Прощено
© Ирина Косых, 2025
ISBN 978-5-0067-7765-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ДУРАЛЕЙКА
Прохожие шарахались в стороны от энергично шагающей строго посередине тротуара Кати, со спины похожей на не вполне ещё сформировавшегося подростка, а на лицо – пожилой, измученной женщины:
– Сволочи! Пидарасы! Поджидки! Пиздарвань! Говно! – летело в направлении случайно оказавшихся на её пути людей вместе с брызгами слюны.
Катя, на самом деле, и не видела никого и, уж тем более, ни к кому конкретно не обращалась. Она просто разговаривала с кем-то, невидимым простому человеческому глазу.
– Как таких выпускают? – слышался приглушённый ропот напуганных пешеходов.
Катя была довольно высокой и сутулой. Тёмные волосы с едва заметной проседью коротко пострижены и взлохмачены как у задиристого мальчишки. Костлявые бедра и тощие неженские ноги в растянутых на коленках и провисших сзади шерстяных гамашах, верх от советского спортивного костюма с воротом на молнии.
– Шалава! Сука! – гаркнула Катя прямо в ухо толстой тётке с нещадно разукрашенным лицом, которая неожиданно встала на её пути. – Блядь! – веско закончила Катя и грубо толкнула её всем телом.
– Какая я тебе блядь? – зычно откликнулась тётка. – Я – жена и мать двоих детей!
Но Катя уже не слышала её, а продолжала уверенно идти дальше.
Катю местные называли «дуралейкой» не за то, что ей уже в пять лет поставили неумолимый диагноз, а потому что она с детства ходила каждые пятнадцать минут обливаться водой: сначала подставит голову под кран, потом наберёт воды в ладошки и обильно смачивает тело прямо под одеждой. Вечно с неё текло, как из ведра. Так и ходила – вся мокрая, оставляя за собой ниточку оброненных капель.
Когда-то они жили втроём с мамой и старшим братом. Потом умерла мама, женился брат, и Катя осталась одна в коммунальной комнате в центре города. Брат приезжал раз-два в месяц. Привозил ей сигарет. Покупал лёгкие «Винстон», дорогие. Катя вырывала блок сигарет из его рук и шептала: «Мразь… Выродок…». Брат не обижался: он её другой и не помнил. Только совсем маленькую, когда ещё и говорить толком не умела.
Видимо, с её ранней болезнью было связано и странное нарушение речи: она никогда не говорила фразами – только существительными, изменяя при необходимости род и число. Слова она запоминала, в основном, бранные. Мама была знаменитой на всю улицу матерщинницей. Катин брат вообще подозревал, что мама их была сама не вполне здорова. Пила она здорово, с юных лет. А после рождения Кати совсем опустилась: слонялась по подъездам, дома не ночевала, денег не приносила. Жили благодаря бабушке, которая исправно навещала детей и привозила продукты. Тоже покойница уже.
На зиму брат сдавал Катю в больницу, на лечение, которое, в сущности, заключалось в каком-никаком трёхразовом питании и гарантированной койке в отапливаемом помещении. В двенадцать лет Катя зачем-то забрела на кладбище и чуть было не замёрзла там. Хорошо, сторож любопытный попался. С тех пор брат боялся оставлять её на зиму одну.
В больнице при приёме в который раз происходила бессмысленная беседа с врачом. Катя смотрела в пол и беззлобно материлась. В палате она ни с кем не общалась и любую попытку завязать разговор обрывала очередным оскорблением. К ней привыкли и не трогали больше. Только сигареты стреляли. Катя была не жадная.
Раз в неделю был главный обход: профессор подходил к каждому больному и спрашивал, как настроение. Катя всегда отвечала односложно:
– Мудила! Говносос! Импотент!
Профессор мелко тряс головой и с озабоченным видом поворачивался к заведующему отделением. Они о чём-то шептались между собой и понимающе окидывали взглядом Катину жалкую фигуру. Помолчав, отходили к другой, как правило, более миролюбивой пациентке.
Сёстры не любили Катю, потому что за ней всё время надо было подтирать (своей привычке ежеминутно обливаться водой она не изменяла и в больнице), но вздорить с ней не решались – больно воинственный был у неё вид.
Катя не умела читать, журналы ей рассматривать было неинтересно, гулять её не выпускали. Поэтому с утра до вечера она сидела в туалете и беспрерывно курила, как наркоманка – скуривая под чистую даже фильтр и прикуривая одну от другой.
Однажды одна из сестёр втащила с трудом передвигавшуюся старуху в туалет и, сняв с неё трусы, стала совать ей их под нос:
– Что, сама дойти не могла? Я за тобой должна говно подбирать? Я должна?
Старуха непонимающе пятилась и лепетала что-то несуразное про квашеную капусту. Катя, наблюдавшая эту сцену, неожиданно вскочила и вырвала у сестры перепачканные трусы, а потом с восторгом начала хлестать ими нянечку, изредка выкрикивая:
– Жопа! Срань! Вонючка!..
Катю уняли уколом, после которого она пролежала сутки в забытьи. Ей снился необычный сон. Она разговаривала в нём совсем по-другому, будто и не она вовсе. В деревне у бабушки, под старым вязом, она сидела на скамеечке вместе со своим отцом, которого никогда не видела, и задавала ему странный вопрос:
– Отец, скажи, можем ли мы вернуться в невинность?
Отец достал из кармана чёрствый пирожок и заткнул им себе рот, как кляпом. Кате стало смешно, и она звонко рассмеялась, как не смеялась никогда в жизни. Потом отец вынул пирожок изо рта и, нежно потрепав её волосы, ответил:
– Нет, доченька, какой там…
Катя горько задумалась, потом вновь спросила:
– Отец, простишь ли ты меня?
