Насквозь

Когда в объятьях мы слились впервые

И поняли, сколь опытны мы и искусны,

За гранью возбуждения и сладострастья,

За лунным светом, зимней сказкой

Мерцало осознанье, что другие

Нам помогли в том – и любовники, и чувства.

Эпохи целые, почти что жизни, врозь

Что прожили мы и не знали друг о друге,

Они растрачены, потеряны в других.

Поэтому и не могу тебя обнять я крепче

(Хотя и вспоминаю годы жажды вскользь),

Чтоб доказать, что лишь тебя искал в подруги.

Всё так, и боль реальна. Но всегда

Любовь стремится прошлого картину

Очистить, возвращая нас к себе, и все обиды

Отбросить, позабыв других, что ею были живы,

Оставив только чувства чистого поток

И нас двоих – столь новых, странных и невинных.

Ф.Ларкин

Введение

Рай закрыт для посещений. Спальня заперта на семь замков. Там отдыхают боги. Богам нельзя мешать. Шива и Шакти, Идзанами и Идзанаги, Марс и Венера – далеки от мира смертных. Они пребывают в вечном блаженстве.

Они наслаждаются друг другом, и время замирает. Кроме них в мире никого нет. Большие и сильные, как великаны, рядом с которыми людишки просто муравьи. Они знают свой масштаб, а потому не кинут взгляд на маленькую грешную землю.

Но реальность назойливо стучит в двери спальни. Жизнь злится на богов и подкладывает под порог рая взрывчатку. Слышится большой взрыв. Входит спецназ и в наручниках забирает лингам от йони.

В разлуке с Ян, Инь выплакала столько воды, что на Земле появились океаны. Но она не думала уменьшить свой размер. “Я не японец, ты не японка” – однажды сказал он. Он большой, и я большая – зачем мне снисходить?!

Но шли годы. Ей казалось, что она умирает. Но тут ей вспомнились слова другого исполина, Томаса Манна:

“Где я буду, когда умру? Но ведь это ясно как день, поразительно просто! Я буду во всех, кто когда‑либо говорил, говорит или будет говорить «я»; и прежде всего в тех, кто скажет это «я» сильнее и радостнее.”

Она сказала: я и он будем во всех тех, кто занимался, занимается и будет заниматься любовью, и прежде всего в тех, кто займется любовью всех сильнее и радостнее.

Инь ощутила единство со всеми маленькими людьми, и наполнилась к ним любовью. Все те, кто знавал страсть и нежность, потерю и обретение, растворение и воскрешение – все они будут Шивой и Шакти. Мировая история любви – это повторение их истории. Пусть Луна и светит отраженным светом.

Она собрала лучи чужой страсти в чернильницу, и написала историю любовников от этого мира – от зарождения Вселенной до её конца. Так в мире появилась поэзия.

Она сочиняла с озорством и милосердием. В каждом человеке, слыша “ом”, ведь она – Шакти, а он – Шива, а вместе они звук, который стал стихом и песней.

Космогония

Большой взрыв

Словно две половины одного граната

Лежали вместе до Большого взрыва

Им были общие тяжелые металлы,

Пока судьба их вмиг не разделила.

Украл Карл ее прекрасные кораллы,

Когда открылась взрывчатая сила,

Его кларнет она же красть не стала,

Она хотела лишь, чтоб возвратили,

Соединения атомов в оригинале,

Чтобы не была она в таком накладе,

Искала она гелий, магний и азот,

Но был особенно нужен палладий,

Жизнь без него не молоко и мед.

Во время взрыва взял он элемент,

Дарующий всей мудрости зерно,

Подкараулил он нужный момент,

Украл кораллы Клары ей назло,

Чтобы устроить бывший паритет,

Поставив между элементами равно,

Судьба устроила страстный сюжет,

Чтобы себе она вернула всё своё.

История из смешных событий,

О том, как в его большой кровати,

Во время яростных соитий,

Она искала свой палладий.

Юпитер и Луны

Здесь мироздание повелело,

Чтобы в рамках Солнечной системы,

Ты был – гигантским сильным телом,

Без правил, гравитации и меры,

Глядишь наверх – влюбиться смело.

Сотни веков ты ждал открытий,

Ведь ты сама мощь, ты бог Юпитер.

Тебя легко увидеть в небе чистом,

А рядом с тобой я, разбитая на Луны,

Вот тут я – Ио, там – Калипсо,

Всего нас восемьдесят в сумме.

