Когда пламя говорит

Пролог – «Когда пламя говорит»

Часть 1 – Легенда и первый звон

Старики говорили: Колокол Войны звучит только дважды за эпоху – первый раз, когда пламя рождается, и второй, когда оно пожрёт всё, что видит.

В тот день снег не падал – он резал лицо острыми кристаллами, как будто сам воздух хотел выгнать людей с этой земли. Над полем стоял стальной звон, не похожий на колокольный – слишком глубокий, слишком тяжёлый, как сердце, бьющееся в железной груди.

Лошади рвали поводья, солдаты прижимали руки к ушам, но звук не стихал.

В центре поля – башня, чёрная, как обугленное дерево. На её вершине колыхался колокол, но не от ветра. Пламя лизнуло металл изнутри, как будто он горел без огня, и с каждым ударом по земле прокатывалась дрожь.

Тогда никто ещё не знал, что этот звон не звал к оружию – он звал пламя.

Звон продолжался даже тогда, когда крики уже стихли.

Снег впитал кровь, и белое поле стало багровым. Там, где падали люди, земля проваливалась в чёрные воронки, и из них поднимался пар, тянувшийся к башне.

Кони валялись, будто их сбило невидимой стеной. Оружие ржавело прямо на глазах, доспехи крошились, как сухой хлеб. Уцелевшие пытались уйти, но ноги тонули в рыхлой земле, и тогда их догонял шёпот – тонкий, как волос, но настолько близкий, что он звучал внутри черепа:

«Не беги. Мы уже здесь».

Из воронок, медленно, без спешки, поднимались фигуры.

Не демоны, не люди, не тени – что-то промежуточное. Черты расплывались, менялись, как вода, в которой отражаются лица. Они шли к башне, а за ними – проваливался горизонт.

На башне колокол бил последний раз, и этот удар был громче смерти.

Старый свиток пах пеплом и мышиным помётом. Чернила, когда-то чёрные, поблёкли до бурого, но слова всё ещё жгли глаза.

«Колокол звучал, и Пламя пришло. Оно взяло всё. Мы остались в тени».

Запись заканчивалась обрывком строки, будто писца прервали. Капля воска застыла прямо на слове «тени».

Молодой офицер, читавший эти строки в тусклом свете лагерного костра, поёжился. За его спиной, за спинами сотни солдат, ветер гнал через равнину низкий, почти неслышимый гул. Он думал, что это игра воображения, пока пламя костра не дрогнуло в такт этому звуку.

Он поднял взгляд. На далёком горизонте, где ночь встречалась с землёй, зашевелилось что-то чёрное.

…и звон колокола переродился.

Не глубокий, тянущий душу в землю – а резкий, сухой, как удар по стальному ведру.

Главный герой поднял голову от карты, зажатой между пальцами. На стенах Варградской заставы метался огонь факелов, а колокол бил тревогу – три коротких, один длинный, сигнал дозорных о приближении врага.

Снег летел косо, ветер рвал флаги. Внизу, за частоколом, что-то шевелилось в темноте. Люди бежали к воротам, затягивали ремни, хватали оружие.

Он смотрел в ночь и пытался понять, отчего в груди холоднее, чем на ветру. Может, это был просто сигнал тревоги… или эхо того самого звона, о котором он когда-то слышал в старой сказке.

Глава 1 – Холод Варграда

Колокол стих, но тишина не вернулась. Её разорвали крики дозорных и лязг цепей, которыми закрывали внутренние ворота.

Варградская застава жила по уставу: тревога – значит, каждый на своём месте.

Главный герой – Кайран, двадцать семь лет, офицер пограничной стражи – стоял на деревянном помосте и вглядывался в темноту за частоколом. Там, где заканчивался свет факелов, начиналась земля, заваленная снегом, и низкая, давящая тьма.

Во внутреннем дворе всё кипело. Конюхи выводили лошадей из стойл, пехотинцы бегали от склада к стенам с ящиками стрел.

Кузнец, не переставая ковать, орал на ученика: «Быстрее, чтоб тебе Лотры глотку вырвали!».

По деревянным галереям бежали связные, стуча каблуками по доскам. Внизу повар, матерясь, вывалил на снег котёл с похлёбкой – всё равно есть сейчас никто не будет.

Кайран шагал сквозь этот хаос с тем особым спокойствием, которое бывает перед бурей.

– Что там? – спросил он у дозорного рядом.

– Движение, сэр. Много. Слишком медленно для людей, слишком слаженно для зверья, – ответил тот, не отрываясь от прицела арбалета.

Кайран сжал рукоять меча. Руки у него не дрожали, но в груди копошилось ощущение, что он уже видел это. Не здесь, не так… в детстве, в старой истории, которую мать шептала у постели: про звон, снег и чёрные фигуры в поле.

– Поспешишь – умрёшь, – хриплый голос наставника вывел его из мыслей.

На соседнем помосте стоял капитан Драг, широкоплечий, в меховом плаще, с лицом, которое казалось вырезанным из камня.

– И что ты предлагаешь? – спросил Кайран, не оборачиваясь.

– Ждать, пока они сами покажут зубы.

– Иногда ждать – значит проиграть.

– Иногда – значит остаться в живых, – бросил Драг и ушёл в сторону башни.

– Поднять второй отряд, – сказал он, – и держите магов наготове.

В ответ послышался ропот: в этой крепости магов не любили, считали их больше обузой, чем помощью. Но приказ исполнили.

Ветер усилился. Снег, как мелкая соль, бил в лицо. И тогда в темноте мелькнуло что-то белое – кусок ткани или, может, рука, слишком длинная, чтобы принадлежать человеку.

Кайран шагнул ближе к краю помоста.

– Не стрелять, пока не скажу.

Снизу донеслось:

– Сэр… это идёт прямо на нас.

Тьма двигалась. Не рвано, как толпа, и не плавно, как туман – а ритмично, будто сердце под землёй бьётся и гонит к воротам волну невидимых тел.

– Держать строй! – крик Кайрана сорвался с губ, но его заглушил вой ветра.

Первым запахло гарью. Не дымом костра – чем-то старым, как пепел из камина, что не трогали годами. Он забивался в горло, жёг глаза, и дозорные кашляли, зажимая рты.

– Маги! – рявкнул он, и в ответ из башни вышли двое. Один – старик в мантии, другой – девчонка лет двадцати с перевязанным глазом. У них на руках уже горели круги рун.

Тьма стала дробиться. Из неё вынырнули фигуры, сначала бесформенные, но с каждым шагом приобретавшие очертания: вытянутые руки, тонкие, как плети, головы без глаз, рты, в которых шевелилось что-то, напоминающее пальцы.

– Огонь! —

С десятка арбалетов вырвались болты, врезаясь в приближающихся. Но те не падали – они будто впитывали удары, а шаги их становились быстрее.

Маги подняли руки. Вспышка рун осветила всё вокруг – снег, лица солдат, мёртвый блеск в чёрных телах врагов. Они зашипели, попятились… и замерли, словно прислушиваясь к чему-то, чего люди не слышали.

А потом из-за них донёсся тихий, низкий звон. Не тревога, не металл. Что-то, от чего у Кайрана свело зубы.

– Ворота! – заорал он. – Живо!

Враги не бросились в атаку. Они развернулись и ушли в темноту, растворяясь в снегопаде, словно их и не было.

На стенах повисла тишина, нарушаемая только треском факелов. Солдаты переглядывались – никто не хотел первым спросить, что это было.

Во дворе снова горели костры. Маги сидели на бочках, обмотав руки тряпьём – от рун оставались ожоги.

– Никто не видел, откуда они пришли? – спросил Кайран, глядя на дозорных.

Те переглянулись. Один кашлянул и ответил:

– Они… просто были. Вдруг. Словно вынырнули из снега.

Старик-маг сплюнул в сторону и тихо добавил:

– Или из-под него.

Девчонка с перевязанным глазом смотрела на Кайрана, и в её взгляде читался страх, но и что-то ещё – узнавание.

Кайран глянул на девчонку-мага. Она всё ещё держала руку на круге рун, но пальцы у неё дрожали.

– Ты это слышала? – тихо спросил он.

– Да… – ответила она и подняла глаза. – И это был не первый раз.

Глава 2 – Следы в снегу

Зал совета был низким, с тяжёлыми балками, закопчёнными дымом. Вдоль стен – штандарты Варграда, некоторые в пятнах старой крови. В центре – массивный стол, заваленный картами и свитками.

Кайран вошёл, стянув перчатки, и сразу заметил, кто уже здесь:

● 

Капитан Драг

– наставник, сидел справа от очага, грея руки, лицо хмурое, как всегда.

● 

Маг-наставник Ротгар

– седой, с руками, на которых татуировки рун выглядели выжженными.

● 

Писарь Гальтен

– сухой, худой, всегда с гусиным пером за ухом, отвечал за донесения в столицу.

● 

Комендант Келл

– широкоплечий, с золотой серьгой, единственный, кто мог позволить себе улыбку в такие вечера.

– Докладывай, лейтенант, – сказал Келл, лениво откинувшись на спинку кресла.

– Видели их своими глазами, – начал Кайран. – Высокие, вытянутые. Двигались не как люди и не как зверьё. Стрелы в них уходили, но они не падали.

– Может, ты просто на снегу обосрался? – усмехнулся Келл. – Ночь, ветер, пару теней – и воины начинают видеть чертей.

Драг зыркнул на него:

– Слышал, как металл сыпался? Это не черти в голове, командир.

Ротгар перебил, глухо:

– Магии там было. Много. Я чувствовал. Но не чистой – грязной, словно её из гнили вытащили.

– Так это ваши, колдовские, выкрутасы и привели их к нашим воротам? – вскинулся Келл. – Сначала зовёте пламя, потом оно приходит.

– Остынь, – рявкнул Драг. – Здесь не парламент, а гарнизон.

