Похищение «Черного квадрата»
Глава I
ЧЕРНАЯ ПЯТНИЦА
Тринадцатое число, – вздохнула мама и достала мясорубку. – Да еще и пятница. Что-то непременно должно случиться.
Папа зарплату получит? – наивно предположил я.
Как же! Получит… В такой-то день. Приверни мясорубку. А чего Алешки так долго нет?
У них классный час сегодня. Презентация.
Какая еще презентация? – удивилась мама. – Прокрутишь мясо, потом хлеб, луковицу и чеснок. Сделаем любимые папины котлеты. Что он еще придумал?
Кто, папа?
Алешка. – И она снова взглянула на календарь со зловещей цифрой. – Какая еще презентация?
Это не он придумал. – Я, пыхтя, завертел тугую мясорубку. – Презентация нового педагога. Любаша от них уходит в детский сад.
Вот как? Логично.
Воспитателем, мам, – уточнил я.
Тем более логично.
Еще бы не логично. Эта Любаша, Алешкина учительница, такая миниатюрная и крохотная, что ее даже первоклашки не называют по имени и отчеству. А когда ее окружают на перемене любимые ученики, она исчезает среди них, как Белоснежка среди гномов. Ну а в детском саду совсем другое дело. Там, среди малышей, она как-никак будет выделяться. Не очень, но все-таки. Там, среди них, ее можно, если надо, найти. И даже родители будут иногда ошибаться: «Какая крупная девочка. Это чья же?»
У Алешки теперь будет другая учителка. – Я смахнул со щеки слезу от лука. – Татьяна Львовна. Красавица с локонами. Вроде Мальвины.
В голубом парике, что ли? – Мама попробовала фарш, добавила соли.
Тоже с бзиками.
А ты откуда знаешь?
Ее из сто второй школы поперли.
Выбирай выражения, когда говоришь о старших. – Мама налепила котлеты, обваляла в сухарях и разложила на сковороде. – Где ж Алешка-то?
А вот и он. Мрачный и не один. Следом за ним в квартиру вошла заплаканная Любаша.
Ну вот, – вздохнула мама. – Я же говорила – черная пятница. Здравствуйте, Любовь Сергеевна. Проходите, пожалуйста, в комнату. Что он опять натворил?
Любовь Сергеевна всхлипнула и села, ее ноги не держали от горя.
– Вы не волнуйтесь… Он не взорвал школу… Он не сжег журналы и дневники… У насдля этого другие есть…
Еще немного – и Любаша заплачет навзрыд.
– Вы знаете, я уважаю вашего Алешу. Он принципиальный мальчик. Хорошо учится…иногда. Бывает вежливым… – Два раза в месяц, подумал я. – Он очень отзывчивый. И главное – честный. Но не до такой же степени!
Тут я пошел на кухню за водой, перевернул на шипящей сковороде котлеты и заодно захватил из аптечки пузырек с валерьянкой: Любаша, когда приходит к нам поговорить об Алешкиных «успехах», никогда не пьет с мамой чай, а всегда – валерьянку. Они пьют ее по очереди.
– …Вы знаете, что ваш Алеша наделал?
Мама прямо вся целиком подалась к Любаше, прижав руки к груди. Лешка, наоборот, переместился в дальний угол, за тумбочку. Я подмигнул ему, он чуть заметно улыбнулся. И тут же сделал виноватое лицо.
– Ваш Алеша… – Любаша выпила воды, перевела дыхание. – Ваш Алеша назвал педагога… дурой!
Честный какой…
Мама ахнула, но тут же взяла себя в руки:
Надеюсь, не вас, Любовь Сергеевна?
Нового учителя. Татьяну Львовну… Уж лучше бы меня… – И она опять прерывисто всхлипнула.
Ну что вы… – мама изо всех сил ее успокоила, польстила: – Вас не за что.
Алешка усмехнулся. Мама это увидела и еще больше нахмурилась. А Любаша выпила рюмку валерьянки, размазала по щекам краску с ресниц и добавила:
Самое ужасное: Алешу исключили из школы. На целую неделю.
Лучшего подарка ему не могли сделать, – серьезно сказала мама.
Но Любаша ее не услышала:
Ну и вы, со своей стороны, примите меры.
Вот сейчас придет отец, – сухо пообещала мама, – и примет меры. Мало не покажется. Алексей! Подойди ко мне!
Зачем? – невинно и наивно спросил Алешка, не трогаясь с места.
Сейчас узнаешь.
Кажется, у вас пожар начинается, – вдруг принюхалась Любаша. – Что-то горит.
Котлеты, – сказал я. – Папины любимые.
Что ж, мама оказалась права. Насчет черной пятницы. Котлеты… Алешка… Но сразу скажу: если Алешка назвал новую учителку дурой, значит, иначе он поступить не мог. Значит, у него были для этого основания.
Надеюсь, папа разберется. Справедливо разберется. И не будет слишком строг.
Они с Алешкой уважают друг друга. Наш им на – милиционер. В молодости он был оперативным работником, а сейчас служит в Интерполе. Ловит всяких международных жуликов и бандитов. Работа у него очень трудная и опасная. Он очень устает (один раз прямо за ужином уснул), и у него даже ранение есть. И наград полно. Алешка его очень уважает. И папа его тоже – за честность. (Но не до такой же степени, вспомнил я возмущение Любаши. Вот уж не думал, что можно быть честным отчасти. Наполовину, например.
Надеюсь, папа разберется…
Но черная пятница еще не кончилась. И напомнила о себе еще одной фишкой. И определила нашу жизнь – мою и Алешкину – на целую неделю вперед. И вовлекла нас в такие события, которые нормальные люди обходят стороной. Но мы этого сделать не могли… Да, трудно быть честными наполовину.
Как только Любаша, все еще всхлипывая, ушла, позвонила бабушка Ростика и спросила у Алешки, когда ее внук собирается домой.
А я откуда знаю? – вежливо удивился Алешка.
А разве он не у вас? – удивилась бабушка. – Сказал, что к тебе пошел.
Нет. Он уехал.
Куда уехал? На чем?
На экскаваторе.
И где он его взял?
На стройке, там их полно.
Ну будет ему! – пригрозила бабушка. – Мало не покажется!
Вот, еще и Ростику «мало не покажется». Впрочем, ему не привыкать к неприятностям. Это, как сказала бы наша ботаничка, естественная среда его обитания. Лишите Ростика неприятностей, и он завянет без них, как оконный цветок без поливки. А так – цветет и улыбается…
Между тем близился вечер. И вместе с ним – папа. Мама заметно волновалась и даже позвонила ему на работу – дежурный ответил, что полковник Оболенский «отбыл по месту жительства».
Тогда мама на всякий случай, пока полковник не прибыл на место жительства, отправила Алешку в ванную.
– Заодно и помоюсь, – безмятежно пошутил он.
…Папа пришел озабоченный своими Интерпол овскими делами, усталый и голодный. Такой голодный, что не заметил сгоревшие котлеты. Он съел три штуки – они хрустели у него на зубах, как речной песок под колесами телеги, – и сразу же спросил:
Что натворили?
Котлеты сожгли. – Я постарался этой новостью оттянуть неизбежную разборку.
Жаль, – вздохнул папа. – Я бы котлетке обрадовался.