Отец хмыкнул, осмотрелся по сторонам и грустно констатировал:
– Дети… Что с вас взять?..
Катя проснулась в слезах, залезла на подоконник и разбила локтем стекло. Вцепившись в прутья внешней решетки, она завопила в пустоту:
– Пиздец!
ЧЁРТОВА БОЛЬНИЦА
1.
…Жданов проснулся от приглушённого стона. Он открыл глаза и обнаружил себя лежащим на койке у окна. Ничего не болело, только тело сильно онемело, и неприятно кололо в ступнях. Постепенно приходя в себя, он осмотрелся. Палата была хотя и большая, но до упора заполненная кроватями, которые стояли практически впритык друг к другу. Ни тумбочек, ни вещей в палате не было – только металлические кружки, стоящие рядами на широком подоконнике.
Вокруг бестолково сновали женщины в рваных, выцветших халатах и мужчины в застиранных, бесформенных пижамах. Большинство из них были стариками: кто-то прихрамывал, кто-то кряхтел, кто-то перемещался по стеночке. Одна исхудавшая старуха заплетала седые косы другой, сидящей на продавленной кровати у самого выхода. Какой-то парень во сне кричал: «Сука! Из дробовика!.. Как в кабана!.. Сука!». Совсем юная девушка с иссиня черными волосами и неправдоподобно белым, мраморным лицом стояла посередине палаты в растянутой белой майке. Она безотрывно следила глазами за единственным, то и дело мерцающим, тусклым плафоном. Пожилая женщина с пышным шиньоном тихо пела дребезжащим голосом «Мой костёр в тумане светит…». Высокий худой старик с силой дёргал спинку кровати и рычал сквозь зубы: «Даёшь стране угля! Даёшь, зараза, угля стране!»
В палате было холодно и сыро. Рамы были худы настолько, что слышался тихий посвист дующего сквозь щели ветра. Всё ходило ходуном и производило звуки: железные кровати и двери, полы и качающийся плафон, ложки в алюминиевых кружках, люди.
За окном было совершенно темно, и шёл снег.
Жданов повернулся вправо и увидел съёжившуюся фигуру не то ребёнка, не то усохшего старичка, замотанную с головой в изъеденное молью одеяло. Стон раздавался именно оттуда. Жданов привстал и тронул страдальца за плечо. Плечо раздражённо дёрнулось и застонало чуть громче.
– Ничего, ничего… – сказал Жданов.
Внезапно стоящая под плафоном девушка закричала и упала замертво прямо посередине палаты, выпростав свои длинные белоснежные ноги из-под майки. Несколько человек, включая Жданова, бросились к ней, но она почти сразу пришла в себя и села.
– Вы их видели? – спрашивала она, переводя полные ужаса глаза с одного на другого. – Вы их видели?
– Всё хорошо, всё будет нормально, – повторял Жданов, осторожно поднимая её с пола и усаживая на кровать. – Ты поспи, вот что. Ты поспи – пройдёт.
Девушка улеглась, но глаз не смыкала. Жданов накрыл её одеялом и отошел. Возле него остановилась маленькая, крашенная хной старуха с редкой порослью волос на подбородке:
– Сынок, нынче газ есть?
Жданов непонимающе мигнул глазами, мотнул головой и молча вернулся к своей кровати. Существо в одеяле пошевелилось, и на свет показалась тёмная, коротко стриженая голова. Стон стал более явственным. Жданов пару минут смотрел в затылок стонущего, не выдержал и, обойдя кругом, сел напротив. Оказалось, что соседкой его была девушка, видимо, очень маленького роста и хрупкого телосложения. На лице у неё творилось страшное: она пыталась открыть глаза, но глазные яблоки лезли под лоб, под почерневшие веки. Через некоторое время, девочка сумела, наконец, водворить глаза на место и стала фокусировать взгляд на сидящем напротив Жданове, который боялся пошевелиться, чтобы не расстроить её зыбкое равновесие. Разглядев его, девочка попыталась подняться, но её повело в сторону, она рухнула плашмя на кровать и снова застонала. Жданов вскочил и перевернул её на спину.
– Спасибо, – едва слышно промямлила она. – Мне… туалет… – она еле ворочала языком, глаза у неё все время закатывались и закрывались, но она с видимым усилием открывала их вновь.
Жданов, не говоря ни слова, взял под мышки её невесомое, кукольное тело и медленно повёл к выходу. Девочка время от времени сгибалась пополам, словно от приступа острой боли, но всё же упрямо передвигала непослушные ноги.
В коридоре тоже курсировала толпа больных. Жданов пробрался сквозь их ряды и открыл дверь с буквой «Ж». Внутри оказалась очередь. Жданов передал девочку двум рядом стоящим женщинам и закрыл дверь. Сам остался ждать неподалеку, наблюдая за перемещениями слоняющихся по коридору людей. «Это надо же: как сельдь в бочку утрамбовали, сволочи… Ведь скотские же условия, нечеловеческие просто… Ладно – я, ладно – мужчины… Но хоть женщин бы, детей, стариков пожалели… Нет, сволочи, сволочи…», – горько думал Жданов, сидя на корточках у стены.
Девочка вышла через минут двадцать, сильно пошатываясь, но сама, без посторонней помощи. Видно было, что она немного пришла в себя и стояла на ногах гораздо увереннее.
– Пить, – сиплым голосом попросила она.
Жданов замельтешил на месте, ткнулся в дверь напротив, но та оказалась заперта, потом вспомнил про кружки на подоконнике и метнулся в палату. Вернувшись с кружкой, быстро забежал в мужской туалет и набрал воды из-под крана. Девочка пила жадно, проливая половину на халат, который был ей не по размеру и волочился по полу. Жданов не сводил с неё глаз. Девочка вытерла губы рукавом халата и виновато посмотрела на Жданова.
