Магическое изречение

Размер шрифта: 13

* * *

Дверь подъезда распахнулась. На крыльцо вышел мужчина в сером незастёгнутом пальто.

На улице падал медленный, крупный снег. В желтоватом свете уличного фонаря он казался каким-то ненастоящим, искусственным, бутафорским – вроде театрального снега, который падает в опере «Евгений Онегин» в сцене дуэли.

Мужчина зябко поёжился, поднял воротник пальто, огляделся по сторонам и достал из кармана мобильный телефон. Он набрал номер, поднес телефон к уху, но в это время из темноты вынырнули две фигуры. Казалось, они были частью окружающей темноты, ее сгустками.

В этих сумрачных фигурах было какое-то неуловимое сходство, хотя внешне незнакомцы разительно отличались друг от друга – один был тощим и долговязым, второй – коренастым и плотным. Но читалась в обоих какая-то хищная повадка, они двигались мягко и пружинисто, то и дело оглядываясь через плечо, словно ожидая погони.

Долговязый подошел к мужчине с телефоном, неприятно усмехнулся, на мгновение показав крупные, жёлтые, словно волчьи зубы, и процедил с ленивой растяжкой:

– А он не похож на покойника!

– Не похож, – подтвердил его коренастый спутник. – Ничуть не похож! Мне ли покойников не знать!

– Мужики, – мужчина с телефоном постарался не показать испуга, – вы меня с кем-то спутали.

Он попятился, но коренастый тип каким-то непостижимым образом оказался уже между ним и дверью подъезда.

– Вот что, – скривил губы долговязый, смерив мужчину с телефоном цепким, неприязненным, пренебрежительным взглядом. – Шатун хочет с тобой поговорить. Вопросы у него к тебе есть. Так что ты сейчас без базара поедешь с нами.

– Никуда я с вами не поеду! Вы меня точно с кем-то спутали!

– Я что, непонятно выражаюсь? – Долговязый оттопырил нижнюю губу. – Я сказал – ты поедешь с нами! Шатун тебя ждет!

– Не знаю я никакого Шатуна и вас не знаю! Проваливайте отсюда, а не то…

– А то что? – Долговязый криво ухмыльнулся, и в его руке появился нож. – Всё, я сказал, завязывай базарить! Пойдёшь с нами, понял! А то я тебя пером пощекочу…

Человек в сером пальто резко повернулся, оказавшись лицом к лицу с коренастым, ударил его без замаха в солнечное сплетение. Коренастый покачнулся, но удержался на ногах и быстро взмахнул рукой.

Мужчина в незастёгнутом пальто удивлённо ахнул, широко открыл рот, как будто ему не хватало воздуха, на свитере проступила широкая красная полоса. Ноги бедняги подогнулись, он упал на колени перед коренастым громилой, словно умоляя его о чем-то, громко всхлипнул и завалился на бок. На губах у него вскипела красная пена, глаза закатились, подёрнулись мутной белёсой пеленой.

– Ты чего, Шуруп?.. – вытаращил глаза долговязый, убирая свой нож. – Ты же его замочил!

– Ну, замочил… А что мне оставалось?

– Шатун же велел его живым доставить!

– Ну, велел! А чего он размахался?

– Ладно, поздняк метаться, сваливаем, пока нас никто не видел!

И двое метнулись в снежную тьму, растворились в ней, исчезли, как будто их никогда и не было.

Крупный бутафорский снег падал на раскинувшегося на земле человека, как на убитого Ленского. Первое время снежинки быстро таяли, но вскоре перестали.

Через некоторое время, однако, бандиты появились вновь. На неподвижное тело уже намело небольшой сугроб.

– Вот хорошо еще, что ни одна собака не вышла на улицу по такой погоде, – ворчал худой. – Ты, Шуруп, еще от Шатуна огребешь по полной.

– Ладно, хватай его да грузи!

Они подхватили мужчину, который издал едва слышный стон.

– Живой! – обрадовался Шуруп. – Ну, мое счастье…

Ника проснулась и, еще не открывая глаз, поняла, что что-то не так. Постель была не ее, это точно. У нее кровать довольно старая, скрипит всё время при каждом неосторожном движении, зато матрац мягкий, качаешься на нем, как на теплых морских волнах. А тут… Совершенно новая кровать, пахнет магазином, и матрац ровный и твердый, как футбольное поле, не проминается нисколько. Да, определенно что-то не так. Она почувствовала страх, как бывало всегда, когда просыпалась не у себя дома. Страх открыть глаза и не узнать того места, где она находится. И что тогда делать? Кричать, сорваться с места и бежать, но куда? Если звать, то кого?

«Спокойно, – сказала Ника мысленно, – ничего не случилось, я просто очень крепко спала и еще не совсем проснулась… Со мной такое бывает, так что нечего паниковать. Нужно открыть глаза и осознать, где я. Только без паники!»

Так советовал ей когда-то старый врач, к которому водила еще мама. Когда это было? Очень давно, лет пятнадцать назад…

Очень осторожно Ника открыла глаза и тут же снова зажмурилась. Мама дорогая!

Всё вокруг было чужое, непривычное – широкая кровать с холодной пластиковой спинкой, слишком тяжёлое одеяло и жёсткое постельное белье в жутких розовых цветочках, трикотажная ночнушка, тоже в каких-то незатейливых лепесточках, оказалась велика на три размера. Сорочка стояла, словно накрахмаленная, видно, тоже только что из магазина. Такое и правда только в страшном сне может присниться!

Ника села на кровати, твёрдо решив разобраться, где она находится и как здесь очутилась.

Комната была довольно большая, обставленная скупо. Мебель новая и очень простая. Письменный стол у окна, пустоватый стеллаж для книг, парочка стульев, неудобных даже на вид, вместо занавесок висели какие-то канцелярские жалюзи. Ни цветка на подоконнике, ни картинки на стене, календаря простого и то не видно. Всё незнакомое. И как только она здесь оказалась?!

Ника помотала головой и протёрла глаза.

«Хватит! – приказала себе она. – Хватит идиотничать! Ты сейчас встанешь, оденешься и разберешься в ситуации. Наверняка всё объясняется очень просто, как и всегда!»

Ника решительно встала с кровати и, осторожно ступая, направилась к стулу, на котором была свалена в кучу одежда. Ну да, вот ее джинсы, вот свитер, вот белье… Противно было надевать несвежее, и вообще, хорошо бы душ принять, но всё же Ника предпочла встретить неизвестность одетой.

Тапочек не оказалось, Ника ходила босиком. Она оделась и на стуле под джинсами нашла свою дорожную сумку. Купила ее совсем недавно, хотя Сергей советовал ей этого не делать. Приедем, дескать, в Петербург, в большом городе магазины лучше, там всё и купишь. Ей же не хотелось выглядеть такой чумичкой, провинциальной тетёхой, хотя Сергей и говорил…

Сергей! Дрожащими руками Ника раскрыла подвернувшийся под руку паспорт. Да вот же написано черным по белому: Ломакина Вероника Дмитриевна. А раньше была Соловьёва. И вот, на другой странице: зарегистрирован брак с Ломакиным Сергеем Викторовичем. Господи, какая же она дура! Ника счастливо засмеялась. В сумке нашлись и кроссовки.

Ну, всё встало на свои места, она всё вспомнила. Квартира эта – его, Сергея, он привез ее сюда вчера поздно вечером. Самолёт задержался, пришлось несколько часов просидеть в аэропорту у них в городе, она всегда плохо переносит полёт, так что вчера по прилёте дико устала и плохо соображала, даже со свекровью, которая встретила их в аэропорту, толком не поговорила. Дома плюхнулась на эту кровать – и больше ничего не помнит.

Спала она очень долго, судя по всему, сейчас позднее утро, оттого и забыла начисто всё. Какой позор, забыть, что замуж вышла две недели назад!

Ну, бывает у нее такое, бывает, когда со сна не помнишь, где находишься. В командировке, в отпуске, как проснется не у себя дома – так проблемы. Ну и сейчас также. Никому про это Ника не рассказывает, только мама знала, ну и Сергей, конечно, у жены ведь от мужа никаких секретов не может быть.

Да, теперь у нее есть муж. Наверное, оттого не сразу о нем вспомнила, что привыкнуть к замужеству еще не успела. Всего две недели они женаты, а до этого несколько месяцев знакомы были.

У нее с Сергеем всё быстро случилось, Сергей потом признался – как увидел ее, так сразу понял, что Ника его судьба, что с ней он только и будет счастлив.

Сейчас-то Ника помнит день знакомства во всех деталях, во всех мельчайших подробностях. Душное лето, выходной день, раннее солнечное утро. Какой-то на работе был то ли юбилей фирмы, то ли у начальника день рождения, в общем, заказал шеф кораблик, который должен был отвезти всех сотрудников на остров, а там – пикник, шашлыки и прочее. Короче, отдых по полной программе до самого вечера.

Река у них в городе красивая, довольно широкая, на острове народу собралось немного, так что день обещал быть отличным, поскольку погода стояла жаркая, вода в реке нагрелась, и Ника решила обновить свой новый дорогущий купальник.

И вот, когда она торопилась на причал и решила срезать дорогу через парк, на нее налетел какой-то ненормальный велосипедист. Со всего размаху, так что она упала. И здорово ушибла ногу. Когда Ника очухалась и увидела кровь, сочащуюся из здоровенной ссадины, то поняла, что купальник обновить сегодня не удастся.

Коленка распухала на глазах, и она испугалась перелома. Вокруг нее крутился тот самый велосипедист-вредитель и выглядел таким расстроенным, что даже досужие тётки, оказавшиеся со своими собачками рядом, не стали ругаться.

Велосипедист предложил вызвать «скорую», но Ника решила, что не стоит. Впрочем, она помнит только, что сидела на дорожке и плакала от боли и злости. Но почему ей так не везет?

Велосипедист дотащил ее буквально на руках до своей машины, которая стояла неподалеку. Оказалось, что велосипед он взял напрокат тут же, в парке. Да не в добрый час, каялся он всю дорогу.

Несмотря на утро, в травмпункте оказалась большая очередь, так что Ника с велосипедистом проторчали там часа три – пока снимок делали, пока врача ждали… Познакомились, мужчину звали Сергеем, он приносил Нике кофе из автомата с первого этажа и вообще всячески ее опекал. После врача отвез домой на своей машине. Ника вежливо пригласила его зайти в гости. Он ужаснулся, что нет у нее в доме никакой еды – ну да, она же собиралась провести этот день на природе. Вообще после смерти мамы Ника хозяйством не слишком заморачивалась. Скучно было готовить для себя одной.

Сергей умчался в магазин, накупил кучу продуктов и провел с ней весь день. Когда он вечером ушел, Ника сообразила, что она не взяла у него номер телефона. И ей стало плохо, потому что она решила, что никогда его больше не увидит. Раздосадованная, Ника промучилась всю ночь – очень нога разболелась.

Но утром он уже звонил в ее дверь с горячими булочками из пекарни на углу. И сам сварил ей кофе. Кофе! Так, как Сергей, кофе не варит никто больше! Он говорил, что его научил знакомый армянин, который утверждал, что кофе должен быть черным, как ночь, горячим, как огонь, и сладким, как поцелуй любимой женщины. Ну и, конечно, в последний момент нужно добавить зернышко кардамона.

Все эти мысли пронеслись у Ники в голове буквально за минуту, после чего она втянула носом воздух и ощутила запах кофе. Совершенно божественный аромат, так умеет варить кофе только ее муж.

– Серёжа! – Ника выскочила из комнаты.

Прихожая была небольшая и выглядела бы совсем пустой, если бы не чемоданы. Ну да, вот большой чемодан, еще мамин, вот чемодан поменьше, который Ника купила в прошлом году, когда ездила в отпуск. Ну да, вчера всё бросила как есть, прямо посреди прихожей, сил не было разбирать вещи…

Споткнувшись о чемодан, Ника схватилась за ручку ближайшей двери и буквально влетела в кухню.

Увидев мужчину, стоявшего спиной к ней возле плиты, она затормозила, потому что ей показалось… Только на секунду ей показалось, что это не ее муж.

Но нет же! Вот светлые волосы, вот чуть заросший затылок, вот его клетчатая рубашка поверх линялых джинсов. В кухне витал аромат кофе. Его кофе…

Неслышно ступая, Ника подошла ближе и положила руки ему на плечи.

– Серёжа… – тихо позвала она. – Серёженька…

Она не успела сообразить, что что-то не так, он резко обернулся, джезва выскочила у него из рук и покатилась по полу, разбрызгивая коричневую жидкость.

– Чёрт! – Видно, горячий кофе обжег ему ногу. – Чёрт!!!

За мгновение до этого Ника успела отскочить. И вовсе не потому, что испугалась обжечься. Нет, она увидела, что кофе варил не ее муж. Не Сергей.

– Вы кто? – оторопело спросила она, вытаращив глаза. – Что вы здесь делаете?