А что, три штуки подряд тебя не порадовали? – спросила мама.
Это были котлеты? – удивился папа.
– А ты что думал? – удивилась мама. Она, похоже, тоже тянула время.
Но папа на этот вопрос не ответил. То ли не знал, что ответить, то ли не хотел огорчать маму.
Так, – сказал он, – с котлетами разобрались. Что еще?
Алешка учительнице нагрубил. Его из школы исключили.
А из дома не выгнали? Где он? Алексей!
Иду, – послышался недовольный Алешкин голос. – Помыться не дают.
Он пришел на кухню с мокрой головой и в мамином халате, подол которого, чтобы на него не наступить, придерживал обеими руками.
– Докладывай, – сказал папа. – Только не ври.
Этого он мог и не говорить. Алешка никогда не врет. Даже для собственной пользы. За исключением тех случаев, когда надо кого-то выручить из беды.
И он «доложил».
После большой перемены в Алешкин класс пошли трое: наш директор – бравый отставной полковник, заплаканная Любаша и молодая женщина, вся в волнистых локонах. Похожая па Мальвину. У нее были светлые пустые глаза, в которых ничего не отражалось – никаких чувств. Ни плохих, ни хороших.
– Здравия желаю! – сказал Семен Михалыч, когда ребята встали и затихли. – Слушать приказ: решением вышестоящей организации Татьяна Львовна, – жест в сторону Мальвины, – назначается в ваше подразделение на должность учителя. Вопросы есть?
Так точно! – вскочил Алешка. Он всегда шутливо подыгрывал директору.
Фамилия?
Рядовой Оболенский! – Алешка вытянулся, как стойкий оловянный солдатик. – Товарищ полковник, а если мы против?
И тут все ребята зашумели. Как на митинге избирателей. В поддержку своей кандидатуры.
– Приказы не обсуждаются, – прервал их возмущение директор. – Приказы выполняются. Любовь Сергеевна направлена в нижестоящее подразделение – детский сад «Солнышко» – воспитателем старшей группы.
Тут шум немного поубавился. Через «Солнышко» прошли почти все наши ученики. И сохранили о нем самые теплые воспоминания.
Любаша попрощалась со своими учениками, пожелала им успехов в учебе и счастья в личной жизни и пошла к дверям. Ребята сорвались со своих мест, окружили ее, и она исчезла среди них, как ромашка среди васильков.
Приступайте к своим обязанностям, – обратился директор к новому педагогу и как-то странно взглянул на нее.
Есть! – браво ответила Татьяна Львовна и рявкнула: – Стоп ит! Тэйк ё плэйс!
Ребята прибалдели. Английский у них только начался, но многие уже знали, что последняя фраза звучит, как собачья команда: «Место!» И, послушно оставив рыдающую Любашу, разбрелись по своим местам.
Ну, давайте знакомиться, – сказала Татьяна Львовна и села за стол. Раскрыла журнал л, а рядом с ним положила блокнот и все время делала в нем какие-то записи.
Она стала называть фамилии и расспрашивать каждого ученика: кто родители, где работают, какую пользу могут принести школе в целом и классу в частности. И все это записывала в блокнот.
Дошла очередь до Алешки. А он ей почему-то сразу не понравился.
Но когда Алешка сказал, что наша мама экономист, в глазах Татьяны Львовны затеплился огонек.
В банке? – спросила она с интересом.
В какой банке? – обиделся Алешка. – В институте.
Огонек в глазах тут же потух и подернулся пеплом.
А папа?
Милиционер.
Татьяна Львовна вскинула голову, тускло сверкнули ее глаза, и она сказала презрительно:
Понятно. Садись. Огурцова.
Я!
И так дальше, по всему алфавиту. А потом Татьяна Львовна стала ходить по классу, между рядами, и задавать неформальные вопросы.
Алешка как раз в это время укладывал в ранец свои эскизы декораций для нашего школьного театра.
Татьяна Львовна мельком глянула на них, равнодушно похвалила и пошла дальше, бросив на ходу Алешке:
Ты, наверное, художником будешь?
Нет, – доверчиво сказал Алешка ей вслед, – милиционером.
Татьяна Львовна почему-то обиделась. И вполголоса пробормотала на ходу:
Да, если дурачок, то это надолго.
А если дурочка, то навсегда, – буркнул под нос Алешка, не сдержавшись.
Но Татьяна Львовна услыхала и упала в обморок.
Куда упала? – уточнил папа, когда Алешка закончил свой «доклад».
Я же сказал – в обморок.
А точнее? На пол? За окно?
На стул грохнулась. И застонала. И ей валерьянку принесли. А потом – педсовет.
Что-то тут не то, – задумчиво сказал папа. И пообещал: – Ладно, я разберусь. Надеру тебе уши и разберусь. Как фамилия потерпевшей?
Семенова вроде. Или Степанова.
Может, Смирнова?
Нет, точно помню – на букву «М».
Ну-ну, – папа налил себе кофе и взялся за газету. Потом вспомнил: – Да, надеюсь, ты понял, Алексей, что взрослых дураками называть не стоит. Особенно – женщин.
– Понял. Надо было ей сказать: умная какая!
Папа отвернулся, а потом сказал из-за газеты:
– Отдай маме халат и иди спать, досрочно.
Но досрочно не получилось – снова позвонила Калерия Андреевна, бабушка Ростика.
Не приходил? – спросила она.
Нет, – сказал Алешка.
И на экскаваторе не приезжал?
Не приезжал. Да вы не волнуйтесь, Ростик не потеряется.
Но, положив трубку, Алешка задумался. Он уселся в мамином халате в папино кресло и был похож на юного Шерлока Холмса.
Я, правда, не сразу понял, чем он озабочен, и сказал ему:
Леха, ты не огорчайся. Ну, отдохнешь недельку. Ничего страшного. Она тебя просто невзлюбила.
Что ты, Дим! Я про нее уже забыл. Что, у нас дур, что ли, в школе мало? Я за Ростика волнуюсь.
Ростик в нашей школе занимал первое место по озорству. Алешка с ним дружил. Помогал ему в его затеях. И выручал его, когда было нужно. Но Ростик и сам был не промах. Такой пацан нигде не пропадет. Я так и сказал Алешке в утешенье.
Он покачал головой и повторил папину фразу:
– Что-то тут не то, Дим. Что-то подозрительное. Мне кажется, он попал в беду.
Господи! Да Ростик каждые пять минут в беду попадает. Вывернется и на этот раз.
Когда мы легли спать, я долго слышал, что Алешка ворочается, сопит, что-то бормочет, взбивает и переворачивает подушку.
И мне почему-то передалась его тревога. Да к тому же я вспомнил, как мама бросала озабоченные взгляды на календарь.
Черная пятница…
А утром Алешка, босиком и в одной пижаме, бросился к телефону и набрал номер Рости-ка. И даже мне было слышно, как кипятится в трубке Калерия Андреевна:
– Не явился, шалопут! И не явится! Вот родители приедут, я им все расскажу!
Алешка извинился и положил трубку. Повернулся ко мне:
– Дим, я знаю, что с Ростиком. Его похитили…
Глава II
ГДЕ РОСТИК?
Пап, если ребенок пропал, что надо делать? – спросил Алешка.