– Пошли? – одними губами сказала она и нерешительно взяла его под руку.
– Тебя как зовут? – ласково спросил он.
– Маша Позднякова, – ответила девочка и насколько могла приветливо взглянула на Жданова.
– Ты откуда такая?
– Из реанимации…
– И я из реанимации, – увязалась за ними растрепанная женщина со связанными впереди руками. – Я тоже из реанимации, – настаивала она. – Там хорошо. Там очень хорошо.
– Идите, идите, – махнул ей Жданов рукой в неизвестном направлении и ещё бережней сжал Машины плечи.
– Как же тебя угораздило-то? – осторожно поинтересовался Жданов, поправляя Маше постель и взбивая тощую подушку, пока та обматывалась бесконечно длинным поясом халата.
– Передоз, наверное, – тихо ответила она и попыталась улыбнуться. Маша забралась под одеяло, и осунувшееся лицо её слилось с серой от времени наволочкой.
– Ай-ай-ай, ай-ай-ай, – сокрушённо промолвил Жданов. – Ну, ничего, ничего.
Жданов пристально взглянул в детское, измученное лицо девочки и как можно мягче сказал:
– Ну, теперь надо завязывать, сама видишь.
Маша ничего не ответила, поёрзала немного и, видимо, найдя удобное положение, закрыла глаза.
– Может, ты есть хочешь? – с надеждой спросил Жданов, хотя понятия не имел, где он возьмёт еды. Маша пробормотала что-то неразборчивое.
– Что? – переспросил Жданов.
– Ничего, – еле слышно залепетала Маша, видимо, засыпая, несмотря на нескончаемый гул и людской круговорот вокруг. – Ничего не надо… Лишь бы Господь был ко мне благосклонен.
Жданов посидел ещё некоторое время рядом и пошёл искать медперсонал.
2.
К восьми часам стало совсем светло, и сквозь туман начали постепенно проступать окрестные дома: причудливые флюгеры, готические шпили, замысловатые мансарды… Туман рассеивался понемногу и оседал в траве белёсыми клочьями. Рыжий бульмастиф окончательно охрип и, выбившись из сил, лишь остервенело сипел на сновавших мимо людей, позвякивая массивной цепью.
Пожарники давно свернули свою работу, но их всё ещё не отпускали из-за каких-то формальностей, поэтому они, разместившись на садовой скамейке, молча курили. Лица у них были бессонные и усталые.
Помощник следователя, ссутулившись, сосредоточенно слушал судмедэксперта и понимающе кивал головой. Потом спросил:
– Почему же они не выбежали?
Судмедэксперт пожал плечами:
– Сейчас трудно что-то сказать… Пока мы не знаем, в какой степени алкогольного опьянения они находились – это раз. Потом, были ли они вдвоём или был ещё кто-то, кто мог их, например, закрыть снаружи? Вы ведь не исключаете вариант поджога?
– Не исключаем… – задумчиво протянул второй, поблагодарил эксперта и пошёл к дому.
В гостиной на обшитом гобеленом диване сидел следователь и внимательно изучал чей-то паспорт. Когда вошел помощник, он вскинул голову и озабоченно спросил:
– Ну, что там, Сергей?
– Да всё то же, Игорь Владимирович, два жмура. Лежат, как живые, закоптились только немножко. Судмедэксперт сказал: угорели они. Наверное, в сильном подпитии – у них там в бане целый ликёро-водочный завод: и водка, и пиво, и чего только нет…
– Женщина, по всей видимости, вот эта, – следователь протянул паспорт Сергею. – Она тут сумку оставила.
– Жданова Елена Александровна, – зачитал тот и задержал взгляд на фотографии, – красивая баба… А кто мужик?
– Хозяин, – кивнул следователь на стену над диваном, увешанную фотографиями в рамках, на которых худой долговязый мужчина с жёстким лицом и злыми, волчьими глазами стоял в обнимку где с известным актёром, где с популярной певичкой, где с министром.
– Ничего себе галерея! А что он за птица такая, что с министрами ручкается?
– Ты серьёзно? – насмешливо посмотрел на Сергея следователь. – Ну, ты и лошок, Серёга… Ты хоть знаешь, в чьём ты доме находишься? Чья баня сгорела?
– Нет… – растерялся помощник.
– Это Щукаря дом.
– Ого, – присвистнул Сергей, – авторитетный товарищ…
– А ты что, думаешь, я в три часа ночи подорвался из-за заурядного алкаша? Мне из генпрокуратуры звонили. Требуют доклада напрямую Самому. Тут дело серьёзное, Сергей. Такие люди просто так не угорают.
Помощник слегка смутился и с чересчур уж серьёзным видом стал заново разглядывать фотографии на стене.
– А женщина замужем, между прочим… – рассеянно сообщил следователь после некоторого молчания.
– Блядовала, что ли? – криво улыбнулся помощник.
– Это меня меньше всего интересует, – поморщившись, ответил ему начальник. – Надо выяснить, кто она такая и почему оказалась в этом месте, в это время. Я, Сергей, думаю, что здесь умышленным убийством попахивает, и Жданова эта здесь неспроста. Найди её мужа.
3.
Врача найти так и не удалось. Жданов обошёл все палаты – везде была та же мрачная картина: бесконечные ряды железных коек и бесцельно бродящие больные, не находящие себе места ни днём, ни ночью. В конце коридора была белая дверь, над которой висело табло с электронными часами и табличка «Выход к лифту». Часы, видимо, были неисправны, потому что цифры перескакивали через несколько значений то вперёд, то назад, то вообще останавливались. Жданов дёрнул на всякий случай ручку, но дверь оказалась заперта.
