Любовь приходит летом

© Шамиль Зайнутдинов, 2025

ISBN 978-5-0067-7962-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава I. Пыль на тропе

Солнце едва поднялось над горами, бросая длинные тени на каменистую тропу. Воздух был свеж, пах дымом из трубы, тёплым молоком и мятой, что росла у родника. Шамиль шёл не торопясь, с деревянной коробкой в руках – нёс лепёшки от мельника его сестре. День только начинался, но в селе уже слышались звуки: где-то щёлкала крышка самовара, скрипели ворота, переговаривались женщины.

У родника он притормозил. Там, у низкого каменного края, кто-то сидел на корточках, набирая воду в кувшин. Девушка. В платке, плотно завязанном под подбородком, в длинной одежде до пят. Шамиль видел её впервые.

Она подняла голову. Встреча взглядов была короткой – всего миг. Но в этот миг он уловил и смущение, и строгость. Она сразу опустила глаза и будто стала наливать воду осторожнее, тише.

Он не сказал ни слова. Просто подошёл к роднику с другой стороны, омыл руки, зачерпнул из глиняного ковша. Девушка чуть отодвинулась – без резкости, скорее из вежливости. И снова – молчание. Только журчание воды и стук кувшина о край камня.

Шамиль краем глаза заметил: у неё тёмные волосы выбились из-под платка. В ней было что-то знакомое. Или не в ней – в тишине рядом с ней.

Она закончила, аккуратно подняла кувшин, и, не поднимая взгляда, коротко кивнула. Это был не поклон, не приветствие – скорее знак уважения, обычай.

Он чуть наклонил голову в ответ.

И она ушла – легко, почти беззвучно, будто не шла, а скользила по утренней тропе.

Шамиль ещё немного постоял у родника. Потом зачерпнул воды второй раз – просто так. Чтобы остаться ещё на мгновение.

Глава II. Тень от шелковицы.

После полудня жара стала ощутимее. В селе стихли разговоры, будто все договорились одновременно уйти в тень. Дети перестали бегать по двору, старики переместились на террасы, а куры лениво бродили между камней в поисках прохлады.

Шамиль сидел у стены дома, под низкой шелковицей. Он вытащил нож и начал точить им тонкую ветку орешника – хотел вырезать из неё ручку для ножа. Движения были неспешные, почти рассеянные. Мысли его возвращались к утру, к той минуте у родника.

Он даже не знал, как её зовут. Но в глазах стоял её спокойный взгляд, и тот кивок – такой скромный, будто случайный.

Из-за поворота, где тропинка сливалась с обочиной, послышались шаги. Он не сразу обернулся – только тогда, когда почувствовал, как внутри всё немного сжалось от ожидания. Она шла медленно, с той же корзиной, только уже почти пустой. И снова – взгляд вниз, тишина.

На этот раз он встал.

– Ты обратно?

Она чуть замедлила шаг. Не остановилась, но и не прошла мимо так же, как утром.

– Устала? – спросил он.

Она снова не ответила, но её взгляд на миг задержался на его лице – и в нём не было ни упрёка, ни смущения, ни отдалённости.

– Хочешь воды? – добавил он. – Я могу принести, родник недалеко.

Она кивнула – так же тихо, почти незаметно.

Он ушёл за угол, быстро сбежал вниз по тропинке и вскоре вернулся с кувшином. Подал ей. Она приняла, не касаясь его руки, и отпила немного. Потом, не говоря ни слова, поставила кувшин на камень и пошла дальше. Но перед тем, как скрыться за поворотом, обернулась – на одно дыхание – и посмотрела на него.

Шамиль сел обратно, но ветку уже не точил. Смотрел на дорогу, где только что исчез силуэт, и молчал.

В этот день он так и не закончил ручку. Да и не пытался.

Ближе к вечеру село снова оживилось. Женщины выходили к калиткам, выставляя угощения: на блюдах лежали чурек, сушёные груши, мёд. На площади стали собираться дети. Старики заняли места под орехом.