– Ника… – Он протянул к ней руки и широко улыбнулся. – Это же я, Сергей. Твой муж…

Она очень ясно увидела, что улыбается он натужно, вымученно, ну еще бы, небось хочется выругаться и ногу потереть, а тут она…

– Что-о? – До Ники дошли его слова. – Что вы такое говорите? Чей вы муж? И где Сергей?

– Ника… – Он распахнул объятия и шагнул к ней. – Что с тобой? Ты меня не узнаешь? Ты так разоспалась, что мужа не узнаешь? Ну, иди ко мне, малыш…

Ника опрометью кинулась от него назад, в прихожую, снова споткнулась о чемодан, или что там еще валялось, и растянулась на полу со всего маху. Было ужасно больно и обидно. Слезы хлынули из глаз, и тут подскочил к ней тот самый тип, который нахально утверждал, что он и есть ее муж, рывком поднял с пола.

– Ну что ты, что ты… – забормотал он. – Девочка моя, что ты так испугалась… Ну, не нужно так волноваться, всё будет хорошо, только успокойся…

Пахло от него совсем не так, как от Сергея, и голос у него был не такой, и лицо… Это был чужой мужик, почему же он убеждал ее, что она – его жена?

– Отойдите. – Ника пыталась вырваться из его рук, но он держал крепко.

– Отпустите меня! – взмолилась она. – Отпустите немедленно! Мне плохо!

– А ты не будешь убегать? – Он ослабил хватку и осторожно усадил ее на стул в кухне.

Стул был старый и скрипучий, вообще кухня была явно не новая и достаточно запущенная, от газовой плиты по стене на потолок шел широкий след копоти, сама плита была покрыта слоем жира, так что Нику передёрнуло от отвращения.

Она тут же укорила себя: о чем она думает? Какое ей дело до этого гадючника, если Сергей пропал? А может быть, это шутка? Дурацкая, жестокая, но всё же шутка?

– Ну, хватит, – сказала она по возможности спокойно. – Хватит морочить мне голову. Если вы с Сергеем договорились меня разыграть, то вам это удалось. Я испугалась. Потому что это не смешно.

– Какие шутки! – крикнул он и, заметив, что Ника отшатнулась, тут же понизил голос. – Милая, ну приди в себя! Ну что же это такое! Сколько можно! Ну, вспомни наконец, что я твой муж, Сергей Ломакин, что мы расписались в загсе в твоем городе две недели назад, а вчера прилетели в Петербург. Потому что я тут живу! Помнишь? Мать у меня здесь и работа!

– В загсе? – переспросила Ника, из последних сил стараясь не сорваться и не заорать что-то несусветное. Еще хотелось стукнуть этого незнакомого типа чем-нибудь тяжелым, чтобы перестал наконец маячить перед глазами и хватать за руки. – В загсе? – повторила она, вспомнив, как расписывались они с Сергеем две недели назад.

Тогда еще шел дождь, и Танька Самохина, которую она пригласила в свидетельницы, утверждала, что это к счастью. У Сергея свидетеля не было, они позвали первого попавшегося парня, который отирался зачем-то возле загса. Ждал кого-то, что ли… Сергей ему заплатил небольшие деньги.

И свадьбы как таковой не было, посидели в ресторане с Танькой и с маминой старинной подругой, Валентиной Павловной. Она всё плакала и Нику обнимала, а потом ушла. «Чтобы вам, молодым, – сказала, – праздник не портить».

В общем, не было свадьбы, да Ника и не хотела праздничного шума, года еще не прошло, как мама умерла, какой уж тут праздник. А Сергей пообещал, что в Питере всё будет – и свадьба, и гости, и новая жизнь начнется. Непременно начнётся. И Ника с ним была согласна, потому что, откровенно говоря, здорово заела ее тоска. Пока мама болела, от всех она отдалилась, да и было-то подруг немного. Одна замуж вышла и родила сразу, другая уехала в другой город, третья вообще в другую страну. Осталась только Танька Самохина, с которой, вообще-то, близко никогда не дружили, пришлось ее в свидетельницы звать.

– Что так смотришь, не веришь? – вторгся в ее воспоминания голос неизвестного типа. – Может, тебе паспорт показать? – И он шлепнул перед Никой на стол раскрытую книжечку паспорта.

Там был штамп… Всё правильно, такого-то числа сего года зарегистрирован брак с Соловьёвой Вероникой Дмитриевной…

Дрожащими руками Ника пролистала паспорт, который был ей знаком, держала она в руках этот документ, в самолёте его рассматривала от нечего делать. Паспорт был Серёжин. И на первой странице написано черным по белому – Ломакин Сергей Викторович, и фото…

Но на снимке был не Сергей, фотография была вот этого чужака, который сидел напротив и смотрел на нее с тревогой и раздражением.

Ника резко отшвырнула от себя паспорт, он упал на пол прямо в коричневую лужицу кофе. Неизвестный, которого она ну никак не могла считать своим мужем, нагнулся за паспортом, и тут Ника увидела близко его затылок. Затылок был совсем не такой, как у Сергея. Стрижка такая же, но вот сзади у него на шее была ямочка, которую ей так нравилось целовать и гладить. А он всегда смеялся и отводил ее руку, говорил, что щекотно.

Не было никакой ямочки. Вот не было – и всё!

– Ты не Сергей, – тихо, но твёрдо припечатала Ника. – Где Ломакин? Что ты с ним сделал?

– Ну вот, снова-здорово! – Он вскочил так резко, что едва не задел ее головой. – Да угомонишься ты, наконец? Документам не веришь! – Он брезгливо потряс книжечку паспорта, с которой капало. – Что устроила! Безобразие просто!

– Что тебе от меня надо?! – заорала в ответ Ника. – Отвали от меня! Отвали немедленно! – Она оттолкнула его и бросилась в комнату, чтобы взять сумку и немедленно покинуть квартиру.

Куда идти? Она понятия не имела. Но видеть этого типа она больше не в состоянии.

– Ника, постой! – Чужак бросился следом. – Ну, подожди, давай поговорим спокойно!

Он настиг ее в прихожей, схватил за плечи, она стала вырываться. Тут в замке входной двери заскрежетал ключ, и на пороге появилась женщина в зимнем пальто с воротником из крашеного песца.

– Что такое, что случилось? – тут же стала выяснять она высоким срывающимся голосом. – Серёжа, что у вас происходит?

– Ох, мама… – Неизвестный, утверждавший, что он муж Ники, отпустил ту и вздохнул с облегчением. – Может, ты сумеешь ей объяснить… У меня уже нет сил!

Женщина мигом сбросила пальто и мохеровый берет в каплях растаявшего снега. Оказалась она немолода. Жидкие бесцветные волосы скручены в жалкую кичку на затылке, маленькие тусклые глазки, бесцветные брови и ресницы, узкие губы небрежно накрашены светло-оранжевой помадой. Чужак называл ее мамой, а та его – Серёжей. Значит, если он выдает себя за ее мужа, то эта тётя-мотя – ее свекровь…

– Верочка! – Женщина нависла над Никой и погладила ее по плечу. – Деточка, что случилось?

Веронику передёрнуло – она терпеть не могла, когда ее называли Верой, а не Никой. Ее с детства все называли Никой и никак иначе.

– Мама, она утверждает, что я не ее муж! – наябедничал чужак. – Представляешь, мама, она говорит, что я – не Сергей! Кошмар просто! В голове не укладывается!

– Подожди, Серёженька, не суетись. – Женщина отогнала его мановением руки. – Дай мне с невесткой поговорить. Дорогая моя! – Она заглянула Нике в глаза. – Ты неважно выглядишь. Спала плохо на новом месте?

– Ну да… – неохотно признала Ника.

– Ну вот, нужно умыться, позавтракать, хоть кофе выпить… Ты ведь пьёшь кофе? Сама говорила, что если с утра кофе не выпьешь, то и не человек вовсе.

«Когда это я ей такое говорила? – промелькнуло в голове у Ники. – Первый раз в жизни эту тётку вижу!»

– Ты, наверное, не помнишь, вчера вы поздно приехали, я сразу тебя спать уложила… – Голос у женщины был мягкий, вкрадчивый. – Ты устала очень…

– Вы Лидия Сергеевна? – неуверенно спросила Ника.

– Ну, надо же, даже отчество запомнила! – восхитилась женщина. – Вот молодец!

Что тут такого героического? В свое время Сергей говорил Нике, что мать назвала его Сергеем в честь своего рано умершего отца. И тут Ника вспомнила, где эту женщину она видела. Вчера она их встретила в аэропорту и привезла на эту квартиру. Сергей еще сказал, что они тут будут жить пока, а там что-нибудь придумают. Стало быть, это и правда свекровь.

– Деточка, – проникновенно зудела сейчас Лидия Сергеевна, – соберись, успокойся, возьми себя в руки. Ты дома, у своих, тебя все здесь любят… Не волнуйся, ничего не бойся, всё будет хорошо… Сережа, свари же нам кофе!

– Конечно, – ухмыльнулся чужак, который утверждал, что он Никин муж. – Сварю, разумеется.

Он ушел на кухню, а свекровь, непрерывно что-то болтая, выдала Нике новые тапочки, которые достала почему-то из своей сумки, проводила в ванную комнату и сама умыла ей лицо холодной водой. Ника не сопротивлялась, успела только заметить, что ванная в этой квартире совершенно жуткая, покрытие ванны желтое от старости, и плитка со стен кое-где облетела.

– Ну вот, – сказала свекровь, подавая Нике полотенце, – теперь тебе станет легче. – Она повела ее на кухню и усадила на стул.

Чужак держал наготове огненную джезву с кофе.

– Кофе должен быть горячий, как огонь, черный, как ночь, и сладкий, как поцелуй любимой женщины! – сообщил он. – И еще надо добавить в него щепотку корицы…

– Что-о? – Ника вскочила, с грохотом опрокинув стул. – Что ты сказал? Корица?

– Деточка, что такое, что с тобой?! – заблажила свекровь.

– Кардамон! – заорала Ника. – Мой муж Сергей добавлял в кофе кардамон!

– Господи, ну что опять не так! – накинулся в ответ чужак. – Теперь ей кофе не нравится!

– Верочка, птичка моя… – Свекровь бросилась между ними. – Он хотел сказать «кардамон», просто перепутал. Ну какая разница – корица, кардамон, перец, ваниль… Мужчины вечно всё путают. Он тоже нервничает, он тоже ночь не спал… Эти перелёты… Не хочешь кофе – не надо, пойдем, приляжем… Тебе нужно успокоиться, еще немного поспать… Есть у меня один человек…

Руки у свекрови оказались неожиданно цепкие, сильные, Ника пыталась вырваться из ее объятий, но у нее ничего не получилось.

– Какой человек?

– Ты только не волнуйся, – торопливо бормотала свекровь. – Мы ему сейчас позвоним… Он старый друг семьи, еще папу моего знал… И Серёжу он лечил…

– Лечил? Он врач?

– Доктор, очень хороший… Он тебя только посмотрит… – И она всё подталкивала Нику вон из кухни, а сама мигала чужаку, чтобы убрался с дороги.

Она дотолкала Нику до второй комнаты. Эта была побольше, но обставлена так же безлико. Узкий диванчик, старый сервант с допотопной посудой, у окна – круглый стол на одной «слоновьей ноге», покрытый пыльной плюшевой скатертью с пошлыми кистями. И Сергей тут жил? Странно всё…

Предполагаемая свекровь усадила ее на продавленный диван и все суетилась рядом, а чужак встал у двери, сложив руки на груди с самым решительным видом – просто страж у ворот.

– Послушайте, – Ника попыталась встать с дивана, – чего вы от меня хотите? Позвольте мне уйти.

– Ну да, как же… – усмехнулся самозванец.

– Куда ты пойдешь, ну куда? – Свекровь всплеснула руками и усадила с силой Нику обратно. – Одна, в незнакомом городе, без родных, без знакомых, это просто опасно, наконец. Да еще ты не в себе…

– Я не сумасшедшая! – Ника резко пыталась отмахнуться от назойливой свекрови.

– Нет, конечно, ты не сумасшедшая! – согласилась та. – Просто устала с дороги, спала плохо, нервничала… Тебе нечего бояться, мы тут все свои, твоя семья… Ведь Серёжа – твой муж, ты же видела документы, а ему обидно такое твое отношение, вот он и резок немного… Ведь он так тебя любит…

В это время в дверь квартиры позвонили – требовательно, уверенно, настойчиво.

– А вот и он, наш Валерьян Иванович! – радостно пропела Лидия Сергеевна. – Быстро добрался!

Она выскочила в прихожую, клацнули замки, хлопнула дверь, и почти сразу в комнату вкатился невысокий толстенький человечек с круглой лысиной и круглыми маслеными глазами. Он на ходу натягивал белый халат, за ним поспешала Лидия Сергеевна с допотопным кожаным докторским саквояжиком в руке.

