Легенды старого города

Чертовщина

«Магия? Нет, магия – прерогатива фантастических миров, где девочка Долли спешит по дороге из жёлтого кирпича в Изумрудный город, а хоббит Фродо прячется от орков с Кольцом Всевластия. И уж точно далеко от магии то шарлатанство, что фокусники в цирке представляют волшебством. Какое невежество! Неужели заранее подготовленный трюк можно сравнивать с грацией нарушения законов физики и остальных наук?

Таковы были мои мысли на сей счёт, да и остаются поныне.

Но то, что мне довелось видеть своими глазами, я не осмелюсь назвать магией. Для такого есть более подходящее слово – чертовщина. Многие невежды сейчас посмеются надо мной, назвав меня суеверным и необразованным. О, как же они ошибаются на сей счёт! Это вы сами, также как и я до недавнего времени, пребываете в неведении сущего, что может происходить в нашем мире. И, видит Бог, я бы многое отдал, чтобы оставаться столь же слепым и недалёким до самого скончания моих дней.

Началось всё с моего знакомства с неким господином Зайцевым, по крайней мере, он мне так представился. Вполне себе распространённая и безобидная фамилия, однако человек не одной фамилией шит.

Встреча наша произошла внезапно и довольно неожиданно. Я находился в своей серой однокомнатной квартире и сидел в мягком с деревянными подлокотниками кресле. Напротив меня стояло зеркало. Я часто сижу напротив него, попивая утром чай или возвращаясь вечером с работы. Мой собственный вид со стороны по непонятной причине успокаивает меня, позволяя отвлечься от мирских проблем и насладиться тишиной одинокого холостяка. По этой причине данное занятие мне нравится гораздо больше, нежели просмотр опостылевшего телевизора или иное мирское увлечение.

Именно в момент моего полного погружения в себя меня прервал звонок в дверь. Я никого не ждал, а потому он стал для меня неожиданностью. Однако, взглянув на часы, которые показывали без пяти минут двенадцать, я решил, что это мошенники или уличные продавцы, коих развелось слишком много, по моему разумению.

Нехотя я поднялся и прошаркал в прихожую.

Звонившим оказался довольно пожилой человек. Его лицо было разглажено и розово, однако седые пышные усы, небольшая плешь, замаскированная прямыми волосами, и выпирающий лоб, скрывавший глаза, выдавали в нём человека видевшего на своём веку немало зим и лет и познавшего не одну дюжину горестей и радостей. На нём было надето старомодное чёрное пальто, на шею накинут не для того, чтобы прикрыть, а скорее для имиджа, столь же чёрный шарф, а на ногах сверкали отполированные туфли цвета угля. Незнакомец ни капли не походил ни на мошенника, ни на торговца.

Не ощущая от него опасности, я решил общаться не через дверь, а потому приоткрыл её, о чём я сильно жалею сейчас. На мой вопрос о его происхождении и цели визита незнакомец улыбнулся, обнажая пожелтевшие зубы.

– Зовите меня Зайцев, – голос его был приземист и тягуч, соотносясь с его внешним видом. – а вы будете, насколько я понимаю, Виктор Алексеевич, я прав?

Я недоуменно кивнул.

– Как отрадно! – улыбка гостя сделалась шире. – Сегодняшнее утро я посвятил поиску вас. Я очень рад, что прибыл по адресу. С этого дня мне бы хотелось заявить о нашей с вами дружбе, вы не против?

Я не нашёлся что сказать. И как я мог выразить своё отношение, когда мог поклясться, что впервые видел этого человека? Однако его вежливость, дружелюбие и желание поладить составили положительное впечатление.

Сейчас, вспоминая прошлое, я задаю себе один вопрос: почему я ему поверил? Как мог человек, назвавший лишь свою фамилию, претендовать на дружбу? Однако эта мысль начала мучить меня лишь с недавнего времени, а тогда я был упоён новой встречей.

Несмотря на то, что меня смутило его желание, я не мог не высказать ему свои опасения и заявить о том, что даже не подозреваю, почему стал объектом его вожделения.

– Вчера в цирке. Вы помните? Когда фокусник вытащил конфеты из пустой шляпы и разбросал их по залу, а затем показал трюк с раздвоением и появлением предметов, вы фыркнули и сказали, что это не магия, а чистое шарлатанство. Вы меня заинтересовали этими словами. Может, вы не запомнили, но я сидел сбоку от вас и прекрасно всё слышал.

Я был обескуражен, по меньшей мере, странной причиной. На задворках моей памяти маячил зал, где я занимал крайнее место справа, а слева представлялась грузная женщина в перчатках. Однако я вновь не могу поразиться, когда вспоминаю об этом: я в очередной раз не обратил внимания на свои мысли.

– Может, всё же пригласите меня в свой дом? Я не привык вести обсуждения на пороге.

Не видя причин для отказа, я отступил в сторону, пропуская гостя вперёд.

Повернувшись к нему полубоком, я мельком заметил некое движение на кухне. Я глянул в ту сторону и обомлел. На моей кухне кто-то был. Кто-то в чёрном старомодном пальто и шарфе.

Несколько поражённый, я повернулся в сторону человека, назвавшего себя Зайцевым. Он только зашёл и, прикрыв за собой дверь, принялся снимать верхнюю одежду и обувь.

– Как я вижу, у вас и чай уже готов, друг мой? Что ж, нет ничего приятнее дружеской беседы за чашечкой крепкого чёрного чая, – с этими словами он, не дожидаясь приглашения, побрёл на кухню.

Я вновь взглянул туда. На столе стояли две полные чашки крепкого напитка, от которого шёл пар. Между чашками стояли блюдца с печеньем и пряниками. Но я точно помню, что не только не готовил стол к чаепитию, но даже не ставил чайник кипятиться! Вернувшись с прогулки, я поставил стираться бельё и сел в кресло напротив зеркала – я это точно помню. Но глаза, так же как и пальцы, которыми я докоснулся до чашки, не обманывали меня. И чашка, и кипяток в ней действительно были! Но тот силуэт, что их подготовил, отсутствовал.

Я не мог скрыть своей растерянности и изумления. Мой вид весьма позабавил гостя. Рассмеявшись, он сел на стул и предложил присесть и мне.

