Пережеванные эпохой: Виток I. Другие берега

© Арсений Саркисов, 2025

ISBN 978-5-0067-7863-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Книга не пропагандирует употребление наркотиков, психотропных веществ или каких бы то ни было других запрещенных веществ. Автор категорически осуждает производство, распространение, употребление, рекламу и пропаганду запрещенных веществ. Наркотики – это плохо!

1

Дождь капал на нервы абсолютно всем столичным людям, но злиться на погоду они не желали, так как уже давно привыкли к такой обстановке. Всегда легко определить «приезжих» и коренных жителей. Первые никак не могут смириться с прогнозами синоптиков. Они каждый день обманывают себя, не желая верить в то, что их окружают слякоть, мерзлота и ливень. Последние же, хоть и ненавидят всей душой дождь, никогда открыто не жалуются на погоду, а «приезжим», которые сетуют на нее, отвечают: «Будь добр, не мороси». Дело в том, что коренные уже свыклись с тем фактом, что живут в одном из самых дождливых городов страны. Они родились здесь, выросли, поэтому ненастьем их не напугать.

Павел Рублев же как обычно не мог определиться с тем, кто он. Паша, как человек, родившийся в этом городе, понимал, что такая погода является нормой, но в то же время Петроград всегда казался ему чужим (а переезд это только усугубил), поэтому к вечным ливням он так и не привык.

Рублев одиноко поднимался вверх по пустой правой стороне Средней перспективы. Левая же переполнилась людьми в коричневых комбинезонах «нормативного» типа, спешащими вниз, чтобы спрятаться от дождя и уныло воющего ветра.

Последние хоть и бежали, но все равно не вынимали из рук чаофоны, чтобы продолжать листать умную ленту Fúcóng. Теперь это приложение – их лучший друг, ведь уже давно ясно, что алгоритмы понимают людей лучше, чем люди друг друга.

Павла метало между двумя состояниями: гнев и горечь. Иногда ему даже казалось, что они – его родители. Состояния случайно смешались двадцать шесть лет назад и породили на свет его. Именно поэтому Паша так часто озлобляется и настолько же часто огорчается.

Рыжие кудри Рублева давно стали мокрыми, но он не обращал на это внимания, его это просто не интересовало. Не интересовал Павла и центр города, ведь тот давно стал знакомой декорацией. Раньше для него столица являлась таинственным туманным местом, которое словно наблюдает за людьми. Блеклое днем, а ночью – пестрое. Теперь же это лишь жалкая тень того былого величественного города.

Люди тоже не волновали Павла, ведь они давно стали незнакомыми актерами. Незнакомыми по той причине, что играли они в другой постановке, нежели Паша. Жили в абсолютно другом мире. Его программа не позволяла жить так же, как все, причем в прямом смысле.

Паша прошел мимо множества баров и проверил, на месте ли наручники и ключ. Он тихо репетировал, как актер перед выступлением, повторяя одно и то же еще с того момента, как вышел из метро: «Публикуете… прочий мусор… В поиске… Или что… Остается только один вариант – деньги».

Павла окружали кибернетические голуби с камерами в глазах, серые отреставрированные достопримечательности, серые новостройки посреди серых будней. Ларьки с китайской безвкусной едой, грозные Ши-цза, проекционные пешеходы и бесконечные пропагандистские голограммы:

«Сударь, долой неологизмы! Англицизмы – зло! Заимствованные слова – опухоли русского языка!»

«Помни о дальних врагах, не забывай о предателях внутри» (слова были изображены на фотографии поэта-шпиона Воспетского).

«Techcapella – слово, которого нет».

«С имплантами в приличном обществе тебе делать нечего! Киберпанки – дьявольское отродье!»

Раньше в такие моменты Павел испытывал отвращение, но потом он понял, что тратить нервы на подобное не имеет смысла. Позднее у Паши и вовсе развилась баннерная слепота, как, в принципе, и у остальных. Люди привыкли к пропаганде так же, как к бесконечной рекламе.

Любая агитация теперь является маркетингом, а все государства – коммерческие организации, нацеленные на извлечение прибыли при помощи потребителей. Политики – это товар, а партии – бренд.

Нервы у Рублева были на пределе, поэтому необходимо правильно выбрать цель для ненависти. Такой стало издательство-монополист «ЭКСПБ», которое будто прожигало взглядом Пашу своими жуткими круглыми окнами. Он дошел до места, пройдя последнюю голограмму.

Встретило же его не только здание издательства, но еще и трехглавый орел – герб государства. Когда-то очень давно существовал двуглавый, но потом кому-то из власть имущих пришла следующая идея: одна голова смотрит на Запад, другая – на Восток, третья же глядит прямо, присматривает за народом.

И вновь Павел ощутил неприятие реальности. Это чувство, когда тебя трясет, когда небо будто слишком низкое, когда земля словно уходит из-под ног. Каждую клеточку тела тошнит от громких звуков и ярких цветов.

Ты начинаешь думать, что мир не рад тебе, что лучше сделать нечто иное, отступить от собственного плана. Правда, Паша давно понял, как ему бороться с этим неприятным состоянием: нужно всего лишь на секунду закрыть глаза, вздохнуть, а после затянуться треугольной электронной сигаретой. Это Рублев и сделал, после чего перед ним автоматически открылась дверь издательства.

Его не хотели пускать, но Паша был настолько зол, что мог ворваться даже в Букингемский дворец. Настолько сердит, что даже не обратил внимания на интерьер в издательстве в стиле шинуазри, который обычно его привлекает.

Он пробежал мимо офисных кабинок, где работали редакторы. Мимо кабинок, где сидели переводчики и ломали голову над тем, как перевести иностранную идиому, как подобрать слова, чтобы не использовать англицизмы. Конечно, уже давно во главе всего находится нейросеть. Она все анализирует, создает обложки, редактирует, переводит (иногда даже пишет).

Но создать качественную нейросеть – дорого, поэтому в «ЭКСПБ» все сначала делает искусственный интеллект, а уже потом живые люди, вернувшиеся к работе после бесконечных забастовок, исправляют недочеты за нейросетью (больше половины работы). Последним же, конечно, за это платят копейки.

Увидев неоновую надпись «главный редактор» красного цвета на стене у кабинета, Павел выбил дверь с ноги и сразу же подошел к столу. Он достал наручники, присел у столика, приковав себя, а ключ выбросил в окно.

– Поговорим? – спросил Паша.

Дети не шумят. Учительница строго следует программе. Все идет по плану, но обстановка настолько уныла, что засыпают как ученики, так и преподавательница. К сожалению, спать им нельзя, ведь иначе раздастся противный писк из динамиков. Он напугает всех в кабинете, заставит дрожать и ждать, когда же с задержкой холодный голос робота озвучит: «Нарушение».

Белые стены с пятнами, что так и не отмыли. Белый пол с грязными следами от обуви. Белый потолок с еле работающими микрокамерами, заклеенными жвачками. Белые мятые рубашки на учениках. Лишь только серый пиджак с блестками, красовавшийся на учительнице, смог выделиться на таком фоне, хоть это и не задумывалось.

Детям запрещено доставать в школе чаофоны, запрещено пользоваться ими (что очевидно). На входе в учебное заведение у всех учеников забирают девайсы, но многие приносят с собой вторые чаофоны. Небольшая возможность списать и обмануть крутящиеся камеры есть. Это рискованно, но школьники – существа, которые всегда ищут способ поднять адреналин в своей крови. И все равно получается списать редко, потому что чаще всего камеры замечают подозрительные движения.

Но сколько бы их в школе ни было, вряд ли это решит главную проблему – ученики не умнеют от бесконечного контроля. Они оказываются на улице после уроков, где сразу же ныряют в приложение Fúcóng.

Они оказываются в квартирах, где нет родителей, ведь те на работе. Оказываются в шумных компаниях с «леденцами», оказываются в метавселенной, остаются с кумирами из голограмм или наедине со своими пубертатными демонами. Так школьники и теряют себя, и никакой контроль в стенах школы тут не поможет.

Уже даже учителя в глубине души понимали, что государство борется со следствиями проблем в образовании, а не с причинами. Именно поэтому школа – это не место, где обучающимся комфортно, но даже и не место, где плохо только ученикам. Это место, где плохо школьникам и педагогам.

И если в столице или в Москве царил мнимый порядок, то в регионах часто камеры не работали (оно и понятно, весь капитал периферийных городов стекался в Петроград). Дети знали о поломках, поэтому переставали слушаться преподавателей. В итоге одни пытались угомонить учеников, но их увольняли за «неприемлемое поведение», другие же боялись потерять работу, поэтому терпели издевки маленьких негодяев.

В Петрограде самой худшей школой считалась пятьсот семьдесят первая. Худшая она не потому, что здание разваливалось. Напротив, школа выглядела намного свежее многих других заведений.

Все дело в другом – пятьсот семьдесят первая находилась не в самом благополучном районе, поэтому в ней было очень много трудных детей и подростков. Унижения, драки, крики и жестокость – вот, что такое школа №571.

Долгое время все игнорировали проблемы этого места, пока не произошла стрельба. Тогда-то и решили оснастить учебное заведение новейшими камерами с системой «нарушение». Если в кабинете кто-то не следовал протоколу, то звучало…

– Нарушение, – прохрипел динамик.

Виктория Сергеевна даже не сразу поняла, что произошло, но она мгновенно обрадовалась тому, что ей больше не нужно следовать скучному тексту из школьной программы. Обрадовались и ученики.

– Боже… – провозгласила Виктория. – Компьютер, какой именно пункт был нарушен?

В ответ раздалось лишь мерзкое шипение.

– Компьютер? – повторила учительница. – Ау. Эй, компьютер, не молчи. Если не ответишь, то это значит, что я поправилась, – молчание продолжалось. – Вот блин…

Ученики еле сдерживали себя, потому что по протоколу смеяться на уроке запрещено.

Виктория Сергеевна нравилась всем. Умникам она симпатизировала тем, что могла преподнести нудный материал интересно. Хулиганы же обожали ее грудь и упругий зад. Учителя обычно делятся на два типа: те, кто работают, потому что больше негде; и те, кто работают из-за любви к предмету. Виктория Сергеевна относилась ко вторым.

Преподавательница вернулась к столу, ведь подумала, что произошла очередная ошибка в системе, но внезапно из динамиков вырвалось:

– Пункт 2.55: Использование электронного устройства в школе. Ученик – Александр Кислов, третья парта, второй ряд.

Вика испугалась из-за неожиданного возвращения голоса робота. Она поправила свои светлые волосы, подошла к ученику и вытянула руку.

– Выключи режим индивидуального экрана и давай сюда чаофон.

– Пожалуйста, не надо. Я сейчас уберу его и больше не буду доставать.

– Ты должен был сдать чаофон еще при входе в школу. Нечего на уроках в социальных сетях сидеть, – грозно ответила Вика, притворившись злой учительницей.

– Но я и не сидел…

Все в классе резко заинтересовались нарушителем.

– А что ты тогда делал?

– Читал поэму.

Виктории следовало просто забрать девайс у неудачливого ученика, но интерес одержал верх над ней, поэтому она спросила:

– И какую же?

– «Люди, которых я ненавижу»… – стыдливо, но в то же время гордо произнес подросток, понимая, что за пределами школы его не просто нарекут занудой, но еще и занудой-диссидентом, что в разы хуже.

– Воспетский – это хорошо, но у нас по программе Хлещев. Лучше бы на уроке «Павла Павловича» читал.

После сказанного Виктория задумалась, стоило ли ей в присутствии учеников хвалить творчество Воспетского.

– Я это сделал… Прочитал еще в том году, – неуверенно ответил ученик. – Пожалуйста, можно оставить его у себя? Я-я больше не буду.

Вика убрала руку, но после этого сразу вспомнила все выговоры, замечания и штрафы за полгода. Она резко выхватила чаофон из рук школьника и строго произнесла:

– Если еще раз увижу его у тебя, то вызову родителей в школу, понял?!

Когда же урок закончился, и 10 «А» начал потихоньку покидать кабинет, Виктория Сергеевна подошла к тому самому ученику и спросила:

– Саш, а какой у вас следующий урок?

