Змея сновидений

Размер шрифта: 13

Глава 1

Малышу явно было страшно. Снейк осторожно потрогала его пылающий лоб. За спиной у нее стояли родные ребенка: трое взрослых, сбившись в тесную кучку, подозрительно, настороженно наблюдали за ней, не осмеливаясь открыто выказывать беспокойство, – лишь тоненькие морщинки у глаз выдавали чудовищное напряжение. Безотчетный ужас, который внушала им Снейк, не уступал исступленному страху потерять единственного ребенка. В палатке царил полумрак, и странно голубоватый отсвет лампы лишь усиливал тревожное чувство.

Мальчик смотрел на нее своими темными глазами – такими темными, что зрачки были почти неразличимы на радужке, – и такими скорбными, что Снейк вдруг стало страшно за него. Она погладила мальчугана по волосам. Волосы у него были длинные, нездорово белесые и какие-то неживые и ломкие на несколько сантиметров от корней, разительно контрастирующие с очень смуглой кожей лица. Будь Снейк здесь несколько месяцев назад, она бы сразу догадалась, что ребенок болен.

– Принесите мою сумку, – распорядилась Снейк.

Родители мальчика вздрогнули, хотя голос ее прозвучал очень мягко и нежно. Возможно, они ожидали от нее каких-то иных, нечеловеческих звуков – что она зачирикает, словно птичка, или зашипит, как сверкающая на солнце змея. Ведь за все это время, что она провела здесь, Снейк не промолвила ни слова. Она молча наблюдала за ними, когда они перешептывались, рассматривали ее с почтительного расстояния, обсуждая ее молодость и профессию; и так же безмолвно кивнула, когда они наконец осмелились попросить ее о помощи. Возможно, они решили, что она просто немая.

Светловолосый мужчина – тот, что был помоложе, – поднял ее кожаный саквояж. Он старался держать его подальше от себя, и когда наклонился, чтобы подать сумку Снейк, она явственно ощутила слабый мускусный запах, хорошо различимый в сухом воздухе пустыни. Но Снейк уже почти привыкла к тому, что люди боятся ее, – она много раз сталкивалась с этим.

Когда Снейк протянула руку, юноша отшатнулся и выронил саквояж. Снейк метнулась, едва успев подхватить его, и осуждающе посмотрела на юношу, бережно опустив саквояж на войлочный пол. Двое, стоявшие поодаль, подошли к светловолосому и успокаивающим жестом мягко коснулись его плеча.

– Его уже кусала змея, – пояснила темноволосая красивая женщина. – И он чуть не умер. – Она и не думала оправдываться – она доказывала свою правоту.

– Простите, – пробормотал молодой человек. – Но… – Он молча показал пальцем на плечо Снейк. И, хотя было видно, что он изо всех сил пытается совладать с собой, его било как в лихорадке.

Снейк перевела взгляд туда, куда указывал юноша и где она привычно, почти бессознательно ощущала легкую тяжесть и неуловимое движение: змейка, тоненькая, как пальчик младенца, обвилась вокруг ее шеи, высунув свою плоскую головку из-под шапки коротких вьющихся волос девушки. Змейка медленно высунула свой раздвоенный язычок, повела им в стороны – будто пробуя на вкус запахи, наполнявшие воздух.

– Это всего лишь Травка, – сказала Снейк. – Она не может причинить вред.

Будь змея побольше в размерах, она могла бы внушать ужас: тельце ее было бледно-зеленого цвета, но чешуйки вокруг рта алели, как свежая кровь, – словно она только что, подобно зверю, терзала свою добычу. На самом же деле ничего такого ей было не свойственно.

Малыш всхлипнул, как от боли. Но тут же испуганно смолк. Возможно, ему сказали, что Снейк не выносит плакс.

Снейк ощутила острую жалость: эти люди лишали себя возможности выплакать страх. Снейк отвернулась. Она сожалела, что они так боятся ее, но не могла терять драгоценное время на то, чтобы их приручить.

– Не надо бояться, – сказала она мальчугану. – Травка хорошая. Она очень гладкая и нежная, и, если я оставлю ее посторожить, смерть не дотянется до тебя.

Змея перетекла в узкую грязную ладошку Снейк. Она протянула ее ребенку.

– Погладь ее, только осторожно.

Мальчик высунул руку из-под одеяла и кончиком пальца потрогал скользкие чешуйки. Снейк ощутила, каким неимоверным трудом дается ему даже такое простое движение, хотя легкое подобие улыбки промелькнуло на лице ребенка.

– Как тебя зовут?

Он метнул быстрый взгляд на родителей, и те, подумав, кивнули.

– Стэвин, – едва слышно прошептал мальчик. У него не хватало сил говорить.

– А я – Снейк. И скоро, завтра утром, мне придется сделать тебе больно. Будет очень больно – но очень недолго. Потом, может быть, еще поболит, совсем чуть-чуть, несколько дней, – зато потом ты поправишься.

Малыш очень серьезно смотрел на нее, и Снейк увидела, что, хотя он все понимает и ему очень страшно, было бы куда хуже, если б она солгала. Видимо, по мере того как развивалась болезнь, боль терзала его все сильнее, а окружающие лишь утешали и обманывали его, надеясь, что болезнь либо пройдет сама по себе, либо принесет ему скорую смерть.

Снейк положила Травку на подушку Стэвина и придвинула к себе саквояж. Родные пусть остаются во власти собственных страхов – у них уже не было времени и возможности поверить в нее. Женщина в этой семье была уже немолода, и было ясно, что здесь уже не будет другого ребенка, если мужчины не найдут себе новую партнершу, но Снейк видела по выражению их глаз, по их тревоге, по тайным прикосновениям, что все трое очень любят друг друга. А потому у них, жителей этих суровых мест, не оставалось иного выбора, кроме как обратиться к Снейк.

Не торопясь, почти лениво Песок вытек из саквояжа, приподняв голову и шевеля язычком, принюхиваясь, пробуя на вкус, проверяя тепло человеческих тел.

– Вы хотите… – Старший мужчина говорил благоразумно и тихо, но в голосе его сквозил ужас, и Песок тотчас же почуял это. Он мгновенно отпрянул, готовый ударить, и «погремушка» на его хвосте издала негромкий трещащий звук. Снейк постучала ладонью по полу, отвлекая его внимание, затем протянула руку к змее. Живая пружина с ромбовидным узором расслабилась, и Песок мягко обвился вокруг ее запястья черно-желтым браслетом.

– Нет, – ответила Снейк. – Ваш сын слишком серьезно болен, Песок уже не сможет спасти его. Я знаю, как вам тяжело, но постарайтесь взять себя в руки. Это ужасно для вас, но ничего иного не остается.

Чтобы выманить Дымку, Снейк пришлось раздразнить ее. Снейк похлопала по саквояжу, потом раза два хорошенько тряхнула его, ощутив движение скользких колец, – и вдруг молочно-белая кобра буквально вылетела из саквояжа в сумрак палатки. Стремительная, словно стрела, и бесконечно длинная кобра встала на хвост и раздула капюшон, из пасти ее вырвалось свистящее шипение. Голова змеи возвышалась над полом на добрый метр. За спиной у Снейк послышался вздох ужаса: зрелище желтого очкового узора на капюшоне буквально парализовало людей. Снейк даже не взглянула в их сторону и заговорила с огромной коброй, пытаясь сосредоточить на себе ее внимание:

– Спокойно, спокойно, злюка. Пора отработать свой обед. Ну-ка поговори с малышом, потрогай его. Его зовут Стэвин.

Дымка нехотя убрала капюшон и позволила Снейк прикоснуться к себе. Твердой рукой Снейк стиснула кобру чуть ниже головы и поднесла к Стэвину. Серебристые глаза змеи вобрали в себя голубизну света лампы.

– Слушай меня, Стэвин, – сказала Снейк. – Сейчас Дымка лишь познакомится с тобой. Она не сделает тебе больно, я обещаю.

И все же Стэвин вздрогнул, когда Дымка коснулась его исхудавшей груди. Снейк, не ослабляя хватки, продолжала крепко держать голову кобры, однако позволила ей скользнуть вдоль тела мальчика. Змея оказалась раза в четыре длиннее. Она свилась белоснежными кольцами на его вздувшемся животе и напряглась, пытаясь дотянуться до лица ребенка. Ее немигающие глаза встретились взглядом с полными ужаса глазами Стэвина. Снейк придвинула ее голову чуть ближе.

Дымка высунула язычок и потрогала мальчика.

В это мгновение юноша издал короткий, словно придушеный, возглас. Стэвин от неожиданности подскочил – и Дымка мгновенно отдернулась со злобным шипением, обнажив ядовитые зубы. Снейк едва успела откинуться назад и с трудом перевела дыхание. Иногда она позволяла родным пациентов смотреть, как она работает. Но только не здесь.

– Вы должны уйти, – мягко сказала она. – Ее опасно злить.

– Я больше не буду так делать.

– Нет. Вам придется подождать на улице. Весьма сожалею.

Наверное, светловолосый юноша, а возможно, и мать Стэвина еще спорили бы, приводя бездоказательные доводы и задавая требующие ответа вопросы, если бы седовласый мужчина не взял их за руки и не вывел из палатки.

– Мне понадобится маленький зверек. С пушистым мехом. И непременно живой, – сказала Снейк, приподняв полог.

– Хорошо, – ответил седоволосый, и все трое растворились в сверкающей ночи. Снейк слышала их шаги по песку.

Она положила Дымку себе на колени и погладила ее. Кобра обвилась вокруг талии Снейк, отнимая тепло ее тела. Голодная кобра злее, чем сытая кобра, а Дымка была чудовищно голодна – так же, как и сама Снейк. Им еще удавалось находить какую-то воду, пока они брели через черные пески пустыни, но капканы Снейк неизменно оставались пустыми. Был разгар лета, стояла страшная жара, и пушистые зверьки – любимое лакомство Песка и Дымки – летовали. Да и у самой Снейк крошки не было во рту с того самого дня, как она ушла из дому.

С сожалением она отметила, что теперь Стэвин стал бояться сильнее.

– Ты прости, что я отослала твоих родителей, – сказала она. – Скоро они смогут вернуться.

Глаза у мальчугана подозрительно заблестели, но он сдержал слезы.

– Они велели мне слушаться тебя.

– Поплачь, если можешь, – предложила Снейк. – В этом нет ничего дурного.

Но Стэвин, казалось, даже не понял, о чем она говорит, и Снейк не стала настаивать. Она вдруг осознала, как именно люди этих суровых мест готовят себя к борьбе – запрещая себе страдать, смеяться и плакать. Они отказывали себе в горе и позволяли очень немного радости, но они выживали.

Дымка застыла в зловещем спокойствии. Снейк сняла ее с талии и положила на тюфяк подле Стэвина. Когда кобра поползла, Снейк легонько подтолкнула ее голову в нужном направлении, ощущая пальцами, как напряглись мышцы под челюстью змеи.

– Она потрогает тебя языком, – предупредила Снейк. – Это возможно, будет щекотно, но нисколько не больно. Змеи нюхают языком – так же, как ты носом.

– Языком?

Снейк с улыбкой кивнула, и Дымка, высунув язычок, легонько провела им по щеке мальчика. Стэвин даже не шелохнулся: он наблюдал за коброй с детским восторгом открытия, на мгновение вытеснившим боль. Он лежал очень тихо, пока длинный язык кобры ощупывал его щеки, веки, губы.

– Она пробует на вкус твою болезнь, – пояснила Снейк.

Дымка наконец перестала сопротивляться ее хватке и отдвинулась от Стэвина. Снейк села на корточки и отпустила змею, которая тотчас же вползла по руке к ней на плечи.

– Теперь надо поспать, Стэвин, – сказала Снейк. – Доверься мне и постарайся не бояться, когда наступит утро.

Стэвин внимательно посмотрел на нее, пытаясь прочесть правду в светлых глазах девушки.

– А Травка посторожит меня?

Снейк даже растерялась от вопроса – вернее, от невысказанной мысли, заключавшейся в данном вопросе. Она откинула волосы со лба мальчугана и улыбнулась сквозь навернувшиеся слезы.

– Конечно. – Она взяла Травку в руки. – Следи за ним и охраняй его.

Змея-греза послушно лежала на ее ладони, поблескивая черными бусинами глаз. Снейк бережно опустила ее на подушку Стэвина.

– А теперь спи.

Стэвин прикрыл глаза – и жизнь словно ушла из него. Это было так страшно, что Снейк даже невольно потрогала ребенка, но потом увидела, что он дышит – медленно, неглубоко. Она накрыла Стэвина одеялом и встала. От резкого движения у нее закружилась голова. Снейк пошатнулась и почувствовала, как напряглось у нее на плечах тело кобры.

Глаза у Снейк будто огнем жгло, зрение обострилось от лихорадочного напряжения. Звук, почудившийся ей, повторился. Превозмогая голод и усталость, Снейк медленно нагнулась и подняла кожаный саквояж. Дымка легонько коснулась ее щеки раздвоенным язычком.

Снейк откинула клапан палатки и с облегчением поняла, что до утра еще далеко. Дневную жару она еще как-нибудь вынесла бы, но свет… Обжигающие солнечные лучи пронзали, прожигали ее насквозь. Луна должна быть полной, и, хотя она и скрывалась за облаками, заволокшими небо, пустыня до самого горизонта светилась рассеянным, каким-то серовато-жемчужным светом. Несколько бесформенных теней, видневшихся за палаткой, поднялись с земли. В этих местах, на самом краю пустыни, было достаточно влаги, чтобы здесь рос корявый кустарник, служивший убежищем и пропитанием самым разнообразным формам жизни. Черный песок, ослеплявший неистовым блеском при солнечном свете, ночью был похож на мягкий слой сажи. Снейк сделала шаг вперед, и иллюзия мягкости развеялась: башмаки с хрустом ступали по твердым песчинкам.

Родные Стэвина ждали, столпившись на очищенном от кустарника клочке земли между палатками: растительность здесь выкорчевали и выжгли. Они смотрели на нее молча, с затаенной надеждой в глазах, хотя лица их по-прежнему оставались бесстрастными. Рядом с ними сидела какая-то женщина, казавшаяся моложе матери Стэвина. Одета она была, как и все люди племени, в свободный длинный балахон, однако на шее у нее был знак отличия – первое и единственное украшение, виденное Снейк в этих краях: круг, висящий на тонком кожаном ремешке, – символ верховной власти. Женщина, несомненно, была в родстве со старшим мужчиной: у обоих были одинаково четкие, почти чеканные черты лица, высокие скулы, карие глаза, наиболее защищенные от здешнего солнца, только у него волосы были совсем седые, а у нее – цвета воронова крыла, хотя и тронутые уже изморозью ранней седины. Подле нее на земле беспомощно бился в сетях какой-то черный зверек, испускавший время от времени негромкий пронзительно-жалобный крик.

– Стэвин заснул, – сказала Снейк. – Не будите его, но, если он все же проснется, посидите с ним рядом.

Мать мальчугана и младший мужчина поднялись и скрылись в палатке, седой же, проходя мимо Снейк, замедлил шаг:

– Вы спасете его?

– Надеюсь. Опухоль очень запущена, но другие органы, кажется, не затронуты. – Собственный голос показался Снейк страшно далеким и каким-то фальшивым, будто она солгала. – Дымка будет готова к рассвету. – Ей очень хотелось найти хоть какие-нибудь слова утешения, но она не смогла.

– Моя сестра хотела поговорить с вами, – обронил седой и ушел, оставив женщин наедине. Когда Снейк обернулась, полог палатки был уже опущен. Усталость обрушилась на нее с новой силой, и она впервые почувствовала груз свернувшейся у нее на плечах кобры.

– С вами все в порядке?

Снейк повернулсь. Женщина шла к ней, передвигаясь с непринужденной, природной грацией, хотя движения ее сковывала уже заметная для постороннего взгляда беременность. Она была довольно высокого роста, и Снейк пришлось поднять голову, чтобы посмотреть ей в глаза. У нее были тоненькие, очень милые морщинки возле глаз и в уголках рта – словно она позволяла себе иногда посмеяться украдкой. Женщина улыбнулась, хотя на лице ее отразилась озабоченность.

– У вас очень усталый вид. Я прикажу постелить вам?

– Нет, не теперь. – Снейк покачала головой. – Еще не время. Я не должна спать, пока все это не кончится.

Предводительница племени молча взглянула на нее – и Снейк вдруг пронзило чувство родства, рожденного общей ответственностью.

– Да… Мне кажется, я понимаю. Вам что-нибудь нужно? Мы можем чем-то помочь вам?

Снейк с явным усилием обдумала ответ, как будто женщина задала ей непосильную задачу.

– Нужно напоить моего пони и задать ему корма.

– О нем уже позаботились.

– А еще мне нужен помощник, одна я не справлюсь с Дымкой. Нужен сильный человек… Но еще важнее, чтобы он не боялся.

– Я бы сама помогла вам, – сказала женщина и улыбнулась, едва заметно, краешками губ. – Но, к сожалению, в последнее время я стала немного неуклюжа. Однако я найду вам подходящего человека.

– Благодарю вас, – кивнула Снейк.

Предводительница, согнав с лица улыбку, направилась к палаткам, опустив в задумчивости голову. Снейк проводила ее грациозную фигуру восхищенным взглядом. Она вдруг почувствовала себя чересчур юной, маленькой и неопрятной.

Кольца Песка вдруг напряглись. Он соскользнул с запястья Снейк с явным намерением поохотиться. Она подхватила его на лету. Песок изогнулся в ее руках и поднял голову. Он высовывал язычок, немигающими глазами уставившись на зверька, чуя тепло его тельца, ощущая его страх.

– Я знаю, что ты проголодался, – проговорила Снейк. – Но эта добыча не для тебя.

Она положила Песка в саквояж, затем сняла кобру с плеча и бережно опустила в ее темное отделение, где та немедленно свернулась клубочком.

Зверек снова забился и завизжал, когда неясная тень Снейк накрыла его. Она нагнулась и взяла его в руки. Визг постепенно слабел, становился все тише – и наконец совсем прекратился, когда она погладила зверька. Он лежал у нее на ладони неподвижно, в изнеможении и тяжело дыша, глядя на нее полными ужаса желтыми глазами. У него были длинные задние ноги и широко расставленные торчащие уши; нос зверька нервно подрагивал, ощущая змеиный запах. На шелковистом мехе отпечатались квадратики ячеек силков.

– Прости, что я должна взять твою жизнь, – прошептала Снейк. – Зато больше не будет страха, и я постараюсь не сделать тебе больно.

Она осторожно сомкнула пальцы вокруг нежного тельца и, продолжая поглаживать зверька, резким и сильным движением сжала ему шею у самого основания черепа. Последовал рывок – мгновенный, быстрый. Тельце зверька задергалось – но он был уже мертв. Судорога пробежала по его членам, задние лапы взметнулись вверх, длинные пальцы скрючились и задрожали. Глаза его по-прежнему были устремлены на Снейк, даже теперь. Снейк высвободила мертвое тельце из сети.