– В лифт только по направлению пускают, – пояснил ему какой-то мальчик с чучелом грача в руках. Жданов благодарно кивнул ему и ещё долго смотрел вслед удаляющемуся юннату.
Потом Жданов заметил на одном из подоконников двоих мужиков в телогрейках, которые резались в карты.
– Ребята, а где врача найти? – подошёл к ним Жданов. Мужики безразлично взглянули на него и махнули рукой в другой конец коридора.
У Жданова понемногу начала болеть голова и ломить суставы, он вдруг почувствовал страшную, опустошающую усталость. «Наверное, наркоз проходит», – подумал Жданов и неверной походкой побрёл дальше.
В другом конце коридора находилось, по всей видимости, служебное помещение. Все двери были пронумерованы, но беспорядочно: 3, 47, 116, 22… Жданов дёргал за все ручки подряд, но везде было закрыто. Уже отчаявшись найти кого-нибудь, Жданов остановился, наконец, перед дверью с надписью «Процедурная». Он тихонько дёрнул за ручку, и дверь неожиданно поддалась.
Внутри кабинета царила разруха: кушетка была повалена на бок, ширма порвана, на полу валялось битое стекло и пустые пузырьки, измазанная кровью клеёнка лежала скомканной в углу. За обшарпанным письменным столом сидела чрезвычайно полная женщина в сильно поношенном пальто и облезлой лисьей шапке.
– Вам чего? – обернулась она на скрип двери и с вызовом уставилась на Жданова.
– Мне врач нужен. Вы – врач?
– Врач, врач… – заворчала женщина, с трудом приподнимая своё тучное тело с шаткого стула. – Нет врача. Не-ту! Ждите, как все.
– Как нет? – возмутился Жданов. – Что же это за больница такая? Набили людей под завязку, а лечить никто не собирается!
– Молодой человек, – теряя терпение, сказала тётка, – у нас тут приёмное отделение! Мы не лечим! Лечить Вас будут в другом месте!
– Я жаловаться буду, я вашего главврача за решётку посажу! Я до министерства здравоохранения дойду! – окончательно вспылил Жданов.
Угрозы его не произвели ровным счётом никакого впечатления. Женщина устало посмотрела на Жданова и полезла в ящик стола. Он никак не выдвигался – видимо, застрял. Тогда она несколько раз со всей силы пнула его ногой, и он выпал из пазов и с грохотом рухнул прямо на пол. Женщина, кряхтя, нагнулась и вытащила из него толстую тетрадку, протянула её Жданову вместе с простым карандашом:
– Вот, пишите. Есть жалобы – пишите. Бумага, она всё терпит.
Жданов взял протянутую тетрадь и карандаш. На тетради было написано «Журнал наблюдений», внутри были линованные страницы, на каждой из которых имелось место для подписи, как в протоколе.
– Зачем это? – удивлённо спросил Жданов.
– Ну, Вы же хотели жалобу писать. Вот и пишите. А потом консилиум всё рассмотрит, всё обсудит, всё решит.
Жданов вздохнул, потоптался на месте и спросил напоследок:
– У Вас обезболивающего нет? Там девочке одной плохо.
– Значит, до этого больно хорошо было, – злорадно констатировала тётка. – Все препараты только по назначению. Так что – ждите.
Жданов расстроено тряхнул головой и вернулся в палату. Повертев в руках карандаш, он засунул его вместе с тетрадью под подушку. Маша снова стонала во сне и то и дело переворачивалась с одного бока на другой. Жданов сел рядом и пристально вглядывался в её искажённое страданием лицо. Потом лёг на свою койку. Головная боль постепенно нарастала и превращалась в нечто самостоятельно существующее, отдельное от него.
4.
Жданов сидел за кухонным столом, привалившись спиной к стене, оклеенной обоями в красный кирпичик. В раскрытое окно врывался то нарастающий, то затихающий гул машин.
Жданов смотрел на холодильник, на двери которого колыхался пришпиленный магнитом розовый листок блокнота: «Ночую у мамы. Плов в синем контейнере. Разогрей!»
Вчера утром Жданов проснулся раньше обычного и, открыв глаза, молча наблюдал за собирающейся на работу Леной. Она стояла у открытого гардероба в длинной цветастой юбке и бюстгальтере, видимо, соображая, что ещё надеть. Волнистая копна роскошных рыжих волос закрывала от Жданова её лицо.
– Лена! – сипло позвал он.
Лена обернулась к нему, и на её бледном лице блеснули озорные, смеющиеся глаза:
– Что, Чебурашка, и тебе не спится?
– Лен, поди сюда, – тихо попросил он.
Лена подошла к кровати и, вопросительно улыбаясь, уставилась на Жданова:
– Ну?
– Сядь.
Лена послушно присела на краешек кровати и, всё так же улыбаясь, смотрела на заспанно-тревожное лицо мужа. Жданов провёл рукой по её волосам и едва слышно прошептал:
– Ты красивая.
Лена рассмеялась и слегка отстранила его руку:
– Только заметил?
Жданов порывисто притянул её к себе и крепко обнял, уткнувшись лицом в её волосы:
– Ленка, а ведь ты меня не любишь…
– Вот дурак! – смеясь, вырвалась из его объятий Лена и встала. – Всё, я на работу опаздываю.
Из забытья Жданова вырвал настойчивый телефонный звонок. Некоторое время он будто прислушивался к его звуку, потом заставил себя встать и медленно пошёл в спальню. Там он взял трубку и, не ответив на слова приветствия, безучастно сообщил:
– У меня Лена умерла.
В трубке что-то спрашивали, что-то совершенно несущественное теперь. Жданов на все вопросы отвечал одно и то же:
– Не знаю.