– Основы новорусского христианства. И мне н-нельзя опаздывать, иначе Валерия Игоревна опять назовет меня еретиком.

– Да, она это слово любит, – Вика задумалась и почесала голову. – Тогда нужно торопиться, просто я хотела бы с тобой поговорить.

Саша думал, что разговор пройдет в этом же кабинете, но Виктория взяла его за руку и начала быстро вести к лавочке, которая находилась за женским туалетом. Учительница выбрала это место по той причине, что оно являлось слепой зоной.

– Вот твой чаофон, но лучше на уроках его больше не используй. Надеюсь, ты не считаешь меня каким-то чудовищем? Послушай, я проработала в двух школах до этого, но только тут такие строгие правила из-за… Из-за того случая. Я хочу помочь тебе, понимаешь? Я никакая не строгая училка, а просто человек, который хочет дать знаний ученикам. И вот, что я тебе скажу: в тебе есть искра, но в этом месте тебе нужно быть с ней очень осторожным, иначе ее погасят.

– Ее могут погасить не только тут… – уныло проговорил ученик. – И… Спасибо вам за чаофон. Это мой верный друг.

– В смысле? Что ты там говорил про искру?

Саша посмотрел на часы и сделал вид, что торопится.

– Эм, м-мне пора. Помните же про Валерию Игоревну?

– Ладно-ладно, но давай продолжим разговор после уроков, а то ты меня пугаешь, – Вика улыбнулась ученику и сказала напоследок: – Беги на урок, все же «еретик» – страшное слово.

Только Саша собрался уходить, как Виктория добавила:

– Ой, и ты бы мог не говорить никому о том, что я вернула тебе чаофон? А еще лучше никому не говорить, что мне нравится творчество Воспетского.

– О чем вы, Виктория Сергеевна? Мне никто не возвращал чаофон. Да и про поэта-диссидента я ничего не слышал, – с довольной ухмылкой ответил ученик, после чего побежал на «Основы новорусского христианства». Вика же по привычке хотела закричать: «Не бегать по коридору!»

Спустя один урок Саша вернулся в кабинет литературы. Он не мог перестать плакать, стыдился смотреть в глаза учительнице, а речь его больше походила на неумелые попытки неандертальца говорить.

– П-п-простите… П-простите, – вытирая слезы, повторял он. – Я не хотел, не хотел, честно.

В кабинете Виктории Сергеевны снова зазвучали динамики:

– Нарушение.

Только Вика хотела спросить у Саши, что он сделал, как виртуальный помощник добавил:

– Нарушение со стороны учителя: Черненко Виктория Сергеевна.

Вика схватилась за голову.

– Компьютер, какой именно пункт был нарушен?

– Пункт 2.28: Неприемлемое поведение.

– То есть, сейчас ты решил вовремя ответить? – возмутилась Вика. В ответ послышалось лишь шипение.

В кабинет ворвалась охрана, но главред сказал, что справится сам, поэтому работники, не возражая, ушли.

– Вы вообще кто? – поинтересовался главный редактор.

– Меня зовут Павел Павлович Рублев, – уверенно произнес литературный бунтарь. – Вы можете знать меня, как того парня, что на протяжении нескольких лет присылает рукопись, до которой вам совсем нет дела. Вы публикуете книги звезд, романы блогеров, подростковые романы от их подражателей, дешевое фэнтези, перевинчивания популярных сюжетов, произведения нейросетей, истории про попаданцев и прочий мусор. В поиске легких денег вы совершенно не обращаете внимания на таких, как я. И знаете, я догадываюсь почему – вы просто видите свои потенциальные книги как мешок с деньгами, а не как предмет искусства. Или что, вы боитесь критики власти в моем романе? Да нет же, вы свободно печатаете либералов, националистов, коммунистов и… блин, даже анархисты у вас есть. Вы делаете это, пока вас не прижмут. А если и прижмут, то в основном достается авторам за «вредное направление», потому что вы составляете удобные договоры и наживаетесь на книгах, которые выгодны власти, а это значит, что закрывать именно ваше издательство бессмысленно.

Получается, что дело тут не в этом… Остается только один вариант – деньги. Вы готовы издать книгу с огромным тиражом, где на каждой странице будет просто огромная буква «А», только если это произведение принесет вам прибыль. Вы называете гением каждого второго, делаете из посредственностей живых классиков. Меня достало это, поэтому я требую либо издания своей книги, либо вразумительного объяснения, почему вы не даете шанс простым новичкам без денег и популярности. И сейчас я говорю не только от своего лица, но еще и от лица всех остальных настоящих писателей, что хотят пробиться, но не могут. Нас всех словно приковали наручниками, а все из-за бесконечных игнорирований и отказов. Но знайте, что совсем скоро мы дадим пощечину общественному вкусу!

Пока Паша истерично проговаривал выученный наизусть монолог, он тщательно успел рассмотреть лицо главного редактора. Его поразила невозмутимость этого человека, словно к нему каждый день врывается какой-то писатель, который приковывает себя наручниками к столу и требует издать его роман.

Сразу после сдержанности Павла удивил пивной живот редактора. Он сильно бросался в глаза, поэтому тяжело было думать о чем-то ином, кроме огромного пуза, пока разговариваешь с этим человеком. На свитере главреда заметны пятна, а на джинсах – потертые места.

Редактор на протяжении всего монолога почесывал усы и неустанно глядел на Пашу уставшими глазами, которые когда-то в прошлом искрились от амбиций. Когда же Рублев закончил, он спросил:

– Вы как, все? Может, еще есть претензии?

– Претензий много, – ответил Павел, после чего поправил круглые очки и сделал пару тяг, – но основные я высказал.

– Во-первых, курить здесь запрещено. Во-вторых, «Павел Павлович Рублев» – это ваше настоящее имя?

Паша убрал электронную сигарету и выдохнул пар. Он сначала подумал, что на этот вопрос бессмысленно отвечать, но после все же сказал:

– Нет, я его выдумал.

– Вот только давайте тут без сарказма, мне его и от остальных писателей достаточно. Задолбали уже… – Павел удивился, ведь в его словах отсутствовал какой-либо сарказм. – Уважаемый, я надеюсь, вы взяли с собой еще один ключ?

– Нет, конечно. Я уже сказал, что не уйду, пока вы не скажете: «Да, Паша, без проблем, мы издадим твой роман, не переживай». Или же, пока вы не объясните, в чем проблема нашего книжного рынка. Можете ответить прямо, даже если это будет грубо. Люблю, когда люди говорят правду.

Главный редактор вздохнул и размял пухлыми пальцами глаза. Вернувшись к рабочему месту, он сел в кресло и попросил электронную сигарету Паши. Последний же заметил на столе собеседника кучу валяющихся скрепок. Причем у редактора имелся органайзер для канцелярии, но, видимо, ему больше импонировал бардак, нежели чистота, ведь помимо скрепок, на столе виднелись смятые бумажки, неработающие ручки, сломанные карандаши и фантики от сосательных конфет.

Главный редактор удивился треугольной форме электронной сигареты, но все равно не отказался от парочки затяжек.

– Так вы же сказали, что курить запрещено, – подметил Рублев и ехидно улыбнулся.

– Но я не уточнил, кому запрещено, а кому – нет, – главред затянулся, сложив губы буквой «о», после чего выдохнул. Кольца из дыма полетели в сторону Паши, но тот решил отмахнуться от них рукой. Один из многих парадоксов в его жизни: Павел любит курить, но ненавидит, когда курят при нем. – Знаешь, что за слово я сейчас назову?

– Я понимаю, что многие писатели обладают пророческим даром, но я к таким не отношусь. Мне больше удается держать палец на пульсе общества. Zeitgeist1, все дела… Понимаете меня?

Автор поймал на себе осуждающий взгляд редактора.

– Да, ты не провидец, иначе бы не пришел сюда. То слово – выгода. Для современного человека оно приравнялось к чему-то святому. Для меня же это не что-то сокровенное, а просто язык. И, к сожалению, ты его не знаешь. А ведь наш разговор тогда бы легко завязался.

– Я и не хочу его изучать, – сразу же отрезал Павел.

– А зря. Гляди, скоро английский могут окончательно запретить в нашей стране, но никто не запретит «язык выгоды». Вот это по-настоящему интернациональный язык.

Главный редактор снова затянулся и заметил, что Паша сморщил лицо.

– Но ты не волнуйся, сейчас я помогу тебе его выучить. Урок первый. Итак, уже несколько лет нам присылают один и тот же роман какие-то авторы: Рублев, Сирин, Катаев, Ювачев, Пешков и Чейни. Напомни название, пожалуйста.

– «Театр абсурда».

– «Театр абсурда», отлично. Ну вот, там тысяча страниц и сюжет заключается в том, что вселенная – огромный театр, а Земля – это декорация, где актеры пытаются понять, как им играть в этом странном спектакле, ведь постановщик вышел покурить.

Рублев невольно улыбнулся, вспомнив, как задумался об идее, как написал первую главу. Как продумал сюжет, характеры героев, концепцию и финал. Тогда он думал, что наконец-то создал что-то стоящее, новаторское и гениальное.

– Ску-у-у-у-ука! Кому это вообще может быть интересно? Что мы имеем в итоге? Огромный роман от ноунейма, – главред оглянулся, а после этого добавил: – точнее, неизвестного автора. В книге тысяча страниц, так еще и сюжет нудный. Знаешь, сейчас люди и сто страниц прочитать не могут, а ты тысячу предлагаешь. Итого, выгодно ли тебе, если мы издадим роман? Естественно. Выгодно ли нам? Ни в коем случае. А основа нашего языка такая: ты – мне, я – тебе. Вот тебе и первый урок. Знаешь, какой второй?

– Ну?.. – без всякого интереса протянул Паша. Его моральный дух пал, левая рука затекла, а разум переполнился негативом.

– А за второй надо платить! Ха-ха! – впервые за день редактор засмеялся. Он затянулся электронной сигаретой, выдохнул дым в лицо Павла и ехидно улыбнулся, наслаждаясь мучениями писателя.

– А обязательно быть таким «абсолютным злом»? – поинтересовался Рублев.

Главред встал с кресла, начал кашлять и смеяться одновременно. Успокоившись, он серьезно посмотрел на Пашу и кинул в его сторону электронную сигарету. Тот же неряшливо поймал ее, едва ли не уронив, а после сразу же сделал несколько тяг.

– Да я же тебе помочь только пытаюсь. Я был таким же, как ты. Ярым идеалистом, который думал, что сможет победить этот порочный мир. Но потом я понял, что есть одна штука, которая в миллион раз сильнее человека. Которая легко сломает его, заставит играть по своим правилам.

– Это сейчас вы так намеками про государство?

Редактор горько ухмыльнулся.

– Нет, та штука намного влиятельнее. Она и порождает государство, она вообще все порождает. Можешь про это и написать в следующий раз, только добавь в сюжет подростков в тайной школе с суперсилами, которые противостоят системе. А один из героев пусть будет квирэйджером, «другим», робофилом, киберпанком или еще кем-либо. А, стоп… Больше же про них нельзя писать… На всякий случай, у нас таких нет! И вообще, я ничего не говорил, статью 6.21 не нарушал. Но ты подумай о подростках. Я, может быть, тогда и помогу. Выпустим каким-нибудь тысячным тиражом.

– Ой, да пошел ты, – злобно произнес Павел. Лицо главного редактора моментально омрачилось.

– Зря ты так, – ответил он. – Я же хотел за лазером сходить, а ты меня послал явно в другое место, – редактор покинул свой кабинет. – В следующий раз используй псевдоним «Савенко», говнюк незрелый.

Паша не стал ничего отвечать, а лишь потянулся в карман джинсовой куртки, чтобы достать давно устаревший чаофон. К сожалению, доставать оказалось нечего (впервые Павел забыл чаофон из-за спешки). Горе-писатель ругнулся, привстал и ударил стол ногой. Пожалев об этом, Рублев начал размышлять, как можно выбраться из собственной же ловушки.

Он посмотрел на стол и подумал: «Ну ладно. Давай, как мы репетировали».