В тех Лунах все Юпитера романы,

Что сочиняли в Древней Греции,

Ведь каждый раз, что бог хотел согреться,

Зевс прибегал к простецкому обману.

Для правды, соблюдения закона,

И чтобы узнать, как поживает Бог,

NASA коварно шлет спутник “Юнону”,

Дабы Юпитер развлекаться с Лунами не мог.

Но я собью сей агрегат, сменив орбиту,

У Зевса с Лунами все будет шито-крыто.

Ведь если бы любовниц вдруг не стало,

История лишилась поэтического материала.

Луна и Солнце

За мое дерзкое, податливое тело,

Ты обещал мне Солнце и Луну отдать,

Ты верен слову, а потому так сделал.

Черед нам мифы вспоминать.

Бежала от жены его Юноны,

В попытке Феба и Диану скрыть,

Проворная нимфа Латона,

Не дав дыханию остать.

Ведь утром рано родилась Диана,

Она – Луна, она же ночь.

Она – глаза всех пифий в храмах,

А также темная ей дочь.

Но не успела она прийти в чувство,

Еще от дочери жар не остыл,

Как родила она поэзию, искусство,

На свет явился их солнечный сын.

Так родила нимфа Латона,

Двух таких лучников, что просто диво.

Два глаза мира, два светила,

Луну Диану, Солнце Аполлона

Так без лишних слов и без истерик,

Я родила в мир эзотерику,

А потом поэзию в придачу родила.

Такие вот дела, когда Юпитеру даешь тела.

Теперь ты Пифия, теперь поэт,

И твои дети украшают небо.

Но все одно. Все в мире свет.

Остановись, златая Антилопа,

Горшочек, больше не вари.

Ведь у меня теперь столько заботы,

Ты звезд мне больше не дари.

Марс и Венера

С моею огненной атмосферой,

С тем, как ты можешь высший класс,

Я буду яркою звездой Венерой,

А ты – планета войнов – Марс.

Меж нами сотни километров,

Препятствий просто без числа,

Что только пламенную верой,

Ночами долгими без сна,

Возможно нам разлуку пережить,

Коль не б зеленая планета,

Сплели бы орбит общую нить,

Но чтоб была жизнь во Вселенной,

Нам велено в вечной разлуке быть.

Коль делает Марс шаг к Венере,

Мир рушится, меняет полюса,

В иной вселенной, в новой серии,

Мы перепишем физику и небеса,

Расположение, орбиты и размеры,

Так чтобы Марс пришел к Венере.

Вселенская гармония возьмет свое,

Когда встречается зеркало и копье.

Космический бильярд

Мы в космосе. Лежу на игровом столе,

А ты играешь в мироздания бильярд,

Закидывая Солнце, словно белый шар,

Так, чтобы планеты были все во мне.

Нам не понадобится лишний теургий,

Всегда ты попадаешь в правильные цели,

У тебя сверхметкий глаз, могучий кий,

Венера, Марс, Нептун уж в моем теле.

Они во мне как в солнечной системе,

И чтобы выпустить последний пар,

В конце космогонической поэмы –

Ты забиваешь в лузу земной шар.

На Земле

Континенты

Был некогда тут континент единый,

Но вследствие несчастий и оказий,

Распался шельф на две половины,

Страдала в одиночестве Лавразия,

Зализывала расставания раны,

Огромная и мощная Гондвана,

Они мечтали только лишь о панацее,

Чтоб снова стать одной Пангеей.

Но пробегают мимо геологий эры,

Их расставание всем будет примером.

Новая Земля

Дражайший мой, сегодня я хочу тебя вот так и так –

Перечисляя все, сгибала жабка лапки с перепонкой.

Ты думаешь, что у меня неутомляемый елдак,

И я могу любить тебя совсем без остановки?!

Ты хочешь мне сказать: что-то не так?!

Ну да, ведь ты не знаешь меры, тебе мало,

Во всех ты смыслах меня заебала,

Я не могу так больше, ты послушай,

Пойду по кромке берега я погулять –

Момент, когда он перестал меня ебать –

Был историческим:

жизнь вышла на сушу.

Мой кулон

Два насекомых в янтаре

Навеки они так застыли,

Один у маленького на спине

Сидит, расправив крылья.

Нет не сидит, он как в огне,

Прижался со всей силы,

Страсть поймана в смоле,

Которая их вдруг настигла.

