За фасадом идеала
-–
Глава 1: Утро хорошей жены
Тихий, настойчивый «пик-пик-пик» электронных часов на тумбочке разрезал предрассветную тишину спальни. Аня открыла глаза мгновенно, без единой лишней секунды на раскачку, словно внутри нее сработал безупречный, годами отлаженный механизм. Тело отзывалось свинцовой тяжестью – младший, Миша, капризничал ночью, и почти час она качала его в кресле, борясь с собственной дремотою. Голова была мутной, ватной, но мозг уже лихорадочно прокручивал знакомый до боли список: «завтрак, Катя, Миша, форма, рюкзаки, Дмитрий, свет в ванной, бюджет…»
Осторожно, стараясь не шевелить матрас, она приподнялась. Рядом, отвернувшись к стене, спал Дмитрий. Его спина под одеялом казалась неприступной скалой, холодной и далекой. Холод паркета обжег босые ступни. За окном – густая, непроглядная серость раннего осеннего утра. Дождь? Да, едва слышное, но назойливое «тук-тук-тук» по стеклу. Аня бесшумно выдохнула, звук больше походил на стон, и скользнула в коридор, прикрыв за собой дверь.
Кухня встретила ее стерильным холодом и резким светом от неоновой лампы. Каждая поверхность лоснилась, каждая чашка на полке стояла строго по ранжиру – этот маниакальный порядок был одновременно ее крепостью и ее казематом. Воздух еще отдавал химической чистотой вчерашнего вечера. Аня включила конфорку, поставила чугунную сковороду – только ее Дмитрий одобрял для яиц. Шипение растопленного сливочного масла скоро заполнит кухню, заглушит гнетущую тишину и стук дождя.
«Идеальные глазуньи. Это был не завтрак, а ежеутренний экзамен на профпригодность жены. Масло – ровно чайная ложка, ни каплей больше. Яйца – свежайшие, с фермы («Магазинная химия – отрава», – говаривал Дмитрий). Она взяла первое яйцо. Разбила его о край сковороды с хирургической точностью. Желток – «должен» остаться идеально круглым, невредимым, «жидким-жидким», как мед. Белок – схватиться ровно, без пузырей и поджаренных рваных краев. Никакой соли сверху – только щепотка, аккуратно подсыпанная «под» желток. Аня замерла у плиты, напряженно следя, как белок мутнеет и белеет. Внутренний секундомер отсчитывал мгновения. Одно неверное движение, один вздох не вовремя – и желток лопнет. Упрек. Разочарование в глазах. «Ты же можешь, когда стараешься, Анечка».
Пока яичница шипела, она поставила воду для Катиной овсянки, схватила синюю в белый горошек чашку Дмитрия – дешевенькую, но любимую им за удобную ручку. Насыпала кофе. «Крепкий. Черный. Без сахара.»Для себя налила стакан теплой воды, выдавила в него четвертинку лимона. «Для бодрости и фигуры», – сказал он когда-то, и это стало правилом. Она давно забыла вкус утреннего кофе – «лишние нервы», «кофеин мешает сосредоточиться на доме».
– Катюш, Мишенька, подъем, зайки! – голос Ани, пробиваясь сквозь усталость, звучал приветливо, но ровно, как метроном, без ноток сюсюканья. Старшая, Катя, девочка десяти лет, уткнулась лицом в подушку, бурча:
– Еще пять минуточек…– Младший, пятилетний Миша, заплакал тоненько, по-щенячьи, потягиваясь и требуя маму.
Аня уже несла из коридора безупречно выглаженные вещи. Катина школьная форма – складки как нож. Мишины штанишки и рубашечка – без единой катышки. Носки без дырок. Новые колготки для Кати – с этикеткой, снятой только утром. «Никаких стрелок.»
– Мама, а где мой синий кошелек? В рюкзаке вчера был! – Катя, уже сидя на кровати, нервно копошилась в своем школьном рюкзаке, который Аня собрала и проверила накануне вечером. Дважды.
– В правом боковом кармане, дочка, – автоматически ответила Аня, ловко натягивая Мише рубашку через голову. – И сиди ровно, Катюша, горбишься!»