– И где же у нас больная? – заулыбался толстячок, потирая руки и оглядываясь, словно не видя Ники на диване.

– Я не больная! – резко возразила Ника.

– Нет-нет, конечно, не больная! – тут же согласился с ней толстяк, подкатился к ней, ухватил за руку и затих, склонив голову к плечу – видимо, слушал пульс.

– Конечно, не больная! – с раздражением повторила Ника. – Я же могу узнать собственного мужа…

– Опять двадцать пять! – простонал самозванец, но свекровь дёрнула его за руку и выразительно сверкнула глазами – помолчи, мол, не мешай доктору.

– Разумеется, можете! – подхватил толстяк, выпустив руку. – Прошу вас, не волнуйтесь! Тут не о чем говорить! Лучше скажите, как мы себя чувствуем?

Он говорил тем ласковым, сюсюкающим, дебильно-жизнерадостным голосом, каким некоторые взрослые разговаривают с детьми. Или некоторые врачи разговаривают с безнадёжно больными. И еще эта ужасная манера говорить пациенту «мы»…

– Мы себя чувствуем по-разному, – попыталась осадить его Ника. – Из вас, по крайней мере, никто не пытается сделать душевнобольного!

– Какие мы обидчивые! – проворковал доктор. – Не нужно обижаться и расстраиваться не нужно! Мы сейчас примем таблеточки, и всё станет хорошо!

– Вы что думаете, я приму таблетку и признаю в совершенно постороннем мужчине своего мужа? Да и не стану я ничего принимать! Еще не хватало! – Как ни странно, но в присутствии толстяка в белом халате в ней проснулась решительность.

– Ну, если не таблеточки – тогда укольчики! – ворковал толстяк, переглядываясь с Лидией Сергеевной. – Укольчики, они и действуют лучше…

– Но вы меня еще даже не выслушали! – возмущенно воскликнула Ника.

– Выслушаю, непременно выслушаю! Я для того и приехал, чтобы всех выслушать! – Доктор снова переглянулся с Лидией Сергеевной и спросил совсем другим тоном: – Что с ней случилось?

– Вообразите, Вера вчера приехала с Серёжей, она впервые в нашем городе, всё было хорошо, я их встретила, показала квартиру. А сегодня она Серёжу не узнает! Представляете?

– Очень даже хорошо представляю! – Толстяк покачал лысой головой. – Вы сами сказали – впервые в незнакомом городе, в незнакомой обстановке, а психика неустойчивая, вот и случился кризис… – Он снова повернулся к Нике и проговорил тем же фальшиво-жизнерадостным тоном: – Прошу вас, положите ногу на ногу!

Ника в первый момент решила, что не станет выполнять его идиотские требования, но тут же передумала. Пусть не считает, что она упрямая идиотка. Он всё же врач, он должен понять, что она в своем уме.

Ника положила ногу на ногу, доктор ударил по колену молоточком и покачал головой.

– Что-то не так? – насторожилась Лидия Сергеевна.

– Рано что-то говорить… Деточка, теперь встаньте, закройте глаза и вытяните руки вперед! Вот так… Теперь достаньте правой рукой до носа… Теперь левой рукой…

Ника выполнила эти приказы, чувствуя себя глупо, затем села. Доктор снова озабоченно покачал головой, подошел к ней, пробежал пальцами по голове. Нащупал шрам у нее на затылке и замер, как охотничья собака, почуявшая свежий след.

– А это что у нас такое?

– Это? Это ерунда… – неохотно сказала Ника. – Это было очень давно…

– Давно? Все наши неприятности коренятся в давних травмах… Особенно в детских… Так что с вами случилось?

– На меня напала собака, – с неохотой процедила Ника. – Я упала, ушиблась… Но всё очень быстро зажило…

– Ничто не проходит бесследно! – поучающим тоном провозгласил доктор и поднял руку, как бы подкрепляя этот тезис. – От таких детских травм на душе остаются очень глубокие отметины!

– Доктор! – вступил в разговор чужак, который до сих пор молчал с обиженным видом. – У нее есть медицинские бумаги. Там всё это описано.

– Бумаги? Очень хорошо! – Толстяк потер руки. – Давайте мне ее бумаги!

Мужчина вышел из комнаты и тут же вернулся с папкой. С той самой папкой, которую Сергей, ее Сергей, убедил взять с собой. «Ты, – сказал он, – уезжаешь надолго. Так что бери всё нужное с собой – документы, диплом, карту медицинскую, мало ли, понадобится…» Ника послушалась и теперь смотрела на самозванца с бессильным возмущением. Как он посмел рыться в ее вещах? И откуда знает про ее подростковую травму? Только Сергей знал, потому что у жены от мужа ведь не может быть секретов… А этот… Кто он? Она готова была взорваться, наговорить ему резкостей, но ее останавливало то, что в таком случае ее наверняка посчитают невменяемой.

Толстяк доктор взял папку, принялся листать ее содержимое, шурша страницами, время от времени цокая языком и покачивая круглой головой. Наконец нашел что-то нужное и прочитал громко, с выражением крайней озабоченности:

– «Посттравматический синдром…» Как же, как же… Чего же вы хотите? Ничего удивительного!

– Это серьезно? – почти хором проговорили липовый муж и сомнительная свекровь.

– Более чем.

– Но можно что-то сделать?

– Безнадежные случаи встречаются редко. Будем лечить… Наука далеко продвинулась вперед.

Нике казалось, что слова доктора обволакивают ее, опутывают, как липкая паутина опутывает беспомощную, одурманенную муху. Что чем дольше она его слушает, тем меньше уверена в собственной нормальности, в собственной адекватности. В душе ее проснулась воля к сопротивлению, она вскочила и воскликнула:

– Да что вы такое несёте? Что я, по-вашему, не узнаю собственного мужа? Кто вы такой, чтобы…

– Деточка, не кипятитесь! – укоризненно покачал головой доктор и схватил ее за руку. – Деточка, успокойтесь! Я помогу вам, непременно помогу! Главное – это осознать свои проблемы, увидеть их, тогда с ними гораздо проще справиться!

Ника перехватила взгляд, которым доктор обменялся с ее новоиспеченной свекровью – озабоченный, настороженный, заговорщицкий. Она попыталась вырвать у него свою руку, но его мягкие, пухлые пальцы оказались удивительно сильными.

Свекровь вышла из комнаты и тут же вернулась со стаканом в руке. Доктор взял у нее стакан, поднес к губам Ники и проворковал фальшиво-ласковым голосом:

– Выпейте, деточка! Вам непременно полегчает!

– Да не хочу я пить! – возмутилась Ника, но тепловатая вода уже лилась ей в рот, и доктор ловко подсунул таблетку, и эта таблетка вместе с водой проскочила в горло…

– Что вы мне даёте… – Ника попыталась увернуться, но было уже поздно, она рефлекторно сглотнула.

– Ну, вот и хорошо, деточка! – ворковал толстяк, поглаживая ее по руке. – Сейчас нам полегчает…

У Ники слегка закружилась голова, комната поплыла перед ее глазами. На нее накатило какое-то тупое равнодушие. В самом деле, зачем шуметь, зачем возмущаться? Лучше просто прилечь, поспать немного, после этого всё должно встать на свои места…

– Вот так, милая моя, вот так! – Толстяк помог ей прилечь на диван.

Комната растаяла, исчезла…

Ника шла по узкой, горбатой, вымощенной булыжником улочке южного городка, со всех сторон окруженного горными отрогами, каменистыми склонами…

Откуда-то сверху, со склона горы, доносились мерные удары барабана, хриплые голоса и тревожное, резкое верещание зурны. «Ах да, – вспомнила Ника, – там ведь цыганский квартал, должно быть, у цыган сегодня какой-то праздник…»

Ника сама не знала, откуда ей известно про этот праздник и про цыганский квартал и почему она так хорошо знает этот маленький городок, знает его кривые узкие улочки, знает многих его жителей. Да и сама она была сейчас на себя не похожа, с удивлением поняла Ника – одета в мужской кафтан, подпоясанный зеленым шелковым шарфом, на ногах сапоги из мягкой кожи.

Она – или он? – миновала мечеть на углу двух улочек, миновала глинобитную стену медресе, миновала улочку, где жили кожевенники. Из дверей их домов и мастерских остро и резко пахло дублеными кожами и поташом. Ремесленники с черными от дубильной смеси руками трудились на порогах своих жилищ. Один из них поднял голову и произнёс почтительно:

– Мир вам, господин Хасан!

«Это ведь он ко мне обращается», – поняла Ника и осознала, что ее и впрямь зовут Хасаном, и ничуть этому не удивилась, приняла как должное – так и бывает во сне.

Тут она – или он? – услышала приближающийся цокот копыт по булыжной мостовой. Она – или он? – подняла глаза и увидела двух всадников, которые ехали рядом на больших откормленных конях, перегородив всю улицу. Всадники никого не замечали. Богатые кафтаны, сабли в дорогих ножнах на шёлковых перевязях, шапки с кокардами – это были стражники. Между ними по мостовой брел человек в порванном вылинявшем халате, без шапки, со связанными руками. Должно быть арестант, схваченный за какое-то прегрешение.

При приближении всадников прохожие вжимались в стены домов, чтобы кони не сбили их с ног или острые стремена не разорвали одежду. Стражники ехали неторопливо, они не хотели кого-то задеть нарочно, но и не избегали этого. Они просто не замечали прохожих, как идущий по саду человек не замечает насекомых у себя под ногами.

Хасан – или Ника? – как все прочие, прижался к выщербленной глинобитной стене, чтобы пропустить стражников. Но тут случилось неожиданное – один из них выехал вперед, теперь они ехали гуськом, никого не задевая. Первый всадник проехал мимо Хасана, и с ним поравнялся арестант.

Хасан отвел было глаза, чтобы не встречаться со взглядом арестанта, но тот издал какой-то нечеловеческий, мучительный стон, больше похожий на мычание, обдал его жарким дыханием, и Хасан невольно взглянул на него. Рот арестанта был широко открыт, он силился что-то сказать, но не мог – во рту у него бессильно шевелился кровавый обрубок языка. Арестант протянул к Хасану свои связанные руки, что-то вложил в его ладони и снова мучительно застонал, замычал, что-то безуспешно пытаясь сказать, на что-то показывая.

Хасан посмотрел туда, куда указывал несчастный человек, и увидел одного из стражников. Тот приподнялся в стременах и замахнулся на Хасана нагайкой. Хасан поспешно пригнулся, нырнул в дверь ближней лавки.

Это оказалась лавка ковровщика. Сам хозяин стоял за прилавком, заваленным молитвенными ковриками, и делал Хасану странные знаки, глазами и телодвижениями указывая на заднюю стену лавки.

Хасан оглянулся. Послышались тяжелые, неотвратимые шаги приближающегося стражника. И тут он сообразил, что всё еще сжимает в руке то, что передал ему арестант. Это был смятый, сложенный в несколько раз кусок пергамента…

Ковровщик поднял один из ковров, покрывавших заднюю стену, за ним оказался тёмный проход. Хасан опомнился, скользнул в смутный проём, пробежал несколько шагов во мгле, споткнулся и упал…

И тут из темноты кто-то позвал его по имени.

Ника проснулась от звука голоса, который звал ее по имени. Или это ей только показалось? Может быть, это был всего лишь отзвук ее странного сна?

В первый момент она снова не могла вспомнить, где находится. Она лежала не на своей привычной кровати, но и не на той новой и ровной, как футбольное поле. Да и вообще Ника находилась не на кровати, а на узком диванчике и была одета в те же самые джинсы и джемпер, что и раньше. Пока она спала, кто-то заботливо накрыл ее красным клетчатым пледом, подоткнул края.

Тут Ника вспомнила прежнее свое пробуждение, вспомнила человека, который называл себя ее мужем, вспомнила визит врача… Как же его… Валерьяна Иваныча… Врач дал ей какую-то таблетку, после которой она заснула…

Мысли ворочались в голове медленно и неохотно, как большие сонные рыбы. Одна мысль выплыла на поверхность сознания, она показалась Нике важной, но тут же снова ушла в темную глубину… На смену ей пришла другая. Врач… Он утверждал, что она больна и что он ее вылечит. Так, может, и правда лучше ему довериться? Может, он прав, и она действительно не в себе? Да и вообще, важно ли это? Ей не хотелось думать, не хотелось ничего делать. Вялое, дремотное состояние обволакивало ее, как густая клейкая субстанция. Между Никой и всем остальным миром словно стояло толстое, мутное, почти непрозрачное стекло. Но минуты шли, и это стекло становилось тоньше, зрение Ники понемногу прояснялось, мысли в голове поплыли быстрее, и одна мысль действительно оказалась важной…

Ника окончательно проснулась. Она даже почувствовала, что ей ужасно неудобно на узком продавленном диване, да еще джемпер противно кусал спину и плечи.

Тут дверь скрипнула, и в комнату вошел мужчина. Тот самый неизвестный, который пытался убедить Нику, что они женаты, который выдавал себя за Сергея.