Уже в кабинете директора на преподавательницу посыпалась целая тонна обвинений как со стороны начальства, так и со стороны другой учительницы:

– А я говорила! Я говорила! Говорила, что она плохо влияет на наших учеников. Эта бесстыдная, наглая и богохульная зараза. Предательница, гадкая шваль! Эта она отдала мальчику творение дьявола.

– Валерия Игоревна… – пытался успокоить ее директор.

Вика, скрестив руки, сидела и выслушивала все оскорбления православной женщины. Она успела посчитать каждую морщину на ее дряблом лице, каждую родинку, бородавку, каждое родимое пятнышко. Виктория разглядела вдоль и поперек ее растянутый сарафан. Когда же ей это надоело, она поняла, что терять нечего, поэтому решила начать острить:

– Творение дьявола – это твой сарафан.

– Что?! – возмутилась Валерия Игоревна. – Ах ты, грязная, дерзкая еретичка.

– Валерия Игоревна, давайте будем сохранять… – вновь попытался вмешаться в диалог директор. Его пухлое лицо выражало спокойствие, но неуверенные жесты и дрожащий голос выдавали в директоре неконфликтного человека.

– А новое православие разве вяжется с феминитивами? – спросила Вика и приложила палец к подбородку. – Если нет, то я тогда просто еретик.

– Виктория Сергеевна, перестаньте… – директор подумал, что стоит заговорить с другим участником конфликта, но эта идея не обернулась успехом, ведь его сразу же перебили:

– Не богохульствуй, потаскуха! – закричала на весь кабинет Валерия Игоревна и закашляла.

Ученики, подслушивавшие разговор за дверью, прикрывали руками рты, сдерживая рвущийся оттуда смех. Они переглядывались и тихо проговаривали: «Офигеть, она назвала ее потаскухой».

– Олег Андреевич, – обратилась Вика к директору. У последнего сразу же загорелись глаза из-за того, что его наконец-то заметили. – Вы слышали? Она назвала меня потаскухой. Это вообще приемлемо в школе? Сделайте что-нибудь, вы же тут главный.

Последние слова засели внутри Олега Андреевича. Вдохновленно он искал в себе остатки былого мужества, которого его лишили за годы компромиссной работы. Учителя продолжали спорить, но директор не слышал их, ведь в его голове крутилась непрерывная цепочка: «Я главный. Да, я главный, а это значит, что я главный. Не они главные, а я… Я – главный».

– Я тут главный, – решился заявить о себе Олег Андреевич. Он поправил красный галстук и продолжил: – Валерия Игоревна, хватит оскорблять Викторию Сергеевну. Виктория Сергеевна, хватит провоцировать Валерию Игоревну. Давайте вернемся к тому моменту, почему я вас сюда позвал.

– Сердечно благодарю вас, Олег Андреевич, что дали мне слово. На мой урок опоздал ученик. Он прибежал, споткнулся об порог и проехался по полу. Из его кармана выпал, прости меня, Господи, чаофон. И я задалась вопросом: почему при нем была эта штука? Я начала спрашивать мальчишку, но он изворачивался как уж на сковородке. Ну, а я ему говорю: «Либо рассказываешь, откуда штучка, либо я выгоняю тебя и ставлю два». Так он и покаялся.

«Лучше бы я ему крикнула: „Не бегать“», – задумалась Вика.

– Отлично, – проговорил по завершении истории директор и провел рукой по лысеющей макушке. – Виктория Сергеевна, я думаю, вы в курсе, что эта школа особая из-за своей тяжелой истории. Не все подростки тут дружелюбны, не все желают учиться, поэтому мы и вынуждены прибегать к контролю. Без него трагедии повторятся. А контроль не может быть, если правила не соблюдают даже учителя.

– Даже учителя… – повторила следом учительница новорусского христианства.

– Эм, да. Спасибо, Валерия Игоревна, – сквозь зубы поблагодарил ее Олег Андреевич. – Вы неоднократно уже нарушали правила, Виктория Сергеевна, поэтому вы должны понимать, чем завершится наш разговор…

***

– И чем он завершился? – спросил Саша, когда встретился с Викой в коридоре. – Вас оштрафовали?

– Нет, – ответила она с улыбкой на лице. – Меня уволили.

И тут бывший ученик Вики начал плакать и говорить, что все это из-за него. Он проклинал при ней школу, одноклассников и весь мир в целом.

– А что вы сказали, когда уходили? Что-то крутое? – поинтересовался Сашка.

– Нет, я просто мирно попрощалась, – соврала Виктория. На самом же деле она сказала: «Ой, да пошли вы». Перед этим Вика объясняла директору, что трагедии могут повториться и из-за излишнего контроля. Но когда же увидела полное безразличие на лице бывшего начальника, то и нагрубила.

Вика сказала Саше, что ей еще пару раз придется появиться в школе, что сильно обрадовало мальчика. Он обнял ее и спросил:

– А чем вы теперь займетесь?

– Чем-нибудь полезным, – ответила сразу же Виктория.

Чем-нибудь полезным она решила заняться сразу же после вечернего похода в бар. Вика выбрала место «Дух свободы» на улице Довлатова 4, которое раньше называлось «Spirit of freedom» и являлось тематическим заведением.

Когда-то там выступали музыканты, поэты, писатели. Подвыпившие люди уходили в пляс, в гармонию с самими собой, в свои палящие сердца, которые не могли гореть без культуры и творчества.

Правда, позже всем стало понятно, что искусство нерентабельно, поэтому после смены направленности бара уходили клиенты не куда-то, а только от чего-то. Дух свободы же резко испарился. Место превратилось в новомодное заведение с роботами, неоновыми вывесками и футуристичным дизайном, коих в Петрограде и так достаточно. Виктория приходила сюда, только чтобы выпить и вспомнить, как когда-то «Spirit of freedom» являлся пристанищем для всех творческих людей.

Выбрать что-то из меню можно было уже на улице. Напитки и закуски автоматически загорались голубым цветом, если кто-то подходил к боковому укрепленному неодимовому стеклу. У входной двери находились два декоративных цветка, а внутри посетителя сразу же ослепляло холодное свечение, исходящее от различных светодиодных светильников.

За стойкой с синей подсветкой стояло два андроида: один походил на роботизированную руку и был ответственен за алкогольные напитки, другой же обслуживал клиентов.

– Привет, мое имя Bi-bo-D119. Чем могу быть полезен? – спросил он.

Вика посмотрела на зеленого робота овальной формы и подумала: «Как будто у их создателей совсем фантазия кончилась…». Андроид же терпеливо ждал, изредка на его корпусе мигал небольшой кружок.

– Давай «Солнечный свет», – ответила Вика. Она достала круглый чаофон и приложила его к терминалу на голове робота. Оплата прошла успешно, и бывшая учительница стала ждать, когда сделают коктейль.

– Выглядишь так себе, красотка. Как насчет услуги «Внимательно слушающий бармен»? – предложил Bi-bo-D119. – Помогу справиться с любыми проблемами.

Сначала Вике понравилось предложение, но когда она узнала, что эта услуга платная, то весь ее интерес неожиданно куда-то пропал.

Вечер пятницы – день, когда почти любой бар переполняется людьми. В нынешнем «Духе свободы» в основном веселились несовершеннолетние, которые пришли с фото, где им якобы есть восемнадцать. Среди них к стойке пробивался Паша, который про себя боготворил создателя скрепки. Сначала Вика и не обратила никакого внимания на него, ведь тот, только придя в бар, сразу же слился с толпой.

Правда, спустя мгновение ей все же удалось разглядеть среди пьянчуг рыжеволосого парня. Он отличался от всех то ли своей энергетикой, то ли тем, что больше походил на персонажа, нежели на человека. Персонажа, которому необходимо находиться здесь, необходимо пить и выделяться на фоне толпы, даже если он сам этого не хочет.

– Вы только гляньте, как этот парень с рыжей щетиной не похож на всех. О боже, он идет к нам. Такой необычный и загадочный. О да, я доволен, – холодно произнес робот-бармен.

– Чего? – удивленно спросила Вика.

– Мой создатель запрограммировал меня не только для того, чтобы обслуживать людей у стойки. Я еще обязан замечать «клишированные ситуации» в баре. У меня много целей, я многозадачный.

Паша с уверенностью и неким безразличием подошел к стойке.

– А, эм… А…. – но уверенность резко улетучилась, ведь Павел понятия не имел, что можно заказать. – Виски. Да, виски.

После этого он сразу же пожалел, что не уточнил перед оплатой, какой именно виски ему нужен, ведь подадут самый дорогой. Даже роботы нацелены на выгоду.

– Выглядишь так себе, красавчик. Как насчет услуги «Внимательно слушающий бармен»? – спросил андроид. – Помогу справиться с любыми проблемами.

Запястье Паши до сих пор изнывало от боли. Казалось, что его все еще сковывают браслеты. Он подумал, что услуга робота – неплохая идея, но его сразу же переубедила Вика, предупредив писателя о том, что это платно.

– Не-не-не, тогда только виски, – ответил Павел.

– Почему все идет не по алгоритму… – пожаловался робот и сразу же удалился прочь.

– Я тебя понимаю, дружище.

Вика вновь внимательно рассмотрела Пашу. Он казался ей человеком, которого она могла когда-то видеть. Не сдержав в себе эту мысль, Вика спросила:

– А я могла вас когда-нибудь видеть?

– Мир тесен, поэтому я уверен, что да. Но вообще, я неоднократно выступал здесь с… с другом. Ну, когда это еще называлось «Spirit». Как по мне, раньше это место было лучше.

– Тоже приходите сюда из-за приятных воспоминаний? – подсев ближе, поинтересовалась Виктория.

– Что? Нет, – Паша рассмеялся. – Здесь одного робота запрограммировали ругать другого. Только ради этого стоит находиться здесь.

Вика посмотрела на андроидов и заметила, что зеленый кричал на молчаливую роботизированную руку:

– Я тебе все гайки откручу, оболью своим маслом твою системную плату, провода повыдергиваю и засуну в жопу какому-нибудь кожаному. И я бы трахнул твою мать, да жаль только, что ты драный робот, поэтому у тебя нет матери. А если и есть, то твоя мамаша – сраная микроволновка. Боже, если бы у меня были руки, я бы и то лучше справлялся с коктейлями, позорище кибернетики.

– Разве не умора? – спросил Паша и постучал по стойке. – Один создан, чтобы бранить. А другой, чтобы терпеть.

– Как-то это жестоко… А зачем парень, который их создал, сделал это?

– По приколу, – грустно ответил Павел с улыбкой на лице. – Их создатель вообще странный, так еще и киноман. Вы же знаете про функцию замечать клише?

Вика кивнула, после чего парочка на минуту затихла. Вика сделала пару глотков «Солнечного света» из дымящейся плоскодонной колбы и предложила попробовать этот коктейль Павлу. Тот согласился.

Когда же Паша взял стакан, его собеседница обратила внимание на татуировки: синие кружки на костяшках. Образ писателя создавался для Виктории постепенно. Она неспешно замечала малейшие детали, которые сильно влияли на картину в целом. Сначала волосы, потом очки, щетина, одежда (больше всего Вике понравилась черно-белая полосатая футболка). Смотря на внешнюю оболочку Павла, она одновременно видела и его внутренний мир.

– Интересно? – Паша вернул коктейль и заметил, что Вика глядит на его татуировки. – Это не просто так. Синие круги на костяшках оберегают от неудач.

– И что, действительно оберегают?

– Нет.

Вика сняла пиджак, и Павел немного хихикнул. Дело все в том, что за пиджаком находилась красная майка с рисунком черного кота, который пьет бензин. Сверху была надпись: «Единственное, что может спасти смертельно раненного кота, – это глоток бензина».

Слегка рассмеялся же Паша из-за того, что ему показалось забавным то, что за частью классического костюма все это время пряталась дурацкая футболка, а он этого не замечал.

– Вы только гляньте, как эти двое общаются в баре. О да, я доволен, – подметил андроид и принес Пашин виски. Последний поблагодарил робота, поднес небольшую колбу ко рту, сделал глоток и сразу же закашлял, скривившись и сморщив лицо.