Жуками лучший обретен конец,

Возьму янтарь в свое колье

Чтобы носить на белой шее,

Две пары любящих сердец,

Снимать с себя не смея,

Двух насекомых в янтаре.

Мы – нефть

Я помню точно, крайне верно

Как стала я твоя, а ты стал мой,

Был на дворе дождливый кембрий,

Но встретились – случится мезозой.

Настали тропики и стало жарко,

Расцвет случился в фауне и флоре,

Пошли по континенту динозавры,

На сушу вышла жизнь, покинув море.

В воде затанцевали аммониты,

Что для людей благая весть,

Восславить можно лишь молитвой,

Что превратится потом в нефть.

Вот из таких геологических историй,

Слагает состояние себе Лукойл.

Горячая кровь

Жара. Стрекозы. Динозавры. Мезозой.

Что не опишет ни хорей, ни дактиль.

Внезапно в небе встретились с тобой.

Я – птеродактиль и ты – птеродактиль.

Я сразу оценила твои крылья, холку, хвост,

Такой он жаркий, что не холоднокровен.

Я клюнула тебя стремительно взасос.

У нас случился в небесах шабаш и ковен.

Но скоро мне пришла пора так удивиться,

Столь горячи были наши стремленья,

Что приключилось чудо в перьях,

Произошли от нашего союза птицы.

Неведомая страсть, мутация и сила,

Крылатым кровь разгорячила,

И вылупился голубь мира.

Меловой сонет

Ты – тиран. Вернее, ты тиранозавр

Я – археолог, а впереди меня скелет,

Но также я – поэт и взяв свой лавр,

Навеки спрячу косточки в сонет.

Я сохраню такой могучий череп,

Воспев твои крутые очень плечи,

Ведь ты гигант, ты непомерен,

И статью хищника ты мечен.

Сама история твой позвоночник,

Энергию поныне хранит таз,

А потому в моей каждой строчке

Есть палеонтологический экстаз.

Да, пускай сейчас ты мертвый,

Но можно утверждать то смело,

Что у тебя такие супер-ребра,

Из них могла бы выйти праматерь Ева.

Да, как метеорит, нам неизбежны перемены,

Но сохраню твои следы в строке нетленной.

Древний мир

Антропогенез

Мы – хищники, мы – одна кровь

Хотя, казалось бы мы – обезьяны,

Когда сплетаемся мы в одну плоть,

Мы так неистово друг другом пьяны,

Что отменяем джунглей мы законы,

Да поднимаются не только члены,

Но выпрямляется сам позвоночник,

Так из примата получают человека,

В любви есть эволюции источник,

И вот рука уже расписывает стены,

Как будто не пещера, но капелла.

Мы – хищники, мы – одно тело,

Из обезьяны сделал нас не труд,

Ты – гоминид, когда целую смело,

За око – око, зуб – за зуб.

Наскальная живопись

Ты был во мне так глубоко,

Как будто я была пещерой,

Да, я Нио, Кастильо и Ласко,

Ты прятал во мне свое тело,

Как прятался от непогоды

В горе наш дальний предок,

Пройдут эпохи, века, годы,

Ты будешь так же меток,

Изобразишь ты на стене

Стада, охоту, лук и стрелы,

Углем ты рисовал во мне,

Небо и звезды так умело,

Что позавидует Шове,

Да, позавидует полмира,

Как страстно и как ласково,

Друг друга мы любили,

В пещерах Альтамиры,

В глубинах гор Ласко.

Первобытный фемдом

Огонь играет на стенах пещеры,

Там нарисована охота охрой,

Он входит в меня столь страстно, смело,

Я кричу так, что мы вот-вот оглохнем.

Мои ладони крепко держат шкуру,

Стою согнувшись на коленях,

Но ради блага поколений,

Переверну игры и партитуру,

Я правой дам ему по морде,

Перевернув мужчину на лопатки,

Я сяду на него так глубоко и гордо,

Что он потребует добавки.

Вот так с достоинством, без лени

Первая женщина встала с коленей.

Сакральное

В одной из жизней быстротечных,

Ты был во мне на берегу Ефрата,

Мы оказались в Междуречье,

Поняв, на свете нет разврата.

А в страсти есть божественный язык,

Со сводом своих точных правил,

Я обняла тебя и ты ко мне приник,

И изучать грамматику заставил.

В этом далеком древнем мире

Во всем религиозная основа

Ты пролился на меня как мирро.

Я принимала тебя в рот просворой,

Все было древним танцем Бога,

Любой жест полон святой страсти,

Ведь такова сакральная дорога,

А путь наш полон покаяний и причастий.