Ника закрыла глаза, снова открыла их…

Ничего не изменилось. Ника не знала этого человека. Она вспомнила, как утром со спины едва не приняла его за Серёжу, как она могла? Но ведь в паспорте сказано, что он – Сергей Ломакин…

Так, может, она и правда больна, в этом всё дело? Может быть, поверить этим людям? Они, наверное, знают, что для нее лучше. Они знают…

– Как ты, дорогая? – заботливо и с сочувствием наклонился к ней чужак. – Ты выспалась?

– Да, выспалась… – Ника произнесла эти слова с трудом, язык ворочался во рту как чужой.

– Доктор сказал, что…

Ника поморщилась.

– Не говори мне про этого доктора… Я не хочу о нем слышать…

– Зря ты так. Валерьян Иванович отличный врач, мама знает его много лет. Ну ладно, хорошо, не буду, если ты не хочешь… Но вот это ты обязательно должна принять…

В руке у него был стакан с водой, он поднес стакан к Никиным губам. Вода была теплая и безвкусная, и тут Ника почувствовала, как он вложил в ее губы таблетку.

– Глотай! Тебе сразу станет лучше!

С чего он взял, что ей станет лучше? От таблетки, которую дал доктор, лучше ей не стало, она просто заснула. Отрубилась и перестала скандалить и требовать, чтобы ей вернули мужа. Настоящего мужа. Потому что этот тип никак не может быть ее мужем Сергеем. Вот сейчас близко она видит его руку – короткие пальцы, ногти некрасивые, ладонь широкая. У Серёжи вовсе не такая рука.

– Выпей, малыш, – ласково просил чужак. – Доктора надо слушаться. Доктор лучше знает, что тебе нужно.

Но что-то в душе у Ники запротестовало. Она языком сдвинула таблетку за щеку, осторожно глотнула воду.

– Пей еще! – Мужчина настойчиво наклонил стакан.

Ника сделала большой глоток, но не проглотила таблетку, сама удивившись, как ловко у нее получилось. Наверное, вспомнилась подростковая выучка, когда Ленка Лапина научила ее в больнице не глотать таблетки, а прятать их за щеку. Таблетки она потом собирала и отдавала своему парню Лёшке, а он уж загонял их наркоманам по сходной цене. Ленку всё же с этим делом поймали и выписали со скандалом. С девчонками врач провел беседу. «Вы что, – сказал, – дуры этакие, хотите на всю жизнь тут остаться? Думаете, вам таблетки просто так дают?» Застращал их, Ника больше никогда так не делала. Но сейчас совсем другой случай, вот и вспомнилось детство золотое.

Фальшивый муж взглянул одобрительно, поставил полупустой стакан на стол, и в этот момент она исхитрилась, выплюнула таблетку на ладонь, сжала в кулаке. Тут в голове у нее снова всплыла прежняя мысль, показавшаяся ей такой важной. Фотографии! У нее же есть фотографии со свадьбы. Ну да, они снимались у дверей загса, а потом в ресторане, она еще официанта попросила сделать коллективный снимок…

– Где мой телефон? – спросила она, с трудом разомкнув онемевшие губы.

– Твой телефон? Вот он! – Самозванец подал ей трубку, как будто ждал эту просьбу и держал телефон наготове.

Ника открыла альбом фотографий, нашла свадьбу, пересмотрела снимки один за другим… Вот она стоит у дверей загса и машет кому-то рукой, то есть ясно кому – Серёже, он чуть опоздал. Танька Самохина еще смеялась, что напарил ее женишок, смылся. Вот они с Танькой рядышком в холле. Загс у них в городе недавно построили, он красивый, фонарики разноцветные, окна большие… Танька для свадьбы платье новое купила в цветах. «Буду, – шутила, – у тебя вместо букета». А Ника платье свадебное не стала покупать, надела свое любимое, голубое, к глазам ей очень идет. Сергей отсоветовал – в Питере, сказал, всё купишь, там и свадьбу справим… Вот снимок в ресторане, где они с Валентиной Павловной, маминой подругой, рядышком. Та ее обнимает и вроде бы уходить уже собралась.

Ника внимательно пролистала всю свадебную папку – снова зал ресторана, и официант виднеется с тортом, как же его звали… Женя, кажется, Танькин приятель. Но ни на одной фотографии она не нашла Сергея.

Странно… Более чем странно… Ведь они же фотографировались вместе… Например, когда слушали поздравление сотрудницы загса. Кстати, в новое здание и работников взяли новых. Вместо приземистой тётки в квадратном костюме и с квадратной же стрижкой новобрачных поздравляют теперь молодые интересные женщины с приятными, приветливыми голосами, в нарядных платьях.

Вот фото со свидетелями – у них в городе свидетели еще ставят свои подписи. Вот незнакомый парень, которого Сергей нанял. Даже он на снимках есть. Но ее мужа нигде нет.

Вероника подняла на липового супруга недоверчивый взгляд.

– Почему Сергея нет на фото?

– Меня? Ну, не знаю… Посмотри на моем телефоне, там, наверное, есть… – Он подал ей свой мобильник, заранее выведя на экран свадебные фотографии.

Ника пролистала их и правда нашла на фотографиях этого самого мужчину. Назвать его Сергеем она никак не могла, у нее просто язык не поворачивался. Она просматривала снимок за снимком – лицо чужака попадалось то и дело, но вот странно, он был одет в тот же костюм, что и Сергей, но что-то она не помнила в том ресторане такого интерьера. Впрочем, она была в этом заведении впервые и не глазела по сторонам, она смотрела на Сергея. Но отчего же нет снимков, где они вдвоем? Или где они все вместе? Она отлично помнит, что просила официанта Женю сфотографировать их на память. Интересно, куда же делись все снимки с ее Сергеем? Почему их нет в ее телефоне и так много в телефоне подложного супруга? Ведь это не селфи, его же кто-то снимал… Впрочем, может быть, он отдал кому-то свой телефон…

– Ты не хочешь еще поспать? – поинтересовался незнакомец с каким-то странным выражением.

– А сейчас что, утро?

– Сейчас поздний вечер, ты проспала весь день, доктор сказал, что сон – лучшее лекарство. Так ты еще поспишь? – спросил он, не сумев скрыть нетерпения в голосе.

Ника возмутилась:

– Слушай, мне нужно в ванную! И вообще, спать одетой вредно!

Тут в комнату заглянула свекровь и мгновенно оценила ситуацию.

– Сергей, как ты можешь! – строго свела она брови. – Девочка хочет умыться, а ты…

– А что я? – огрызнулся он.

– Верочка! – залебезила свекровь, и Ника снова не успела сказать, чтобы та не называла ее так. – Детонька, тебе нужно хорошенько поесть и принять душ! А потом ляжешь в теплую постельку и утром будешь как новенькая. Всё пройдет, всё забудется, всё наладится…

Ника отправилась в ванную.

Душ в этой квартире оставлял желать лучшего – чуть теплая вода едва сочилась. Но всё же это лучше, чем ничего. Ника взбодрилась и решила пока не перечить ни поддельной свекрови, ни поддельному мужу. Ага, муж, объелся груш!

От еды она отказалась, выпила только чаю, который имел какой-то странный привкус.

– Это чабрец, чабрец! – забормотала свекровь, увидев гримасу Ники. – Очень полезная травка… От нервов, и вообще…

От ее болтовни у Ники заболела голова, и она поскорее ушла в спальню. Свекровь успокоила ее, сообщив, что Серёжа будет спать на диване, чтобы ее не беспокоить. Ника даже улыбнулась ей благодарно – не хватало еще спать с самозванцем в одной постели!

Оставшись наконец одна, она накрылась с головой одеялом, вытащила из-под подушки телефон и набрала на нем сообщение:

Тань, привет! У меня тут много всякого случилось, потом подробно напишу или позвоню. Пока очень тебя прошу, ты ведь фотографировала на моей свадьбе, так пришли мне все фотки, где есть Сергей. Очень надо! Очень!

Это сообщение она отправила Таньке Самохиной. В самом деле, у Таньки в телефоне полно фотографий. Вряд ли она сразу все стёрла, оставила небось некоторые общие, где они вчетвером – она с Серёжей и Танька со свидетелем.

Кстати, Танька на случайного свидетеля сразу глаз положила, всё зазывала его с собой в ресторан. «Раз уж, – говорила, – мы теперь с тобой в важном документе расписались, так вроде как родственники». Но парень на ее уговоры не поддался, быстро слинял. Танька даже расстроилась немного. «Неужели, – спросила, – я такая страшная, что со мной даже на халяву никто вечер провести не хочет? В ресторане, – говорила, – тоже никого не подклеишь, поскольку приятель Женька-официант сечёт». Ника ее утешать не стала, не до того ей было.

Самохина – девчонка неплохая, компанейская, выручила Нику очень, в свидетельницы согласившись пойти, да вот только к мужчинам у нее отношение… Как бы сказать… Ну, слишком лёгкое, что ли. Может познакомиться на вечеринке или еще где – и тут же в койку. «Как же так? – спрашивала Ника. – Ты же этого человека первый раз видишь!» А Танька хохотала: «А чего тянуть? Я же за него не замуж собираюсь!» После ресторана Ника ей на прощание пожелала встретить хорошего человека и замуж выйти. «И тебе счастья в личной жизни», – ответила Танька.

Ну вот, пока что никакого счастья у Ники не наблюдается. Наоборот, вокруг непонятки сплошные. Может, и правда у нее что-то с головой происходит? Она потрогала шрам на затылке. Как давно это было, сколько же ей исполнилось тогда – четырнадцать или пятнадцать?

Гуляли с подружками вечером на реке, обратно возвращались поздно, решили срезать дорогу. На пути был большой участок и старый развалившийся дом. Сад бурьяном зарос, ребятишки за яблоками и то лазать перестали – уж очень кислые. Бежали они с подружками по тропинке, вдруг откуда ни возьмись огромный пёс. Мохнатый, породы незнакомой, глаза горят, и рычит страшно – тихо и грозно. Клыки громадные – ну, просто собака Баскервилей. Темно, страшно. Девчонки как увидели такого монстра, завизжали и в стороны бросились, а Ника просто окаменела от ужаса. Стоит и не может шага ступить. А собака напружинилась, к прыжку готовится. Разорвёт на кусочки… Ника, не помня себя от ужаса, назад отступила, да нога подвела – она и плюхнулась с размаху на землю. Да попала на корень острый, который из земли торчал. Больше ничего не помнит. Рассказывали потом, что собака ее не тронула, рвать не стала, только лапы на грудь поставила. Девчонки добежали с воплями до реки, привели народ. Рыбаки вооружились кто чем да и побежали Нику спасать. Оказалось, что участок этот большой один богач купил, хотел на нем дом строить и причал, чтобы лодки подходили. Забор поставить не успел, а сторожа с собакой нанял. Про то, что собака такая опасная, он и сам не знал. А сторож со странностями был, собаку просто так бегать отпускал, даже без намордника. Мужики-то как увидели Нику в луже крови, хотели тут же собаку насмерть забить, да побоялись к ней подойти. Потом уж, как сторож собаку отозвал, накостыляли ему, конечно, ну, тут полиция приехала, арестовали сторожа. А Нику «скорая» увезла в больницу в тяжелом состоянии. Получила она от удара о корень черепно-мозговую травму, да такую серьезную, что врачи и не знали, выживет ли. Десять суток мама возле больничной койки провела, потом рассказывала, что сама не в себе была, не знала, выживет ли дочка, а если выживет, то какой останется. Молиться даже не могла.

Ника долго лечилась, сначала в неврологическом отделении, потом в специальную клинику ее перевели. Год в школе пропустить пришлось. Мама за это время очень изменилась, постарела, хотя ей и сорока еще не было. Хозяин участка от правоохранительных органов как-то отбился, тем более что собака Нику не тронула. Сторожа он тут же уволил, штраф за него заплатил. Но со строительством дома у него ничего не вышло, всё какие-то неприятности приключались – то рабочему электропилой пальцы оторвало, то вагончик со стройматериалами сгорел, то речные власти прицепились, что причал никак нельзя строить, не по закону. Или уж такую огромную взятку запросили, что решил он не связываться. Короче, забросил он участок. А Ника потихоньку стала поправляться. Всё наладилось, мама отошла немного, а то по ночам вскакивала и бежала Нику проверять – как она, на месте ли, не болит ли что? Сколько себя помнит Ника, всегда они вдвоем с мамой жили, никого у них не было. Мама Нику очень любила, говорила, что дочка – свет в окошке, так оно и было.