Приняв его предложение, я попытался взять себя в руки.

– И что же конкретно вас во мне заинтересовало?

– Скажите, друг мой, вас когда в последний раз что-нибудь удивляло? Разумеется, помимо казуса, что произошёл мгновение назад, – Зайцев снова рассмеялся.

Я честно признался, что уже давно не видел действительно чего-нибудь поразительного. Я сразу понял, что мой гость имеет в виду не рядовые неожиданности, но что-то более глобальное и впивающееся в память и душу подобно пуле, выпущенной из ружья.

– И вас вовсе не удивляют фокусы, что вы видели вчера? Я убеждён, вы не пропускаете ни одного циркового представления в надежде увидеть что-нибудь неожиданное. Неужели вы ни разу не чувствовали трепета от взора неведомого и необъяснимого?

Я признался, что такого со мной не происходило. Мой отец до своей смерти сам работал в цирке и рассказывал мне о различных секретах своих коллег, в том числе и фокусников. С разумного возраста мне не составляет труда разгадать, что происходит во время представления и даже привести предположения подготовки к нему. Как говариваю я сам: фокусники достойны уважения за свою ловкость и хитрость, но никак не восхищения. Я не преминул назвать их ещё раз лишь шарлатанами, наживающимися на неэрудированности и туполобости обывателей.

Зайцев слушал меня молча и всё с той же несходящей улыбкой на губах, от которой мне по неизвестным причинам становилось неуютно. По окончании моего монолога он неожиданно спросил: хотел бы я увидеть настоящее колдовство?

Не знаю отчего, но по моей спине от его вопроса пробежал холодок. И дело не в самом вопросе, но в той заговорщической интонации и странном блеске тёмных глаз, что сопутствовали ему.

Моим ответом стала неудачная шутка, что если что-то и сможет меня настолько поразить, то разве что не в этой жизни. Гость засмеялся, и смех его прозвучал приглушённо и оттого зловеще, будто в предвкушении недоброго.

– А не хотите ли вы знать, друг мой, что произошло с нашим вчерашним фокусником после представления? Уверен, вы возьмёте ваши слова обратно после увиденного. Ваша собака сейчас принесёт газету, и вы всё сами поймёте.

Не успел я ему возразить, как на кухню забежал здоровый бурый терьер. Подбежав прямо ко мне, он положил на мои колени свежий выпуск городской газеты.

«Собака! Откуда она в моём доме?» – признаюсь, в тот момент меня на секунду одолел страх. Проводя жизнь в одиночестве, я привык, что моя квартира принадлежит только мне, и оттого чувствовал себя полностью защищённым. Однако здоровый мускулистый терьер, стоящий прямо передо мной, способный задушить в своём захвате волка, разрушал устоявшееся ощущение безопасности.

– Прошу прощения, – быстро спохватился гость, – я допустил ошибку, посчитав, что терьер ваш. Только сейчас я вспомнил, что он принадлежит вашим соседям.

После этих слов старик обернулся в сторону пса и, уставившись на него, громко шикнул.

Словно сорвавшись с цепи, терьер пулей выскочил из кухни, издавая протяжный визг, в котором слышался непреодолимый животный страх.

Боясь, что собака забьётся где-нибудь в угол, я кинулся за ней следом. Но терьера нигде не было. Не слышно тягучего визга, не видно мускулистого четвероногого тела. Дверь наружу также оказалась заперта. Собака будто испарилась!

В полном недоумении и замешательстве я вернулся на кухню, где всё так же, прихлёбывая остывающий чай, сидел странный гость.

– Ненавижу собак! – буркнул он, пока я садился на свой стул.

Он не дал мне спросить, что только что произошло, посоветовав открыть определённую страницу и даже назвав статью, при этом добавив странным образом:

– Честное слово, такое ощущение, что фокусник сам не знает, чем закончится его трюк. Конечно, тигру не понравится, если его схватить за усы, пусть даже эта кошка всю жизнь прожила в дрессировке. Бедняге оставался всего месяц до свадьбы, какое несчастье!

Его слова вызвали у меня новый приступ недоумения, так как никаких уточнений про «усы» и «свадьбу» в статье не приводилось. На мой вопрос собеседник предложил мне включить телевизор, точно назвав номер необходимого канала. Будто во сне я прошёл в спальню, включил телевизор и смотрел широко раскрытыми глазами на репортаж о смерти фокусника одного из приезжих цирков, который будто ждал, когда я включу телевидение. Про тигра, что он вытащил из шляпы за усы, и все эксперты гадают, какой фокус должен быть провёрнут, что двух с половиной метров в длину кошка оказалась помещена из запертой клетки в крохотный цилиндр, что оставалось загадкой и для меня; про застрелившего тигра охранника и интервью, что репортёры сумели взять у не скрывающей слёзы невесты покойного фокусника.

Как только интервью завершилось, я выключил телевизор и вернулся на кухню. Гость провожал меня всё тем же пристальным взором и несходящей улыбкой.

Что за чертовщина? Это был первый раз, когда я назвал происходящее этим словом. Никакого другого, более подходящего, мне на ум не приходило. Готовый чай, появляющийся и исчезающий терьер, газета со странной статьёй, необычное совпадение с репортажем, знание тонкостей смерти. Моего гостя буквально окружала пелена таинственности. Всё происходящее было слишком неестественно, чтобы быть правдой. Может, гипноз?

– Гипноз? – словно прочитав мои мысли, воскликнул Зайцев, и я в очередной раз вздрогнул. – Если вы признаете происходящее как сверхъестественное, то вам придётся признать и меня обладателем сего необычного дара. Но если вы, друг мой, сочтёте произошедшее гипнозом, то я, должно быть, не просто волшебник, а самый настоящий бог иллюзорного мира! Но, обращаясь к вашему благоразумию, ни в одном из случаев вы не посмеете назвать меня фокусником, и уж тем более, шарлатаном.

Мне ничего не оставалось, как признать его правоту. Я сидел, не в силах справиться с создавшимся впечатлением. Именно в этот момент гость наклонился и заговорщически намекнул, что этим вечером он собирается возвращаться в свой дом и, если моей душе будет угодно, он соизволит принять меня в качестве гостя.