В милицию заявить. – Папа был уже в дверях. – А кто пропал?
Ростик.
Ростик? – Папа на секунду задумался. И сказал, подумав: – Если Ростик, то это серьезно. Пусть родители напишут заявление. И фотографию приготовят.
А у него нет родителей. Они в Америке на гастролях. Он с бабушкой живет.
Вот как? – Папа почему-то очень озаботился. – Ладно, я пораньше освобожусь, и мы вместе в отделение сходим. Мне все равно туда нужно.
Когда папа ушел, а мама запустила стиральную машину, Алешка мне кое-что рассказал. Во весь голос. Потому что мамина машина очень старая и шумит так, будто где-то рядом, прямо над нами, идет на посадку реактивный лайнер.
– Мы, Дим, как раз хотели с Ростиком придумать, что бы ему такое натворить, чтобыего тоже на неделю исключили.
Не слабо.
А если бы перестарались? Если бы Ростика вообще из школы выгнали? – припугнул я его,
Еще лучше! – «испугался» Алешка. – Он все равно хотел в Америку сбежать.
– К родителям? Алешка очень удивился.
К индейцам. В резервацию. На бизонов охотиться. Но, Дим, как-то не получилось.
Что не получилось? Ты толком говори. – Я уже терял терпение. И в школу опаздывал. Лешке-то хорошо…
А ты толком слушай. – Алешка понизил голос, потому что в это время остановилась мамина машина. – Я уже кое-что придумал…
Я примерно догадался: звонок в милицию о заложенном в подвале школы взрывном устройстве в виде банки из-под «пепси» с воткнутой в нее авторучкой. Одно время наша школа занимала первое место в районе по числу таких звонков в неделю. Благодаря Ростику в том числе.
– Ну? – спросил я Алешку.
Но в это время снова заревела стиральная машина, и что ответил Алешка, я не услышал.
…на большой переменке к Ростику пришел Игоряха Петелин…
А это кто такой? – постарался я припомнить.
Его брат. Двоюрный. Он на стройке работает.
Двоюродный, – поправил я.
А я что говорю? – рассердился Алешка. И продолжил: – И они о чем-то пошептались, а Ростик мне сказал: все отменяется.
Ну и хорошо. – Я уже топтался в прихожей.
Чего хорошего, если его украли?
С чего ты взял?
Алешка аж запыхтел, то ли от своего возмущения, то ли от моей тупости.
– А зачем тогда за ним экскаватор приезжал?
Ни фига себе! Я-то думал, что Алешка соврал про экскаватор бабушке Калерии, чтобы она не очень волновалась. Первый раз слышу, чтобы ребенка похищали экскаватором. Хотя смотря какой ребенок. Иного без ковша не утащишь.
И Алешка рассказал, что после уроков к школе подъехал экскаватор с соседней стройки, в котором сидел «двоюрный» Игоряшка. Что этот «двоюрный» поманил Ростика, тот взобрался к нему в кабину и уехал в неизвестном направлении.
А Ростик высунулся из кабины и все-все мне рассказал.
Что именно? – Я уже взялся за ручку двери.
Все-все! Только я ничего не услышал, потому что этот экскаватор во всю глотку ревел.
Как наша стиральная машина. А по-моему, все это – ерунда. Я так и сказал Алешке.
Ну поехал твой Ростик со своим «двоюрным» покататься…
И все катается? – ехидно спросил Алешка. – По Америке.
Ладно, – сказал я. – После школы разберемся. Сиди дома и не высовывайся.
Я выскочил из подъезда. Возле него уже прогуливались ранние мамаши со своими малыми детишками. И время от времени поглядывали в небо – не садится ли этот надоедный лайнер прямо в песочницу? Или это запоздалый осенний гром гремит?
Школа у нас рядом, но я, чтобы не опоздать, дунул бегом. Завернув за угол соседнего дома, услышал сначала хлопанье парадной двери, а потом дробный стук каблуков и пыхтение за моей спиной.
Это был наш учитель литературы Игорь Зи-шжьевич, по прозванию Бонифаций. Он тоже опаздывал. И на бегу всовывал руки в рукава пиджака, одновременно что-то дожевывая и глотая.
– Успеем, Дим? – спросил он, вытаскивая из кармана галстук и набрасывая его на шею.
– Здравствуйте, Игорь Зиновьевич.
Дробный стук сзади сменился какой-то странной прискочкой. Я опять обернулся. Бонифаций, прыгая на одной ноге, шнуровал на другой ботинок.
– Я успею, Игорь Зиновьевич, а вам еще за журналом надо забежать.
Тогда он ахнул, сделал рывок, обогнал меня и сказал, исчезая в дверях школы:
– После уроков зайди в учительскую. Есть важное дело.
У нашего Бонифация много достоинств. Но есть и недостатки. Он неожиданно появляется там, где его не ждут. Вызывает к доске, когда не знаешь ответа. Звонит по телефону очень не вовремя. С каким-нибудь важным делом.
Бонифацием его прозвали по имени льва из старого мультика – за доброту и сильно курчавую голову. В школе его не только любят, но и уважают. Потому что он никогда не жалуется: ни родителям провинившихся учеников, ни директору, ни завучу. Сам разбирается, иногда довольно круто.
Стоят, например, кучкой амбалы-старшеклассники. Пролетает мимо всегда озабоченный важными делами, всегда опаздывающий Бонифаций. Вдруг резко тормозит, останавливается, что-то припоминает и – хрясь! – кого-нибудь по затылку:
Понял, за что?
Понял, Игорь Зиновьевич. Больше не буду.
И точно – не будет. Кому охота по затылку у всех на виду схлопотать?
Еще взаимно любят Бонифация за то, что он фанат. У нас в школе все фанаты. Разные: футбольные, компьютерные, всякой музыки. А так как наша школа – с гуманитарным уклоном, то есть у нас и фанаты-математики, и физики, и технари-рокеры.
У нас даже педагогический состав – сплошь фанаты. Директор, например, фанат воинской дисциплины («Я из вверенного мне подразделения образцовое сделаю!»). Преподаватель физкультуры Валентина Ивановна – фанат бега па дальние дистанции («Я из вас марафонцев сделаю!»), хотя сама, конечно, никуда не бегает. Химчистка (преподаватель химии) фанат-гобачник. Своих собак у нее, правда, нет, но: што она всем дает советы по их воспитанию.
А Бонифаций – фанат литературы и театрального искусства, Лиры и Мельпомены, как он говорит. Он даже организовал в школе настоящий театр. И поставил в нем всю программную драматургию – от «Недоросля» до «Гамлета». А потом стал привлекать одаренных авторов из нашего литературного кружка. 11 мы стали ставить пьесы собственного сочинения на злободневные школьные темы. Особенно нам удавалась сатира из жизни учительской. И теперь наша школа занимает первое место не как террорист районного масштаба, а постоянный победитель конкурсов школьной самодеятельности.
По Бонифацию и этого мало. Он еще заставил нас взять шефство над домом-музеем одного малоизвестного художника. И поэтому я не удивился, когда он сказал мне после уроков:
– Дима, мы с тобой в субботу едем в Малеевку, в музей.
Отказать Бонифацию невозможно. Как можно отказать фанату?