Гальтен поднял голову от свитка:

– Про парламент ты зря, капитан. Столице нужны доказательства. А то скажут, что вы здесь с ума посходили, и денег на патрули не дадут.

Кайран сжал зубы:

– Пусть приедут и сами посмотрят. Если доживут.

В зале повисла тишина. За стенами выл ветер, и треск дров в очаге казался слишком громким.

Келл наконец сказал:

– Хорошо. Завтра удвоим дозоры. Но если это – чёртовы слухи и байки, лейтенант, ты лично поедешь в столицу с докладом. И мне плевать, что ты там оставишь задницу в канцелярии.

– Приказ я выполню, – холодно ответил Кайран. – Но предупреждаю: это не конец.

Коридор тянулся низко, как кишка зверя. Каменные стены дышали сыростью, с потолка сочилась вода, по полу от дверей тянулись полосы снега – кто-то в сапогах только что прошёл с двора. Возле лестницы к кузнице пар стоял плотный, горячий; пахло углём и сталью.

– Лейтенант! – окликнул его старший караула, Щепка, нос крючком, усы инеем. – Люди ваши у ворот, как велел. Но… – он замялся, скосил глаза. – Ну, короче, гул опять тянет. Еле-еле, но тянет. Как будто в зубах звенит.

Гул… или память о нём? Не дай бог, я тоже начну слышать звуки, которых нет.

– Работайте, – сказал Кайран. – И рот не открывайте, чтобы ветер вам песню не завёл.

Щепка хмыкнул и исчез, а дальше началось обычное гарнизонное: громкий голос интенданта, глухой смех, ругань, стук железа.

– Пламя вас попеки, кто опять взял мои гвозди на «обереги»? – рычал интендант Брам, с грудью, как бочка. – Это железо – на бойницы! А вы мне крестики из него крутите…

– Да чтоб Лотры тебе кишки узлом свили, Брам, – отозвался кто-то из темноты. – Без гвоздя под языком ночью не уснёшь. Вот те и вся арифметика.

– Под язык… – передразнил Брам. – Под язык он кладёт. А потом удивляется, что зубы крошатся.

У дверей казармы двое драили арбалеты. Один – молодой, уши красные, второй – старшина с лицом, как сапог. Молодой ножом выводил на ложе арбалета что-то кривое.

– Что ты там режешь, Лапоть? – мимо проходя, спросил старшина.

– Узел Семерых, дядь Тарн. Мать учила – от злого глаза помогает.

– Мать учила штаны не рвать и суп доедать. А это – царапина, которая палец порежет, как пить дать, когда перезаряжать будешь. Сотри к демонам.

– Не сотру, – буркнул Лапоть. – Пусть лучше палец порежет, чем душу вывернет.

Пусть режут свои узлы… лишь бы пальцы не дрожали, когда стрелять придётся.

Во дворике, под навесом, трое курили, пряча огонь ладонями. Разговор шёл, как всегда, вокруг одного и того же.

– Я тебе говорю, это маги виноваты, – сипло сказал один, из тех, что всегда знает, кто виноват. – Притащили свою гниль, теперь она у ворот шевелится.

– Ага, – фыркнул второй. – И ещё столица виновата, что денег нет на нормальные сапоги. Холод – он тоже магический, по-твоему?

– Да вы оба заткнитесь, – третий сплюнул, чёрный от табака. – Ты слышал, что у северного костра вчера парень язык прикусил до крови? Сидел, сидел – и как заорёт. Говорит, будто кто-то поёт прямо в ухо.

– Поёт?

– Песня без слов, говорит. Как будто в пещере ветер.

Песня… Семь Голосов? Не неси чуши. Не здесь и не сейчас. Хотя—

– Лейтенант! – навстречу выбежал мальчишка-связной, весь в снегу, как пирог в муке. – Передали от дозора: на южной тропе нашли следы. Не зверь и не человек.

– Покажи кому надо, – сухо сказал Кайран. – И скажи: никого без пары не выпускать.

Мальчишка кивнул и умчался. Слева дверь в оружейную была приоткрыта – изнутри доносился спор. Кайран остановился.

– Я тебе говорю, Ферр, соль через порог – обязательно, – убаюкивающим голосом тянул один. – И мелом круги у коек.

– Ага, и молитву Пламени Жизни трижды, – отозвался другой. – Соль у нас на суп. Мел – на стены. Хватит сказок.

– Сказки? – первый усмехнулся. – Расскажи это нашему Костьяну. Он вчера плюнул через левое плечо – и живой. А Лысого не плюнул – и где он?

– Лысого женщина от греха утащила, – хмыкнул Ферр. – Вот и вся ваша мистика.

Плевать, плюют ли они. Если это держит их на ногах – пусть плюют. Главное – чтобы утром в строю стояли.

Вдоль стены тянулся ряд крючьев с шинелями. На одном – тканевая лента, выцветшая, красная. Кайран поймал себя на том, что смотрит на неё дольше, чем нужно.

Мать завязывала такую же на рукаве, когда я уходил в первый дозор. «Возвращайся целым», – говорила. Я смеялся. Дурак.

– Лейтенант, – у двери к медпункту его догнал Ротгар, седой маг. На пальцах – свежие бинты, пропитанные зелёным отваром. – С дозорным, который схватил тот осколок, плохо. Кожа – как снутри обожжённая. Но запах… – он на миг замолчал, подбирая слово. – Как от старого железа и… печной сажи.

– Жить будет?

– Будет, если это не «зараза ветра». – И, увидев, как у Кайрана напряглись скулы, добавил мягче: – Я сказал «если». У меня есть травы. И… – он понизил голос. – Не мешай людям их оберегам. Сегодня – не тот день, чтобы спорить с приметами.

Кайран кивнул.

У ворот, под надстрельной площадкой, стояли его люди: Шип – рыжая борода, как горящая пакля; Немой – по прозвищу, не по сути; и Лапоть – всё с тем же упрямым видом, уже перевязал рукоять арбалета тонкой красной ниткой.

– Стоим, лейтенант, – Шип усмехнулся без веселья. – Как на свадьбе у тёщи. Только тёща здесь – ночь.

– Смотрите в оба, – сказал Кайран. – Сегодня она обидчивая.

– Три болта в кладку, один – в сердце, – отрапортовал Немой, как молитву.

– В чьё сердце? – хмыкнул Шип. – У этих сердец может и не быть.

– Значит, в то место, где оно должно быть, – отрезал Кайран. – И помните: если услышите звон – считайте до двадцати и не двигайтесь.

– Чтоб меня Пламя… – протянул Лапоть. – А если не сосчитаю?

– Считай шрамы, – буркнул Шип. – У тебя их хватит.

Они засмеялись коротко – так смеются перед дракой. Смех рассыпался, как лёд под сапогом.

Кайран поднялся на стену. Ночь лежала у крепости широким чёрным телом. Где-то далеко ухнул филин – звук раскатился, как камень по колодцу. Ветер принёс тонкий запах – не трупный, не звериный. Старая гарь. Пепел, переждавший годы и решивший вернуться.

Чего ты боишься? Что они снова придут – или что не придут, а ты останешься один на один со своими сказками?

За спиной тихо шептал кто-то из новобранцев, проговаривая узор молитвы – не церковной, солдатской, той, где вместо святых – имена павших. Другой стукнул костяшками по дереву. Третий три раза плюнул через левое плечо и виновато глянул на Кайрана.

– Делайте, как привыкли, – сказал он, не оборачиваясь. – Но тетивы держите сухими.

Где-то в глубине крепости, в колокольной нише, железо звякнуло от ветра – лёгкий удар, чужой. Кайран сжал перчатки до хруста. Тот звук не был похож на вчерашний – и всё же что-то в позвоночнике отозвалось холодом.

Если это всего лишь ветер – я буду благодарен ветру. Если нет…

Он вдохнул, почувствовал вкус металла на языке, и сказал:

– Пары – шаг вперёд. Щиты на борта. Ждём.

Ночь не отвечала. Но из темноты как будто кто-то слушал. И считал.

Ворота раскрыли ровно настолько, чтобы протиснулся человек с щитом. Доски заскрипели, железо жалобно дрогнуло, и тонкий холодный свет пролился на утоптанный снег, где ещё ночью «это» шевелилось.

– Пары. По верёвке, – сказал Кайран. Голос вышел так ровно, что он сам удивился.

Верёвка шла от его пояса к Щепке; дальше – к Шипу и Немому. Последним пристегнули Лаптя. Узлы подтянули, проверили. Если кто-то провалится – тащить без разговоров. Даже если орёт, что не надо.

Снег под сапогами скрипел тонко, «стеклом». Каждое движение отзывалось в ушах. Ротгар шёл рядом, ладонь в шерстяной перчатке гладит мешочек с солью, как больной – чётки. На другом боку у мага болтался ящичек с пробирками и щипцами. От него пахло травами, перегаром и старой бумагой.

Утоптанная полоса тянулась на десять шагов от ворот – вчерашняя суета, – дальше начиналось чужое.

Снег был не просто нарушен – вспахан. Будто по нему прошёлся гигантский плуг, оставив борозды разной глубины, и ни одной нормальной ступни. В некоторых местах белое слежалось, потемнело, словно в него впитали золу.

– Стой, – Кайран поднял руку. На краю «борозды» торчал обломанный болт. Он блеснул серым, как рыбья чешуя. Немой присел, снял рукавицу, дунул – и замер. Кончик болта был… не металлическим. Прозрачный, как слюда, и внутри дымился крохотный чёрный завиток, будто там застрял вдох.

– Щипцами, – сказал Ротгар.

Немой не спорил. Подцепил. Обломок тихо пискнул – едва слышно, как мышь под доской. Кожа на руке у Немого пошла мурашками, щетинка стала дыбом.

– В коробку. Не ронять, – маг выдвинул маленький ящичек, застеленный чёрной тканью.