Потом положил трубку, тоскливо взглянул на неубранную с утра постель, на брошенный на стул ситцевый халатик, на комод с зеркалом, где были аккуратно расставлены баночки с кремами и флаконы духов, на календарь на стене с обведёнными красным фломастером датами: с восьмого по двадцать второе августа (отпуск, который они планировали провести в Геленджике).
Жданову хотелось разрыдаться, но плакать почему-то не получалось. Он мог только нервно сглатывать обильную слюну, как будто в организме произошел внезапный сбой, и заработали не те железы, которые должны.
– Вот тебе и веснушки, Лена… – хрипло произнес Жданов, вспомнив, как совсем недавно Лена переживала, что на южном солнце у нее на лице, как грибы после дождя, снова проявится россыпь рыжих мелких пятнышек.
5.
Жданову приснилась Маша в какой-то допотопной, нежилой избе у мерно потрескивающей русской печки. В руках у неё были тоненькие, истрёпанные временем детские книжки. Маша вырывала страницу за страницей и совала их в горящую печь. Жданов присел на корточки рядом с ней и спросил: «Ну, как ты?». «Холодно», – ответила Маша, не глядя на Жданова, и неожиданно сунула руки по локоть в печку. Жданов вздрогнул во сне и открыл глаза. В изголовье его кровати стоял пухлый мужчина лет тридцати в накинутом поверх пальто белом халате и не сводил с него изучающих глаз.
– Жданов? – спросил мужчина.
– Жданов, – ответил Жданов.
– Ваша очередь подошла. Прошу пройти со мной на обследование.
В палате было непривычно тихо. Жданов огляделся и понял, что людей значительно поубавилось, даже не все койки были теперь заняты. «Молодцы, споро взялись за дело!», – удовлетворенно подумал Жданов. Он пригладил взъерошенные волосы, посмотрел на спящую Машу, свернувшуюся калачиком, и робко поинтересовался:
– Вы – врач?
– Скажем так – ассистент.
– Тут, понимаете, девочке одной очень плохо, – сказал Жданов и кивнул на соседнюю койку. – С животом у неё что-то. Может, сначала её посмотрите?
Ассистент удивлённо вскинул брови:
– Что значит «плохо»? А Вам что, лучше?
– Ничего, жить можно, – улыбнулся Жданов, – Я подожду.
Ассистент переступил с ноги на ногу, видимо, обдумывая предложение Жданова.
– Ну, что ж… – протянул он и перешёл к Машиной кровати, – Как Вам будет угодно.
– Позднякова! – громко позвал он.
Маша пошевелилась и высунула голову из-под одеяла.
– Позднякова, поднимайтесь! На обследование!
– Какое обследование? – жалобным голосом спросила Маша. – Кровь сдавать?
– Нет, никакой крови. – поморщился ассистент. – Мы проводим только дефрагментационное сканирование. По результатам назначаем лечение.
Маша испуганно переводила взгляд с ассистента на Жданова.
– А можно со мной Жданов пойдет, а? – с умоляющим видом попросила Маша.
Ассистент недобро усмехнулся:
– А может, Жданов пойдёт не с Вами, а вместо Вас? – с издёвкой спросил он. – А что, у нас такое практикуется. Обследуем одного, а лечение назначаем другому. Впрок, так сказать. Конечно, может произойти накладка. Скажем, обнаружим у него опухоль в мозге, а удалять её будем Вам. Вместе с мозгом, я так полагаю. Но это же несущественно, неправда ли?
Маша обиженно поджала губы и опустила глаза. Жданов с сочувствием украдкой взглянул на неё и, поколебавшись, всё-таки встрял:
– Ну, я же могу просто рядом побыть-то? Вам жалко, что ли?
Ассистент медленно перевел тяжёлый взгляд на Жданова:
– Вам что, больше всех надо, Жданов? Вы всё человечество решили спасти?
Жданов промолчал, выжидательно и серьёзно глядя на ассистента.
– Хорошо, идите вместе, – наконец сказал тот и решительно направился к выходу.
6.
– Ну что, Жданов, вы собираетесь следствию помогать или так и будете свое талдычить? Мы вам на пальцах объяснили: ваша жена долгое время изменяла вам с другим человеком. Из-за этого, возможно, и попала в переделку и, в конце концов, погибла.
Жданов молчал.
– Ваша жена находилась в интимной связи с известным в городе авторитетом и регулярно с ним встречалась. Что тут непонятного, не пойму!?
– Да неправда это, – глухо, но уверенно отозвался Жданов, – Оговорили её. Кто-то слухи распустил… из зависти… Вот и получилось.
– Против фактов не попрёшь. Её постоянно видели в посёлке, где находится его дом. Мы допросили охрану: каждую субботу они приезжали вдвоём и, извините, весьма весело проводили время – есть свидетели. По телефону общались регулярно, да и нашли их вместе, в голом виде, в бане. Какие вам еще доказательства нужны?
– Её насильно туда увезли и убили. Этот… он же этот… бандит?
– Ладно, Жданов, – вздохнул следователь, – От вас как от козла молока. Скажите, вы ничего подозрительного в её поведении не замечали? Кто-то ей звонил, может быть, или она отлучалась неожиданно куда-то?
– Она только по субботам у матери была. У неё мать больная.
– А вы с ней ездили?
– Нет, я с её матерью не очень… Я её дома ждал.
– То есть, вы думали, что она у матери, а она в это время была со своим любовником?
– Ничего я не думал. Она у матери была.
– Почему вы так считаете, когда все факты налицо?
– Она мне звонила и смс-ки сбрасывала. И вовремя возвращалась всегда: минута в минуту.
– Понятно. А где вы сами быль в ночь убийства?
– Дома.
– Один?
– Нет, мы с соседом этот… день десантника отмечали.