Моё сердце бешено забилось. Если он позволил увидеть сии чудеса здесь, в моей скромной обители, то что же меня ждёт в месте, где каждый дюйм принадлежит этому воистину неподдающемуся пониманию человеку? Что мне доведётся лицезреть там, где его дар становился естеством и пребывал в своём истинном обличии?

Должно быть, сам Дьявол тогда тянул меня за язык, и я без толики сомнений согласился. Боже, если бы мне выпал ещё один шанс, я бы не стал даже открывать дверь перед лицом этого человека! Но я открыл её, впустил его в дом, а теперь сам собирался ехать на Родину этого прокля́того неестества, созданного не кем иным, как Вельзевулом и Мефистофелем!

Но ушедшего не воротишь. И себе в прошлое не крикнуть, а потому остаётся лишь с содроганием пролистывать в памяти эти адские минуты, что приведут меня туда, где я нахожусь поныне.

После моего согласия рот старика растянулся в последней, самой широкой и самой хищной улыбке, после чего он встал и попрощавшись удалился, сказав, что будет ждать на вокзале ровно в пять часов вечера.

Зайцев не обманул. Когда я прибыл к зданию вокзала без четырёх минут назначенного срока, он сидел на скамейке в гордом одиночестве. Горожане словно бы не замечали его, но продолжали сторониться места, где он восседал. В отличие от меня, при нём не имелось ни одной сумки, что меня несколько озадачило. Я не рассчитывал оставлять дом на долгое время, а потому взял с собой лишь самое необходимое, в виде туалетных принадлежностей и запасного белья, однако даже этого хватило, чтобы забить мой рюкзак под завязку. У Зайцева с собой не имелось не то чтобы портфеля, даже планшета. Я не имел предположений, каким же образом он жил в городе, отправившись на несколько дней. Однако данный вопрос мне показался неподходящим и уж точно неблагодарным.

Заметив меня, Зайцев встал на ноги и, напустив на себя прежнюю вызывающую дрожь улыбку, направился ко мне. На мою просьбу подождать, пока я возьму билет, он ответил, что в этом уже нет необходимости. Однако мне не хотелось оставаться невежливым, тем более что теперь я нахожусь в статусе гостя, а потому попросил сказать, какова цена билета, чтобы я мог немедленно возвратить старику его стоимость. На мою просьбу старик лишь рассмеялся, ответив, что его стоимость столь незначительна для него, что об этом не стоит переживать. Слегка помявшись, я отступил.

А через несколько минут мы уже сидели в электропоезде пригородного следования, расположившись на сиденьях из искусственной кожи. Механический голос продекламировал, что транспорт сделает остановки на каждой станции, а также о немедленном его отправлении. Почувствовался толчок сдвинувшихся с места вагонов, послышался свист поворота металлических колёс по рельсам, и я начал свой путь в тайное и на тот момент многоожидаемое место.

Ехали мы в относительной тишине. Вокруг нас витали отголоски разговоров иных пассажиров, доносился стук колёс и раздавался голос из динамика, однако мы с Зайцевым молчали. У меня имелось к нему слишком много вопросов, но я затруднялся в их формулировании. Мой же спутник даже не делал попытки завязать разговор.

Наше молчание было нарушено зашедшей в вагон контролёром. При виде женщины в летах в форме работника железной дороги я вспомнил, что так до сих пор и не взял у Зайцева свой билет. Мы сидели у самого тамбура, но с противоположной стороны от той, которую в первую очередь решила проверить женщина. Воспользовавшись этим, я решил обратиться к своему спутнику, но застал его абсолютно спокойно и вальяжно раскинувшимся на сиденье. Это подействовало на меня успокаивающе. Я решил, что он сам покажет ей оба билета и объяснит моё положение.

Однако контролёр просто прошла мимо нас, даже не удостоив взгляда, и принялась за следующий ряд. Я недоуменно проследил за ней. Невзначай с моего языка сорвалось:

– А билеты?

Я тут же прикрыл свой рот, но контролёр, должно быть, услышала меня. Она развернулась и вновь вернулась к первому ряду. Однако Зайцев всё так же спокойно сидел, уставившись в одну точку. Как и в первый раз, контролёр прошла мимо нас. Мы для неё словно не существовали. Я не могу иначе объяснить отсутствия даже косого взгляда.

Контролёр подошла к мужчине, сидевшему напротив нас, и вновь попросила его предъявить билет. При этом она говорила таким образом, словно не проверяла его всего минуту назад. Однако мужчину это вовсе не удивило и уж тем более не разозлило. Он сунул руку в карман, потом в следующий, следующий, залез в сумку.

Я неотрывно наблюдал за ним. Я точно видел, как он клал билет в свой нагрудный карман! Если только это не было Дьявольским наваждением, я мог поклясться, что точно уверен в этом! Но мужчина трижды залез в нагрудный карман и не достал оттуда ни одной бумажки. Содержимое сумки в панике посыпалось на сиденье.

Не в силах оторваться, я наблюдал за разворачивающейся трагедией. Билет мужчина так и не нашёл и в бессилии пытался доказать выписывающей штраф контролёру, что он точно покупал билет.

– Колдовство, – только и смог вымолвить я и краем глаза заметил, как губы моего спутника растянулись в хищном оскале.

Он посчитал, что мои остатки неверия и атеистического рационализма повержены, и, в сущности, был прав.

– И этому можно научиться?

– Гораздо быстрее, чем вы себе представляете, друг мой, – проскрипел старик.

– Даже за несколько дней моего пребывания в гостях?

– Хватит одного, друг мой, – оскалился Зайцев.

– И вы не имеете возражений? Ведь ваше искусство…

– Нет, нет, друг мой, – перебил меня старик, – для этого я и прибыл в город, чтобы отыскать человека, с которым я мог бы поделиться своими знаниями. Вы можете считать себя счастливчиком, потому как приглянулись столь могущественному человеку, как я. Но давайте не будем вести пустых разговоров. Друг мой, поспите пока, потому что я предпочту, чтобы вы оставались бодры в эту ночь.