Обломок лёг внутрь без звука. Ткань на миг втянулась, будто под ней вздохнули.

Лапоть, шмыгнув носом, оглянулся:

– А если… ну, вы понимаете… оно через ткань, а?

– Если начнёт петь – первый узнаешь, – отрезал Шип.

Они пошли дальше. Ветер здесь был другой – глухой, как в овраге. По краям борозды торчали «гребни» снега, будто изнутри их толкали. В одном месте торчал кусок чего-то тёмного. Щепка потянулся было рукой, но Кайран прижал его запястье.

– Ножом поддень. Перчатку не снимай.

Щепка послушался. Лезвие легонько коснулось тьмы – та не сопротивлялась. Кусок был толщиной с ладонь, тугой, как высохшая кожа. На солнце – если это можно было назвать солнцем – проступили едва заметные узоры, как если бы кто-то выжигал на поверхности крошечные руны, потом стер их мокрой тряпкой.

– Что это, Ротгар?

– Похоже на шлак после сильного жара, – маг наклонился так близко, что усы коснулись находки. – Только запах… – Он втянул воздух. – Старое железо. Печная сажа. И… сырое мясо.

Лапоть сглотнул.

– Я, пожалуй, на суп сегодня откажусь.

– Откажешься – и получишь двойную порцию, – буркнул Шип. – Чтоб не дохнуть на ходу.

Кайран присел, щёлкнул ногтем по поверхности «шлака». Звук был не как у камня, не как у костяной пластины – пустой. Будто в глубине – полость. Он поднёс ухо ближе и пожалел. Изнутри прошелестело тонко, как лист бумаги под дверью. Совсем рядом, внутри.

Дышит? Или я уже слышу то, чего нет?

– Не держать у лица, – сказал Ротгар, без обвинения, просто констатируя. Достал щепоть соли, посыпал вокруг находки тонкий кружок – не на сам кусок, а в снег, как портной мелом.

Соль легла ровно… и тут же в нескольких местах провалилась, как в муравьином ходе. Снег тихо шуршал изнутри. Кружок получился, но кривой, как рука у пьяного.

– Приятного аппетита, – сказал Шип себе под нос. – Соль уходит – значит, не к добру.

– Значит, под нами пустоты, – сухо ответил Кайран. – И мы стоим на крышке.

Они двинулись дальше, нащупывая путь копьём: тык – тык – тык. В трёх шагах копьё ушло глубже, чем ожидалось, и Лапоть поехал вперёд, как на льду.

– Держу! – Щепка дёрнул верёвку. Шип ухватил за воротник. Немой упёрся плечом. Лапоть, матерясь сквозь зубы, на карачках выполз обратно. Под ним провалился пласт снега – не с треском, не как наст, а бесшумно, мягко.

Провал оказался неглубоким, ладоней в пять, но на дне – не земля. Там было тёмное, плотное, как чёрная вода, только не блестело. Если прислушаться – казалось, что оттуда идёт очень редкий, еле уловимый стук. Как часы, у которых почти села пружина.

– Сколько слоёв? – спросил Ротгар сам у себя.

– Не знаю, – ответил Ротгар себе же. Достал длинную костяную спицу, сунул – спица вошла на ширину локтя и встала, как в воск.

Кайран ощутил знакомый холод, не от воздуха – от мысли. Та, что приходит без стука и садится в грудь, как камень.

Они тут ходили. Не сверху – снизу. Это просто их след – мы сейчас читаем его пальцами.

– Смотрите, – тихо сказал Немой.

В стороне, на чистой глади снега, лежал отпечаток. Не лапа, не подошва. Пятиугольник, вытянутый, с линиями, как у человеческой ладони, только длиннее, с лишними суставами. Будто кто-то приложил руки – и они были не плечевыми, а… какими-то. По краю отпечатка снег слегка подтаял, и пар, почти невидимый, поднимался оттуда лениво, как из кружки, что забыл на столе.

– Руками не трогать, – сказал Кайран, хотя никто и не собирался. В горле пересохло. Он почувствовал, как изнутри дёргается рубец на ребре – там, где когда-то ранение срослось плохо и на погоду ноет.

Бывает так: тело знает раньше головы.

Ротгар уложил ещё один тонкий круг соли, потом – щепоть железных опилок. Снег вокруг отпечатка слегка посерел. Опилки зашевелились – один катнулся к центру сам, без толчка. Маг выдохнул:

– Тянет. Как магнит, только не железо тянет, а… жизнь. Не подходить ближе, чем на два шага. И – никакой крови.

– И кто тут собирался кровью жертвовать? – фыркнул Шип, хотя тоже отступил.

Слева дунуло. Не ветром – пустотой, как из открытой печной заслонки. Кайран поднял голову – и увидел. В паре десятков шагов, прямо на белом, тонким полукругом лежали ещё отпечатки. Каждый – глубже предыдущего, уходящий в сторону перелеска. Но в одном месте рисунок ломался: следы исчезали – и начинались снова, уже в двух шагах левее, будто тот, кто оставлял их, прошёл «через». Не вокруг, не поверх – через снег и землю.

– Возвращаемся, – сказал он сразу. – Медленно. Тем же ходом. Лапоть – молчи, даже если увидишь всех своих предков.

– А если они… – прошептал Лапоть.

– Они – под нами, – ответил Шип так, чтобы слышал только он. – И им плевать, молчишь ты или орёшь.

Двигались обратно по свежей верёвке, щупая каждый шаг. Воротнички скрипели, пот выступил на спинах и мгновенно оледенел. Немой тащил ящик мага, будто в нём ребёнок спит, боясь уронить. В какой-то момент где-то глубоко, под всем этим снегом и тишиной, чуть заметно щёлкнуло. Один раз. Второй. И стихло.

Считай до двадцати и не двигайся. Кайран невольно начал: один… два… три… До двадцати дошёл – ничего. Кроме собственного дыхания, которое стало слишком громким.

У ворот их встретил Драг, тень от мехового капюшона резала лицо пополам.

– Ну?

Ротгар поднял ящичек.

– Принесли кусок «того». И отпечатки видели. Соль уходит, опилки тянет. Под снегом – пустоты.

– Пустоты – под нашими стенами? – Драг еле заметно качнул головой. – Прекрасно. Просто прекрасно.

– Усильте караулы у рвов, – сказал Кайран. – И скажите людям: никакой крови на снег. Ни порезов, ни пустых героизмов. Пусть плевать – хоть трижды. Хотят – узлы вяжут. Хоть на сапогах.

Драг уставился на него дольше, чем прилично. Потом коротко кивнул.

– Будет. И… – он откашлялся, как будто слово застряло. – Хорошо сработал, лейтенант.

Когда их спрятала тень ворот, железо загрохотало, закрываясь, и Кайран наконец позволил себе выдохнуть. От ладоней пахло сырой шерстью и холодным железом. Он открыл и сжал пальцы – они слушались, дрожи не было.

Пока.

Где-то в глубине крепости колокол едва звякнул – случайно, от ветра, от чужой руки, от жизни. И всё равно по спине пробежала тонкая, предательская струйка холода – как игла.

Железо на воротах зарычало, вставая на место, – и вместе с этим рыком в караулку ввалился связной, весь в снеговой пыли, с глазами, как две чёрные пуговицы.

– Лейтенант! – он хлопнул пятками, но вышло криво. – Там… женщина. Из степи. Говорит – по следу шла двое суток. Просила – «пока свет не лёг».

Охотница? Сейчас? Пламя, спасибо и тебе тоже.

– Где она? – коротко.

– Не заходит, – связной мял шапку. – Стоит у шлагбаума. Сказала: «Пока соль не насыплете – ступать внутрь грех».

Кайран кивнул и спустился. Ветер под шлагбаумом тянул тонко, как игла. Женщина была невысокая, в сером плаще, на плечах – снятая с кого-то волчья шкура. Лицо закрыто половинной маской от мороза, поверх – полоска ткани, как у степняков, чтобы снег не забивал рот. На поясе – нож с узким клинком и два кожаных мешка: один мягкий (травы), другой – звенит (железо).

– Лейтенант Кайран, – сказал он. – Варградская застава.

Она кивнула, будто отметила «сошлось», и развязала один мешок. Пальцы – в кожаных перчатках с нашитыми железными нитями на костяшках.

На снег высыпалась полоска серой соли, а сверху – щепоть железной стружки. Снег на полшага вокруг чуть осел, как от вздоха.

– Пройдёшь теперь, – сказала она и подняла взгляд. Глаза светлые, уставшие. – Пелена не любит солёных порогов.

– Пелена? – переспросил Кайран.

– То, чем они ходят, – кивок в сторону поля. – Не сверху. Под. Слой, где мягко. Если наступишь – тебя слышат. Если режешься – чувствуют. Если бьёшь в такт – собираются.

Считай до двадцати и не двигайся.

Он кивнул едва заметно. Она заметила.

– Ритм – хуже колокола, – продолжила она, будто отвечая на его мысль. – Колокол зовёт людей. Ритм зовёт их. Ваши строевые шаги – музыка для Пелены. Ночью вернутся. Сегодня – сильнее.

– Имя? – спросил он.

– Зови «Лея», – короткая пауза. – Из Пепельных Троп. За южной заставой – пусто. Дымом пахнет, и тишина не как у вас. Та – другая.

Она порылась во втором мешке и достала плоский обломок – тот же полупрозрачный «шлак», но по кромке – вкрапления, как ржавые точки. Обломок тихо, едва слышно, «жужжал» – не ушами, костью. – Я взяла у них «кожу». Слышишь? Это не звук. Это жор. Тянет живое.

Ротгар, подоспевший бесшумно, вытянул шею, как ворон.

– Видел, – сказал он. – Стружку тянет. И соль уходит.

– Уйдёт вся, если не положить правильно, – Лея мазнула взглядом по воротам. – Нужно три линии, не одну. Внутренняя – мелкая. Средняя – со стружкой. Наружная – с пеплом. И не дай бог кто из ваших полезет плевать через левое плечо поверх – снимет узор.