Затем она извлекла из дорожной сумки, висевшей у нее на поясе, небольшой пузырек и, разжав зверьку челюсти, капнула ему в горло каплю какой-то мутноватой жидкости. Быстро открыла саквояж и позвала Дымку. Кобра выползла не спеша, переливаясь, словно вода через край, и заскользила по колючим песчинкам, не раздувая капюшона. Почуяв жертву, змея заструилась к ней. Потрогала зверька раздвоенным язычком. Снейк на мгновение испугалась, что кобра откажется от мертвой добычи, однако тельце зверька еще хранило тепло жизни, оно еще конвульсивно подергивалось, а кобра была голодна.

– Возьми его, – шепнула ей Снейк. – Это для тебя. Смотри, какой лакомый кусочек! – Привычку разговаривать со змеями Снейк приобрела за долгие-долгие часы одиночества. – Это поднимет тебе аппетит.

Дымка обследовала зверька, отдернулась – и ударила, глубоко вонзив клыки в крохотное тельце. Еще раз куснула, выпуская остатки яда. После чего отпустила добычу и, устроившись поудобнее, принялсь заглатывать ее. Зверек без труда прошел через ее горло.

Дымка лежала тихо, переваривая крохотный кусочек мяса, а Снейк сидела подле нее и ждала. Внезапно у нее за спиной послышались чьи-то шаги.

– Меня послали помочь тебе.

Мужчина был еще совсем молод, несмотря на сильную седину в волосах. Он был гораздо выше Снейк, с выразительным, привлекающим внимание лицом. Глаза у него были совсем темные, а четкие черты казались еще резче оттого, что волосы были стянуты в пучок на затылке. Его выражение было совершенно бесстрастным.

– Ты не боишься? – спросила Снейк.

– Я сделаю все, что ты прикажешь.

Тело мужчины было скрыто свободным балахоном, однако в длинных, красиво вылепленных руках угадывалась скрытая сила.

– Тогда держи ее и не позволяй ей застать тебя врасплох.

Тело кобры слегка подергивалось – начинало действовать лекарство, которое Снейк влила в горло зверьку. Змея смотрела перед собой невидящими глазами.

– А если она укусит?..

– Держи ее, быстро!

Юноша потянулся к змее. Но он слишком долго раздумывал, и момент был упущен. Тело кобры изогнулось в корчах, и она хлестнула хвостом, больно ударив его по лицу. Юноша отшатнулся – от неожиданности и боли. Снейк же продолжала держать змею мертвой хваткой, сжав пальцы у ее челюстей, навалившись на нее всем телом. Кобра не удав, но Дымка была очень сильной, скользкой, проворной. Змея издала длинное угрожающее шипение. Сейчас бы она укусила любого, кто подвернулся ей.

Борясь со змеей, Снейк ухитрилась стиснуть ее ядовитые железы и выдавить из мешочков остатки яда. Сверкающие, как драгоценность, капли, вбирая ночной свет, повисли на обнаженных клыках; затем конвульсии, сотрясавшие кобру, сорвали их и отбросили во мрак.

Снейк боролась с коброй на песке, где змея не могла одержать над ней верх, – в этом было ее преимущество. Но вдруг она почувствовала, как чьи-то руки схватили змеиное тело, овладев хвостом. Припадок кончился так же внезапно, как и начался: Дымка обмякла в их руках.

– Прости меня.

– Держи ее крепче, – ответила Снейк. – Еще вся ночь впереди.

Когда накатил второй приступ, юноша уже держал кобру твердыми руками и действительно помогал Снейк.

Во время одной из передышек Снейк ответила на его недосказанный вопрос:

– Если бы она укусила тебя, когда ее железы полны яда, то ты, скорее всего, умер бы. Даже сейчас ты можешь заболеть от ее укуса. Но если ты не потеряешь голову и не наделаешь глупостей, то она сможет укусить только меня.

– Вряд ли ты тогда поможешь моему двоюродному брату.

– Ты ошибаешься. Я не могу умереть от ее укуса. – Снейк вытянула руку и показала белевшие на коже рубцы – шрамы от насечек и инъекций. С минуту юноша изучал их, затем заглянул ей в глаза – и отвел взгляд.

Яркое пятно в облаках, излучавшее свет, переместилось на запад. Они держали кобру на коленях, точно ребенка. Снейк незаметно для себя задремала, но Дымка повела головой, пытаясь высвободиться, и Снейк, вздрогув, очнулась.

– Я не должна спать, – сказала она. – Говори со мной. Как тебя зовут?

Юноша помедлил – совсем как Стэвин. Казалось, он боится чего-то. Может быть, ее.

– Мы не должны открывать свои имена чужим, – ответил он наконец.

– Если вы принимаете меня за колдунью, то зачем просили о помощи? Мне недоступно колдовство, да я и не нуждаюсь в этом.

– Дело не в предрассудках. Во всяком случае, это совсем не то, что ты думаешь. Сглаза мы не боимся.

– Я не в состоянии изучить все обычаи, существующие на Земле, поэтому я придерживаюсь обычаев своего народа. А согласно им, к людям, с которыми ты связан общим делом, принято обращаться по имени. – Снейк взглянула на лицо юноши, смутно белевшее в призрачном свете, пытаясь угадать его выражение.

– Наши имена знают только члены семей или те, с кем мы делим ложе.

Снейк обдумала сказанное и решила, что этот обычай ей не по нраву.

– И больше никто? Никогда?

– Ну… Еще, пожалуй, друзья.

– Угу, – хмыкнула Снейк. – Понятно. Стало быть, я еще здесь чужак. А может быть, даже и враг.

– Друг может знать наше имя, – повторил юноша. – Я не хотел обидеть тебя, но ты не понимаешь. Знакомый – это еще не друг. Мы очень высоко ценим дружбу.

– В вашей земле нетрудно определить – кто заслуживает этого звания, а кто нет.

– Мы редко заводим друзей. Дружба – это очень большая ответственность. Высокие обязательства.

– Вы словно боитесь этого.

Юноша помолчал, обдумывая сказанное.

– Возможно, мы боимся предательства. Это очень больно.

– Тебя кто-нибудь предавал?

Юноша метнул на Снейк острый, почти неприязненный взгляд – словно она позволила себе перейти границы приличий.

– Нет, – сказал он, и голос его был так же суров, как и лицо. – У меня нет друзей. Я никого не могу назвать другом.

Его ответ потряс Снейк.

– Это очень прискорбно, – протянула она и надолго умолкла, стараясь постичь те глубинные потрясения, что смогли так разобщить этих людей, сравнивая свое вынужденное одиночество с их одиночеством по убеждению. – Можешь звать меня Снейк, – сказала она наконец. – Если, конечно, тебе не противно произносить это имя. Ведь оно означает «змея». Но помни, это тебя ни к чему не обязывает.

Юноша открыл рот, собираясь что-то сказать. Возможно, ему стало стыдно, что он обидел ее, а может, хотел объяснить, оправдать обычаи соплеменников – но тут Дымка снова забилась в конвульсиях, и им пришлось изо всех сил вцепиться в змею, чтобы она не расшибла себя о песок. Кобра была довольно тонкой при такой длине, но обладала недюжинной силой, а корчи на сей раз были гораздо сильней предыдущих. Дымка попыталась развернуть капюшон, но Снейк держала ее крепко. Змея раскрыла пасть и зашипела, но яда на клыках уже не было.

Змея обвилась хвостом вокруг талии юноши. Он попытался оторвать ее от себя и завертелся, чтобы высвободиться.

– Это не удав, – сказала Снейк. – Она ничего тебе не сделает. Оставь…

Но было уже поздно. Дымка внезапно обмякла, и юноша не удержался на ногах. Кобра рванулась и завертелась на песке. Снейк боролась теперь в одиночку. Змея обвилась вокруг ее тела, воспользовавшись обретенным преимуществом. Оттолкнувшись от девушки, она начала судорожно вырываться из ее рук.

Снейк рухнула в обнимку со змеей на песок. Дымка встала над ней, разинув пасть, с разъяренным шиением. Юноша попытался схватить ее тело под капюшоном, кобра ударила – но Снейк успела перехватить ее. Наконец им удалось оторвать кобру от Снейк. Снейк мертвой хваткой вцепилась в нее, но змея вдруг словно оцепенела и без движения замерла между ними.

Лица у обоих были залиты потом. Юноша был бледен нездоровой бледностью, различимой даже под загаром, а Снейк била нервная дрожь.

– Она дает нам передышку, – с трудом вымолвила Снейк. Взглянув на юношу, она заметила на его щеке темную полосу – там, где по ней прошелся змеиный хвост. Снейк протянула руку и потрогала вспухший рубец.

– Будет синяк. Но шрама не останется.

– Если бы змеи жалили хвостом, как некоторые верят, тогда бы тебе пришлось держать и голову, и хвост, а от меня бы не было никакого проку.

– Мне нужно, чтобы кто-то был рядом со мной, чтобы я не заснула. Но сейчас я одна ни за что бы не справилась с ней.

Борьба с коброй вызвала прилив адреналина, но теперь действие его постепенно кончалось – усталость и голод навалились на Снейк с новой силой.

– Снейк…

– Да?

Юноша смущенно улыбнулся:

– Просто упражняюсь в произношении.

– Выходит недурно.

– Сколько дней ты шла через пустыню?

– Недолго. А может быть, слишком долго. Шесть дней. Мне кажется, я выбрала не самый удачный маршрут.

– Как ты жила все эти дни?

– В пустыне есть вода. Я шла по ночам, до рассвета, а днем отыхала там, где мне удавалось найти тень.

– Ты брала с собой еду?

– Немного. – Снейк пожала плечами. Лучше бы он не заговаривал про еду.

– А что там, по ту сторону пустыни?

– Горы. Ручьи. Другие люди. Опытная станция, где меня вырастили и обучили. Потом еще одна пустыня – а за ней гора с Городом внутри.

– Я бы хотел посмотреть на Город. Когда-нибудь.

– Говорят, они не пускают чужих… Таких, как ты и я. Но в горах очень много городов поменьше, а пустыню можно преодолеть.

Он ничего не ответил, но Снейк и сама совсем недавно покинула дом, так что ей было нетрудно угадать его мысли.

Судороги возобновились гораздо скорее, нежели предполагала Снейк. По их силе можно было судить о запущенности болезни Стэвина, и Снейк от всей души возжелала, чтобы скорей наступило утро. Если ей все-таки суждено потерять этого ребенка – что ж, она сделает все, что сумеет, а потом поплачет и постарается забыть.

Кобра разбилась бы насмерть, колотясь о песок, если бы Снейк с братом Стэвина не держали ее. Внезапно змея обвисла как тряпка и вытянулась бездыханная. Раздвоенный язык ее свесился наружу, стиснутый челюстями. Она не подавала никаких признаков жизни.

– Держи ее, – крикнула Снейк, – держи ее за голову! А если она вырвется, то скорей убегай. Ну же! Теперь она не укусит тебя, разве только случайно заденет хвостом.

Он колебался всего лишь мгновение, затем твердо, решительно ухватил кобру чуть ниже головы. Снейк побежала, увязая в глубоком песке, от палаток к зарослям невырубленных кустов. Она обламывала колючие ветви, вонзавшиеся шипами в ее изборожденные шрамами руки. Краем глаза Снейк успела заметить гнездо рогатых гадюк – столь уродливых, что они казались бесформенными обрубками, – прямо под сплетенными ветвями высохшего кустарника. Наконец она нашла то, что искала, – полый стебелек, – и поспешила обратно. Глубокие царапины на ее руках кровоточили.

Опустившись на колени подле кобры, она разжала ей челюсти и ввела стебелек прямо в дыхательную трубку – у самого корня язычка. Склонившись, Снейк взяла стебелек в рот и принялась осторожно вдувать воздух в легкие змеи.

В ее сознание словно впечатались отдельные фрагменты целого: руки юноши, державшие кобру так, как она ему приказала, его испуганный возглас, учащенное, прерывистое дыхание, песок, оцарапавший ее локти, когда она наклонилась над Дымкой, резкий запах лекарства, исходящий из пасти змеи, головокружительная слабость, внезапно обрушившаяся на нее, – как она решила, от утомления, – которую Снейк поборола усилием воли, укрепленной чувством долга.

Снейк вдыхала и выдыхала, вдыхала и выдыхала – пока кобра не поймала ритм и не задышала сама, без ее помощи.

Снейк устало опустилась на песок:

– Кажется, теперь все в порядке. Во всяком случае, я надеюсь.

Тыльной стороной кисти она отерла лоб – и тут ее пронзила острая боль. Она отдернула руку, и смертная мука сковала все ее члены, нестерпимая боль поползла по руке, к плечу, стиснула грудь, сдавила сердце. Силы ее иссякли, и Снейк рухнула навзничь. Она попыталась подняться, но тело не слушалось ее, движения были замедленными; она изо всех сил боролась с тошнотой и головокружением и почти преуспела в этом – как вдруг почувствовала странную легкость и погрузилась в кромешную тьму.

Она ощущала прикосновение песка – там, где он впивался ей в щеку и царапал ладони, но прикосновение это почему-то было мягким. Внезапно она услышала голос:

– Снейк, я могу теперь ее отпустить?

Ей показалось, что вопрос обращен к кому-то другому, не к ней, хотя раздвоенным сознанием понимала, что кроме нее здесь не к кому обращаться, здесь нет никого другого по имени Снейк. Она почувствовала прикосновение чьих-то рук, и ей захотелось ответить на эту нежность, но она слишком устала. Ей необходимо было поспать – и она отвела эти руки. Однако руки продолжали поддерживать ее голову и лили ей в рот воду. Снейк закашлялась, подавившись, и выплюнула влагу.

Резким движением она приподнялась на локте. В голове у нее прояснилось, и она почувствовала, что ее всю трясет. Ощущение было точно такое же, как в тот раз, когда ее впервые укусила змея, – еще до того, как у нее выработался иммунитет. Юноша стоял возле нее на коленях с флягой в руках. Кобра за его спиной уползала в ночь.

Забыв про боль, Снейк похлопала ладонью по песку:

– Дымка!

Юноша вздрогнул и испуганно обернулся. Кобра нависла над ним, грозно раздув капюшон, раскачиваясь из стороны в сторону, ловя каждое движение, разъяренная, готовая укусить, – извилистая белая линия на черном как ночь песке.

Нечеловеческим усилием Снейк заставила себя встать, борясь со своим незнакомым, таким непослушным телом. Она едва не упала снова, но все-таки устояла на ногах и повернулась к кобре, чьи глаза оказались на одном уровне с ее.

– Ты не смеешь сейчас охотиться, – строго сказала она. – Тебе предстоит работа.

Она отвела руку в сторону – отвлекающий жест на тот случай, если кобра бросится на нее. Рука как свинцом налилась от боли. У Снейк засосало под ложечкой: она страшилась не укуса Дымки, а утраты драгоценного содержимого ядовитых мешочков змеи.

– Иди-ка сюда, – приказала она. – Иди сюда и уйми свою злость. – Тут Снейк вдруг заметила струйку крови, стекавшую между пальцев, и страх за Стэвина пронзил ее с новой силой. – Ты что, уже укусила меня, чудовище?

Однако ощущение было иное: от яда рука немеет, но свежая сыворотка всего лишь жжет…

– Нет, – прошептал юноша за спиной у Снейк.

Тут кобра бросилась вперед. Натренированные рефлексы сделали свое дело: правая рука Снейк метнулась вбок, а левая схватила кобру, когда та отдернула голову. Кобра яростно изогнулась – и обмякла.

– Ах ты, хитрая бестия, – с укоризной сказала Снейк. – Какой срам!

Она повернулась и позволила кобре обвить свою руку и вползти на плечо, где та немедленно улеглась, свисая оборкой невидимой пелерины и волоча длинный хвост, словно шлейф.

– Она не укусила меня?

– Нет. – Юноша покачал головой. В его сдержанном тоне сквозило благоговение. – Послушай, ты ведь должна сейчас умирать. Корчиться в предсмертной агонии, с багровой, распухшей рукой. Когда ты вернулась… – Он показал на руку Снейк: – Это укус песчаной гадюки.

Снейк припомнила клубок рептилий под иссохшими ветвями кустарника и потрогала все еще кровоточившую ранку. Она отерла кровь – и увидела двойной след змеиных зубов среди царапин от колючек. Ткани вокруг ранки слегка припухли.

– Надо промыть, – заметила Снейк. – Просто позор, что я была так невнимательна.

Боль мягкими волнами поднималась по руке, однако чувство онемения исчезло. Снейк стояла, бездумно глядя перед собой. Части пейзажа дрожали и колыхались, меняя форму и очертания: ее утомленные глаза никак не могли приноровиться к неверному свету уходящей луны, смешавшемуся с первыми отблесками брезжившего рассвета.

– Ты прекрасно справился со своей задачей, – сказала она. – Не испугался и держал ее как следует. Благодарю тебя от всего сердца.

Юноша потупился, низко опустив голову, – как будто поклонился. Затем встал и подошел к девушке. Снейк положила руку на тело кобры, успокаивая змею.

– Меня зовут Аревин, – проговорил он. – Ты окажешь мне честь, если будешь называть меня по имени.

– Я очень польщена. – Снейк наклонилась, чтобы придержать белые кольца змеи, пока та медленно вползала в свое отделение в саквояже. Теперь, после того как кобра пришла в себя, можно идти к Стэвину – когда совсем рассветет.

Белый кончик хвоста втянулся в саквояж. Снейк застегнула защелку и хотела встать, но ноги не слушались ее. Она еще не до конца переборола действие яда.

Кожа вокруг укуса была вспухшей и красной, но кровотечение прекратилось. Снейк застыла, безвольно опустив плечи, молча глядя на укушенную руку, медленно, с трудом соображая, что ей следует сделать – на сей раз для себя.

– Позволь, я помогу тебе. Пожалуйста. – Юноша легонько коснулся ее плеча и помог подняться.

– Извини… – пробормотала Снейк, – просто я ужасно устала.

– Давай я промою твою рану, – предложил Аревин. – А потом поспи. Только скажи, когда тебя разбудить.

– Мне нельзя спать. Пока. – Снейк, собрав последние силы, выпрямилась и откинула со лба влажные пряди. – Мне уже лучше. У тебя есть вода?

Аревин распахнул балахон. Под ним обнаружилась набедренная повязка и кожаный пояс, на котором висело несколько фляг и мешочков. Он был худощав, прекрасно сложен, с длинными мускулистыми ногами. Кожа на теле была чуть светлее, чем на бронзовом от солнца лице.

Он отстегнул флягу и потянулся к Снейк.

– Нет, Аревин. Если на тебе есть хоть крохотная царапина, яд может попасть в кровь. Я сама. – Снейк снова села и плеснула тепловатой водой на ранку. Вода окрасилась в бледно-розовый цвет. Капли падали на песок и впитывались им, не оставляя даже следа. Ранка продолжала немного кровоточить, но боль почти утихла. Яд перестал действовать.

– Я все-таки не понимаю, – покачал головой Аревин, – как тебе это удалось. Почему ты жива и здорова. Мою младшую сестренку тоже укусила песчаная гадюка. – Аревин пытался говорить спокойно, но голос его предательски задрожал. – Мы не смогли спасти ее – не смогли даже облегчить страдания.

Снейк возвратила ему флягу и, зачерпнув мази из баночки, спрятанной в поясе, наложила ее на затягивавшиеся ранки.