– Что за сосед? Он может подтвердить ваши показания?
– Алексей, слесарь с автосервиса. С четвёртого этажа.
– Номер квартиры?
– Семьдесят три.
– И во сколько вы начали отмечать?
– Часов в восемь он ко мне пришел. И… ну… до утра.
– Во сколько он ушел от вас?
– Утром уже, похмелились и разошлись.
– Вы с женой в тот день вообще разговаривали?
– Она вечером смс-ку прислала, что всё хорошо, и что приедет в воскресенье к обеду. Они с матерью на дачу хотели съездить.
– В какое это было время?
– Около семи, вроде.
– Вот, возьмите, – следователь размашисто расписался на повестке и положил её на край стола. – Мы вас ещё вызовем. А вы подумайте всё-таки над тем, что я вам сказал. Подумайте, пошевелите мозгами. Вы же заинтересованы в том, чтобы убийца был найден и наказан или как?
Жданов молча взял бумажку, встал со стула и, потоптавшись в нерешительности на месте, пошел к двери, так ничего и не ответив, и даже не попрощавшись.
– Да ну, тюфяк какой-то, – раздражённо пробормотал следователь, когда за ним закрылась дверь, и закурил очередную сигарету. – «Не может быть… Оговорили её… Изнасиловали…» Идиот конченый!
– Ну, свечку никто не держал, так что может себя тешить мыслью, что она не по своей воле там оказалась, – усмехнулся его помощник.
– А результаты экспертизы?! А распечатка телефонных разговоров?! Они с Щукарем уже два года чуть ли не каждый день перезванивались! Обсуждали планируемое изнасилование, что ли?
– Игорь Владимирович, ну Вы тоже что-то очень суровы. У мужика мало того, что жена померла, а тут ещё выясняется, что она ему и изменяла вовсю… Он психологически не готов.
– Ну, нам ждать некогда, когда он готов будет. Давай пока пробивай по работе: коллеги, клиенты, подруги и так далее. Да, вызови мамашу её. Может, она в курсе адюльтера была. Женские секреты, понимаешь…
– Хорошо, Игорь Владимирович, всё сделаем, – сказал помощник и вышел из кабинета.
7.
Ассистент открыл своим ключом дверь с табличкой «Вход для персонала», за которой оказалась длинная разбитая лестница, ведущая в едва освещаемый подвал. Они долго петляли по узкому коридору, пока не уперлись в другую дверь с чёрно-белой вывеской «Актовый зал».
Это было огромное помещение заброшенного вида: с разбитыми окнами, с валяющимися тут и там обломками мебели, старыми детскими игрушками, обрывками газет, пустыми бутылками и обгорелыми поленьями. В нескольких местах зияли прогалины пепелищ. По залу гулял ветер, оборванные, съехавшие с карниза на пол кулисы тихонько покачивались, поломанные сиденья кресел в партере поскрипывали, через разбитые окна залетал мокрый снег и смешивался с перекатывающейся по полу золой. Запах в зале был затхлый, тянуло сыростью и гнильём.
Была там и небольшая сцена, вдоль которой тянулся длинный стол, накрытый тёмно-бордовой бархатной тканью. За столом сидели какие-то люди: мужчины, наружности значительной и почтенной, и женщины, весьма странно одетые и необычайно привлекательные, каждая – по-своему.
Всего их было девять человек, ассистент – десятый. Они сидели со скучающим видом, просматривая какие-то папки и время от времени переговариваясь о чём-то. Сбоку этого величественного консилиума сидела молоденькая востроносая девушка лет двадцати с ноутбуком на коленях. Она была одета в коричневую школьную форму советских времён и чёрный фартук – видимо, стажёр.
Ассистент поманил Машу и Жданова пальцем и указал на два более-менее целых кресла в центре зала.
– Ну, что ж, начнём, – похлопал в ладоши бородатый профессор, призывая всех к тишине. – Прошу Вас, Позднякова, рассказывайте!
– Что рассказывать? – тихо переспросила Маша.
– Всё рассказывайте, с самого начала, – седовласый старик, сидящий у правого края стола, взял в руку карандаш и начал делать какой-то набросок на листе бумаги.
– С какого самого? Что Вы имеете в виду? – с некоторым раздражением ответила Маша.
– Что-нибудь из детства, – не в пример Маше доброжелательно подсказала совсем ещё юная девушка с распущенными волосами.
– Да-да, давайте про детство! – подхватили остальные.
Маша растерянно переглянулась со Ждановым и неуверенно произнесла:
– Детство было счастливым…
– Ну, это не интересно, Позднякова, – вмешался меланхоличный блондин средних лет. – Это положительно скучно. Что значит – счастливым? Нам это ни о чём не говорит. Давайте-ка поконкретнее!
Маша недоумённо уставилась на него. Блондин подмигнул ей и громким шёпотом сказал:
– Простокваша…
– Какая простокваша? – Маша оторопело оглядывала консилиум в надежде встретиться взглядом хотя бы с одним вменяемым человеком. Однако все без исключения внимательно смотрели на неё и явно надеялись услышать что-то про простоквашу. Она в отчаянии повернулась лицом к Жданову, но тот только растерянно пожал плечами.
– Ну, как же, как же, – заговорил бородатый в косоворотке, листая папку. – Вам – четыре года, мама просит выпить простоквашу, Вам не хочется. Что, скажете, не было такого?
Маша посмотрела на него, как на полного идиота. Потом какая-то мысль или далекое воспоминание скользнули по её лицу, и она нерешительно сказала:
– А, вот вы про что… Ну да, мама заставляла меня пить простоквашу в детстве, и что?
– Очень хорошо, – довольно улыбнулся центровой и вкрадчиво добавил: – Вы нам, пожалуйста, про тот самый случай поподробнее расскажите.