– Ты откуда это знаешь? – спросил Драг, возникший с другой стороны, взгляд тяжёлый.

– Потому что я наступила не туда один раз, – просто ответила она. – И шла потом одна.

Она взглянула на Кайрана снова:

– Мне нужен мешок соли. Железные гвозди – не в обереги, а новые. И шесты для ловчих ям. Пока свет держится – поставим линии и «немые» ловушки. Иначе ночью вы будете считать не шаги – трупы.

– Столица медлит, – вполголоса бросил Гальтен, оказавшийся рядом. – Им нужны печати, отчёты, реестры…

– Столице пепел не пахнет, – сказала Лея и впервые улыбнулась криво. – А вам – пахнет. Поэтому выбирать быстро.

Кайран сделал вдох – в горле металлом.

– Соль – с кузни. Гвозди – из кладовой, под мою отметку. Шесты – с рва. – Он повернулся к Драгу: – Людей на линии. И запрет на маршевый шаг до особого. Разбить строи на пары, ход – «шахматкой».

– Будет, – Драг кивнул. – До темноты успеем?

Лея подвигала плечом, сбрасывая снег с волчьей шкуры:

– Если работать, а не спорить.

– Цена? – спросил Кайран прямо.

Она не отводила взгляд.

– Три вещи. Первое – мешок соли «на руки». Второе – когда пойдёте на юг, место в дозоре моё. Третье… – она замялась на секунду, и эта секунда была честнее любой клятвы. – Если я скажу «стрелять в тишину», вы стреляете. Даже если ничего не видите.

– Принято, – сказал он. – Пока вы дышите – вы в моём строю.

Она кивнула. И, будто в награду за ответ, добавила тихо, так, чтобы слышал только он:

– Ваш колокол – хороший. Но не забудь: у них тоже есть звон. Он не слышен ушами. Он внутри. Если начнёт – считай. И не двигайся.

Считай… Уже слышали, лейтенант. И это только начало.

Лея шагнула через свежую соляную полоску, как через порог дома. В караулке стало вдруг тесно от людей и дела. Кайран на автомате раздавал короткие приказы – кому соль, кому шесты, кому стружку. Вечер тонул в сером, свет таял, как жир в похлёбке.

– Доживём – поговорим, – сказал он ей уже у выхода. – Про южную заставу, про Пелену. Про цену за ночь.

– Доживёте – поговорим, – отозвалась Лея. – А нет – поговорим с теми, кто останется.

Она пошла первой – лёгкая, как зверь, который знает: наступи не туда – умрёшь не глядя.

И пока её шаги резали снег, Кайран подумал, что легенды – это не про чудовищ. Легенды – про тех, кто успел сделать правильную вещь до темноты.

До темноты – поставить линии. До темноты – выкопать ямы. До темноты – убедить своих не топтать ритм.

Колокол на башне не бил. И всё-таки, глубоко, где-то в груди, тонко звякнуло

Глава 3 – Линии и ловушки

Караулка парила – не от тепла, от дыхания. Столы сдвинуты, на них – карты, размокшие от снега, кружки с чёрным чаем, в углу дымит железная бочка-печь. На стенах – мелом метки ночных постов. Дверь по-воячьи подпёрта копьём.

У стола: Кайран – стоит, опершись кулаками. Справа – капитан Драг, мех под подбородком, глаза как щели. Слева – маг-наставник Ротгар, пальцы в бинтах, на бинтах – пятна зелёного. Чуть поодаль – писарь Гальтен, сухой как жердь, шевелит пером. Комендант Келл – сидит, ухмыляется серьгой; локтем отодвинул кружку, чтобы не запачкать карту.

У двери – Лея. Сняла волчью шкуру, прислонила к стене. Обвязки на перчатках – с железной ниткой. С неё капает снег, стекает на пол и тут же скрипит льдом.

– Итак, – сказал Кайран. – До заката ставим три линии. Внутренняя – чистая соль. Средняя – соль со стружкой. Наружная – соль с пеплом. Пары работают «шахматкой», без строевого шага. Любой ритм – под запретом. Ловушки – «немые» ямы: шесты, стружка, на дно – тонкий слой пепла.

– Прекрасно звучит, – Келл цокнул языком. – Только у меня вопрос, лейтенант: откуда мы возьмём пепел, если кузня половину ночи стояла? Брам мне уже в ухо визжал, что «всё, к чёрту». И ещё: столица просит доказательства, – он постучал по свитку – печать плывёт, бумага в пятнах. – Без «вещественных» – ни людей, ни снабжения, ни хрена.

– Доказательства? – Ротгар вскинул брови. – Хотят ящик с «кожей» Пелены? Вышлю с радостью – пусть понюхают.

– Кожу, – хмыкнул Келл. – А мы чем ворота будем подпира́ть, маг? Железякой понятийной?

Гальтен кашлянул, послюнил перо.

– В письме чётко: «подтвердить аномалию по форме N-12, приложить образец, отчет о потерях, список мер». И ещё – «не создавать панических настроений».

– Запишешь «панических настроений нет», – отрезал Драг. – И поставишь три раза печатью. Может, поверят.

Лея шагнула ближе, не спрашивая. На столе от её плаща остался мокрый, чёрный след.

– Пепел – возьмёте у кузни и из кухни, – сказала она. Голос низкий, усталый. – Если мало – сожжёте старые тряпки, солому. Внешнюю линию не жалейте. Внутреннюю – насыпать тонко, аккуратно. Стружку – свежую, крупную. Гвоздями не колдуйте, в обереги не крутите – кладите в мешки. Каждый шаг по линии – без слов. Плевать – в сторону. Трижды – после.

Келл скривился:

– Кто вы такая, чтобы командовать моими людьми? Бумажку с печатью покажете? Или у вас в степи бумажки едят?

Лея посмотрела на него долго. Потом достала маленькую плоскую коробочку, щёлкнула – внутри железная стружка и щепоть соли. Поднесла коробочку к краю стола, где карта набухла водой. Стружка… дрогнула. Несколько иголок сами собрали́сь в тонкую, еле заметную дугу – в сторону мокрого пятна.

– Понимаете язык, комендант? – тихо спросила она. – Соль тянет воду. Пелена – тянет нас. И железо, и кровь. Если вы наступите строевым шагом – это будет колокол для них. Вас услышат. Придут. Вы же не хотите, чтобы вам в очередной раз понадобились бумажки с печатью?

– Блядь, – сказал кто-то от печки совсем искренне.

Келл промолчал. Серьга перестала качаться.

– Ладно, – буркнул он. – Игрушки ваши видели. Что дальше?

– Дальше – работаем, – ответил Кайран. – Брам получает приказ: печь всё, что горит. Интендант выдаёт соль по парам, учёт – на Гальтена. Стружку – из кузни. Гвозди – в мешки, а не под языки. Кто попадётся – наряд вне очереди до посинения.

– Запишу, – Гальтен уже писал. Скрип пера резал ухо.

Драг переключил взгляд на Кайрана:

– Про южную заставу.

Гальтен поднял второй свиток, обгорелый по краю.

– «Ночь. Тишина как в пещере. В четвертой страже спустили решётку… изнутри». Дальше текст рваный. Подпись – наполовину. Печать – смазана.

Тишина съела комнату.

– Изнутри, – повторил Ротгар. – Значит, линии сорвали или обошли.

– Или кто-то решил, что «это сказки», – негромко сказала Лея. – И пошёл курить за порог. Мы не дойдём до вечера, если каждый будет геройствовать.

Келл глухо фыркнул:

– Геройствовать у нас запрещено приказом. Пахать – разрешено.

– Вот и пашите, – бросил Драг, и губы у него едва заметно дёрнулись. – По парам, без песен.

Кайран быстро нарисовал углём схему на куске фанеры – три кольца, метки ловушек, «тихие зоны». Пальцы чёрные, ногти с солью.

– Распределение:

Щепка – внешняя линия, люди с лопатами, шесты.

Шип – средняя, стружка.

Немой – внутренняя, ровняешь соль до волоска.

Лапоть – ни шагу без напарника, рот закрыт, руки – из карманов.

Маги – контроль «провалов», без чтения «во весь голос». Только шёпот. Ротгар – у южного сектора.

– Принято, – отозвался Драг. – А я за коменданта. Чтобы не забывал, где у него рот, а где уши.

– Да пошёл ты, – устало сказал Келл, но без злости. – Делать – так делать.

Дверь скрипнула. Ввалился интендант Брам – красный, потный, со связкой ключей.

– Кто у меня сорок фунтов соли списал на «узорчики», а?! – завёл он с порога. – Я вам посолюсь щас по самое…

– Я, – сказала Лея спокойно. – И ещё сорок возьму. И всю стружку, что у тебя под верстаком.

Брам открыл рот, посмотрел на Ротгара, на Келла, на Драга – и захлопнул.

– Ладно. Но если кто-то мне гвозди в кресты гнуть начнёт – я сам гнуть начну. Людей.

– Никто ничего не гнёт, – отрезал Кайран. – Всё – в мешки, под учёт.

Гальтен поднял голову:

– Запрос столице отправил. Образец – у мага. Форму N-12 заполню к полудню. Но… – он замялся. – Ответа быстро не будет. Снег, птицы дохнут.

– Тогда работаем так, будто ответа не будет никогда, – сказал Кайран. – И живём до заката сами, а не по бумаге.

Он поднял взгляд на людей. Поймал: Лапоть – бледный, но подбородок упрямый; Щепка – усы инеем, глаза ясные; Шип – ухмылка, за которой – привычная злость на холод; Немой – кивает коротко, уже считает шаги. Ротгар поправляет бинты, Лея тихо переставляет коробочку – стружка внутри чуть дымится, как мука на горячем железе. Драг, не моргая, смотрит на схему.