Я молча кивнул, выслушал его советы и наставления и спросил:
Игорь Зиновьевич, а Игорь Петелин у вас учился?
Петелин? – стал припоминать Бонифаций. – Петелин… Игоряшка! Был такой. Не личность. – Он всех своих учеников различал именно так: личность и не личность. – А почему ты спрашиваешь?
Просто так. Встретил недавно.
Ну и чем он занимается?
«Детей крадет», – чуть было не сказал я.
– Экскаватор водит. По стройке.
– Надо же. Никогда бы не подумал. – Почему?
– Потому что Петелин, насколько я помню, никогда не шел к цели прямым и естественным путем. Как же он экскаватор водит? По синусоиде? Он, например, вместо того, чтобы самому выполнить домашнее задание, обычно списывал его у кого-нибудь из одноклассников.
Чего же тут странного? И какой тут кривой путь? Вполне естественно. Но вслух я этого не сказал.
– А еще он, – вспомнил Бонифаций, – всегда сваливал свою вину на товарищей. И слож ную работу тоже. Всегда старался, чтобы за него кто-нибудь ее сделал.
Да, в этом что-то есть, отметил я про себя.
– И жаден был, – добавил Бонифаций. – Все? Еще вопросы?
Много вопросов еще будет, подумал я и покачал головой.
– До завтра, – сказал Бонифаций. – Не проспи.
Лешка, конечно, дома не усидел. На разведку ходил. О чем и доложил, едва я переступил порог родного дома.
Дим, я все узнал!
Ну? – Я присел на корточки, разуваясь.
Я по следам прошел. За экскаватором, до самой стройки. И нашел!
Что нашел? Кого? Ростика?
Экскаватор!
Да, находка еще та – иголка в стоге сена!
Он стоит рядом с дорогой, у парка. И никого в нем нет. Ни Игоряшки, ни Ростика! А рядом с экскаватором, Дим, следы машины. На которой Ростика увезли. В неизвестном направлении.
С чего ты взял? – Я выпрямился и уставился на него, взволнованного и возбужденного.
Алешка оглянулся, будто он не дома находился, а на улице, где полно врагов и злоумышленников. И прошептал:
– Он мне письмо оставил. Я его нашел под сиденьем. Вот! – и Алешка протянул мне сложенный вдвое листок из тетрадки.
На одной его половине было написано: «Лешь-ке Абаленскаму в лишние руки». Что за лишние руки у моего брата?
– Ты читай, читай, – пыхтел Алешка. Я прочел вслух:
– «Лешька, помаги мне, предумай и зделай чтоб бабуля миня не изкала, нето будут у миня балшие ниприятности. Никаму ни гавари. Твой друг Ростистав».
У меня даже в груди похолодело за этого Ростислава. Он хоть парнишка и боевой, но маленький. И представить его в руках злобных похитителей было по-настоящему страшно.
Надо папе сказать, – первое, что пришло мне в голову.
А большие неприятности? – напомнил Алешка.
Зачем он им понадобился? – вслух задумался я.
За выкупом, – сразу выпалил Алешка. – Родители-то в Америке. Богатые люди.
Ну какие они богатые? – отмахнулся я от этого предположения. – Артисты цирка.
Так жулики этого не знают! Думают, раз в Америке – значит, миллионеры.
Игоряшка-то знает.
Вообще-то – странно. Брат похищает брата. Впрочем, в наше время всякое небывалое бывает.
Что делать-то, Дим? – с надеждой спросил меня Алешка.
Главное – бабушку его успокоить. Чтоб с ума не сходила.
Думаешь, сходит? – с сомнением спросил Алешка. – Я ей сейчас позвоню. – И схватил телефонную трубку.
Здрасьте, Калерия Андреевна. Ростика можно к телефону?
Можно, – своим великим басом отозвалась бабушка Ростика. Алешка чуть на пол не сел. – Только попозже. Он еще не объявился.
Но вы не бойтесь, его не похитили, – вырвалось у Алешки – так он волновался.
Успокоил старушку. Но старушка была не из нервных.
Если б его похитили, – прогремел бабушкин голос, – я бы им еще и премию дала. Чтоб подольше не отпускали.
Да вы не беспокойтесь, – продолжил Алексей, – никто его не хитил. Он сам… похитился.
И куда это?
Алешка на секунду растерялся. Но не таков он был, чтобы долго размышлять перед трудностями.
Он это… к родителям уехал. В Америку.
На экскаваторе? – ахнула бабушка. С носовитым смешком.
На пароходе. На лайнере, океанском.
А деньги где взял? Банк ограбил?
– Нет. Он вас не успел предупредить. Один наш мальчик, Павлик, вчера уезжал с родителями в Америку. На постоянное местожительство. Но заболел свинкой. Ну, чтоб билет не пропал, они Ростика взяли вместо Павлика. Он мне не успел предупредить.
А вещи? – опять басовитый смешок.
У этого Павлика полно вещей. Такого же размера. И штаны, и куртка, и зубная щетка.
Ну ладно, – с угрозой сказала Калерия Андреевна, – вот позвонят родители – я им все расскажу.
Не надо! – взмолился Алешка. – Он им сюрприз хочет сделать. То его нет и нет, а тут вдруг – вот он я! Представляете, как они обрадуются!
Сомневаюсь. А сколько ему плыть?
Целую неделю.
Ладно, неделю потерплю. А потом как выдам! Но сначала выдам тебе, корнет Оболенский! Врать ты здоров, я даже позавидовала. Но я все знаю. А тебе не скажу! Если вас с Рос-тиком разделить пополам, от вас вреда будет вдвое меньше. Понял? Тогда – седлай коня! – И она положила трубку.
Вот, Дим, – вздохнул Алешка. – Какая-то мрачная тайна. Но неделя у нас есть, чтобы Ростика разыскать. И освободить. Седлай коня, поручик. Понял?
Как не понять!
Папа пришел поздно, усталый и рассеянный. Задумчивый такой.
И сел ужинать. А мы все, кругом него, сочувствовали.
Устал? – заботливо спросила мама.
В отделение ходил? – требовательно спросил Алешка.
Не успел, – виновато оправдался папа. – Я своего сотрудника туда направил.
Вот и хорошо, – сказал Алешка.
Что? Нашелся Ростик?
Еще не совсем.
И где же он?
В Америке. Вернее, на полпути. Он где-то там, в океане.
А… Ну и хорошо.
Отец, – спросила мама с подозрением, – а ты зачем в наше отделение собирался? Опять кто-нибудь что-нибудь натворил? – И она по очереди оглядела нас с Алешкой, будто прикидывала, что мы могли натворить. – Я весь день стирала.
Надо так понимать эти слова: я весь день Пыла занята и, чем они опять отличились, могла проглядеть.
Да это не они, – успокоил маму папа, принимая от нее чашку с кофе. – Деятель один, но фамилии Симаков. Он в нашем районе турфирму организовал, фальшивую. Собрал с людей деньги и отправил за рубеж.
Деньги? – спросил Алешка.
Людей. Но без денег и путевок. Они сейчас там на вокзале сидят. Голодные. И вернуться им не на что.
А Симаков? – опять Алешка.
Он тоже сидит. В милиции.
Тоже голодный?
Не совсем. Но его должны выпустить. На время.
Отец, а почему вы этим занимаетесь? – спросила мама. – Вы же Интерпол.