Следующая, вечно повторяющаяся и непрекращающаяся история происходила каждое утро за столом.
– Не хочу кашуууу! – ныл Миша, упираясь и отворачиваясь от ложки.
– Мишенька, каша – это сила. Будешь сильным, как папа. Давай, открывай ротик-пароходик! – ложка с овсянкой уже летела ко рту. Аня успевала подкладывать Кате бутерброд, убирать салфеткой крошку с Мишиного подбородка и мысленно сверять: «ключи от дома у Кати в кармане куртки, платочек Мише в левом кармашке, сменка в мешке…»
Пока дети ели, она метнулась к плите. Глазуньи Дмитрия были готовы. Два идеальных солнышка на теплой тарелке. Она переложила их с почтительным трепетом, подсунула под них ломтик зернового хлеба – «для сытности». Кофе дымился в синей чашке. На долю секунды Аня задержалась у блестящего чайника. В его выпуклом боку мелькнуло искаженное отражение. Уголки глаз. Несколько тонких, но отчетливых линий, которых не было еще год назад. «Тридцать… Это же нормально… Мамы двоих детей обычно так и выглядят… Так и должно быть…» Мысль ударила внезапно и остро, как игла. Она резко отвернулась, сделала большой глоток кисловатой воды. «Глупости. Не до зеркал. Дела».
Ее взгляд машинально скользнул по холодильнику. На дверце – аккуратно распечатанный список продуктов на неделю. Рядом с «сыром» – красная пометка ручкой: «Макс. 250 руб. / кг. Аналог «Ламбер»?». У «фрукты детям» – «Только по акции! Яблоки/бананы». Железный бюджет. Отчитаться за каждую копейку. Свобода выбора – иллюзия, разбивающаяся о реальность цифр в его блокноте.
7:10: Пришествие Владыки
Из спальни вышел Дмитрий. Безупречно одетый в свежевыглаженный костюм (ее вечерняя работа), бодрый, подтянутый. Его утро начиналось без суеты и спешки – на полтора часа позже ее кошмара. Он молча сел за стол, развернул утреннюю газету, не глядя на Аню, которая тут же поставила перед ним тарелку с яичницей и чашку кофе.
– Доброе утро, Дима, – тихо сказала Аня, поправляя салфетку рядом с его тарелкой.
– Ммм, – промычал он в ответ, уже углубившись в заголовки.
Он отпил кофе. Кивнул – температура правильная. Вилкой аккуратно надколол желток – золотистая жидкость вытекла ровной лужицей, как он любил. Он кивнул снова, удовлетворенно. Его взгляд, скользнув по кухне, зацепился за дверь ванной. Он встал, не говоря ни слова, и прошел проверить выключатель. Аня замерла у стола, ложка с кашей для Миши застыла в воздухе. Сердце почему-то екнуло. Дмитрий вернулся, молча сел, снова уткнувшись в газету. Значит, свет был выключен. Расточительство недопустимо. Электричество не падает с неба.
Перед тем, как окончательно погрузиться в чтение, он механически наклонился. Его губы – сухие, чуть шершавые – быстро, безжизненно коснулись ее лба. Поцелуй-ритуал. Без тепла, без чувства. Просто галочка в списке «мужских обязанностей». Аня автоматически наклонила голову, подставляя лоб. Кожа в месте поцелуя не горела, а скорее холодела, как после прикосновения мрамора.
7:25: Звон разбитого фарфора и терпения
Дети почти готовы. Катя доедала бутерброд, Миша ковырял ложкой в уже остывшей каше. Аня торопливо мыла Катину кружку из-под какао. Руки ныли от усталости, предательски скользили по мокрому фаянсу. В голове пульсировало: «Мише сапоги – сухие? Кате зонт? Ключи? Проверить рюкзак еще раз перед выходом… Надо успеть…»
И вдруг – пальцы, будто налитые свинцом, разжались. Маленькая фарфоровая чашечка, из которой Миша только что допил компот (та самая, дешевенькая, но стоявшая на полке годами, пережившая и посудомойку, и переезд), выскользнула, звонко ударилась о край раковины и с жалким треском разбилась вдребезги о кафельный пол.