Летний день клонился к концу, и у каждого во дворе теплилась своя лампа – кто-то из старшего поколения читал стихи, кто-то пел старинные песни, кто-то просто сидел в кругу семьи.

Шамиль поднялся на крышу дома – с неё было видно почти всё село. Внизу, у соседнего двора, он снова увидел её. Она стояла рядом с матерью, держала в руках узелок с сухофруктами. Говорила с кем-то из женщин, но не смеялась и не вслушивалась в шум.

Он смотрел на неё сверху, не отрываясь. И знал, что завтра он выйдет к роднику чуть раньше, чем обычно.

Шамиль уже хотел спуститься, как вдруг услышал детские голоса снизу, у соседнего двора.

– Ханум, мать зовёт тебя! – выкрикнула девочка в ярком платке, пробегая мимо.

Та, кого он ждал весь день, обернулась на зов. Кивнула и скрылась за изгородью. Имя – короткое, звонкое – зацепилось за слух. Он повторил его мысленно, будто пробовал на вкус. Ханум.

Глава III. У родника.

Утро было прохладнее, чем вчерашнее: с гор спустился лёгкий туман, и село будто укуталось в прозрачную вуаль. Собаки ещё дремали у порогов, а петухи кричали лениво, неуверенно, как будто и сами не верили, что день уже начался.

Шамиль проснулся рано, как и всегда. Но в этот раз не спеша делал утренние дела, точно выжидая. Он знал, что в такую рань у родника бывает немноголюдно. И надеялся, что она снова появится.

Он взял ту же ветку орешника, положил нож в карман и вышел во двор. Воздух был влажный, пах камнем, мятой и чуть-чуть дымом – кто-то уже топил печь. Через калитку он вышел на тропинку, ведущую к роднику. Шёл спокойно, но внутри чувствовал волнение – такое, которое не покажешь на лице, но которое знает сердце.

Родник журчал по-прежнему. Вода блестела в утреннем свете, и капли собирались на камне, будто кто-то недавно умывался. Шамиль присел рядом, как и в прошлый раз. Достал нож, начал точить заготовку.

Прошло несколько минут – и он услышал шаги.

Такие же лёгкие, как тогда.

Он не обернулся. Но в груди что-то сжалось, будто сердце расправило крылья, а потом испугалось высоты. Девушка подошла ближе. Он почувствовал: остановилась где-то совсем рядом. Снова молчание.

Он посмотрел в сторону, не прямо на неё.

– Доброе утро.

Она не ответила. Только поставила на камень кувшин – жест, будто приглашение. Он понял.

Шамиль наполнил кувшин водой, стараясь делать всё спокойно, не спеша. Протянул ей. Она взяла осторожно, не касаясь его руки, и на секунду их взгляды встретились.

Он сказал тихо, будто для себя, но так, чтобы она услышала:

– Ханум…

Её взгляд чуть изменился – не удивление, не испуг, но что-то тёплое промелькнуло в глубине глаз. Она не спросила, откуда он знает. Не отвернулась. Только чуть прижала кувшин к груди и стояла так, несколько секунд.

Потом сделала шаг назад, поблагодарила без слов – лёгким движением головы – и пошла своей дорогой. Он проводил её взглядом, не пытаясь остановить.

В тот же день, уже ближе к обеду, когда солнце поднялось высоко и в воздухе стало пыльно от шума и разговоров, Шамиль сидел с дедом во дворе. Старик резал яблоки, раскладывал их сушиться на деревянном поддоне. Шамиль помогал молча, но внутри снова возвращался к утру.

– О ком думаешь? – спросил дед, не глядя на него.

Шамиль улыбнулся:

– Ни о ком.

Дед усмехнулся:

– Вот и видно, что о ком-то. Когда парень говорит «ни о ком», значит, точно – о ней.

Шамиль ничего не ответил. Только посмотрел на небо. Там, где кончалась тень от крыши, начинался полдень – яркий, слепящий. И в этом свете он уже знал: завтра снова выйдет к роднику.

Глава IV. Голоса над крышей.