– Это входит в нашу подготовку, – пояснила она. – Нам приходится работать с самыми разными змеями, и мы должны быть невосприимчивы к разным ядам. Чем больше, тем лучше. – Она поежилась. – Это долгий и довольно болезненный процесс. – Снейк сжала пальцы в кулак. Защитная пленка держала хорошо, и сама Снейк тоже уже прочно стояла на ногах. Она протянула руку и потрогала вспухший рубец на щеке Аревина. – Подожди… – Снейк наложила ему на щеку тонкий слой мази. – Это должно помочь.

– Тебе нельзя спать, – сказал Аревин, – но уж просто отдохнуть-то можно?

– Да. – Снейк кивнула. – Очень недолго.

Она села на песок рядом с Аревином, опершись на него, и они вместе следили, как солнечные лучи окрашивают облака в золото и багрянец, напитывают их янтарной желтизной. Простое прикосновение к живому человеческому телу оказалось приятным, хотя Снейк вдруг захотелось большего. Но не теперь, не здесь – может быть, в другом месте и в другое время…

Когда сверкающий солнечный диск отрвался от горизонта, Снейк поднялась и выманила Дымку из саквояжа. Кобра выползла слабая, очень вялая и медленно взобралась на плечи Снейк. Снейк подняла саквояж и направилась к палаткам.

Родные Стэвина ждали, столпившись у входа в палатку, молчаливые, враждебные, настороженные. У Снейк даже мелькнуло подозрение, что они решили отослать ее обратно. Эту мысль сменила другая – обжегшая сердце нестерпимой жалостью и страхом. Неужели Стэвина больше нет?! Но они покачали головами и посторонились, чтобы пропустить ее в палатку.

Стэвин лежал в той же позе. Он так ни разу и не проснулся за всю ночь. Взрослые неотступно следили за Снейк. Дымка задвигала язычком, возбуждаясь от запаха страха.

– Я знаю, вы бы предпочли остаться, чтобы помочь мне. Но, поверьте, здесь нужна только я. Прошу вас, покиньте палатку.

Они переглянулись, покосились на Аревина – и Снейк вдруг испугалась, что они не послушаются ее приказа. Ей вдруг страшно захотелось погрузиться в безмолвную тишину и уснуть.

– Пойдем, – сказал Аревин. – Здесь распоряжается она. – Он отпахнул клапан палатки и поманил родных Стэвина за собой. Снейк ответила ему благодарным взглядом и заметила на его лице слабое подобие улыбки.

Она опустилась на колени подле Стэвина.

– Стэвин… – Девушка пощупала лоб ребенка: он был горячий как огонь. Она вдруг заметила, что ее движениям недостает уверенности. Однако слабое прикосновение разбудило малыша. – Пора, – сказала Снейк.

Стэвин сощурился, с трудом выплывая из глубин детского сна, и уставился на Снейк, пытаясь вспомнить, кто это. В его глазах не было страха, и это уже было хорошо, но все-таки Снейк испытывала какое-то смутное беспокойство, она и сама не могла понять почему.

– Это больно?

– А сейчас тебе больно? – ответила она вопросом на вопрос.

Малыш помедлил, отвел взгляд, огляделся по сторонам:

– Да.

– Будет, может быть, только чуточку больнее. Но я надеюсь, что обойдется. Ты готов?

– А Травка останется с нами?

– Конечно, – кивнула Снейк – и вдруг поняла, что именно было неладно.

– Подожди, я сейчас. – Голос ее звенел от напряжения, и она невольно напугала ребенка, но не смогла себя сдержать. Она вышла из палатки, стараясь ступать спокойно, уверенно, медленно, изо всех сил сдерживая себя. Лица родных Стэвина выдали их с головой.

– Где Травка?!

Аревин, стоявший спиной к Снейк, вздрогнул от ее тона. Седоволосый скорбно вздохнул и отвел взгляд.

– Мы очень испугались, – пояснил он. – Испугались, что она укусит ребенка.

– Это я. Я это сделал. Она ползла по его лицу, и я видел ее зубы… – Женщина положила руку на плечи светловолосого, и тот осекся.

– Где она?! – Снейк хотелось завизжать. Она едва сдержала себя.

Ей подали открытую коробку. Снейк взяла ее в руки и заглянула внутрь.

Травка лежала на дне, разрубленная почти пополам, кверху брюхом. Из раны вываливались внутренности. Снейк с дрожью увидела, как змейка легонько дернулась, высунула и быстро убрала язычок. Снейк издала какой-то хриплый звук, больше похожий на стон, чем на рыдание. Она от души понадеялась, что это лишь рефлекторное сокращение мышц, тем не менее взяла Травку в ладони, бережно, осторожно, и, склонившись над ней, прикоснулась губами к прохладным зеленым чешуйкам. Потом стиснула зубы – сильно, резко, перекусив Травке хребет у основания черепа, и холодная солоноватая кровь оросила ее язык. Если змея и была еще жива, то это убило ее мгновенно.

Она взглянула на родных Стэвина, на Аревина: мертвенная бледность покрывала их лица, но Снейк не тронул их страх, и ей было плевать на их сочувствие.

– Такое маленькое существо, – скорбно проговорила она, – Маленькое существо, которое было способно дарить покой и забвение. И только. – Снейк помолчала, глядя на людей, затем повернулась, чтобы уйти в палатку.

– Нет, стойте! – Седоволосый приблизился к ней и положил руку на плечо. Снейк отшвырнула ее. – Мы дадим вам все, что вы пожелаете. Только оставьте ребенка в покое.

Снейк задохнулась от ярости:

– Я должна погубить Стэвина из-за вашей тупости?!

Седоволосый сделал движение, чтобы удержать ее, но она изо всех сил толкнула его плечом в живот и, пулей влетев в палатку, пнула саквояж. Грубо потревоженный Песок яростно свернулся в кольцо на полу. Когда кто-то попытался войти, он зашипел и затрещал «погремушкой» с такой силой, что сама Снейк изумилась. Однако она даже не потрудилась обернуться. Нагнувшись, она украдкой вытерла слезы рукавом, прежде чем Стэвин успел заметить что-либо, и опустилась подле него на колени.

– Что-то случилось? – Конечно, он не мог не слышать возбужденные голоса на улице и возню.

– Ничего, малыш, – успокоила его Снейк. – А ты знаешь, что мы пришли к тебе через пустыню?

– Нет… – в восхищении прошептал мальчик.

– Было очень жарко, и совсем никакой еды. Вот Травка и отправилась на охоту. Она была просто ужасно голодная. Давай пока забудем о ней и начнем, хорошо? Я никуда от тебя не уйду.

Стэвин казался совершенно измученным. Он был явно разочарован, но у него не хватило сил возражать.

– Хорошо. – Голос его прошелестел, как песок, сыплющийся сквозь пальцы.

Снейк сняла Дымку с плеча и отдернула простыню. Опухоль выпирала из-под ребер, деформируя грудную клетку; она сдавлилвала жизненно важные органы, вытягивая из них соки, взрастая как на дрожжах, отравляя весь организм.

Придерживая Дымку у головы, Снейк пустила ее на грудь к ребенку, позволив кобре потрогать и понюхать его. Держать приходилось крепко: недавний скандал взбудоражил змею. Когда Песок затрещал «погремушкой», кобра вздрогнула.

Снейк погладила Дымку, успокаивая ее. Постепенно воспитанные, натренированные рефлексы возвратились, подавив природные инстинкты. Дымка замерла, когда ее язычок коснулся опухоли, и Снейк разжала пальцы.

Кобра отдернулась и ударила, как это делают все кобры, вонзив ядовитые зубы на всю глубину; потом отпустила Стэвина – и снова вонзила, для верности, и сжала челюсти, словно жуя свою жертву. Стэвин вскрикнул, однако руки Снейк крепко держали его.

Только когда кобра полностью опустошила смертоносные мешки, Снейк ослабила хватку и отпустила мальчика. Кобра подняла голову, огляделась, убрала капюшон и заструилась по полу, вытянувшись в почти идеально прямую линию, к саквояжу – чтобы нырнуть во тьму своего тесного отделения.

– Ну вот и все, Стэвин.

– Теперь я умру?

– Нет. – Снейк покачала головой. – Во всяком случае, не теперь. Думаю, через много-много лет. – Она достала из висевшего на поясе мешочка склянку с каким-то порошком. – Открой-ка рот.

Стэвин покорно повиновался, и Снейк насыпала порошка ему на язык.

– Это снимет боль.

Снейк положила кусочек мягкой ткани на неглубокие сдвоенные ранки, не вытирая кровь. И повернулась, чтобы уйти.

– Снейк! Ты разве уже уходишь?

– Я не уеду не попрощавшись. Даю тебе слово.

Ребенок откинулся на подушку, глаза его закрылись: лекарство брало свое.

Песок мирно лежал на полу, свернувшись кольцами. Снейк постучала по полу, подзывая его. Он подполз и неохотно позволил положить себя в саквояж. Снейк защелкнула застежку, подняла сумку. Но она показалась ей странно пустой и легкой.

На улице за палаткой послышался шум. Клапан палатки резко отдернулся: в проеме показались головы родных Стэвина и еще нескольких человек. Однако сначала в палатку просунулись палки.

Снейк поставила саквояж на пол.

– Все сделано.

Они вошли. Аревин был среди прочих, но руки его оставались пустыми.

– Снейк… – вымолвил он, и в голосе его прозвучало такое отчаяние, жалость и смятение, что Снейк не смогла до конца понять его чувства. Он оглянулся. За его спиной стояла мать Стэвина. Аревин обнял ее за плечи: – Он бы все равно умер. Независимо от того, что случилось сейчас, малыш бы не выжил.

Женщина в ярости отшвырнула его руку.

– А может, выжил бы. Болезнь могла пройти сама по себе! Мы… – Она не смогла продолжить: невыплаканные слезы, которые она пыталась скрыть, душили ее.

Снейк ощущала их движение: они подступали, они окружали ее. Аревин сделал было шаг вперед, но остановился. Он явно хотел, чтобы она сама оправдалась, защитила себя.

– Вы умеете плакать? Хоть кто-то из вас? – прошептала она. – Тогда плачьте – обо мне и о моей беде, о моем горе. Или о вас самих и вашей вине. Или о них – маленьких беззащитных созданиях и их муках… – Снейк чувствовала, как слезы струятся по ее щекам.

Но они не поняли ее. Вид ее слез оскорблял их чувства. Люди отступили, все еще боясь ее, однако пытаясь собрать свою волю. Снейк больше не было нужды сохранять деловитое спокойствие, которое она, словно маску, нацепила на себя ради ребенка.

– Какие же вы глупцы!.. – Голос ее сорвался. – Стэвин…

И тут в палатку хлынул слепящий солнечный свет.

– Пропустите меня! – послышался чей-то повелительный голос.

Люди, окружавшие Снейк плотным кольцом, расступились, давая проход предводительнице. Та вошла и встала подле Снейк, не обращая внимания на саквояж, который почти что касался ее ноги.

– Стэвин будет жить? – Голос ее был тихий, спокойный, почти ласковый.

– Я не могу пока сказать наверняка, – ответила Снейк. – Но думаю, да.

– Уходите все. Оставьте нас наедине.

Люди осознали смысл ответа Снейк скорее, чем приказание предводительницы. Наконец они, растерянно озираясь, опустили палки и медленно, друг за другом, потянулись к выходу из палатки. Только Аревин остался.

Силы, поддерживавшие Снейк в минуты опасности, иссякли, ноги у нее подкосились. Она уткнулась лицом в ладони, склонившись над саквояжем. Предводительница опустилась перед ней на колени – прежде чем Снейк успела остановить ее.

– Благодарю тебя… – прошептала она. – Благодарю. Поверь, мне очень жаль, что так вышло… – Предводительница обняла Снейк и привлекла ее к себе, и Аревин, встав на колени, тоже обнял ее. Снейк била нервная дрожь, и так они стояли, обнявшись втроем, пока рыдания Снейк не утихли.

Потом Снейк заснула, буквально свалившись от изнеможения, в палатке рядом со Стэвином, держа мальчика за руку. Люди племени наловили для Песка и Дымки множество маленьких зверьков. Они дали Снейк пищу и все, что ей было нужно, и даже воду – столько, что она даже смогла искупаться, хотя это, наверное, полностью истощило их запасы.

Проснувшись, она обнаружила рядом с собой Аревина. Тот спал, распахнув балахон, потому что в палатке было ужасно жарко, и пот заливал его грудь и живот. Жесткое, суровое лицо его смягчилось во сне, и он казался усталым и беззащитным. Снейк хотела было разбудить его, но потом передумала, и, покачав головой, повернулась к Стэвину.

Она ощупала опухоль. Опухоль словно подтаяла, съежилась, рассасываясь под воздействием преобразованного яда кобры. Это немного утешило убитую горем Снейк. Она убрала светлые волосы со лба ребенка.

– Я больше не буду говорить неправду, малыш, – прошептала она. – Мне пора. Я не могу здесь оставаться. – Снейк необходимо было отдохнуть, хотя бы еще дня два-три, чтобы окончательно справиться с действием яда песчаной гадюки, но лучше она поспит в каком-нибудь другом месте. – Стэвин!

Он отозвался, все еще во власти сна:

– У меня уже не болит.

– Я очень рада.

– Спасибо тебе.

– Прощай, Стэвин. Когда проснешься, помни, что я тебя будила. Я не ушла не попрощавшись.

– До свидания, – пробормотал он, снова погружаясь в дрему. – До свидания, Снейк. До свидания, Травка. – Глаза мальчика закрылись.

Снейк подняла с пола саквояж и с минуту стояла, глядя на Аревина. Он не пошевелился. Раздираемая сожалением и благодарностью, Снейк выскользнула из палатки.

Надвигались сумерки, неся с собой длинные, неясные тени. Снейк отыскала своего тигрового пони, привязанного рядом с охапкой соломы и посудиной с чистой водой. Рядом с ним на земле стояли раздувшиеся от воды бурдюки; через луку седла были перекинуты новые балахоны, хотя Снейк отказалась от платы. Зачуяв хозяйку, пони издал негромкое ржание. Снейк почесала его полосатые уши, затянула подпруги и приторочила к седлу поклажу. Ведя пони под уздцы, она побрела туда, откуда пришла, – на восток.

– Снейк!..

Снейк перевела дыхание и оглянулась: Аревин стоял спиной к солнцу, и лучи его обрамляли фигуру юноши алым ореолом. Волосы рассыпались по плечам, смягчая суровое выражение лица.

– Ты должна уйти?

– Да.

– Я думал, ты не уйдешь, пока… Я так надеялся, что ты побудешь у нас хотя бы еще немного. Здесь есть другие племена, другие кланы, они тоже нуждаются в твоей помощи.

– Если бы все сложилось иначе, я бы осталась. Наверное. Но…

– Они очень испугались.

– Я предупредила, что Травка не причинит вреда, но они увидели ее зубы и… Они не могли знать, что она всего лишь дарует забвение и облегчает смерть. И больше ничего.

– Ты не можешь простить их?

– Я не могу это пережить. Потому что их вина – это моя вина. Аревин, я поняла их слишком поздно.

– Ты же сама говорила, что не можешь знать все обычаи, существующие на Земле.

– Аревин, я теперь ни на что не гожусь. Я беспомощна, как калека. Без Травки я не могу лечить, не могу помогать людям. У нас ведь так мало, очень мало таких змеек – дарующих забвение. Теперь я должна пойти к своим Учителям и рассказать им все. Рассказать, что лишилась своей Травки. Может быть, они сумеют простить мне мою глупость. Знаешь, они редко дают воспитанникам такое имя, какое дали мне, – а теперь я так их разочарую.

– Позволь мне пойти с тобой.

Снейк вдруг испытала неодолимое желание сказать «да». Она помедлила, проклиная себя за слабость.

– Они могут отбрать у меня Песка и Дымку и вообще прогнать меня. И ты тоже станешь изгоем. Лучше оставайся здесь, Аревин.

– Меня это не страшит.

– Потом ты станешь думать иначе. И вскоре мы возненавидим друг друга. Я ведь совсем не знаю тебя, а ты – меня. Нам нужен покой и время – чтобы познать друг друга.

Он приблизился к ней и обнял ее. Некоторое время они стояли, молча прижавшись друг к другу. Когда он поднял голову, на щеках его блестели слезы.

– Возвращайся, – попросил он. – Как бы ни обернулось дело, прошу тебя, возвращайся.

Снейк вздохнула:

– Я постараюсь. Жди меня весной, когда улягутся ветры. А если я не приду и на следующую весну – забудь обо мне. А я забуду о тебе, если буду жива.

– Я буду ждать тебя, – коротко ответил Аревин и больше не сказал ничего.

Снейк подобрала повод и побрела по пустыне.

Глава 2

Дымка поднялась белым столбиком на фоне стены мрака. Кобра шипела, раскачиваясь из стороны в сторону, а Песок вторил ей оглушительным треском «погремушки» на хвосте.

Затем Снейк услыхала приглушенный пустыней топот лошадиных копыт и ощутила ладонью вибрацию почвы. Она похлопала ладонью по песку – и едва не вскрикнула от боли. Ее так и передернуло.

Там, где песчаная гадюка оставила отметины своих зубов, рука была черно-синей, от костяшек пальцев и до запястья. Однако граница синяка уже начинала желтеть. Снейк бережно положила больную руку на колени, словно баюкая ее, и похлопала по песку левой.

Яростная «погремушка» умолкла, и Песок соскользнул к хозяйке с теплого выступа черного вулканического камня. Снейк снова похлопала по земле. Дымка, почувствовав знакомые колебания, успокоилась и, сложив капюшон, опустила голову.

Звук копыт смолк. Снейк могла различить голоса, доносившиеся из лагеря на самом краю оазиса. Скопище палаток чернело в тени нависающего утеса.

Песок обвился вокруг ее руки, а кобра привычно вползла на плечи. Будь жива Травка, она свисала бы сейчас с шеи Снейк, словно изумрудное ожерелье, но Травка больше не существовала.

Всадник направил лошадь к Снейк. Бледный свет биолюминисцентных ламп, смешавшись со слабым блеском скрытой облаками луны, засверкал в водных брызгах, когда гнедая кобыла стремительно врезалась в воду на мелководье. Она храпела, раздувая ноздри. Кожа под сбруей была вся в мыле. Огоньки, пламенея алыми сполохами, плясали на золоте уздечки, отражались на лице всадника.

– Вы целительница?

Снейк поднялась:

– Меня зовут Снейк. – Наверное, она уже лишилась права зваться подобным именем, но возвращаться к детскому имени – ну уж нет!

– А меня зовут Мередит.

Всадница – а это оказалась женщина – спешилась и направилась к Снейк, однако остановилась, когда кобра приподняла голову.

– Она не укусит, – сказала Снейк.

Мередит подошла ближе.

– Моя подруга очень больна. Она сильно разбилась. Вы поедете со мной?

Снейк усилием воли подавила сомнение.

– Да, разумеется.

Ей было страшно: а что, если раненая умирает? Ведь теперь Снейк не в силах облегчить ее страдания…

Снейк нагнулась, чтобы положить змей в саквояж. Они скользнули вниз по руке, переплетясь замысловатой вязью.

– Мой пони совсем охромел, мне нужна лошадь… – начала было Снейк. Ее Бельчонок – тигровый пони – пасся в загоне лагеря, где Мередит останавливалась пять минут назад. Снейк могла быть спокойной за него: караванщица Грам позаботилась обо всем, а ее внуки щедро накормили и вычистили Бельчонка.