– Какой тот самый? – непонимающе спросила Маша. – Когда мама ушла в магазин, а я вылила простоквашу в унитаз? – догадалась она вдруг.
– Прекрасно, прекрасно, – одобрительно закивали в президиуме.
– Да-да, именно тот случай с унитазом, – подхватил рыжий всклокоченный мужчина. – А что Вы сказали маме, когда она вернулась из магазина?
– Сказала, что выпила, конечно… – ответила Маша.
– И что же Вам ответила мама на это?
– Что? Похвалила, по-моему… – смутилась Маша.
– Ага, то есть Вы соврали, а она Вас похвалила! – торжествующе поднял вверх указательный палец блондин.
– Да она меня убила бы, скажи я правду, – невольно начала оправдываться Маша.
– То есть, это Ваша мамочка виновата, что у нее дочка – лгунья? Так Вас следует понимать, Позднякова? – противно улыбаясь, спросила дама с кудряшками.
– Да, это все мамочка! – закричал кто-то, а за ним и все остальные: – Бессердечная тиранка! Мучительница беззащитных детей! Изверг! Живодерка! Лиходейка-мачеха! Зверюга! Садистка!
Маша заткнула уши и с ужасом взирала на разбушевавшуюся профессуру. «Ну, ладно – один… Ну, двое… Но не разом же они все с ума сошли?..» – панически соображал Жданов.
– Ладно, Бог с ней, с простоквашей, – сказал, наконец, профессор. – Вы зачем мальчика по голове пластмассовой лопаткой ударили?
Маша исподлобья взглянула на старикана и холодно ответила:
– Он обижал мою сестру.
– Обижал? – стали оживленно переспрашивать друг у друга заседатели. – Он её, оказывается, обижал? Надо же – обижал…
– Поподробнее, поподробнее, Позднякова! – подстёгивала её приставучая дура с завитушками.
– Он отбирал у неё мяч, – сухо отрезала Маша.
– И что же, она плакала? – неискренне улыбаясь, спросил её рыжий.
Маша запнулась с ответом, видимо, что-то припоминая:
– Нет… Не помню.
– А Вы вспоминайте, вспоминайте. Для того мы тут и собрались, Позднякова, – назидательным тоном возвестил профессор.
– По-моему, она смеялась, – сдалась Маша.
– Стало быть, ей было хорошо? Так зачем же вы били этого мальчика… как его бишь?
– Христолюбова, – с готовностью подсказала девушка в школьной форме.
– Да, Христолюбова, – подытожил профессор. – Кстати, что с ним стало? – обратился он к стажёрке.
Та уставилась в компьютер, перебирая клавиши.
– В возрасте семнадцати лет разбился насмерть, прыгая с парашютом. Неправильная укладка основного парашюта, отказ запасного, – бесстрастно отрапортовала школьница-переросток.
– А дело можно посмотреть? – поинтересовался убитый горем старик по левую руку от профессора.
Стажёрка снова мелко застучала пальчиками по клавиатуре и вскоре сообщила:
– Это не наш департамент. Нужно специально запрашивать.
– Ну да Бог с ним, – передумал профессор. – Позднякова, зачем Вы ударили Христолюбова лопаткой?
– Не ваше собачье дело, – тихо и злобно огрызнулась Маша и втянула голову в плечи.
Жданов вдруг покрылся холодным потом и почувствовал острый приступ тошноты. Он резко поднялся с места и, шатаясь и задевая подлокотники сидений, бросился к выходу.
8.
Жданов сидел за столом, закатав рукава и широко расставив локти. Ел он медленно, тщательно пережёвывая ужин и прерываясь время от времени на разговор с женой. Лена же ни минуты не сидела на месте: то вставала к мойке, то к газовой плите, то к холодильнику, то к окну.
– Лен, слышишь? Я бригадиру говорю: ну это не дело! Это цирк какой-то, а не таксопарк… В любой фирме на одну машину – один водила. Он за неё отвечает «от и до», так сказать. Что вы такое придумали, говорю? По три водителя на одну тачку… Ключи эти сдавать, акты подписывать… А если он ездит, как урод, и все ямы собирает? У него резина лысая или на колдобину наехал и грыжа потом, а я отвечать должен? А если там скол какой-то или вмятина незаметная, а я машину принял, то что? Из моей зарплаты вычитать будут? Кто это будет контролировать? Он напишет двадцать литров, а у меня бак на нуле… Как это всё отслеживать, говорю? Кто этим заниматься-то будет? Машина чужих рук не терпит, за ней глаз да глаз нужен.
Из комнаты послышался писк мобильного.
– Ты чего молчишь-то, Лен?
– Я сейчас, ты ешь, – бросилась Лена к телефону.
Жданов подцепил вилкой кусочек сала и отправил его в рот. Прислушался и снова позвал:
– Лен! А если он «запаску» или домкрат утянет, я что, каждый день должен лезть «запаску» проверять?
Лена выбежала из комнаты и тут же заперлась в ванной. Послышался шум льющейся воды, но даже сквозь него пробивался писк приходящих смс-ок.
Жданов отложил вилку и нахмурился. Такое случалось не первый раз. Наконец, Лена вышла из ванной. На ходу сунула телефон в карман халата.
– Кто пишет? – мрачно спросил Жданов.
– Это Людка из отдела кадров… По поводу наших путёвок, я тебе говорила, – вдруг затараторила она. – Обещают оплатить двадцать процентов. Места уже забронировали. Там массаж и грязи. И программа экскурсий… Мы же будем на экскурсии ездить? Ты же меня в аквапарк свозишь? Я в аквапарке никогда не была. Мы и в горы поедем, правда? Завтра у мамы большой чемодан заберу, с прошлого лета всё взять забываю… А ты у себя-то договорился? Отпустят? А то всё уже согласовано, и путёвки готовы. Потом уже не переиграешь… Тебе брюки ещё надо прикупить и пару футболок, ты же раздетый у меня…
– А ты завтра опять к матери?