Утро выдалось туманным. Тонкая дымка стелилась по склонам, как дым от костра, и не спешила рассеиваться. Воздух пах мокрой землёй, хвоей и чем-то ещё – будто пряным, будто горьким.

Шамиль проснулся рано, раньше отца, раньше солнца. Он тихо оделся, прошёл мимо кухни, где на глиняной плите тлел уголёк, и вышел во двор. Его шаги были осторожны, будто он боялся вспугнуть утро.

У родника никого не было.

Он постоял с минуту, опёршись на камень, потом достал нож и начал вырезать из орешника новую ветку – не ту, что бросил вчера, а другую. Хотелось, чтобы руки были заняты. Ждать просто так он не умел.

Когда он услышал шаги, сердце чуть кольнуло. Он не обернулся сразу – делал вид, будто не заметил. Но по хрусту гравия знал: это она.

Шамиль выпрямился, отложил нож, посмотрел в её сторону. Ханум остановилась немного в стороне, как и в прошлый раз, но в глазах у неё не было прежней настороженности. Только лёгкая тень осторожности – будто она пришла не случайно, но не хочет в этом признаваться.

– Родник сегодня холоднее, – сказал он. – Может, из-за тумана.

Она кивнула. Не сказала ничего, но стояла, не уходя.

– Можешь подойти, – добавил он. – Я всё равно не набираю воды.

Она сделала несколько шагов, приняла сосуд. Её пальцы чуть дрожали, но она старалась не показать. Склонившись к воде, она отпила и аккуратно вытерла губы платком. Всё – сдержанно, спокойно, без лишних движений.

Он вдруг сказал:

– Когда ты идёшь – шум в голове утихает.

Она подняла взгляд. Долго смотрела на него – без удивления, без улыбки, но так, будто запомнит эти слова надолго. И снова промолчала.

Ханум, чуть задержавшись, развернулась и пошла к тропинке. Шамиль остался сидеть у родника, провожая её взглядом, пока её фигура не скрылась в тумане. Вокруг снова стало тихо, и только плеск воды напоминал, что она ещё недавно была здесь.

Позже, ближе к обеду, Шамиль вышел на крышу, сел на ворох сушёных веток, которые мать оставила для самовара. Ветер раскачивал бельё на верёвке, шевелил чурек на подносе. Всё было как всегда – только внутри будто что-то сдвинулось.

С соседней крыши доносились голоса. Он узнал голос матери Ханум – негромкий, но резкий, с характером. Второй голос – бабушкин, хриплый, но тёплый. Они перебрасывались короткими фразами – то про тесто, то про соль, то про гостей.

Потом – тишина. И вдруг – смех. Тихий, недолгий.

Ханум. Он сразу узнал.

Он опёрся на локти, закрыл глаза и прислушался, как ветер уносит этот смех дальше – через улицы, через дома, прямо в его грудь. И понял, что будет ждать завтра. Как ждут весну, когда ещё снег по краям двора, а солнце уже греет.

Глава V. Тени и голоса.

После обеда солнце стояло высоко, камни и улицы нагревались, воздух стал густым и тяжёлым, и даже ветер, обычно освежающий, казался сегодня уставшим.

Шамиль спустился с крыши и направился к колодцу у центра села. Там уже стоял его друг.

– Салам алейкум, стха! – позвал Магомед, вытирая лоб.

– Ва алейкум салам, – кивнул Шамиль, подойдя ближе.

– Сегодня точно плавиться можно, – сказал Магомед, оглядываясь на белую пыльную улицу. – Я только вышел – уже обратно хочется.

– Тень есть, – тихо ответил Шамиль, прислонившись к камню у колодца.

Они постояли молча. Где-то вдалеке кричали мальчишки, собака лениво тявкнула, и снова всё стихло.

– Мать велела воду набрать, – сказал Магомед. – А я будто забыл, зачем вышел.

– Бывает, – сказал Шамиль, глядя в ведро.

Магомед посмотрел на друга:

– Чего молчаливый такой? Никакой?

– Просто жарко, – ответил Шамиль. – И говорить лень.