– Ещё раз, – сказал Кайран. – Без строевого. Пары – держим верёвку. Любая кровь – сразу в лазарет. Слова – только по делу. Если слышите что-то – считаете до двадцати. На «двадцать» живыми быть легче, чем на «ноль». Пошли.

– Пошли, – эхом сказал Драг. И толкнул дверь плечом.

Снаружи день стоял серый, глухой. Снег падал редкий, колючий. Из кузни валил дым – Брам уже кидал в печь старые мешки и сломанные щиты. Возле рва солдаты хватали лопаты. Кто-то матерился, кто-то шептал. На стене – колокол молчал.

Лея, проходя мимо Кайрана, задержалась на полшага.

– Если кто-то уронит линию, – сказала она тихо, – не исправляйте «на слух». Зовите меня. И держите людей тихо. Ошибка любит шум.

– Учту, – ответил он. – И вы тоже: мои люди – не ваши. Команды через меня.

– Согласна, – короткий кивок. – Лишь бы они потом были живы, чтобы спорить.

Она ушла к группе Щепки – идёт, как зверь по хрустящему льду: ступня – проверка – перенос. Кайран подтянул ремень, сдёрнул перчатки, поскрёб уголь с пальцев. Во рту – металлический привкус, как от старого ножа.

– Работаем, – сказал он, уже громко. – До темноты – три линии. Ошибок – ноль. Если ошибёмся – их будет много.

И все двинулись.

Ворота открывали рывками, как зубами за старую кожу. Пары выходили «шахматкой»: левый – шаг, правый – пауза, верёвка между ними натянута, как сухожилие. Соль в мешках тихо шелестела, железная стружка звенела на дне, будто кто-то там дышал.

– Темп держим, – бросил Кайран. – Без счёта вслух.

Снег под сапогами хрустел тонко, «стеклом». Ветер забивал в уши глухой шепот – то ли поле, то ли нервы. Лея шла первым звеном у внешней дуги. Соль из её ладони падала узко, ровно – полоска толщиной с ноготь, будто рисует. Сзади Немой тащил мешок и резал лопатой мелкие бугры у внутреннего круга – выравнивал «дорожку» для тонкой насыпи.

– Не плювать на линии, – прошипел Ротгар. – Кто плюнет – слижешь сам.

– А если кашляну? – буркнул Лапоть.

– В воротах кашляй, – отрезал Шип. – Здесь – думай.

Серединную дугу со стружкой вёл Щепка. Он клал холодный блеск поверх соли короткими «разгонами», не сплошняком: «чешуйками». Иглы ложились и, кажется, чуть поворачивались сами, находя одинаковый угол. В одном месте стружка дрогнула всей полосой, словно внизу что-то шевельнулось. Щепка затаил дыхание, дождался, когда дрожь уйдёт, и продолжил. Никто не комментировал, только спина у всех самопроизвольно подалась ниже.

– Линию держать на расстоянии трёх шагов от рва, – Лея не повышала голос. – Не ближе. Земля там легче.

– Принято, – коротко отозвался Кайран.

Он шёл вдоль всех трёх кругов, подбирая разбросанные крошки соли, поправляя «нечётные» участки стружки носком рукавицы. Пальцы деревенели, но движение было точным, будто он всю жизнь занимался не войной, а мукой и зерном.

На западном секторе стужа стояла гуще. Воздух словно звенел. Лапоть тянул шест к краю намеченной ловушки и, привычно перехватив, задел мешком среднюю дугу. Стружка с шипением уехала в снег, соль разрезало «ложбинкой». Разрез получился как улыбка – криво и не к месту.

– Стоп, – сказала Лея без крика. – Всем.

Десять человек застыло. Даже ветер будто присел. Где прорезало, снежная корка просела на волосок. Ничего не вылезло, не шевельнулось – но в груди у каждого что-то «щёлкнуло».

– Считаем, – тихо Кайран. – Про себя.

Он считал песчинками на языке. До двадцати. На «семнадцать» где-то глубоко под снегом тихо «клюнуло», как капля по железу. На «двадцать» вернулся ветер. Лея аккуратно подсыпала соль, ссыпая ребром ладони, потом щепотку стружки – не ровно, а «ломаной» траекторией, как шрам. Дыра «улыбки» пересохла.

– Ещё раз так – верёвку на шею, – прошипел Шип Лаптю. – И не из суеверий.

– Я… – Лапоть хотел оправдаться. Кайран только поднял палец: «тише». Тот закусил язык.

Ямы копали «в шахматку», не симметрично – Лея настояла. Глубина – по грудь, на дно – соль с пеплом. Стенки укрепляли шестами, чтобы не «съехало». Работали быстро, молча. Ротгар присел у первой, шептал руны – короткие, как клики ворона. Каждый шёпот отдавался в снегу тонкой трещинкой – не у ямы, дальше, в порожнем месте. Как если бы снизу кто-то в ответ провёл ногтем.

– Рун много не давай, – сказала Лея. – Чешется у них от этого.

– Пусть чешется, – Ротгар улыбнулся уголком рта. – Чешут – не кусают.

– Иногда – наоборот, – сухо.

У третьей ловушки Щепка поставил перекладину – «обманка», тонкую ветку под снегом. Над нею – ровный слой, сверху – чуть стружки. Если кто-то пойдёт «под» – провалится, внизу соль «звенит» и пепел жжёт. Если пойдёт «над» – пройдёт мимо.

– Умрём – хоть красиво, – прошептал Немой.

– Молчи, – одновременно Лея и Кайран.

Отошли на десять шагов от людей проверить внутреннюю дугу. Ветер тут тише. Слышно, как соль падает на соль – сухо, как мел на камень.

– Ты шёл ровно, – сказала Лея, не глядя. – Редко кто может.

– Не люблю, когда шаги за меня говорят, – ответил Кайран. – В нашей работе язык – враг.

– В моей тоже, – едва заметная улыбка под шарфом. – В Пепельных Тропах за один «правильный» шаг жили месяц. За один «неправильный» – умирали семьями.

– Ты оттуда ушла?

– Меня оттуда вынули, – коротко. – Ошибка в линии. Моя. Потом долго молчала. Пока не научилась снова говорить – не ртом. Ритмом. Солью.

Она кивнула на его перчатки – в трещинах, обледеневшие.

– Ты когда-нибудь слышал, как молчит снег?

– Сегодня слышу, – сказал он. – И очень не хочу привыкать.

Они стояли рядом, не близко. Между ними – тонкая белая полоска внутренней дуги. Вдалеке кто-то ругнулся, лопата звякнула по камню – звук чужой, «не отсюда».

– Столица не придёт быстро, – сказал он. – Не верят, не любят верить.

– Столице верить дорого, – она. – А нам – не верить дорого.

Они вернулись к людям, не добавив ни слова. Но шаг их стал одинаковым – тихим, неподписанным.

К полудню пришёл связной. С губ – корка льда, от кашля разбитая. Свиток – обугленный край, печать расплылась, как кровь в воде.

Гальтен развернул осторожно, как мёртвого ребёнка.

– «Застава Южная. Третья стража. Тишина – как яма. Линии целы. На четвёртой – решётка вниз изнутри. Песок в часах встал. Стучит что-то…» – дальше обрывки. – «Крик без рта. Пепел… в лёгких…» Подпись не читается.

– Без рта, – повторил Ротгар.

– И изнутри, – сказала Лея. – Значит, стянули тенью внутрь поста. Через щели, через «слабые». Такое бывает, когда где-то в узоре – «дырка». Часто её делает человек, который знает, что делает. Или не знает, но упрям.

Келл помрачнел, взял свиток, как будто мог выудить из него ответ пальцами.

– Значит так. До темноты – всё по схеме. Патрули – только по двое. В казарме – свет не гасить. Курево – под запретом на линии. Плевать – в сторону. А кто будет герой – пойдёт к южной заставе пешком, без шапки.

Никто не возразил.

К сумеркам круги сомкнулись. Белые, серые, чёрные. Воронки ловушек – закрыты тонкими крышками из веток и снега. Над средним кольцом стружка спокойно лежала в одном направлении – как поле травы на ветру, только ветра не было.

Люди возвращались по «чистым» дорожкам, выбирая знакомые следы. На стенах зажгли факелы, но не слишком много – Лея попросила «без ярмарки». Кузня гудела, как больной зверь; Брам кидал в печь последние сломанные щиты, ругаясь шёпотом.

Кайран стоял у разрыва в валуне, там, где внутренняя дуга проходила близко к камню. Пальцем провёл вдоль соли – ровно, тонко. На языке – железо.

Лея подошла, не заслонив линию.

– Ночью они щупают трижды, – сказала. – Первый раз – на страх. Второй – на звук. Третий – на кровь. Не давай им третьего.

– Знаю, – он посмотрел ей в глаза. – Если скажете «стрелять в тишину» – я отдам команду. Но люди – не камни. Они будут хотеть видеть. Поможете – увидят то, что надо.

– Помогу, – короткий кивок. – Но цена будет.

– После ночи, – сказал он. – Поговорим, если будет кому.

Она улыбнулась краем глаза, не губами.

– Будет.

С башни тянуло холодом и пустотой. Колокол молчал. Где-то внизу, под снегом, глубоко-глубоко, будто шевельнулся червь. Или это сердце у всех разом ударило – и отдалось в землю.

– Посты – на места, – сказал Кайран. – В пары – верёвки. Руки – сухие. Ритма – нет. Счёт – внутри.

Люди разошлись. Сумерки легли мутным стеклом. Снег пошёл мелкий, колючий. Ветер стихал, будто уставал.

Пусть проверяют, подумал Кайран, проводя взглядом по кругам – белому, серому, чёрному. Мы тоже запомним, где у них слабое место.

И ночь шагнула к крепости.