Звон! Треск! Острые осколки разлетелись, как слезы, во все стороны.
Аня резко вдохнула, рука инстинктивно прижалась к горлу. Горячая волна стыда залила лицо, дойдя до корней волос. «Господи! Опять! Неуклюжая! Дура! Совсем руки не слушаются!» – пронеслось в голове панической искрой.
Реакция Дмитрия была мгновенной и леденящей. Он отложил газету, медленно, как в замедленной съемке, поднял голову. Его лицо не исказилось от гнева. Нет. На нем застыло холодное, глубокое разочарование, смешанное с усталым презрением, как будто она разбила не чашку, а фамильную драгоценность. Он вздохнул – долгим, театральным, полным вселенской усталости и обреченности вздохом, который прозвучал громче любого крика:
– Опять твоя неаккуратность, Аня. Сколько можно? Элементарная собранность. Неужели так сложно быть внимательнее? Мы же не в коммуналке живем, чтобы посуду бить почем зря. – он посмотрел не на нее, а на осколки, как на свидетельство ее неисправимой неполноценности.
– Прости… Я… Я нечаянно. Руки мокрые, скользко… Я сейчас все уберу. Чисто-чисто будет. Ни осколка! – ее голос дрожал, срывался на шепот. Аня уже присела на корточки, трясущимися руками пытаясь собрать крупные осколки в ладонь, как драгоценности. Она лихорадочно протянула руку за мелким, блестящим осколком у ножки стула, острое ребро впилось в подушечку указательного пальца. Капля крови выступила, смешалась с водой на полу.
«Он прав. Я растяпа. Раздолбайка. Надо быть внимательнее. Нельзя его расстраивать. Он устает на работе, тащит на себе все…» – вихрь самоуничижения забил все остальные мысли, заглушил боль от пореза.
Дмитрий смотрел поверх ее головы, в пространство, и тоном, не терпящий возражения, отчеканил:
– И пожалуйста, без истерик. Просто убери. Тщательно. Чтобы ни одного осколка. Дети тут бегают. – он отпил последний глоток кофе, поставил чашку с отчетливым стуком.
Шепотом, почти плача, прижимая порезанный палец к груди, Аня ответила:
– Уберу… Сейчас же… Все сделаю…
Дмитрий встал. Прошел мимо нее, сидящей на коленях среди осколков с окровавленным пальцем, не глядя, как будто обходя нечто неприятное, не имеющее к нему отношения. Направляясь к прихожей поправить галстук перед зеркалом.
7:30: Маска и реальность
Аня замерла на мгновение, сжимая в одной руке мокрую тряпку, в другой – окровавленный осколок фарфора. Дождь за окном вдруг забарабанил по стеклу с удвоенной, яростной силой, как будто выбивая дробь по ее оголенным нервам. Боль в пальце пульсировала в такт.
Звонок в прихожей! Резкий, нетерпеливый, требовательный.
Срывая голос от нетерпения, Катя заверещала:
– Мам! Где моя вторая перчатка! Я не могу найти! Мы опоздаем! Папа, скажи ей!
Аня вздрогнула, словно от удара током. Выронила окровавленный осколок. Быстро сунула палец в рот, почувствовав солоновато-металлический вкус крови. Глубокий вдох. Выдох. Мышцы лица напряглись, натягивая привычную маску спокойствия и компетентности. Слеза, предательски навернувшаяся на глаза, была смахнута тыльной стороной ладони еще до того, как она встала.
– Сейчас, Катюш! Иду! – ее голос прозвучал неестественно бодро, почти весело, заглушая внутреннюю дрожь. Она вскочила, бросилась к шкафу в прихожей, где в корзинке лежали запасные перчатки, на ходу прижимая порезанный палец к шву халата. Рана пульсировала, но это была ничтожная боль по сравнению с холодной, глубокой раной внутри, которую оставил его взгляд и его вздох.
Утро идеальной жены продолжалось. Серое, мокрое, бесконечное. Машина должна была работать. Без сбоев.