– Но я решительно не желаю сна! – возразил я, но мой рот, как назло, издал предательский зевок.

Не в силах сопротивляться, я погрузился в пучину сна…

Сколько проспал, я не могу точно сказать, так же как и назвать время моего пробуждения. Я мог лишь предполагать по наступившим сумеркам. Солнце полностью зашло, и лишь остатки отблесков его лучей добавляли небу иные оттенки, помимо чёрно-синего. Лес же, полностью окруживший нас со всех сторон, виделся одной сплошной беспросветной массой.

Меня разбудил старик, поторапливая и утверждая, что мы уже на станции и поезд вот-вот отправится. Электропоезд действительно стоял беззвучно, без дёрганых изменений скорости и покачивания. Я мигом пришёл в себя и поспешил за выходящим Зайцевым.

Едва мы покинули вагон, двери мгновенно закрылись, и поезд, набирая обороты, помчался дальше во тьму. Перед этим я не услышал голос из динамиков, предупреждающий пассажиров о следующей остановке. После моего пробуждения поезд будто погрузился в кромешное молчание. Только сейчас я вспомнил, что не видел больше ни одного пассажира, хотя, когда мы отправлялись, свободные места можно было посчитать на пальцах одной руки. Однако я тут же выбросил эти мысли, осознав, что забыл свой рюкзак на полке вагона. Но поезд уже набрал скорость, и догнать его не было решительно никакой возможности.

Не сдержавшись, я использовал слова, которые не подобает произносить в присутствии женщин и детей. Однако Зайцев меня успокоил, пояснив, что мои вещи уже в его доме. Я был несколько удивлён, но почему-то в который раз безоговорочно поверил ему.

Мы стояли на старой растрескавшейся платформе прямо посреди леса. Рядом не виднелось ни поселения, ни кассы, а единственный фонарь, светящий прямо над станцией, то и дело затухал, чтобы через секунду разгореться вновь. Стенд с названием остановки также отсутствовал.

Боже, мне следовало уже тогда – нет, ещё раньше! – понять, что место, в которое я направляюсь, не принесёт мне ничего, кроме распада и ужаса! Окружающие меня мелочи так и кричали о своей мерзкой принадлежности сатанинскому миру тьмы и мрака, но я был слеп. Я не желал их замечать, прикрываясь глупостями, навроде рационализма и просвещённости. Лучше бы я прислушался к крикам своей души, чем зловещему шёпоту разума.

Мы спустились по деревянным ступеням лестницы, и мой спутник повёл меня по вытоптанной тропинке в глубь мрачного леса. Сразу же нас накрыли чёрные ветви елей, осин и клёнов. Они скрыли от нас небосвод, который ещё мог дать крохи того света, который нужен, дабы не споткнуться о торчащую корягу или не попасть под разросшиеся конечности растений. Однако старик шёл уверенным быстрым шагом. Его, кажется, ничуть не смущал сгустившийся мрак. Его спина едва виднелась передо мной, и мне, дабы поспевать за ним, приходилось также забывать о собственном волнении и страхе.

Но вот среди густой растительности замерцал жёлтый свет. Это придало мне уверенности, и я почти сравнялся со своим спутником. Вскоре мы вышли на открытое пространство. Вероятно, его можно было бы назвать поляной, если бы практически всё место не занимал огромный дом в два этажа высотой. В темноте трудно было разглядеть его особенности, однако размеры и различные приспособления, к примеру, деревянные колонны, поддерживающие своды приличного размера террасы, выдавали в нем здание дворянского происхождения, построенное в прошлом, а может, и в позапрошлом столетии. Я не силен в архитектуре, однако стиль и напыщенность, которые за долгий срок практически стёрло время, ещё сохраняли остатки богатства и роскоши.

Именно свет из его окон и виднелся мне среди склонившихся веток деревьев.

Когда мы подошли ближе, дверь отворилась. На пороге стоял мужчина, возможно, столь же пожилой, как и хозяин дома. Из-за света, что источался за спиной, я плохо разглядел его очертания. Единственное, что я мог чётко разглядеть, это его ярко-зелёные ядовитые глаза, широко глядящие на меня со стариком. От этого взгляда мне стало не по себе. Было в нём нечто жуткое и, я бы даже сказал, нечеловеческое, присущее скорее хищным животным, нежели разумным существам.

Первым делом отворивший дверь оглядел пристально меня, после чего взглянул на старика и тут же, опустив голову, отошёл в сторону, пропуская нас внутрь.

– С возвращением, господин! Я погляжу, вы привели гостя? – не сказал – промяукал слуга, потому как иначе, чем мяуканьем, я не могу назвать его речь.

Обращение, которое использовал зеленоглазый господин, утвердили во мне мысль, что этот дом – полноценный особняк, а Зайцев – именитый дворянин. Впрочем, узрев внутреннее убранство, мои сомнения на этот счёт в любом случае бы рассеялись. Лампы в доме хоть и были электрическими, но горели настолько тускло и с перебоями, что немудрено было понять, насколько давно здесь провели электричество. Многие углы так и остались во мраке, и, что в них таится, имелась возможность догадаться лишь по смутным очертаниям. Одна лишь прихожая способна поразить своими размерами, так как могла расположить в себе половину моей квартиры, а потому в ней умещались все вешалки, подставки для обуви и полочки для головных уборов с самым разнообразным, в том числе и довольно старомодным, содержимым.

Следующей комнатой шла гостиная. Я догадался об этом, увидев несколько диванов и кресел, обитых потёртым, но всё ещё бархатом, окруживших резной миниатюрный столик на одной ножке посреди раскинувшегося восточного ковра. В стене был сделан камин, и недавно подкинутые в него полешки с треском и фырканьем пускали красные искры в дымоход. Но меня больше заинтересовал шкаф, поставленный в самом тёмном углу. Дверца его была стеклянная, и, подойдя к нему, я сумел различить целые сборники произведений. В большинстве своём это была бессмертная классика, и, судя по обложкам, если здесь находились и не оригиналы, то точно первые издания. Среди них я обнаружил книги таких известных писателей, как Толстой, Гоголь и даже труды Ломоносова, а полкой ниже лежали в стопку произведения Гёте и братьев Якоба и Вильгельма Гримм на родном для них языке. Но каково же было моё изумление, когда на одной из обложек я в витиеватом и наполовину стёртом слове признал английского драматурга Шекспира!