– Ненавижу виски… – проговорил Павел. – Да и пить не особо люблю.

– Тогда зачем приходите в бар? Только из-за смешных железяк?

– Ну, вообще я просто должен приходить сюда, должен пить именно виски и загадочно сидеть у стойки.

– Ой, – вырвалось из Вики. – Ничего вы и никому не должны. Вы же не…

– Пустышка? – перебил ее Паша и затянулся электронной сигаретой. – Да нет, я как раз такой.

Виктории сразу стало неловко, она перестала смотреть в глаза писателю, а позже добавила:

– Термин «другие» мне нравится больше.

– Да, мне тоже, – ненадолго Павел выпал из реальности. Он начал вспоминать все те мрачные эпизоды из жизни, что так усердно преследовали его последние годы. Но все же Паше удалось вынырнуть из пучины унылых обрывков памяти. Он улыбнулся Вике и продолжил рассказ: – Теперь вы знаете, что я следую святому правилу: «Вечный спутник российского литератора – это алкоголь».

– Сергей Донатович, покиньте тело этого молодого человека.

И тут глаза Павла стали больше от удивления. Он сначала даже не поверил, что услышал это, поэтому отодвинул стакан с виски, посчитав, что на сегодня достаточно.

– Читающий человек! О господи, спасибо! – радостно провозгласил Паша. – Так вы и вправду не просто так приходите сюда из-за воспоминаний. Еще и такая майка на вас не просто так. Только давайте сразу выясним, к какой категории книголюбов вы относитесь: «Я люблю читать, мне это просто нравится» или «Да, обожаю читать. Мои любимые книги: „1984“, „Мастер и Маргарита“ и „Цветы для Элджернона“»? Если что, я не считаю эти книги плохими, просто…

– Я все понимаю, – произнесла Вика. – Первый вариант.

Рублев ухмыльнулся, через отвращение допил виски, закурил и, выпуская изо рта кольца, произнес:

– Тогда надо уходить, здесь нам не рады.

– А где рады? – спросила Вика и улыбнулась в ответ.

– Нам рады там, где радостно нам. А здесь не весело. Здесь скучно, уныло. Я знаю интересное местечко, где все наоборот. Там шампанское льется рекой, а музыка проникает прямиком в голову, – наигранно рассказал о месте Павел, после чего поднес указательный палец к виску. – А потом пуф, следует взрыв.

– Звучит дорого.

– Я похож на человека, который ходит по дорогим местам? Вы не забыли, что я писатель?

– Мне почему-то показалось, что ты поэт, – резкий переход на «ты» сначала смутил Пашу, но потом он понял, что незачем продолжать вести разговор официально.

– Слава богу, нет. Все не настолько плохо.

После этого Павел решил узнать, как его собеседница относится к подпольным местам. Та сначала смутилась и занервничала, но потом вспомнила, что больше не работает в школе, поэтому согласилась пойти с Рублевым.

Пара встала, Паша помог надеть Вике сначала пиджак, а после и красное кашемировое пальто. Они уже собрались уходить, как вдруг Виктория увидела робота-бармена и посоветовалась с Павлом:

– Может, оставим ему чаевые?

– В смысле? – не понял Рублев и почесал голову.

– Сейчас мы поедем к нему и займемся сексом, – обратилась Виктория к андроиду. – Он пообещает мне позвонить после, но в итоге даст фальшивый номер, а я возненавижу его и разочаруюсь в любви.

Паша вытаращил глаза и не поверил словам Вики. Сначала он даже не понял, зачем она сказала это. Робот же никак не высказался. Тишина.

Лишь маленький желтый кружочек продолжал мигать на его корпусе. Вечерней спутнице Павла даже стало неловко, что она произнесла все это, но бармен все же развеял ее сомнения и холодно ответил:

– О да, я доволен.

Они выдохнули от облегчения и покинули бар, погрузившись на улице в туман, где виднелись только люди в светящихся дождевиках, агитационные голограммы и яркие вывески баров.

– Погоди, а мы реально сегодня переспим? – поинтересовался Павел и нервно улыбнулся.

– Все зависит от того, как будет продолжаться вечер, но сначала в другой бар. Если честно, сейчас мне больше хочется узнать, кто ты такой. Расскажи о себе, пока мы идем в место, «где нам рады».

Рублев поправил очки и затянулся электронной сигаретой, раздумывая над тем, с чего можно начать. Он пробирался сквозь поток собственных мыслей и старался найти тот самый эпизод из его жизни, который станет вступительным для рассказа. К счастью, таковой Паше найти удалось.

– Ну хорошо, тогда слушай внимательно…

0.1 Смерть автора

Видно, кому-то очень хотелось сделать из меня писателя. Не я выбрал эту женственную, крикливую, мученическую, тяжкую профессию. Она сама меня выбрала. И теперь уже некуда деться.

Сергей Довлатов

Почему-то считается, что все «серьезные» произведения должны начинаться с чьей-то цитаты. Одна девушка очень давно сравнила меня с Довлатовым. Не думаю, что я на сто процентов на него похож, но по каким-то причинам я запомнил тот момент. Именно поэтому я и решил использовать цитату этого автора.

Итак, где-то в глубине души, читатель, ты понимаешь, что я – это ты. И важно не разделять эти понятия. Важно понимать, что этот текст не написан для тебя или меня, ведь все это в итоге станет единой сущностью. Данная рукопись – наш симбиоз. Ведь, чтобы в произведении умер автор, необходимо, чтобы умер и читатель. Но пока что мы не знаем друг друга, а это значит, что нужно знакомиться.

А один мой друг сказал, что самое лучшее знакомство – честное, поэтому начну сразу с раскрытия своей сокровенной тайны.

Я наркоман. Причем я подсел на особый дурман, очень редкий. Да настолько сильно подсел, что и сам начал синтезировать собственный продукт. Больше скажу, я был создан для этого. Да и сам мечтал производить диоксид экзистенциальной кислоты, сатирические порошки и таблетки наивной простоты.

За все то время, что я создавал свои наркотики, я познакомился и с другими химиками. Многие из них уже давно перестали заниматься этим, ведь сейчас все проповедуют здоровый образ жизни. Никто не хочет класть под язык изысканный слог, глотать неожиданные повороты в сюжете, занюхивать философские размышления и колоться остроумными диалогами.

В глубине души я осознаю, что не вылечусь. Двенадцать шагов мне не помогут, я принял решение давно, но все сильно изменилось. Казалось бы, еще рано заканчивать производить, пока есть спрос, но наркотики убивают. Как я упомянул ранее, мое пристрастие особое – это литература.

Да-да, обыкновенная литература. А она убивает не только тех, кто ее потребляет, но и тех, кто ее производит. Меня сгенерировали ради нее, искусственно вырастили. Мое имя – 245 003, и я являюсь писателем, запрограммированным на то, чтобы создать бестселлер, который перевернет общество и окультурит его.

Скажем так, достаточно тяжелая ноша упала на мои и без того хрупкие плечики. Меня создали быть писателем в век глобального «нечтения». Да, вся моя жизнь – одна большая шутка. Надеюсь, хотя бы тебе, читатель, будет смешно.

Долгое время я прожил в какой-то секретной базе. Всегда буду помнить запах той особы сырости, царившей там. Над моей кроватью находилась огромная труба, с которой вечно капало. Именно из-за этого сначала я не мог спать в том месте. Но позже я привык к каплям, падающим на мою голову. Да настолько, что не мог уснуть уже без них.

Трудно сказать, был ли у меня папа. С одной стороны, можно сказать, что да. Но с другой, тяжело назвать этого человека отцом…

Анатолий Георгиевич Эльбров (это его настоящая фамилия, но в документах он всегда значился Соколянским) – лысый клишированный безумный ученый, пародия на пародии, который и из меня тоже создавал штамп. Забавно, что он осознавал, каким ходячим шаблоном являлся, из-за чего всегда старался изменить свой образ, надевая нелепые очки, бандану, а иногда даже смешивая разные стили (например, симбиоз наряда рок-звезды, ученого и Риши). В общем, желал скрыть собственную сущность за деконструкцией. Неизменным в его стиле оставались только красные кеды.

Профессор обучал меня с самого детства. Я еще разговаривать даже не научился, а он уже начал приучать меня к литературе. Казалось бы, по такой логике моим первым словом должна быть «книга», но таковым являлось «панталоны».

Дело все в том, что ученый каждую ночь перед сном читал мне «Улисса». И, видимо, мне очень понравилась тринадцатая глава, где Леопольд Блум «восхищался» панталонами одной дамы.

Профессор не любил, когда я называл его по имени. Ненавидел, когда называл его папой. Единственное, что ему пришлось по нраву – это Проф. Такое прозвище появилось после того, как я назвал его Доком, но тот сказал, что ему больше нравится образ профессора. Так и возник Проф.

Порой мне хотелось подойти и сказать, что я люблю его, но: во-первых, я его не любил, а во-вторых, тогда бы он кинул в меня полное собрание сочинений «Мисс Марпл» Агаты Кристи. А это достаточно больно.

Была у меня и мама. Звали ее Комата – это библиотекарша на базе, которая подсказывала мне, что говорить Профу после прочтения книги. Комата прекрасно понимала, что я всего лишь ребенок, которого нагрузили большими надеждами. Мальчик, что ищет место под солнцем в мире дождя. Логично, что понять самостоятельно Толстого, Сартра и Хайдеггера я в детстве не мог.

Никогда не забуду эту милую женщину азиатской внешности. Благодаря ей я научился, как настоящий писатель, пудрить людям мозги. Уверенно говорить о том, чего сам не понимаю. И хоть ни в каких отношениях с Профом Комата не состояла, но я чувствовал, что между злым ученым и добрым гуманитарием периодически проскакивала какая-то искра.

Но своими настоящими родителями я считаю книги и компьютер. Правда, последний работал очень странно. Проф настроил его таким образом, что я не мог ничего узнать о настоящем, поэтому я путешествовал только в интернете прошлого. Даже когда я познал реальный мир, выйдя в свет, интернет у меня остался все тот же. Таким образом, я рос среди представителей нового времени, но воспитывался временем старым.

Существовало только одно правило касаемо компьютера: нужно долго сидеть перед ним. Проф объяснил это тем, что у писателя не может быть хорошее зрение.

Если же я слишком мало сидел в интернете, то ученый-безумец наказывал меня, показывая современное телевидение. Так я и возненавидел фальшивый мир из голубого экрана, возненавидел современный мир, глупые рекламы, не менее глупые шоу и искусственных людей. Правда, больше всего я боялся смотреть новости. Даже в таком раннем возрасте я понимал, что геополитика в те времена находилась глубоко в заднице.

Особо сильно меня вымораживала программа «Час патриотизма». Навсегда запомню типичное начало любого выпуска:

– Эй, – доносится за кадром. – Который час?

– Час патриотизма, – уверенно отвечает ведущий, смотря в камеру.

Моим подарком на шестилетие стала книга «Три мушкетера». На празднике никого не было, кроме Профа. Даже Комата не смогла прийти из-за занятости. Тогда я и задался вопросом, почему у меня нет друзей.

Почти у всех персонажей в книгах, фильмах и сериалах были компаньоны, а меня ими почему-то обделили. Что ж, Проф ответил на мой вопрос:

– А ты думаешь мы просто так живем в этой дыре? Мне поручили сделать раба с помощью генной инженерии – я его сделал. Мне приказали создать человека, который поднимет культурный уровень населения с помощью великой книги – я его создал. И если ты настолько тупой, то я, если что, говорю про тебя.

– Ну, а почему у меня нет друзей? – спросил я и обнял самого себя.

– А ты знаешь, кто такие писатели? Знаешь, как они появляются? Знаешь? Знаешь?! Да ни хрена ты не знаешь. Смотри, я ученый, поэтому уже рассчитал точную формулу создания писателя. Человек должен быть одиноким, закомплексованным и несчастным. Он то стесняется и прячется от людей, то без основания всех презирает. В его голове постоянно кружат негативные мысли, пожирающие его изнутри, поэтому он часто думает о суициде. Еще писатель должен быть бедным, голодным, злым, эгоистичным, мелочным, бунтарским, оппозиционным, высокомерным, завистливым и мрачным. Даже если он шутит и смеется, то внутри плачет и страдает. Все, что держит настоящего писаку на плаву – это пагубные привычки, творчество и вера в то, что когда-нибудь он прославится. Фух, надеюсь, ничего не забыл.