Глава 2: Тени прошлого
Тишина. После утренней бури сбора детей и разбитой чашки в доме воцарилась непривычная, звенящая пустота. Дмитрий уехал на работу, забрав Катю по пути в школу. Миша остался дома – сопли и небольшой жар, вердикт педиатра: «Дома посидеть пару дней». Сейчас он, наконец, уснул, убаюканный мерным стуком дождя по крыше и маминой колыбельной. Аня стояла у окна в гостиной, наблюдая, как капли сливаются в мутные ручьи на стекле, повторяя путь ее утренних, невыплаканных слез. Палец, порезанный об осколок, тупо ныл под пластырем – маленький, но настырный упрек ее «неаккуратности».
Она машинально потерла ладонь – там, где под кожей жила давняя, почти забытая мозоль. От гитары. Мысль пронеслась неожиданно и остро, как тот самый осколок. «Гитара… Где она сейчас? На антресолях? Или Дмитрий давно отнес ее на помойку, как "ненужный хлам"?»
Взгляд Ани упал на старую, кожаную папку, лежащую на нижней полке книжного шкафа. Фотоальбом. Подарок подруги Ольги на их свадьбу. Аня не открывала его… сколько? Год? Два? Он казался реликвией из другой жизни, слишком яркой, слишком несовместимой с серостью сегодняшнего дня. Но утренний разбитый фарфор и холодный взгляд Дмитрия будто толкнули ее. Рука сама потянулась к папке. Пыль зашевелилась под пальцами.
Воспоминания унесли ее на двенадцать лет назад. Университетский сад. Сентябрь.
Солнце. Его было так много, что оно звенело в листве старых кленов и золотило пыль на дорожках. Аня, тогда восемнадцатилетняя студентка первого курса, сидела на скамейке с томиком Бродского, но не читала. Она смотрела, как по аллее шел он. Дмитрий. Не в строгом костюме, а в потертых джинсах и свободной рубашке с закатанными рукавами. В руках – гитара. Он был не один – с ним смеялась ватага таких же беззаботных, загорелых ребят. Аня замерла, чувствуя, как сердце бешено колотится. «Он был звездой их потока – умный, талантливый, с обаятельной улыбкой и дерзким огоньком в глазах».
И вдруг он свернул с аллеи и направился прямо к ней. Аня судорожно схватилась за книгу, делая вид, что углубилась в чтение. Тени легли на страницы.
Диалог из прошлого:
– Бродский под осенним солнцем? Смелый выбор. Не боишься, что красота текста затмит красоту дня? – Его голос был теплым, чуть хрипловатым, с легкой иронией. Тогда эти слова казались ей немного смешными и пафосными. Но как же ей не хватает их сейчас! Он сел рядом, не спрашивая, положив гитару на колени. От него приятно пахло свежей травой и чем-то неуловимо мужским.
– Я… Я просто перечитываю… – Аня смущенно покраснела, пытаясь скрыть дрожь в руках. Она не могла поднять на него глаз.
– Не надо оправдываться. Это прекрасный выбор, – он рассмеялся, звук был легким, искренним. – Меня зовут Дима. А тебя?
– Аня… – прошептала она.
– Аня… Красивое имя. Солнечное. – Он перебрал струны гитары, извлек несколько нежных аккордов. – Аня, разрешишь сыграть тебе?
Он играл. Нечто легкое, импровизированное. Солнце ласкало его профиль, а Аня чувствовала, как что-то тает внутри, наполняясь теплом и неведомой доселе легкостью. Аня обожала игру на гитаре. Она сама немного умела играть, но дальше пяти аккордов дело не продвинулось. И поэтому она с удовольствием слушала, как умело и ловко перебирал по струнам Дмитрий. Потом он достал из кармана смятый листок.
– Слушай, я тут… пару строк набросал. Про осень. И про девушку, которая читает Бродского под кленом… – Он протянул листок. Стихи были простыми, немного наивными, но искренними. Аня читала их, и мир вокруг перестал существовать. Были только строки, его смеющиеся глаза и пьянящее чувство полета. «Он написал это… про меня? Он видел, как я сидела здесь раньше и читала эту книгу!»