Хозяин дома, должно быть, заметил мою увлечённость сим литературным антиквариатом. Подойдя ко мне сбоку, он произнёс:

– Я вижу, вы немало поражены собравшимися на этих полках раритетах, друг мой. Но это лишь малая толика того, что вы можете узреть в моём имении. Следующим вечером я проведу вас в мою личную библиотеку, и там вы узрите такие фолианты, при виде которых Шекспир покажется новомодным журналом для скучающих глупцов. Но это завтра, а сейчас я попрошу вас последовать за мной. Стол уже ломится от яств и только и ждёт, когда мы приступим к трапезе.

Мы отправились в обеденный зал.

Стол полностью соответствовал остальному убранству, без изъянов соотносясь с достоинством и древним изяществом дома. Относятся эти слова не только к столу, как предмету мебели, имеющему вид симбиоза грациозной резьбы по красному дереву, представляющего из себя смесь стеблей неизвестных мне растений и лоз винограда, и, прямо скажем, королевского размера, благодаря которому в былые времена здесь хватало места не только на всю хозяйскую семью, а также на семьи их гостей, но и к самому разнообразному выбору блюд, полностью заполняющих собой столешницу. Если не считать пары тарелок, бокалов и столовых приборов, вся поверхность была уставлена мисками, салатницами, плошками, блюдцами с салатами, гарнирами, жарким, соленьями, часть из которых я знал, часть доводилось пробовать, про часть только слышал, а часть даже не мог представить из каких ингредиентов готовились. Были здесь и напитки, в самом своём различном виде – от безобидных соков, морсов, коктейлей и лимонадов до бутылей с винами, коньяком или ликёром. Дабы сохранять здравомыслие, так как я находился на правах гостя, я предпочёл испробовать не более одного бокала вина, после чего испивал лишь недурманящие напитки.

В особенности мне понравились некие мясные нарезки, с лёгкой остринкой и полной прожарки. Я старался брать понемногу из каждого блюда, дабы испробовать всего, однако именно этих нарезок я добавлял к себе неоднократно. Хозяин заметил моё увлечение и, кажется, даже поощрял его. На моё восхищение искусством повара старик лишь зловеще улыбнулся, ответив, что суть здесь не столько в способе приготовления, сколько в особенности самого мяса.

По окончании ужина Зайцев провёл меня в, должно быть, уже заранее подготовленную комнату. Она находилась на втором этаже у самой лестницы. В ней была уже заправленная постель, письменный стол, мягкий ковёр и окно, выходящее прямиком на чёрное пятно леса. Рюкзак мой также присутствовал.

Показав мне мои апартаменты, хозяин поспешил откланяться, сославшись на то, что ему предстоит закончить некие приготовления. По его заверению, мне должен прийтись по душе финал задуманного им дела, а потому он оставил меня наедине со своими вещами, предложив пока обжиться и разложить одежду и туалетные принадлежности, что оставались в рюкзаке. Он сказал, что позовёт меня, когда приготовления будут завершены. Таким образом, я остался один.

Пожалуй, с этих минут одиночества и начался настоящий кошмар. Забудьте о том, что я писал ранее! Чертовщина? Нет, при встрече с Зайцевым мне лишь довелось лицезреть её, однако именно в эту беспросветную ночь я осознал всю её подноготную суть и мерзость. Если вы продолжаете смеяться надо мной даже после всего описанного, то с этого момента вы не сможете оставаться столь же хладнокровным и безучастным, как ранее. Так же, как и я.

В этом доме усилилось одно притуплённое чувство, что уже долгое время не давало мне покоя. Чувство зловещего, что буквально окружало меня, довлело над моей личностью, заставляя чувствовать себя в постоянной опасности, а по спине пуская холодные мурашки. Оно было со мной с того самого момента, как я впервые открыл дверь перед поседевшим человеком. Его слова, его движения, его интонации, его вид, даже его улыбка пробуждали внутри странную тревогу и первобытный животный страх. Страх, который чувствует мышь, случайно забежавшая в логово к голодной змее.

Я не мог объяснить себе его источник. В то время я ещё старался вести себя рационально и не отступать перед инстинктами. Потому я наскоро сложил свои вещи, раскидав их по разным ящикам и шкафам, а различные мелочи, навроде одеколона и расчёски, я разложил на столике перед зеркалом, после чего принялся разглядывать своё временное жилище. Я считал, что чувство неуюта появляется из-за непривычной архитектуры, исторической меблировки и древних творений мастеров и ремесленников. Но чем больше я всматривался, тем больше осознавал, что причина моего беспокойства вовсе не в моей изнеженности.

Внезапно до моих ушей донёсся звук. Едва ощутимый человеческим слухом, но от него меня пробрала дрожь. Едва слышимый, отчего я сперва посчитал, что мне показалось, однако звук не затихал, и мне ничего иного не оставалось, как признать его реальность. Реальность приглушённого плача маленького ребёнка.

Первоначально я решил, что это, должно быть, внук или внучатый племянник хозяина дома, поэтому решил не обращать на него внимания. Однако плач не стих.

Я открыл дверь своей комнаты и выглянул наружу. Вокруг не было ни души. Однако плач стал куда явственней. Теперь я не мог сослаться на дурное воображение. Выйдя наружу, я побрёл в сторону источника звука – на первый этаж. С каждым моим шагом при спуске по лестнице плач становился отчётливей, и вскоре новая волна холода пробежала по моей спине. Я различил не один и даже не два – нет! – десяток детских голосов, доносящихся снизу. Не из одной из комнат первого этажа, но из-под деревянного пола.

Ориентируясь на слух, я бродил по дому, пытаясь понять, где же находится источник плача. Дом казался вымершим. В нём не чувствовалось не то чтобы уюта, но даже следов проживания человека, будто вся собравшаяся здесь фурнитура и коллекция исторических диковин представляла собой заброшенный музей. И за всё время, что я обходил комнату за комнатой, я не встретил ни хозяина дома, ни его пугающего вида слугу, ни каких-либо следов их присутствия.