– Ну да. Говорю же, чемодан заодно заберу.
Жданов пожевал губами, потом пристально посмотрел на Лену:
– А ты завтра новое платье надень. То, синее. К матери всё-таки едешь, пусть порадуется, какая ты теперь красавица.
– Ой, и вправду, – обрадовалась Лена. – Она же ещё не видела – похвастаюсь.
– Похвастайся, похвастайся, – пробормотал Жданов и встал из-за стола.
9.
Отдышавшись и уняв дрожь, Жданов стал искать дорогу обратно в палату. В актовый зал он решил не возвращаться. Он вдруг почувствовал себя совершенно измученным и опустошённым. Но в какую бы сторону он ни шёл, всюду упирался в тупик или наглухо забитую дверь. Он уже потерял надежду выбраться из этого бесконечного лабиринта, когда перед ним неожиданно возник ассистент:
– Я вас провожу.
Жданов молча пошел следом за ассистентом. Потом вдруг спросил упавшим голосом:
– Что ж теперь делать-то?
– Что делать? – обернулся ассистент и усмехнулся. – Писать, что же ещё.
– Писать? В смысле? – не понял Жданов.
– Как в милиции: писать, всё как есть. Как было.
Наконец, Жданов вернулся в палату и обнаружил, что в ней никого больше нет. Все кровати были пусты и не застелены – на них лежали только скукоженные потемневшие от времени матрацы и подушки в ветхих расползающихся чехлах, из которых лез пух и медленно летал по палате, как крупный редкий снег, беспрестанно идущий за окном. В больнице стояла тишина: ни звуков, ни чьих-либо шагов не было слышно, только тихонько завывал ветер в рамах и скрипели ходящие мелким ходуном двери палаты.
Жданов сел на свою койку. За окном стояли нескончаемые сумерки. В полутьме Жданову вдруг померещилось, что пустая палата похожа на кладбище, а пустые койки – на каменные надгробия. Он почувствовал дикий холод, источник которого – так казалось – находился внутри. Он поёжился, ссутулился и обхватил себя руками.
В проёме дверей показалась женщина из процедурной, в запахнутом наглухо пальто, в потрёпанной лисьей шапке. В руках у неё позвякивала огромная связка ключей. Она заглянула в палату, окинула взглядом пустые койки и поинтересовалась у Жданова:
– Ждёшь кого?
– Жду, – ответил Жданов.
Женщина несколько секунд смотрела на него и неожиданно участливо спросила:
– У тебя болит что? Что ж ты мучаешься-то так?
Жданов страдальчески посмотрел на неё и прошептал:
– Стыд…
– Ой, да, – подхватила та, – срама много… Ну уж ты себя во всем-то не вини. Не виноватее других, чай.
– Из-за меня люди погибли, – пожаловался Жданов и взглянул на женщину, будто ища сочувствия.
– Не наговаривай на себя, у тебя же это… как его… А-ли-би! – по слогам выговорила тётка и подмигнула Жданову.
– Я убил… – как-то совсем по-детски проныл Жданов и закрыл лицо руками.
Женщина многозначительно промолчала, потом тихо протянула:
– А-а. Ну, это дело серьёзное… Но ты не отчаивайся. Ты надейся, надейся.
Потом развернулась и пошла дальше по коридору, мерно позвякивая ключами и напевая вполголоса:
«Что ж вы братцы приуныли,
Эй ты, Филька, черт, пляши,
Грянем песню удалую на помин её души…»
10.
Жданов пошёл на кухню за третьей бутылкой водки. Когда он вернулся в зал, то увидел, что сосед наконец-то вырубился и тихонько посапывал во сне: он откинулся на спинку дивана, разбросав в стороны трудовые жилистые руки, голова его съехала на бок и неловко свисала. Жданов поставил бутылку на журнальный столик, потеснив кружки с пивом и тарелки с закуской, убавил звук работающего на всю мощь телевизора, где передавали футбольный матч, и выключил свет. Потом принёс из спальни подушку и одеяло и как мог уложил соседа на диван. Тот пробормотал что-то нечленораздельное и уткнулся носом в подушку.
Жданов напряженно взглянул на часы: было начало одиннадцатого. Он бросился в коридор, натянул ветровку, подхватил на ходу барсетку и вышел из квартиры. На улице он подошёл к своей машине и достал из багажника заготовленную накануне канистру с бензином. Такси ловил долго – никто не хотел ехать за город в такое время. В конце концов, разбитая «шаха» с мелким пучеглазым кавказцем за рулём согласилась отвезти его в область.
Так как на въезде в коттеджный поселок стоял пропускной пункт с охраной, Жданов вышел на трассе, недалеко от нужного поворота и отпустил машину. Выждав в посадках, незамеченным вошёл на территорию через калитку слева от поста.
Он остановился возле огромного дома, выложенного тёмно-коричневым кирпичом с крышей, крытой оранжевой черепицей. Ограда вкруг дома была очень высокой – метра три высотой. Внутри лаяла собака. Он знакомой дорогой уверенно обошёл дом. С другой стороны непроходимой стеной стоял лес. Деревья подходили вплотную к забору. Жданов без особого труда влез на осину и заглянул через него. По периметру участка стояли вычурные фонари под старину. Перед домом был разбит большой газон с клумбами, а дальше рос дикий лес. Слева стояла просторная деревянная баня из бруса. Рядом резная беседка и мангал. Справа, у въезда лаял и рвался с цепи огромный кобель.