– То есть, у меня никогда не будет друзей? – дрожащим голосом поинтересовался я.

– Они будут, потом не будут. Ты постоянно будешь подвержен предательству и ненависти, потому что правильный писатель высекается из боли и формируется из страданий. Это самая надежная формула, поверь.

– А как же посыл книг Дюма про дружбу, один за всех и все за одного?..

– Да в жопу этого яблокоеда! – Проф взбесился и начал размахивать руками. – Хочешь друзей? Хочешь веселья и счастья? Тогда помни, что ты всего лишь выполняешь программу. Когда ты добьешься успеха, тогда и будешь счастлив. Ну, если не умрешь. Хочешь писать книгу – живи в книге, будь персонажем. Создай характер, с помощью которого дойдешь до цели.

Эту речь я запомнил навсегда. Я знал, что все мои проблемы решит только бестселлер, только по-настоящему великое произведение. Эта цель подарила мне смысл жить. Я знал, что создан, чтобы творить, чтобы созидать, вдохновлять других людей и дарить им незабываемый опыт от своих книг. Ничто не могло остановить меня.

2

– То есть, ты серьезно думаешь, что ради этого создан?

– Нет, я думал так только раньше, – ответил Павел и пятый раз за минуту поднес ко рту электронную сигарету. – Надеюсь, тебя не раздражает, что я курю? Мне просто жизненно необходим никотин, это мой дефект.

– Все в порядке, – Вика поправила темно-синюю маску Оками с подсветкой и потянулась к коктейлю. – Получается, что сейчас у тебя больше нет мыслей о «творческом предназначении»?

– Есть.

Виктория смутилась и только хотела напомнить Паше про его предыдущее высказывание, но тот моментально понял, к чему все идет:

– Я думал раньше, сейчас же я именно уверен, – и вновь Вика захотела возразить, но, к сожалению, не успела. – И да, я знаю про теорию В-в-оспетского, – неожиданно запнулся Павел, – что «другие» на самом деле не имеют цели, но я настолько «другой», что даже для «других» «другой». Извиняюсь за тавтологию. Я просто хочу сказать, что у меня нет дру… Хм, иного пути, меня вырастили для этого. Как-то попробовал я забыть о творчестве, но ничего не вышло. Поэтому либо смерть, либо бестселлер и счастье.

Вика спросила, где сейчас Проф, на что Паша невнятно пробубнил:

– Он давно умер.

Правда, у Виктории оставался еще один вопрос, ответ на который она всегда хотела узнать:

– А как ты понял, что даже для «других» «другой»? У вас есть что-то вроде теста Войта-Кампфа, что ли?

– Не хочу сейчас об этом говорить, – лицо Павла резко омрачилось и стало каменным.

Парочка уже на протяжении часа сидела в ресторане «Райское солнце». «Райское солнце» – это пафосное место с роскошной барной стойкой, залом в стиле нео-ар-деко, а также огромной круглой лампой, освещающей все помещение, которая символизирует разогретую звезду, что всегда рассеет тьму. Обычно из подобных заведений Павла гнали взашей, но писателю повезло, что когда-то судьба столкнула его с Даниилом Лусом.

Это сноб в очках с зализанными волосами, который благодаря богатым родителям открыл свой бизнес. Даниил всей душой ненавидел действующую власть, больше них он презирал только незрелых социалистов, коих так много развелось в последнее время.

Он считал, что они борются только ради того, чтобы бороться. И отчасти так и было. Очень многие социалисты под влиянием Кра́мшева сражались против президентской монархии назло своим консервативным родителям-либералам из поколения Z.

Вот их типичный разговор:

Родитель: Ты всегда просто бездумно цитируешь видео про неомарксизм

Ребенок: И?

Стоит отметить, что и сам Даниил не являлся на сто процентов идейным человеком. Дело в том, что вся его семья была оппозиционной, а потому иного пути для Лусова не нашлось.

Он постоянно говорил о политике, умел завести речь о ней в любой ситуации. Как-то раз даже Даниилу получилось это сделать во время разговора о мочеиспускании. Его друг жаловался на свою болезнь, а Лусов ответил тому следующим образом: «А знаешь, кто еще неконтролируемо ссыт?». Не гнушался Даниил и нарушать закон Годвина, в такие моменты Гитлером мог стать кто угодно: от бездействующего работяги до политического деляги.

Павла же он считал светилом будущей литературы. Его произведения про чувства и одиночество Даниил не воспринимал, зато высоко ценил «Театр абсурда» за смелое политическое высказывание. Именно поэтому он всегда радовался появлению Паши в своем ресторане и разрешал ему есть, пить все, что тому захочется.

В «Райском солнце» часто проводились закрытые мероприятия для избранных – оппозиционные маскарады. На один из таких и попали Вика с Павлом. Первой досталась маска волчицы, а последнему – белая маска совы с красным мигающим на лбу иероглифом 福2.

На входе просили назвать неизменный пароль, который Паша с каждым приходом в «Райское солнце» называл с превеликим удовольствием. «Я – гастион» – именно эта секретная фраза являлась ключом к веселью на маскараде.

За весь вечер Паша многое узнал о Виктории, ведь та всегда любила рассказать о себе.

Девочка из богатой семьи. Богатой до того момента, пока Вике не стукнуло двенадцать, а ее брату – девять (именно тогда бизнес их отца рухнул). Все ее детство прошло среди репетиторов, тренеров и прислуг. Она отлично знала английский, немецкий, умела стрелять из лука. Также она мечтала изучить химию, но с ней дела не пошли. Зато у маленькой Вики прекрасно получалось рисовать. Она даже долгое время ходила в художественную школу, но мама быстро убедила ее, что рисование – это трата времени.

Еще Виктория обожала читать, особое место в ее сердце заняла европейская литература XIX века. Также ей нравилось изучать американскую литературу второй половины XX века: Гинзберг, Керуак, Пинчон, Воннегут, Франзен, Бартельм, Уоллес. Это и послужило стимулом поступить на филологический факультет.

Родители уделяли ей очень много внимания. Они настолько любили ухаживать за ней, что даже пытались опекать Вику, когда она повзрослела. Мама и папа так и не привыкли к тому, что та любопытная и веселая девочка навсегда осталась где-то в прошлом, а на смену ей пришла то ли копия родителей, то ли копия, старающаяся наперекор быть оригиналом.

Виктория чувствовала свою исключительность, но никогда этого не показывала. Показывала она всем как раз только свою альтруистичную сторону. Она потому и решила работать учительницей, хоть родители и упорно отговаривали ее. Вике хотелось помогать людям, наставлять их на правильный путь и позже тихо гордиться проделанной работой.

Как и многие филологи, Виктория грезила о создании собственной книги. Она написала дебютный рассказ на первом курсе (история про один день студентки, который все изменил), нарисовала кучу иллюстраций к нему, но в итоге посчитала работу сырой и неинтересной. Вика решила, что накопит опыта и перейдет сразу к роману.

Она начала читать еще больше книг, анализировать их. Часто переписывала тексты Фаулза, Стендаля и Набокова, пытаясь изучить стили писателей. Еще чаще Вика ходила в «Spirit of freedom», где надеялась пропитаться творческими порывами юных поэтов и прозаиков. Но годы шли, а к работе над романом Виктория так и не преступила.

– Роман не написан, мечты забыты, а сегодня меня еще и уволили, поэтому я теперь официально числюсь неудачницей. Мой же братец-раздолбай эмигрировал два года назад и каким-то образом добился успеха в Ньювест-Йорке. Начал заниматься Techcapella, – продолжала рассказ Вика, не отрывая взгляда от лица Паши. – Он давно зовет меня к себе, но я постоянно отказывалась. Сейчас же думаю отправиться к нему. Может быть, даже останусь там навсегда, здесь мне все надоело. В общем, как-то так.

– Не хочу быть пессимистом, но в последнее время отношения с САА у нас так себе, поэтому удачи попасть туда.

Несмотря на ужасный день, весь вечер Павел не думал ни о чем негативном (а это несвойственно Рублеву), будто его мозг изнутри облепил позитив, перекроивший испорченные нейроны. Он забывал о всех невзгодах и волнениях, словно спрятавшийся Алконост пел в его голове.

Только Рублев захотел рассказать что-то интересное, как во всем зале выключился свет. Паша сразу понял, что всех ожидает представление, когда раздался голос Даниила:

– Господа и дамы, мы тут, – Лусов стоял в центре ресторана и наслаждался тьмой. – Где? Где мы? А, мы тут. Тут, в вечном мраке, в опустошающей пустоте над черным небом, как на флаге. Мы прячемся, потому что нам сказали прятаться. Мы боимся, потому что нам приказали бояться. Но хочет ли кто-то продолжать жалко существовать, нежели гордо жить? Если такие люди здесь есть, то покиньте наше убежище. Ведь вам не по пути с нами! Наш путь тернист, но и пусть! Мы – тени, которые тянутся вверх. Тянутся к солнцу, чтобы восстать, воссиять. Потому что наше спасение – райское солнце!

Неожиданно свет вернулся, огромный круг на потолке продолжил работать. Рублев невольно ухмыльнулся, ведь эту речь еще очень давно он написал Даниилу.

– По отдельности мы ничтожные тени, но вместе – лучики, часть огромного целого, которое недовольно происходящим! Люди работают, а ОНИ их труд едят! Долой лживых империалистов!

Зал заполнился шумом аплодисментов. Все встали и повторили за Даниилом: «Долой! Долой! Долой!». Он же гордо развел руки, а позже наклонился в знак благодарности.

Вика и Павел сильно выбивались из общего потока. В основном на маскараде присутствовали богачи, причем те, что до сих пор коллекционируют книги, слушают такой старый и забытый жанр как рэп, а также спорят о предпосылках «Светловской эпохи». Они много говорят, но мало делают. Воспринимают себя как элиту и любят потолковать о литературе первой половины двадцать первого века: Быков, Акунин и Улицкая. Одна половина закончила ВШЭ, другая – СПБГУ.

Все в строгих костюмах. Холодные цвета, монохромность и минимализм – главное в стиле везунчиков, которые смогли найти место под райским солнцем. И вновь парадокс в жизни Павла: он знал многих богачей, хотя сам являлся бедняком.

Официанты, словно муравьи, слаженно начали подавать шампанское каждому гостю. Важно: официанты были живыми людьми, а не роботами. Даниила тошнило от андроидов, поэтому он намного больше ценил человеческие недостатки, нежели кибернетические достоинства.

Когда дошли до Павла и Вики, они взяли бокалы и решили выпить за что-то особое. Только сформулировать идею для тоста они не могли.

– Эм… – неуверенно протянул Паша. – За твою успешную эмиграцию?

– За эмиграцию, – Вика улыбнулась, после чего чокнулась бокалом с Павлом.

Неспешно и вальяжно к их столику подошел Даниил в коротком кожаном пиджаке и галстуке-кроссовер. Он посмотрел сначала на Викторию, поцеловал ее руку, а после кинул взор на Павла. Из-за этого Лусов начал нервировать Пашу, но потом неловкая минута прервалась:

– Вам все нравится? – спросил Даниил, а Рублев с облегчением сделал тягу. Он выдохнул пар, а затем ответил:

– Да, все просто великолепно.

– Не соизволите ли тогда что-нибудь прочитать нам? Например, отрывок из «Театра абсурда».

Полностью роман Даниил не прочитал. Он застрял где-то на трехсотой странице и заскучал. Книга была поделена на три части:

– Глобальные проблемы (в основном политика);

– Личные проблемы;

– Решение проблем.

И как раз на второй части Лусов потерял интерес к произведению, но он навсегда запомнил отрывок, который ему в первый раз прочитал Павел. Понятное дело, что Даниил увидел там только политику, но на самом деле Паша вкладывал туда гораздо больше смысла.