В конце концов я остановился напротив одной из дверей, за которой, если верить моим ушам, должен быть спуск в подвал, откуда и доносятся эти душераздирающие крики детей. Я боялся увидеть, что происходит за ней. Но ещё больше я боялся, что за непристойным занятием бесспросного брождения по дому меня застукает хозяин. Однако я был уверен в правильности своего поступка. Протянув дрожащую руку, я взялся за ручку двери и дёрнул её на себя.

Дверь оказалась закрытой. Никакого засова или крючка видно не было, так что, судя по всему, она была заперта на ключ. Что предпринять дальше, я решительно не представлял.

Новый звук, ворвавшийся в мой и без того обеспокоенный мозг, заставил меня вздрогнуть и обернуться. Но это оказался всего лишь кот. Огромный, чёрный, с необычайно круглыми ядовитыми глазами, он, должно быть, неслышно подкрался сзади, пока я возился с дверью, и сейчас сидел, наблюдая за мной.

Увидев, что я обратил на него своё внимание, кот снова мяукнул и лёгким бегом направился к двери, где повернулся в мою сторону и ещё раз мяукнул. Должно быть, он звал меня. В последний раз бросив взгляд на злополучную дверь в подвал, я направился за зверем. Заметив, что я следую за ним, кот продолжил свой путь. Сперва он выбежал в гостиную, оттуда свернул в прихожую, а затем выбежал через открытую дверь в кромешную тьму ночи.

Я на секунду замешкался, опасаясь ночью выходить из дома, окружённого лесом, однако кот не был намерен меня ждать, и, наскоро надев ботинки, я бросился следом.

Ночь на улице стояла, что называется, кромешная. Я ни разу не видел, да и представить себе не мог, что может быть настолько темно. Несмотря на полную луну, одинокую усадьбу окутывала непроглядная чернота, в которой земля перемешалась с лесом, а тот, в свою очередь, расплывался с небом, образуя вместе единое полотно мрака. Я решил, что луна просто скрылась за тучами, не подумав, что в таком случае за падающим от порога светом будет лишь сумрак, а не явившаяся передо мной бездна бесцветия. И лишь силуэт кота, за которым я продолжал неустанно бежать, мелькал впереди, будто само это существо представляло собой ещё бо́льшую тьму, чем чернота, окружающая нас.

В тот момент меня перестала волновать возможность пораниться или упасть, я был полностью сосредоточен на коте. Поэтому меня не могли остановить на удивление цепкие, несмотря на свою редкость, ветви деревьев. Я отдирал от себя их твёрдые кривые сучья, цепляющиеся то за складки, то за карманы одежды.

Вскоре показался свет. Отринув от лица очередные ветви, я очутился на обширной лесной поляне. Так же, как возле дома, вокруг неё клубилась непроницаемая тьма, но в центре горел пламенный свет, маня подойти поближе. Свет излучали шесть свечей, расставленных на гигантском пне, чьи размеры были настолько внушительны, что я мог с уверенностью сказать: из него можно было вырезать полноценный чайный стол. Помимо свечей на древесной поверхности находились раскрытый фолиант, пожелтевший от времени, и бледный свёрток.

Пока я разглядывал открывшееся моему взору зрелище, кот подбежал к стоящему возле пня старику и принялся тереться о его ноги.

– Молодец, мой мальчик. Привёл нашего гостя, молодец, – просипел Зайцев, и только сейчас я обратил на него внимание и заметил, что теперь на нём была надета не старомодное пальто с шарфом, а спускавшаяся до самых пят мантия цвета окружающей нас ночи.

Я смотрел на всё происходящее, словно во сне. Один только вид, представившийся мне, поражал своей нереалистичностью и наигранностью, однако вскоре мне пришлось больно усомниться в своём легкомыслии.

Старик подошёл и, взявшись за моё плечо, как-то торжественно и в то же время заговорщически и зловеще прошептал:

– Как вы, друг мой, можете видеть, все приготовления завершены. Прекрасная ночь! В полную луну Он наиболее благосклонен к подношениям. Как я обещал, вы узрите, насколько легко можно получить желаемую власть. Пойдёмте, друг мой, всё уже готово!

С этими словами он повёл меня прямо к мрачному пню, от которого, мне казалось, веет неприкрытой враждебностью и нечистотой. Я не сопротивлялся. Моя воля настолько ослабла, словно я стал сторонним наблюдателем происходящего.

Старик подвёл меня ближе к пню. И в момент, когда я в очередной раз глянул на поверхность пня, меня проняла холодная дрожь. Старая древесина была покрыта тёмно-багровыми, почти чёрными, пятнами, от которых мне сделалось не по себе. Шесть свечей, что я видел издали, оказались расставлены не в случайной последовательности – они были систематически поставлены в небольшие окружности, венчавшие пиктограмму, начертанную бликующей алым жидкостью. И в центре этого нечестивого рисунка лежал раскрытый истёртый временем фолиант. Только сейчас я смог разглядеть, что и его страницы, и его обложка были сшиты из кожи существа, которое, я молюсь за верность своих суждений, при жизни являлось обычной свиньёй. Книга лежала раскрытой, видимо, на последней заполненной странице, и от того, что я увидел, мои зубы застучали в предчувствии страшного. В последней строчке я узнал начертанное каллиграфическим извилистым почерком, но всё ещё знакомое имя – моё имя.

Однако это оказалось не концом. В разы мне сделалось хуже, когда я вгляделся в лежащий рядом свёрток и не мог не признать в нём человеческого ребёнка. Малыш лежал запеленатый и глядел широко раскрытыми глазами на подходящего старика, и в голубых бездонных глазах его читался неподдельный ужас. Но малыш не кричал и не бился в истерике, словно некая противоестественная сила держала его в своих цепких смертоносных объятиях.

– Я вас всему обучу, друг мой. Передам вам все знания, познакомлю вас с самой Бездной. Да не дрожите вы так! Всего одна жертва, одна подпись – и мы с вами станем служить одному Господину. Что ж вы медлите, друг мой?! Не вас ли манила эта сверхъестественная сила, эти могущественные обряды?