Грам не забудет перековать его, пока Снейк будет в отлучке, если сюда забредет кузнец. Наверное, Грам сможет одолжить ей на время лошадь, подумала девушка.

– У нас мало времени, – остановила ее Мередит. – Эти здешние клячи слишком медлительны. Моя кобыла вынесет нас обеих.

Кобыла Мередит дышала уже ровно, хотя бока ее все еще лоснились от пота. Она стояла, горделиво выгнув крутую шею, насторожив уши. И впрямь великолепное создание – чистых кровей, не чета караванным, и гораздо выше и крупнее Бельчонка.

Мередит была одета более чем скромно, сбруя же сверкала драгоценными каменьями.

Снейк защелкнула саквояж, надела новый балахон и набросила на голову накидку, которой ее снабдили в лагере Аревина. Она вдруг почувствовала нечто похожее на благодарность: тонкая, но чрезвычайно прочная ткань прекрасно защищала от зноя, песка и пыли.

Мередит вскочила в седло, освободила стремя и протянула руку Снейк, помочь. Но когда та подошла ближе, кобыла, почуяв змей, раздула ноздри и испуганно шарахнулась. Мередит мягко придержала ее, и лошадь замерла, хотя явно продолжала нервничать. Снейк села на круп за спиной у Мередит. Мускулы лошади вздулись, напрягшись, и она рванула с места в карьер, с ходу врезавшись в воду. Брызги ударили в лицо Снейк, и она крепче сжала коленями мокрые бока лошади. Кобыла выбралась на берег и понеслась среди ажурной тени деревьев; тонкие ветви с узкими листьями хлестали всадниц по лицам – и вдруг им открылась пустыня, простиравшаяся до самого горизонта.

Снейк держала саквояж в левой руке: правая все еще плохо повиновалась ей. Она почти ничего не могла различить в наступившей внезапно кромешной тьме, после ярких огней и дрожавших в воде отблесков. Черный песок поглощал свет и возвращал теперь его знойным жаром.

Кобыла шла галопом. Сквозь хруст копыт по песку слышалось мелодичное позвякивание изысканных украшений ее сбруи. Пот ее пропитал брюки Снейк, и горячая мокрая ткань облепила колени, бедра. Деревья, защищавшие оазис от пустыни, остались позади, и Снейк чувствовала жалящие укусы несомых ветром песчинок. Она отпустила талию Мередит и закутала лицо покрывалом, до самых глаз.

Вскоре песок сменила россыпь мелких камней. Кобыла вскарабкалась по отлогому склону на твердую породу. Мередит, попридержав ее, пустила шагом.

– Здесь нельзя спешить. Свалишься в расселину, прежде чем сообразишь, что к чему. – Голос Мередит дрожал от напряжения.

Они не спеша перебирались через глубокие щели, расселины, образованные языками некогда текшей здесь раскаленной лавы, позднее обратившейся в базальт. Зерна песка с похожим на вздох шелестом неслись по бесплодной волнистой поверхности. Стук копыт гулко разносился окрест. Когда кобыла одним махом перенеслась через пропасть, громкое эхо покатилось по горам.

Снейк несколько раз пыталась заговорить с Мередит, чтобы выяснить, что же случилось, но та не отвечала. Каменная равнина делала невозможными всякие разговоры, она не давала отвлекаться на постороннее.

А Снейк было страшно – спросить, узнать.

Саквояж тяжким грузом лежал на ее бедре, покачиваясь в такт размашистому шагу кобылы. Снейк ощущала, как ворочается в своем отделении Песок, и молила всех богов, чтобы он не пустил в ход «погремушку» и не испугал лошадь.

Лавовый поток не был обозначен на карте Снейк, обрывавшейся на южной оконечности оазиса. Караванные пути обходили стороной лавовые языки, так как места эти были труднопереносимы для людей и животных. Снейк попыталась прикинуть, успеют ли они добраться до места, прежде чем взойдет солнце. Тут, на каменной черной скале, зной накатит стремительно быстро. Постепенно кобыла начала явно сбавлять шаг, несмотря на то что Мередит постоянно пришпоривала ее.

Монотонная тряска по широкой каменной реке вконец укачала Снейк, и она начала клевать носом. Очнулась она от резкого толчка: кобыла вдруг заскребла подковами по камню и почти села на круп, спускаясь вниз по длинному языку застывшей породы. Всадниц бросило сначала назад, затем вперед. Одной рукой Снейк вцепилась в ручку саквояжа, другой – в талию Мередит и изо всех сил сжала коленями бока лошади.

У подножия скалы растрескавшаяся порода истончилась, и больше не было нужды придерживать кобылу. Снейк почувствовала, как Мередит сжала колени, посылая лошадь в тяжелый галоп. Они выскочили в глубокий узкий каньон, зажатый двумя языками лавы.

Отблески света заплясали на черных каменных стенах, и в полудреме Снейк померещились светлячки. Затем откуда-то издалека донеслось лошадиное ржание, показались огни лагеря. Мередит нагнулась и шепнула что-то ободряющее в ухо лошади. Та рванулась вперед, увязая в глубоком песке, и оступилась. Всадниц кинуло назад, а потревоженный Песок затрещал «погремушкой». В каменном колодце звук разнесся с оглушительной силой. Лошадь шарахнулась и понесла. Мередит не стала сдерживать ее, и, когда кобыла остановилась, роняя с боков клочья пены, раздувая окрашенные струящейся кровью ноздри, снова послала ее вперед.

Но лагерь все отдалялся, словно мираж. Каждый вздох давался Снейк с великим трудом, словно не лошадь, а она сама была уже при последнем издыхании. Кобыла медленно продвигалась вперед, преодолевая глубокий песок, словно выбивающийся из сил пловец, задыхающийся при каждом рывке.

Наконец они остановились у палатки. Кобыла пошатнулась и встала как вкопанная, опустив голову и расставив ноги. Снейк скользнула на землю. Ноги ее были мокрые от лошадиного пота, колени тряслись. Мередит тоже спешилась и поспешила к палатке. Пологи были отпахнуты, палатку заливал голубоватый свет лампы.

Внутри было на удивление светло. Раненая лежала у стенки: ее воспаленное лицо блестело от пота, длинные, красновато-рыжие локоны рассыпались в беспорядке. Тонкая материя, прикрывавшая ее, была вся в темных пятнах – но не от крови, а от пота. Ее товарищ, сидевший рядом на полу, с трудом поднял голову. Лицо у него оказалось приятное, хотя и некрасивое, в резких складках от напряжения и усталости. Кустистые насупленные брови нависали над небольшими глазками. Каштановые волосы торчали космами.

Мередит опустилась на колени рядом с ним:

– Как она?

– Уснула наконец. А так – все по-прежнему. По крайней мере, не жалуется на боль…

Мередит взяла за руку юношу и, склонившись, легонько поцеловала спящую. Та не пошевелилась. Снейк поставила саквояж и придвинулась ближе. Мередит и молодой человек смотрели друг на друга бессмысленным взглядом, утратив способность соображать под грузом нахлынувшей усталости. Он вдруг нагнулся и обнял Мередит. Они сидели так долго-долго, молча прижавшись друг к другу.

Наконец Мередит выпрямилась и нехотя отстранилась.

– Это мои партнеры: Алекс, – кивок в сторону молодого человека, – и Джесс.

Снейк пощупала пульс у спящей. Пульс был слабый, слегка неровный. На лбу у Джесс лиловел огромный кровоподтек, но зрачки не были увеличены, так что, как знать, может быть, повезло и она отделается легким сотрясением мозга. Снейк отдернула простыню. Синяки, покрывавшие тело, свидетельствовали о том, что Джесс хорошо досталось при падении: все было ободрано – плечо, кисть, бедро, колено.

– Вы говорите, она только недавно заснула. Что, все это время она была в сознании?

– Когда мы нашли ее, она была без чувств, но вскоре очнулась.

Снейк кивнула. На боку у Джесс алела глубокая ссадина, бедро стягивала марлевая повязка. Снейк попыталась осторожно снять бинт, но ткань прилипла к засохшей крови.

Джесс не шевельнулась даже тогда, когда Снейк коснулась глубокой раны, зиявшей на ноге, – даже не отмахнулась, как это сделал бы любой потревоженный во сне человек. Она не проснулась от боли. Снейк пощекотала ей пятку – никакого эффекта. Рефлексы отсутствовали.

– Она упала с лошади, – пояснил Алекс.

– Она никогда не падает, – возмущенно одернула его Мередит. – Это жеребец упал и придавил ее.

Снейк собрала остатки своего мужества, покинувшего ее после гибели Травки. Потеря оказалась невосполнимой. Теперь она знала, как все это случилось с Джесс; оставалось выяснить, что именно с ней случилось. Но она не проронила ни слова. Нагнувшись, Снейк пощупала лоб больнй. Он был покрыт холодным потом: Джесс все еще находилась в шоке…

Что, если у нее повреждены внутренние органы, что, если она умирает?.. Снейк вдруг охватил безотчетный ужас.

Джесс отвернулась и слабо застонала во сне.

Снейк вдруг разозлилась на себя. Джесс нуждается в помощи – любой помощи, какую ты только в состоянии оказать, – сказала она себе. И чем дольше ты будешь упиваться жалостью к себе, тем тяжелее придется Джесс!

Казалось, два совершенно различных человека боролись в ней, яростно спорили в ее мозгу – и ни один из них не был ею, Снейк. Она отстраненно ждала и прислушивалась, а потом с благодарным облегчением вздохнула, когда верх одержал поборник долга, повергнув в прах нерешительного труса.

– Помогите мне перевернуть ее, – попросила Снейк.

Мередит взяла Джесс за плечи, Алекс приподнял ее за ноги – и они вместе осторожно перевернули ее на бок, стараясь, как велела Снейк, не перекручивать спину. На пояснице красовался огромный кровоподтек, расплывшийся в обе стороны от позвоночника. Там, где синева переходила в чернильно-черный оттенок, позвонки были сломаны.

Сила чудовищного удара буквально расплющила, раздробила позвоночник. Снейк прощупала мелкие осколки кости, вдавившиеся в ткани мышц.

– Отпустите ее, – сказала Снейк, испытывая острую горечь. Они повиновались, молча и выжидающе глядя на нее.

Если Джесс суждено умереть, – мелькнулао у Снейк в голове, – то она умрет без страданий и боли. Ни в жизни, ни в смерти Травка все равно не смогла бы облегчить ее участь.

– Что с ней?

Алексу едва ли исполнилось двадцать. Он был юн, слишком юн для горя – даже в этих суровых краях. Мередит казалась лишенной возраста. Темноглазая, загорелая до черноты, старая, молодая, все понимающая, убитая горем. Снейк посмотрела на Мередит, покосилась на Алекса и снова перевела взгляд на женщину: та была старше.

– У нее сломан позвоночник.

Мередит в ошеломленном отчаянии осела на пол. Спина ее безвольно сгорбилась.

– Но ведь она жива! – выкрикнул Алекс. – Она же жива! Как же тогда…

– Вы абсолютно уверены, целительница? – спросила Мередит. – Вы можете что-нибудь сделать?

– Мне очень жаль, но я не в силах помочь ей. Алекс, это просто счастливый случай, что она осталась жива. Нервы повреждены, ни одного шанса из тысячи, что они могли уцелеть при таком ударе. А позвонки – те не просто сломаны, они расплющены, выбиты. Мне очень больно говорить это вам. Я могла бы сказать, что кости срастутся, что нервы не повреждены, – но тогда бы я солгала.

– Она калека?

– Да. – Снейк печально кивнула.

– Нет! – Алекс грубо схватил ее за руку. – Только не Джесс! Я не…

– Успокойся, Алекс, – прошептала Мередит.

– Мне очень жаль, – повторила Снейк. – Я могла бы утаить от вас правду, но все равно вы бы и сами узнали ее, очень скоро.

Мередит осторожно убрала красновато-рыжий локон со лба Джесс.

– Нет. Лучше знать все, сразу. Чтобы приучить себя к этой мысли.

– Джесс не скажет нам спасибо за такую жизнь.

– Помолчи, Алекс! Ты что, предпочел бы, чтобы она умерла сразу?

– Нет! – Алекс смотрел в пол. – Но ведь такое могло случиться. И ты это знаешь.

Мередит взглянула на Джесс:

– Ты прав.

Снейк была видна левая рука Мередит, стиснутая в кулак: она дрожала мелкой дрожью.

– Алекс, будь добр, догляди за моей кобылой. Ей сегодня крепко досталось.

Алекс явно колебался – но не оттого, что ему не хотелось выполнить просьбу Мередит, догадалась Снейк.

Наконец он кивнул.

– Ладно, Мерри, – сказал он и вышел из палатки, оставив женщин вдвоем.

Снейк выждала минутку. Снаружи послышался хруст башмаков по песку, затем неторопливый стук копыт.

Джесс пошевелилась и вздохнула во сне. Мередит вздрогнула и задохнулась. Она попыталась взять себя в руки, но у нее ничего не вышло, и она разрыдалась в голос. Слезы, сверкая, ползли по ее щекам, словно нанизанные на ниточку бриллианты. Снейк присела поближе, взяла ее за руку и держала до тех пор, пока пальцы, стиснутые в кулак, не разжались.

– Мне не хотелось, чтобы Алекс видел, как я…

– Я знаю, – кивнула Снейк, а про себя подумала: и он тоже. Эти двое оберегают друг друга. – Мередит, а как это выдержит сама Джесс? Я не люблю лгать, но…

– Она сильная, – сказала Мередит. – И потом, как бы мы ни скрывали правду, она все равно догадается.

– Хорошо. Тогда надо ее разбудить. Нельзя спать так долго с травмой головы. Не долее нескольких часов кряду. И нужно переворачивать ее каждые два часа, чтобы не было пролежней.

– Я разбужу ее. – Мередит склонилась над Джесс, поцеловала в губы, взяла за руку, что-то тихонько прошептала. Джесс никак не хотела просыпаться, бормотала, отталкивая руку Мередит.

– Ее нельзя не будить?

– Лучше, если она проснется – хотя бы ненадолго.

Джесс застонала, негромко выругалась и открыла глаза. Некоторое время она молча изучала потолок палатки, потом повернула голову и увидела Мередит.

– Мерри… Как я рада, что ты вернулась. – Глаза у Джесс оказались темно-карими, почти черными – разительный контраст с кирпично-рыжими волосами и нежно-розовой кожей. – Бедный Алекс.

– Я знаю.

Джесс заметила Снейк:

– Целительница?

– Да.

Джесс спокойно, изучающе посмотрела на нее и невозмутимо спросила:

– У меня перелом позвоночника?

Мередит остолбенела. Снейк запнулась, но вопрос был поставлен настолько прямо, что у нее не осталось ни малейшей лазейки.

Она нехотя кивнула.

Джесс как-то сразу обмякла, устремив глаза в потолок. Голова ее откинулась на подушку.

Мередит кинулась к ней и заключила ее в объятия.

– Джесс, любимая… – Но у нее не нашлось нужных слов, и она лишь молча прижимала к себя Джесс.

Джесс взглянула на Снейк:

– Я парализована. Я никогда не смогу поправиться.

– Да, – с горечью подтвердила Снейк. – Мне ужасно жаль, но я не допускаю такой возможности.

Выражение лица Джесс не переменилось. Если она и ждала какого-то утешения, то ничем не выдала разочарования.

– Я сразу поняла, что дело плохо, – проговорила она наконец. – Когда летела вниз. Я слышала, как хрустнула кость. – Она мягко отстранила Мередит. – Что с жеребенком?

– Он был уже мертв, когда мы нашли тебя. Сломал себе шею.

– Хорошо, что сразу отмучился, – сказала Джесс. В голосе ее смешались облегчение, сожаление, страх. – Что ж, ему повезло. Для него все кончилось быстро.

Едкий запах мочи распространился в палатке. Джесс потянула носом и залилась краской смущения.

– Я не хочу жить такой! – крикнула она.

– Все в порядке, родная, – сказала Мередит и отправилась за свежей простыней.

Мередит со Снейк вместе перестелили постель и обтерли Джесс. Та отвернулась, молча уставившись в стенку.

Вернулся Алекс. Он был совершенно без сил.

– Я позаботился о твоей кобыле, с ней все в порядке. – Но мысли его были заняты совсем другим. Он взглянул на Джесс, все еще лежавшую лицом к стене, прикрывая глаза ладонью.

– Наша Джесс – мастер выбирать лошадей. – с наигранной бодростью заговорила Мередит. Молчание резало как стекло. Оба не отрываясь смотрели на Джесс, но та даже не пошевелелилась.

– Оставьте ее, пусть поспит, – посоветовала Снейк, гадая, уснула та или просто притворяется. – Когда она проснется, то захочет есть. Надеюсь, у вас найдется что-нибудь подходящее к случаю.

Стылое молчание сменилось некоторым облегчением, подогреваемым лихорадочной активностью. Мередит перетряхнула все мешки и сумки и извлекла вяленое мясо, сушеные фрукты, кожаную флягу.

– У нас есть вино. Ей можно немного?

– Сотрясение не очень сильное, – задумчиво заметила Снейк. – Полагаю, особого вреда не будет, если она выпьет немного. – Пожалуй, это будет даже весьма кстати, подумала она про себя. – Но вяленое мясо…

– Я сварю бульон, – вызвался Алекс. Из груды наваленных в углу вещей он выудил котелок, вытащил из ножен, висевших на поясе, нож и принялся мелко строгать мясо.

Мередит плеснула вина на сморщенные кусочки фруктов. Острый сладкий аромат поплыл по палатке, и тут Снейк поняла, как зверски она голодна. И еще ее мучила жажда. Люди пустыни мало заботились о хлебе насущном, но она добралась до оазиса два дня назад – или то будет уже три? – и с того момента ни крошки в рот не брала, проспав все это время, восстанавливая силы после укуса песчаной гадюки. Однако то было верхом неучтивости – просить воды или пищи в здешних краях; еще неприличней было только не предложить. Но приличия мало заботили Снейк в этот момент. Ее просто вело от голода.

– Господи, как хочется есть! – с удивлением воскликнула Мередит, словно прочитав мысли Снейк. – А тебе, Алекс?

– Пожалуй. – Он мрачно кивнул.

– Позвольте вам предложить… – Неловким жестом, словно извиняясь, Мередит протянула Снейк флягу, потом достала еще чистые миски и фруктов.

Снейк отхлебнула тепловатого пряного напитка, однако с непривычки сделала слишком большой глоток и закашлялась. Вино оказалась очень крепким. Снейк хлебнула еще раз и возвратила флягу Мередит. Алекс принял у нее из рук флягу и щедро плеснул вина в котелок. Только затем он приложился к ней, прямо на ходу, стоя уже на пороге палатки, уходя, чтобы сварить бульон на маленькой керосинке. Жара стояла просто угнетающая, было так душно, что даже не ощущалась температура пламени. Оно дрожало, словно бесцветный мираж на черном песке, и струйки пота потекли у Снейк по вискам и по ложбинке между грудей. Она вытерла лоб рукавом.

Они позавтракали вяленым мясом, сушеными фруктами и запили все это вином, которое ударило в голову мгновенно и тяжело. Алекс начал безостановочно зевать, но всякий раз, как он начинал клевать носом, тут же вставал и брел помешивать бульон.

– Алекс, ляг же, поспи, – не выдержала наконец Мередит.