Магомед усмехнулся:

– Ладно, молчи. В этом зное слова липнут.

Он зачерпнул воды, облил себе руки и лицо. Потом фыркнул, встряхнулся.

– Пойду, пока меня не забыли, – сказал он. – Вечером, может, зайду.

– Хорошо, – кивнул Шамиль.

Шамиль остался один. Стоял немного у колодца, слушая, как капли воды медленно стекали по тёплому камню. Потом выпрямился, провёл рукой по лбу и пошёл к себе во двор – не спеша, будто день только начинался.

Глава VI. Родник.

Солнце уже садилось, тени ложились длиннее, воздух становился прохладнее. После разговора с Магомедом Шамиль не спешил домой. Он вышел со двора и, сам не зная зачем, направился к роднику.

Шёл медленно, не оглядываясь, будто знал, что она будет там.

Родник журчал ровно, как всегда. Ветки над водой чуть покачивались, отражаясь в тёмном зеркале. Он остановился на том же камне, где обычно сидел по утрам, и посмотрел вниз – в воду, в отражение.

Ханум появилась почти бесшумно.

Он услышал, как хрустнула под ногой ветка, и поднял взгляд. Она стояла чуть поодаль, как всегда. Платок закрывал волосы, взгляд был опущен, движения осторожные.

– Ассаламу алейкум, – тихо сказал он, почти неуверенно, будто боялся, что её нет, что это ему только показалось.

– Ва алейкум ассалам, – ответила она, не поднимая глаз.

Он сделал шаг в сторону, давая ей место у родника. Но она не подошла сразу.

– Я не собирался приходить, – сказал он. – Просто ноги сами привели.

Она чуть заметно улыбнулась. Почти неуловимо.

– Здесь тише, чем во дворе, – добавил он. – И чище.

Она кивнула.

– Иногда, – сказала она, – хочется, чтобы тебя не было видно.

Шамиль не знал, что ответить. Он понял её – и в то же время хотел, чтобы она не исчезала. Молчание между ними не было тяжёлым. Оно напоминало вечернюю прохладу: ни слова не нужно, чтобы понять, что это – между вами.

Ханум подошла ближе, но по-прежнему держалась чуть поодаль. Присела у воды, черпнула пригоршней, умылась. Потом вытерла лицо краем платка. Всё – тихо, просто. Как делают те, кто не хочет лишнего внимания.

Шамиль смотрел не прямо, а сбоку – так, чтобы она не чувствовала на себе его взгляд.

– Если бы я мог быть водой, – вдруг сказал он, – я бы хотел быть вот этой – чтобы утро и вечер видеть тебя.

Она резко повернула к нему голову – не с испугом, а с удивлением. Глубоким, неподдельным. Секунду молчала, потом отвела взгляд.

– Лучше бы ты был деревом, – тихо сказала она. – Тогда бы молчал.

Он усмехнулся.

Их взгляды больше не пересекались. Но напряжения не было – будто они говорили глазами, даже не глядя друг на друга.

Когда она встала, он тоже поднялся.

– Я провожу? – спросил он.

– Не надо, – ответила она. – Уже вечер.

– Я всё равно пойду в ту сторону.

Она не спорила. Они пошли рядом, но не слишком близко. Ни слов, ни касаний. Только шаги – ровные, лёгкие, будто оба боялись потревожить эту хрупкую тишину.

У поворота она остановилась.

– Здесь достаточно, – сказала она.

Он кивнул.

– Ассаламу алейкум, – тихо произнёс он.

– Ва алейкум ассалам, – ответила она, и пошла, не оборачиваясь.

Глава VII. Дом у подножья гор.

Утро в доме Ханум начиналось с привычного шума: где-то в печи шипел чайник, в углу кухни слышался звон посуды, а на деревянных полках лежали аккуратно сложенные платки и вышитые полотенца.

Мать с утра была занята – мяла тесто для лепёшек, иногда поглядывая на дверь, будто ждала кого-то. Она говорила тихо, но каждое слово было весомым.

