началом было бы экстравагантное описание Будды, сидящего в некоей небесной обители на огромном изукрашенном лотосовом троне, окруженного не только монахами и монахинями, но и многими миллионами нечеловеческих существ в их различных видах. Еще до того, как Будда открыл рот, мы вправе ожидать свершения разнообразных чудес – например, тысяч огромных золотых цветов, мандарав, величиной с повозку, спускающихся с небес. А затем, конечно, Будды и Бодхисаттвы начнут прибывать из своих вселенных, услышав по межгалактическому радио Бодхисаттв, что Будда Гаутама готовится произнести проповедь.
Но здесь, в Алмазной Сутре, нет ничего подобного, совершенно ничего – ни знамений, ни чудес, ни огней, появляющихся в небе, – ничего. Все просто, естественно, обычно – даже прозаично. Все, что мы видим, – кучку хижин в чьих-то владениях в нескольких милях от города и монахов в желтых одеяниях, некоторые из которых живут в хижинах, а некоторые, без сомнения, отдыхают снаружи, прямо в тени деревьев. Будда покидает свою хижину рано утром и идет в город, чтобы тихо переступать от двери к двери со своей чашей для подаяний, просто принимая все, что дают, – несколько горстей риса, немного карри, – а затем вновь идет в тень древесной рощи, чтобы поесть, прежде чем медленно и внимательно вернуться к своей хижине. Мы видим, как после короткого отдыха он выходит из хижины для медитации, и в прохладе вечера вокруг него собираются ученики, просто ожидая и слушая.
Это декорации в очень приглушенных тонах, почти дорической простоты, для удивительной проповеди, которая будет в них передана. Так что же, нам перескочить через этот не слишком впечатляющий фрагмент в начале и сразу же вгрызаться в плоть сутры? Ни в коем случае. Если мы так сделаем, мы упустим половину смысла всей сутры. Каждое слово в сутре имеет значение (как это было и в случае с Сутрой Сердца). То, что кажется рамой, на самом деле – часть картины. Так что же составитель этого учения о Совершенстве Мудрости, о шуньяте, о Бодхисаттвах, пытается сказать нам здесь? Почему он, по-видимому, хочет нас убедить, что мы приступаем к чтению педантичного рассказа еще об одном ничем не примечательном дне из жизни Будды Гаутамы, отраженном в воспоминаниях его спутника Ананды?
Некоторый свет на этот вопрос и на невероятные различия между сутрами буддийской традиции проливает одно дзэнское изречение: «В начале вашей духовной практики горы – это горы и деревья – это деревья. По мере того, как вы продвигаетесь по Пути, горы – больше не горы, а деревья – больше не деревья. Но в конце вашего буддийского пути, по достижении Просветления, горы снова становятся просто горами, а деревья – просто деревьями».
В суттах Палийского канона все приземлено. Горы – это горы, деревья – это деревья, а Будда предстает как обычный человек, учитель, аккуратно складывающий свою чашу и накидку и окруженный ничем не привлекательными учениками. Не происходит ничего чудесного. Они ходят за подаяниями. Они чинят монашеские одеяния. Но учение, без сомнения, глубоко и достаточно важно.
Затем наступает черед классических сутр Махаяны – «Вималакирти-нирдеши», «Сутры белого лотоса», «Сутры Золотого Света», где, если мы и остаемся на этой Земле, сама она преображается почти до неузнаваемости, и на ней происходят самые разнообразные чудеса. Горы – больше не горы, а деревья – больше не деревья.
Но в третьем типе сутр мы возвращаемся к тому, что горы – это горы, а деревья – это деревья. Все снова очень обычно, потому что необычность вещей не нуждается в подчеркивании. «Как чудесно, как необычайно, – говорится еще в одном дзэнском изречении, – я черпаю воду и ношу дрова».
Вот в чем, несомненно, заключается смысл всех приходов и уходов в саду Анатхапиндики. В свете грядущего учения они, несомненно, намекают, что обычная жизнь и есть Просветление, Просветление есть обычная жизнь. Реальность нужно ощущать посреди повседневной жизни, поскольку больше негде ее ощущать. Если вы хотите где-либо ощутить реальность, она может быть только здесь, если вы хотите ощущать реальность в любой момент времени, она может быть только сейчас. Не давайте своему вниманию отвлекаться на возвышенные небесные сферы – да, символизм может быть прекрасен, полон глубокого смысла, но не искажайте его. Здесь мы должны осознать, сейчас нам придется узреть. Обычное – и есть прекрасное само по себе; добавляя чудеса и сверхъестественные явления, мы лишь золотим лилию. Это как если бы нам, чтобы привлечь внимание к тому, что у нас есть нос и это удивительный орган, пришлось бы покрасить его в ярко-красный цвет. Для того, кто на самом деле понимает, насколько чудесный орган нос, подобное украшательство совершенно не нужно.