Глава 4 – Ночь трёх прикосновений

Глава 5 – Тонкое место

Глава 6 – Изнутри

В ров бежали, спотыкаясь о каменные зубцы. Снег на кромке был слежавшийся, чёрный, как хлебный подгорел. Внизу, у ледяной воды, Ферр стоял по колено в жиже, лицом к стене, будто слушал кирпич. Руки по швам. Голос – ровный, стеклянный:

– Здесь… тихо.

– Канат, – бросил Кайран. Щепка уже сдёргивал бухту, Немой прыгнул первым, врезался в грязь и тут же стал коленом между Ферром и стеной. Лея спустилась почти без звука; соль с её ладони падала на мокрый камень, не шипела – исчезала, как вода в песок.

– Не смотри туда, – сказала она Ферру, но он уже не был здесь. Сетка на голени взошла выше – тонкие чёрные линии, как прожилки на листе, добежали до колена и лезли к паху.

Ротгар опустился рядом, не обращая внимания на воду: развязал мешочек, выжал на рану уксус, перемешанный с солью. Ферр не дёрнулся. Только пальцы у него вдруг разжались и опять сжались – раз-два, раз-два – ровно. Ритм.

– Переруби, – спокойно сказала Лея, и протянула Кайрану узкий железный шип, блестящий от огня. – Выше колена. Если сейчас – ещё успеем. Потом – пойдёт в живот.

Кайран поймал себя на том, что считает: раз… два… три… и сбился, словно кто-то толкнул изнутри. В пахнуло жареным железом и мокрой шерстью. Он посмотрел Ферру в лицо – там уже не было ни боли, ни просьбы. Пустая гладь.

– Делай, – сказал он.

Лея не смотрела наверх, не искала разрешения в чужих глазах. Просто сделала. Железо зашипело, снег брызнул грязью, Ферр вздохнул – не человеком, а мехами. Сетка дернулась и отступила на ладонь вниз. На мгновение в воздухе показалось, что кто-то поёт без звука, и звук этот – не для ушей, а для костей.

– Держи, – Ротгар прижал давящую повязку. – Дыши, парень. По-лохматому, без счёта, как после бега.

Ферр моргнул. Непослушные губы шевельнулись.

– Здесь… громко, – выдавил он. – Вытащите меня отсюда.

Его подняли. Верёвка натянулась, скрипнула по камню. Вверху Драг, ругаясь, вытаскивал сразу троих. Когда Ферра положили на настил, он схватил воздух ртом, как рыба, и попробовал повернуть голову в сторону рва. Лея прижала ему лоб ладонью.

– Смотри на меня, – сказала. – На меня, понял? Ни в ров, ни в камень. Здесь – громко. Здесь – живы.

Он моргнул ещё раз – уже человека. Голова откинулась на деревянную щепу. Он вырубился.

В караулке пахло уксусом, смолой и кровью. Ротгар работал молча: прижёг края, закрепил повязку, насыпал соль не на рану – вокруг, тонким кружком, как нити на ткани. Щепка стоял в дверях, обметая сапоги ветошью, и время от времени оглядывался: слышу ли я, или мне кажется?

– Жить будет, – сказал наконец маг. – Если не начнёт слушать этажом выше. – Он постучал костяшкой по собственной грудной клетке. – Там уже я не мастер.

– Если пойдёт – зовите, – напомнила Лея, глядя на Кайрана. Не давила. Просто закрепляла.

– Знаю, – ответил он. Голос был низкий, хриплый, как у печи.

Келл ввалился шумно, серьга качнулась, как маятник.

– Вот вас и прорвало, – процедил он. – Один уже в ров. Завтра – двое, послезавтра – десять. Прекрасно. Щит – готов?

– Готов, – Ротгар не повернул головы. – Обручен. Воск. Солёная подушка. Гонец – трезвый? Коням – корм? Саням – мехы на полозья?

– Всё будет, – буркнул Келл. – И поедут сейчас. Пока дорога не «запела».

– Поедут, – согласился Кайран. – Но не по дороге. По льду. Без остановок, без песен, без «ура». И ещё: не брать с собой лишнего железа. Только обруч и подковы.

– Куда же я его деться, лишнее железо? – проворчал Брам из угла. – Себе в зубы вставлю?

– В печь, – отрезала Лея. – Или в стружку. Ввозвращаться – будете легче.

Келл бросил на неё злой взгляд, но промолчал.

Сани скользили по промёрзшему руслу ручья, как нож по шкуре. На щите – плотная наморозь, воск потрескался тонкими нитями, как ледяные жилки. Гальтен лез пером в рукавицу, не решаясь вытаскивать его на ветер; печать всё равно уже стояла. Двое в охране – старшина Тарн и молодой из внутренних, не тот – тот лежал в лазарете. У обоих на языке – сухо, возле зубов горчит железо.

Лея шла рядом до изгиба, где ручей уходил под наст. Положила ладонь на обруч – просто чтобы почувствовать. Под пальцами щит едва слышно «жужжал», но не зазывал: как улей зимой – живой, но сонный.

– Здесь тихо, – сказала она и подняла взгляд на Тарна. – Дойдёте до каменных ступеней – обнулите. Соль – на ключевые камни, стружка – веером. Не слушайте, если начнёт обещать «лёгкую дорогу». Лёгкой дороги здесь нет.

– Понял, – хрипло ответил Тарн. – Если будет петь – я оглохну.

Он усмехнулся так, как усмехаются люди, у которых уже мало улыбок. Сани ушли в белое, и звук полозьев сглотнул снег.

– Вернутся? – спросил Кайран.

– Если не остановятся, – сказала Лея. – И если никто из них не пойдёт ровно, как на плацу.

– Тарн – не дурак, – ответил он. – А парень… – Он сжал губы. – Я ему сам ремень затянул.

Ров изнутри был чужой: камень «звенел» в руке, как кувалда. Откуда-то из глубины шёл ровный холод, не такой, как воздух. Под лестницей, где Ферр стоял лицом к стене, в шве между кирпичами нашлось пятно – блеснуло ржавым, как загар на старом клинке.

– Оно, – сказала Лея. – Якорь.

Ротгар принёс железный тигель, в котором обычно топили стёкла. Набили внутрь соль, поставили под пятно, и Кайран ударил по «ржавчине» клином. Камень отозвался глухо, как если в нём сидел зверь. Ржавчина отломилась – не хлопком, а тяжёлым вздохом. Внизу, в тигле, соль сжалась, как будто схватила добычу. Ротгар накрыл мокрым холстом, сверху – крышку, железо звякнуло: теперь «жужжало» уже там.

– Тут им было удобно переходить, – Лея провела пальцами по стене, не касаясь. – Ваши камни держат, их дорога – скользит рядом. Теперь – нет.

– Надолго? – спросил Драг.

– До следующего, – честно ответила она. – Но этого хватит, чтобы не падать в ров самим.

Ферр очнулся к вечеру. Глаза мутные, взгляд упирается в потолок. Сеть на голени потемнела, отступила, но в паху дергались тонкие жилки, как струны под кожей. Он дёрнулся было – и тут же зашипел от боли.

– Где… – выдохнул он.

– Внутри, – ответил Ротгар. – И мы тоже.

Ферр моргнул. Зрачки на миг расширились, как от темноты. Лея, стоя в тени, не двигалась – только счёт шёл у неё под кожей, в виске.

– Хочу… – он сглотнул. – Выйти. Там тише… там лёгкая…

– Здесь громко, – перебила Лея мягко. – И тебе повезло. Сегодня – громко, завтра – тише. Ты будешь слушать нас, не их. Понял?

Он не ответил. Лицо стало гладким и пустым, как снег за стенами. Кайран сделал шаг – Лея положила ему ладонь на рукав. Не сейчас.

За стеной кто-то засмеялся – коротко и плохо. Брам, наверное, шутил про похлёбку. Жизнь делала вид, что она – жизнь.

К вечеру вернулся дозор от саней – без саней. Тарн шёл как человек, который несёт на плечах невидимую балку. Парень из внутренних – бледный, губы обветренные в кровь.

– Довезли, – сказал Тарн и сел прямо на пол, не снимая перчаток. – У каменных ступеней… – Он сплюнул чёрным. – На мосту над промоиной кто-то начал считать вслух. Не я. Не он. Мост подхватил. Мы легли. Сани прошли. Щит – поехал. Мы – в снег.

– Кто считал? – Кайран смотрел ему в лицо.

Парень поднял взгляд. В глазах – не страх, пустота, как в колодце.

– Не знаю. Будто я. Будто не я.

Лея присела рядом, держа на ладони одну стружку – тонкую, как игла. Поднесла её к его губам – не касаясь. Иголка дрогнула к дыханию, словно улавливала ноту.

– Поешь горячего, – сказала она. – И три часа – никакого строевого шага, даже во сне.

Тарн дернул уголком рта:

– Во сне я и так не маршировал.

– А вот язык – марширует, – ответила Лея и впервые за день позволила себе улыбку.

Сумерки легли щетиной. На линии факелов по стенам огонь горел ровно, но какая-то одна, крайняя, моргала – будто ей кто-то мешал. Лапоть замотал на рукояти арбалета новую нитку – не красную, серую, из старой шапки – и от этого ему стало легче. Щепка проверил пару раз верёвку – натянута, как нерв. Немой сидел у прохода на лестницу, глядя туда, где они утром сняли «кожу».

Кайран поднялся на помост. Внизу снег лежал, как печёный хлеб – корка, а под ней тянется горячее. Он закрыл глаза на миг – и услышал. Не ушами. В спине, между лопаток: раз… раз… раз… Очень далеко. И чуть ближе – раз-два… раз-два… – это уже не их.

– Без ритма, – сказал он тихо, не поворачиваясь. – Теперь – только так.

Он облокотился на зубчатый край стены, где камень был тёплый от человеческих рук. Ниже, за внешней дугой пепла, тень шевельнулась – не как зверь, как простыня на ветру. И тут же, с другой стороны, под самой кромкой, снег легонько вздулся – на пальца. И опал.