Владелец ресторана вечно просил Рублева прочитать тот самый момент из романа, но еще с детства Павла метало из стороны в сторону во время выступлений: он мог либо неотразимо рассказывать, либо стесняться и мямлить.

– Я… Я не знаю, – сомневался Паша. – Я же всегда потею, когда рассказываю, поэтому не уверен, что это хорошая идея.

– А сегодня и не ты выступаешь, – Даниил подошел к Павлу ближе и поправил его маску. – Сегодня выступает Сова, это твоя persona3.

Сказанное вдохновило Рублева. Он провел рукой по маске, будто бы по лицу.

Вика тоже поддержала писателя. Ей дико хотелось узнать, о чем пишет Паша, ведь любой текст писателя – зеркало его души. Это сборник из его мнений, опыта, чувств и мыслей. Да и сам Павел понимал, что во время чтения своих работ раскрывается. По сути дела, он обнажает пред всеми свою натуру. Но проблема в том, что раздеться можно не перед каждым. Нужен правильный человек. Правильное время. Правильное место.

Обычно в тексте Рублев избавляется от всего лишнего. От всего, что обременяет его в обычные дни. И в таком виде подходит к читателю, чтобы поделиться частичкой себя. А далее происходит взаимообмен. Кто бы что ни говорил, но чтение – сложный процесс, ведь на самом деле он далеко не односторонний.

– Ну так что, ты готов? – задал вопрос Даниил.

– Готов, – посмотрев на Вику, ответил Паша.

Лусов возмутился из-за того, что Рублев глянул не на него, но промолчал и сглотнул все обиды, подумав: «Ну, куда уж тут без музы».

Только Даниил взял микрофон и захотел представить выступающего, как Павел залез на стол и начал вещать, смотря на лазерный дисплей чаофона:

– Однажды в меня вселился древний дух. Он никогда не мог говорить, поэтому нуждался в носителе. Но когда это произошло, я точно сказать не могу. Уж больно плавно мы слились. Помню только, как у меня появился второй язык. В итоге с помощью одного я общался с людьми, а другим вещал письменно. После этого я начал мыслить иначе, дух раскрыл мне глаза. Я увидел, что зрители ушли, а мы все еще играем.

Теперь я словно ловлю своим сердцем пулю изо дня в день. Мне адски больно, ведь что-то рвется наружу, но я не ведаю, что именно. Видимо, то, что никто не хочет узреть. То, что во мне некогда посеяли. И сейчас зерно прорастает. Оно, как и я, проделало долгий путь: от незнания к свету, от слабости к вере, от страха к силе. Долгое время мне казалось, что петля обвила мою шею. Но если даже и так, то в этом виновен только я. Ведь чья же еще эта петля? И сейчас я выворачиваю себя наизнанку, чтоб вам было легче. Чтобы вы могли так же.

И я знаю, знал всегда, что смысл потерян внутри. Мне нужен нож, чтобы расковырять правду в себе. Нужен нож, чтобы найти правду в тебе. Вы все думаете, что актер только я, но как же вас ослепила пелена. Посмотрите на все, да это ж абсурд! Толкните свой дом – упадет коробка. Толкните своего соседа – упадет картонка. Поймите, что этот мир – плакат, за которым дыра. И эта дыра ведет в никуда. Мы все застряли в симулякре. Тут копия за копией, картечь за картечью, кровь за кровью, кошмар за кошмаром.

Корявые и кривые фразы, как пить дать, здесь не помогут, нужны острые мысли, острые строки. И я готов таковые подать. Годами я их точил и закалял. Я пронзал ими сердца своих врагов, которые потом становились моими друзьями. Я заряжал своими посылами ружье и попадал ими прямиком в головы обывателей. Я делился оружием и кровом. Делился терпением, ибо знал, что никто не готов. Наш путь – это цель. Наш путь есть качество, а не количество. Наш путь опасен, и мы знаем это. Но лучше слова оружия нет. А значит, мы победим.

Рублев только после последних слов почувствовал, насколько в маске неудобно. Она сползала с него, доставляя еще больше дискомфорта.

Во всем ресторане повисла тишина. Она постепенно убивала в Павле все стремление выступать в будущем, и Даниил знал это. Он взял фиолетовый микрофон с желтыми неоновыми линиями, постучал в него, чтобы проверить, работает ли он вообще. Далее он поднес его ко рту и произнес:

– Со своим неожиданным выступлением вещал Павел Рублев, – правда, Лусову показалось, что чего-то не хватило, поэтому он добавил: – Будущее светило литературы.

– А зачем этот придурок на стол залез? – спросил полный мужчина в маске быка. Павлу неожиданно стало стыдно за самого себя, свои слова, действия. – Можно было обойтись и без вульгарностей.

– И снова провал… – неуверенно пробубнил он и спустился. Глаза Вики сияли, искрились от восторга. Глаза Паши же наоборот потухли. Он пожаловался на маску, из-за которой все его лицо вспотело, и выкинул ее. Маска лежала на полу, а иероглиф на ней перестал мерцать.

– Отличный пер… – Вика по привычке оглянулась и только спустя секунду осознала, где находится, – …форманс. Правда, мне кажется, что такой слог тебе не идет. Ты как будто повторяешь кого-то, но не знаю, кого именно. А в самом представлении отчетливо виднелось твое «я».

– Поэтому оно и не удалось, – затянувшись, проговорил Паша. – Что ты там еще про неудачников говорила? Вот тот самый человек, который официально числится неудачником.

Вика рассмеялась от услышанного, что сильно смутило Павла. Он странно посмотрел на собеседницу и спросил, почему она смеется.

– Ну, – начала объяснять Виктория, – история про двух неудачников. Мне кажется, будь рядом тот робот, он был бы очень доволен. Почему так мало сюжетов про успешных людей?

– Потому что это скучно. Возможно, все люди на самом деле неудачники.

– Даже счастливые и богатые? – спросила Вика и попросила электронную сигарету у Паши.

Последний оглядел людей вокруг и ответил:

– Особенно счастливые и богатые.

Виктория затянулась, после чего удивилась крепости сигареты и закашляла. Она сказала, что «от такой штуки вставляет с одной тяги». Павел же просто развел руками, решив промолчать насчет того, что электронная сигарета никогда не приносила ему удовольствия.

– А можно задать странный вопрос? – спросила Вика после минутного кашля.

– Только такие я и люблю, – Паша забрал у нее электронную сигарету и положил небольшой треугольник в карман. – Ну и что за вопрос?

– Ну, ты же «другой», получается. И вот мне всегда было интересно, а вам часто страшно?

– Да, – ответ моментально вылетел изо рта Павла. – Только не по той причине, о которой ты думаешь. Я, например, не боюсь другофобов, перед ними моя совесть чиста, потому что я ни копейки не взял у государства.

Виктория озадачилась и поинтересовалась, какой же страх у Паши. Тот, ухмыльнувшись, ответил:

– Ну да, так я сразу и скажу. Давай лучше еще выпьем. Garçon4! – Павел поднял руку. К столу подошел проходивший мимо официант и спросил, чего Паша и Вика желают. – Можно, пожалуйста, еще шампанского?

– Конечно. Кстати, гарсон – это обидное слово для нас, – подметил официант.

– Тогда я извиняюсь. Надеюсь, из-за этого ты не будешь портить шампанское в стиле Паланика?

«Гарсон» молча удалился, а Паша подумал: «Видимо, будет…». После этого он повернулся к Вике и с безумными глазами предупредил:

– Сразу сообщу, что я просто обожаю отсылки. Какой, блин, писатель не любит к чему-то отсылаться?

– Я филолог, поэтому подобное мне тоже нравится.

Павел осмотрел зал и понял, что один избавился от маски. Всем неудобно, некомфортно, но таковы правила маскарада. Забавно, что однажды Паша спросил Даниила о том, кто главный во время маскарада. Тот ответил: «А главных нет. Есть только звери, которые притворяются людьми, а я, типа, повелитель мух. Здесь правят цинизм, ирония, неопределенность и безоценочность».

Но Рублев все равно не понимал одного: если люди – животные, то почему нужны маски? Правда, обнаружить что-то вразумительное в псевдоинтеллектуальных идеях Лусова всегда не просто. В один момент Паша просто смирился с этим.

Рубашки и платья из флуоресцентной ткани отражали фиолетовый свет, исходящий от светодиодных прожекторов. Люди танцевали до упаду под очередную копию другой копированной песни, сливаясь друг с другом. Слиться с ними решили и Вика с Пашей.

Могучие звери, свободные птицы, немые рыбы, да ничтожные насекомые – они окружили Вику и Павла во время пляса. Сверху все напоминали снежинок, что кружатся, смешиваясь друг с другом. Наступишь на одну – захрустят все. Также все это походило на муравьиный круг смерти. Огромная спираль, где одни продолжают хоровод, а другие – выбывают из игры.

Во время маскарада «я» исчезает. Во время маскарада исчезает добро, исчезает и зло. Навсегда пропадает время, пространство и все то, что связано с привычной реальностью. Остаются только шесть эмоций, пять чувств, четыре темперамента, три вопроса, два глаза и одно сердце.

Паша затерялся в потоке человекоподобных манекенов и осознал, что Даниил неправ. Главный здесь все же есть, ведь главный – это сам маскарад. Он является кукловодом, и многие уже давно увидели нити. Но какой толк от этого открытия, если нити все равно остались?

Ремикс за ремиксом, танец за танцем. Все давно смирились с таким порядком вещей, ведь очень редко можно услышать оригинальную мелодию. Либо переделывание старого, либо «забугорная» Techcapella.

Вика подошла вплотную к Павлу, но того чем-то возмутил ее вид. Он смотрел на Викторию, но не узнавал ее. Когда же Паша понял, в чем дело, то снял с нее маску и выкинул куда подальше. Объяснил он это так:

– Сейчас они нам не нужны. Можно даже покричать.

– Что? – спросила Вика то ли из-за того, что ничего не поняла, то ли из-за того, что громко играла музыка.

– Знаешь чувство, когда хочется просто так закричать на улице, но ты не можешь это сделать, потому что тебя посчитают ненормальным?

– Да.

– Покричим?

Вика улыбнулась, а после завыла, как волк. Паша же начал ухать, словно сова. Крик парочки подхватили и остальные. Когда же все прекратилось, Рублев посмотрел на «крикунью». В его голову закралась лишь одна мысль: «Сегодня все худшее позади».

Но как же маскарад зверей мог обойтись без псов. Танец резко прервался из-за того, что все услышали какой-то шум на улице: тяжелые шаги, будто к ресторану приближались чудовища, сделанные из металла. Все спокойствие испортили ворвавшиеся люди в форме.

– Жандармы! – закричал кто-то.

Мысль «Сегодня все худшее позади» сначала сменилась на «Все худшее впереди», а позднее на обыкновенное «Беги!».

3

Мужчина в темно-синей железной броне подбежал к парню, который медленно опускался на колени, ссылаясь на артроз. К сожалению, жандарм не услышал беднягу и ударил по его коленной чашечке телескопической дубинкой с яркими красными полосками. Тот скорчился от боли и упал на пол.

– Лежать, сука! – яростно закричал силовик.

– Я и так лежу… – жалобно промолвил парень.

Жандарм снова нанес удар дубинкой.

– Тогда лежи молча! – бьющий подумал, что прозвучал не так грозно, поэтому добавил: – Сука.

На весь ресторан зазвучали дроны: «Граждане, оставайтесь на месте! В данном месте проводится антигосударственное мероприятие». Конечно же, никто не прислушался к приказу. Место сразу окрасилось посторонним холодным светом от синих стробоскопов на дронах.

Вика упала, но Паша сразу же помог ей подняться. Он взял ее за руку и повел за собой. Павел знал, что у запасного выхода наверняка стоят другие жандармы, поэтому нужно выбираться иначе. В голове Паши за секунду воссоздалась схема ресторана: гардеробная, зал, кухня, подсобка, сухой склад и туалет. На последнем он и решил остановиться, ведь вспомнил, что там есть окно.