– Ханум, не забудь, бабушка просила с утра мёда и сухофруктов – собери ей на поднос.

Ханум кивнула, помогала накрывать на стол. Младшая сестра с любопытством заглядывала в кастрюли, пытаясь вытащить кусочек горячей лепёшки.

В доме пахло мятой и дымком от углей. Вдали, через окно, слышался смех соседских детей и шум рынка. Ханум отлучилась к колодцу – наполнять кувшин водой, тихо напевая знакомую мелодию.

Когда она вернулась, мать уже убирала посуду, а бабушка, присев у окна, рассказывала истории о предках, о горах и их духах, о том, как важно хранить честь и традиции.

Ханум слушала, ощущая тепло семейного круга и одновременно лёгкую тяжесть ответственности, которая всё сильнее давила на сердце.

В этот дом всегда возвращались не только тела, но и души – в каждом жесте, в каждой тишине между словами.

Глава VIII

Пыльные тропы и песни деда.

Утро в селе начиналось неспешно, с тихого поскрипывания ставней и далёкого кукареканья петуха. Шамиль проснулся от запаха кукурузной лепёшки и топлёного масла. Мать уже была на ногах – слышно было, как она пересыпает фасоль в деревянной чаше, перебирая её на слух, словно играя на старом инструменте.

Шамиль лежал с открытыми глазами, не спеша вставать. Сквозь тонкие занавески в комнату заглядывал свет, мягкий, как взгляд деда, когда тот рассказывал ему в детстве сказки. Где-то за околицей звенела вода в арыке – село просыпалось.

Он встал, умылся холодной родниковой водой, надел простую рубаху и вышел во двор. Дед сидел на скамье под ореховым деревом, точил нож и мурлыкал себе под нос старую песню. Шамиль сел рядом.

– Проснулся, орёл, – сказал дед, не поднимая глаз. – А я вот думаю: не пойти ли нам сегодня в балку, проверить улей, что мы в прошлом году там оставили?

Шамиль кивнул.

– Пойдём.

– Сначала позавтракай, – раздался голос матери из кухни. – Не пущу голодным.

Пока он ел, дед рассказывал, как в его молодости ловили дикий мёд прямо в расщелинах скал. Говорил с нажимом, с паузами, будто важные слова надо оставлять на потом, как орехи на зиму.

Путь к балке лежал через каменистую тропу. Солнце уже стояло высоко, но ветер был прохладным. Шамиль шёл чуть впереди, неся в руках старую корзину. Дед позади, неторопливо, с тростью, но всё такой же упрямый в шагах.

Когда дошли до места, дед указал на высокий камень:

– Вон там, видишь, карагач? Когда твой отец был как ты, мы туда часто бегали. А под ним – улей. Смотри осторожно.

Шамиль снял крышку с улья, осмотрел всё, и тут же закрыл – пчёлы были неспокойны. Но мёд был. Густой, тягучий, с запахом трав и солнца.

– Будет что к чаю, – усмехнулся дед.

Когда возвращались, дед вдруг остановился.

– Шамиль… Ты стал другим этим летом. Раньше болтал, а теперь больше молчишь. Думаешь. Не гонишь овец – смотришь на них. И я вижу, что в тебе что-то появилось. Или кто-то…

Шамиль молчал, глядя на дорогу. Дед продолжал:

– Я не спрашиваю. Но ты знай: настоящая привязанность – как мёд. Горьковатая сначала, а потом сладкая. Если настоящая.

Он ничего не ответил. Но в его груди что-то потеплело. Он не знал, как дед понял – никто ведь не говорил ничего. Ни о взглядах, ни о роднике. Просто – понял.

Вечером, уже во дворе, Шамиль сидел с балабаном на коленях. Он провёл по нему рукой – гладкая поверхность пахла деревом и временем. Пальцы легко заскользили по отверстиям, и звук пошёл, тихий, низкий, как вечерний воздух.

Он не знал, слышит ли кто-то. И не играл специально. Просто – звучал.