Лея появилась рядом бесшумно.

– Они ищут, – сказала она. – Мы – тоже.

– Найдём? – спросил он.

– Найдём, – ответила она. – Или они – нас. Сегодня – мы начали.

Он кивнул. Внутри стальной орех будто стал легче – не потому, что меньше, просто рука привыкла его держать. На башне колокол молчал. И всё равно где-то глубоко, как подо льдом, тонко вздохнула земля.

Глава 7 – Колокол, который молчит

Утро не пришло – просто серый потолок стал выше. Ворота покрылись тонкой шкурой инея, как старый шрам. В казарме пахло уксусом, в кузне – перегоревшим углём, на дворе – тем самым «ничем», от которого хочется говорить шёпотом.

– Он проснулся, – сообщил Ротгар, выглядывая из лазарета. – Жить будет, но в ров смотреть запретил. Себе. И всем.

– Правильно, – сказал Брам, – а то ещё понравится.

Ферр лежал бледный, нога туго забинтована, между складок бинта – соль, как снег в горах. Он ловил взглядом потолочную щель, будто в ней был компас. Лея молча проверила пульс – не на запястье, на шее – и кивнула Кайрану: держится.

Во дворе Щепка с Немым перебирали верёвку, узлы были ровные, «солдатские». Лапоть стирал серую нитку с рукояти арбалета – новая примета: «пока нитка чистая – не заблудимся». Келл пришёл позже всех, серьга подёргивалась, как нерв.

– Гонцы ушли, – сказал он. – Если не слягут где-нибудь, к вечеру будут у трактового перевала. А там – как бог даст. И, к слову: бумага из столицы. «Не допускать паники, не прибегать к чрезмерным мерам. Колокол – использовать по инструкции».

– По какой? – спросил Драг.

– По нашей, – усмехнулся Келл без веселья. – Три коротких, один длинный. Всё чин по чину.

Лея, услышав «колокол», подняла голову. В её взгляде не было страха – только настороженность зверя.

– Где у вас колокол? – спросила спокойно.

– На башне, – ответил Кайран. – А что?

– Хочу послушать, – сказала она.

Лестница вела вверх узко, как горло. Камень был тёплый от вчерашних рук, дыхание цеплялось за стены и стекало обратно. Наверху всё было просто: брус, таль, верёвки, и сам колокол – широкий, ободранный, со старой клеймой на боку. Под ним – язык, тяжёлый, чёрный. Железо, как железо.

– Не бил, – сказал Кайран, почти оправдываясь. – Ночью – ни разу.

Лея ничего не ответила. Она высыпала на ладонь щепотку стружки и поднесла к металлу – не касаясь, близко. Иголки дернулись сами и легли дугой к языку. Она перевела ладонь левее – иголки снова повернулись к языку. Правее – то же самое. Потом, не меняя выражения лица, прислонила щеку к воздуху рядом с чёрной глыбой и замерла.

– Он молчит, – наконец сказала. – Но тянет.

– Чего тянет? – спросил Драг.

– Нас, – ответила она. – И их – к нам.

Ротгар протянул палец, но не дотронулся. – Ты хочешь сказать…

– Внутри – чужое железо, – перебила Лея. – Или осколок. Что-то, что «звенит» для Пелены, даже когда не звенит для нас.

– С какого времени? – Кайран посмотрел на засечки на брусе, на древние отметки смен.

– Лет пятнадцать, – подал голос старик-караульщик из тени. – Колокол перестали лить – дорого. Привезли язык со старого северного поста. Там тоже был. Молчит крепко, мы довольны.

– Северный пост… – Драг сжал зубы. – Тот, что сгнил весь за одну зиму?

– И что ты предлагаешь? – Келл подался вперёд, прищурился. – Снять? А если тревога? Мы как – «эй, братья, продержитесь, мы тут с колоколом разговор ведём»?

– Снять, – сказала Лея. – Но не руками и не сразу. Соль, воск, обруч, как со щитом. И тишина. Пока тянет – их дорога будет приходить сюда, как вода в яму.

– С ума сошли, – буркнул Келл. – Колокол – дисциплина.

– А жить – дисциплина покруче, – тихо ответил Ротгар. – Давай так, комендант: если хоть раз стружка «послушает» не наш приказ – снимем. Если нет – я сам уйду со службы и стану твоей бабкой-прачкой.

Келл посмотрел на людей: на Лаптя, который прижался плечом к стене; на Щепку с Немым, застывших на ступенях; на Драга, который молчал и значит – говорил громче всех. Выругался нечленораздельно.

– Соль, воск, обруч, – сдался. – Делайте. Только если потом нам понадобится бить тревогу – ты, лейтенант, пойдёшь и будешь орать сам. Лично. По всему периметру.

– Орать умею, – сказал Кайран.

Работали, как ночью: по потаённой схеме. Вокруг языка – тонкая полоса соли; под него – деревянные клинья; на кромки – воск, нагретый на свечах, пахнущий сладко и мерзко. Обруч принесли из кузни – тот самый, что вчера дарил «тишину» щиту. Ротгар шептал – не руны даже, привычку. Брам держал лампу, подсвечивая сердитым огнём.

Когда воск затёк в гнездо, Лея кивнула. – Сейчас.

Кайран с Драгом поддели клинья, язык слегка подался… и в этот момент вся башня как будто «вдохнула». Не было звука. Была полнота – как в ушах при нырке. Стружка в ладони Леи вздрогнула и легла уже не к языку, а под пол. Камень отдал лёгкой дрожью, как если бы снизу по нему провели ногтем.

– Быстро, – сказала Лея. – Держите.

Язык вышел, как плохой зуб. Тяжёлый, чернеющий, с прожилками, будто в нём застыла сажа. Его опустили в обруч, сверху – воск, соль, ткань. Келл стоял, белый как мука, и не говорил ничего. Драг вытер лоб рукавом.

– Готово, – выдохнул Ротгар.

Внизу, у подножия башни, снег на полшага провалился и тут же поднялся – как если бы кто-то попробовал вдохнуть и передумал.

– Сняли крючок, – сказала Лея. – Теперь посмотрим, что они делают без него.

– А мы – без колокола, – буркнул Келл.

– Зато с ногами, – отрезал Драг. – И с языками.

Хлопнула дверь внизу, в бреши на дворе кто-то закричал. Кайран спустился двумя прыжками – и увидел, как у колодца, там, где утром выносили ведра, снег скомкался и пошёл кругами. Две женщины-прачки отшатнулись, одна упала, расплескав горячую воду; другая, не раздумывая, швырнула в круг горсть золы из ведёрка. Пепел сел серой коркой, «круги» притихли.

– Прочь от краёв! – крикнул Кайран. – Соль сюда!

Лапоть подбежал, срывая мешок, и посыпал по кромке колодца, как по ране. Ротгар отогнал людей, бросил вниз железную спицу – её повело в сторону, как стрелку. Щепка, побледнев, шепнул: – Тут у них была «дверь». Удобная.

– Была, – поправила Лея и насыпала пепла поверх соли. Ничего не произошло. И это было лучше любого чуда.

Через час стало видно, что крепость выдохнула. По стене факелы горели без «моргания», внутренний шов соли лежал ровно, и стружка не «слушала» башню. В лазарете Ферр перестал ловить щель на потолке, губы разомкнулись, и из них вырвался самый обычный солдатский храп – громкий, некрасивый, живой.

– По местам, – распорядился Кайран. – Пары – как были. К колодцу – пост. В башне – двое. И… – он взглянул на Лаптя, – маршевый шаг отменён не только в карауле, но и в снах. Разберусь – награжу.

– Чем? – усмехнулся Брам. – Ложкой?

– Ложкой, – подтвердил Кайран. – Самой большой.

Когда шум «ремонта мира» улёгся, Гальтен принёс ещё одну бумагу: ответ из ближней управы, не столица.

– «Не сеять паники. Сообщить цифры. Составить перечень нужд. Колокол сохранять в готовности». – Писарь пожал плечами. – Опоздали.

– Передай: «колокол снят для профилактики», – сказал Келл с таким видом, будто кусает лимон. – И добавь: «живы».

– А насчёт следа, – напомнил Щепка, понизив голос. – Того, человеческого, за линией… Узнали, чей?

Немой покачал головой: форма шага похожа на внутреннего, но у нас таких двое десятков. Лея молча повернула одну стружку в пальцах – та захотела «смотреть» на восток.

– Не сейчас, – сказал Кайран. – Сначала – ночь. Потом – поиски. С живым – легче.

Снег начал сыпать мелко, ровно. Дым из кузни пошёл белее. Люди ели молча, но без того сухого торопливого «жуй и беги». Кто-то даже вытер лавку перед тем, как сесть – роскошь. Брам наливал щедро, ворчал привычно, как старый пёс.

– Слышишь? – шепнул Лапоть Немому. – Тихо.

Немой улыбнулся кратко: впервые за три дня – тихо нормально.

Кайран встал у дверей, глотнул похлёбки. На языке – железо ещё держалось, как память. Он посмотрел на Лею – та сидела чуть в стороне, сняв перчатки, разогревая пальцы о кружку. Соль под ногтями побелела, кожа рук потемнела от пепла. Она поймала его взгляд и не отвернулась.

– Это ещё не конец, – сказала.

– Знаю, – ответил он.

– И у них есть ещё «якоря», – добавила. – Не только железо. Люди – тоже якоря.

Он кивнул. Человеческий след за линией стоял между ними, как третий.

– Найдём, – сказал он. – Но по одному.

– По одному, – согласилась Лея.

Снаружи колокол молчал – тяжёлый, закатанный в воск и соль, как рыба в тесто. А крепость дышала. Неровно, хрипло, с паузами – но сама. И это, пожалуй, было первым настоящим звуком за двое суток.