Аня словно очнулась после недолгого сна и осмотрелась. Настоящее. Гостиная. Холодный свет.
Аня сидела на полу, прислонившись к дивану, альбом на коленях. Она листала страницы, покрытые защитной пленкой. Вот они – молодые, смеющиеся. Пляж. Дмитрий несет ее на руках, крича что-то в камеру, его лицо искажено смехом. Вот они в дешевом кафе, делят один кусок торта, его рука небрежно лежит на ее плече, а в глазах – обожание. Вот он дарит ей полевые цветы на первое свидание – скромный, перевязанный травинкой букетик. «Помню их запах… сладкий, пыльный, бесконечно нежный…»
В памяти вновь всплыл диалог из прошлого:
– Анечка, смотри, какое небо! Как будто его специально для нас раскрасили! Мы объедем весь мир, вот увидишь! Я буду носить тебя на руках по всем пляжам! – кричал Дмитрий с фотографии у моря.
– Дурак! Я же тяжелая! – смеялась она тогда.
– Для меня – легче пуха! – и, уже прикоснувшись губами к ее волосам, прошептал. – Моё солнышко!
Аня провела пальцем по его улыбающемуся лицу на фотографии. «Где тот человек? Куда делся тот Дима, который писал стихи, играл на гитаре и кричал от восторга, подбрасывая меня к синему небу?» Листала дальше. Свадьба. Она в скромном платье, он – в костюме, чуть мешковатом, но сияющем. В глазах – надежда и безумная влюбленность.
Потом – первая их крошечная квартирка. Фото, где она, уже беременная Катей, красит стену в желтый цвет. Он стоит рядом, с кистью в руке, смеется, вымазанный краской. «Мы так мечтали сделать этот уголок своим…»
Аня вновь улыбнулась. Однако, улыбка почти мигом сползла вниз, когда ей на глаза попалось следующее фото,где стояла Аня с новорожденной Катей на руках, а рядом – Дмитрий. И его улыбка уже была напряженной.
Аня отчетливо вспомнила тот вечер. Она только вернулась из роддома. Катя плакала на руках. Дмитрий пришел с работы усталый, но счастливый. Он взял дочку, качал, целовал ее крошечный лобик. Потом подошел к Ане, обнял.
Тогда и состоялся тот ключевой диалог.
– Анечка, солнышко… Ты так вымоталась, – его голос был нежным, но уже с нотками чего-то нового – ответственности? тревоги? – Слушай, я все обдумал. Тебе не надо выходить на ту подработку. Я получил повышение. Мы справимся. Ты будешь сидеть с Катюшей. Дома. Спокойно. Я тебя обеспечу. Я хочу, чтобы ты ни в чем не нуждалась и не уставала как лошадь.
«Тогда это прозвучало как забота. Как проявление любви и желания оградить меня от тягот. Я, измученная родами и бессонными ночами, с радостью согласилась. «Он прав. Зачем мне эта стрессовая подработка? Дома спокойнее. Я буду с малышкой»… Тогда я не услышала в его словах первого, едва уловимого звона ключа, поворачивающегося в замке клетки. "Я тебя обеспечу". "Ты будешь дома". Это были не просьбы. Это были первые, мягко сформулированные, но не терпящие возражения правила».
Следующие страницы альбома отражали постепенную трансформацию. Вот она с Катей на руках – улыбка на лице, но глаза уже чуть усталые. Вот Дмитрий на корпоративе – костюм дороже, поза увереннее, улыбка для камеры, а не для души. Вот они втроем (уже родился Миша) в дорогом ресторане – дети наряжены, она в новом платье (купленном по его выбору), он – солидный, но взгляд его скользил мимо них, будто оценивая обстановку. Ее улыбка на этих фото – все более натянутая. Глаза – все чаще смотрящие куда-то вдаль, а не в объектив. «Улыбайся для альбома, Аня», – звучало в памяти его ровное указание.