Ника снова потрогала шрам на затылке. Иногда он пощипывает немного, когда заденешь. Сейчас совсем ничего не чувствуется. Нет, все-таки не может быть, чтобы у нее начались проблемы с головой. Столько лет ничего не было – и тут нате вам! Конечно, бывали у нее приступы панической атаки, когда просыпалась в незнакомом месте и первые несколько секунд не могла сообразить, как туда попала. Но ей доктор объяснил, что ничего в этом страшного нет, нужно просто держать себя в руках и рассуждать спокойно. Раньше помогало. А теперь вот…

Тут Ника почувствовала, как отяжелела голова. Наплывал сон – не обычная лёгкая дрёма, а тяжёлое, тягучее, неповоротливое забытьё. Последней мыслью у Ники было, что наверняка льстивая пройда свекровь подмешала ей что-то в чай, а она-то, дура, расслабилась…

Но додумать эту мысль Нике не пришлось, она опять увидела сон.

Снова она шла по узкой, вымощенной булыжниками улочке маленького городка. Она? Нет, он… Хасан шел по улочке, торопясь укрыться от стражников. Он все еще видел перед своим внутренним взором раскрытый в безмолвном крике рот арестанта и кровавый обрубок языка…

Впереди показались ворота текии, обители дéрвишей, мусульманских монахов. Хасан подошел к этим воротам, точнее, к калитке, и постучал.

– Кто здесь? – раздался хриплый голос привратника.

– Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, это я, Хасан!

Калитка открылась, и Хасан вошел в текию.

Здесь, в обители разума и благочестия, он чувствовал себя спокойно и уверенно. Сюда не проникали житейские бури. Хасан приветствовал привратника и направился в свою келью.

Скоро стемнело, ночь пала на текию, на окружающий ее сад и на весь город, как черный плащ паломника, усеянный прорехами звёзд. В саду пели и щебетали ночные птицы. Хасан не мог заснуть. Он вышел в сад, поднял голову к небу и стал слушать пленительные голоса ночи. Влажные и сочные трели бюльбюля чередовались с тревожными возгласами козодоя, неподалеку от текии журчал ручей. Где-то вдалеке слышались окрики ночных стражников. И тут среди этих привычных голосов за стеной послышались торопливые, быстрые шаги.

Хасан почувствовал странное волнение. Он приблизился к стене, прислушался. Шаги на какое-то время стихли, затем возобновились. Вот они снова стихли, на этот раз совсем рядом с калиткой. Раздался тихий, едва слышный стук.

Хасан подошел к калитке и спросил вполголоса:

– Кто здесь?

Никто ему не ответил, только снова послышался такой же тихий стук, в котором можно было различить жалобу и мольбу.

И тут неподалеку послышался цокот копыт и приближающиеся гортанные голоса нескольких человек. И снова кто-то постучал в калитку, как будто умоляя Хасана о помощи. Хасан слышал дыхание человека – частое, взволнованное, испуганное. Цокот копыт и голоса ночной стражи приближались. И вдруг Хасан сделал то, чего никак от себя не ожидал, – открыл щеколду и толкнул калитку.

В дверь тут же проскользнула, пригнувшись, темная фигура, едва различимая среди ночного мрака. Человек замер, прислушиваясь, потом что-то благодарно пробормотал.

– Не благодари меня, – недовольно прошептал Хасан. – Благодари Аллаха, милостивого, милосердного. Он – защита слабых, радость обездоленных, надежда униженных. – Хасан закрыл калитку, стараясь не скрипнуть, задвинул щеколду и повернулся к незнакомцу: – Иди вдоль стены, в саду есть сарай с садовыми инструментами. Спрячься там. Но помни – до утра ты должен уйти. Утром здесь будет много людей.

Незнакомец кивнул и скользнул в темноту.

Цокот копыт и голоса уже совсем рядом. Вот уже стражники возле самых ворот. Послышался хриплый голос:

– Куда он мог подеваться?

– Может быть, он забрался в текию? Разбудим дéр-вишей?

– Нет, не стоит беспокоить святых людей. Ворота заперты, а перелезть через такую высокую стену он бы не смог. У него совсем не осталось сил.

– Однако хватило сил, чтобы убежать и полночи бегать от нас по улицам!

– Видно, шайтан ему помог…

– Азам-паша будет недоволен!

– Что же делать? Мы сделали всё, что могли. Из города он всё равно не уйдет, его остановят арнауты на мосту.

Снова застучали по камням копыта коней, и наступила тишина. Точнее, не тишина – снова запели ночные птицы, снова зашелестела листва. Стало слышно журчание ручья, стрёкот цикад и далекое пение стражников-арнаутов.

Хасан несколько минут слушал ночь, созерцал бесчисленные звезды над головой, а потом вернулся в свою келью, лег на тощий матрас и закрыл глаза. И Аллах, милостивый, милосердный, почти сразу даровал ему сон.

Проснулась Ника, когда было уже совсем светло. Мобильник отчего-то валялся на полу рядом с кроватью, хотя с вечера она положила его под подушку. Она проверила сообщения – от Самохиной не было ничего. Ну, ясно, вчера она писала поздно вечером, Танька небось в телефон не глядела, а сегодня перед работой уж точно посмотрит. Сообщение ушло, так что пришлет подруга фотки, и тогда Ника сунет их под нос этому типу, который нахально утверждает, что он ее муж. А пока нужно быть настороже. И не злить его понапрасну. Ника потянулась и едва не ударилась головой о жуткую пластмассовую спинку. Нет, всё же ужасно неудобная кровать. Однако нужно вставать и как-то разбираться в ситуации.

В этот момент дверь открылась, как будто кто-то караулил и подглядывал в щёлочку. И вошел фальшивый муж с фальшивой улыбочкой на тонких губах.

– С добрым утром, дорогая! – пропел он и аккуратно поставил на стол поднос.

«Господи, какой он весь притворный, – вздохнула Ника, – говорит вроде бы ласково, а видно, что эта ласковость даётся ему с трудом. И глаза холодные, как у змеи».

– Как спалось? – спросил он.

– Так себе, – честно ответила Ника. – Извини, конечно, но кровать очень неудобная.

– Новая же… – нахмурился он.

– Ага. Это ты к свадьбе ее покупал? Или мама? Со вкусом у вас, знаешь ли…

Ника и сама не знала, зачем его дразнит. Впрочем, возможно, он поведет себя как-нибудь по-другому, и хоть что-то прояснится. Потому что сейчас, утром, голова у нее работала четко, и она твердо знала, что этот мужик ее обманывает. Ну, никогда в жизни он не обнимал ее и не целовал, вообще близко не стоял – она бы почувствовала. Вспомнила бы его руки, губы, вспомнила бы его голос, ласковые слова. Серёжа, Серёжа, где ты?..

Самозванец нахмурился было, но поскорее отвернулся, чтобы прихватить со стола поднос, на котором стояли две чашки с кофе, сахарница и тарелка с булочками.

– Завтрак в постель! – провозгласил он тоном заправского официанта.

– Как мило, – протянула Ника, вставая и присаживаясь к столу, – как трогательно. А сливок нет? Я утром черный не пью, ты же знаешь…

Это была чистая провокация, она всегда пила черный кофе, тем более что Сергей так здорово его варил. Но этот… не подобрать приличного слова… Он поверил. Едва заметно поморщился, но отправился на кухню.

Ника на всякий случай переставила чашки. Кто их знает, может, опять подсыпали чего-нибудь… Вот интересно, зачем им нужно, чтобы она всё время спала? Ах да, чтобы не скандалила и не искала своего Серёжу.

Она решила действовать хитростью и быть начеку.

Лживый муж явился с молоком. Надо же, притащил целый пакет, небось молочника у них в доме нет. Чашки новые, простые совсем, а про сервизную посуду забыли.

– Нет сливок! – буркнул он.

– Да уж вижу, – притворно вздохнула Ника. – Ладно, ничего, и так сойдет.

Судя по тому, что он взял свою чашку без опасения, кофе был без отравы. Только невкусный. Ах, Серёжа…

Жевали они свои булочки в полном молчании. Ника раздумывала, что же ей теперь делать, и решила пока помалкивать и посмотреть, как будут развиваться события. И вести себя спокойно, а не то еще и правда в психушку запрут. У нее тут никого нет, никто искать ее не станет. Если честно, у нее вообще никого на этом свете не осталось после смерти мамы. Был, конечно, Сергей, но… Но она просто не успела к нему по-настоящему привыкнуть. Всего три месяца знакомы были, а потом поженились. Сергей настоял на скорой свадьбе, сказал, что не может больше мотаться в другой город к Нике, у него работа, которую нельзя бросить. А без нее жить он тоже не может, так что попросил вопрос о супружестве решить оперативно. Она дала согласие, а чего думать-то? Сергей такой славный, заботливый… Где же он? Что с ним случилось? И получается, что совершенно не к кому обратиться, не в полицию же идти, что она там скажет? Господи, хоть бы Танька фотки прислала, хоть что-то конкретное у нее на руках будет!

Ника проверила свой телефон. От Татьяны известий не было.

Татьяна Самохина выскочила из дома и заторопилась на работу, спотыкаясь и поскальзываясь на лужах, покрытых ледком. Ночью подморозило, ну, начало декабря, самое время. Сейчас не самое раннее утро, но вокруг темнота, да еще фонари горят через раз. На ходу она вытащила телефон, чтобы посмотреть время… Так и есть, без пяти девять! А начальник вчера велел прийти ей к девяти, что-то там должны ему доставить, какие-то документы срочные. Так-то фирма работать в десять утра начинает. А ей вот велено на час раньше. Вот гадство! Она непременно опоздает, тут ходу до работы самое меньшее минут двадцать. За то и выбрала она фирму, что от дома близко, пешком дойти можно. А если курьер ее не дождется и уйдет, то от начальника здорово влетит. Так и сказал вчера: «Смотри, Самохина, больше никаких проколов, а то уволю». Она-то, конечно, девчонкам в обед это рассказала, добавив, что ей наплевать, больно надо еще за такую работу держаться. Но на самом деле в их городе работу найти трудновато, тем более что она вовсе не классный специалист. Раньше-то начальник с такими просьбами к Веронике Ломакиной обращался, вот та – девушка обязательная, если надо на час раньше прийти – она как штык на рабочем месте…

О, вот как раз сообщение от нее! Интересно, как она там жизнь прожигает, в Питере-то… «Ну и ну! – удивилась Татьяна, на бегу прочитав сообщение. – Что-то у Ники случилось, это ясно. Счастливая новобрачная такие сообщения присылать не станет. Ну, это всё потом…» И Татьяна припустила быстрее. Если бежать не по улице, а срезать между домами, а потом переулочком, то можно успеть. Подождет же курьер хоть сколько-то…

Неожиданно перед ней мелькнула смутная быстрая тень. Татьяна вздрогнула и прибавила шагу, но, вглядевшись, поняла, что это всего лишь бездомная кошка. До работы оставалось совсем недалеко. Татьяна вошла в подворотню.

Она уже запыхалась и с трудом переводила дыхание, как перед ней, словно выткался из темноты, возник незнакомый парень. Долговязый, сутулый, с сальными волосами и оттопыренной нижней губой, придававшей ему дебильный вид. Подросток-переросток.

Парень заступил Татьяне дорогу и заныл, заметно заикаясь и растягивая слова:

– Д-девушка, д-дай т-телефон, мне п-позвонить н-надо! Очень срочно, п-по делу!

Татьяна была по натуре человеком нежадным и кому-то другому, может, и дала бы позвонить, но в этом парне было что-то крайне неприятное и даже опасное. Слишком нагло он держался, не просил, а требовал положенное.

– Да пошел ты, – огрызнулась она. – С какой стати я тебе что-то должна давать?

Парень состроил зверскую гримасу, ссутулился сильнее прежнего и надвинулся на Татьяну, как грозовая туча:

– А ну, сучка, гони телефон! Отдавай, пока цела!

– Пошел вон, подонок! – крикнула Татьяна и сильно пнула парня под колено.

Тот зашипел от боли, но не отступил, налетел на Татьяну и с размаху ударил по лицу. Татьяна почувствовала во рту солоноватый железистый вкус крови, в глазах у нее потемнело.

– Сволочь! – выдохнула она. – Зачем по лицу?

– Говорил тебе – отдай по-хорошему! – проскрипел хулиган и с размаху врезал ей еще несколько раз.

Татьяна упала, попыталась закрыть лицо рукой. Хулиган пнул ее ногой в бок, наклонился и вырвал сумочку.

Тут где-то совсем близко раздались приближающиеся быстрые шаги и чей-то знакомый голос прокричал:

– Эй, ты! Сволочь! Ты женщину бьешь?! Я ж тебе, тварь!..

Хулиган бросился наутёк.

Над Татьяной кто-то склонился.

– Девушка, вы как? Вы целы?.. Самохина, это ты?

Татьяна попыталась приподняться. Глаза застилали слезы обиды и боли. Из носа капала кровь. Она размазала ее ладонью. Над ней склонился сослуживец, Андрей Щербаков. Тихий такой парень, работает у них больше года. Со всеми вежлив, но с девчонками не заигрывает, приветливо держится, никого особо не отличает. В компьютерах разбирается, помочь никогда не отказывается. Сонька Тихомирова на него глаз положила. Ну, в ее положении выбирать вообще не приходится – тридцать четыре года, сама страшная, как смертный грех, ей хоть какой сгодится. Не вышел номер, шарахнулся от нее Андрей пару раз, ну, Сонька и отступилась. Не больно-то, сказала, и хотелось.