А в доме напротив, через узкую улочку, за стенами и ставнями, Ханум в это время расплетала косу, слушая, как у соседей на глиняной скамейке кто-то играет. Она не видела, кто. Но узнала.

Она молчала, как всегда. Но взгляд её был такой, будто она понимала больше, чем говорила.

Глава IX. Два мира Ханум.

Утро начиналось тихо и неспешно. Ханум стояла во дворе у деревянного стола, помогая бабушке перебрать вёшенки. Солнечные лучи осторожно касались горлышек грибов, придавая им мягкий золотистый оттенок. Ветерок играл с её тёмными волосами, и она взглянула в сторону гор, где тянулись серые хребты, будто охраняя село от суеты.

– Бабушка, – тихо произнесла Ханум, – в городе всё было иначе. Там улицы шире, машины ездят быстро, а дома высокие, словно касаются неба. Здесь же – тишина и тропинки между домами, словно в другой жизни.

Бабушка улыбнулась, не отрываясь от работы:

– Здесь по-другому, гызым. Здесь земля говорит своим голосом, и каждый звук – как песня. Ты привыкнешь, увидишь.

Ханум вздохнула и провела ладонью по шероховатой поверхности стола. Ей нравилась эта простота, но в душе ещё жил город – шумный, быстрый, неумолимый. Иногда казалось, что её сердце бьётся в ритме двух миров, и нужно найти способ соединить их.

Позже она помогла маме готовить лепёшки. В тесной кухне пахло свежей мукой и топлёным маслом. Мать сосредоточенно месила тесто, а Ханум аккуратно раскатывала его скалкой.

– Ты хорошо справляешься, – похвалила мать. – Всё-таки в городе не так пахнет хлебом, – сказала она с мягкой усмешкой, поворачивая лепёшку на лопатке. – Тут он совсем другой.

Ханум кивнула, не отрывая взгляда от огня:

– Тут мука другая. И время медленнее. А значит – вкуснее.

Мать кивнула, понимая, что для Ханум этот летний дом – не просто временное убежище, а маленький мир, который медленно, но верно проникает в её сердце.

Вечером Ханум разговаривала с младшей сестрой. Та с любопытством расспрашивала о городской жизни, о больших магазинах и парках.

– А тебе нравится здесь? – спросила сестра.

Ханум задумалась.

– Сложно сказать, – призналась она. – Здесь тихо и спокойно. Но иногда кажется, что я забыла, как звучит город. Мне нравится и то, и другое. Просто пока не знаю, где моё место.

Сестра обняла её крепко.

– Где бы ты ни была, мы вместе.

Ханум улыбнулась в ответ. В её душе начало зарождаться новое понимание – любовь к дому бывает разной. И для неё этот дом теперь – не только город, но и горы, и тропинки, и лица тех, кто здесь рядом.

Сестра вдруг обняла Ханум за талию, тихо прижавшись к ней. В этом простом жесте было столько тепла и доверия, что Ханум на мгновение закрыла глаза, чтобы сохранить это ощущение в памяти.

– Гызым, – сказала бабушка, улыбаясь, – здесь жизнь течёт неспешно, но у каждого дня свой ритм и своя песня.

Ханум, всё ещё чувствуя на себе ласковую поддержку сестры, погрузилась в мысли. Село, этот дом – всё было новым и непривычным для неё, но в то же время здесь было что-то настоящее и глубокое. Она думала о Шамиле – о том, как тихо и сильно звучат его поступки, о его взгляде, наполненный тайной.

– Бабушка, – тихо спросила она, – бывает ли так, что чувства говорят без слов? Просто тихо, как ветер, что ты слышишь, но не видишь?

Бабушка посмотрела на неё с нежностью:

– Бывает, Ханым. Иногда молчание говорит громче слов. Это как солнце, что прячется за горой – его чувствуешь, даже не видя.

Сестра, не дождавшись ответа, снова зашептала что-то весёлое, и бабушка взяла Ханум за руку:

– Живи так, чтобы сердце твоё было смелым и чистым. Дом – это не только стены, но и то, что внутри нас.