Вам не нужно избавляться от обусловленного, чтобы осознать Необусловленное. В своей глубине обусловленное «есть» Необусловленное. «Форма – это пустота, а пустота – это форма», – говорится в Сутре Сердца. Наша повседневная жизнь может быть приятной или болезненной, полной дикого восторга или невыносимых мучений, или просто банально скучной и неинтересной большую часть времени. Но именно посреди всех этих переживаний, хороших, плохих и нейтральных – и нигде еще – нам придется обрести Просветление. Вот что пытается донести до нас введение к сутре. И в каком-то смысле это послание сутры в целом.
Поэтому в этой сутре мы не находим себя в некоем небесном измерении или отдаленном поле Будды: мы твердо стоим на этой Земле, находимся в плане истории, в мире повседневности. Другие сутры Совершенства Мудрости могут излагаться мифологическими или архетипическими Бодхисаттвами, о которых нельзя утверждать, что они существовали в историческом смысле: в случае с Сутрой Сердца это Авалокитешвара, а в других сутрах Совершенства Мудрости это Манджушри. Но Алмазная Сутра изображает диалог между двумя определенно историческими личностями – Буддой Гаутамой и Субхути, одним из его учеников.
Что касается слушателей, хотя условности Махаяны (и, как добавляет Конзе, дальнейшие списки) привносят много дополнительных слушателей в конце – «целый мир с его богами, людьми, асурами и гандхарвами», – сорадующихся учению, Алмазная Сутра открывается очень скромным собранием высокоразвитых существ: 1250 монахов, которых, возможно, за исключением Ананды, «можно считать Архатами», и многих Бодхисаттв. Стоит признать, что Бодхисаттвы добавляют махаянского колорита, хотя они не называются и не описываются: нас не лакомят видениями драгоценных головных уборов или лотосовых тронов.
Это подчеркивание отсутствия зрелищности продолжается и в описании самого Будды. В более обширных сутрах Совершенства Мудрости мы читаем, как он сосредотачивает внимание на дыхании и входит в состояние «царя всех самадхи», которое он чудесным образом поддерживает на протяжении всей проповеди, – это подразумевает, что учение Будды берет начало в высшем состоянии сознания, в действительности, в Просветленном сознании. Но Алмазная Сутра избегает любых подобных предположений. Мы видим, что Будда всего-навсего «сосредоточил внимание перед собой». Не отвлекаясь на то, что происходит вокруг него, блуждание мыслей или сонливость, его ум, вероятно, естественным образом сконцентрировался на процессе дыхания, и сосредоточение углубилось, но составитель сутры не говорит ничего о «царе всех самадхи». Он сознательно отказывается от того, что отмечается в ранних работах, для того чтобы, как мы должны снова предположить, подчеркнуть, что ничего необычного здесь не происходит.
Поскольку это краткое введение очевидным образом определяет исторические обстоятельства, в которых учил Будда, следует отметить и еще кое-что. Несомненно, ясно, что Будда не снимал зал, когда хотел произнести проповедь. Он произносил свои проповеди на открытом воздухе. На самом деле, он и его ученики большую часть времени жили на открытом воздухе. Девять месяцев в году они бродили пешком с места на место, пробирались через леса, пересекали реки и горы, занимались своими делами, отдыхали и медитировали под деревьями и заглядывали в деревни, чтобы давать учение и просить пищи. Только в сезон дождей они действительно находили приют. А под «приютом» нужно понимать не дом, даже не монастырь, а хижину или что-то вроде пещеры. Там они останавливались со своими тремя одеяниями, чашей, и, возможно, иглой и ситечком для процеживания воды – без ипотеки и телефона, без телевизора и холодильника, без машины, без газет, без книг, без Алмазной Сутры.
Жизнь была проще, чем мы, вероятно, можем себе даже помыслить – а мышление тоже было проще. Великие истины, несомненно, легче воспринимались такими не загроможденными, лишенными отвлечений умами. Не стоит впадать от этого в уныние или убеждать себя в том, что тогда было легко развить запредельную мудрость, а теперь это невозможно. Нам просто нужно понять, сколь многие вещи стали между нами и Просветлением со времен Будды, вещи, которые являются не элементами нормального человеческого существования, а скорее, искусственного образа жизни.
Начало сутры поднимает вопрос о подлинности. Оно ясно подразумевает, что это слова Будды, как их слышал Ананда, поскольку воспроизводится формальное выражение «Так я слышал однажды», печать подлинности для всех сутт Палийского канона. Однако все другие свидетельства предполагают, что сутра – довольно позднее творение традиции Праджняпарамиты. Если бы это творение было составлено в наши дни, мы бы назвали его подделкой, но в том виде, в котором она существует, сутра оказывается в знатной компании среди других псевдонимных работ – работ, приписанных определенным известным людям, которые не могли написать их. Апокрифы Библии, несомненно, написаны под псевдонимами, но таковы и четыре Евангелия, которые были написаны не Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном, но их преданными учениками, которые записали традиции, которые до них дошли, так точно, как они это смогли, и, следовательно, из лучших побуждений приписали свои собственные писания самим апостолам.
Идея литературной собственности довольно нова. Историки марксизма не утверждают, что их собственные книги и статьи – работы самого Маркса. Психологи-фрейдисты подписываются собственными именами, несмотря на то, что Фрейд – первоисточник их трудов. Когда Ницше озаглавил одну из своих книг «Так говорил Заратустра», он не имел в виду, что древний иранский святой, обозначенный в названии, на самом деле ответственен каким-то образом за содержание книги. Эта работа – то, что мы можем назвать художественным произведением. Однако в древние времена учения, которые принадлежали к определенной традиции, вполне естественным образом приписывались основателю этой традиции, а не человеку, которого мы бы назвали автором. По-видимому, многие древние авторы искренне верили, что они всего лишь фиксаторы или переписчики.
Вот с таким отношением нужно подходить и к первоначальному составителю Алмазной Сутры. Он, должно быть, был человеком, глубоко вдохновленным учениями Совершенства Мудрости, и, без сомнения, он верил, что они преподаны самим Буддой. Возможно, он ощущал, что должен написать свою собственную версию этих учений, вдохновленную Буддой, или, может быть, его духовный наставник указал ему, что существующие записи учений настолько детальны, что есть необходимость в более простой версии, отмечающей основные моменты. Составитель видел свою задачу всего-навсего в том, чтобы переложить учение сутр в другой форме. Мысль о том, что он составил оригинальное писание и сознательно выдал его за слова самого Будды, никогда бы не пришла ему в голову.
Вероятно, нам трудно мыслить подобным образом, потому что мы придаем столь большое значение оригинальности, но такие вещи, как соглашение об авторских правах, были чужды сознанию людей в древние времена. Мудрость не была чьей-то собственностью. Если и говорить, что она кому-то принадлежала, то она принадлежала первоначальному учителю, что означало, что книга могла быть подписана именем основателя традиции в целом, даже если она была написана кем-то еще на основе его личного понимания этой традиции. Конечно, мы не можем исключить элемент принятия желаемого за действительное в этой условности, и со временем – возникновения определенного понимания того, что что-то проникло в учения древнего святого, что не принадлежало лично ему и, возможно, даже противоречило его изначальному учению. Тем не менее, из этой традиции следует, что самозабвение считалось добродетелью, а оригинальность – что касается реальной установки, а не побочного продукта собственной подлинности – не считалась.
После стандартного замечания о том, что это запись воспоминаний Ананды об учении Будды, сутра продолжается рассказом о том, что «рано утром Владыка оделся, надел накидку, взял чашу и пошел в великий город Шравасти за подаянием». Согласно Винае, для монаха существует три способа получения пищи: обход за подаянием, принятие приглашения в дом мирян или позволения мирянам приносить пишу к вихаре. Говорится, что по случаю первого поворота колеса Дхармы, пока Будда учил двоих из пятерых своих первых учеников, три другие отправились собирать подаяния на всех, что показывает, что были времена, когда другие монахи просили пищу от имени Будды. Но обычным делом, как в нашем случае, по-видимому, для него был собственный поход за подаянием.
Поев, говорят нам, Будда устроился медитировать. Но почему Будда медитирует, если он уже достиг Просветления? Ответ Хинаяны заключается в том, что он хочет подать хороший пример. Однако если мы обратимся к древнему тексту «Уданы», мы, на самом деле, найдем рассказ о том, как однажды Будда просто встает и уходит в лес на несколько месяцев, не говоря об этом никому, чтобы избавиться от толкотни и суматохи вокруг имени Будды.2 «Удана», там же, гл. 5, 4, с. 49. Что здесь, очевидно, подчеркивается – что хотя Просветленный не «нуждается» в практике, то, что мы считаем практикой, на самом деле – естественное деяние для Просветленного. Нирвана никоим образом не может быть статичным «состоянием». Это просто последняя воспринимаемая точка на бесконечной спирали, ведущей к совершенно невообразимым, запредельным измерениям. Никогда нельзя выйти за пределы упражнения.
Это место можно толковать в специфических рамках Махаяны. Махаяна указывала, что утверждение немыслимо без отрицания. Следовательно, нирвана существует только в связи с сансарой: так она зависима, так она обусловлена, так пуста. Все вещи, обусловленные или Необусловленные, пусты и, следовательно, не отличаются друг от друга. Таким образом, Махаяна утверждает не только пустоту всех дхарм, но и тождественностьвсех дхарм, сарвадхармасамату. Поскольку в конечном счете невозможно различить сансару и нирвану, из этого следует, что не может быть ни отвержения сансары, ни достижения нирваны. Если по достижении Просветления человек перестает практиковать, это будет подразумевать, что он допускает различие между достижением и недостижением, и в этом случае его трудно назвать Просветленным. У Будды на самом деле не было подобного двойственного отношения, которое бы привело его к мысли: «Ну, вот я и на месте – больше никакой практики». Он был на месте, и он практиковал. Первостепенный вывод из всего этого, что касается нас самих, заключается в том, что мы просветлены с самого начала. Вместе с уходом от двойственности и, следовательно, внутренней противоречивости, это знание несет с собой необходимость практики.
Тогда многие монахи подошли к месту, где сидел Будда, приветствовали его, коснувшись его ступней головой, трижды обошли его посолонь и сели по одну сторону от него.
В Индии все понимали, что из уважения к учителю нельзя сесть прямо перед ним – это бы сочли некоторой фамильярностью, некоторым недостатком скромности. В странах Тхеревады и в наши дни считается более вежливым и достойным, особенно если дело касается женщин, совершить поклоны во все стороны, прежде чем сразу же повернуться к Будде. Что знаменательно, Ваджраяна отвергла эту традицию. В случае посвящения предполагается, что вы должны сесть прямо перед учителем, даже смотреть в глаза учителю – довольно нескромное поведение с точки зрения Хинаяны и даже Махаяны. В Ваджраяне между учителем и учеником создается более мощная личная связь, личное общение. Она меньше, так сказать, формализована. 3 В примечаниях Конзе к главе 1 даны более подробные уточнения во избежание заблуждений:
а) Ананда не повторяет тексты, которые он услышал, он повторяет проповедии другие устные учения. Это, конечно, невнимательная описка, но она характеризует стремление позабыть о том, что буддийский канон однажды состоял не из собрания текстов, а из собрания воспоминаний.
б) Шравасти называют «Городом Чудес», потому что, согласно одной истории, здесь Будда явил «двойное чудо» (ямака-иддхи), поднимаясь и опускаясь по воздуху и одновременно испуская потоки воды и огня из своего тела.
в) Кошала была родиной Будды лишь потому, что территория Шакья включалась в царство Кошала. Представление о том, что однажды ее населяли 900 тысяч семейств, – вероятно, преувеличение, сделанное традицией Хинаяны.
г) За сорок пять лет своего пастырства Будда провел двадцать пять сезонов дождей в Шравасти. Остальную часть года он проводил в путешествии, переходя пешком с места на место (Сангхаракшитой).
Если это учение совершенно запредельно, как можно заслужить его каким бы то ни было искусным поведением? Оно преподносится как знак совершенной щедрости, как чистый дар
В то время Досточтимый Субхути прибыл в это собрание и сел. Затем он поднялся с места, закинул верхнюю робу на плечо, поставил правое колено на землю, протянул сложенные ладони к Владыке и сказал Владыке: «Чудесно, о Владыка, чудесно, Вышедший за пределы, как Бодхисаттвам, великим существам, оказывает высочайшую помощь Татхагата, Архат, Полностью Просветленный. Чудесно, о Владыка, как щедро Бодхисаттвы, великие существа, одарены высочайшей милостью Татхагаты, Архата, Полностью Просветленного.
Когда Субхути приходит, оба его плеча, на самом деле, прикрыты, поэтому дело не в том, что он закидывает робу на плечо, а в том, что он открывает одно плечо, прежде чем приветствовать Будду. И в наши дни не только в странах Тхеравады, но и в Тибете сохраняется обычай среди монахов снимать верхнее одеяние или накидку с правого плеча и перебрасывать их под рукой на другое плечо, прежде чем приветствовать Будду или своего учителя. (Правое плечо может оставаться все же прикрытым, особенно в Тибете, но не этим одеянием).