– Я это, я… – прогнусавила Татьяна, потому что нос распухал и ей было трудно дышать. – Да не смотри ты на меня так… Помоги…

– Кто это тебя? – Андрей помог ей подняться.

– Понятия не имею! У тебя платок есть?

– Да, конечно, сейчас… – Андрей протянул ей платок сомнительной чистоты.

Татьяна кое-как стёрла с лица слезы и кровь, всхлипнула:

– Этот подонок у меня сумку отнял, а в сумке всё – деньги, документы, главное, ключи и телефон…

– Погоди! – Андрей бросился в темноту.

– Да куда ты! – слабо крикнула Татьяна ему вслед. – Он давно уже убежал… Не догонишь…

Андрея, однако, и след простыл.

Татьяна тяжело привалилась к стене. С утра день не задался… И на работу она опоздала…

В темноте послышались быстрые шаги, появился запыхавшийся Щербаков. В руке он держал раскрытую, испачканную сумку.

– Твоя?

– Моя! – обрадовалась Татьяна.

– Он ее бросил на углу! – пояснил Андрей, отдышавшись. – А сам сбежал, козел…

– Ага, вонючий… – согласилась Татьяна, взяла у Андрея сумку, заглянула в нее.

– Ну как? Что-нибудь осталось?

– Документы не тронул и ключи…

– Ну вот, уже лучше!

– Взял только деньги и телефон. Жалко телефон, он у меня новый, дорогой.

– Тебе не о телефоне думать надо, тебе к врачу срочно нужно! Тань, ты чего? – Он едва успел ее подхватить.

В глазах Татьяны вдруг потемнело, и мелькнула мысль, что теперь-то начальник не посмеет ее уволить, раз у нее производственная травма…

Ника подобрала ложечкой и доела сахар, оставшийся на дне чашки, потому что нужно поддерживать силы. Она подняла глаза от чашки и пристально посмотрела на фальшивого мужа. Тот свои глаза тут же отвел, не выдержал. Ника только собралась спросить, какого черта ему от нее надо, как он с размаху хлопнул себя по лбу.

– Слушай, я забыл совсем! Тебе же письмо пришло!

– Какое письмо? Сюда? – удивилась Ника.

– Нет, не сюда. Домой пришло, в последний день перед отъездом! Я из ящика его забрал, в карман сунул.

– Отчего сразу мне не отдал?

– Ну, забыл, закрутился. Мы же улетали, потом тебе плохо было… Извини…

Нике никто не писал писем. Если надо, по имейлу свяжутся, сообщение пришлют. Может, маме кто-то написал по старой памяти?

Кольнуло сердце – мама, как же тебя не хватает…

– Вот, смотри! – Он протянул Нике смятый конверт. – Ты не думай, я не читал!

Ника только пожала плечами и вырвала из его рук конверт. И сразу поняла, что конверт официальный, серьезный, вряд ли в таком посылают поздравление с праздником или предлагают рекламные товары. Адресовано ей, Соловьёвой В.Д.

В дверь протиснулась свекровь с ножницами в руках. Она что, тоже торчала под дверью?

– Помочь?

Ника отрицательно качнула головой и распечатала конверт. «Повторное» – стоял штамп в верхнем углу листка.

Уважаемая госпожа Соловьёва! – прочитала Ника. – Государственный нотариус Н.В. Джапаридзе просит Вас явиться 3 декабря 2019 года к 12:00 в нотариальную контору по адресу ул. Казанская, дом 7 для оглашения завещания Джовановича Дмитрия Васильевича, скончавшегося 29 августа сего года.

И подпись. Очевидно, этого самого нотариуса, как его там – Джапаридзе.

– Что такое? – Ника недоуменно перевернула листок, на обратной стороне ничего не было. – Откуда это?

– Дай сюда! – Самозванец вырвал у нее из рук письмо и прочитал его вслух. – Надо же, наследство! Ника, да ты богатая!

– С чего ты взял, что ей завещаны деньги? – встряла «свекровь». – Мало ли что завещали… И кто такой этот Джованович?

– Мой отец… – тихо ответила Ника.

Сколько себя помнила, они жили вдвоем с мамой. Но в свидетельстве о рождении действительно стояла у нее фамилия – Джованович. И отчество – Дмитриевна. На ее вопросы мама отвечала, что они с отцом развелись, когда Ника была совсем маленькая, что он уехал в большой город, потому что здесь, в провинции, ему было скучно. Мама была женщиной здравомыслящей и никогда не обманывала свою дочку, не внушала ей несбыточные надежды, не обещала, что папа приедет и заберёт их с собой. Что уж между ними вышло, мама никогда не рассказывала, но Ника твёрдо знала, что отец не вернётся. Повзрослев, Нике надоело спрашивать про отца, она поняла, что маме это неприятно. Деньги от отца не приходили, да и странно было их ожидать. И вот теперь, когда мамы уже и на свете нет… Жили они, в общем-то, небогато. Мама, конечно, старалась как могла, одевала получше, подарки делала. Нике не на что было жаловаться. Но вот потом, когда мама стала болеть… Если бы жили в большом городе и вовремя сделали операцию… И денег жутко не хватало. И самое главное – Ника была совершенно одна, не с кем было разделить заботы. И горе потом не с кем разделить. Она об отце и не думала никогда, фамилию его начала забывать, как паспорт получила. Ничего их не связывало, только отчество. И вот вдруг наследство. Интересно, что он завещал – квартиру, наверное… «Мне от него ничего не надо, – с неожиданной злостью подумала Ника. – Черт бы с ним совсем, знать его не желаю».

Но тут до нее дошло, что раз ее приглашают на оглашение завещания, стало быть, ее отец умер. То есть общаться с ним ей уже не придется. Тогда тем более не нужно ей никакого наследства.

– Нужно идти, – засуетилась «свекровь». – Если поторопитесь, то как раз успеете.

Ника поглядела на нее внимательно.

Уж очень деловито эта тётка приняла новость о наследстве. Не стала удивляться, ахать, размахивать руками, спрашивать, откуда что взялось, не интересовалась, кто ее отец, где он жил и вообще, что Ника о нем знает… Ах да, «муж», наверное, ей рассказывал, что Ника росла без отца. А тут вдруг отец проявился. Очень кстати, как раз вовремя прилетела она в Петербург.

Ника внимательно рассмотрела конверт. Помятый немножко, он все-таки провел какое-то время в кармане у этого самозванца.

– Что смотришь? – вскинулся тот. – Сказал же – не читал я письма! Не открывал!

– Сергей… – предостерегающе сверкнула глазами «свекровь».

И точно, зря он это сказал, потому что Ника уверилась, что письмо он наверняка вскрывал. Вот не было у нее доказательств, но точно знала – о содержании письма он в курсе.

– Деточка, – снова залебезила «свекровь», – поторопись. В официальное место опаздывать не стоит.

Ника кивнула и засобиралась, решив, что подумает обо всем позже, а то и правда как бы не опоздать.

– Где это – Казанская улица?

– Серёжа отвезет, – влезла «свекровь». – Он город хорошо знает.

Ника отвернулась. Да, получается, что без этого типа ей не обойтись пока. Ну, хоть какая-то от него польза.

Они вышли на улицу. От свежего воздуха у Ники немного закружилась голова. В машине чужак сразу же включил радио, и Ника была этому рада – не нужно разговаривать. Она осторожно посматривала на него сбоку. Какой неприятный тип! Она бы ни за какие коврижки не смогла таким мужиком увлечься. А фальшивая свекруха называет его Сергеем, значит, она тоже играет в эту непонятную пока игру. «Что же со мной на самом деле случилось? – подумала с тоской Ника. – В какую историю я влипла? И совершенно не с кем посоветоваться и не к кому обратиться. Значит, нужно быть осторожней. И хитрее».

– Казанская, – объявил самозванец. – Вон контора нотариальная.

Они вышли из машины и поднялись по скользким ступенькам в контору.

Их встретила женщина лет сорока, худощавая брюнетка с узкими, плотно сжатыми губами, длинным носом и близко посаженными глазами, которая сидела за компьютером. Видимо, секретарша.

Нике показалось, что она как-то странно взглянула на ее спутника, но та поспешно отвела глаза и зашуршала какими-то бумажками.

– Добрый день. Вы по какому вопросу?

Ника растерялась, но ее спутник опередил ее с ответом:

– Вероника Дмитриевна Ломакина. Вы пригласили ее на оглашение завещания.

– Ломакина? – переспросила брюнетка. Она сверилась со своими записями и изобразила дежурную улыбку. – Но Ломакиной у меня нет.

Ника перехватила инициативу:

– Я недавно вышла замуж и сменила фамилию. Моя девичья фамилия Соловьёва. Вероника Дмитриевна. Вот документы.

Секретарша улыбнулась, показав крупные белые зубы. Наверняка вставные.

– Нодар Вахтангович вас примет. Обождите, пожалуйста.

Ника села на диван, прикрыла глаза и приготовилась ждать. Самозванец уселся рядом.

Через несколько минут входная дверь с грохотом распахнулась.

Ника открыла глаза. В контору влетели, именно влетели, другого определения не подберёшь, две запыхавшиеся дамы. Одна молодая, коротко стриженная, в модном дорогом пальто. Другая без возраста, в длинной коричневой юбке и коротком меховом жакете.

Молодая стриженая особа бросила на стол секретарши паспорт и небрежно процедила:

– Александра Романовна Лесницкая. Меня ждут.

Брюнетка взглянула на паспорт, спокойно подняла глаза:

– Присядьте, Александра Романовна. Вас пригласят.

Стриженая фыркнула, быстро взглянула на Нику, хотела что-то сказать, но сдержалась. Она села на диван как можно дальше от Ники, спутница опустилась рядом с ней. Минуты две они просидели в тишине, потом спутница Александры скосила глаза на Нику и что-то зашептала Александре. Та фыркнула, скривила губы, что-то презрительно прошептала в ответ.

Прошло еще несколько минут. Лесницкая выпустила воздух сквозь зубы, прошипела:

– Долго еще?

Секретарша бесстрастно ответила:

– Подождите, пожалуйста!

Лесницкая фыркнула, демонстративно откинулась на спинку дивана, положила ногу на ногу, презрительно взглянула на Нику и снова что-то зашептала своей спутнице.

Лесницкая была модная, злая и лощёная стерва, Ника таких женщин встречала. И представила, как выглядит в ее глазах – бледная, растерянная, неуверенная в себе, слишком скромно и неказисто одетая. Провинциалка, в общем. Как в классической пьесе ирландского драматурга Оскара Уайльда «Женщина, не стоящая внимания». Ника не расстроилась, а испытала даже прилив бодрости. Ну ладно, посмотрим, как дело повернется.

Прошло еще несколько тягостных минут ожидания, как вдруг секретарша подняла глаза от компьютера и торжественно разрешила:

– Родственники Джовановича могут пройти в кабинет Нодара Вахтанговича!

Ника немного замешкалась, вставая с мягкого дивана. Самозванец подал ей руку, помог подняться. Александра Лесницкая со своей спутницей опередила их, протиснулась в кабинет и даже попыталась закрыть дверь перед носом Ники, но ее спутник удержал дверь сильной рукой. Всё же от него есть какая-никакая польза.

Приглашенные вошли в кабинет.

За массивным столом восседал полный мужчина с холеным лицом, густыми седыми волосами и темными бровями, похожими на две жирные пиявки.

– Присаживайтесь! – проговорил он бархатным голосом с заметным грузинским акцентом.

Все расселись на стульях.

Нотариус окинул их внимательным взглядом и официально произнес:

– Я пригласил вас, чтобы ознакомить с завещанием Дмитрия Васильевича Джовановича…

– Наконец-то! Сколько уже можно ждать! – процедила Александра Лесницкая и покосилась на Нику со спутником. – Не понимаю только, зачем здесь посторонние.

– Здесь нет посторонних! – отрезал нотариус.

Он неторопливо достал из ящика стола большой конверт, украшенный печатями, неторопливо вскрыл его, достал из конверта лист гербовой бумаги, положил перед собой на стол, хотел приступить к чтению, но спохватился, достал из другого ящика черепаховый очечник, вынул из него очки в позолоченной оправе, водрузил на нос и снова оглядел присутствующих, словно заново с ними знакомясь.

– Читай уже! – прошипела Лесницкая.

Нотариус строго и неодобрительно взглянул на нее и наконец начал оглашать зпвещание:

– «Я, Дмитрий Васильевич Джованович, такого-то года рождения, родившийся там-то, находясь в здравом уме и твердой памяти, в присутствии государственного нотариуса Н.В. Джапаридзе, излагаю свою последнюю и окончательную волю. Свое тело я распоряжаюсь кремировать, а прах развеять над Невой с Дворцового моста…»

– Выпендрился дядюшка! – хихикнула Александра. – В своем репертуаре! Переходите уже к самому интересному!