Они оббежали всех силовиков, всех гостей, которые попали в ловушку. Павел увидел у одной двери светящуюся вывеску с изображением женского силуэта и сразу же ворвался внутрь.

Пара прошла в туалетную комнату, залитую красным светом, в кабинках которой прятались другие члены маскарада. Паша подбежал к треугольному окну, но увидел, что оно закрыто.

– Закрыто, оно закрыто, – нервно проговорил Паша.

Вика взялась за ручку и потянула ее вверх. Окно автоматически открылось.

– Ах, да… Точно. Тут же все дорого и богато.

– Вы, писатели, настолько любите драматизировать? – поинтересовалась Виктория, перелезая.

Павел промолчал, но вспомнил, как однажды расплакался из-за того, что не мог найти очки, хотя они были на нем.

Вика успешно приземлилась, но порвала джинсы в области колена. Паша сначала испугался повторять за ней, но потом услышал, как жандармы начали приближаться. Он вздохнул и тоже прыгнул. Оказавшись на земле, Рублев отряхнулся и подумал: «А не так уж и страшно».

Из боевых машин все еще звучало: «Граждане, оставайтесь на месте! В данном месте проводится антигосударственное мероприятие».

Когда парочка выбежала из темного двора, то моментально сбавила ход и слилась с толпой, волочившейся под дождем. На улице их сразу же встретила проекция на земле с надписью: «Лера 555-96-87». Следом за ней шла: «Отдых 555-56-43». И на подобные проекции Вика и Паша наткнулись еще раза три.

«Ох уж эта столица…» – предался мыслям Павел.

Реклама домов терпимости являлась нормой для этого города. Паша даже однажды задумался, что скоро начнут показывать ролики, где какая-нибудь красотка, смотря в камеру, будет говорить: «Мои ноги, как мосты. Нужно только заплатить, чтобы они развелись». Больше подобных голограмм Рублева раздражали только баннеры с депутатами и их «великими» цитатами. Правда, потом он понял, что злиться на это одинаково бессмысленно, как и на рекламу ночных бабочек, ведь для него это идентичные вещи.

Вика и Паша дошли до Сенной площади и направились в метро. Первая решила, что останется на ночь у писателя. Она надеялась на тот самый озвученный прогноз в «Духе свободы», поэтому по пути активно флиртовала с Павлом. Тот все понимал, но отвечал на заигрывания нехотя.

У Виктории давно не было в жизни спонтанностей, а их она обожала. Часто во времена ее юности бывали дни, когда Вика думала: «Ну все, это конец». Но потом рутина поглотила ее, из-за чего авантюризм сошел на нет.

Сошел на нет и секс. Последний раз Вика спала с кем-то два года назад (или даже больше. Работая учительницей, она надолго выпала из реальности). Не сказать, что у нее было много партнеров, но все они чем-то запоминались. Виктория особо выбирала парней. Ей нравились странные, не от мира сего, талантливые люди.

Дольше всех Вика встречалась с музыкантом из ее университета, это был ее последний парень. Тот часто ошивался с ее младшим братом и слушал с ним Techcapella. К сожалению, именно любовь к этому жанру все и погубила. Ведь в мире нет никого более беспомощного, безответственного и безнравственного, чем техкапельщик. После этого Виктория и сделала перерыв, нырнув с головой в работу.

Пара вышла на конечной станции. На улице Паша сразу же поздоровался с родным районом, со старыми зданиями-человейниками времен ноющих двадцатых. Пустынный квартал, блеклый желтый свет от левитирующих фонарей. Темные аллеи, высокие пагоды и бутафорские переулки. Вот оно, мрачное болото, в котором выживал Павел.

Где-то вдалеке шумели кладдроны, спешащие спрятать очередную маленькую смерть в клумбе. И потом этот небольшой гробик, завернутый в изоленту, заберут бледные парни в капюшонах, у которых в ботинке станет чуть тяжелее, но на душе намного легче.

Луна казалась слишком яркой на фоне беззвездного неба. Вика осматривала местность и понимала, что только в таком районе зарождаются настоящие таланты. А еще бандиты, но в какой-то мере это тоже таланты, просто очень узконаправленные.

Как раз последние чаще всего и выползали из своих квартир ночью. Надменные и злобные лица глядели на Викторию из темноты, но Паша успокоил ее, сказав, что знает в этой округе каждого.

Правда, Вике эти слова не помогли. Она все равно испугалась, когда к ним подошел какой-то худой парень в огромной толстовке. Он спросил у парочки, не желают ли они «леденцов», но Рублев мгновенно ответил:

– Палец, я уже сто раз тебе говорил, что меня не интересуют галлюциногенные леденцы.

– А зря. Они атлантические, самые лучшие. Только недавно из портала достали.

Палец узнал Павла издалека по походке. Удивительно, что он всегда страдал от своей дырявой головы, но это касалось только фактов, названий, дат и прочего. Людей он фиксировал в памяти хорошо. Палец оправдывал это так: «Просто их легко можно запомнить с помощью голоса, стиля общения, внешности, походки и все такое. А че такое мысль или воспоминание? У них есть форма? Да ни хрена! Можно, конечно, ее придать, но я не хочу этим заниматься. Понимаешь, память человека слишком ограничена».

Виктория осмотрела наркодельца, но так и не поняла, почему его называют Пальцем. Что ж, бандит доходчиво объяснил ей, показав свои кибернетические импланты на правой руке: все пальцы заменены на искусственные.

Дело все в том, что Палец занимался разгрузкой товаров из САА. Открывался портал, а оттуда вылетали ящики с наркотиками. К сожалению, часто Палец подводил своего босса, поэтому тот за каждую неудачу отрезал ему по пальцу.

Импланты явно недорогие. Их сделали в каком-то мрачном подвале, там же и вживили, поэтому у барыги пошло заражение. Ржавые пальцы идеально сочетались с бледно-желтой и опухшей ладонью.

Когда дилер понял, что ловить нечего, он попрощался с ребятами и пошел искать других клиентов. Паша никогда не понимал его, ведь народ гораздо охотнее покупает наркотики в интернете, нежели на улице. Такие, как Палец, всегда обречены.

Вика и Павел зашли в высочайший двор-колодец и направились к нужной парадной. Когда же они зашли, Вика сразу ужаснулась от грязных зеленых стен с тегами наркосайтов. И ей еще повезло, что в парадной в этот раз не ночевали бездомные или пьяницы. Такое в этом месте происходит очень часто.

Парочка вызвала широкий пневматический лифт, уже там они нажали на виртуальную кнопку и поднялись на предпоследний этаж. Перед тем как войти в квартиру, Павел решил показать вид с крыши. Они поднялись на площадку, куда обычно прилетают дроны, чтобы доставить продукты.

Поправив мокрые от ливня волосы, Вика увидела маленькие, постоянно меняющиеся огоньки вдалеке – это центр города под дождливой пеленой, а за ним длинный мост (относительно недавно построенный), который символически разделяет благоприятные районы от неблагоприятных. Рублев оглядел все это, затянулся и с важным видом огласил следующее:

– Порой мне кажется, что скоро бедные устанут от того, что богатые съедают их, поэтому начнут пожирать тех в ответ. А потом город проглотит их всех и выплюнет обратно, и вновь начнется все тот же процесс, за которым мы наблюдаем сейчас…

Когда же Вика прошла в квартиру Паши, то сразу спросила:

– О, она однокомнатная?

– Это студия.

Павел включил свет и тем самым дал лучше разглядеть Вике тесную квартирку. Первое, что бросилось ей в глаза – это бардак: валяющиеся книги на полу, гора немытой посуды, тонны исписанных бумажек на столе. После беспорядка Вика подметила трубу на скотче, которая находилась сверху кровати.

Паша сразу подбежал и отклеил ее, а также ногой двинул валявшееся на полу «чеховское ружье». Он неловко улыбнулся с немного глуповатым видом и кинул пластиковую трубу на пол. Повезло еще, что гостья не заглянула в шкаф, где у Павла зачем-то валялись три джинсовых куртки, две футболки с черными и белыми горизонтальными полосами и одна пара дырявых красных кед в самом низу.

На столе среди бумаг Виктория обнаружила книгу, которую она всей душой обожала.

– Ничего себе, – удивилась она. – «Павел Павлович».

Рублев сразу забрал у нее потрепанную и старую книгу, положив ее на место.

– Для меня она настольная.

– А я почему-то думала, что у тебя таковая – «Атлант расправил плечи».

– Я что, похож на идиота? – обидевшись, спросил Паша. – Это скорее настольная книга Лусова.

Вика рассмеялась, после чего подошла к Павлу ближе. Она обвила руками его шею и нежно спросила:

– Кстати, что будем делать всю ночь?

В ответ Паша лишь довольно улыбнулся.

Утро. Вика еле встала из-за того, что совсем не выспалась. Павел же не засыпал вовсе, он ждал момента, когда девушка уйдет, чтобы снова приклеить трубу.

Заставил встать Викторию только ароматный запах. Паша подошел к ней с кружкой кофе в левой руке и сказал:

– Доброе утро.

– Вы очень странный мужчина, Павел, – сонно проговорила Вика. Она поднялась, потянулась и поправила растрепанные волосы. – Очень странный. Даже для меня…

– Я просто вчера вымотался. Тяжелый день все-таки…

Паша передал кружку Вике, а та сделала пару глотков. Она оценила кофе и села за стол.

– Интересно, а отличается ли утро в другой стране от нашего утра? – задумалась Виктория. – Может быть, все ощущается иначе. Что ж, скоро узнаю.

– Так ты вчера не шутила про эмиграцию? – спросил Павел и поправил пояс на домашнем халате в полоску.

– Не шутила. Я еще давно об этом размышляла, до этого просто не могла оставить учеников.

– О как… – грустно произнес Паша и присел рядом с Викой. – Ну, тогда пожелаю удачи еще раз.

Еще несколько минут Павел не мог ничего сказать. Все слова в его голове казались лишними и неуместными в тот момент. Так еще и умственная вялость после бессонной ночи брала свое.

Правда, Пашу тревожило не это. Его беспокоило скорее то, что еще одна девушка скоро уйдет, и он останется один. Очередной парадокс в жизни Павла Рублева: ему не нужен никто, но в глубине души Паша боится быть отвергнутым.

Виктория допила кофе и начала собираться. Она зашла в ванную, взглянула на свое отражение в заляпанном зеркале и ужаснулась. Вика задумалась: «Боже, мое лицо…»

– Извини, что вот так врываюсь, – вмешался Павел. – Но знаешь, на что это похоже?

– Ну?.. – устало спросила Виктория.

– Это похоже на те описательные моменты из книг от первого лица. Ну знаешь, типа: «Я взглянула в зеркало и увидела бледное лицо с мешками под глазами, потом мой взор пал на растрепанные светлые волосы, яркий макияж, который уже успел испортиться за ночь и так далее», – Пашу рассмешила собственная находка. Того же нельзя было сказать о Вике. – Хм, в общем, ты поняла.

– Мне пора… – она вышла из комнаты, прошла к голубым кедам и начала обуваться.

Лицо Павла сразу омрачилось. Ему всегда тяжело удавалось прощаться с гостями, оставаясь в квартире один на один с самим собой.

– Может, останешься еще на одну чашечку кофе? – неуверенно предложил Рублев.

– Нет, мне и вправду пора. Нужно еще со школой разобраться и так далее, – Павел разочарованно посмотрел на Вику, но та решила взбодрить его, поэтому улыбнулась и сказала: – Эй, может быть, еще увидимся.

– Надеюсь.

После работы в школе она старалась не расстраивать людей, хотя в студенческие годы с легкостью делала больно почти каждому. Годы идут, и от той злой, высокомерной, но беззаботной Вики ничего не осталось. И ночь в квартире Рублева это доказала.

Виктория открыла дверь и только собралась уйти, как Паша добавил:

– Кстати, классно провели ночь, – после этого он по-дурацки ухмыльнулся.

– Да… – согласилась Вика. – Мы классно почитали Набокова.

Ночью она попыталась поцеловать Павла, пока тот листал «Письма к Вере». Но Рублеву стало неловко, будто он подросток на первом свидании. Вика же в глубине души хотела уйти, но боялась, что ранит Павла. Она думала так: «Если ему станет легче от этих чтений, то пусть читает, ничего страшного».