– Нет. Я совсем не устал. – Он еще раз помешал бульон, попробовал его на вкус и поставил в палатку – стынуть.

– Алекс. – Мередит взяла его за руку и увлекла на узорчатый ковер. – Если она позовет, мы услышим. Если ей нужно быдет повернуться, мы будем рядом. Чем мы сможем помочь ей, если сами будем валиться с ног от усталости?

– Но… я… – Алекс покачал головой, но усталось и алкоголь брали свое. – А ты?

– У тебя была трудная ночь. Хуже, чем у меня. Я еще чуть-чуть посижу, чтобы просто прийти в себя, а потом тоже лягу.

С явной неохотой, но и с благодарностью Алекс лег рядом с ней, Мередит погладила его по волосам, и уже через несколько минут Алекс начал похрапывать во сне. Мередит взглянула на Снейк с улыбкой.

– Когда мы первый раз взяли его с собой, мы думали, что никогда не сможем заснуть под такой аккомпанемент. А вот теперь наоборот – без этого нам не спится.

Храп у Алекса был громкий и низкий, временами перемежаемый сопением.

Снейк улыбнулась:

– Мне сдается, вы способны привыкнуть к чему угодно. – Она в последний раз отхлебнула из фляги и возвратила ее Мередит. Мередит взяла ее, но неожиданно икнула, вспыхнула от стыда и, передумав пить, завинтила крышку.

– Я быстро пьянею. Мне совсем нельзя пить.

– Хорошо, что вы понимаете это. И никогда не окажетесь в нелепом положении.

– Когда я была моложе… – Мередит рассмеялась, предавшись воспоминаниям. – Я была совсем дурочка, и к тому же нищая. Скверное сочетание, правда?

– Да уж, пожалуй.

– А теперь мы богаты, а я слегка поумнела – возможно… Но что с того проку? Деньги не могут излечить Джесс. Равно как и мудрость.

– Вы правы, – вздохнула Снейк. – Это ей не поможет. Так же, как и я. Только вы с Алексом.

– Я знаю. – Голос Мередит прозвучал нежно и печально. – Но она очень нескоро смирится с этим.

– Она жива, Мередит. Смерть была так близко – и все же миновала ее. Разве это не счастье?

– Для меня – да. – Язык у Мередит уже начал заплетаться. – Но вы же не знаете Джесс. Откуда она, почему оказалась здесь…

Мередит как-то неуверенно посмотрела на Снейк, будто раздумывая, говорить или нет, потом все же решилась:

– Она здесь, потому что терпеть не может, когда ее загоняют в угол. До того как мы с ней познакомились, у нее было все – власть, богатство, безопасность. Но вся ее жизнь, вся ее работа были расписаны наперед – по дням. Ей предстояло стать одной из правительниц Города…

– Города!

– Он был бы у ее ног – захоти она этого. Но Джесс не пожелала жить под каменным небом. И она ушла оттуда, ушла с пустыми руками. Чтобы самой делать свою судьбу. Чтобы жить своей жизнью. Чтобы быть свободной. А теперь, теперь… Все, что она так любила, недосягаемо для нее. Как я могу посоветовать ей возблагодарить судьбу, если она понимает, что уже никогда не сможет брести по пустыне, никогда не найдет мне алмаз для сережек какого-нибудь богача, никогда не сможет объездить нового скакуна и никогда – слышите, никогда! – не сможет лечь с любимым человеком?

– Я не знаю, что сказать. – Снейк пожала плечами. – Но если вы с Алексом будете воспринимать то, что случилось с ней, как трагедию, ее жизнь превратится в кошмар.

Перед самым рассветом жар немного спал, но как только взошло солнце, температура воздуха снова резко подскочила. Лагерь был разбит в тени, но даже под прикрытием каменного выступа жара ощущалась почти физическим бременем.

Алекс все храпел. Мередит лежала рядом, безмятежно раскинувшись во сне, не просыпаясь от храпа и обвив свою жилистую руку вокруг шеи Алекса. Снейк лежала прямо на полу, лицом вниз, раскинув руки. Мягкие ворсинки отпечатались на ее щеке и повлажнели от пота. От пульсирующей боли в руке Снейк долго не могла заснуть, но и подняться у нее тоже не было сил.

Незаметно для себя она впала в какую-то полудрему, и в видениях ей явился Аревин. Она видела его даже более явственно, чем наяву. Это был странный сон, по-детски целомудренный. Она лишь успела коснуться его кончиками пальцев – и тут образ его стал тускнеть, бледнеть, расплываться. Снейк в отчаянии потянулась к нему – и тут проснулась, с бешено бьющимся сердцем, задыхаясь от желания.

Джесс пошевелилась. С минуту Снейк лежала неподвижно, затем с трудом заставила себя встать. Она оглянулась на Алекса с Мередит. Юноша спал счастливым беззаботным сном молодости, дарующим мгновенное забвение. Лицо же Мередит бороздили морщины и складки глубокой усталости, черные блестящие короткие локоны слиплись от пота.

Снейк не стала их будить и уселась подле Джесс, неподвижно лежавшей на животе – так, как они положили ее. «Она притворяется, что спит», – догадалась Снейк. Изгиб руки, напряжение стиснутых пальцев выдавали ее. Притворяется или пытается заснуть, как и сама Снейк. «Нам обеим очень хотелось бы уснуть и забыть все, что случилось», – подумала она.

– Джесс, – тихонько позвала она, – Ну Джесс, отзовись…

Джесс вздохнула, и рука ее соскользнула на простыню.

– Алекс сварил тебе бульон. Выпей его, когда придешь в себя. И вина тоже – если захочешь.

Едва заметное движение головы: «Нет». Хотя губы Джесс просто обметало от жажды. Снейк не могла позволить ей доводить себя до полного истощения, но и принуждать Джесс тоже не хотелось.

– Зачем? – прошептала Джесс.

– Джесс…

Джесс накрыла ладонью руку Снейк:

– Все в порядке. Просто я хорошенько обдумала то, что случилось. Во сне. – Снейк вдруг обратила внимание на россыпь золотистых крапинок в карих глазах Джесс. Зрачки были крошечные-крошечные. – Я не могу так жить. И они тоже не выдержат этого. Да, они, конечно же, попытаются – и загонят себя. Послушайте…

– Не надо, Джесс… – умоляюще прошептала Снейк. Ее вдруг обуял такой безотчетный ужас, какого она никогда не знавала прежде.

– Вы можете мне помочь?

– Только не умереть! – взорвалась Снейк. – И не просите меня о такой услуге!

Она вскочила и вылетела из палатки. Зной всей тяжестью обрушился на нее. От него просто некуда было скрыться. Вокруг вздымались в небо отвесные стены каньона, громоздились горы битых камней. Снейк трясло как в лихорадке, едкий пот жег глаза. Она остановилась и попыталась взять себя в руки. Да, она вела себя просто как глупая девчонка, и теперь ей было стыдно за свое поведение, за свой испуг. Наверное, она напугала и Джесс. Тем не менее она не могла заставить себя вернуться в палатку и взглянуть ей в глаза. Снейк побрела прочь, но не к пустыне, где солнце и песок колыхались призрачным маревом, а к выемке в породе каньона, где был устроен загон для лошадей.

Лошади стояли неподвижным табуном, опустив головы и развесив уши, запорошенные пылью, и Снейк подивилась, зачем им вообще загон. Они даже не обмахивались хвостами: в черной пустыне не было никаких насекомых. Снейк попыталась отыскать глазами гнедую кобылу Мередит, но не смогла. Несчастные животные, с жалостью подумала она. Переброшенные через изгородь уздечки, сбруя, валявшаяся прямо на земле, искрились золотом, серебром и драгоценными камнями. Снейк облокотилась на обмотанный веревкой кол и задумалась, опершись подбородком о ладонь.

Внезапно послышался плеск льющейся воды. Снейк в изумлении оглянулась. По ту сторону загона стояла Мередит и лила воду в кожаную поилку, натянутую на деревянную основу. Лошади, ожив, задрали головы и навострили уши. Они потрусили к поилке, сначала не торопясь, потом перешли на галоп, толпясь и толкая друг друга с пронзительным ржанием, кусаясь и лягаясь. Они преобразились. Они были прекрасны.

Мередит стояла рядом, держа в руках пустой, обвисший, мокрый бурдюк. Внимание ее, казалось, было поглощено лошадьми, на Снейк она почти не смотрела.

– Насчет лошадей у нашей Джесс просто дар… Выбирать, объезжать… Что там между вами произошло?

– Прошу прощения. Наверное, я разочаровала ее. Я не имела права…

– Советовать ей жить? Возможно. Но я рада, что вы это сказали.

– Какая разница, что я ей сказала. Она сама должна прийти к этой мысли.

Мередит замахала рукой и гикнула. Лошади, стоявшие ближе к поилке, шарахнулись, пропуская вперед задних. Они отталкивали друг друга, опустошив поилку досуха – а потом замерли, столпившись и явно ожидая добавки.

– Увы, – сказала Мередит, – пока все.

– Наверное, вам приходится возить с собой порядочный запас воды, – заметила Снейк. – Всех ведь нужно напоить.

– Да. Но они нужны нам все. Мы приходим сюда с водой, а уходим с грузом руды и драгоценных камней, которые находит Джесс.

Гнедая кобыла просунула морду через загородку и, понюхав рукав Мередит, потянулась к ней мордой, явно прося ласки. – С тех пор как к нам присоединился Алекс, мы стали брать с собой гораздо больше… э-э-э… вещей. Предметов роскоши. Комфорта. Алекс говорит, что это производит впечатление и люди охотнее покупают у нас.

– Ну и как, действует?

– Похоже, да. Мы теперь живем очень хорошо. Я даже могу выбирать – соглашаться мне на заказ или нет.

Снейк наблюдала за лошадьми, поодиночке отходившими от поилки, чтобы укрыться в затененном углу загона.

Луч солнца вспыхнул над верхней кромкой каменной стены, и Снейк физически ощутила жар на своем лице.

– О чем вы думете? – спросила Мередит.

– О том, как внушить Джесс желание жить.

– Она не вынесет такой бессмысленной, такой бесполезной жизни. Мы с Алексом любим ее. И будем заботиться, что бы там ни случилось. Но для нее этого мало.

– Она должна ходить, чтобы приносить пользу?

– Конечно. Она в нашей тройке – старатель. Горноразведчик. – Мередит с грустью посмотрела на Снейк. – Она пыталась научить и меня, где и как нужно искать. Я все вроде понимаю, когда она говорит, а как доходит до дела, нахожу разве что оплавленное стекло да пирит. Ведь он тоже блестит как золото.

– А вы пробовали учить ее своему ремеслу?

– Конечно. Каждый из нас способен делать работу другого. Но у каждого из нас свой дар. Она куда лучше делает украшения, нежели я ищу камни, а Алекс превосходит нас обеих в своей работе. Но люди не умеют оценить по достоинству ее произведения. У нее чересчур необычные композиции. Хотя и очень красивые. – Мередит, вздохнув, протянула Снейк браслет – свое единственное украшение. Он был целиком из серебра, без драгоценных камней, с правильным геометрическим узором, многослойный – однако не выглядевший громоздким. Мередит права: красиво, но непривычно. – Никто не станет покупать такое. Джесс знает, что я готова ради нее на все. Я готова даже на ложь, если бы это только могло помочь. Но она все равно догадается. Целительница… – Мередит швырнула бурдюк на песок. – Неужели вы ничего не можете сделать?

– Я умею лечить болезни, бороться с с инфекциями, устранять опухоли. Я даже могу делать некоторые операции – если это не выходит за пределы моих возможностей. Но не в моих силах заставить человеческий организм самовосстановиться.

– А кому-нибудь это доступно?

– Н-нет… Пожалуй, на Земле – никому…

– Вы ведь не склонны к мистике, – задумчиво заметила Мередит. – Сказав это, вы имели в виду, что есть какая-то потусторонняя сила, способная сотворить чудо. А значит, вы хотели сказать, что существа из других миров могут помочь Джесс!

– Могли бы, – медленно уточнила Снейк, сожалея о том, что проговорилась. Она никак не ожидала, что Мередит сможет почувствовать владевшее ею негодование, хотя ей следовало бы подумать и о такой возможности. Город неудержимо привлекал к себе окрестных обитателей; он был подобен водовороту, загадочному и манящему, затягивающему всех и вся в свою воронку. А кроме того, именно там время от времени являлись пришельцы из Запределья – существа иных миров. Возможно, Мередит знала о Городе куда больше, чем Снейк – о Джесс. Снейк же приходилось принимать на веру все слухи и сплетни: сама мысль о пришельцах из зведных миров непостижима для людей, живущих на этой Земле, где почти никогда не видны звезды.

– Возможно, они могли бы вылечить ее прямо в Городе, – сказала Снейк. – Откуда мне знать? Люди из Города не желают общаться с нами. Они никого не пускают к себе. А что касается инопланетян, то я еще не встречала человека, который мог бы подтвердить, что видел их.

– Джесс видела.

– Они захотят ей помочь?

– Ее семья очень могущественна. Возможно, им под силу уговорить пришельцев взять Джесс туда, где ей смогут помочь.

– Люди Города, как и пришельцы, ревниво охраняют свои знания от посторонних, Мередит, – с горечью проговорила Снейк. – Они еще ни разу не пожелали поделиться ими ни с кем – даже самой малой толикой.

Мередит нахмурилась и отвернулась.

– Но я вовсе не говорю, что мы не должны попытаться. Это даст ей надежду…

– А если они откажут, ее надежды рухнут.

– Ей нужно время.

Мередит помолчала в раздумье.

– А вы пойдете с нами, чтобы помочь нам? – внезапно спросила она.

Теперь настал черед Снейк задуматься о будущем. Она уже смирилась с мыслью о том, что вернется на станцию и примет приговор со смирением, после того как поведает о допущенных ею ошибках. Она уже настроилась идти в долину. Но, представив себе путешествие, которое задумала Мередит, она поняла: им просто необходим человек, который знает, как нужно ухаживать за Джесс.

– Ну как?

– Хорошо. Я согласна.

– Тогда нужно поговорить с самой Джесс.

Они вернулись в палатку. Снейк с изумлением почувствовала, что к ней вернулся былой оптимизм: она даже улыбалась и надежда бурлила в ней – впервые за долгое время.

Алекс сидел возле Джесс. Он свирепо уставился на вошедшую Снейк.

– Джесс, – начала Мередит. – У нас возник план.

Они снова перевернули ее, строго следуя инструкциям Снейк. Джесс устало смотрела на них. Горькие складки, залегшие на лбу и у губ, сразу состарили ее.

Мередит, взволнованно жестикулируя, объяснила суть дела. Джесс внимала с отсутствием всякого выражения на лице. На физиономии Алекса застыла маска недоверия.

– Ты сошла с ума, – заключил он, когда Мередит закончила.

– Вовсе нет! Почему ты отказываешься поверить? Ведь это наш единственный шанс!

Снейк взглянула на Джесс:

– А ты что скажешь? Что мы не в своем уме?

– Пожалуй, – протянула та, хотя очень медленно, очень задумчиво.

– Если мы довезем тебя до Центра, твои родные помогут тебе?

Джесс задумчиво молчала.

– Мои братья многое умеют. Они умеют лечить очень скверные раны. Но позвоночник… Может быть. Не знаю. А потом – с какой стати им мне помогать? Во всяком случае, теперь.

– Но ты же всегда говорила, что в ваших семьях кровные узы чрезвычайно крепки, – напомнила Мередит. – Ты им родная.

– Я сама бросила их, – ответила Джесс. Это я разорвала семейные узы. С какой стати им принимать меня обратно? Ты хочешь, чтобы я умоляла их о снисхождении?

– Да.

Джесс бросила взгляд вниз – на свои длинные, сильные, но такие теперь бесполезные ноги. Алекс метнул разъяренный взгляд на Мередит, затем на Снейк.

– Джесс, я не могу смотреть, как ты страдаешь. Я не могу принять того, что ты желаешь смерти.

– Их гордыня непомерна, – проговорила Джесс. – Я нанесла им смертельное оскорбление. Тем, что отвергла их.

– Тогда они должны понять, чего это тебе стоило – попросить их о помощи.

– Это будет полным безумием, – заключила Джесс.

Глава 3

Они намеревались свернуть лагерь и пересечь лавовое плато еще до восхода солнца. Снейк предпочла бы не трогать Джесс еще несколько дней, но выбора не было. Настроение у Джесс было чересчур переменчиво, чтобы искушать судьбу малейшим промедлением. А кроме того, они и так уже пробыли здесь слишком долго: Мередит и Алекс уже не могли скрыть от Снейк, что запасы воды на исходе, что им самим и лошадям придется сильно ограничить себя в воде, чтобы Снейк могла почиститься и искупаться. Еще несколько дней жизни в каньоне – среди кислой вони, усиливающейся час от часу, ибо воды уже не хватало даже на то, чтобы как следует вымыть посуду, – не приведут ни к чему хорошему, это только усилит депрессию и отвращение к жизни у Джесс.

Они не могли терять время, его оставалось в обрез. Путь предстоял долгий и трудный: вверх и вперед по лавовому плато, затем через центральный хребет, деливший Черную пустыню на две половины, – в восточную ее часть, где и располагался Город. Дорога через западные и восточные отроги Центральных гор была вполне сносная, но, миновав перевал, они снова попадут в пустыню, чтобы добраться до Центра. Им следовало поторопиться. С наступлением сезона зимних ветров ни одно живое существо уже не сможет без риска для жизни миновать пустыню, и тогда Город окажется отрезанным от них. Лето блекло, умирало на глазах в несомых ветром песчаных вихрях и пыльных смерчах.

Они решили не снимать палатку и не навьючивать поклажу на лошадей до самых сумерек, однако упаковали все, что можно было упаковать, пока не накатила жара, и свалили поклажу рядом с мешками руды. Больная рука Снейк ныла от ношения тяжестей. Желтый синяк уже почти совсем рассосался, а следы змеиных зубов затянулись розовыми рубцами. Скоро их будет не отличить от прочих шрамов. И Снейк даже не вспомнит, который из них – укус песчаной гадюки. Теперь она остро жалела, что не поймала одну из этих уродливых тварей, чтобы принести ее на станцию. Этот вид не был ей известен, но, даже окажись она бесполезной для нужд целителей, все равно можно было бы изготовить сыворотку для соплеменников Аревина. Если ей, конечно, еще доведется увидеть его соплеменников.

Снейк подтащила последний тюк к груде вещей, вытерла руки о штаны и промокнула лоб платком. Неподалеку Алекс и Мередит мастерили носилки для Джесс: пригоняли импровизированную крепежку, чтобы носилки ровно висели между парой лошадей. Снейк подошла посмотреть.

Это было самое удивительное перевозочное средство, что ей доводилось когда-либо видеть. Однако оно казалось вполне надежным. В пустыне всю поклажу приходилось либо навьючивать на лошадей, либо тащить волоком, потому что колеса увязали в глубоком песке или ломались на каменистом грунте. Если только лошади не понесут, не шарахнутся, то на носилках Джесс лучше всего перенесет тяжелую дорогу. Мощный серый жеребец, впряженный впереди, стоял как вкопанный. Задняя пегая кобыла тоже не выказывала ни малейших признаков нервозности.