И вот последняя вклеенная фотография. Год назад. Отпуск. Дорогой отель. Она в красивом сарафане, стоит у бассейна. Дмитрий снял ее одну. На лице – попытка улыбнуться, но уголки губ подрагивают, а в глазах – пустота. Как в том утреннем отражении в чайнике. "Выпрямись, живот подбери", – поправлял он. – "Вот так. Теперь хорошо. Улыбнись для альбома". Я улыбнулась. Для альбома. Не для себя.
Она закрыла альбом. Гулкая тишина дома давила на уши. Дождь за окном теперь казался не просто фоном, а плачем. Плачем по чему-то безвозвратно утерянному. «По той Ане, которая смеялась под кленами и верила в стихи. По тому Диме, который нес меня по пляжу и называл солнышком».
Она подошла к окну, прислонилась лбом к холодному стеклу. Вспомнила его утренние слова: «Опять твоя неаккуратность, Аня. Элементарная собранность». И фразу из далекого прошлого, сказанную тем же голосом, но с совершенно иной интонацией: «Аня, разрешишь сыграть тебе?»
«Когда все изменилось? – прошептала она в стекло, оставляя влажное пятно от дыхания. – Когда "я тебя обеспечу" стало "ты сидишь дома"? Когда "солнышко" превратилось в "Аня"? Когда забота стала контролем? Когда любовь стала… долгом? Тюрьмой?»
Тишина. Ответа не было. Только дождь стучал холодными иглами по стеклу.
«И когда я позволила этому случиться? Когда перестала быть… собой?» – голос внутри звучал громче, с горьким упреком.
Она оттолкнулась от окна. Взгляд упал на ее старый ноутбук, пылящийся на письменном столе в углу. Им почти не пользовались – Дмитрий выдал ей «удобный» планшет для списков и детских игр. Ноутбук был ее, студенческий. Батарея, наверное, села. «Но вдруг…?»
Сердце заколотилось чаще. Она оглянулась – пустой дом, только тихое посапывание Миши из детской. Шаги были бесшумными. Она села, открыла ноутбук. К удивлению, он загудел, экран засветился. Пароль… Она ввела старый, смешной пароль – «DimonLOVE». И… вошла.
Рабочий стол. Знакомые иконки. Старые файлы. Папка «Фото_студ». Она не стала открывать. Вместо этого курсор завис над иконкой браузера. Рука дрожала. «Это глупо. Опасно. Если он узнает…» Но фраза «элементарная собранность» и холод его утреннего поцелуя жгли сильнее страха.
Она щелкнула. Открылся браузер. В поисковой строке она с трудом набрала адрес социальной сети, которой пользовалась в студенчестве. Страница входа. Логин… Она его забыла. Пароль… Тоже. «Забыли пароль?». Она кликнула. «Восстановить через email». Она ввела свой старый ящик – «Anya.Solnce@…». Письмо с ссылкой пришло почти мгновенно.
Пальцы летали по клавиатуре. Новый пароль. Сложный. Не связанный с ним. Связанный с… гитарой? Да. **Guitar_Sun_30**. Логин… Она задумалась. *«Нельзя свое имя. Нельзя ничего узнаваемого»*. Взгляд упал на засохшую розу, зажатую между страниц старого блокнота на столе – единственный уцелевший цветок из его давнего букета. **Dry_Rose**. Сухая роза. *«Dry_Rose…»* Имя пользователя: **Dry_Rose**.
Она вошла. Пустой профиль. Ни друзей, ни фото. Чистый лист. Как она сама сейчас. Страница приветствия предлагала найти друзей, заполнить информацию. Аня вышла из аккаунта, закрыла браузер, выключила ноутбук.
Она сидела в темнеющей гостиной, слушая дождь и ровное дыхание сына за стеной. На ладони она снова почувствовала призрачную мозоль от гитарных струн. В груди, рядом с холодной пустотой, зародилось крошечное, едва уловимое чувство. Не радость. Не надежда. Вызов. Тихий. Опасный. Как первый шаг на тонкий лед.
«Я создала тень. Тень самой себя. Тень, которая пока не знает, кто она. Но она уже существует». В глубине холодного, идеального дома поселился первый секрет. Первый шаг из клетки в неизвестность. Dry_Rose зарегистрирована.