Могу любить я тебя вечно,

Одной из жизней быстротечных,

Мы оказались в Междуречье.

Монотеизм

Ты был во мне как похититель,

Издал победный вора стон,

Когда вошел в мою обитель,

Ты понял: бог – един, Атон.

Пройдясь по моим формам,

Ты понял, что созрел закон,

Нужна религиозная реформа,

На то ты самый смелый фараон.

Ты свергнешь Ра, Бастет и Сета,

Святою страстью опален,

Ты бога сам создашь и света,

Ведь гений ты, ты – Эхнатон.

Ты мой передовой правитель,

Навеки будет помнить Нил,

Я твоё вдохновение, я – Нефертити,

И мы перевернули старый мир.

Мумия

Возьми вино священного потира,

Да бальзамируй меня, бальзамируй,

Соедини огонь, землю с эфиром,

Добавь своей волшебной силы,

Ты бальзамируй меня, бальзамируй,

Тая я коснусь Зенита и Надира,

Пожму крылья ангельскому клиру,

Узнаю свет и тьму иного мира,

А потому ты только бальзамируй,

Не разлучит нас времени секира,

Твоим трудом другое тело получила,

Пройдут века, я встану с саркофага,

Найду тебя, мое проклятье и награду,

Настанет твой черед сказать, мой милый:

Ты бальзамируй меня, бальзамируй.

Кто без греха, тот первый бросит камень

Не ведает святой синедрион,

Что его верховный коэн,

Так страсть поражен и болен,

Что не свою жену, как козу, дерет.

Он думает, то отпущения козел,

С пяти утра он уже у скиний,

Но вечером разжигается костер,

Единства судеб и тел линий.

Она осознает, как плох обман,

Она последняя прелюбодейка,

Что не прощает страсти Ханаан,

Но он – еврей, она – еврейка,

Найдет свой путь в пустыне иудей.

Да, ей судьба погибнуть от камней,

И жизнь ее не будет длинной.

Но и в Раю она не забудет коэна речей:

Когда он шепчет: Ты моя шихина

Античность

Античность

Мой дорогой, ты не успел одеться,

Скорее позолоченную тогу надевай,

Мы оказались в Древней Греции,

Благословенный страстью край.

Благодарим мы случай и судьбу,

Палладий назван в честь Афины,

Возможно, здесь его я отыщу,

Коль возлежим мы на стропилах.

Я так хотела, чтобы мы на Агоре,

Переписали телом глупые законы,

Ведь когда вместе мы и ты во мне,

Померкнет даже мрамор Парфенона.

Керамика

Я под тобою словно глина,

Под сильной скульптора рукой,

Мы, связанные роком и судьбой,

Вылепливаем гидрию и пифос.

Когда вступают в дело твои руки,

Мне не хватает мира всех метафор,

Танцуя я, как на гончарном круге,

Я – лучшая из твоих амфор.

Ты взял свое, как кровь, либидо,

И щедро меня кистью расписал,

Я – пелика, лекиф, пиксида,

Я сосуд страсти, я же твой фиал.

Скульптурой мы пополнили любви язык,

Об этом знает лакированный килик.

Пифия

Я вижу небо, звезды, облака,

Я на треножнике лежала,

Ты целовал меня ниже пупка,

Все громче, громче я кричала,

Записывали каждый стон,

Любой звук полон знаков,

Через меня вещает Аполлон,

А ложем нам Дельфийский оракул.

Два сапога пара

Мы оба проклятые струнным даром,

Плясали с музами под красное вино,

Я – лира нежная, а ты горячая кифара,

Ты мой Анакреонт, а я твоя Сапфо.

Поэзию Эллады мы обогатили,

Наши стихи через века пример,

Мы сказки превращали в были,

Другой масштаб, новый размер.

Но жизнь угасла рано в твоем теле,

Смерть наш беспрекословный деспот,

От горя стала я предпочитать лишь щели,

Отправившись на горный горький Лесбос.

Это Спарта

Давным-давно была такою гордой,

С диким, как черный конь, либидо,

Когда-то королева Спарты Горго,

Пока не повстречала Леонида.

Он показал, что в силах шлем и меч,

В постели могут стих, песни и танцы,

Умеют воевать, но знают как беречь.

Даже суровые и грубые спартанцы.

Она была учитель, а он ученик,

И то, что они делали за партой,

Лаконии учили пламенный язык,

Должно навек остаться в Спарте.