Да, Джесс действительно просто кудесница, в этом нет сомнения, подумала Снейк, если лошади, с которыми она работала, спокойно терпят такое.

– Джесс смеется, говорит, что мы станем зачинателями новой моды среди купцов, – сказала Мередит.

– Она права, – отозвался Алекс. – Только боюсь, что других-то просто разнесут на части – при их умении обращаться с лошадьми. – Он любовно похлопал мирно стоявшего серого жеребца по мощной шее и отвел лошадей в загон.

– Было бы идеально, если бы Джесс везла ее лошадь, – заметила Снейк.

– Они не всегда были такие смирные. Джесс выбирает лошадей с бешеным нравом. Она терпеть не может полузабитых кляч. Тот жеребенок был совсем дикий: отбился от табуна. Она сумела объездить его, но не упела выдрессировать как следует.

Они пошли в палатку, спасаясь от полуденного солнца, приближавшегося к зениту. Палатка завалилась набок, потому что два кола выдернули для носилок. Мередит широко зевнула:

– Нужно поспать, пока есть возможность. Нам нельзя оставаться на лаве после восхода солнца.

Снейк переполняла какая-то странная, бесцельная жажда деятельности: она посидела в тени палатки, наслаждаясь прохладой, но сон не шел к ней. Снейк сидела и раздумывала о том, как они будут осуществлять свой безумный план. Потом потянулась за саквояжем, проверить своих подопечных, но Джесс проснулась, когда Снейк потревожила Песка. Снейк снова защелкнула застежку и подсела к Джесс. Та подняла на нее глаза.

– Джесс… Насчет того, что я тогда сказала… – Снейк мялась, не зная, как начать разговор.

– Что тебя так тревожит? Я у тебя первая пациентка, которая могла умереть?

– Нет. Я видела, как умирают люди. Я помогала им умирать.

– Еще недавно все казалось так безнадежно, – тихо сказала Джесс. – Легкая смерть была бы лучшим концом. Тебе всегда приходится бороться с соблазном даровать легкую смерть.

– Смерть может быть даром, – ответила Снейк. – Но, так или иначе, это всегда поражение. Осознание этого и есть самая надежная защита от подобных соблазнов.

Слабый ветерок прошелестел в раскаленном воздухе, принеся почти прохладу.

– Но тогда в чем же дело, целительница?

– Мне было страшно. Я боялась, что ты умираешь. Тогда ты имела бы право искать моей помощи. Я была обязана предоставить ее тебе. Но я не могу.

– Не понимаю.

– Когда закончился курс моего обучения, Учителя дали мне моих собственных змей. Две из них используются в лечебных целях – они могут вырабатывать лекарственные препараты. Третья дарила покой и забвение. Это была змея-греза. Грезу убили.

Джесс инстинктивно потянулась к Снейк и взяла ее за руку, пытаясь утешить. Снейк ощутила острую благодарность, черпая радость в крепком рукопожатии.

– Значит, мы обе калеки, ты и я, – коротко заключила Джесс. Ты – в своем ремесле.

Великодушие Джесс, сравнившей их в своем горе, потрясло Снейк. Шанс на выздоровление Джесс, беспомощной, терзаемой болью, был настолько ничтожен, что Снейк испытала благоговейный трепет перед ее силой духа и возрожденной жаждой жизни.

– Благодарю тебя за твои слова.

– Выходит, ты, как и я, собиралась пойти к своей семье, чтобы просить о снисхождении?

– Да.

– Они дадут тебе другую змею, – с неожиданной уверенностью сказала Джесс.

– Я надеюсь.

– Разве есть какие-то сложности?

– Змеи-грезы размножаются очень медленно. Нам крайне мало известно о них. Новый экземпляр появляется на свет один раз в несколько лет, или когда кому-то удается получить клон, но… – Снейк пожала плечами.

– А ты поймай ее!

Подобная мысль еще никогда не приходила Снейк в голову, ибо она знала, что это невозможно. Она никогда не допускала иной возможности, кроме как возвратиться на станцию и просить прощения. Снейк печально улыбнулась:

– К сожалению, я не могу этого сделать. Они происходят не из нашего мира.

– А из какого?

– С какой-то другой планеты… – Голос у Снейк дрогнул, когда до нее дошел смысл сказанных слов.

– Тогда ты войдешь в ворота Города вместе со мной, – решительно заявила Джесс. – Когда я попаду к своим родным, я познакомлю тебя с пришельцами.

– Джесс, мы умоляем Центр о помощи вот уже несколько десятков лет. Но они даже не хотят с нами разговаривать.

– Но теперь-то ситуация иная! Одна из влиятельнейших семей Города в долгу перед тобой. Я не знаю, примут ли они обратно меня. Но они обязаны тебе за то, что ты помогала мне. Все равно обязаны.

Снейк внимала молча, загипнотизированная этой новой открывшейся возможностью, содержавшейся в предложении Джесс.

– Поверь мне, – продолжала Джесс. – Мы обе можем помочь друг другу. Если они примут меня, они примут и моих друзей. Если нет, они все равно обязаны уплатить долг. Любая из нас может высказать обе просьбы.

Снейк была гордой, очень гордой – она гордилась своим воспитанием, знаниями, своим именем. Перспектива возместить утрату Травки не униженными мольбами и оправданиями, а каким-то иным путем просто заворожила ее. Каждые десять лет Старший целитель совершал долгое путешествие в Город, чтобы пополнить популяцию змеек-грез, но всегда возвращался с пустыми руками. Если Снейк повезет…

– Это возможно?

– Моя семья поможет нам, – с уверенностью сказала Джесс. – Уговорят ли они пришельцев – вот это я гарантировать не могу.

Пока не спала полуденная жара, Снейк и всем остальным оставалось лишь ждать. Снейк решила выпустить Дымку и Песка проветриться немного перед утомительным путешествием. Выходя из палатки, она помедлила возле Джесс. Та мирно спала, но ее красивое лицо было покрыто нездоровым румянцем. Снейк пощупала ее лоб: возмоможно, у нее небольшой жар. А может, Джесс просто раскраснелась от духоты и зноя.

Снейк по-прежнему считала, что внутренние органы не пострадали, однако все же не стоило исключать возможность скрытого кровотечения. Возможно, даже начинающегося перитонита. Но тут Снейк, по крайней мере, хотя бы могла помочь. Она решила пока не тревожить Джесс, а выждать и посмотреть, как будут развиваться события.

Снейк задумала вынести змей подальше, в укромное место, где они никого не могли напугать. По дороге она наткнулась на Алекса, мрачно глядевшего перед собой. Она замедлила шаг. Алекс взглянул на нее. Вид у него был ужасно расстроенный. Снейк молча села рядом. Он повернул голову и испытующе посмотрел на нее: природное добродушие исчезло с его искаженного мукой лица. Теперь оно казалось уродливым и даже зловещим.

– Это мы искалечили ее, да? Мы с Мередит?

– Вы?! Боже, Алекс, ну конечно же нет.

– Ее нельзя было трогать. Мне следовало догадаться. Нужно было перенести лагерь к ней. Может быть, нервы не были порваны, когда мы нашли ее.

– Они были порваны.

– Мы же не знали, что она упала спиной. Думали, только разбила голову. Это мы могли повредить ей позвоночник…

Снейк положила ладонь Алексу на плечо.

– Такое ранение – результат сильнейшего удара, – сказала она. – Любой целитель скажет тебе то же самое. Позвоночник сломался при падении. Поверь мне. Вам с Мередит не под силу так повредить его.

Мускулы под ладонью Снейк медленно расслабились. Снейк с облегчением отвела руку. В коренастом теле Алекса было столько силы и он настолько плохо владел собой, что Снейк не на шутку перепугалась: он невольно мог обратить свою силу против себя самого. Он был гораздо важнее для этого крошечного сообщества, чем это могло показаться на первый взгляд, – может быть, даже важнее, чем он полагал сам. На Алексе держалось все хозяйство, он занимался лагерем, вел переговоры с заказчиками, уравновешивая артистический романтизм Мередит и бесшабашный авантюризм Джесс. Снейк от всей души понадеялась, что освободила его от чувства вины и нервного напряжения. Пока это было все, что она могла сделать для них.

Начали сгущаться сумерки. Снейк потрогала гладкую кожу гремучей змеи. Она больше не раздумывала над тем, нравится ли это Песку и, вообще, способны ли существа с таким примитивным мозгом испытывать наслаждение. Главное, что прикосновение прохладной змеиной кожи к кончикам пальцев доставляло удовольствие ей, а Песок лежал, свернувшись в кольцо и время от времени высовывая раздвоенный язычок. Краски его чешуек были яркими и чистыми – недавно он сменил кожу.

– Я совсем тебя раскормила, – любовно сказала Снейк. – Ах ты, ленивая бестия.

Снейк подтянула колени к подбородку. Черно-желтые узоры гремучей змеи так же хорошо выделялись на каменной породе, как и молочные кольца Дымки. Еще никто – ни змеи, ни люди, ни другие создания, уцелевшие в катастрофе, не успели приспособиться, мимикрировать на этой новой, непривычной Земле…

Дымки не было видно, но Снейк не беспокоилась. Обе рептилии в результате обучения были настроены на ее биополе и всегда держались поблизости или даже следовали за ней. Способности их не выходили за рамки импринтинга, заложенного воспитателями, однако при похлопывании ладонью о песок они всегда возвращались к Снейк.

Снейк оперлась о большой валун, подстелив под спину подаренный сородичами Аревина балахон. Интересно, где он сейчас, что с ним… Его род принадлежал к кочевникам, разводившим огромных мускусных быков, из их подшерстка получалась шелковистая первоклассная шерсть. Чтобы разыскать их, придется немало потрудиться, Снейк даже не знала, удастся ли ей его найти, хотя так хотелось увидеть Аревина…

Но его сородичи всегда будут напоминать ей о гибели Травки – если она вообще в состоянии забыть об этом хоть на миг. Причина трагедии – ее ошибка, непонимание этих людей. Она полагала, что они поверят ей на слово, что они легко отбросят свои страхи, – а ведь они ясно давали понять, сколь самонадеянной считали ее в своих суждениях.

Снейк постаралась отмахнуться от тоскливых мыслей. Теперь у нее есть шанс исправить ошибку и вернуть себе доброе имя. Если она пойдет с Джесс, выяснит, откуда берутся зеленые змейки, и добудет новых – а вдруг ей даже удастся выяснить, откуда те вообще взялись на Земле? – то она вернется с победой, а не с позором, ибо сумеет добиться того, что было недоступно ее Учителям и поколениям целителей.

Однако было пора возвращаться в лагерь. Она вскарабкалась на груду камней, загромождавшую вход в каньон, ища глазами Дымку. Кобра уютно устроилась на огромном базальтовом валуне.

Снейк взобралась на валун, подняла кобру и погладила ее по узкой головке. Вид у нее был совсем не такой устрашающий, скорее невозмутимый, капюшон сложен, голова такая же узкая, как у любой неядовитой змеи. Ей не было нужды в тяжелых мощных челюстях, огромных мешках, переполненных ядом. Смертоносный яд кобры убивал и в микроскопических дозах.

Снейк обернулась, привлеченная великолепием заката. Солнце висело над горизонтом оранжевым шаром, пробиваясь ярко-красными и малиновыми лучами сквозь серые облака.

И тут Снейк заметила кратеры, цепочкой вытянувшиеся через пустыню прямо под ее ногами. Земля была буквально изрыта огромными круглыми ямами, превратившимися в резервуары. Некоторые, лежавшие на пути лавового потока, остановили его бег, навеки заморозив наступающий вал. Другие были идеально округлы – чудовищные дыры, словно выдолбленные в земле, – и четкие очертания их не смогли нарушить даже наступавшие десятилетиями пески. Кратеры были столь огромны и раскиданы так широко, что причина их возникновения просто не вызывала сомнений. Ядерные взрывы изрыли Землю этими оспинами. Уже давно закончилась та война, и даже память о ней почти что стерлась у выживших на Земле, ибо война уничтожила всех, кто знал и кто понимал причины происшедшего.

Снейк глядела на опустошенную землю, радуясь тому, что находится на достаточно безопасном расстоянии от кратеров. В местах, подобных этому, война все еще тянула свои щупальца к человеку, видимые и невидимые для глаза; и смертоносные эти щупальца будут тянуться еще много веков спустя – после ее смерти. Даже каньон, в котором был разбит лагерь, возможно, был не так уж безопасен, но они пробыли здесь не слишком долго, чтобы подвергнуться серьезной угрозе.

Внезапно в глаза Снейк бросилось что-то странное, какой-то предмет, лежавший на самом гребне, но яркое солнце слепило Снейк, и она никак не могла хорошенько разглядеть его. Она прищурилась. Ей стало не по себе – словно она осмелилась подсмотреть то, что ей не надлежало знать.

Это был изуродованный труп жеребенка, раздувшийся от жары, он лежал у самого края кратера. Негнущиеся ноги мертвого животного были уродливо растопырены в воздухе, раздвинутые вспухшим брюхом. Золотая уздечка на голове жеребенка сверкала алым и оранжевым в лучах заката.

У Снейк вырвался короткий вздох, больше похожий на рыдание.

Она ринулась назад, к саквояжу и, быстро сунув Дымку в ее отделение, подняла Песка и помчалась назад, в лагерь, коротко выругавшись, когда Песок по своей привычке упрямо попытался обвиться вокруг ее запястья. Она остановилась и тоже засунула его в саквояж, после чего побежала снова, на ходу застегивая замок. Саквояж больно колотил ее по бедру.

Задыхаясь, она ворвалась в палатку. Мередит и Алекс все еще спали. Снейк опустилась на колени подле Джесс и осторожно отдернула простыню.

Не прошло и часа с того момента, когда Снейк в последний раз осматривала Джесс. Синяки на ее боку стали гуще и темнее, а кожа приобрела нездоровый, воспаленный оттенок. Снейк потрогала лоб Джесс. Он был раскаленный и пергаментно-сухой. Джесс не отреагировала на ее прикосновение. Когда Снейк отняла ладонь, гладкая кожа под ней внезапно изменила цвет, резко потемнев. За считаные секунды прямо на глазах у потрясенной Снейк на лбу растекся новый синяк – стенки капилляров, разрушенные смертоносной радиацией, лопались от малейшего давления. Повязка на бедре Джесс вдруг окрасилась ярко-алым – сквозь бинт сочилась кровь. Снейк непроизвольно стиснула кулаки. Ее всю трясло изнутри, словно от пронизывающей стужи.

– Мередит!

Мередит тут же проснулась, зевая и что-то бормоча со сна.

– Что случилось?

– Сколько времени вы искали ее? Она что, упала в кратер?

– Да, она занималась горной разведкой – потому и оказалась там. Никто не может сравниться с Джесс именно потому, что она ищет и находит драгоценности в таких местах. Но край кратера обрушился. Мы нашли ее уже ближе к вечеру.

О боже, целый день, подумала Снейк. Джесс угодила в один из основных кратеров.

– Почему вы мне сразу не сказали об этом?

– О чем?

– Эти кратеры смертельно опасны…

– Неужели и ты веришь в эти старые сказки, целительница? Мы уже десять лет приезжаем сюда, и ничего с нами не случилось.

Момент был не слишком подходящий для споров. Снейк снова взглянула на Джесс, понимая, что ее собственное неведение и нежелание Алекса с Мередит признавать опасность останков прежнего мира, по крайней мере, хотя бы ненадолго пощадили Джесс от лишнего ужаса. У Снейк были средства от лучевой болезни – но не для такой жестокой формы. Все, что бы она ни попыталась предпринять, лишь только продлило бы агонию Джесс.

– Да что такое случилось?! – Впервые в голосе Мередит прозвучала нотка страха.

– Она облучилась. Это радиоактивное отравление.

– Отравление? Как? Ведь она ела и пила все то же самое, что и все мы.

– Она облучилась в кратере. Сама земля там отравлена. Легенды говорят правду.

Мередит стала белой как мел – даже под загаром.

– Тогда сделай что-нибудь, помоги ей!

– Я ничем не могу помочь.

– Ты не могла исцелить ее раны, а теперь снова не можешь помочь!

Они смотрели друг на друга, дрожа от гнева и от боли. Мередит первая отвела глаза:

– Прости меня. Я не имела права.

– Увы, Мередит, я не всемогуща. А как бы мне хотелось этого…

Их перпалка разбудила Алекса, он поднялся и подошел к ним, потягиваясь и почесываясь.

– Пора бы уж… – Он посмотрел на Снейк с Мередит, потом оглянулся на Джесс: – О боги!..

Из отметины на лбу Джесс – там, где его коснулась ладонь Снейк, – сочилась кровь.

Алекс кинулся к Джесс, пытаясь обнять ее, но Снейк твердо преградила ему путь. Он попытался отшвырнуть ее.

– Алекс, я едва дотронулась до нее. Ты не сможешь помочь ей этим.

Он непонимающе уставился на Снейк:

– Тогда как?

Снейк покачала головой.

Слезы хлынули у него из глаз. Алекс вырвался из рук Снейк.

– Это нечестно! – Он опрометью бросился вон из палатки.

Мередит рванулась было за ним, потом помедлила у входа и вернулась.

– Он не в состоянии понять. Он еще так молод.

– Он в состоянии понять, – ответила Снейк. Она отерла кровь со лба Джесс, стараясь не давить и не тереть кожу. – И он прав: это действительно нечестно. А что вообще честно в этом мире? – Снейк оборвала себя, стараясь не вылить на Мередит собственную горечь по поводу утраченных Джесс шансов, украденных несправедливым роком и уничтоженных безумием ушедших поколений.

– Мерри? – Джесс ощупала воздух дрожащей рукой.

– Я здесь. – Мередит потянулась к Джесс, но окаменела, страшась притронуться к ней.

– Что случилось? Почему я… – Она медленно моргнула, ее глаза налились кровью.

– Полегче, – прошептала Снейк. Мередит обхватила пальцы Джесс ладонью – мягче, чем голубиное крыло.

– Нам пора? – В нетерпение Джесс примешалась нотка ужаса, нежелание понять и признать, что что-то неладно.

– Нет, любовь моя.

– Так жарко… – Джесс попыталась приподнять голову, перемещая тяжесть тела. И замерла, задохнувшись от боли. Мозг Снейк автоматически выдал информацию – бесстрастный роботоподный анализ ситуации, который в ней тренировали годами: кровоизлияние в суставные сумки, общее кровотечение – значит, и в мозг?

– Раньше так не болело. – Джесс смотрела на Снейк, стараясь не двигать головой. – Это что-то другое, гораздо хуже.

– Джесс, я… – Снейк почувствовала вкус соли на своих губах и только тут поняла, что плачет. Соль смешалась с песком и пылью пустыни. Она закашлялась. Алекс вполз в палатку. Джесс попыталась еще что-то сказать, но только ловила воздух ртом.

Мередит схватила Снейк за руку. Снейк почувствовала, как острые ногти впились в ее кожу.

– Она умирает.

Снейк кивнула.

– Целители знают, как облегчить, как…

– Не надо, Мередит, – прошептала Джесс.

– Как облегчить боль.

– Она не может…

– Одну из моих змей убили, – сказала Снейк громче, чем намеревалась, вне себя от горя и ярости.