– А у него сообщники в Германии. Тоже мошенники.
Алешка призадумался. А потом спросил:
Пап, а он какой – Симаков? Фамилия очень знакомая. Я ее где-то видел.
Не думаю, что ты его знаешь. А вот почему ваша Татьяна Львовна на тебя обиделась, кажется, догадываюсь.
Я тоже, – сказал Алешка. – Она милицию не любит.
Папа посмотрел на него, но ничего не сказал.
Глава III
ДРУЖНАЯ ТЕТКА
В субботу папа улетел куда-то в Европу. На какой-то международный аукцион. А я стал собираться в Малеевку.
– Я с тобой, – сказал Алешка, вскакивая с тахты. – Зря, что ль, меня исключили? Чтобы я дома, что ли, сидел?
Я вздохнул и позвонил Бонифацию. Он, конечно, не возражал. Алешка – его слабость. Алешка у Бонифация – главный художник-декоратор. Для всех спектаклей он рисует эскизы декораций. Это у него классно получается. Бонифаций говорит, что Алешкины рисунки придают спектаклям особый аромат романтизма и вместе с тем достоверности.
В Малеевку мы ездим часто. Там сохранился дом, в котором когда-то жил и творил не очень известный художник Малеев. Он творил семьдесят с лишним лет. Одну и ту же картину. Всю жизнь. Вернее – семь картин. Он ездил в соседний с Малеевкой городок и рисовал там всегда одно и то же место. Раз в десять пет. И так он написал семь картин. Но все равно был непризнанным талантом. А теперь оказалось, что он стал, во-первых, великим, а во-вторых, что запечатлел на своих картинах те (тоже великие) изменения, которые произошли за эти годы.
К сожалению почитателей его таланта, из семи картин сохранилась только одна – последняя, не оконченная его великой кистью.
А в доме, где он жил и творил, теперь сделали музей. И наша школа с гуманитарным уклоном зачем-то взяла над этим музеем шефство. Мы все время туда ездим и что-нибудь там детом. Ну, очищаем сад от палых листьев и сухих сучьев. Чиним заборчик. Подметаем дорожки, что-нибудь ремонтируем. Убираемся в доме. И разглядываем экспонаты.
Это в основном всякие эскизы на стенах и скромная домашняя обстановка. Ну, там, го-пые лавки, дырявая печка, на которой стоят подшитые кожаными заплатками валенки художника, здоровенный пустой кованый сун-. А самый ценный экспонат – это мольберт I рой самой неоконченной седьмой картиной из великой серии – всемирно известной, но неизвестно куда пропавшей. Да и еще в кувшинчике – засохшие кисти, которыми не была закончена картина.
В этот раз мы должны были отвезти в Малеевский музей скворечники, которые сколотила в школьной мастерской наша первоклассная мелюзга на уроках труда. Наш Бонифаций говорил дорогой, что художник Малеев очень любил всяких диких птиц, особенно скворцов и синичек. И у него в саду было полно скворечников. И надо сделать так, как было в саду при его жизни и творчестве. Чтобы звенели птичьи голоса.
Мы спустились в школьный подвал, где размещались наши мастерские. Еще на ступенях услышали печальные звуки флейты. Наш трудовик Иван Ильич – тоже фанат. Все свободное время он музицирует в своем подвале. И мы уже привыкли, что во время уроков до нас иногда доносятся грустные мелодии. Оно и понятно: невеселое это занятие – приучать нас к полезному труду.
Иван Ильич отложил флейту и выдал нам по кривому скворечнику.
Я б в таком жить не стал, – сказал Алешка. – Впрочем, наш родной дом не лучше.
Какие есть, – печально согласился Иван Ильич и снова взялся за флейту.
На платформе Бонифаций купил пакет орехов – на дорожку. Когда мы уселись в вагоне, Алешка положил свой скворечник на колени и из озорства, распечатав пакет, высыпал в круглую дырочку-леток все наши орехи. И всю дорогу запускал туда свою узкую ладошку.
Бонифаций всю дорогу говорил о том, что в последние годы к творчеству художника Малеева появился большой интерес. Особенно за рубежом, в Европе. И если при жизни его творения не очень ценили, то теперь поняли, как были к ним несправедливы. Такое часто бывает в мире литературы и искусства, говорил Бонифаций, безуспешно пытаясь время от времени запустить руку в Алешкин скворечник за орешком – рука не пролезала. И моя – тоже.
Только время указывает достойное место творцу в истории, говорил Бонифаций. И вот теперь творческое наследие художника возвращается к людям. И мы тоже должны в этом процессе участвовать. Должны помочь исправить эту историческую несправедливость и развесить в саду скворечники.
– И подмести пол в его доме, – лукаво добавил Алешка с набитым ртом.
Вскоре мы сошли на дальней пустынной станции.
Был хороший осенний день. Солнечный, теплый, веселый. И когда мы шли лесной тропой к Малеевке, то все вокруг нас было в золотых и синих тонах. Золотая листва и синее небо. И прекрасная загородная тишина. Только сухо шуршали под ногами листья. И щебетали всякие птахи.
Мы подошли к музею.
Это была самая обычная деревенская изба. Не отмеченная печатью гения. А отмеченная беспощадным временем и невниманием народа к своему историческому достоянию. Так Бонифаций говорил, когда мы остановились у запертой калитки.
Дом и правда был отмечен беспощадной старостью. Краска на железной крыше облупилась. Наличники, резные и разноцветные, осыпались трухой. Изо всех щелей между шершавыми бревнами торчала и неряшливо свисала лохматыми прядями пакля.
Это птицы, – сказал Бонифаций, – они выщипывают ее для своих гнезд.
А теперь они будут ее выщипывать, – сказал Алешка, – для своих скворечников.
Единственно, что радовало глаз, это чисто вымытые окна, которые так и сияли от яркого солнца. И еще радовало то, что местная администрация установила в музее охрану и сигнализацию. Изыскала средства.
Бонифаций нажал кнопку звонка, и из дома вышел парень в форме охранника. У него было все путем: здоровенный рост, дубинка, газовый баллончик, наручники. И рация в нагрудном кармане. И вышел он не один, а в сопровождении лица кавказской внешности. Лохматого, с громадным пышным хвостом и белоснежными клыками – каждый величиной с палец.
Охранника звали Васей, а кавказца Абрек. Они нас хорошо знали и беспрепятственно впустили на территорию музея.
Мы с ними поздоровались, прошли в сад и сложили скворечники под яблонями, на замшелый столик, покрытый листвой, как красивой скатертью в желтых, багровых и алых тонах. За этим столиком художник, наверное, пил чай теплыми летними вечерами. После дневных трудов.
Вася, – сказал Бонифаций, – нам нужна стремянка. Молоток мы привезли с собой.
Мне нельзя отлучаться с объекта, – скапал Вася, – поэтому стремянку возьмите сами. Она в сарае. – И он с кавказцем (и с достоинством) пошел в дом. Отдыхать, наверное, после бессонной сторожевой ночи.
Мы пошли через весь осенний сад к сараю. Здесь было еще тише, чем на дороге. Листья не только шуршали под ногами, они даже на землю опускались с шорохом. И казалось, что мы не в саду, а у моря – будто легонько шумит ласковый прибой своими маленькими волнами по золотистому песку.