Она встала, чтобы проверить Мишу. По дороге в детскую ее взгляд снова скользнул по фотоальбому, лежащему на диване. На обложке вытиснено золотом: «Наша История». Аня резко отвернулась. «Эта история написана про других людей. Людей, которых больше нет». А ей предстояло начать новую. Страницу за страницей. Тайком. В тени.
Глава 3: Первая трещина**
Неделя после создания Dry_Rose прошла в напряженном ожидании. Аня жила как на иголках. Каждый раз, когда Дмитрий заходил в комнату, где она сидела с его планшетом (разрешенным для списков и мультиков Мише), сердце начинало биться так громко, что ей казалось, он услышит. Она проверяла вход в тайный аккаунт только раз, поздно ночью, с выключенным звуком на старом ноутбуке, затаив дыхание, прислушиваясь к каждому шороху из спальни. Пустой профиль молчал. Ни друзей, ни сообщений. Просто пустота. И все же само его существование было глотком воздуха, крошечной щелью в духоте.
Но Дмитрий, казалось, уловил это изменение в атмосфере. Не в аккаунте – он о нем не знал. А в ней. В какой-то едва уловимой настороженности, в чуть более долгом взгляде, задержанном на окне, когда она думала, что он не видит. Его наблюдения стали пристальнее, тише, но от этого еще более невыносимыми.
Однажды вечером, после ужина, когда дети были уложены, а кухня сияла стерильной чистотой, Аня устало опустилась на диван в гостиной. В руках – ее «разрешенный» планшет. Она бесцельно листала сайт рецептов, хотя знала, что завтрашнее меню уже утверждено Дмитрием и распечатано на холодильнике. Он вышел из кабинета, где работал допоздна. На нем были домашние брюки и свитер, но вид у него был деловой, собранный. В руке он держал маленькую коробочку.
– Аня, – его голос был ровным, без интонации. – Подойди, пожалуйста.
Она подняла на него глаза, ощутив знакомый холодок тревоги в животе. Что-то случилось? С детьми? Она встала, отложив планшет.
– Что такое, Дима? Все в порядке?
– Все в порядке, – он ответил слишком быстро. – Это просто… мера предосторожности. Для твоей же безопасности.
Он протянул коробочку. В ней лежал новый смартфон. Небольшой, современный, но не топовой модели. Рядом – сим-карта в блистере.
Аня взяла коробку, не понимая. У нее был телефон. Старый, но работающий.
– У меня же есть телефон… – начала она.
– Этот лучше, – перебил он, не глядя ей в глаза. Его взгляд скользил по экрану нового устройства. – Современнее. Безопаснее. И на него я установил полезное приложение.
Он взял телефон из ее рук, ловко вставил сим-карту и включил его. Пальцы быстро двигались по экрану.
– Какое приложение? – спросила Аня, чувствуя, как тревога сжимает горло.
– Трекер, – ответил он просто, как будто говорил о погоде. – Геолокация. Чтобы я всегда знал, где ты. На случай… ну, ты понимаешь. Мало ли что. Город большой. Могут случиться неприятности. Или ты заблудишься. Или телефон потеряешь. Я смогу быстро найти.
Он закончил настройку и протянул телефон ей. Его лицо было спокойным, почти доброжелательным. Но в глазах читалось нечто твердое, не допускающее возражений.
Аня взяла телефон. Он был холодным и чужим в ее руке. Весомым, как кандал.
– Трекер? – ее голос прозвучал тихо и хрипло. – Ты… хочешь знать, где я нахожусь? Всегда?
– Это не про то, чтобы знать, где ты, – поправил он, слегка нахмурившись, как будто она неверно поняла очевидную вещь. – Это про безопасность. Мою и твою. И детей. Представь, если что-то случится, а я не смогу тебя найти? Или дети не смогут дозвониться? Это элементарная предосторожность в наше время. Все так делают.
Он произнес это с такой уверенностью, с таким рациональным спокойствием, что на мгновение Аня почувствовала себя нелепой, параноидальной. Может, он и прав? Может, это действительно нормально? Забота?