Ты возвращайся со щитом или на щите,

А потому она возрадовалась их судьбе

И перестала быть такой строптивой,

Когда навек ушел он в Фермопилы.

На сцене

Стыд, срам, разврат, позор,

Что вытворяют там на сцене,

Молчит наш корифей и хор,

Стоят там двое на коленях,

И вытворяют полный срам,

Но театр вожделеет перемены,

Что не появляются в умах,

Что не опишет ни один Эзоп,

Ни один трагик во Вселенной,

Не знает, что мы бешеный галоп,

Что прокляты огнем нетленным,

Что я тебе раба, ты мне – холоп,

Кровь коз бежит по нашим венам,

И проливается ручьем взахлеб.

На афинской театральной сцене.

Из нашей крови, семени и пота,

Созреют представления для народа.

Во имя Аполлона и во имя Диониса,

Они играли так неистово прекрасно,

Столь театрально и талантливо еблися,

Но были то лишь предварительные маски.

Несправедливо

Мой дорогой, есть тема:

В Афинах Ты – Перикл,

А я – красивая гетера,

Что прочитала тебе стих.

И смысл ты всего постиг.

Но закон останется закон,

Хоть победи ты сотни персов,

Будь ты двенадцать раз архонт,

Гетере нет на свете места.

Пройдут века, будут учить за партой,

Как бился ты с Афинами и Спартой,

Сколько прошел ты бед, битв и оказий,

Чтоб снова быть с твоей Аспазией.

Самая дорогая гетера

Бонус, божий дар и супер-приз,

Просила за себя пять тысяч драхм,

Гетера знатная Афинская Лаис,

А потом давала эти деньги в храм.

Никто не знает, что лишь взглядом,

Она могла до белого каления доводить,

Кто посидел с ней в доме рядом,

Уже не мог по-былому быть.

Лишь одного она касалась,

Могла Таис его тихонько пригубить

И детским поцелуем тронуть фаллос

А чем-то большим она могла погубить.

То и был ее святилище, ее святейших храм,

На который она не жалела ни драхм, ни дирхам.

Рынок

Жара и подневольный рынок.

Здесь покупают людей плоть.

На меня пал твой глаз и выбор,

И ты увез меня с рынка прочь.

Я думала, клеймишь железом,

Да буду сад и дом твой убирать,

Но ты повел меня вмиг на кровать,

И встал передо мною на колени.

Назвал меня своею госпожой,

Поставил надо мной негра с опахалом,

Я назвала тебя первым нахалом,

И не давала до рассвета отдых и покой.

Когда небо осветил алый восход,

Сказала я: сегодня все наоборот.

Жди нас, Рим

Был Ромул в Риме первый царь,

Да он же первый там стратег,

Так повелось в городе встарь,

Что Ромул держит за войну ответ.

Но знал второго царя вечный град,

Тот мирный был Нума Помпилий,

Он был священник и войне не рад,

При нем раздоры прекратились.

Рим – грозный воин и святой монах,

Оба лица страны едины в своей службе,

Так и моя любовь к тебе, коль нужно,

Дает молитве и войне большой размах.

Ты – вечный город, Древний Рим.

Я – Ромул, Цезарь, Август, Нума,

Какая службы окончательная сумма?

Тот факт, что ты теперь и миф, и мир.

Как надо

Обычай был в Древнейшем Риме

Под Сатурналии и года нового канун,

На царском холме Авентине,

Сажать еще девчонок на мутун.

Пред первой с мужем ночью,

Шеренгой девушки стояли,

А потом с девичьей мощью,

Лишались чистоты на фале.

С начала давних тех времен,

Мутун вошел в брачный обычай,

Стоял он кровью обагрен.

По-своему было то прилично.

Но ты решил, что должен сам,

Снять с меня девственный гимен,

А потому настало время перемен,

Пришел ты и разрушил истукан.

Ты был во мне единственный и первый,

И в тот момент, когда лишилась девства,

Я думала, что обязательно и непременно,

Ты должен взять все девственные чресла.

С младых ногтей должна любая знать,

Как нужно образцово-показательно ебать.

Поэтому не только в праздничный канун,

Должна стоять толпа присесть на твой мутун.

Веста

Там в очаге горит ярко огонь,

При нем мое святое место,

Я преданно играю свою роль,

Служительницы культа Весты.

Ни разу не жена, навек невеста,

Молюсь за Рим, детей и дом,

Блюду обет я чистоты и девства.