И запах стоял такой грустный, горьковатый и печальный, что даже кружилась голова.
Но такая мирная осенняя тишина продолжалась недолго. Едва мы вытащили из сарая лестницу и три длинных шеста, как она взорвалась сначала воем сирены, а потом визгом тормозов и грозным окриком:
– Стоять! Руки за голову!
Мы задрали руки и обернулись. За заборчиком стояла милицейская машина. Она вовсю ныла и крутила на своей крыше разноцветную мигалку, а два милиционера направили на нас свои автоматы.
– В чем дело? – возмутился Бонифаций. Тут на крыльце появился наш Вася. И все
объяснилось. Оказывается, сарай с дровами тоже поставили на сигнализацию, и она сработала, как только мы открыли его дверь. Вася забыл ее отключить. А милиция примчалась мгновенно, потому что была совсем рядом, на другом конце поселка.
Милиционеры отругали Васю и уехали. А мы занялись своим делом.
Вытряхивай орехи из скворечника, – сказал Бонифаций Алешке с надеждой в голосе.
А чего там вытряхивать? – честно признался Алешка. – Нет там ничего.
Мы приколотили шесты к скворечникам и выбрали три самых высоких дерева. Бонифаций придерживал лестницу, Алешка подавал мне птичьи домики, а я крепил их к стволам.
– Отлично! – похвалил нас Бонифаций, отойдя в сторонку и любуясь делами рук наших. – Со вкусом. Я бы сам не отказался пожить в таком домике весной.
Алешка с удивлением глянул на него, но ничего не сказал. Из уважения.
Потом мы зашли в дом, поглядели экспонаты. Все было в порядке – валенки на печке, сундук на полу и картина на мольберте. Завешенная от мух и пыли кусочком старого холста.
Алешка его откинул и долго рассматривал картину, а потом сказал:
– Мне нравится. Я бы смог ее окончить. Не сомневаюсь. На картине был нарисован какой-то перекресток из серых современных домов, светофор с зеленым глазом, а в глубине – силуэт старинной церкви с голубыми куполами.
Типичный городской пейзаж. А Лешке они как раз лучше всего удаются. Его за это Бонифаций называл урбанистом. Ну, это тот, кто любит город и отражает его в своем творчестве. У Лешки это лихо получалось. Только он обязательно среди каменных джунглей сажал какое-нибудь яркое пятнышко. Зеленое деревце или красный цветок. И все сразу оживало. И вызывало сначала чувства, а потом и мысли.
Мы уже собрались уходить, а Лешка все сидел на кованом сундуке и смотрел на картину.
– Все, – сказал ему Бонифаций. И опустил холст на место. – Сеанс созерцания и общения с прекрасным окончен. Пошли пить чай. К наследнице.
Мы попрощались с Абреком и Васей, напомнили им о сигнализации и пошли вдоль улицы на другой конец поселка. Поселок был небольшой, но хороший, типа деревни. Весь в садах и палисадниках с поздними осенними цветами. Он состоял из одноэтажных деревянных домов. Возле каждого дома, у калитки, стояла ветхая скамейка под старым развесистым дуплистым деревом. На дереве тусовались горластые галки, а под деревом, на скамейке, сидели ветхие старушки. Пряли свою пряжу и внимательно смотрели нам вслед.
У нас тоже такие есть – они все видят, все знают, все скажут…
По краям улицы то и дело попадались колонки для воды. Из них, закручиваясь и брызгая, лились тонкие струйки, собирались в ручейки, а ручейки разбегались в большие мутные лужи посреди дороги, где плескались и чем-то кормились разноцветные косолапые утки.
На самом краю поселка, на пригорке, стояла высокая водокачка с черным железным баком на макушке. А на баке стоял на одной ноге настоящий аист и. время от времени задирал вверх свой длинный клюв и трещал, пощелкивал им в тихом осеннем воздухе.
Аист, – лирически вздохнул Бонифаций, – символ домашнего очага…
Детей в капусте прячет, – со знанием дела добавил Алешка, – от родителей. – И споткнулся на ровном месте.
У Алешки, в его светлой голове, иногда такая крутая каша бывает, что… ложка торчком стоит и не падает. Такое обычно случается, когда он над чем-то очень серьезно задумывается. Или очень устает. А сейчас, по-моему, и то, и другое разом.
Далеко еще? – спросил Алешка Бонифация. – До вашей наследницы? Это старушка такая?
Во-первых, Алексей, – начал терпеливо, как в классе, объяснять Бонифаций, – она не моя наследница. Она внучка художника Малеева. У него, кроме нее, никакой родни не осталось. Во-вторых, ее зовут Олечка. Славное создание. Одинокое существо. Будущая балерина. Она тут с теткой живет, со старушкой. Вообще-то тетка ей не родная. Но добрая. Они дружно живут, не думайте.
А мы и не думали. Мы очень устали, двигали ногами, как типичные осенние мухи. Алешка все время спотыкался и бормотал на ходу:
Будущая старушка… Одинокая балерина… Дружная тетка…
И еще, ребята, запомните, – Бонифаций даже остановился. – Никаких вопросов об Олечкиных родителях. Ясно?
Нет, – признался Алешка. Как бы спросонок.
Это больное место. Они исчезли. Потерялись.
Как?! – Алешка даже перестал спотыкаться, проснулся на ходу. – Где потерялись?
Я потом вам расскажу, – пообещал Бонифаций. – Мы уже пришли. Помните, о чем я вас попросил.
Глава IV
НАСЛЕДНИЦА. БЕЗ НАСЛЕДСТВА
Бонифаций отворил калитку с табличкой «Осторожно! Злая собака!». За калиткой начиналась и исчезала в глубине густого сада кирпичная дорожка, как бы покрытая ковром из листьев. По бокам ее теснились стриженые кусты в багровых тонах.
Где-то стукнула дверь, что-то звякнуло, весело залаяла «злая» собачонка. Выкатилась нам под ноги пушистым шариком, поплясала на задних лапках – доверчиво выразила свою радость незнакомым людям – и опять умчалась в дом.
Он стоял в глубине сада под двумя старыми березами, похожий на крепкий осенний гриб.
Этот дом мне сразу понравился – маленький такой, сказочный, уютный. В таком доме тебя сразу, ни о чем не спрашивая, посадят за стол, чтобы покормить, а потом уложат на теплую мягкую перину, чтобы отдохнуть. И не станут будить, пока не выспишься; будут в это время говорить шепотом, ходить на цыпочках и не звенеть чашками. А потом еще раз покормят и спросят, как тебе спалось и чем тебе помочь. Такой дом всегда нужно иметь в запасе. Мне кажется, и наш родной дом чем-то такой же. Дом, в котором хочется отдохнуть. А иногда и спрятаться.
Распахнулась дверь терраски, спустилась по крыльцу девочка в брюках, вся в сказочных тонах, и красиво пошла нам навстречу. Вот она! – будущая балерина. Она идет нам навстречу, как танцует, легко, пружинисто, гибко – пятки вместе, носки врозь. Ну то есть понятно.
– Тетя Света! – звонко крикнула девочка на ходу. – Дядя Игорь приехал!