Мы подошли к самому пню. В мою руку упёрлась деревянная рукоять. Я опустил взгляд, и моё сердце бешено застучало. Прокля́тый колдун протягивал мне искривлённый ритуальный нож, недвусмысленно вещая:

– Всего лишь один удар. Уверяю вас, друг мой, его с лихвой хватит, чтобы это крохотное тело испустило дух, отдав свою душу нашему Хозяину. А вы в это время хватайте перо и чертите свою подпись в жертвенном томе. Я уверен, Господин будет благосклонен к своему новому последователю. Да что вы не берете кинжал?! Перед вами не ваш сын и не сын вашего знакомого, а всего лишь случайный беспомощный ребёнок! Никто не заставляет вас даже его есть, так что вы тянете?

В моих глазах промелькнул холодный ужас. Старик, должно быть, заметил это, потому как его зловещий взгляд изогнулся в недоумении и разочаровании.

– Вы… Вы до сих пор не поняли? Та самая жареная нарезка, что вы так расхваливали этим ужином…

Я больше не мог себя сдерживать. Отвратительный ком подступил к моему горлу. Меня обуял неудержимый страх и отвращение, и я непроизвольно сделал два шага назад. В тот же самый миг лицо колдуна сделалось по-дьявольски ужасающим. В нём читались гнев и презрение, направленные всецело на меня.

– Я в вас разочарован. Я ожидал от вас больше решимости и стремления, но вы оказались ничтожны и слабы. Видимо, мне придётся сделать всю работу за вас. Я сам усыплю ребёнка, а вы хватайте перо, сучок, – да хоть собственным пальцем ставьте свою роспись!

Старик развернулся в сторону пня и перехватил нож, держась теперь за рукоять. Чёрный кот вскочил на пиктограмму и вперил свои ядовитые сузившиеся от нетерпения глаза, предвкушая кровавую расправу. Присущая всем котам дьявольская черта играться с жертвами, после чего хладнокровно кончать их – не для утоления голода, а из сатанинского удовольствия, – особенно остро ощущалась именно в этой ночной твари.

Зайцев поднял руку. Прямо над ребёнком нависло сверкающее искривлённое лезвие, и в глазах малыша мне показались слёзы. Старик замахнулся, кот протяжно мяукнул, приблизившись вплотную к несчастной жертве, и…

Я больше не мог оставаться в стороне. С меня будто спала пелена наваждения. Позабыв на миг про сковывающий меня ужас, я, не раздумывая, бросился вперёд и толкнул в бок не ожидавшего помехи колдуна. Я не рассчитывал силы, все мои мысли были лишь о спасении ребёнка. Старик буквально отлетел от моего удара, скрывшись во тьме окружающей нас ночи. И как только его мантия, колыхаясь, исчезла из вида, до моих ушей донёсся отчаянный крик человека, находящегося на волоске от смерти, постепенно удаляющийся и закончившийся глухим стуком упавшего тела.

На мгновение воцарилось безмолвие – ощутимое и тягучее, которое разорвал звонкий голос чёрного кота. Однако это был не вой питомца, потерявшего хозяина. В этом голосе не было ненависти и желания разобраться со мной. В протяжном мяуканье я услышал то, от чего я лишился последней нити, связывающей моё сознание со здравомыслием, потому что в звуках, что издавало это адское отродье, я услышал злорадный бездушный смех, словно сам Сатана покинул свои нечестивые владения, чтобы посмеяться надо мной, и в этом смехе я слышал лишь одно: «Убил! Убийца!»

Потеряв остатки разума, я схватил всё также бездвижно лежащего ребёнка и со всех ног бросился в ту сторону, с которой меня привела злополучная тварь. В ушах у меня стоял голос адского отродья, и, сколько бы я ни убегал, казалось, он ни на йоту не стихает. Я бежал сломя голову, совершенно позабыв, что нахожусь в лесу. Меня абсолютно не волновало, врежусь ли я в ствол или напорюсь глазом на сук. Единственным моим желанием было выбраться подальше от этого грязного кошмарного места.

Вот ветви вновь начали хлестать меня, но я продолжал бежать, не сбавляя шаг. Ветвей становилось всё больше. Они царапали мне лицо, хватали за одежду, цеплялись к волосам, но я был настолько напуган и поглощён охватившей меня паникой, что лишь рьяней вырывался из их цепких объятий.

Однако настал момент, когда я не смог одним рывком отбросить от себя надоедливые сучья. Я начал вырываться, но с каждым рывком я ощущал, что древесные ветви лишь больше опутывают меня, притягивая всё ближе.

Когда я уже совсем отчаялся, внезапно посветлело. Должно быть, тучи, наконец, сдвинулись с места, и на небе показалась круглая белая луна.

Кажется, именно в этот момент мои волосы приобрели цвет зимнего поля, припорошённого снегом, потому что луна осветила то, что держало меня, и я увидел, что запутался вовсе не в древесных сучьях. Прямо передо мной стояло нечто отдалённо напоминающее дерево, но совершенно не похожее ни на одно растение, произрастающее под Божьим светом. Оно имело пустые глазницы и беззвучно открытый рот, приближающийся ко мне. Десятки таких существ окружали меня со всех сторон и тянули ко мне свои корявые мерзкие лапы, стараясь схватить и оставить с собой навсегда, сделать меня частью их чудовищного леса, состоящего из бесконечно голодных и бесконечно страдающих созданий, навечно забывших солнечный свет.

Мой взгляд опустился в попытке не замечать окружающего меня кошмара, но добился я лишь окончательного помутнения рассудка, ибо вместо человеческого ребёнка из свёртка в моих руках на меня таращились два круглых ядовито-зелёных глаза.

– Убил! Убийца! Убийца!

Лишь беспамятство, в которое я провалился, помогло мне не умереть от окутавшего меня бесконечного мракобесия…

Очнулся я в своём кресле, в своей маленькой, но такой родной и привычной квартире. В окно пробивался солнечный свет. Было тихо и спокойно.

Боже, неужто это в самом деле был сон?! Самый кошмарный и зловещий, но сон? Как же я желал, чтобы так оно и было! Я и сейчас прошу об этом Судьбу или Бога или кто ещё может править течением этого мира по собственному желанию.