Мередит больше ничего не добавила, но Снейк и так поняла, что та хотела сказать: «Ты не могла помочь ей выжить, теперь ты не можешь помочь ей умереть». Снейк невольно опустила глаза. Она заслужила это обвинение. Мередит отпустила ее и направилась к Джесс, склонившись над ней, как огромный демон, отгоняющий теней и чудовищ.

Джесс потянулась, чтобы дотронуться до Мередит, и резко отдернула руку. Она смотрела на свою ладонь, где между ее натруженными мозолями стремительно растекался синяк.

– Почему?

– Это все та война… – сказала Снейк. – В кратерах… – Голос у нее сорвался.

– Значит, это правда, – вздохнула Джесс. – Моя семья верила, что земля за пределами Города несет смерть, но я думала, что они лгут. – Глаза ее затуманились. Она моргнула, посмотрела на Снейк, но, словно не видя ее, моргнула опять. – Они так много лгали. Лгали для того, чтобы воспитать детей в послушании.

Джесс снова умолкла, лежа с закрытыми глазами, мышцы ее обмякали одна за другой, словно сам процесс расслабления был мучительной агонией, которую организм не в силах вынести разом. Она все еще была в сознании, однако уже не реагировала на окружающее – ни взглядом, ни улыбкой она не отозвалась, когда Мередит погладила ее по ярким волосам и села так близко, чтобы только не касаться ее тела. Кожа Джесс была иссиня-бледной между багровыми синяками.

Неожиданно она завизжала. Руки ее метнулись к вискам, ногти вдавились в кожу. Снейк схватила ее за руки, пытаясь оторвать их от головы.

– Нет… – простонала Джесс, – о нет, оставьте меня, оставьте… Мерри, как же мне больно! – Беспомощная от слабости, еще несколько минут назад Джесс сопротивлялась с лихорадочной силой. Снейк старалась тихонько усмирить ее, в то время как бесстрастный внутренний голос произнес диагноз: аневризма сосуда. В ослабленном, отравленном радиацией мозгу Джесс медленно взрывался кровеносный сосуд. Следующая мысль Снейк явилась непроизвольно и страстно: Господи, сделай так, чтобы он лопнул быстрей и сильней – и убил ее сразу.

В тот же момент Снейк уловила краем глаза, что Алекса рядом с ней нет – он в другом углу палатки, откуда послышался звук «погремушки» Песка. Инстинктивно она повернулась и бросилась на Алекса. Она врезалась плечом ему под дых, и Алекс выронил саквояж как раз в тот момент, когда Песок бросился прямо из своего отделения. Алекс с грохотом рухнул на пол. Снейк ощутила острую боль в ноге и замахнулась, чтобы ударить Алекса, но усилием воли сдержала себя.

Она опустилась на колено.

Песок свернулся на полу, негромко треща «погремушкой», готовясь ударить снова. Сердце у Снейк билось бешеными рывками. Она чувствовала в ноге пульсирующую боль. Песок вонзил свои зубы всего в нескольких сантиметрах от ее бедренной артерии.

– Ты идиот! Ты что, хочешь убить себя? – Ногу Снейк еще несколько раз свело от боли, затем приобретенный иммунитет нейтрализовал действие яда. Слава богу, что Песок промахнулся и не задел артерию. Даже она могла заболеть от такого укуса, а на болезнь у нее не было времени. Боль стала тупой, какой-то далекой и слабой.

– Как ты можещь допустить, чтобы она так страдала? – выкрикнул Алекс.

– Укусом Песка ты бы только добавил ей страданий. – Стараясь скрыть свою ярость, она повернулась к гремучей змее, подняла ее и положила в саквояж. – Смерть от укуса гремучей змеи медленна и мучительна. – Это было не совсем правдой, однако Снейк была так зла на Алекса, что ей захотелось попугать его. – При укусе гремучей змеи человек погибает от инфекции. От гангрены.

Алекс побледнел, однако продолжал стоять, яростно глядя на Снейк.

Мередит жестом успокоила его. Алекс перевел взгляд на Джесс, потом на Мередит – и снова с вызовом уставился на Снейк:

– Ну а другая змея? – Он повернулся к Снейк спиной и пошел к Джесс.

Придерживая саквояж, Снейк пальцем повернула защелку на отделении Дымки. Она тряхнула головой, отгоняя видение: Джесс умирает от укуса кобры. Яд кобры убивает мгновенно, не слишком приятно, но очень быстро. И что порочнее – приукрашать боль грезами или покончить с ней смертью? Снейк еще не приходилось отнимать жизнь у человеческого существа – ни в гневе, ни из милосердия. И она не знала, выдержит ли такое теперь. И должна ли она. Она не знала, не могла сказать, почему ей так не хочется убивать Джесс – из-за внушенных ей принципов этики или из-за чего-то еще, куда более глубинного, говорившего ей, что это будет неправильно.

Она слышала, как негромко переговариваются Алекс с Мередит и Джесс, но различала лишь голоса, слов было не разобрать: голос Мередит звучал чисто, музыкально, как-то отдаленно; голос Алекса вторил ей низко и грубо; Джесс же шелестела почти бездыханно, и сомнение читалось в ее тоне. Каждые пять минут все трое замолкали, пока Джесс боролась с очреденым приступом боли. Последние дни или часы ее существования унесут остатки ее силы и мужества.

Снейк открыла саквояж и позволила Дымке выползти и обвиться вокруг своей руки, а потом взобраться на плечи. Она мягко придерживала кобру пониже головы, чтобы та не могла укусить, и пересекла палатку.

Все трое уставились на нее, сплотившись в тесную дружную группку. Мередит, казалось, словно даже не узнала ее. Алекс взглянул на Снейк и перевел взгляд на кобру, потом снова на Снейк, с каким-то странным выражением облегчения и победоносной горечи. Дымка высунула язычок, пробуя на вкус их запахи, ее огромные, лишенные век глаза светились серебряными блюдцами в сгущавшемся мраке. Джесс покосилась на змею, моргнула. Она потяулась было протереть глаза, но вовремя спохватилась. Руки ее дрожали.

– Целительница? Подойди ближе, я ничего не вижу.

Снейк опустилась на колени между Мередит и Алексом. Уже в третий раз она не знала, что ответить Джесс. У нее было такое чувство, что это не Джесс, а она сама слепнет с каждой минутой, когда кровь просачивается через сетчатку, сдавливая нервы, затуманивая взгляд, превращая мир в черно-алое царство теней. Снейк моргнула, и ее взгляд прояснился.

– Джесс, я не могу облегчить твои страдания. – Дымка медленно пошевелилась под ее рукой. – Все, что я способна сделать для тебя…

– Скажи ей! – прорычал Алекс. Он сидел не мигая, словно загипнотизированный взглядом кобры.

– Ты думаешь, это так просто? – взорвалась Снейк. Но Алекс даже не посмотрел на нее.

– Джесс, – сказала Снейк. – Яд Дымки способен убивать. Если ты хочешь этого…

– Ты что говоришь?! – завизжала Мередит.

Алекс наконец стряхнул с себя оцепенение.

– Мередит, успокойся, неужели ты можешь вынести это?..

– Успокойтесь оба, живо, – приказала Снейк. – Решать будете не вы, а Джесс. И только она одна.

Алекс сел на корточки. Мередит выпрямилась, словно аршин проглотила, глядя на молчащую Джесс. Дымка попыталась выскользнуть из рук Снейк, но та придержала ее.

– Боль не прекратится, – сказала Джесс.

– Нет. – Снейк покачала головой. – Мне очень жаль.

– Когда я умру?

– Боли в голове вызваны повышением кровяного давления. Это может убить тебя… каждую минуту. – Мередит сгорбилась, зарывшись лицом в ладони, но у Снейк не было времени для милосердия. – В лучшем случае ты протянешь несколько дней – а потом все равно умрешь от лучевой болезни. – При эих словах Джесс вздоргнула, как от удара.

– Я не нуждаюсь в этих нескольких днях, – мягко сказала она.

Слезы струились сквозь стиснутые пальцы Мередит.

– Мерри, дорогая, Алекс знает, что говорит. Постарайся понять. Пришло время отпустить вас. – Джесс посмотрела на Снейк невидящими глазами: – Оставь нас ненадолго одних – а потом мы будем благодарны тебе за твой дар.

Снейк встала и вышла из палатки. Колени ее дрожали, а шея и плечи ныли от напряжения. Она опустилась на жесткий зернистый песок, от всей души желая, чтобы эта ночь была уже позади.

Она посмотрела на небо, тоненькую полоску, зажатую стенами каньона. В эту ночь облака были на редкость густыми и непроницаемыми, ибо, хоть луна стояла еще невысоко, рассеянный ее свет хоть немного, да озарял бы небосвод. Но вдруг до нее дошло, что слой облаков отнюдь не такой плотный, а скорее тонкий – а потому и не рассеивает лунное сияние. Облака были прозрачны и очень подвижны и неслись, влекомые ветром, высоко над землей. И вдруг, прямо у нее на глазах, темная пелена разорвалась, и Снейк отчетливо увидела небо, черное, глубокое, сверкающее разноцветными искорками света. Снейк смотрела во все глаза, надеясь, что облачная пелена никогда не сомкнется более, страстно желая, чтобы кто-нибудь разделил с ней восторг этого мига. Планеты вращались вокруг иных звезд, и люди жили на них, люди, которые могли бы помочь Джесс, если бы они знали о ее существовании. Снейк задумалась: а был ли вообще какой-либо шанс на успех в их безумной затее – или Джесс согласилась лишь потому, что в глубине ее существа – под отчаянием и страхом – жила неистребимая жажда жизни, слишком сильная, чтобы сдаться просто так.

В палатке кто-то откупорил новую чашу со светоэлементом. Синий биолюминисцентный свет выплеснулся через порог на черный песок.

– Целительница, Джесс зовет тебя. – Фигура Мередит четко выделялась на фоне сияния лампы, высокая и изможденная. Голос ее звучал совершенно бесцветно.

Снейк внесла кобру. Мередит больше не сказала ни слова. Даже Алекс метнул на Снейк взгляд, полный неуверенности и страха. Но Джесс приветствовала ее своими незрячими глазами. Мередит и Алекс стояли подле ее ложа, словно стража. Снейк остановилась. Она не сомневалась в правильности своего решения, однако последнее слово было все же за Джесс.

– Поцелуйте меня, – приказала Джесс. – А потом оставьте нас наедине.

Мередит резко повернулась:

– Ты не можешь велеть нам уйти – теперь!

– Вам и так предстоит забыть слишком много. – Голос Джесс дрожал от слабости. Волосы космами свисали ей на лоб, а то, что осталось от некогда прекрасного лица, отражало терпение на грани отчаяния и изнеможения. Снейк видела это, и Алекс тоже, но Мередит продолжала стоять, сгорбившись и тупо глядя в пол.

Алекс встал на колени и прижал руку Джесс к своим губам. Он поцеловал ее почти что благоговейно – в пальцы, в щеку, в губы. Она положила ладонь ему на плечо и привлекла к себе. Он медленно, молча поднялся, взглянул на Снейк и покинул палатку.

– Мерри, попрощайся со мной, прежде чем ты уйдешь.

Покорившись, Мередит встала на колени подле Джесс и откинула волосы с изуродованного синяками лба, приподняла Джесс и привлекла к себе. Джесс обняла ее в ответ. Никто не произнес ни слова утешения.

Мередит вышла из палатки, и повисло молчание – такое долгое, что Снейк стало не по себе. Когда шаги затихли настолько, что стали напоминать шуршание песка по коже, Джесс издала какой-то странный звук – не то сдавленный крик, не то стон.

– Целительница?

– Я здесь. – Снейк подложила ладонь под распростертую руку Джесс.

– Как ты думаешь, у нас получилось бы?

– Я не знаю, – сказала Снейк, припоминая, что одной из ее Учительниц люди Города даже не открыли ворота и отказались говорить с ней. – Но мне так хочется верить, что да.

Губы Джесс начали приобретать пунцовый оттенок. Нижняя губа лопнула. Снейк промокнула кровь, но жидкость была водянистая и все текла и текла безостановочной струйкой.

– Но ты все равно иди, – прошептала Джесс.

– Что?

– Иди в Город. Ты по-прежнему можешь предъявить им свои права.

– Джесс, нет…

– Да. Они живут под каменным небом, дрожа от страха перед всем, что за стенами Города. Они могут помочь тебе, а ты можешь помочь им. Они же все выживут из ума через несколько поколений. Скажи им, что я жила и была счастлива. Скажи им, что я бы, возможно, не умерла, если бы они говорили мне правду. Они утверждали, что все снаружи несет смерть, – вот я и решила, что они лгали во всем. Что все на Земле безопасно.

– Я передам им твое послание.

– И не забудь про свою нужду. Это понадобится другим людям… – Дыхание у нее прервалось, и Снейк молча ждала, когда Джесс сможет продолжить. Пот ручейками стекал по ее спине. Чуя нервозность хозяйки, Дымка плотнее сомкнула кольца на руке Снейк.

– Целительница…

Снейк похлопала Джесс по руке.

– Мерри унесла с собой мою боль. Покончи с этим, пока она не вернулась.

– Хорошо, Джесс. – Снейк сняла Дымку с руки. – Я постараюсь сделать это как можно быстрее.

Прекрасное изуродованное лицо повернулось к ней:

– Благодарю тебя.

Снейк была почти счастлива тому, что Джесс не может видеть происходящего. Дымка вонзит свои зубы в сонную артерию, прямо под челюстью, и яд, мгновенно проникнув в мозг Джесс, убьет ее без мучений. Снейк спланировала это очень тщательно, бесстрастно, сама дивясь тому, как она может столь невозмутимо думать о подобных вещах.

Снейк заговорила – успокаивающе, монотонно, словно гипнотизируя.

– Ты расслабилась, твоя голова откинута назад, глаза закрыты, ты засыпаешь, засыпаешь, засыпаешь… – Она держала Дымку над грудью Джесс, выжидая момент, когда уйдет последнее напряжение и прекратится легкая дрожь. Слезы текли по ее лицу, но зрение было лихорадочно-четким. Она видела, как бьется жилка на горле у Джесс. Язычок Дымки высунулся, дернулся раз, другой. Капюшон раздулся. Она ударит точно в тот миг, когда Снейк отпустит ее. – Ты спишь глубоко, и тебе снятся счастливые сны… – Голова Джесс покатилась по подушке, открыв горло. Дымка скользнула в руках Снейк. Снейк почувствовала, как пальцы ее разжались, в то время как мозг сверлила неотступная мысль: «А правильно ли я поступаю?»

Но вдруг тело Джесс содрогнулось в конвульсиях, спина выгнулась дугой, пальцы вытянулись и скрючились, словно когти. От испуга Дымка бросилась на нее и вонзила зубы. Конвульсии повторились, пальцы сжались в кулаки – но тут же расслабились. Две капельки крови пульсировали на месте укуса кобры. Тело Джесс еще продолжало содрогаться, но сама она была уже мертва.

Ничего не осталось – лишь запах смерти и лишенный души труп… и змея, холодная и шипящая на его груди. Снейк гадала, чувствовала ли Джесс приближение скорой развязки – и терпела так долго, сколько было необходимо, чтобы избавить своих друзей от душераздирающей сцены?

Вся дрожа, Снейк положила кобру в саквояж и обтерла тело начисто – так тщательно, словно это еще была сама Джесс. Но ничего не осталось от прежнего существа: красота ушла вместе с жизнью, оставив лишь изуродованную и избитую плоть. Снейк закрыла Джесс глаза и натянула на лицо одеяло.

Она вышла из палатки, неся кожаный саквояж. Мередит с Алексом молча следили, как она приближается. Луна взошла на небосклон, и Снейк различала их лица среди серых теней.

– Все кончено, – сказала она. Отчего-то голос ее прозвучал как обычно.

Мередит не пошевелилась и не издала ни звука. Алекс взял Снейк за руку, как когда-то брал Джесс, и поцеловал ее. Снейк отдернула ее, не желая благодарности за такую работу.

– Я должна была остаться с нею до конца, – пробормотала Мередит.

– Мерри, она не хотела, чтобы мы оставались.

Снейк поняла, что Мередит будут вечно преследавать воображаемые картины того, что произошло, тысячи видений, одно ужаснее другого, – если она, Снейк, не положит этому конец.

– Надеюсь, что ты поверишь мне, Мередит, – сказала она. – Джесс прошептала: «Мерри унесла с собой мою боль». А через секунду, за мгновение до того, как моя кобра ударила, ее не стало. Совершенно мгновенно. В ее мозгу лопнул сосуд. Она даже не почувствовала этого. Она не почувствовала укуса змеи. Бог свидетель тому, я верю, что так оно и было.

– Значит, все было бы точно так же, несмотря на то что мы сделали?

– Да.

Это многое меняло для Мередит, с этим она могла смириться. Но это ничего не меняло для Снейк. Она-то знала, что могла быть причиной смерти Джесс. Видя, как смягчается лицо Мередит, как уходит из него ненависть к самой себе, Снейк повернулась и направилась к осыпавшемуся краю каньона, где отлогий склон ввел вверх – к лавовому плато.

– Куда ты идешь? – догнал ее Алекс.

– Назад, в свой лагерь.

– Подожди, пожалуйста. Джесс хотела сделать тебе подарок.

Если бы он не сказал, что то была воля Джесс, Снейк отказалась бы, но последнее обстоятельство резко меняло дело. Нехотя Снейк замедлила шаг.

– Я не могу это принять, – сказала она. – Отпусти меня, Алекс.

Но он мягко повернул ее и повел обратно, к лагерю. Мередит не было видно: она была в палатке у тела Джесс либо горевала где-нибудь в одиночестве.

Джесс оставила Снейк кобылу, серую в яблоках, – чудесно вылепленное природой животное, в котором угадывались резвость и характер. Несмотря на то что Снейк не хотела принимать дар, несмотря на то что такая лошадь была явно не для целительницы, ее руки и сердце невольно потянулись к ней. Кобыла явилась для Снейк воплощением слитых вместе силы и красоты – только это видела Снейк, не в состоянии оторвать глаз, – силы и красоты, нетронутых трагедией. Алекс передал ей повод, и ее пальцы сжали мягкую кожу. Уздечка была инкрустирована в тонкой филигранной манере Мередит.

– Ее зовут Быстрая, – сказал Алекс.

Снейк предстояло одной пересечь лавовое плато до восхода солнца. Копыта лошади гулко грохотали по пустой породе, и кожаный саквояж, притороченный к седлу, тер бедро Снейк.

Она знала, что не может вернуться на станцию целителей. Во всяком случае, пока. Сегодняшняя ночь подтвердила то, что она не может оставить свое ремесло, сколь бы несовершенными ни были ее «инструменты». Если ее Учителя отнимут у нее Дымку и Песка и прогонят с позором, она не переживет этого. Она просто сойдет с ума при мысли, что в городе, или в лагере, или в поселке кто-то болен или даже умирает, а она бы могла помочь, вылечить или просто облегчить страдания. Она всегда будет пытаться помогать людям.

Ее воспитывали гордой и уверенной в себе, а от этого пришлось бы теперь отказаться – вернись она сейчас на станцию. И потом, она обещала Джесс передать ее прощальное послание Городу, и она выполнит свое обещание. Она отправится в Город – ради Джесс и ради себя?