Дядя Игорь красиво, с поклоном поцеловал протянутую девочкой руку и щелкнул каблуками драных резиновых сапог, как старый лохматый гусар. Девочка засмеялась и посмотрела на нас.
– Мои юные друзья, – представил нас Бонифаций. – Братья по крови и разуму. А это Олечка. Очаровательное существо.
Тут он явно не преувеличивал. Олечка посмотрела на нас таким теплым и весенним взглядом, такими большими голубыми глазами, что мы с Алешкой разом шагнули вперед и тоже склонили по-гусарски свои головы. Светло улыбнувшись нам, будто только того и ждала, чтобы мы заявились на чаепитие, девочка Оля снова звонко позвала:
– Тетя Света! У нас гости!
На крыльце появилась приятной наружности старушка, вся в розовых тонах, похожая на румяный колобок в переднике.
Ой! – сказала она с удовольствием. – Бонихваций! – И здесь это прозвище вынырнуло. – И пошто вы к нам пожаловали? – приветливо, шутливо пропела молодым голосом.
Чай пить, с баранками, – в тон ей пропел Бонифаций.
Ой! А у нас и баранок-то нет, – старушка сошла со ступенек. – Третьего дня кончились.
А у нас – полно. – И Бонифаций потряс свою сумку.
Ой! Самовар, поди, надо ставить.
Как я заметил позже, бабушка Света всю свою будничную жизнь начинала с этого праздничного «Ой!». Будто все ее удивляло и радовало:
– Ой! Молоко убежало! Ой! Куры в огород забрались! Ой! Кошелку с покупками в магазине оставила!
И под это жизнерадостное «Ой!» все началось и закрутилось. Сам собой появился самовар, откуда ни возьмись возникла корзинка со стружками, шишками и березовыми чурочками.
– Чай во дворе пить будем, под яблоней, – говорила бабушка Света, накрывая столик разноцветной скатертью. – Нынче тепло на дворе. Лешка, заливай водичку. Димка, коли чурбачки. Олька, чашки неси.
Садовый столик стоял под старой-старой яблоней. Ее толстые громадные ветки разметались прямо над землей. Они были все шершавые и мохнатые. И очень теплые, когда касаешься их рукой.
– Антоновка! – сказала бабушка Света. – Настоящая. Ей сто лет скоро будет. Через два дня. Ой, Лешк, ну-ка, сходи за яблочком.
Лешка сразу ее понял. Шагнул прямо с земли на нижнюю ветку, толщиной с бегемота, и пошел по ней вверх, к яблокам. Набрал их в карманы и так же легко и непринужденно спустился к столу.
А на столе уже дымил старый медный самовар с выбитыми медалями на груди. Если издалека на них поглядеть (на стол и самовар), вроде бы как старинный пароход получался. С дымовой трубой.
Бабушка Света нарезала яблок, вырезала из них сердцевинки и разложила эти сочные кусочки по стаканам и чашкам. А потом залила заваркой и кипятком из самовара.
Так-то у нас в Курским по осени пьют, с яблочком. Вкусно? – Еще бы! Да с баранками. Хорошо, что Бонифаций не проговорился о них в электричке. – Я-то сама с Курска. Да вот здеся прижилась. Ой, Ленька, еще налить? Пил так-то когда?
Такто не пил, – сказал Алешка. – Никогда.
Несколько позже я выяснил, что Алешка долгое время был уверен, что чай с яблоками называется на курской земле загадочным словом «так то».
Вскоре разговор за столом под яблоней вернулся в свое русло – Бонифаций заговорил о музее. О том, что будущая балерина Олечка, когда ей исполнится шестнадцать лет, станет полновластной хозяйкой этого дома. И вся наша школа будет ходить к ней в гости и любоваться единственной сохранившейся картиной ее дедушки.
А где остальные-то? – спросил Алешка.
Кто ж знает? Рассеяны по свету. Скорее всего, в частных коллекциях.
А я все время молчал. Пил чай и не сводил глаз с будущей балерины. Она это заметила и, улыбнувшись, покачала головой. Видно, давно привыкла к таким взглядам. А Лешка с хитрой усмешкой поглядывал на меня. Но почему-то время от времени хмурился, будто неожиданно вспоминал что-то нехорошее. Наверное, пропавшего Ростика. Вообще – странно. Что-то часто люди стали пропадать в нашем отечестве. Ростик, Олины родители… И я тоже нахмурился. Тем более что беседа в розовых тонах сменилась разговором в тонах мрачных.
Оказалось, что Олечка заканчивает балетную школу и должна поступать в балетное училище, чтобы продолжить свое балетное образование и выйти на балетную сцену Большого, к примеру, театра. Но чтобы попасть в училище, нужны большие деньги. А где их взять?
Бонифаций, оказывается, добрый человек не только в нашей школе, а в самом широком смысле. Он, оказывается, уже занимался этой проблемой. И уже договорился с каким-то настоящим музеем, что единственную картину художника Малеева возьмут в этот музей как бы в залог. За деньги. Но только тогда, когда Олечка достигнет совершеннолетия. И будет иметь право распоряжаться наследством.
– Пустяки, – сказал Алешка под Карлсона. – Дело житейское.
Бонифаций с надеждой взглянул на него поверх своего стакана. Он знал, какой светлой бывает иногда Алешкина голова.
Но сейчас… Сейчас в ней только ложка в каше торчала.
– Ерунда, – продолжил Алешка. – Я рисую копию этой картины – раз! Мы ее вешаем на мольберт – два! А оригинал продаем за миллион баксов – три с плюсом! На эти деньги Олька будет учиться до глубокой старости.
Оля засмеялась, а Бонифаций нахмурился.
Ты считаешь, это честно?
А честно, что ребенок без денег не может учиться? – воскликнул Алешка.
Ты меня в политику не втягивай, – сказал Бонифаций.
Ну, тогда я что-нибудь другое придумаю, – легко пообещал Алешка.
И ведь придумал! Но об этом – в свое время, в своем месте…
За нашими разговорами незаметно нагрянул ранний вечер. Сильно посвежело. Небо над садом из голубого стало синим, и кое-где на нем уже просвечивали сквозь эту синеву первые звездочки.
Но было так хорошо и уютно, что не хотелось уходить. Самовар еще попыхивал, в нем, в его глубине, потрескивали затухающие угольки и робко светились в дырочках над коротенькими разлапистыми ножками.
А листва все падала и падала. Шуршала даже в полете. И, не знаю почему, мне вдруг в этом шуршании почудилось что-то тревожное. Будто эти падающие листья знали что-то очень важное и хотели нас предупредить.
Эх, – сказал Бонифаций, – хорошо-то как. Однако пора.
Ой! Да вы б заночевали. Места хватит. А то в сарайке, где коза, постелю, нынче еще тепло.
Спасибо, – отказался Бонифаций и кивнул на нас: – Родители будут беспокоиться. – При этих его словах грустная тень мелькнула в глазах Оли. Мне стало жалко ее изо всех сил. – Да, а завтра опять в школу, – протянул Бонифаций и повернулся к Алешке: – Тебе-то хорошо, – вздохнул он с какой-то детской завистью.
Что ж, подумалось мне в грустных тонах, у всех свои проблемы. У кого поменьше, у кого побольше.