Этим жестом глубочайшего уважения Субхути выказывает, еще не начав говорить, первостепенное качество, необходимое ему для выполнения его роли в сутре. Он показывает свою восприимчивость. Восприимчивость – первое требование для ученика, а, на самом деле, и для каждого, кто жаждет учиться. Мы можем быть какими угодно – злобными, глупыми, полными пороков, можем быть вероотступниками… В каком-то смысле, все это не имеет значения. Но мы должны быть духовно восприимчивы, мы должны желать и быть готовыми учиться. Когда мы знаем, что ничего не знаем, многое становится возможным.
Затем Субхути вежливо начинает речь с благодарности Будде, отдавая дань тому, что он совершил в прошлом, и радуясь тому, что он уже преподал, прежде чем попросить нового учения. Подобная благодарность – еще одно великое качество, необходимое нам для приближения к Дхарме. Субхути не переходит сразу к первому вопросу, его вступительные слова Будде – слова признательности и хвалы. Он высоко ценит ту помощь, которую Будда оказывает своим ученикам, особенно великим Бодхисаттвам, и осознает, что эти ученики «одарены милостью».
Вероятно, здесь мы можем отдать должное переводу Конзе и, принимая его буквально, интерпретировать слово «милость» как означающее нечто незаслуженное или незаработанное. Если учение совершенно запредельно, как можно заслужить его каким бы то ни было искусным поведением? Оно преподносится как знак совершенной щедрости, как чистый дар. В нем нет ничего, что можно было бы заслужить по закону кармы, потому что оно принадлежит другому порядку, другому измерению. Ничем обусловленным нельзя заслужить Необусловленное. Сострадание Будды просто изливается через край без какого бы то ни было представления о заслугах. Если речь идет о более низком уровне, лучше всего стать духовным другом кому-то – значит помочь ему в его трудностях, но такая помощь – далеко не всегда лучшая реакция на ситуацию. Иногда человек может вовсе не нуждаться в помощи, он может быть вполне здоровым и счастливым, но ему можно принести пользу, одарив его «милостью», предложив ему проблеск чего-то, выходящего за пределы установки на проблемы, выходящего за пределы его теперешнего уровня в целом.
Субхути показывает нам, как подходить к Алмазной Сутре. Мы должны сохранять ощущение чуда от дараДхармы. Без этого ощущения чуда легко впасть в фамильярность, если не в неуважение или, по крайней мере, безразличие или небрежность. Мы можем начать с того, чтобы читать буддийские тексты с большим интересом и энтузиазмом, но если мы утрачиваем бережное отношение, через какое-то время чудеса блекнут, и энтузиазм иссякает. Нам нужно отслеживать эту естественную склонность обесценивать то, что у нас есть, и стараться никогда не забывать о том, насколько ценная возможность нам дарована.
Субхути обращается к Будде как к «Вышедшему за пределы». На санскрите сугата– счастливо ушедший, ушедший к счастливому состоянию нирваны. В средневековой Индии индуисты часто называли буддистов не только последователями Будды, но и саугатами, последователями Сугаты. На самом деле, лишь по историческому стечению обстоятельств джайны, последователи Джины, «Победителя», не называются буддистами, а буддисты не называются джайнами. Их Джинатакже называется Буддой, точно так же, как нашего Будду называют Джиной. Поэтому лишь случайно титул Сугата не укоренился. Если бы так вышло, сейчас нас бы называли «сугатистами» или даже «счастливцами»!
Под великими существами, махасаттвами, которым, как говорит Субхути, даруется помощь и милость, обычно понимаются Бодхисаттвы, которые достигли восьмого бхуми, 4 Бодхисаттва, «существо, стремящееся к Просветлению», – это тот, в ком возникла бодхичитта, «воля к Просветлению». После зарождения бодхичитты продвижение Бодхисаттвы к Просветлению можно описать согласно уровням «пути Бодхисаттвы». «Дашабхумика-сутра», наиболее значительное из описаний этого пути, делит его на десять уровней, известных как десять бхуми, буквально «площадок». Достигнув восьмого уровня (ачала, недвижимости), он больше не может упасть – его продвижение к полному Просветлению гарантировано. хотя, возможно, это уточненное и более позднее значение. Достигнув восьмого бхуми, они становятся «не-возвращающимися», то есть более не могут скатиться вниз с этого уровня. На этом этапе пути Бодхисаттва отказывается от перспективы личной нирваны, которая уже достижима, ради полного просветления на благо всех живых существ. Он представляет собой духовный идеал безграничной или космической величины – становится действительно трудно воспринимать Бодхисаттву как личность в обычном смысле этого слова.