Тишина держалась до глубокой ночи – та самая, нормальная, с человеческим храпом и потрескиванием факелов. Кайран обошёл второй пост, глянул на «швы» соли – лежат как по линейке. Стружка не дрожит, пепел не шипит. Хотелось бы верить, что сегодня обойдётся без чудес.

Снизу, у постерны, щёлкнуло. Не громко – как язык по зубу. Немой поднял голову первым. Лея уже была на ногах, как будто и не садилась.

– Там, – сказала она и кивнула в сторону южной лестницы. – Пахнет железом… свежим.

Они спустились «ломаным» шагом – без ритма. Камень под подошвой был тёплый от людских следов. У двери постерны – соляной шов срезан, ровно, как ножом. На пороге – три крупинки стружки, лежат странно: все смотрят в одну точку, внутрь тёмного коридора.

– Внутри, – прошептал Щепка. Рукоять арбалета у него в руках скрипнула от пота.

Кайран качнул головой: «я – первый». В правой ладони – короткий клинок, в левой – кожаный щит Брама с воском и солью по краю. Лея за спиной – тенью. Дальше – Немой и Щепка.

Коридор пах уксусом из лазарета и сырой шубой. В конце – приоткрыта дверь в склад. Туда же тянуло тем же свежим железом. Они вошли без звука.

В складской темноте кто-то возился у мешков с солью. Низко, быстро, ловко. Человек. Лезвие шуршало по брезенту, как крыса. Он стоял к ним боком, но движение – идеальное, выверенное, ритмичное. Раз – раз – раз – нож – мешок – шорох – вдох… и по новой. Соль сыпалась на пол полосами, прерывая «швы».

– Стоять, – сказал Кайран. Тихо. Человек замер – точнее, перешёл на другую фазу, как маятник. И медленно повернул голову.

Это был их, внутренний. Парень лет тридцати, стриженый под шнур, стандартная портупея. Лицо – чистое, пустое. На губах тонкая полоска крови – прикусил. Под нижней губой – тень железа.

– Здесь тихо, – произнёс он в пол-голоса. Ровно. Как команду.

– Руки, – сказал Кайран. – Без шума.

Парень улыбнулся «не туда» и шагнул вперёд – ровно, маршевым. Пол под ногами тихо откликнулся – далеко-далеко, на границе слушания.

– Без ритма! – сорвалась Лея. – Сбивай!

Кайран бросился вперёд. Щит – в грудь, клинок – вниз, под кисть. Парень подставил локоть, как на плацу, и ударил тем же локтем в край щита – раз, два. Щит «спел» глухо, воск дрогнул, но соль не осыпалась. Немой прыгнул с левого, скрутил руку «ведённого», Щепка полоснул ремнём по колену, сбивая опору. В ответ – нож снизу, в грудину, Кайран успел подставить ребро щита; тонкий металл взвизгнул и вошёл в воск, как в жир.

– Держи ритм сломанный! – Лея крикнула в самое ухо Кайрана – и сама пошла вперёд, «ломая» движение противника: шаг – пауза – плечо – пауза – клинок. Её нож – узкий – ловил не плоть, а узлы, сухожилия, отсекая возможности.

Парень ударил лбом – резко, «раз-два» – Немого качнуло, кровь пошла тонкой струйкой. Лея швырнула ему под ноги щепоть пепла – тот «съел» кровь, зашипел, как сковорода. Пол вздрогнул: где-то глубоко, под складом, кто-то коротко ответил – тук. Щепка выругался так, что у камня уши завяли, и ударил противника в печень рукоятью арбалета. Тот согнулся – по уставу, плечо – вперёд, нога – назад, идеальная дуга.

Кайран вложился всем весом, прижал щитом к стене. Воск у края щита «жужжал» – то ли от их дыхания, то ли от того, что под полом кто-то уже ждал музыки. Лезвие парня скребануло по ребру щита, сорвалось – и он попробовал топнуть. Лея врезала ему носком сапога по голеностопу – ломая шаг. В ответ тот попытался петь – беззвучно, глазами. Ротгар бы сказал – «идёт изнутри».

– Вытащить, – процедила Лея, и двумя пальцами зажала ему подбородок, большим – под корень языка. Кайран сжал челюсть пленника ладонью, Немой – зафиксировал запястья. Щепка в два рывка вывернул портупею, связал локти на спине.

Под языком – ржавая полоска железа, как гвоздь. Не просто оберег – вбитый. Лея достала короткий крючок, даже не глядя – движение отработано – и подцепила. Парень взвыл… нет, не из горла, внутри что-то пискнуло, как мышь за стеной. Гвоздь вышел с тёмной полоской крови. Брызги упали на пол – и соль под ними тихо зашипела.

– Пепел, – бросил Кайран.

Щепка метнул горсть – серое легло поверх красного, «песня» захлебнулась. Пол под ними «отпустил».

Парень дернулся ещё раз – по привычке, в ритм – и затих. Глаза на секунду стали «человеческими», потом стеклянными. Дыхание – короткое, зубастое.

– Связать крепче, – сказал Кайран. – И – круг.

Лея посыпала вокруг пленника круг тонкой солью, как шрам. Руки её не дрожали. На коже – чёрные пятна пепла, под ногтями – белое. Немой стоял, держась за рассечённую бровь, но улыбался краем губ: живы.

– Это он ходил за линию, – сказал Щепка, глядя на ботинки пленника. Шаг – ровный, набойки – свежие, шнуровка – «уставная». – Наш, внутренний.

– Не он один, – тихо ответила Лея. – У них «якоря» не в гвоздях. В людях. Гвоздь – только нитка.

Парень шевельнул губами – сухо, как пергамент. Лея наклонилась – не слишком близко.

– Там… легче, – прошептал он и закашлялся.

– Здесь – громко, – ответила она тем же тоном. – Привыкай.

Кайран прижал гвоздь к лезвию – тот слегка «тянулся», как магнит к магниту. Не обычное железо; пах дасталившим дымом и влажной сажей.

– Брам сделает для таких коробку, – сказал он. – Соль, воск, обруч. Будем собирать их железо отдельно от нашего.

– И людей – тоже, – добавил Драг, возникший в дверях. Глаза щурятся. – В карцер его. Но не под землю. В башню – наверх. И круг – ночью обновлять каждый час.

– Башня без языка, – напомнил Келл, поднимаясь по ступеням. – Тихо будет.

– Нам и надо – тихо, – отрезал Ротгар, уже набирая в ладонь соль.

Они выволокли пленника в коридор, по пути подсыпая тонкий шов. Соль хрустела, как тонкий лёд под каблуком. Лея шла последней, собирая пальцами выпавшие крупинки – привычка охотника, который не оставляет следов даже внутри стен.

Во дворе ветер пытался собрать снег в маленькие бури – и сдавался. Факелы горели ровно. Люди выглядывали из проёмов – кто-то крестился «по-нашему», кто-то клал гвоздь под язык и тут же, поймав её взгляд, выплёвывал в ладонь.

– Брось в мешок, – сказала Лея. – Своё железо – нам враг, чужое – им друг. Пусть голые останемся – доживём.

– Без железа – как без зубов, – проворчал Брам. – Но у меня язык острый.

– Острым языком не кол по снегу, – буркнул Щепка. – Ритм, мать его.

Пленника заперли в верхней комнате башни, где недавно висел язык. Пол – посыпан солью, стены – сухие, окно – узкое, как щель. Лея прошлась по кругу – тонко, ровно – и в середине поставила плоскую чашу с пеплом.

– Если начнёшь «петь» – кинешь туда, – сказала она ему. – Иначе тебя услышат те, кому ты не понравишься.

Он смотрел пусто. Но рука – рефлекс – потянулась к горлу и остановилась на полпути.

Когда вышли, Драг вопросительно посмотрел на Кайрана:

– Что дальше?

– Дальше – ночуем, – ответил тот. – Без колокола, без шагов. Послезавтра – найдём след, откуда его «втащили» внутрь. Лея – ведёшь.

Она кивнула. Кайран поймал себя на том, что уже ждёт её короткого «угу», как слышат тыльной стороной кожи, дождь – до капли.

Внизу Лапоть, теребя серую нитку, шепнул:

– Я думал, драка будет с чудищем… а вышло – своё.

Немой тронул его локтем: и то страшнее.

– Свои – всегда страшнее, – согласился Брам и, понизив голос, добавил, – но, чёрт возьми, как же хорошо, когда страшно от людей, а не от снега.

Ночь снова опустилась – не молотом, одеялом. Где-то далеко, за стенами, Пелена «дышала», и крепость «дышала» в ответ – уже без чужой «музыки», тяжело, с паузами, но в своём ритме. А в башне, в комнате без языка, человек сидел в круге соли, смотрел на чашу с пеплом и пытался вспомнить, как дышать, когда никто не считает за тебя.

Глава 8 – След за линией

Утро пришло без солнца: просто серый потолок поднялся на ладонь выше. В башне пахло солью и уксусом. Пленник сидел на полу в круге, вытянутые руки на коленях, глаза стеклянные, как лёд у колодца. В чаше пепла посредине не было углей, но воздух над ней дрожал, будто над горячей сковородой.

– Скажи «хлеб», – тихо попросила Лея.

– Хлеб, – повторил он бесцветно.

– А «сочетание»?

– Со-че-та-ни-е, – механически разделил по слогам и почти незаметно дернул большим пальцем правой руки: раз.

Лея кивнула. Перевела взгляд на Кайрана: видишь?

– Погода мерзкая, – сказала она наобум. – Сугробы будут до пояса.

Пленник втянул воздух и, не моргнув, внутри сбился на счет: раз-два-три… раз-два… – губы не шевелились, но пульс на шее сыграл ритм.

– Хватит, – сказал Кайран. – Он отвечает не нам.

– Он отвечает там, – Лея не спорила. – Смотри по глазам: когда слово «цепляет», зрачок ловит невидимый метроном.