Мы поблагодарили добрых хозяек за гостеприимство и стали прощаться. Пообещали приехать в следующие выходные.
А я в любой день могу, – похвалился Алешка. – Я злостный прогульщик.
Ты злостный фантазер, – поправил его Бонифаций.
…В электричке Алешка все-таки пристал к Бонифацию с вопросом:
Игорь Зиновьевич, а что случилось с Олиными родителями? Они ее бросили, да?
Какие глупости, Алексей! Они просто исчезли. – Просто исчезли. Хорошо звучит! – Они поехали по турпутевке за границу. И не вернулись.
Как это? – удивился Алешка.
Вот так. Руководитель их группы сказал, что они вечером вышли из гостиницы прогуляться перед сном и пропали.
Заблудились?
Возможно.
Или их похитили?
А зачем?
Они найдут зачем. – Алешка явно примеривал эту загадочную и грустную историю на похищение Ростика. – Может, за выкупом.
Если бы так… – Бонифаций задумчиво смотрел в окно, за которым ничего не было видно. – Если бы так, они бы уже давно предъявили свои требования. А ведь уже времени много прошло…
Все ясно, – подумав, сказал Алешка. – Олькины родители – наши разведчики. Их разоблачили и задержали. И где-то прячут.
Бонифаций пожал плечами и, наверное, подумал: «злостный фантазер».
Но как показало ближайшее будущее, Алешка был очень недалек от истины. Очень…
– Как вам не стыдно! – встретила нас мама упреком. – Я тут одна-одинешенька, а мои родные дети где-то шляются до поздней ночи.
Мы в Малеевку ездили, я же говорил тебе.
Мог бы еще раз сказать, – упрекнула мама без всякой логики. – Вы столько всего говорите, что и не знаешь, чему верить.
Ростик не звонил? – спросил с ходу Алешка.
Вот! – мама всплеснула руками. – Нет чтобы спросить: как ты провела день, мамочка?
Как ты провела день, мамочка? Ростик не звонил?
Не звонил. Никто не звонил, – проворчала мама, – весь день одна. Ведро на помойку вынести некому.
А мы «так то» пили, – похвалился Алешка.
Этого еще не хватало! – мама схватилась за голову. – Что за гадость?
И вовсе не гадость. Так в Курским чай с яблоками зовут. Очень вкусно.
Подумаешь, – с легкой завистью сказала мама. – У нас тоже яблоки есть. Вот сейчас пойду на кухню…
А какие яблоки? – спросил Алешка. И пошел за мамой на кухню. – Всякие не годятся. Годится только столетняя антоновка.
– Вот еще! – фыркнула мама, заглядывая в вазочку на холодильнике. Достала пыльное, сморщенное яблоко: – Ну, чем не столетнее?
Алешка молча высыпал на стол из пакета красивые, круглые, большие яблоки со столетней яблони.
Какая прелесть! – сказала мама. – Где украл? В чьем саду?
У одной дружной тетки. Сама дала. Говорит: такой хороший мальчик – и без яблок.
И они с мамой расхохотались. И стали заваривать чай и резать столетнюю антоновку. А меня послали сначала с ведром на помойку, а потом за хлебом и молоком в магазин.
Когда я вернулся, Алешка уже висел на телефоне. Разговаривал с бабушкой Ростика. Она, посмеиваясь, спрашивала его, нет ли вестей с борта теплохода, на котором Ростик плывет в Америку.
– Там все в порядке, – отвечал Алешка. – Давление сто атмосфер ртутного столба, температура воды за бортом минус пятьдесят градусов, ветер слабый до умеренного разного направления. Спокойной ночи, Калерия Андреевна.
Алешка положил трубку и, закусив губу, в раздумье постоял возле телефона. Потом что-то проворчал и пошел в нашу комнату. Там он стал перечитывать записку Ростика. Что он такого в ней углядел?
– Дим, – вдруг сказал Алешка и протянул мне этот листок, – странный он, да?
Я повертел его в руках, перевернул, посмотрел на свет, пожал плечами: что тут странного? Никаких пляшущих человечков.
Алешка забрал у меня записку и опять над ней задумался.
Ошибок много, – подсказал я.
Не заметил, – сухо отозвался Алешка.
А что ты заметил?
Ну… знаешь, очень аккуратно написано. В кабине экскаватора, на коленке, так нельзя написать.
Ты что, думаешь, что это не Ростик писал?
Ростик. Это его почерк. – И ошибки тоже, подумал я. – Но он писал эту записку спокойно, сидя за столом.>.
Ну и что? – мне ужасно хотелось спать.
А то! – возмутился Алешка. Но ничего не сказал.
И сердито направился в ванную. Долго там плескался и громко ворчал. Но чего он там ворчал, я уже не слышал. Я плюхнулся в постель и закрыл глаза. И последнее, что мелькнуло в моей уставшей голове, было чье-то красивое, но грустное лицо. И легкая походка. И голубые глаза…
Глава V
АУКЦИОН
За завтраком мама объявила:
– Папа звонил. Сегодня приедет. Вечером.
Быстренько он смотался. Туда и обратно. По семье соскучился, наверное. Все-таки два дня нас не видел.
Мы должны порадовать папу! – решила мама. – Он приедет из командировки усталый, замученный – а дома его ждет такой сюрприз!
Какой сюрприз? – насторожился Алешка.
Как какой? – мама всплеснула руками. – Чистота, уют и порядок!
Ну да… – завял Алешка. – Родимое гнездо. – И он начал потихоньку соскальзывать с табуретки и перемещаться поближе к входной двери – он раньше меня сообразил, чем дело пахнет.
…Мы приберемся, – мечтала мама с горящими глазами, – все-все пропылесосим, везде-везде сотрем пыль. Книги на полках поровнее расставим… Цветы польем… А ты куда, Алексей?
А… это… цветы поливать.
Молодец! – похвалила его мама. – Дима, доставай пылесос! А ты куда, Алексей? – Он уже у дверей топтался.
– Как куда? Цветы поливать, в школе. Мама на секунду замерла, потом взорвалась:
– Дома польешь! Тебя исключили, а ты им цветы поливать собрался? Никакой гордости! Ни капли самолюбия! Папа приедет, а в горшках – засуха. Не стыдно?
Можно подумать… В этих горшках – круглый год засуха.
Алешка меня поддержал.
Не надо их поливать, мам, – сказал он тревожно. – Они привыкли к засухе. Им плохо от воды станет. Не выживут.
Все! – сказала мама железным голосом. – Я на минутку к соседке – за дрожжами. Буду пирожки печь. А вам – произвести уборку! Генеральную!
К соседке, за дрожжами, на минутку… Мы тайком переглянулись – значит, два часа у нас точно есть.
Мама накрасила глаза и хлопнула дверью. Мы быстренько соорудили себе по стакану «так-то», вытащили в прихожую пылесос, Алешка прихватил метелочку для пыли, и мы уселись перед телевизором, воткнули приставку и погрузились в автогонки.
…Два часа пролетели незаметно.
Звонок в дверь. Телевизор – щелк! Пылесос в моих руках. Пылевая метелка – в Алешкиных. Входит мама.
Алешка грустно вытирает пот со лба. Я устало закатываю пылесос на его законное место – в шкафчик возле дверей. Мы оба такие грустные, измученные. Как папа после командировки.