Но это был не сон. Подняв глаза, я это осознал, а вместе с пониманием вернулись ко мне ночной страх и отчаяние.

Из зеркала на меня глядели потускневшие глаза с окровавленного старческого лица…

Сегодня подходит к концу мой четырнадцатый день пребывания в лечебнице для душевнобольных. Врач сказал, что меня обнаружили в детском магазине, вальяжно развалившимся в коляске. Я бессмысленно пялился в одну точку, но когда продавец подошёл ко мне и спросил моё самочувствие, я внезапно впал в буйство: из моего рта раздался неистовый вопль, а подвернувшаяся под руку погремушка полетела прямиком в лоб несчастному.

Я ничего из этого не помню.

Даже писать у меня появилась возможность лишь благодаря благосклонному и послушному поведению, в честь чего врач сжалился и на мои непрекращающиеся просьбы разрешил мне получить пишущий предмет. Обычно психически неустойчивым людям запрещено давать в руки ручки и карандаши, поэтому мы сошлись на пастели. В связи с этим мои записи могут иметь неразборчивый характер, однако я делаю всё, что в моих силах, дабы моя история не осталась забыта в летах времени.

Всё чаще меня посещает мысль: может, я в самом деле лишённый здравого мышления больной человек? Может, всё, что мне довелось испытать, – не больше чем плод моих гнилого воображения и помутневшего рассудка? И каждый раз отвечаю себе: нет!

И чёрный как смоль кот с яркими зелёными глазами – это сумеречное порождение Преисподней, – являющийся перед моим окном каждую ночь, глядящий с наслаждением на мои страдания, лишь очередное доказательство реальности всего происходящего. Ведь и санитары, и другие больные прекрасно видят и слышат эту богомерзкую тварь. Однако им слышится лишь протяжное мяуканье, от которого, они не могут понять с какой стати, у них кровь стынет в жилах. Но я слышу его, слышу настоящий его голос. Адский смех и восклицания: «Убийца! Убийца!»

В эту ночь он тоже пришёл. Вот эта нечистая тварь сидит на подоконнике, вперив в меня свои глаза, травящие саму мою душу! Уйди! Иди к своему прокля́тому хозяину в Ад! И не молчи! Именно в эту ночь с полной луной, заглядывающей в окно, не молчи, прошу тебя!

Нет, кот не слышит меня. Я чувствую, что эту ночь мне не пережить. Не знаю, что меня ждёт, но вряд ли мне доведётся ещё хоть раз увидеть белый свет. Прощайте все, кого я знал и кто был мне дорог!

Если случится чудо и эти записи останутся в порядке, умоляю нашедшего не воспринимать их как больной бред сумасшедшего. Может, они помогут остальным простодушным и самоуверенным людям, частью которых был и я до недавнего времени, не попасться на сладость грязных слов и не дойти до той пропасти безрассудства, на краю которой я нахожусь в эту минуту.

Прощайте ещё раз, и да поможет мне Бог пережить эту проклятую ночь!»

На этом его записи закончились. Кот продолжал сидеть на подоконнике, не отводя насмешливого взгляда от человека.

Больной нервно сглотнул. Ему показалось, что сейчас он проживает последние секунды своей жизни, и в его сердце забилось желание оставить после себя ещё что-нибудь. Раскрыв последний лист своих рукописей, он поставил размашистую жирную подпись…

Губы человека свела судорога ужаса и отчаяния, а руки задрожали и из них выпало то, что некогда было пастелью. А может, никогда и не было ею как таковой. На старинный кожаный фолиант, прямо на свежевыведенную подпись упал окровавленный человеческий палец.

Картина

«Если вы скажете, что вы боитесь тьмы, я вам поверю. Если вы скажете, что вас пугает водная бездна, я приму ваш страх. Если вы скажете, что вы страшитесь девушки…

Она смотрела на меня неотрывно, не моргая. Я отходил от неё, вставал со стороны и каждый раз ловил на себе пристальное внимание её чёрных глаз. Прелестная картина, выполненная рукой неизвестного художника, висела в моей спальне всего третью ночь, но мои сон и покой неожиданным образом покинули меня, когда мне впервые довелось лицезреть сие творение прямо напротив моей кровати. Я, честное слово, не могу понять, что меня тревожит. Картина, как произведение искусства, могла похвастаться невероятным исполнением, от которого я первоначально принял её за фотографию, пока не обнаружил, что в раму обернут самый простой холст.

Изображение, что было возвеличено неизвестным творцом, достойным именоваться художником высшего класса, не представляло собой никакого ужасного события, что могло бы отдаваться во мне инстинктивным страхом. Увы и к счастью, это был портрет юной леди с кудрями цвета ранней осени в белоснежном воздушном платье, вставшей за пустым стулом, обитым алым бархатом. На лице её виднелась грустная улыбка, говорившая об одиночестве сего прелестного создания.

Я бы не решился писать сейчас это, если бы не чувствовал всю сюрреалистичность ситуации. Я не сумасшедший и не собираюсь обращаться по поводу бессонницы и ощущения близящегося кошмара к психологу. Я никогда не был подвержен необоснованным и продолжительным расстройствам и не позволю, чтобы хоть тень пала на стойкость моего рассудка!

Пока сон не пришёл ко мне и я в самом деле не сошёл с ума от беспричинного волнения, я собираюсь заняться прочтением записей моего дорогого друга. Он мне и подарил эту картину, однако, сославшись на состояние здоровья, подарок отправил по почте вместе с письмом о величайшем сожалении.

А этим утром мне пришли бумаги, написанные от руки почерком, несомненно принадлежащим моему другу! Я бы с превеликим удовольствием хотел узнать, что значат эти записи, но вместо голоса друга на том конце провода меня приветствовал незнакомый человек, представившийся следователем прокуратуры. Меня несколько озадачило и насторожило данное обстоятельство. Разговор продлился недолго, и суть его свелась к одному факту – мой дорогой друг исчез. На протяжении нескольких дней полиция занимается его поиском, опросом местных жителей, коллег по работе и немногочисленных родственников. Пока никаких результатов добиться не удалось.