Но тут на пороге храма – он.

Обычно я такая недотрога,

Но смотрит на меня чудесно,

Снимает нежно мою тогу,

Я трепещу пред его жезлом,

Он резко мне разводит ноги,

Врываясь в девственные чресла.

Не слышит крика моя Веста,

На губах его сильная ладонь,

Во мне так горячо и тесно,

Во мне очаг, во мне огонь.

Признаюсь вам я честно,

Да, я не храм, но сама дом.

Происхождение демократии

Мой пеплос, пояс, твои латы.

Тела младые еще не остыли.

Вдыхаем воздух мы так жадно.

Но ты сказал: Я обессилел!

Нигде ты не найдешь в Гомере,

Нет такой строчки Еврипида,

Как я была грустна без меры,

Что кончилось твое либидо.

Как Ифигения в Тавриде,

Отдать я жизнь за то готова,

Чтобы любили мы вновь и снова.

И ты всегда был в лучшем виде,

Ничто не оставалось той Лукреции,

После слов уставшей половины,

Как вырезать себе сердце –

Закончились так цари в Риме.

Мне кажется, что если ты падешь,

Падет и политический режим.

Которому мы все принадлежим.

А потому не падай духом.

Лайк

Поднять глаза я на тебя не смею,

Да, ты красив: шлем, щит и латы,

Ты – звезда Рима и арены Колизея,

Во всей империи ты первый гладиатор.

Ты стоек и силен, ты не кричишь от ран,

За то тебя прозвали римляне железным

Ты побеждаешь львов, злодеев, христиан,

Рядом с тобой на пьедестале никому не место.

Знакома нам трагедия слияния и расставаний,

Ты – самая глубокая из ран и тайна тайн,

А потому когда приходит час голосований

Я ставлю тебе свой самый большой лайк.

Ты Колизея все возьмешь награды

Отныне, присно и вовеки так.

Но в моей постели ты сам император.

Твоя арена я, а ты – Спартак.

Lupa

Рим. Знатный Лупанар.

Я – жажда, я – волчица,

Ты – генерал и ты патриций.

Пришел ты потушить пожар.

Разрешено нам веселиться

На спину ты так резво клал

Но я же хищница, я – волчица

Под лапой моей Ромул спал.

Решили мы охотой порезвиться,

Узнал твой заяц мою пасть,

Да, кролика надо уметь поймать,

Чтоб досыта поесть волчице.

Дано нам друг в друга впиться,

Я знаю твою страсть и гнев,

Но я непобедима, я волчица,

Будь ты хоть сто раз лев.

И так могло с тобой случится,

Что после стал ты совсем другим,

На свое знамя поместил волчицу,

Так правильно. Наш город – Рим.

Мой дядя самых честных правил

Как оказалось то некстати,

Что в жизни той ты был мой дядя,

А потому без слов, ласк и прелюдий,

Весь Рим заставил уважать Гай Юлий.

Он взял туманы и восходы Альбиона,

Да гордость Галлии он ловко покорил,

Он перешел все рубежи и Рубиконы,

Со смертью в пантеон богов вступил.

Но как бы не любили тут разврат,

Рим не простит и Цезарю инцеста,

Не могут вместе быть сестра и брат,

Тем более племяннице и дяде нету места.

Не утолил со мной свое либидо,

Поэтому случились Мартовские иды.

Но ты любил меня. Мой сын Октавиан,

В наследство от тебя взял вечный город,

Да, не в этой жизни и еще не скоро,

Но все-таки мы делим славу пополам.

Клеопатра

Внезапно я приду к тебе в ковре,

Я покажу тебе Египет на триере,

Я растворю жемчужину в вине,

Пока ты мне не поклянешься в вере.

Я отчеканю лик твой и мой на монете,

На оргиях я первая менада, а ты Вакх,

Мы пошалим и порезвимся, словно дети,

Хоть ты держишь скипетр, я – анх.

Две тысячи лет сей пламень не затмили,

Твой каждый взгляд в учебник и музей,

Истории о нас хранит Александрия,

Любовь нам пирамида, крест и мавзолей,

Я для тебя всегда найду страсть и идеи,

Ведь происхожу я из династии Птолемеев,

Неважно кто ты – Цезарь иль Антоний,

Едины мы в войне, пире, горе, ссоре,

И даже после поцелуев ядовитых змеев.

Нельзя влюбляться

Не знает император Клавдий,

Его императрица Мессалина,