Нотариус окоротил ее холодным взглядом и продолжил:

– «Двести тысяч долларов, находящиеся на бессрочном депозите в ЗАО “Гамма-банк”, я завещаю Онкологической клинике имени профессора Скворцова…»

– Вот еще! – охнула Лесницкая. – Разбрасывается деньгами!

Наперсница вцепилась в плечо Александры и что-то зашептала ей на ухо. Нотариус взглянул на них строго и предупредил:

– Прошу не перебивать. «Триста тысяч долларов, находящиеся на другом депозите в том же банке, я завещаю школе для одаренных детей “Ипокрена”…»

– Этак он всё раздаст! – разнервничалась Александра.

На этот раз нотариус сделал вид, что не услышал ее.

– «Сто тысяч долларов, находящиеся на депозите в банке “Авиапром”, я завещаю своей племяннице Александре Романовне Лесницкой…»

– Что?! – подскочила на стуле Александра, скривившись. – Всего сто тысяч? Меньше, чем этим одарённым маленьким мерзавцам?

Ника посмотрела на племянницу своего отца удивлённо: совсем, что ли, девушка не умеет себя контролировать? Одурела от жадности? На нее саму эти тысячи долларов как-то впечатления не произвели – ну, тыщи и тыщи…

На этот раз нотариус не удержался, он сурово взглянул на Лесницкую и резко попросил:

– Александра Романовна, имейте уважение к последней воле своего дяди! Позвольте мне дочитать!

– Да что тут дочитывать? Всё и так ясно!

Нотариус повысил голос и продолжил:

– «…Своей племяннице Александре Романовне Лесницкой, по достижении ею сорока лет…»

– Что?! – взвизгнула Александра. И даже подскочила на стуле.

– Сорока лет! – мстительно повторил нотариус. – «Остальное мое движимое и недвижимое имущество я завещаю своей дочери Веронике Дмитриевне Соловьёвой…»

– А-а! – снова вскинулась Александра. – Какой еще дочери? У него нет и не было детей! И родственников, кроме меня, не было! Мне ли не знать! – Тут она взглянула на Нику, словно первый раз увидела, и лицо дамочки перекосилось от ненависти. – Это ты? Ты, дрянь подзаборная? Откуда ты выползла? Из какой помойки? Ты мошенница! Аферистка! Я тебя выведу на чистую воду! Я добьюсь генетической экспертизы!..

– Александра Романовна, пожалуйста, держите себя в руках! – перебил ее нотариус. – Попрошу лиц, упомянутых в завещании, поставить свои подписи вот на этом документе, подтвердив тем самым, что вы ознакомлены…

– Ничего не буду подписывать! – взвизгнула Александра.

– Разумеется, это ваше право! Только позвольте вам напомнить, что в этом случае вы не сможете получить причитающуюся вам долю наследства…

– Это до сорока лет ждать? – перешла на ультразвук Лесницкая.

– Ну, недолго же… – Голос у нотариуса был теперь не такой вальяжный, он наклонил голову, и Ника заметила, как блеснули его глаза, очевидно, мерзкая баба ему здорово надоела.

И точно! Вблизи Ника рассмотрела, что племянница только молодится, а на самом деле ждать до сорока и правда недолго, года два-три, никак не больше.

Александра скрипнула зубами, однако подошла к столу и поставила свою закорючку, едва не разорвав бумагу. Потом она повернулась к Нике. Лицо ее перекосилось от ненависти, глаза вспыхнули темным огнем.

– Счастлива? – прошипела она. – Довольна? Рада? Получила свое? Да не свое – чужое! Мое! – И Александра бросилась на Нику, размахивая кулаками.

Но тут ее спутница проявила неожиданную ловкость и силу. Она обхватила Лесницкую вокруг туловища и потащила к дверям, вполголоса увещевая:

– Саша, Сашенька, не надо! Успокойся! Так ты ничего не добьешься, кроме неприятностей!

– Ненавижу! – простонала Александра, вяло отбиваясь, но спутница умудрилась вывести ее из кабинета.

Дверь за женщинами закрылась.

Тут самозванец, который до этого помалкивал, вздохнул с облегчением, оживился и обратился к нотариусу:

– А можем мы ознакомиться с перечнем движимого и недвижимого имущества, которое унаследовала моя жена?

– Разумеется, это ее неотъемлемое право. – Нотариус повернулся к Нике: – Вероника Дмитриевна, вы также желаете ознакомиться с этим перечнем?

Ника кивнула:

– Да.

Нотариус придвинул к себе другой лист и начал читать:

– Покойному на правах исключительной собственности принадлежал земельный участок площадью ноль целых три десятых гектара с загородным домом в посёлке Мухино на Карельском перешейке, еще один участок площадью ноль целых пять десятых гектара на берегу Лебяжьего озера, квартира площадью триста квадратных метров на Таврической улице, гаражная секция, два автомобиля, счёт в банке «Траст», депозитная ячейка в том же банке…

Он продолжал перечислять еще долго, Ника его почти не слушала. Всё это казалось ей нереальным, фантастическим и не имеющим к ней никакого отношения. До сих пор ее не оставляла только одна мысль – кто такой этот мужчина рядом с ней, почему он пытается уверить ее, что он – ее муж? Но теперь она сомневалась даже в том, что она – это она, та Ника Соловьёва, которая до недавнего времени жила в провинциальном городе и не имела никакого отношения ко всем этим загородным домам, роскошным квартирам и банковским счетам… Она украдкой взглянула на своего спутника.

Тот внимательно слушал нотариуса. Лицо его было сосредоточенно и напряженно, но в то же время он производил странное впечатление. От волнения самозванец перестал контролировать себя, и вместо озабоченности и беспокойства, какие Ника до сих пор видела на его лице, проступили жесткость и холодный, трезвый расчет. И еще… Еще она поняла, что он, мягко говоря, не слишком умен. По лицу человека очень многое можно понять, особенно, когда он себя не контролирует.

Ника вздрогнула, незнакомец испугал ее. Мужчина, видимо, что-то почувствовал, покосился на Нику, и выражение его лица мгновенно переменилось, как будто его стерли тряпкой. Он снова изображал заботу и беспокойство. Фальшивые, конечно, как теперь твердо знала Ника.

– Ты в порядке, малыш? – наклонился он к Нике. – Я понимаю, это всё так неожиданно… Наследство свалилось на тебя… на нас, как снег на голову… Но это же хорошо, правда?

– Наверное… – тихо ответила Ника.

– Печально, что твой отец умер, – спохватился мужчина. – Но ты ведь его совсем не знала…

И тон, и голос, и слова его были лживы. Впрочем, насчет отца всё правда.

Ника вспомнила, как умирала мама. Если бы были деньги, то, возможно, ее бы спасли. Или, во всяком случае, с деньгами в платной клинике отнеслись бы более внимательно, хоть хамства больничного не было бы… Впрочем, история, да и жизнь вообще, как известно, не имеет сослагательного наклонения.

А этот человек, Дмитрий Джованович, которого она за отца-то считать вовсе не хотела, каким он был? Отчего он никогда не интересовался своим ребенком? Что такого сделала ему мама, что он бросил ее с малышкой и никогда не вспоминал о них? Мама была чудесным человеком, не могла она его так обидеть. Значит, он мерзавец. Думал, наверное, что дочка будет ему благодарна за наследство. А скорее всего, поняла Ника, ни о чем таком он не думал. Просто больше некому было ему богатство свое оставить, слишком много накопил, вот он и вспомнил, что где-то дочка у него есть. Не оставлять же всё этой племяннице жуткой. Лесницкая, кстати, явно неадекватна, не зря при ней тётка в меховом жакете, молью нажёванном. Приглядывает за ней, чтобы совсем с катушек не слетела.

Нет, она не станет отказываться от наследства. В конце концов, всё законно, она не обирает маленьких детей и престарелых родственников. А этой швабре Александре и ста тысяч хватит. Да, пожалуй, ей и того слишком много. Но всё же – неужели она, обычная девчонка из глубинки, стала наследницей огромного состояния? Нет, просто не верится. Так только в кино бывает.

Ника вышла на крыльцо нотариальной конторы, глубоко вздохнула холодный воздух. Самозванец заботливо взял ее под руку и довел до машины.

В машине Ника так глубоко задумалась, что не заметила, как чужак, ее фальшивый муж, по-свойски положил руку ей на колено.

– Ну, теперь заживем мы с тобой, маленькая, как короли! – хохотнул он.

– На дорогу смотри, – холодно отрезала она и спихнула его руку. Отвернулась и не заметила, что он ожег ее злым взглядом.

В квартире, чтобы не разговаривать со «свекровью», Ника поскорее проскочила в ванную. Она хотела проверить, нет ли в телефоне сообщений от Татьяны Самохиной. Потому что вопрос с фальшивым мужем оставался открытым. Тем более теперь, когда она стала богатой наследницей.

А что, если?.. Ника застыла на месте. А что, если весь этот маскарад был задуман для того, чтобы захапать ее наследство? Тогда эти люди должны были знать, что ее отец умер больше трех месяцев назад. А вдруг они… убили Серёжу? Устранили! Господи, ну конечно! Он был бы с ней рядом, он бы берег ее и защитил… Что делать?

Ника почувствовала, как накатывает горячая паника. Сердце заколотилось, как сумасшедшее. Захотелось упасть на щербатый кафельный пол и завыть. А потом биться головой о стенку.

Усилием воли Ника заставила взять себя в руки. Она вспомнила советы доктора: «Не стоит сразу поддаваться панике. Надо постоять, медленно подышать, унять сердцебиение и начать рассуждать здраво – что же меня так сильно напугало?» Ника закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула. Постепенно ей стало лучше и дрожь унялась. «Не стоит раньше времени сходить с ума, – решила она. – Теперь я уже не та растерянная тетёха, что приехала три дня назад. Теперь я – богатая женщина, имею солидный капитал, и хоть и гласит пословица, что не в деньгах счастье, однако они всё же значительно облегчают жизнь. В конце концов я от этого типа избавлюсь. В крайнем случае найму адвоката и разведусь. Только сначала обязательно узнаю, что же они сделали с Серёжей».

Она поплескала в лицо холодной водой. Помогло, паника отступила.

Ника пустила воду сильнее и взяла телефон, чтобы позвонить Таньке. Что та о себе думает? Раз в жизни о чем-то попросила… Подруга называется…

Но телефон запел сам. Номер был незнакомый, и Ника ответила осторожно:

– Да. Слушаю.

– Вероничка! – Голос был незнакомый, хриплый и гнусавый. – Это я, Татьяна.

– Чего? – Ника от неожиданности сама охрипла. – Кто это? Вы вообще куда звоните?

– Да говорю же, это я, Танька, – загнусавили громче. – Ты мне вчера сообщение писала? Так вот, не могу я тебе фотки прислать, у меня телефон отняли.

– Как? – поразилась Ника. – Ограбили тебя?

– Вроде того, – хрюкнула Танька. – И побили еще. Вот, в больнице отдыхаю. Нос сломан, и сотрясение подозревают.

– Да ты что? – ахнула Ника, разом забыв о том, что хотела высказать Татьяне. – А как тебя угораздило-то?

– Да утром на работу пораньше шла, торопилась. Какой-то козел пристал. Хорошо Андрюша Щербаков мимо шел, спугнул гадёныша. В больницу меня отвез, второй день здесь лежу. Прикинь, телефона нет, скукотища! Сейчас пришел навестить, с его телефона и звоню. Слушай, а зачем тебе фотки-то?

– Нужно, – вздохнула Ника. – Очень нужно, просто до зарезу. У кого еще они могут быть?

– Ника, у тебя всё в порядке? – Танька заволновалась, даже гнусавить стала меньше.

Тут Нике показалось, что ручка двери ванной чуть заметно шевельнулась.

– Я не могу по телефону. – Она понизила голос. – Слушай, я тут вспомнила… Я же Валентине Павловне печатала фотографии, где мы все вместе, и отнесла ей перед отъездом. У нее должны быть! Но ты в больнице…

– Это ничего, я Андрюшу пошлю, он как раз тут. А где Пална живет, я знаю, мы же с тобой у нее были. Жди, в общем, сделаем!

– Спасибо. – Голос у Ники дрогнул. – Поправляйся.

Тут телефон пискнул – это пришла эсэмэска. На экране появилась жуткая рожа, в которой Ника с трудом узнала Таньку. Нос напоминал подгнившую картофелину, а цветом – перезрелый помидор, под глазами были синяки, как у очкового медведя. В правом углу рта шов. Да, здорово ее избили. «Хороша?» – прочитала Ника сопроводительную подпись.