Глава 4

Аревин сидел на огромном валуне. Ребенок его сестры агукал, лежа в перевязи, висевшей на груди Аревина. Аревин глядел в пустыню – в том направлении, куда ушла Снейк, – а тепло и подвижность маленького комочка жизни слегка согревали его душу. Стэвин совсем поправился, его новый братишка тоже был здоров – и Аревин понимал, что он дожен быть благодарен судьбе, благоволившей к его роду, и потому неясное чувство вины охватило его, когда он подумал о собственных затянувшихся страданиях. Он потрогал то место на щеке, где по ней прошелся змеиный хвост: как и обещала Снейк, шрама не осталось. Она ушла отсюда уже так давно, что рана успела покрыться корочкой и зажить, – но он помнил все, что касалось Снейк, с такой четкостью, до мельчайших деталей – как будто бы она все еще была рядом с ним. Ни время, ни расстояние не затуманили ее образ – как это случается с большинством людей, которых встречаешь в жизни. И в то же время Аревина неотступно терзала мысль, что она ушла навсегда.

Огромная корова, одна из тех, каких разводило племя Аревина, протрусила к валуну, на котором сидел юноша, и принялся яростно чесать о камень бок. Она фыркнула на Аревина, потыкалась носом в его сапог и лизнула его огромным розовым языком. Неподалеку уже подросший теленок жевал сухие, лишенные листьев ветви какого-то пустынного растения. Все животные в стаде худели, теряли в весе каждое лето, столь тяжелое для живых существ, вот и сейчас их шкуры потускнели, шерсть свалялась клочьями.

Они переносили жару сравнительно легко, если их непроницаемый подшерсток тщательно вычесывали, когда начиналась весенняя линька, а поскольку племя разводило мускусных быков именно ради их прекрасной теплой зимней шерсти, вычесывание всегда производилось с великим тщанием. Но животные, как и люди, уже устали от лета и жары и от сухой, безвкусной пищи. Им тоже хотелось скорее возвратиться на зимние пастбища с их свежей зеленой травой. В сущности, и самому Аревину уже не терпелось вернуться на плато.

Младенец помахал в воздухе крохотными ручками, ухватил палец Аревина и потянул его к себе. Аревин улыбнулся:

– Это единственное, что я не в силах дать тебе, малыш.

Малыш пососал его палец и удовлетворенно пожевал его беззубыми деснами, даже не заплакав оттого, что не добыл молока. Глаза у ребенка были голубые, совсем как у Снейк. Почти у всех младенцев глаза голубые, подумал Аревин, но эта мысль тут же унесла его по волнам мечты.

Снейк снилась ему каждую ночь – во всяком случае, в те ночи, когда ему вообще удавалось заснуть. Никогда еще прежде он не испытывал ничего подобного по отношению к женщине. Он бережно перебирал в памяти драгоценные воспоминания – вот они прикоснулись друг к другу, вот оперлись друг о друга, поджидая рассвет в пустыне, вот ее пальцы погладили синяк на его щеке… Он помнил до мельчайших подробностей сцену в палатке, возле постели Стэвина, когда он обнимал, утешая ее… Какая нелепость – счастливейшим моментом в его жизни был тот миг, когда он обнял ее в надежде, что она останется с ним… чтобы тут же узнать, что она уходит. «А ведь она могла остаться», – подумал он. Отчасти из-за того, что племени нужен целитель, отчасти, возможно, из-за него, Аревина. Она бы побыла здесь подольше, если бы могла.

Когда Снейк ушла, он заплакал – впервые за все время, что помнил себя. Хотя понимал, что она не захочет остаться – теперь, когда ее лишили самого ценного. Он слишком хорошо понимал, каково это – быть ни на что не пригодным, ибо теперь и сам чувствовал себя именно так же. Да, он был ни на что не пригоден – и ничего не мог с этим поделать. Каждый день он вставал с надеждой, что Снейк возвратится, хотя понимал, что его надежды тщетны. Он даже представить не мог, куда она отправилась, преодолев пустыню. Покинув станцию, она могла бродить и неделю, и месяц, и полгода – прежде чем достичь пустыни и пересечь ее в поисках новых мест и новых людей.

Нужно было пойти с ней. Теперь он точно знал это. В своем безутешном горе она не захотела принять его помощь, но ему следовало бы догадаться, что она ни за что не сумеет объяснить своим наставникам, что здесь произошло. Никакая проницательность не помогла бы постичь всю глубину страха народа Аревина перед змеями. Сам Аревин мог понять это – на основании личного опыта. Он слишком отчетливо помнил ужас той ночи, когда умирала его сестренка, он помнил струйки холодного пота, побежавшие по его спине, когда Снейк попросила его подержать Дымку. Да, он знал, что это такое – смертельный страх, он испытал его, когда увидел укус песчаной гадюки на руке Снейк и решил, что она умрет – эта девушка, которую он уже успел полюбить.

Снейк явила два чуда – единственные чудеса в жизни Аревина. Во-первых, она не умерла, а во‐вторых, она спасла от смерти Стэвина.

Младенец моргнул и крепче вцепился деснами в палец Аревина. Аревин соскользнул с валуна и протянул вперед руку. Гигантское животное положило морду ему на ладонь, и он почесал ее под горлом.

– Ты покормишь это дитя? – спросил Аревин. Он потрепал корову по крутому боку, погладил по спине и животу и опустился на колени подле нее. У нее уже почти не было молока в это время года, но теленок уже перестал сосать. Аревин отер рукавом сосок и поднес к нему малыша. Ребенок боялся гигантского чудовища ничуть не больше, чем сам Аревин, и, жадно приникнув к соску, принялся сосать.

Когда дитя утолило голод, Аревин снова почесал корову под горлом и взобрался на свой валун. Ребенок вскоре заснул, вцепившись тоненькими пальчиками в руку Аревина.

– Брат!

Аревин оглянулся. Предводительница рода взобралась на валун и уселась рядом с ним. Ее распущенные длинные волосы слегка шевелились под слабым ветерком.

Она склонилась над младенцем и улыбнулась:

– Как он себя вел?

– Превосходно.

Она откинула прядь волос со лба.

– С ними гораздо проще, когда их уже можно посадить на спину. Или даже опустить на землю – хотя бы ненадолго. – Она улыбнулась. Сейчас в ней не осталось ни капли того сдержанного достоинства, что обычно читалось в ее лице, когда она принимала высоких гостей.

Аревин вымученно улыбнулся.

Она положила свою руку на его – ту, что обнимала ее дитя:

– Мой дорогой, я должна спросить тебя – что с тобой происходит?

Аревин, застигнутый врасплох, пожал плечами:

– Я постараюсь исправиться. В самом деле, последнее время от меня мало толку.

– Ты думаешь, что я пришла чтобы корить тебя?

– Это было бы лишь справдливо. – Аревин избегал смотреть в глаза предводительнице, он не отрывал взгляда от ее ребенка. Сестра отпустила его руку и обняла Аревина за плечи.

– Аревин, – сказала она, назвав его по имени в третий раз за всю жизнь, – Аревин, ты очень важен для меня. Со временем ты можешь быть избран вождем – если пожелаешь. Но ты должен взять себя в руки. Если она не хочет тебя…

– Мы оба хотели друг друга, – ответил он. – Но она не могла оставаться здесь, она не могла работать и не пожелала, чтобы я отправился с ней. А теперь я не могу пойти за ней. – Он посмотрел на младенца сестры. После смерти его родителей Аревина приняли в семью сестры. В ней было шесть взрослых партнеров, двое – нет, теперь уже трое – детей и Аревин. Его обязанности не были четко определены, однако он чувствовал себя ответственным за детей. Особенно теперь, когда близился переход на зимние пастбища и роду требовалась помощь каждого человека. До самого конца утомительного путешествия мускусные быки требовали неусыпного надзора денно и нощно, иначе животные время от времени отбивались от стада, забредая на восток в поисках новых пастбищ, и пропадали уже навсегда. Поиски пищи были столь же мучительно тяжелы и для людей в это время года. Но если они придут на пастбища слишком рано, едва проклюнувшаяся трава будет слишком мала и нежна и быки вытопчут ее своими копытами.

– Брат, скажи мне, что ты хочешь сказать.

– Я знаю, что роду нужен сейчас каждый человек, каждые руки. Я тоже ответствен перед людьми, перед тобой, перед этим ребенком… Но целительница… Как она объяснит, что случилось здесь? Как она сможет объяснить им то, что и сама не в силах понять? Я видел, как ее укусила песчаная гадюка. Я видел, как кровь и яд текли по ее руке. А она – она даже не обратила внимания. Она сказала, что даже не почувствовала этого.

Аревин посмотрел на сестру с некоторым сомненением: он еще никому не рассказывал про песчаную гадюку, справедливо подозревая, что ему просто не поверят. Предводительница была явно потрясена, однако не возразила ни слова.

– Как она сможет объяснить наш страх перед этой маленькой змейкой? Она скажет своим наставникам, что совершила ошибку и потому змея-греза была убита. Она винит во всем себя. Наставники тоже обвинят ее и строго накажут.

Предводительница устремила взгляд к горизонту. Потом подняла руку и заправила прядь седеющих волос за ухо.

– Она гордая женщина, – наконец сказала она. – Ты прав. Она не станет оправдываться. Ни за что на свете.

– И она не вернется сюда, если они изгонят ее. Я не знаю, куда она отправится тогда, но мы уже никогда не увидим ее.

– Приближается сезон бурь, – коротко ответила предводительница.

Аревин кивнул.

– Если бы ты отправился за ней…

– Но я не могу! Не сейчас!

– Мой дорогой, – промолвила мягко сестра, – мы живем так, чтобы каждый из нас был свободен настолько, насколько это возможно, вместо того чтобы лишь некоторые из нас пользовались неограниченной свободой. Ты сам порабощаешь себя, возлагая на себя ответственность, когда чрезвычайные обстоятельства требуют свободы действий. Если бы ты был моим партнером и это было бы твоей непосредственной обязанностью – растить этого ребенка, – все было бы значительно сложнее, но и в таком случае вполне разрешимо. В сущности, моему партнеру живется гораздо вольготнее, чем он мог предположить, когда мы решили родить этого ребенка. А все из-за того, что ты сам стараешься сделать больше, чем тебе положено.

– Это не так, – быстро возразил Аревин. – Я в самом деле хотел помочь. Мне это было необходимо. Я хотел… – Он запнулся, не зная, как закончить начатую фразу. – В общем, я благодарен ему за то, что он позволил мне помогать.

– Я знаю. И у меня нет возражений. Но это не он оказал тебе любезность, а ты – ему. Возможно, настала пора напомнить ему о его обязанностях. – Лицо ее озарилось нежной улыбкой. – А то он чересчур увлекся своей работой. – Ее партнер был прядильщиком, лучшим в племени, однако она была, несомненно, права: он жил витая в облаках.

– Мне не нужно было отпускать ее, – выдохнул Аревин. – Ну почему, почему я не понял этого раньше? Я должен был оберегать свою сестру – но не сумел, а теперь не сумел защитить целительницу. Она должна была остаться с нами. Здесь бы она была в безопасности.

– Здесь бы она чувствовала себя неполноценной.

– Но ведь она могла продолжать исцелять людей!

– Мой дорогой друг, – сказала сестра Аревина, – невозможно оберегать кого бы то ни было безгранично, не порабощая его. Мне кажется, ты никогда не понимал этого, потому что сам требовал от себя слишком многого. Ты винишь себя в смерти своей сестры…

– Я недостаточно хорошо смотрел за ней.

– А что ты мог поделать? Помни о ее жизни, а не о смерти. Она была храбрая, счастливая и самонадеянная – каким и должен быть ребенок. Ты мог уберечь ее только одним-единственным способом – приковав к себе страхом. Но она не могла жить такой жизнью, она не смогла бы остаться тогда той девочкой, что ты так любил. То же самое относится и к целительнице.

Аревин уставился на младенца, спавшего у него на руках, понимая, что сестра права, и все же был не в силах сбросить с себя остатки растерянности и вины.

Сестра мягко похлопала его по плечу:

– Ты лучше нас знаешь ее, и ты утверждаешь, что она не способна объяснить наш страх. Думаю, что ты прав. Я сама должна была бы догадаться об этом. Я не желаю, чтобы она понесла наказание за то, что мы совершили, но и не хочу, чтобы о моем народе думали превратно. – Предводительница повертела в пальцах металлический круг на кожаном ремешке, висевший у нее на шее. – Ты прав. Кто-то должен отправиться на станцию целителей. Я бы сама могла это сделать, поскольку защитить честь рода – моя обязанность. Это мог бы сделать и партнер моего брата, потому что это он убил змею. Или ты – потому что ты называешь целительницу другом. Люди племени должны собраться и решить, кому из нас идти. Но любой из нас мог бы быть вождем. Любой из нас мог бы из страха убить ее маленькую змейку. Но только ты стал ее другом.

Она оторвала взгляд от линии горизонта и посмотрела на Аревина, и он понял: сестра слишком долго правила своим народом, чтобы знать наверняка, что решат люди.

– Благодарю тебя, – сказал он.

– Ты и так потерял многих, кого любил. Я ничего не могла поделать, когда умерли твои родители или погибла сестра. Но сейчас я могу помочь тебе, даже если ради этого нам придется расстаться с тобой. – Она взъерошила его волосы, так же тронутые ранней сединой, как и ее. – Но помни, пожалуйста, что я не хочу потерять тебя навсегда.

И она быстрыми шагами удалилась вниз, в пустыню, оставив Аревина наедине с младенцем ее семьи. Ее вера в него вселила в Аревина силы: он больше не терзался вопросом, правильно ли он поступит, отправившись на поиски целительницы – на поиски Снейк. Да, это было правильно – потому что так должно было быть. По крайней мере, его род был в долгу перед ней. Аревин высвободил руку из влажных пальцев младенца, передвинул перевязь на спину и, спустившись с валуна, направился вниз, в пустыню.

Оазис, показавшийся на горизонте, был таким зеленым, призрачным и невесомым в тусклом свете восходящего солнца, что Снейк поначалу приняла его за мираж. Она все еще не была способна отличить иллюзию от реальности. Всю ночь она скакала через лавовое плато, стремясь пересечь его до восхода солнца, когда жара станет непереносимой. Глаза у нее жгло, и губы пересохли и потрескались.

Серая кобыла подняла голову и навострила уши, ноздри ее раздулись, зачуяв воду, – ей не терпелось скорее достичь ее после стольких суток столь скудного рациона. Когда Быстрая перешла на рысь, Снейк не стала придерживать ее. Изящные деревья окружали их, задевая плечи Снейк пушистыми листьями. Воздух под ними был почти прохладен и напоен сладким ароматом зреющих плодов. Снейк откинула покрывало с лица и вдохнула полной грудью.

Она спешилась и подвела Быструю к темной чистой заводи. Кобыла погрузила морду в воду и принялась жадно пить. Даже ноздри ее скрылись под водой. Снейк опустилась рядом с ней на колени и набрала в пригоршню воды. Вода просачивалась и стекала сквозь пальцы, поднимая рябь на поверхности заводи. Круги разошлись, поверхность снова стала как зеркало, и Снейк увидела свое отражение на фоне черного песка. Ее лицо было покрыто коркой пыли.

«Я похожа на разбойника, – подумала она, – или на клоуна». Она могла вызвать смех – но то был бы смех жалости, а не радости. Слезы промыли бороздки в маске грязи на ее лице. Она потрогала их, все еще не отрывая взгляда от своего отражения.

Как бы ей хотелось забыть, забыть навсегда последние несколько дней – но она понимала, что никогда не сможет отрешиться от них. Она все еще ощущала сухую хрупкость кожи Джесс и ее легкое, вопросительное прикосновение. Она все еще слышала ее голос. И она ощущала боль ее смерти – боль, которую она не сумела ни отвратить, ни облегчить. Она не могла еще раз выдержать что-то подобное.

Погрузив руки в холодную воду, Снейк плеснула влагу в лицо, смывая с себя черную пыль, пот и следы от пролитых слез.

Она неторопливо вела Быструю вдоль берега, мимо палаток и тихого лагеря, где мирно спали караванщики. Когда она добралась до лагеря Грам, то приостановилась: клапаны палатки были приспущены. Снейк не хотелось будить старуху и ее внуков. Чуть в отдалении от берега Снейк увидела загон для лошадей. Бельчонок, ее тигровый пони, стоял среди лошадей Грам и мирно дремал. Его золотисто-черная шкура так блестела, что было ясно, что его усердно скребли и чистили по меньшей мере неделю, он был упитанный и вполне довольный жизнью и уже не поджимал ногу, с которой в пути слетела подкова. Снейк решила, что пусть он побудет у Грам еще денек-другой, а сама она не станет тревожить ни пони, ни старую караванщицу этим утром.

Быстрая послушно следовала за Снейк, бредущей вдоль берега, время от времени игриво покусывая ее за бедро. Снейк почесала кобылу за ушами, где пот коркой засох под сбруей. Народ Аревина дал ей целый мешок брикетов сена для Бельчонка, но его кормила Грам, так что у Снейк должен был еще оставаться запас фуража.

– Поесть, поспать и хорошенько почиститься – вот что нам обеим нужно, – сказала Снейк Быстрой.

Лагерь Снейк был разбит на отшибе от скопления палаток, за выступающим утесом, куда редко забредали бродячие торговцы. Так было безопаснее для людей и для змей – держать их подальше друг от друга.

Снейк обогнула крутой каменный выступ – и не узнала привычную картину. Когда она уезжала, она не успела свернуть постель, но все остальное было в порядке. Все было тщательно упаковано. Теперь же ее одеяла были свернуты и сложены стопкой, запасная одежда лежала рядом, а кастрюли и сковородки были расставлены в ряд на песке. Нахмурившись, она подошла ближе. К целителям было принято относиться с особым почтением и даже благоговением, и ей в голову не пришло попросить Грам проследить за ее добром, равно как и за пони. Она и вообразить не могла, что кто-то осмелится рыться в ее вещах, пока она отсутствовала.

Тут она заметила вмятины на кастрюлях, а металлическая тарелка вообще была согнута пополам, чашка сплющена, ложка скручена винтом. Снейк бросила поводья и побежала к своим вещам. Сложенные стопкой простыни и одеяла были разорваны в клочья. Она выудила рубашку из стопки чистого белья, однако рубашка уже не была чистой, а оказалась заляпанной грязью. Ее явно топтали ногами в прибрежной тине. Рубашка была старая, мягкая и привычная телу, выношенная и ветхая – ее любимая, самая удобная рубашка. Теперь на спине зияла прореха и рукава были истерзаны, изодраны на куски. В общем, рубашка погибла.

Сумка с брикетами сена лежала рядом с прочими вещами, однако кубики сена были рассыпаны и сено втоптано в песок. Быстрая, фыркая, нюхала уцелевшие клочья, пока Снейк потрясенно взирала на царившее вокруг разорение. Она не могла взять в толк, кому могло понадобиться перевернуть вверх дном ее лагерь, а затем сложить разоренное имущество в столь тщательном порядке. И вообще, кому и что могло понадобиться в ее лагере, поскольку она не имела ровным счетом ничего ценного? Может быть, кто-то решил, что она возит с собой большие запасы золота и драгоценностей? Ведь некоторым целителям щедро платили за их услуги. Но в пустыне были свои законы, правила чести, и даже люди, не охраняемые особым статусом, не беспокоились за оставленное без присмотра имущество.

Продолжить чтение