Но потом она вспомнила его взгляд за завтраком, его ледяное "неаккуратность". Вспомнила список в холодильнике с красными пометками. Вспомнила сухой поцелуй в лоб. И этот холодный гаджет в руке стал вдруг символом всего, что душило ее годами.
– Ты мне не доверяешь? – вырвалось у нее. Вопрос прозвучал громче, чем она хотела. Голос дрожал.
Дмитрий взглянул на нее прямо. Его глаза сузились.
– Это не про доверие, Аня, – сказал он четко, подчеркивая каждое слово. – Это про безопасность. Я уже объяснил. Не надо усложнять и искать подтекст там, где его нет. Это для твоего же спокойствия и моего. Чтобы я не волновался попусту.
Он повернулся, чтобы уйти в кабинет, но остановился в дверном проеме.
– Старый телефон отдашь Мише для игр. Этот – твой основной теперь. Не теряй. И не выключай. Приложение должно работать постоянно. Спокойной ночи.
Он вышел. Дверь в кабинет закрылась негромко, но для Ани это прозвучало как громовой удар. Она стояла посреди гостиной, сжимая в руке новый телефон. Экран погас, превратившись в черное зеркало, в котором отражалось ее бледное, искаженное отчаянием лицо.
Он не ответил на вопрос. Прямо. Он сказал: "Это не про доверие". Но разве слежка двадцать четыре часа в сутки может быть чем-то иным? Разве это не верх недоверия? "Безопасность". Удобное слово. Оно оправдывало все. Его контроль, его ограничения, его вечное недовольство. Теперь и эту – электронную привязь.
Она медленно опустилась на диван. Холод от телефона проникал сквозь кожу ладони, расползаясь по руке, по всему телу. Он знал. Он всегда знал, где она. В магазине, в поликлинике с Мишей, на детской площадке, в своей же кухне. Теперь он мог видеть это на карте. В реальном времени. Клетка обрела цифровые стены.
Слезы подступили к глазам, жгучие и беспомощные. Она сжала зубы, не давая им прорваться. Плакать было опасно. Он мог выйти. Увидеть. Спросить: "Что случилось? Я же о тебе забочусь!". И она снова почувствовала бы себя неблагодарной, истеричной, неадекватной.
Вместо слез поднялась волна гнева. Тихого, глухого, опасного. Он лишил ее последнего клочка иллюзорной свободы, последнего ощущения, что хоть часть ее жизни принадлежит только ей. Даже ее перемещения по городу теперь были под колпаком.
Она посмотрела на старый телефон, лежавший рядом. Ее связь с миром. Хлипкая, устаревшая, но ее. Теперь его отдадут Мише для игр. Утилизируют. Как ненужную вещь. Как когда-то гитару.
Аня встала. Подошла к окну. Ночь была черной, дождь стучал по стеклу. В отражении она видела себя – зажавшую в руке черный прямоугольник нового телефона, как символ капитуляции. Но внутри, там, где час назад была только тревога и унижение, теперь клокотало что-то новое. Острое. Решительное.
Он хотел безопасности? Контроля? Хорошо. Он его получит. Видимость. Картинку послушной жены, двигающейся по предсказуемым маршрутам: дом-школа-сад-магазин-дом.
Но Dry_Rose была жива. И если раньше создание аккаунта было робким шажком в неизвестность, то теперь этот шаг стал прыжком через пропасть. Трекер не давал физической свободы. Но он не мог контролировать ее мысли. Ее желания. Ее тайную жизнь в сети. Он запер ее тело в электронной клетке, но ее душа уже выскользнула наружу. В тот пустой профиль. В ту тишину, которая пока что была лишь обещанием.
Аня повернулась от окна. Ее лицо в полумраке было непроницаемым. Она положила новый телефон на стол, рядом с его планшетом. Рядом с инструментами его контроля. Спокойно пошла проверять спящих детей.
Первая трещина в их браке превратилась в пропасть. И Аня стояла на краю. Страх еще сковывал ноги, но где-то в глубине, под слоем льда, появилось твердое намерение. Если он превратил их жизнь в тюрьму с электронным браслетом, то она научится жить в этой тюрьме по своим правилам. Тайно. Осторожно. Но уже не покорно.