Да, что ни говори, а характер у Таньки замечательный, никогда не унывает. Но что же получается? Как только Нике понадобились фотографии, у Таньки отобрали телефон. Совпадение? Наверное, поскольку она теперь далеко, в другом городе. Но всё же…

Ника вспомнила, что, когда проснулась, ее телефон лежал не под подушкой, а валялся рядом с кроватью на полу. Конечно, чтобы включить его, нужен код, но есть такие умельцы… Если она не может это сделать, совсем не значит, что другие не могут. И если она уверена, что фальшивый муж прочитал письмо насчет наследства, то отчего бы ему не читать эсэмэски в ее телефоне? Да, но подослать мерзавца ограбить Таньку Самохину – это слишком сложно. Но, с другой стороны, тыщу раз все ходили через ту подворотню, никогда ничего не случалось. Да и шла Танька не ночью глубокой, а утром, когда все на работу бегут…

– Детка, ты как там? – поскреблась в дверь «свекровь». – С тобой всё в порядке? Тебе плохо?

– Иду уже! – ответила Ника, не сумев сдержать раздражения.

Она торопливо стёрла Танькину фотографию, сохранила номер телефона Андрея Щербакова, только написала «Аня. Маникюр» и вышла из ванной.

Разумеется, в коридоре ее караулила «свекровь».

– Верочка! – одарила Нику приторно-сладкой улыбочкой «родственница». – Что-то ты такая бледненькая, прямо лица на тебе нет… Ну да, что я, ведь ты про папу своего узнала… Такой удар, такой удар! Нужно поесть, чайку с конфетками попить, это тебя взбодрит…

«Ага, взбодрит, – подумала Ника. – Эта пройда снова дряни какой-нибудь в чай добавит, чтобы я спала… Но если я откажусь, эти двое еще что-нибудь придумают. Проще согласиться».

Ника приветливо улыбнулась старой заразе:

– Спасибо, Лидия Сергеевна, вы так добры ко мне. Просто не знаю, что бы я без вас делала.

Хотела добавить, что «свекруха» ей просто как мать родная, но решила, что это будет перебор. Тётка ни за что ей не поверит. «Муженёк» явно ума небольшого, а «свекровь» – хитрая бестия, это точно. Мягко стелет…

Ника прошла на кухню. «Свекровь» пыхтела за ней. На кухне ее явно ждали. Ника ухмыльнулась – надо же! Кухонный стол был покрыт дешевой клеёнкой в жуткий цветочек, клеёнка была новая, топорщилась и отвратительно пахла. Чашки все были разномастные, салфетки «свекровь» положила самые дешевые, тонкие, а печенье подала не в вазочке, а в одноразовом пластмассовом корытце, как в магазине продаётся. Ника поморщилась, не сумев сдержать брезгливую гримаску.

– Вы тут с сыном вместе живёте? – спросила она.

– Нет-нет, у меня своя квартира, – заторопилась свекровь. – Не волнуйся, я мешать не стану.

– О чем ты, мать? – противно заржал «супруг», который сидел на табуретке. – Думаешь, мы тут жить станем? Да у Ники теперь квартир чёртова прорва! И дом загородный, и еще вилла в теплых краях, а то и не одна! Эх, на море хочется! Тут такая погода отвратительная, не люблю зиму!

Показалось Нике или нет, что «свекровь» предостерегающе ему подмигнула. Но самозванец ничего не понял. Или не заметил. Тупой он все-таки…

– Малыш, – обратился он к Нике, и ее слегка передёрнуло от этого обращения. – Садись, чайку попьем. Я только заварил.

Вот нарочно они, что ли? «Свекровь» Верой называет, а этот урод «малышом». Серёжа никогда ее так не называл. А как он ее называл? Вероничкой. Говорил, что имя Ника ей не подходит. Ника – это что-то воинственное, богиня победы, а она какая же победительница? Милая, славная, робкая даже, ее нужно оберегать и защищать… Ника вздохнула, стараясь незаметно подавить всхлип. Где же ты, Серёжа? Что эти люди с тобой сделали?

– Детка, что с тобой? – тут же всполошилась свекровь. – Вот печеньки бери, свеженькие!

– Да, малыш, давай пей! – Самозванец подскочил к ней, схватил чашку с чаем и поднес к губам Вероники.

Ника дёрнулась, попыталась отшатнуться и задела чашку – горячий чай выплеснулся «супругу» на рубашку.

– С ума сошла? – заорал он. – Кипяток же!

– Сергей! – вскинулась «свекровь». – Немедленно прекрати!

А тот так сверкал на Нику глазами, что ей показалось – еще миг и он ее ударит.

«Свекровь» ухватила его за рукав и с силой потянула из кухни, подальше от Ники, при этом она что-то ему выговаривала. Возвратившись на кухню, она устало опустилась на стул и взяла Нику за руку.

– Ты не сердись, – сказала она. – Это он от неожиданности. Мужчины, знаешь ли, такие несдержанные.

Ника хотела встать и уйти, но там, в прихожей, ошивался этот тип, она боялась с ним столкнуться. Внезапно пересохло в горле, она оглядела кухню в поисках графина с кипячёной водой.

– Пей, детка, мой чай, я не трогала. – «Свекровь» уже протягивала ей свою чашку.

Ника взяла, глотнула, и ей показалось, что вкус такой же, как в прошлый раз. Может, и правда это чабрец?

– Сплошные нервы, сплошные нервы… – бормотала «свекровь». – Пойди приляг, я тут уберу…

Ника в самом деле чувствовала слабость. Это от стресса. Нужно и правда отдохнуть и подумать в тишине. Она прошла в спальню и легла прямо на покрывало. В голове шумело, а в глаза как будто песка насыпали.

За дверью послышались осторожные шаги. Ника накрылась с головой краем большого покрывала и затихла. Скрипнула дверь.

– Детка, спишь? – тихо спросила «свекровь».

Ника постаралась дышать ровно. Свекровь постояла над ней и аккуратно вышла из комнаты. Как только дверь за ней закрылась, Ника вскочила с кровати и босиком осторожно прокралась в прихожую. Дверь на кухню была закрыта, но она прекрасно слышала мужской и женский голоса.

– Неправильно себя ведешь! – говорила «свекровь» сердитым шёпотом. – Учила тебя, учила, всё без толку! Ласково с ней нужно, спокойно. Навязываться не надо, спорить не надо, и уж кричать и ругаться – последнее дело!

– А чего она… Кипятком…

– Господи!

Ника не увидела, но почувствовала, как «свекровь» подняла свои маленькие глазки к потолку.

– За какие грехи ты мне такого сыночка послал? Ну никакого от него толку нет, всё самой надо, всё самой…

– Еще спрашиваешь… – хихикнул самозванец. – Бог – не фраер, он всё видит…

– Отстань ты!

Послышался шум упавшей табуретки, и Ника испуганной ланью скакнула в спальню.

Голова кружилась, ноги подкашивались, перед глазами всё двоилось и качалось. Она с трудом добралась до кровати и рухнула на нее уже в полусне.

«Чабрец… чабрец… – мелькнула у нее последняя мысль, прежде чем она опустилась в темноту. – Чем же эта гадина меня постоянно травит…»

Хасана разбудили громкие голоса во дворе текии. Он поднялся, выглянул из окна кельи. Во дворе шейх текии Мехди-ходжа разговаривал с двумя арнаутами из городской стражи.

– У нас нет чужих! – говорил шейх спокойным, уверенным голосом, подобающим служителю Божьему. – Вечером я сам проверил ворота текии, они были заперты…

– Ночная стража видела, как какой-то человек скрылся в текии. Позволь нам осмотреть ее. Мы пришли сюда не по своему желанию, а по приказу Наиб-эфенди, начальника городской стражи, правой руки самого Азам-паши…

– В стенах этой текии мы служим господину куда более могущественному, – возражал шейх, свысока глядя на стражников.

– Какому еще? – неприязненно промолвил стражник. Определенно, он был небольшого ума.

– Аллаху, милостивому и милосердному! – высокомерно ответил ему шейх.

– Выходит, вам, дéрвишам, есть что скрывать? – вступил в разговор второй арнаут. Он смотрел на шейха исподлобья, оскалившись, как бездомный пёс, глаза его были красными, как тебризская киноварь.

– Во имя Аллаха милостивого, милосердного, нам нечего скрывать!

Мехди-ходжа широко раскинул руки, он едва сдержал раздражение, с трудом сохранив подобающее дéрвишу спокойствие, но Хасан заметил, как у него задвигались желваки и задёргалась жилка возле глаза.

– Ладно, можете осмотреть текию, но не отвлекайте дéрвишей от работы и молитвы!

Арнауты бросились на поиски.

Едва перебранка во дворе затихла, возобновилось пение птиц в ветвях старого граната, как будто кто-то открыл окно в птичий мир или дверцу клетки.

Хасан из своей кельи следил за поисками. Арнауты обошли все кельи, заглянули и к Хасану, потом пошли в сад. Они заглядывали в каждую постройку, сняли даже крышку с колодца, подошли и к сараю, где хранились садовые инструменты. Хасану привиделся вдруг человек, которого он впустил ночью в текию. Он представил, как арнауты выводят его из сарая – связанного, избитого. Он не мог больше оставаться в келье и вышел во двор.

Тут его встретил старший писец Анвер.

– Почему ты ходишь без дела? – набросился он на Хасана. – Разве ты не помнишь, что нам нужно закончить книгу для Азам-паши? Паша будет гневаться, если мы не успеем к сроку!

– Я уже нарисовал миниатюры, которые вы мне поручили, во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

– Нарисовал? Покажи мне!

Хасан покосился на садовый сарай. Арнауты вышли из него с разочарованным видом. Хасан облегчённо вздохнул и пошел обратно в свою келью. Старший писец, прежде чем последовать за ним, недовольно пробурчал:

– Почему ты держишь миниатюры в келье, а не в общей рабочей комнате?

– Вчера в моей келье был более яркий свет, и я мог работать допоздна.

– В рабочей комнате тоже довольно света. – Старший писец замолчал, ожидая ответа.

– Вот эти миниатюры! – Хасан открыл небольшой сундук, в котором держал свои инструменты и законченные листы, достал свою работу. Он приметил край старого, пожелтевшего пергамента и поспешно закрыл сундук, пока старший писец не заметил его находку и не задал ему опасный вопрос.

Анвер, к счастью, ничего не уловил. Он положил листы перед собой на низкий стол и стал их рассматривать, глаза его потеплели.

– Ты отлично поработал, Хасан! Кажется, что это труд одного из великих старых мастеров!

Хасан и сам знал, что миниатюры ему удались. Узоры, выписанные голубой, как весеннее небо, краской и красной, как кровь, киноварью, сплетались, как ветви райского древа, на этих ветвях сидели сказочные птицы. Приглядевшись, можно было увидеть скрывающегося в глубине листвы змея. Так порок прячется от света истинной веры в тени добродетели, так гнусная ложь прячется в тени правды…

– Прекрасная работа! – снова похвалил старший писец. – Сейчас я велю Мустафе соединить твои листы с остальными, а потом ты отнесешь готовую книгу Азам-паше. Пусть он увидит тебя, пусть достойно наградит за работу.

– Благодарю тебя, учитель! – Хасан скромно, как подобает дéрвишу, склонился перед старшим писцом.

– Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

Старший писец сложил его листы, напоследок задержался в дверях:

– Хорошая работа, но всё же впредь работай в общей комнате, вместе с другими мастерами. Такой порядок издавна заведён в текиях нашего ордена.

Едва дверь кельи затворилась за старшим писцом, Хасан открыл сундук и достал старый пергамент. Положил его на стол, разгладил… Чернила поблекли от времени, но линии были по-прежнему прекрасны – видно было, что перед ним работа великого каллиграфа.

Хасан попытался разобрать изящные, как соловьиная трель, буквы… Это не была арабская вязь, которой пользовались дéрвиши текии и все добрые мусульмане, обитающие во владениях султана, да продлит Аллах дни его жизни. Это были буквы латинского алфавита, каким пользуются жители Дубровника и Италии. К счастью, Хасан знал этот язык и смог прочитать латинские буквы. Они сложились в слова, столь прекрасные, что у него захватило дух. Казалось, что сам Аллах, милостивый и милосердный, сформировал эти слова в волшебном, неповторимом порядке. В этих словах было всё – и печаль о безвозвратно прошедшем или несбывшемся, и радость от красоты и совершенства мира, сотворённого Аллахом, милостивым и милосердным, и сожаление о кратковременности и тленности этой красоты, этого совершенства…

Хасану хотелось читать латинские слова снова и снова, он чувствовал себя как путник, много дней шедший по выжженной солнцем пустыне и едва не изнемогший от жажды и наконец добравшийся до источника с чистой родниковой водой. Он застыл над пергаментом, потеряв счет времени.

А очнулся только тогда, когда дверь кельи скрипнула. Хасан поспешно схватил со стола лист старого пергамента и спрятал у себя за пазухой.

Продолжить чтение