Но вот наступило утро, Вика закрыла дверь, а Рублев вновь остался один. Он вздохнул, после чего сразу же пошел искать выкинутую пластиковую трубу. Та валялась недалеко от кровати.

Паша взял скотч и примотал ее к потолку. Далее он сходил за водой и проверил, работает ли его конструкция. Капелька упала на подушку, заставив Павла улыбаться и визжать от радости, хлопая в ладоши.

Он навзничь лег на кровать и стал мечтать о том, чтобы этот день поскорее прошел. Для Паши дни делились на продуктивные и меланхолично-ленивые. Последние он всей душой ненавидел, поэтому чаще всего в такие моменты просто дрыхнул.

Сначала Павлу мешали уснуть мысли. Он ругал себя, повторяя: «Идиот. Ты просто идиот. Самый идиотский идиот на свете. Ты же знал, чего она хотела, но ты идиот, поэтому поступил по-идиотски. И вот не надо мне тут сказок про то, что ты ее просто оберегал, что это из-за чувств. С Мирой у тебя было так же. И к чему это привело, тупой идиот? Эм, в общем… Ты идиот!»

Но потом Рублев понял, что самобичевание перед сном никогда ни к чему хорошему не приводит. Зачастую это просто ненужный шум в голове, мельтешение мыслей, заставляющее ворочаться на постели.

Паша наложил никотиновый пластырь и закрыл глаза. Все мысли вмиг исчезли, остались только капельки, падающие на голову. Каждая все глубже вводила Павла в транс. Он слышал только:

Кап. Кап. Кап.

02. Времена не выбирают

«Времена не выбирают…» – так написал когда-то Александр Кушнер. Цитата, которая будет актуальна всегда. И я в курсе, дорогой читатель, что ты ничего не знаешь о моем поколении, поэтому я и посвящаю эту главу времени, которое меня вырастило, сделало таким, какой я есть.

Читая про «Ноющие двадцатые», я всегда мечтал о том, чтобы очутиться там. Хотя бы ненадолго, хотя бы одним глазком посмотреть, как это было. Интересное десятилетие: мир пережил пандемию, войны, третью попытку человечества совершить суицид, мятеж и мировой кризис. В общем, чуть ли не каждый день – историческое событие.

Очень часто я доставал Профа с вопросами о ноющих двадцатых, однажды он не выдержал и выпалил: «Слушай, мой бесконечный треп об этом бессмыслен. Знаешь, почему? Потому, что, когда мы жили в это время, мы его не понимали. Ноющие двадцатые осмыслили потом».

И это описание показалось мне самым четким и понятным, ведь все разговоры о том десятилетии и вправду начались после самого десятилетия.

То есть, ноющие двадцатые – это бомба. Все знали, что это. Знали, что она взорвется. Но на вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?» никто не спешил отвечать, ведь к бомбе лишний раз лучше не прикасаться, пока она не самоуничтожится. А люди, кричавшие о том, что могут предотвратить взрыв, являлись всего лишь спекулянтами. На деле же необходимо дождаться заветного момента, а уже потом, разглядывая осколки, изучить ситуацию в полной мере.

То десятилетие – застывшее холодное время. Слепок из множества событий, который заморозили и оставили где-то вдалеке, ведь не знали, что делать. А вернулись к нему уже после того, как он треснул и развалился на несколько частей.

Комата, например, говорила о ноющих двадцатых так: «Проживая самый важный день в своей жизни, ты еще не понимаешь, что он самый важный. Его ценность приходит гораздо позже. С ноющими двадцатыми точно так же».

И вот я взрослею и понимаю, что жить во времена перемен не так весело, как мне представлялось. Ты действительно сначала не можешь все осознать в полной мере. Понимание приходит только потом.

Эх, навсегда запомню, как пропагандисты на федеральных каналах радовались тому, что США распалось на несколько частей из-за мирового кризиса. Но кризис на то и мировой, поэтому на грани распада была и наша страна, но об этом пропагандисты не говорили.

Странно устраивать пир во время чумы, но именно это и происходило. Понятное дело, в детстве я ничего не понимал, поэтому постоянно доставал Профа вопросами. Тот хоть и неохотно, но отвечал на них.

– А что вообще творится в мире?

– Жопа, – объяснил Проф, поправив красные очки в виде пирамиды. Это самые любимые из его странной коллекции. – То есть, все идет по плану.

– По какому плану?

– По тому, который ты проживаешь день изо дня. Ты – часть этого плана. Думаешь, тебя и остальных просто так создали?

Помню, тогда я остолбенел. Мне не верилось в то, что есть еще и остальные. Я спросил у Профа про них, а тот недовольно закатил глаза и сказал: «Да, ты не одинок в своей бесполезности. Когда страны поняли, в какой заднице оказались с этим долбаным кризисом, то решили искусственно вырастить людей, которые поднимут демографию вместе с экономикой».

Тогда-то я и запутался окончательно. Проф увидел это и вздохнул:

– Какой же ты тупой… – устало произнес он. – Смотри, есть такие, как ты. Их называют «другие». И эти «другие» – секретный проект нескольких стран. Вы созданы, чтобы работать и потреблять, а также платить налоги. Дело все в том, что после бесконечных и бессмысленных войн очень много людей подохло. Но сюрприз-сюрприз, чет зумеры боятся брать на себя ответственность, поэтому трахаются только ради удовольствия, а это негативно влияет на демографию. Но вернемся к «другим». Чтобы вы не выросли тунеядцами, вас с рождения программируют на определенную цель. Свою ты уже знаешь, но есть и те, что должны подметать улицы, работать в офисах, школах, магазинах и так далее. Главная цель – незаметно внедрить вас в социум, чтобы потом вы могли… Угадаешь сам?

– Работать и потреблять?

– Молодец, хороший мальчик. Вот такой вот у вас сюжет, – после таких слов я сразу же покраснел. – Теперь ты все понял?

– Не совсем, – смущенно ответил я.

– Ну и хрен с тобой.

Еще в тот день я узнал, что не являюсь таким уж уникальным, как думал. До меня существовал проект «P.V.O.» с похожими целями. Это нейросеть, которая в 2013 году заменила одного реального писателя. Предполагалось, что она будет каждый год выпускать книгу, где главная тема – высмеивание западных ценностей.

К сожалению, эксперимент не удался, из-за чего государство задумалось в будущем создать человека, а не набор алгоритмов. К тому же в семнадцатом году создатель заметил, что нейросеть каким-то странным образом намекала читателям на свое существование.

Что еще можно вспомнить плохого из того времени? Ну, допустим, чуть не произошла вторая Исламская революция. После этого события продажи книги «Манарага» резко подскочили, но хорошо, что в итоге все обошлось. На руинах США появилась САА (Свободная Атлантическая Америка), которая мирно договорилась с Ираком, уничтожив половину городов ракетными ударами.

Очевидно, что САА была намного меньше Соединенных штатов, ведь многие республики отошли другим странам, но Атлантическая Америка смогла наладить отношения с Японией, испытывающей тогда экономический подъем. Благодаря этому она укрепила позиции и смогла вырваться вперед. Мы же еще сильнее сдружились с Китаем.

А еще у нас появилась либеральная партия «Светлая Россия», которую долгое время запрещали, но потом она стала доминирующей, вследствие чего в 2036-м году к власти пришел Светлов Николай Александрович (еще его называют Сыном Неба. Впервые так прозвали Светлова в Китае, а потом «титул» закрепился и у нас). Зумеры боготворили этого человека, потому что тот изменил политику России. Даже появился новый флаг: белый, синий, белый.

Он не дал стране распасться, из-за чего рейтинг Светлова взлетел до небес (прошу прощение, читатель, за каламбур). К тому же он «организовал» экономическую стабильность благодаря резкому росту цен на неонефть.

Правда, потом все равно произошел спад, но все будто ослепли, вечно повторяя: «Да вы вспомните, как было во времена мирового кризиса!» Светлов пошел на второй срок, но предложил некоторые изменения.

Снова поменяли флаг. Теперь он напоминал старую государственную символику Эстонии, но отличался порядком цветов: сначала черный, потом синий, а внизу белый. Когда же Николая Александровича спросили:

– А не противоречат ли нововведения вашим прошлым заявлениям? Ведь именно вы предложили «смыть кровь» с нашего флага.

– Прежде, чем ответить на ваш вопрос, я хочу начать в первую очередь с вопроса другого: тяжело ли мне далось это решение? Конечно! Я даже сомневался, что нужно менять символ чистой русской реки будущего, – ответил Светлов без конкретики. – Но, к огромному сожалению, обстоятельства вынудили меня это сделать. И сейчас я обращаюсь ко всем гражданам нашей необъятной и великой страны и говорю, что наступило смутное время.

Враги, как зарубежные, так и внутренние, хотят уничтожить и раздробить на части Россию, но у них это не получится. В данный момент нам нужен новый символ. Я решил добавить черный цвет по причине того, что это цвет величия. Можно закрасить синий, можно с легкостью закрасить белый, но очень тяжело закрасить цвет черный. И именно это требуется нам сейчас – стойкость, – величественно закончил Светлов.

После этого сменился и герб. Это объяснили так: «Третья голова заботится о народе, следит за беспорядком и помогает бедным, пока две остальные наблюдают за врагами».

Издания, которые критиковали политику Светлова, закрыли или обвинили в шпионаже. Власть развратила когда-то идейного человека (а может, и не идейного, в современном мире это трудно понять). Безнаказанность позволила президенту вводить еще больше изменений. Большинство зумеров не возмущались, повторяя: «А вы что, хотите вернуть мировой кризис?»

Прошло время, и Николай Александрович задумался о «президентской монархии». Именно он предложил этот абсурдный термин. Идея заключалась в том, что народ выбирает президента, но этот президент правит до конца жизни.

Один журналист из шпионской газеты «Правда» спросил:

– А не противоречит ли это либеральному и демократическому курсу партии «Светлая Россия»?

– Противоречит ли это курсу партии? Нет, не противоречит, – спокойно ответил Светлов. – Вы же сами выбираете монарха.

В итоге от либерализма мы перешли к монархии. Контроль усилился, Санкт-Петербург стал столицей, затем после наводнения его переименовали в Петроград, отношения с САА ухудшились из-за дележки капитала, а также вернулся ОКЖ, но главное, что «не вернулся мировой кризис». Как я смотрел на все эти события? Удивленно, мягко говоря, но времена не выбирают…

4

– В них живут и умирают, – произнес Павел, проснувшись в холодном поту. Ему сразу стало интересно, сколько часов он спал, но ответ его огорчил. За весь этот промежуток времени Паша бы успел сделать пятьдесят «зарядок».

Правда, зарядку не в привычном для всех смысле. По виду худощавого Рублева уже можно было догадаться, что он и физические упражнения – понятия из разных вселенных. Нет, для Павла зарядка – это утренний текст на несколько абзацев. Он считал, что навык писать можно легко растерять, поэтому необходимо практиковаться каждый день. То же самое касалось и чтения.

Паша, встав с кровати, потянулся и после этого нажал на красную кнопку, чтобы капли не падали на подушку. Он зевнул, избавился от пластыря, оглянул квартиру и понял, что его ждет очередной меланхолично-ленивый день, который он попытается превратить в продуктивный. Ключевое слово тут – «попытается».

Рублев не стал первым делом чистить зубы или умываться. Вместо этого он достал чаотоп X плюс (немного напоминавший печатную машинку) и положил его на стол. Проведя рукой по тонкому черному прямоугольнику, Павел активировал клавиатуру с фиолетовыми клавишами, а затем загорелся и голограммный экран. Писатель сразу открыл текстовый процессор и увидел перед собой любимый и знакомый для него белый лист.

Еще ничего нет. Нет букв, предложений, абзацев. Все, что появится далее, является важным этапом, ведь именно так тот самый белый лист перерождается в нечто большее. Паша вновь зевнул, после чего закрыл глаза и попытался вспомнить, что ему снилось. Выплыв из подсознания, он начал печатать: