Дамочкам наплевать

© И. Б. Иванов, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа

„Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука®

Глава 1

Сейджерса грохнули

Ну и пекло!

Я хоть и не бывал в аду, но что-то мне подсказывает: там ничуть не жарче, чем в этой калифорнийской пустыне. На дворе, кстати, июль.

Проношусь мимо городка Индио и рассчитываю вскоре увидеть огни другого города – Палм-Спрингс. Говоря «проношусь», я не преувеличиваю: спидометр показывает восемьдесят миль в час. Если бы не чертова жара, ночка была бы что надо. А от жары просто нечем дышать. Вдобавок днем, когда я остановился, чтобы вздремнуть, поднялась песчаная буря; по местным меркам совсем слабая, однако у меня в горле застрял целый кусок пустыни Мохаве, или как там еще называется местное захолустье.

Вы когда-нибудь слышали про Лиззи по прозвищу Кактус? Я сейчас о ней пою, поскольку есть целая песня про эту дамочку. Не скажу, что у меня хороший голос. Он вообще никакой. Вот если бы матушка Коушен произвела меня на свет с подобающими голосовыми связками и с физиономией, отличающейся от береговой линии Санто-Доминго, тогда лучшие красотки мира выстроились бы в очередь, дабы послушать пение Лемми, которое потом войдет в историю.

Возвращаюсь к Лиззи по прозвищу Кактус. Живьем я ее не встречал, но об этой дамочке поется в песне, а песня застряла у меня в голове, придавая ритм движению автомобиля. Впервые я услышал ее от одного ковбоя пару лет назад. Было это в Соноре[1], когда я ущучил Йелца, предъявив ему обвинение в убийстве и похищении. У того ковбоя не было ничего, кроме гитары, прокуренной глотки и воспоминаний о мексиканской красотке, сбежавшей от него. Он пел без передышки. Я уже не знал, куда деться от его пения. Окажись вы на моем месте, даже смертный приговор, зачитанный вам кем-то на манер анекдота, принес бы облегчение. В общем… вот о чем там поется.

Сейчас и мне случилось напевать эту дурацкую песенку, помогающую не задремать за рулем.

Как говорят, я вышел на финишную прямую. Впереди уже видны огни Палм-Спрингс – этой жемчужины пустыни. Там вы найдете что угодно. Скажем, бриллиантовое ожерелье в шикарном ювелирном магазине. Духи по пятьдесят долларов за флакон. А можно и схлопотать бутылкой виски по роже в придорожной забегаловке, которых полно на пустынных шоссе. В таких местечках можно наскоро перекусить, одновременно лишившись репутации и подтяжек.

Въезжаю в город. Настроение хорошее, но чувствуется легкая усталость. Подождите, я ведь рассказывал вам про Лиззи Кактус? Сдается мне, в здешних краях полно таких «кактусов» женского пола. Готовы вопить при виде паука, зато пырнуть своего парня стилетом для них все равно что заказать порцию шоколадного мороженого. Впрочем, может, вы и сами наверняка натерпелись от дамочек.

Мне вот нравятся женщины. Есть в них что-то завораживающее. Ритм какой-то. Я уж не говорю про всевозможные уловки!

К этому времени я уже проехал через весь Палм-Спрингс. Невдалеке справа вижу заведение с неоновой вывеской «Хот-доги». То, что мне надо. Подъезжаю, торможу. Вылезая из машины, ощущаю себя одеревеневшим трупом. Ничего удивительного: я ехал десять часов без передышки.

Подхожу к заведению, заглядываю через окно. Милая такая закусочная. Внутри чисто. За стойкой пара девиц. Цыпочки очень даже симпатичные. Одна рыжеволосая, с такими глазищами, что кто-то когда-то явно схлопочет себе приключений. У второй фигурка, заставляющая пожалеть, что я не в отпуске. Столиков раз-два и обчелся. Внутри никого, кроме официанток и парня. Он сидит в углу, лопает сосиски и постоянно косится на фигуристую блондинку.

Смотрю на часы. Половина первого ночи. Вхожу и, приподняв шляпу, обращаюсь к рыжеволосой:

– Привет, Несравненная. Увидев вас, я ощутил непреодолимое желание съесть гамбургер и выпить чашку кофе с большим количеством сливок. А то моя матушка говорит, что я должен следить за своим питанием.

Рыжая улыбается и смотрит на напарницу.

– Глянь-ка, Элис, Кларк Гейбл[2] пожаловал, – говорит она и тянется к кофейнику.

– А по мне, так он скорее похож на Спенсера Трейси[3], – отвечает блондинка. – Есть в нем что-то такое. Та самая изюминка. Что ж он раньше не обозначился на горизонте?

– Не ссорьтесь, девочки, – говорю им. – Если бы здесь была только одна из вас двоих, я бы отправился искать другую закусочную. Вы как бы дополняете друг друга. Гамбургер обязательно помажьте горчичкой, а вот лука не надо совсем.

– На свидание собрались? – интересуется рыжеволосая.

– Если бы! – улыбаюсь я. – Просто я вообще не ем лук. Лук – штука опасная. Ведь никогда не знаешь, что с тобой произойдет в ближайшие минуты. Был я знаком с одним парнем. Так он наелся гамбургеров с луком, а через час девица, которую он обхаживал, помчалась звонить в Министерство обороны с просьбой выдать ей противогаз.

Рыжая улыбается до ушей.

– Вы ведь недавно в наших краях? – интересуется она и вполне дружелюбно смотрит на меня.

– Да. Только что из Мексики, из Магдалены[4]. Ищу своего друга. Его зовут Джереми Сейджерс. В Ариспе[5] у него умер родственник и оставил ему наследство. Вот я и подумал: кто-то должен сообщить ему об этом. Вы его знаете?

– Повезло же парню! – восклицает рыжеволосая. – Кажется, мы знаем этого Сейджерса. Как-то я видела его разговаривающим с Энни. У нас ее зовут Хот-Дог. Эта грымза пристроила его на работу в свое заведение. У нее там, знаете ли, высший класс. Для избранных.

– И у вас такие есть? – изображаю удивление я. – Ну так ваш город просто конфетка.

– И не говорите, – улыбается она. – У нас тут есть всё. Теперь вот вы появились. Полный набор для шикарной жизни!

– Ну, я бы про себя так не сказал, – шучу я. – Кстати, а кто такая Энни, которую зовут Хот-Дог?

– Персик наш, хотя и не первого сорта, – отвечает блондинка. – В шесть вечера начинает с двойных порций мартини, а к полуночи уже пьяна вдрабадан. Тогда она тащится сюда и пожирает кучу хот-догов. По ее словам, они убирают из ее организма алкогольное отравление и ей перестают мерещиться обаятельные ковбои там, где их нет. Отсюда и ее прозвище. – Блондинка прыскает со смеху, но тут же понижает голос. – Вот и она, легка на помине.

Я оборачиваюсь.

Дамочка явно стоит того, чтобы на нее поглазеть. На ней мешковатый джемпер и голубые походные брюки. На ногах пляжные туфли. Похоже, она успела влить в себя столько, что иному экономному парню хватило бы года на три. Но самое смешное, в ней ощущается класс… если вы понимаете, о чем я.

Энни плюхается за ближайший столик. Официантки сразу начинают шевелиться. Большая тарелка наполняется хот-догами. Рядом встает большая чашка кофе. Я подхватываю то и другое и несу к столику.

Энни прищуривается.

– А вы кто будете? – спрашивает она.

– Я?.. Я парень, который верит в фей. Послушайте, леди, – продолжаю раньше, чем она успевает открыть рот. – Может, с вашей помощью я кое-кого найду. Девушки мне тут рассказали, что у вас работал парень, которого я ищу. Джереми Сейджерс. У меня для него есть хорошая новость. Кто-то из родственников оставил ему наследство.

Энни впивается зубами в первый хот-дог.

– Он работал в моей гостинице «Миранда-Хаус», – говорит она. – Но все делал спустя рукава. Мне это надоело, и я его выгнала. Кажется, мой урок не прошел для него даром. Он стал серьезнее относиться к работе и теперь нанялся на асьенду «Альтмира». Это такое заведение в пустыне. Что ж, видно, там ему и место.

Она вдруг начинает плакать. Энни чем-то похожа на трубу, до краев залитую спиртным.

– Не переживайте, – советую ей. – Лучше расскажите, где находится эта «Альтмира».

Это возвращает ее на землю.

– Выезжайте из города, ковбой, и рулите до самой заправочной станции. За ней справа поворот на пустынную дорогу. По этой дороге вам катить еще миль тридцать. Когда дорога вообще исчезнет, поверните голову направо и увидите «Альтмиру». Только на вашем месте бумажник бы я туда не брала. Уж слишком лихие там ребята.

Горячо благодарю Энни, расплачиваюсь с рыжеволосой и уезжаю.

Снова гоню. Город остался позади. По обе стороны тянется пустыня. Проскакиваю мимо придорожных забегаловок, дешевеньких гостиниц и гостевых ранчо. Вскоре они исчезают, и вокруг не остается ничего, кроме холмов, деревцев юкки, кактусов и этой дороги. Спидометр уверяет, что я проехал двадцать миль. Снова затягиваю песню про Лиззи Кактус. Заметил, что, когда я напеваю эту чушь, едется быстрее.

Мысли вертятся вокруг Сейджерса. Как он тут прижился, нравится ли ему здешняя атмосфера? Он ведь совсем молодой парень.

А вот и асьенда. Дорога и в самом деле исчезает. Дальше изволь ехать по ухабистой пустыне. Но на недостаток гостей на асьенде не жалуются, и потому приезжающие машины накатали подобие дороги. Это подобие сворачивает вправо, огибает приличный кусок земли, на нем-то и стоит асьенда «Альтмира»: обычное глинобитное здание, окруженное со всех сторон оштукатуренной верандой. Для красоты тут торчат декоративные кактусы. Над входом сияет неоновая вывеска. Подъехав ближе, слышу зажигательную музыку. Играет гитарный оркестр, причем играет хорошо.

Нахожу место для машины. Когда я так говорю, это значит, что я поставил машину сбоку, у глинобитной стены, и в случае необходимости могу быстро рвануть отсюда. Бывали передряги, когда мне требовалось это сделать, и я всегда убеждался, насколько правильно поступал, не оставляя машину перед входом, где какому-нибудь придурку вдруг захочется проткнуть ножом шины.

Иду к двери. Асьенда построена в мексиканском стиле: за дверью коридорчик, другой конец которого закрыт занавеской. Оттуда слышатся гитарные всплески. Быстро прохожу коридорчик, отодвигаю занавеску и оказываюсь в зале.

Честно говоря, я удивлен. А местечко-то оказалось шикарнее, чем мне представлялось. Зал просторный, с глинобитными стенами и деревянным полом. При входе утыкаешься взглядом в барную стойку. Сбоку от бара начинается каменная лестница. Ее ступеньки тянутся вдоль стены, приводя к двери комнаты и площадочке, а с площадочки тянутся дальше, но уже вправо и выводят на деревянную галерею. Она огибает три стены. Четвертая занята огромными – от пола до потолка – окнами с проволочными сетками. Зал уставлен столиками. Кто-то сидит, кто-то фланирует по залу.

Самую середину занимает танцевальный пятачок. Пол в этом месте гладко обструган и натерт. И сейчас там танцует страстное танго забавная парочка: местный пустынный жиголо и дамочка, которая по возрасту годится ему в мамаши.

Парень высокий, стройный и гибкий. Он одет в шелковую рубашку и мексиканские брюки. На губах блуждает глупая улыбка. Партнершу свою он крутит и вертит так, словно флиртует с гремучей змеей. Оркестр – четыре парня в ковбойских кожаных штанах – помещается на невысоком подиуме и вовсю наяривает испанское танго, под которое танцует парочка. Еще четверо или пятеро посетителей толкутся возле стойки. Почти на всех ковбойские кожаные штаны или брюки. Возможно, они явились сюда с гостевых ранчо, что встречались мне по пути. Туда обычно приезжают поучиться верховой езде.

На галерею выходят двери верхних комнат. Из той, что у меня над головой, доносятся взрывы смеха и разговоры. Слева от меня, за столиком возле окна, трое парней, по виду мексиканцы, ведут обстоятельную беседу за бутылкой текилы. Справа веселится компания богатеньких ребятишек в смокингах и женщин, увешанных драгоценностями. Поскольку возле двери я не увидел ни одной машины, скорее всего, с задней стороны дома есть гараж.

Когда я вхожу, парни у стойки мельком глядят на меня и продолжают упражняться в остроумии со смазливой барменшей.

Выбираю столик у края танцевального пятачка и сажусь. Вскоре ко мне подходит парень. Кажется, он вот-вот откинет копыта, настолько он тощ. Спрашивает, что я желаю заказать. Прошу принести яичницу с ветчиной и бутылку виски. Доходяга исчезает, а я смотрю, как танцор на пятачке выделывает па.

Он продолжает кружить свою партнершу. По лицам гитаристов вижу: они едва сдерживают смех. Возможно, они думают, что танцор хочет ее облапошить, однако он ведет себя так, как и положено платному танцору. Когда пара оказывается вблизи моего столика, он разворачивает дамочку, улыбается, как бы извиняясь, и дважды подмигивает.

Вскоре музыка умолкает. Платный танцор и дамочка усаживаются за столик, где их ждет бутылка шампанского. Проходит еще минута. Из комнаты, находящейся между первым этажом и галереей, выходит парень в отлично сшитом смокинге и шелковой рубашке. Увидев меня, он улыбается, спускается вниз и направляется к моему столику.

– Приветствую вас, сеньор, – говорит он. – Для меня большая честь принимать вас в «Альтмире». Надеюсь, здесь вы получите все, что пожелаете.

Я улыбаюсь и отвечаю:

– Я тоже надеюсь!

Мне интересно, о чем он заговорит после этих дежурных слов.

– И давно вы в наших краях? – спрашивает он, безобразно растягивая гласные звуки. – По-моему, раньше я вас не видел. Вам, сеньор, очень повезло, что вы застали наше заведение открытым. Уже почти три часа ночи, но сегодня у нас небольшое торжество. Надеюсь, вам у нас понравится и мы увидим вас снова.

Возвращается официант с бутылкой виски. Наливаю себе хорошую порцию и протягиваю бутылку парню в смокинге.

– Выпейте и вы, – предлагаю я. – Позвольте узнать, с кем имею честь говорить?

Он улыбается и вежливым жестом отказывается от выпивки.

– Моя фамилия Перьера. Я управляющий этим заведением. Место замечательное, и с каждым приездом сюда вы будете убеждаться в правоте моих слов.

– Отлично, – говорю ему. – Я намерен немного погостить в этих краях. Так что обязательно наведаюсь к вам снова.

Он улыбается и отходит.

Вскоре официант приносит яичницу с ветчиной, и я принимаюсь за еду. Еще через какое-то время гитаристы снова поднимаются на эстраду. И естественно: этот жиголо снова ведет свою престарелую партнершу танцевать. Дамочке так хочется попрыгать под стремительную мелодию румбы, что она того и гляди сорвет с себя платье.

Когда они приближаются ко мне, я торопливо глотаю виски и всем видом показываю, что уже прилично нагрузился. Пара совсем рядом с моим столиком. Я поднимаю глаза на парня и улыбаюсь. Он тоже улыбается.

– Как поживаешь, маменькин сынок? – нарочито громко спрашиваю я.

В зале воцаряется мертвая тишина. Гитаристы перестают играть. Компания справа от меня застывает, не донося выпивку до рта. Парни у стойки поворачиваются в мою сторону. Платный танцор ведет свою партнершу к столику, затем небрежной походкой возвращается ко мне.

– Что ты сейчас сказал? – спрашивает он.

– Я сказал: «Как поживаешь, маменькин сынок?».

Реакция у парня быстрая. Он делает шаг ко мне и, прежде чем я успеваю встать, награждает меня подножкой с одновременным ударом в нос. Я шумно падаю на пол, но тут же вскакиваю и стараюсь взять реванш. Пробую быстрый апперкот, от которого он уворачивается, потом бью напрямую, но танцор парирует мой удар. Хватаю его за ногу, пытаюсь перебросить через себя, но он опрокидывает меня приемчиком, который называется «японские ножницы». Мы оба летим на пол. Гитаристы, продолжившие было играть, резко умолкают. Падая, вижу спешащего к нам Перьеру.

Едва поднимаюсь на ноги, как «маменькин сынок» опять лупит меня и бросает на пол. Снова встаю. Вид у меня уже не такой вальяжный.

Стою и нарочно покачиваюсь. Пусть видят, что я перебрал. Потом икаю, чтобы ни у кого не оставалось сомнений.

Перьера стоит напротив и улыбается:

– Сеньор, я очень сожалею, что у вас возник конфликт с моим персоналом. Прошу вас больше этого не делать. Если вам досталось, примите мое искреннее сочувствие.

Он начинает смахивать пыль с моего пиджака.

«Маменькин сынок» вернулся за столик к своей партнерше. Смотрю на парня.

– Пожалуйста, сеньор, не вздумайте продолжить ссору, – говорит Перьера. – Неприятности нам ни к чему.

Плюхаюсь на стул.

– Пожалуй, вы правы, – говорю управляющему. – Видно, я перебрал еще до приезда сюда, и этот танцор был прав, врезав мне по роже. Выходит, внешность обманчива и он совсем не маменькин сынок.

Перьера улыбается.

– Исполните мою просьбу. Подойдите к этому парню – не знаю, как его звать, – и скажите ему, что я дико извиняюсь за случившееся и прошу выпить со мной, чтобы между нами не осталось никакой вражды.

Встаю и ковыляю к окнам. Вижу в углу свободный столик и сажусь туда. Перьера выполняет мою просьбу. Вижу, как он что-то говорит «маменькиному сынку», после чего тот обращается к своей полненькой партнерше и идет к моему столику. Останавливается и снова дважды мне подмигивает.

– Слушай, дружище, – учтиво и намеренно громко говорю я. – Сознаю всю опрометчивость сказанного тебе. Если считать тебя маменькиным сынком, тогда я – Исландия. Садись и давай выпьем в знак примирения.

В момент рукопожатия он что-то вкладывает в мою ладонь. Я окликаю официанта и прошу принести виски и бокалы. На меня перестали обращать внимание. Спектакль оказался слишком коротким. Разлив виски по стаканам, закуриваю сигарету и принимаюсь мотать головой и улыбаться, словно веду непринужденный разговор.

Опустив руку под стол, разжимаю пальцы. Это его жетон агента ФБР. Возвращаю жетон парню.

– О’кей, Сейджерс, – говорю я, продолжая учтиво улыбаться и громко икать для усыпления бдительности окружающих. – Что сумел узнать?

Он достает сигарету и делает вид, что зажигалка плохо высекает огонь. Пока длится процесс закуривания, он торопливо начинает говорить, улыбаясь и жестикулируя, показывая залу, что мы помирились и теперь дружески болтаем.

– Узнал-то я много, но ничего по существу. Приехал в Палм-Спрингс, толкался в поисках работы. Говорил, что пытался найти что-нибудь в заведениях на побережье, но там не повезло. Познакомился с одной пожилой дамой. Она взяла меня в свой отель «Миранда-Хаус», однако у нее я не задержался. Мне нужно было попасть сюда, и я сделал так, чтобы она меня уволила. А здесь других работ не было. Только эти пошлые танцульки со скучающими дамочками.

Это местечко – злачный рай. Здесь вы запросто лишитесь последней зубочистки. Наверху у них что-то вроде игорного салона. Там просаживают такие суммы, что Федеральный резервный банк кажется жалким десятицентовым магазинчиком, а рулетка и вовсе плутовская. Был случай: один парень выиграл приличную сумму. Так крупье удар хватил. Парень, что сидит в углу, – у него еще усы закручены – главный по «понюшкам». Он три года дурачил отдел нью-йоркской полиции по борьбе с наркотиками, да настолько ловко, что ему впору делать на спине наколку с надписью: «Ничего не знаю о торговле наркотой». Большинство посетителей того же поля ягоды, но не все. Есть обычные местные мальчики при деньгах, охочие до женских округлостей. А есть такие, кому смело можно впаять от десяти лет до полувека. Дамочки – пестрая смесь. Кто-то здесь работает, про остальных не знаю. Сюда стекаются цыпочки с самыми разными наклонностями.

Сейджер отставляет бутылку.

– Ваша легенда какая? – спрашивает он.

– Всем заливаю, что приехал из мексиканской Магдалены. Якобы твой дальний родственник оставил тебе наследство, а я взялся разыскать тебя и сообщить эту новость. У тебя появляется повод отправиться за наследством. Я поболтаюсь здесь недельку и тоже свалю, если не будет сюрпризов. Кстати… где интересующая нас дамочка?

– Неподалеку, – отвечает Сейджер. – Знаете, Коушен, она не перестает меня удивлять. Если она владелица этого места, тогда я пароходный кочегар. Перьера, он вроде как управляющий, а ведет себя с ней так, словно она пыль на дороге. Но дамочка разыгрывает из себя хозяйку, да и выглядит так, словно может голову змее откусить. Она постоянно на взводе. Любит шик. Наряды у нее дорогущие. Однако настоящий хозяин здесь Перьера.

– Она живет на асьенде? – спрашиваю я.

– Не-а. Она живет на небольшом ранчо. Это сразу за перекрестком, в сторону Драй-Лейк. Там она и обитает. Отсюда около десяти миль. Я туда наведывался. Обычно там никого. Только уборщица иногда приходит. Бывает, ранчо вообще пустует.

– О’кей. А теперь слушай. Через пару минут я покину этот змеюшник и навещу ранчо. Если внутри никого, может, загляну туда. Когда уеду, можешь растрезвонить про своего родственничка из Ариспе, оставившего тебе наследство. Дескать, теперь ты двинешь в Мексику за денежками, а потому здесь берешь расчет. Завтра утром и уедешь. Двигай в Палм-Спрингс и везде болтай, что собираешься в Мексику. Встретишься с начальником местной полиции и передашь мою просьбу не соваться на «Альтмиру», пока я здесь пасусь. И пусть скажет управляющему банком, чтобы помалкивал о фальшивой облигации. Потом выезжай в сторону мексиканской границы. Когда отъедешь подальше, меняй направление и двигай в сторону Юмы[6]. Машину оставишь там и ближайшим самолетом вылетишь в Вашингтон. Сообщишь, что я уже здесь и вплотную занимаюсь этим делом. Понял?

– Понял, – отвечает Сейджер. – Но если честно, Лемми, не нравится мне это. Чую, кто-то здесь догадывается, что прежде я не снимался в массовках и не работал платным танцором. Есть у них подозрения на мой счет.

– Ну и что? Пусть себе подозревают. У тебя же не болит голова от их подозрений. Пока, Сейджерс.

Мы снова пьем и якобы болтаем. Через некоторое время разыгрываю шумное прощание, долго тряся его руку. Затем прошу счет за выпитое и съеденное, расплачиваюсь, желаю «буэнос ночес»[7] Перьере, торчащему у входа и улыбающемуся так, словно он в раю. Покидаю асьенду, забираюсь в машину и уезжаю.

Еду до перекрестка и сворачиваю на главное шоссе, тянущееся через пустыню. Жара не спадает даже ночью. Прибавляю газу, и довольно скоро в поле зрения появляется ранчо. Обычное, ничего особенного. Подъезжаю, останавливаюсь за юккой, выхожу и осматриваюсь. Света в окнах нет. Похоже, ранчо пустует. Обхожу его. С задней стороны то же самое. Ранчо обнесено проволочной изгородью, держащейся на столбах. Вхожу через калитку и иду к веранде в задней части дома. Стучу в дверь. Ответа нет.

Дверь, естественно, заперта. Решаю нанести визит без приглашения. Достаю «волшебную штучку», которую постоянно ношу с собой, и минуты две ковыряюсь в замке. Навыки у меня не хуже, чем у профессионального взломщика, поэтому замок поддается, и я оказываюсь на ранчо.

Достаю электрический фонарик. Я попал в недурно обставленную переднюю. Оттуда к парадной двери тянется коридор с дверями по бокам. В конце коридора, справа, лестница на второй этаж. Возможно, то, что меня интересует, находится где-то в спальне. На цыпочках поднимаюсь по лестнице, крадусь по верхнему коридору в поисках спальни хозяйки.

Здесь четыре комнаты. Одна, похоже, для прислуги. Во второй устроен склад разного хлама. Напротив еще пара комнат. Одна из них может принадлежать кому угодно и ничем не привлекает моего внимания. Подергав последнюю дверь, обнаруживаю, что она заперта. Вероятно, это и есть нужная мне комната.

Осматриваю замок. Пожалуй, мой «хитрый ключик» и здесь подойдет. Так оно и есть. Дверь открывается мгновенно. Вхожу и по запаху сразу чувствую: я попал туда, куда нужно. В комнате пахнет духами. Великолепный запах. Гвоздика. Мне всегда нравился ее аромат.

Плотно зашториваю окна и только потом включаю фонарик.

Я не ошибся: это комната женщины. На спинку кресла небрежно брошена накидка, а вдоль стены выстроилась рядами модная и дорогая обувь. Сомневаюсь, чтобы вы видели такую. Ребята, зрелище стоящее. Тут и кожаные туфельки на высоком каблуке, и туфли для вечерних приемов – сплошной атлас и крепдешин. С ними соседствуют начищенные коричневые сапожки для прогулок, сапоги для верховой езды и сатиновые домашние тапочки с открытой пяткой в розовом цвете, при взгляде на которые холостяку захочется оказаться в одной постели с их обладательницей. Говорю вам, обувь у этой дамочки – что надо. Сразу понимаешь: вкусом она не обделена. Если у нее и гардероб такой, не удивлюсь, узнав, что она постоянно привлекает к себе мужское внимание.

Верчу головой по сторонам. Где же эта умная особа прячет свои бумаги, да так, чтобы их не нашли? Естественно, если кто-то вздумает их искать. Одно из двух: либо она постоянно носит их с собой, либо хранит в таком месте, заглянуть в которое ни один смышленый парень не додумается.

В углу вижу столик, а на столике – груду книг. Беру самую верхнюю, начинаю листать. Обыкновенная книга. Затем беру вторую. Тоже ничего необычного. Добираюсь до четвертой – сборника поэзии в кожаном переплете. Предчувствие меня не обмануло! Кто-то вырезал нишу толщиной с полсотни страниц и засунул туда пачку писем. Вытаскиваю их, бросаю взгляд на первый конверт и улыбаюсь во весь рот. Письмо адресовано Грэнворту Эймсу в апартаменты «Кларибель», находящиеся в Нью-Йорке.

Похоже, я поймал Генриетту на горячем. Письма убираю в карман, книги кладу на место. Покидаю спальню дамочки, защелкиваю замок и спускаюсь вниз. По привычке оглядываюсь, не следит ли кто. Никого. Я здесь один.

Выхожу тем же путем. Замок на задней двери тоже защелкивается, а потому следов моего визита не останется. Сажусь в машину, намереваясь ехать прямиком в Палм-Спрингс, но спустя мили три решаю еще раз заглянуть на асьенду «Альтмира» и проверить, как там все крутится-вертится.

Через пятнадцать минут я уже там.

Неоновая вывеска погашена. Внутри темно. Правда, из щелки между ставнями на окне второго этажа пробивается свет.

Дергаю входную дверь. Заперта. Вспоминаю о широких окнах с проволочными сетками. Подхожу к ним. Окна тоже заперты, но с ними возни меньше, чем с дверями, и вскоре я открываю окно и проникаю внутрь.

Луна стоит высоко в небе. Над барной стойкой есть окошко, и лунный свет оттуда разливается по поверхности стойки.

Закрываю окно, впустившее меня, и крадусь по полу. Почему крадусь, а не иду нормальным шагом – сам не знаю. Странно, что заведение закрылось столь быстро. Когда я отсюда уходил, казалось, посетители настроены веселиться до рассвета.

Подхожу к эстраде музыкантов и осматриваюсь. Отсюда мне видна лестница, ведущая на галерею. Лунный свет падает на нижние ступеньки. Там что-то блестит. Нагибаюсь, поднимаю. Это серебряный шнурок, украшавший шелковую рубашку Сейджерса. К шнурку прилип кусочек шелковой ткани. Такое ощущение, что его отрывали с мясом.

Шнурок я рассматривал при свете фонарика. Гашу фонарик и снова оглядываюсь по сторонам. Никаких звуков. Нет, наверх я сейчас не пойду. Тихо иду вдоль стен, дергая ручки дверей. Двери здесь повсюду, я пропускаю лишь те, что ведут из здания, поскольку за ними ничего нет и быть не может.

Перелезаю через барную стойку. Там тоже есть дверь. Возможно, она выводит на другую лестницу, соединяющуюся с галереей. Дверь заперта. «Волшебный ключик» отпирает и ее. Попадаю в кладовую. Снова включаю фонарик. Кладовая – квадратное помещение, длина стен не превышает пятнадцати футов. Она плотно заставлена ящиками с винами и виски. Пол завален пустыми бутылками. Помимо ящиков, вижу два больших ледника.

Подхожу к первому, распахиваю дверцу. Внутри навалено мешков. Во втором леднике обнаруживаю труп Сейджерса. Его тоже запихнули в мешок, согнув тело, насколько это оказалось возможно. Пуль он схлопотал немало. Похоже, решил свалить, не дожидаясь утра. Сейджерса засекли, дважды выстрелили по ногам, три раза в живот, с близкого расстояния. На рубашке видны следы от пороховых ожогов. Кто-то сорвал серебряный шнурок и разодрал ему рубашку.

Возвращаю труп в ледник и захлопываю дверцу. Выбираюсь из кладовой, запираю дверь и наливаю себе приличную порцию. Опрокинув ее, ухожу тем же путем.

Сажусь в машину и еду в Палм-Спрингс.

Ночь жаркая, душная, но Сейджерсу сейчас прохладно.

Глава 2

Сведения выплывают наружу

Итак, у меня есть письма.

Когда до Палм-Спрингс остается миль десять, сбрасываю скорость. Закуриваю сигарету и начинаю соображать. Расклад такой: мне сейчас невыгодно поднимать шухер из-за ухлопанного Сейджерса. Если я это сделаю, то сам себе подгажу и во всей этой истории с фальшивыми ценными бумагами не продвинусь ни на шаг.

Кто бы ни хлопнул Сейджерса, он явно подсуетится и еще до рассвета где-нибудь закопает труп. Замести следы проще простого. Если Сейджерс толкнул им предложенную мною легенду насчет дальнего родственника из Ариспе, оставившего ему наследство, все решат, что он уехал в Мексику. Может, иные дамочки и посетуют, что им теперь не с кем танцевать, но вряд ли кто-то будет всерьез горевать об исчезновении платного партнера. Похоже, теперь мне самому придется побеседовать с начальником местной полиции, рассказать об убийстве Сейджерса и попросить не соваться на асьенду, пока я сам разнюхиваю делишки в том змеюшнике.

Достигнув главной улицы, останавливаюсь у ближайшего фонаря, достаю письма и начинаю читать. Их всего три, написаны прекрасным почерком, с равными пробелами между словами. Читать такой почерк не только легко, но и приятно.

Первое письмо отправлено из отеля города Хартфорда в штате Коннектикут, датировано 3 января.

Дорогой Грэнворт!

Ты всегда считал меня дурой, и я не особо против этого возражала, однако сейчас требую от тебя вполне определенных сведений.

Твои увиливания и отговорки в течение последних двух месяцев подтверждают мои подозрения. Почему бы тебе не поделиться своими намерениями? Или ты настолько эгоистичен, что готов воспользоваться всеми преимуществами своего реноме, сложившегося в обществе? Все считают, что ты наслаждаешься счастливой семейной жизнью и тебе незачем искать утех на стороне. Однако твоя любовная связь с этой женщиной продолжается.

В прошлый раз, когда ты отрицал вашу связь, я тебе поверила. Но в свете событий последних двух дней и после письма, полученного мною от человека, находящегося в курсе твоих отношений, вывод напрашивается сам собой: ты уже давно дурачишь меня и других.

При всем моем добром отношении к тебе заявляю со всей искренностью: с меня хватит. Определись со своими предпочтениями, прими решение и как можно скорее сообщи мне. Я приеду и выслушаю его.

Генриетта

Второе письмо отправлено из того же отеля, через пять дней.

Грэнворт!

Получила твое письмо и не верю ни единому слову. Лгун ты весьма никудышный. Я найду способ добиться удовлетворения. А если я его не получу, приготовься к неприятностям, которые я тебе устрою.

Генриетта

Третье письмо совсем короткое и послано 12 января, через четыре дня после второго, уже из Нью-Йорка.

Грэнворт!

Нам нужно увидеться этим же вечером. Ты вынуждаешь меня на крайние меры!

Генриетта

Убираю письма в карман и закуриваю новую сигарету. Эти письма – наглядное подтверждение известного утверждения, что события не всегда таковы, какими кажутся. Вплоть до недавнего времени никто не сомневался, что, когда Грэнворт Эймс простился с жизнью, Генриетта Эймс находилась в Хартфорде. Однако третье письмо доказывает обратное. В день гибели мужа Генриетта находилась в Нью-Йорке, требовала встречи с ним и угрожала крайними мерами.

Вполне понятно, почему Генриетта так стремилась заполучить свои письма обратно. Но зачем она оставила их у себя? Почему не сожгла? Ну не дура ли? Если она начнет кочевряжиться и юлить, эти письма заставят ее говорить по существу. Получается, Генриетта вовсе не такая уж милая дамочка, за какую пытается себя выдавать. В моей голове роятся идеи насчет того, как вести себя с ней.

Достаю записную книжку и нахожу адрес начальника местной полиции. Фамилия этого парня Меттс. Он живет почти рядом с местом, где я остановился. Вряд ли ему понравится мой ночной визит, но я давно убедился, что полицейским вообще ничего не нравится и время тут ни при чем.

Подъезжаю к его дому, останавливаюсь. Жму кнопку звонка. Минут через пять он сам открывает дверь.

– Вы Меттс? – спрашиваю я.

Он отвечает утвердительно и в свою очередь спрашивает, что мне нужно. Показываю ему свой жетон.

Он улыбается:

– Входите. Слышал о вас. Мне сообщали из канцелярии губернатора, что этим делом, скорее всего, будете заниматься вы. Насколько понимаю, вы приехали из-за фальшивых именных облигаций.

– В точку.

Меттс проводит меня в симпатичную гостиную на первом этаже, усаживает в кресло и наливает порцию отличного бурбона. Потом садится напротив и ждет. У него худощавое смышленое лицо и большой нос. Мне почему-то кажется, что мы с ним сработаемся.

– Вот что, начальник, – говорю я, переходя на «ты». – Не хочу тебе докучать, поскольку у местной полиции и без меня забот хватает. Поверь, я сам хочу как можно быстрее распутать это дело и свалить. От тебя мне требуется сотрудничество, и больше ничего. Помощь в разгребании этого дерьма. Когда всплыла история с фальшивыми облигациями, мне поручили разобраться. Я попросил себе помощника, и мне из Лос-Анджелесского отделения нашего Бюро прислали парня по фамилии Сейджерс. Он внедрился в круг управляющих асьендой «Альтмира», выдавая себя за платного танцевального партнера.

Несколько часов назад я заявился туда, встретился с ним и предложил ему легенду, позволяющую убраться с асьенды, не вызвав подозрений. Легенда такая: якобы у него умер дальний родственник и оставил ему наследство. Кто-то пронюхал, что никакой он не танцор, а федерал. Я уехал с асьенды, но менее чем через пару часов вернулся и обнаружил труп Сейджерса в леднике. В парня всадили пять пуль. Труп по-прежнему там. Я делаю официальное заявление, поскольку это твой округ. Однако мне нужно, чтобы ты не торопился с расследованием этого преступления. Я предложу моему вашингтонскому начальству занести имя Сейджерса на мемориальную скрижаль в нашей штаб-квартире, и на этом пока остановимся. Если твои люди начнут толкаться вокруг асьенды и выяснять обстоятельства убийства, мне это спутает все карты. Понял?

Меттс кивает.

– Я вижу в этом здравый смысл, – говорит он. – Меня это устраивает. Я оформлю официальное заявление об убийстве Сейджерса, мы положим бумажку в папочку и не дадим ей хода, пока ты не скажешь, что пора.

– Отлично, начальник. Теперь вот еще что. Кто послал в Вашингтон сведения о фальшивой долларовой именной облигации? Ты? Откуда ты об этом знаешь? От управляющего банком? Как все произошло?

Меттс наливает себе порцию бурбона.

– Дело было так. Я действительно узнал об этом от управляющего банком. Когда эта дамочка Эймс появилась в нашем городе, она открыла в банке расчетный счет. Управляющий, он мой давний друг, сообщил, что она положила на счет две тысячи долларов. Потом снимала денежки со счета, пока там не осталось всего десять долларов. Тогда дамочка приходит в банк, выкладывает служащему пятитысячную именную облигацию и просит зачислить эту сумму на ее счет.

Выглядит облигация как положено, не подкопаешься. У служащего никаких подозрений. Только через час, когда облигация попадает к управляющему, тот распознаёт фальшивку.

Он звонит миссис Эймс и сообщает, что облигация фальшивая. Она слегка удивляется, не придает этому особого значения и быстро вешает трубку. На следующий день управляющий шлет ей письмо и настоятельно приглашает появиться в банке.

Дамочка появляется. Управляющий говорит ей, что дело куда серьезнее, чем ей кажется. Он обязан сообщить властям о предъявленной к оплате фальшивой облигации, и потому убедительно просит миссис Эймс рассказать, каким образом эта фальшивка попала к ней. Она сообщает, что облигация входила в пакет, полученный ею от мужа. Общая стоимость пакета – двести тысяч долларов. Туда входят именные долларовые облигации, которые ее муж купил в Нью-Йорке за настоящие деньги и вручил ей.

Управляющий интересуется, где именно ее муж покупал облигации, и узнаёт, что в банке. Он изумлен, поскольку банки не торгуют фальшивыми облигациями. Тогда дамочка меняет формулировку: «Возможно, он купил их в банке». И тут же добавляет, что больше ей ничего не известно. Она встает и собирается уходить, но управляющий спрашивает, как связаться с ее мужем, поскольку найдутся желающие порасспросить этого джентльмена.

Тогда дамочка оборачивается, улыбается одними губками и заявляет, что такое едва ли возможно, поскольку в самом начале года, точнее, двенадцатого января ее муж покончил с собой в Нью-Йорке. Естественно, управляющий малость опешил, но рассказал миссис Эймс о щекотливом положении, в которое она попала. Попытка сбыта фальшивых ценных бумаг является уголовно наказуемым преступлением, а потому управляющий советует ей принести весь пакет для тщательного осмотра банковскими служащими.

Она уезжает и возвращается с пакетом на сумму сто девяносто пять тысяч долларов в именных долларовых облигациях. У них разная деноминация: пятьдесят тысяч, двадцать тысяч, десять тысяч, пять тысяч и тысяча долларов. К каждой прилагается обычный подпроцентный купон.

Дамочка уезжает, пакет остается в банке, а Крат, это фамилия управляющего, звонит мне и просит подойти. Осматриваю все облигации и убеждаюсь: фальшивка, но сделанная настолько мастерски, что нужно долго всматриваться, чтобы это понять.

Вот такая история. В тот же день я уведомляю власти, они сообщают в Вашингтон, а ты получаешь задание разобраться. Что ты намерен предпринять? Думаешь, дамочка тоже участвует в игре? Может, это они с мужем сварганили фальшивки, а потом он свел счеты с жизнью?

– Сам бы хотел знать, начальник, с чего начинать, – признаюсь я. – Пока не представляю, с какой стороны подступиться. Мне уже попадались дела о фальшивых деньгах, но с таким сталкиваюсь впервые. Пока я не взялся за него, ей могло казаться, что это какое-то недоразумение. Однако тут куда сложнее.

– Но ведь интересное дельце, правда? – спрашивает Меттс.

– Еще какое! В таких делах все оказывается не таким, каким видится вначале. Могут вылезать разные неожиданности. Вот как мне это представляется.

Этот Грэнворт Эймс шесть лет прожил в браке с Генриеттой. Он биржевой игрок. Иногда ему крупно везет, а иногда он с трудом наскребает денег, чтобы заплатить за жилье. Но супружеская пара ведет вполне роскошную жизнь. Нью-йоркские апартаменты «Кларибель» не из дешевых. Муж и жена тратят деньги направо и налево, создавая видимость финансового благополучия. Посмотреть со стороны – они наслаждаются семейным счастьем. Их квартирка – уютное гнездышко. Словом, смотри и тихо завидуй.

В конце прошлого года Эймс получает от кого-то конфиденциальные сведения и на их основании ведет дальнейшую игру. Он влезает в крупную сделку, успешно завершает ее и получает четверть миллиона прибыли. Словом, парень теперь при деньгах.

Похоже, затем он начинает шевелить мозгами на тему того, как быть дальше. Ему надоели эти биржевые взлеты и падения, он решает проявить благоразумие и часть полученных денег отложить на черный день. Пятьдесят тысяч он кладет на свой счет в банке, а на остальные двести покупает именные долларовые облигации. Облигации он везет к себе в контору, кладет в конверт, запечатывает, потом звонит своему адвокату и просит официально перевести эти облигации на имя Генриетты Эймс. Он рассуждает так: если деньги будут принадлежать ей, с ними ничего не случится, поскольку женщина она рачительная и не позволит долларам утечь сквозь пальцы.

Адвокат несколько шокирован словами Грэнворта, но рад, что парень внял здравому смыслу. Он оформляет договор дарения на имя миссис Эймс, заверяет у нотариуса и передает Генриетте. В тот момент это были настоящие облигации, а не фальшивка.

Грэнворт доволен. Он чувствует себя на гребне успеха. А как может быть иначе? У него красавица-жена. Мне рассказывали, что эта Генриетта – просто загляденье. Так вот, красавица-жена и пятьдесят тысяч долларов в банке. Он никому не должен. Словом, живи и радуйся.

Похоже, Грэнвот и впрямь взялся за ум. Парень решает купить дополнительную страховку. К тому времени он уже был застрахован во Второй национальной корпорации, но той суммы ему мало. Он хочет увеличить ежегодный взнос до тридцати тысяч долларов. Страховая компания отправляет его на медицинское обследование. Его здоровье в полном порядке. Тогда ему выдают новый полис, но с одной оговоркой.

За два года до этого Грэнворт Эймс пытался покончить с собой, прыгнув в Ист-Ривер. Тогда у него была в жизни черная полоса. Но попытка не удалась – его спас полицейский.

Страховая компания учла тот инцидент и выставила дополнительное условие: в случае еще одной попытки самоубийства его страховой полис, равно как и договор, будут аннулированы, поскольку самоубийство не считается смертью в результате несчастного случая.

Запомним это и пойдем дальше. Пока у Эймса все идет о’кей, он продолжает играть на бирже и зарабатывать. Двенадцатого января нынешнего года он проворачивает очередную небольшую сделку, которая приносит ему двенадцать тысяч. На его банковском счету лежит сорок тысяч. Долгов у него нет, зато есть очаровательная жена, владеющая облигациями на сумму двести тысяч. Медицинское обследование, проведенное несколько месяцев назад, показало, что он здоров как бык. Казалось бы, живи и радуйся. А что делает Эймс? Он кончает с собой, на сей раз успешно. Ты что-нибудь понимаешь?

Вечером двенадцатого января Эймс задержался на работе вместе со своим секретарем Бёрделлом. Его жена находится в Хартфорде. С работы Эймс собирался поехать на встречу с друзьями. По словам Бёрделла, он был чем-то взволнован.

Около восьми часов Эймс заканчивает работу, звонит в гараж и просит подогнать его машину. Он выпивает большую порцию виски, прощается с Бёрделлом и уходит. По словам секретаря, босс выглядел довольно странно.

Обычно Эймс ездил на большом серо-голубом «кадиллаке». Такую машинку раз увидишь – не забудешь. В десять минут десятого ночной сторож замечает Эймса на пристани. Машина Грэнворта направлялась в сторону Коттонс-Уорф, что совсем рядом. На глазах у сторожа машина ударилась о деревянную сваю, отскочила и упала в Ист-Ривер.

Утром «кадиллак» с телом Эймса вытащили из воды. Грэнворт сильно покалечился. Труп отвезли в морг. Позвонили в контору, Бёрделл приехал и опознал труп. В кармане погибшего нашли бумажник с предсмертной запиской. Эймс писал, что с его головой творится нечто странное и уход из жизни видится ему наилучшим решением. Далее он заверял жену в своей горячей любви и сожалел, что их семейное счастье будет вот так оборвано.

Все это фигурировало на дознании. Жену вызвали телеграммой. Новость ее подкосила. Эймса похоронили.

Секретарь взял на себя приведение дел в порядок. Генриетта решила сменить обстановку и отдохнуть на асьенде «Альтмира», которую Грэнворт купил пару лет назад. С тех пор делами там заправляет тот самый Перьера. Генриетта уезжает. Нью-йоркскую контору она передала Бёрделлу, поскольку однажды Грэнворт высказал такое пожелание.

Итак, дамочка приезжает сюда и привозит с собой около пяти тысяч долларов наличными. Эту сумму ей выдали в банке мужа, когда она вступила в права наследства. Помимо наличных, она привезла с собой именные облигации на сумму двести тысяч «зеленых». А дальше было так, как ты рассказал. Нашу штаб-квартиру в Вашингтоне уведомили о попытке сбыть фальшивую облигацию на сумму в пять тысяч долларов и еще о нескольких таких же фальшивых облигациях. Так я получил это задание.

Прежде чем приехать сюда, я ознакомился со стенографическим отчетом по дознанию, откуда и узнал, как все обстояло. Потом встретился с Бёрделлом. Тот подтвердил все слово в слово. Назвал Генриетту образцовой женой и добавил, что прижимистый трус вроде Грэнворта не стоил такой красавицы, как она.

А пока я собирал сведения, мне подумалось: будет неплохо, если кто-то присмотрит за дамочкой. Поэтому к работе подключили Сейджерса. Он получил распоряжение приехать сюда, найти какую-нибудь работу на асьенде и докладывать нам о развитии ситуации. Ночью, когда мы виделись, он передал мне все, что успел узнать. Прямо скажу, негусто. Что ты обо всем этом думаешь?

Меттс чешет в затылке.

– Чертовски забавно! – восклицает он. – Такое ощущение, будто кто-то стырил у дамочки настоящие облигации и подложил фальшивку.

– Может, так, а может, и нет. Ты, начальник, мне вот что скажи. Когда управляющий Крат обнаружил, что первая облигация, принесенная Генриеттой Эймс, фальшивая, кроме тебя, он рассказал об этом кому-нибудь еще?

– Никому, – быстро отвечает Меттс. – Он правила знает. Как только понял, что дамочка принесла липу, сразу велел персоналу держать рот на замке и не болтать. Такие вещи расследуются на федеральном уровне, и чем меньше народу об этом знает, тем лучше. Естественно, и сам я молчал. Смекнул, что федералы быстренько пришлют своего агента, и помалкивал. – Он как-то странно смотрит на меня и вдруг спрашивает: – Ты же не думаешь…

У парня даже голос изменился. Стал похож на рычание.

– Я ничего не думаю. А тебе сейчас выдам еще порцию сведений. Задание разобраться с фальшивыми облигациями я получил десять дней назад. Я тогда находился в Аллентауне, штат Пенсильвания. Сразу рванул оттуда в Нью-Йорк, остановился в отеле на Тридцатой улице, как и обычно. На второй день я получаю письмо без подписи. Кто-то советует мне не прохлаждаться в Нью-Йорке, а поскорее ехать в Палм-Спрингс и пошуровать в доме, где живет миссис Эймс. Возможно, я там найду интересные письма.

Можно сказать, мне повезло. Не далее как этой ночью Сейджерс рассказал, где ее жилище, и я поехал туда с асьенды. Дом пустовал, я пробрался внутрь и действительно нашел письма. Они были спрятаны в книге с вырезанными страницами. Поди, знаешь этот старый трюк? Так вот, начальник: письма показывают, что отношения между Грэнвортом и Генриеттой отнюдь не были идеальными, как думали окружающие. Более того, из последнего письма я узнал, что в день его самоубийства Генриетта была совсем не в Коннектикуте, а в Нью-Йорке. Она приехала, чтобы выяснить с ним отношения. Как тебе такой поворот?

Меттс даже присвистнул.

– Вот это да, – бормочет он, подливая мне бурбона. – Может, и с самоубийством что-нибудь нечисто. Вдруг Генриетта сама его убила? Дамочки иногда способны на такое.

– Скажешь тоже, – усмехаюсь я. – И за что ей убивать мужа? Может, за то, что двести тысяч в долларовых облигациях оказались фальшивыми? Конечно, это серьезный мотив. Но если она знала, что облигации фальшивые… она же не настолько глупа, чтобы идти в банк и пытаться обналичить фальшивку. – Качаю головой и добавляю: – Такая версия не по мне. Как-то неправдоподобно.

Меттс улыбается.

– Дамочки – забавные существа, – говорит он. – Они допускают глупейшие ляпы. Даже самые умные и сообразительные прокалываются.

Я глотаю бурбон.

– Не то слово. Знаю я их. Дамочкам плевать на последствия. Если что втемяшилось им в голову, прут до конца.

– Да, – соглашается Меттс. – Так что ты теперь собираешься делать?

– Вот что, начальник, – говорю я и улыбаюсь. – Лучше я расскажу тебе о том, чего делать не собираюсь. Не собираюсь на каждом углу размахивать своим жетоном и кричать, что я спецагент ФБР. Остановлюсь в отеле «Миранда-Хаус» и буду придерживаться легенды, что приехал сюда из мексиканской Магдалены, чтобы сообщить Сейджерсу о свалившемся на него наследстве, а заодно немного отдохнуть.

Вечером я отправлюсь на «Альтмиру». Хочу подобраться поближе к тамошним парням. Если они играют в фараон, я присоединюсь. Познакомлюсь с Генриеттой и буду мозолить ей глаза, пока не узнаю, что за игру ведет эта дамочка. Может, мошенница высшего класса, а может, заурядная обманщица, каких полным-полно.

Еще мне надо выяснить, кто ухлопал Сейджерса и за что. И собрать более или менее весомые сведения насчет фальшивых облигаций, поскольку то, что я знаю о них сейчас, – зыбко и хлипко.

– Понятно, – отвечает Меттс. – Я так понимаю, тебе нужно, чтобы мы с ребятами не встревали и вообще не совались на асьенду?

– Ты абсолютно прав. Слушай, а это действительно настолько злачное место, как о нем говорят?

Начальник полиции пожимает плечами:

– Одно из них. Нас постоянно забрасывают жалобами те, кто потерял там свои денежки. Азартные игры запрещены законом, и мы время от времени наведываемся туда. А что толку? Детские забавы. Какой смысл пытаться удержать людей от игры в фараон и рулетку, если они надеются сорвать жирный куш? Если они так устроены? Десять месяцев назад неподалеку от асьенды нашли парня. Его отвалтузили так, что физиономия стала похожа на карту Европы. Когда наши появились, он был уже мертв. Многие говорили, что с ним расправились из-за крупного выигрыша. Я перепробовал все способы, чтобы открыть дело, и все бесполезно. У меня не было никаких доказательств.

– Понятно, начальник. – Я встаю и на прощание пожимаю ему руку. – Думаю, вряд ли мы еще встретимся. Нас не должны видеть вместе. Если ты мне понадобишься, я позвоню. Если я тебе понадоблюсь, обращайся в «Миранда-Хаус». Я запишусь там под именем Селби Фрейма из Магдалены.

Ухожу от него, сажусь в машину и еду в отель «Миранда-Хаус». Получив номер, заказываю кофе и снова читаю эти три письма. И снова обнаруживаю нестыковку.

В общем-то, мелочь, но она не дает мне покоя. Я бы очень хотел знать, кто послал мне анонимное письмо, сообщив, что в логове Генриетты я найду эти письма. Мне надо выяснить, кто он. Я догадываюсь, но мне нужны подтверждения. Единственным человеком, причастным к этой истории и знавшим, что я остановлюсь в отеле на Тридцатой улице, мог быть Лэнгдон Бёрделл – секретарь Грэнворта Эймса. Чувствую, очень скоро я всерьез поговорю с этим парнем.

Но даже если это был он, откуда ему знать, что письма находятся на ранчо? И как он узнал, что Генриетта забрала их с собой?

Я постоянно убеждаюсь: что-то вынюхивать и выуживать – а этим мы и занимаемся – работенка не из легких. Да и вообще труд федералов нелегок. А я с подозрительной легкостью нашел эти письма. Возможно, кому-то требовалось, чтобы я их нашел.

Заваливаюсь в кровать. Я вам уже говорил, что крепко верю в пользу сна. Если бы крутые парни и красивые дамочки побольше спали и не шлялись по сомнительным местам, у федералов оставалось бы время полакомиться булочками с кремом.

Мысленно представляю, как выглядит эта Генриетта. Говорят, цыпочка на все сто. Надеюсь, это правда. Уж если прищучивать дамочку, то ту, на которую приятно посмотреть.

Вот такие дела!

Глава 3

Генриетта

Сплю до полудня, потом торчу в номере. Во второй половине дня иду на телеграф и отправляю шифрованную телеграмму в наше Нью-Йоркское отделение с просьбой прислать мне список прислуги Эймсов и сотрудников его конторы на момент его самоубийства, а также нынешние адреса этих людей, если их удастся найти.

Есть у меня догадка насчет самоубийства Эймса. Что-то тут не так. Если я смогу раскопать, как все было на самом деле, мне это поможет в остальном. Значит, надо браться за раскопки.

Я вам сейчас назову основное различие между событиями, о которых вы читаете в детективных романах, и теми, что происходят в реальной жизни. Реальные события всегда гораздо страннее и запутаннее книжных. Ни у какого сочинителя не хватит духу написать историю о реальном событии. Да такой истории никто бы и не поверил. В книгах всегда полным-полно улик, оставляемых преступником. Они словно банановая кожура, и сыщику остается лишь поскользнуться на ней.

Что касается меня, я всегда держу нос по ветру и следую своей интуиции. Такая у меня система. Я не верю ничьим рассказам, пока все не проверю. Но и потом я не тороплюсь им верить.

Вот первая загвоздка. Нью-йоркский коронер, проводивший вскрытие, заявил, что Грэнворт Эймс покончил жизнь самоубийством, и ни я, ни кто-то еще не вправе оспаривать его выводы, пока не появятся конкретные данные по фальшивым облигациям. Вы понимаете: я – федеральный агент и не мне соваться в дела полиции или пытаться доказывать, что они ошиблись… пока у меня не возникнет такая потребность.

И тем не менее я все-таки суну нос, поскольку подмену настоящих именных облигаций можно провернуть по-разному. Скажем, настоящие облигации могли быть заменены фальшивыми еще до того, как Грэнворт решил записать их на имя жены. То есть Генриетта уже получила фальшивку. Это могло быть сделано без ведома Грэнворта, или, наоборот, он знал о подмене, хотя непонятно, зачем ему понадобилось делать такой финт.

Еще вариант: Генриетта могла сварганить фальшивку уже после смерти мужа, считая это наилучшим способом сбыть поддельные облигации. Ведь все знали, что муж передал ей именной пакет. Но даже если и так, не дура же она, чтобы пытаться сбыть фальшивку через банк. Обналичить именную долларовую облигацию можно во многих местах, и незачем начинать с банка.

Допустим, у Генриетты нехватка мозгов и она попыталась перехитрить банк. Все равно остается вопрос: где настоящие облигации, кто их заполучил?

Мне не прогнать докучливую мысль о существовании связи между изготовлением фальшивых ценных бумаг и скандалом, произошедшим между Генриеттой и Грэнвортом из-за любовницы, да еще накануне его самоубийства. И почему Грэнворт покончил с собой именно в день встречи с женой? Есть еще одна закавыка, которую мне никак не понять. По данными нью-йоркской полиции, на дознании присутствовал секретарь Грэнворта Бёрделл и прислуга из апартаментов Эймсов. Все они утверждали, что в момент смерти Грэнворта миссис Эймс находилась в штате Коннектикут, откуда Бёрделл вызвал ее телеграммой, чтобы она поспела на похороны.

Решаю как можно скорее познакомиться с Генриеттой. Возможно, нам удастся потолковать и в этом деле что-то прояснится.

Окно гостиничной спальни выходит на веранду. Сижу там, потягиваю мятный джулеп и думаю о Сейджерсе. Пытаюсь понять причину, заставившую кого-то ухлопать парня. Никто ведь не знал о принадлежности нас с Сейджерсом к одному ведомству. Ссора с потасовкой, разыгранная нами при встрече, была спектаклем. Никто и не догадывался, что во время шумной дружеской болтовни, последовавшей за «примирением», он докладывает мне обстановку на асьенде.

Похоже, кто-то из тамошних заправил подумал, будто Сейджерс знает больше, чем он знал на самом деле. Когда он сообщил, что отправляется за наследством, эти парни решили не дать ему улизнуть. Это случилось внезапно.

Я обнаружил его труп уже в холодильнике, но вполне представляю Сейджерса распластавшимся на лестнице. Его рубашка на животе была пробита в трех местах. Края одного из пулевых отверстий обожжены. Этот выстрел произвели с близкого расстояния, где-то с футов четырех.

Как это могло произойти? Сейджерс находился в какой-то из верхних комнат, выходящих на галерею. Там ему выстрелили в живот. Будучи безоружным, Сейджерс решил спастись бегством, пока в него не всадили еще несколько пуль. Он выскочил на галерею и стал спускаться вниз.

Тогда парень, стрелявший в него, перегнулся через перила и сделал пару выстрелов по ногам. Сейджерс падает. Стрелок подходит к нему и для верности стреляет еще дважды. Этим и объясняется отсутствие пороховых ожогов вокруг двух других пулевых отверстий.

Затем стрелок переступает через тело Сейджерса и останавливается через две или три ступеньки. Он намеревается взвалить труп себе на плечо и дергает за шнурок рубашки убитого, дабы поднять тело. Но шнурок обрывается и падает. Этим объясняется, почему я нашел шнурок на лестнице. Убийца вынужден нагнуться и подхватить тело. Он взваливает мертвеца себе на плечо и несет в кладовую, где запихивает в ледник. Это не прибавляет никаких новых зацепок. Но когда-нибудь я доберусь до стрелка и хорошенько раскрашу ему морду, прежде чем отправить на электрический стул.

Подумав об этом, заваливаюсь на кровать и читаю журнальчик, где публикуются детективные рассказы. Они неплохо отвлекают от порученного мне задания. Когда темнеет и в небе появляются первые звезды, я встаю, надеваю модный смокинг: пиджак из белой саржи и такие же брюки. Вид у меня как у японского императора. Затем съедаю обед и по пути из ресторана останавливаюсь, чтобы переброситься шуткой с девицей за стойкой администратора.

В одиннадцать часов усаживаюсь в машину и по пустынной дороге еду на асьенду «Альтмира». Решаю потолкаться там и посмотреть, не случится ли что-нибудь интересное.

Вечер как на заказ. Изнутри слышны звуки гитары. Огибаю здание. У задней стены вижу коновязь. С полдюжины лошадей лениво перебирают ногами. В гараже около трех десятков машин. Оставляю там свою и вхожу через парадную дверь.

Застаю Перьеру. Он приодет. Судя по гулу голосов, долетающих из зала, посетителей хватает. Перьера спрашивает, не желаю ли я выпить за счет заведения. Я соглашаюсь, и пока пристраиваю шляпу, мне приносят бокал. «За ваше здоровье», – говорю Перьере и почти залпом выпиваю коктейль. Узнаю от него, что после полуночи начнется игра, и если я не прочь присоединиться, то могу подняться на галерею. Дверь справа от лестницы. Отвечаю, что обожаю азартные игры, начиная от игры в кости и далее.

Он смеется, а я прохожу по коридорчику, отодвигаю занавес и оказываюсь в зале.

Так оно и есть. Посетителей сегодня с избытком. Все столики заняты разодетыми парнями. Есть и дамочки. У стойки вижу трех ковбоев: настоящих или ряженых, сказать трудно. На танцевальном пятачке не протолкнуться. С перил галереи свешиваются разноцветные флажки. Стены украшены длинными испанскими шалями и мексиканскими пончо. Говорю вам: место выглядит шикарно. Гитаристы свое дело знают. Сейчас они исполняют чувственное мексиканское танго. Один из них еще и поет. Голос у него такой, что какая-нибудь темпераментная дамочка поспешит в женский монастырь, спасаясь от искушения. Он поет о любви, за которую можно и умереть и которая разбивает женские сердца.

Три столика вокруг оркестрового подиума заняты дамочками и их кавалерами. Дамочки пялятся на певца так, словно он ангел или что-то в этом роде. Когда один из мужчин (все они похожи на деловых людей из Лос-Анджелеса) обращается к своей спутнице с каким-то вопросом, та недовольно отмахивается. Дескать, не мешай слушать. Вот вам наглядный пример женского двуличия. Подобные дамочки выбирают себе в мужья парней побогаче – таких, что будут их баловать дорогими нарядами. А сами завороженно смотрят на какого-нибудь заурядного певца, выступающего в заведении. Иногда им попадает вожжа под хвост, и они сбегают с такими певцами. Потом идиллия кончается, дамочки хватаются за голову и бросаются искать другого богатого лопуха, который возьмет их замуж и будет покупать дорогие платья, а они снова станут пялиться на певцов уже в других заведениях.

Говорю вам, эта асьенда – впечатляющее зрелище. Одно из самых ярких из всего, что я видел. Я уже собираюсь занять один из немногих свободных столиков, как вижу красотку, идущую в мою сторону. Она вышла из левого угла зала, соседствующего с окнами. Природа одарила эту дамочку всем, о чем можно только мечтать! Высокая, гибкая, с изящной фигурой. Лицо – как с обложки журнала. Носик гордо задран, словно она королева. Брюнетка, прическа – высший класс. Словом, есть на что посмотреть.

Но вид у нее суровый. Губы поджаты. Волевой подбородок. Интуиция подсказывает, что это и есть Генриетта.

Оглядываюсь на коридорчик. Перьера по-прежнему там, флиртует с девчонкой-гардеробщицей. Я кивком подзываю его, и он подходит.

– Скажите, Перьера, кто та малышка? – спрашиваю я. – Она только что села за столик, причем одна. Не знал, что в вашем заведении обитают такие красавицы.

Он улыбается во весь рот. Этот Перьера напоминает мне змею. Он еще вчера мне не понравился.

– Сеньор, вам же говорили, что у нас есть все. А эта леди – сеньора Генриетта Эймс.

По испанской привычке он проглатывает звук «г». Получается «Энриетта».

– Быть этого не может, – шучу я, изображая удивление. – Послушайте, Перьера. Если не ошибаюсь, она была замужем за… как его… Грэнвортом Эймсом? Он покончил с собой. Я тогда был в Нью-Йорке. Читал в газетах про его самоубийство.

Перьера кивает и нацепляет на физиономию маску сочувствия к покойному Эймсу. Затем выставляет себя важной шишкой и рассказывает, как эта Генриетта приехала сюда, думая, что «Альтмира» принадлежит Грэнворту. Пришлось Перьере взять на себя неприятную обязанность и сообщить вдове, что асьенда была заложена и закладная оформлена на его имя. Грэнворт не сумел выкупить «Альтмиру» обратно, и теперь асьенда принадлежит ему, Перьере.

Он разводит руками, словно извиняясь.

– Вот так, сеньор. Новость лишь усугубила беды этой несчастной леди. Потом у нас был разговор насчет денег. Сеньора призналась, что их у нее нет. Но мне стало ее жаль. Я позволил ей остаться. Понимаете, сеньор, я человек отзывчивый. Я искренне сочувствую этой бедной женщине. Я даже разрешил ей быть хозяйкой асьенды, пока она не решит, как ей быть дальше.

– Да, – соглашаюсь я. – Вы и в самом деле отзывчивый парень, Перьера. Может, познакомите меня с ней?

Он кивает, но уже через мгновение я говорю, что он может забыть о моей просьбе, поскольку к столику Генриетты подходит другой парень. Рослый и довольно симпатичный. Во всяком случае, его лицо мне нравится. Судя по тому, как этот парень смотрит на Генриетту, и по ее ответным взглядам понимаю, что они находятся в весьма дружеских отношениях.

– Смотрю, у нее уже есть дружок, – говорю я. – Обаятельный парень. Кто он такой?

– Это Мэлони. Он частенько к нам приезжает поиграть. Может, он и сегодня присоединится к игре.

Киваю и говорю:

– Надеюсь, я немного облегчу его кошелек. Кстати, я вчера не представился. Меня зовут Фрейм. Селби Фрейм. У вас приняты высокие ставки?

Он пожимает плечами:

– Любые, какие вам угодно, сеньор Фрейм. У нас пределом служит небо.

Я снова киваю, усаживаюсь за столик и заказываю еще одну порцию коктейля. Пока этот парень вертится вокруг Генриетты, глупо подваливать к ней и затевать разговор.

Коротаю время. Перьера знакомит меня с посетителями, собравшимися за большим столом. Парни весьма дружелюбны, а их женщины умеют танцевать. Если б не моя работа, о которой я не забываю ни на минуту, я бы с удовольствием потанцевал.

Около двух часов ночи люди начинают разъезжаться, и вскоре зал пустеет. Остается не более десяти-двенадцати человек. Похоже, это и есть игроки.

Мои новые знакомые тоже уезжают. Я желаю им спокойной ночи. Перьера сообщает, что игра вот-вот начнется, и напоминает, в какую комнату надо пройти. Я говорю, что обязательно туда поднимусь, но вначале хочу немного прогуляться и глотнуть свежего воздуха. У меня свои, весьма странные привычки по части азартных игр. Я люблю включаться в игру уже после того, как она начнется.

Минут через двадцать я возвращаюсь. Официант закрывает окна с левой стороны. Гитаристы ушли. Почти весь свет погашен. Иду к лестнице, поднимаюсь на галерею и вхожу в указанную комнату. Она довольно просторная, с большим столом посередине. За ним играют в баккара. В углу стол поменьше. Там трое мужчин и две дамочки режутся в покер.

Мэлони играет в баккара. Рядом стоит Генриетта и следит за его игрой. Все игроки за этим столом в смокингах, но двое – сущие мордовороты. Чувствуется, что все игроки успели хорошо нагрузиться. Поэтому обстановка за столом соответствующая.

Через минуту появляется Перьера, оглядывает комнату и снова уходит. Я пока что остаюсь наблюдателем.

Мэлони явно не везет. Он раз за разом проигрывает, и ему это очень не нравится. На лице – недоумение, словно он не может чего-то понять. Не исключено, что кто-то из игроков мухлюет.

Минут через десять Мэлони идет ва-банк и снова проигрывает. Обернувшись, он смотрит на Генриетту и глупо улыбается.

– Не идут мне карты сегодня, – говорит он. – Вообще не помню, чтобы мне здесь везло.

Она улыбается. Зубки у нее – под стать всему остальному. Я только сейчас разглядел оттенок ее синих глаз. Два ярких сапфира. Я всегда питал слабость к сапфировым глазам!

– Почему бы тебе не передохнуть? – спрашивает она у Мэлони. – А хочешь, я сыграю вместо тебя.

По другую сторону от Мэлони сидит крепкий парень. Широкоплечий, с худощавым лицом и гривой черных волос. Имени его я не знаю, но слышал, как к нему обращались по фамилии – Фернандес. Все время, пока Мэлони разговаривал с Генриеттой, он следил за обоими. Потом встрял:

– Похоже, тебе не везет вдвойне. Но… – здесь Фернандес криво усмехается, – может, ты привык всегда рассчитывать на выигрыш? Может, тебя бесят проигрыши?

Мэлони багровеет.

– Мое отношение к выигрышам и проигрышам тебя, Фернандес, не касается, – рычит он. – И без твоих шуточек я тоже обойдусь. Я лишь сказал, что в вашем заведении я хронически проигрываю. Но может, это просто плод моего воображения, – с язвительной усмешкой добавляет он.

– Надо же! – с такой же усмешкой бормочет Фернандес.

Он с нарочитой медлительностью встает, отталкивает стул, перегибается через стол и правой рукой со всей силы лупит Мэлони по физиономии. Звук удара явно слышали за милю отсюда.

Присутствующие замирают. Мэлони перелетает через спинку стула и шмякается на пол. Он встает, пошатываясь, как пьяный. Не удовольствовавшись одним ударом, Фернандес подходит и нему и теперь бьет в подбородок. Сам Фернандес похож на тигра, вырвавшегося из клетки. Он взбудоражен и взбешен, и у меня закрадывается подозрение, что он нюхнул кокса. Я останавливаюсь в углу и закуриваю. Ситуация потихонечку становится интересной.

Генриетта тоже отошла к стене и наблюдает за Мэлони. Глаза у нее сверкают. Знаю, сейчас она мысленно умоляет своего друга хорошенько вмазать Фернандесу. Боковым зрением вижу, как одна из дамочек, игравших в покер, строит гримасу. Затем слышу ее пьяное хихиканье. Чувствуется, цыпочка прилично набралась.

Мэлони встает. Его трясет, но он идет на Фернандеса, замахивается правой. Противник легко блокирует этот удар. Прежде чем Мэлони успевает замахнуться снова, Фернандес «угощает» его в третий раз. Мэлони валится на пол. Вид у него, прямо скажем, жалкий. Один глаз заплыл, а все лицо в крови.

Парни, игравшие в покер, встают из-за стола. Один из них, невысокий, подходит к драчунам.

– Ребята, а может, хорош кулаками махать? – спрашивает он. – Это что, боксерский ринг в Мэдисон-сквер-гарден или приличное заведение? И что с тобой творится, Фернандес? Почему ты вечно затеваешь потасовки?

Фернандес со зловещей улыбкой поворачивается к коротышке:

– А тебе, значит, не нравится?

Тыльной стороной кисти он бьет коротыша по физиономии.

– Если не нравится, проваливай отсюда!

Воцаряется тишина. В романе бы написали: «Напряженная атмосфера». Все молчат. Затем коротышка, получивший от Фернандеса, встает и уходит. Уходят и его спутники. Мэлони поднимается на ноги и приваливается спиной к стене. Вид парня оставляет желать лучшего. Такое ощущение, что первый удар Фернандеса подкосил его еще и морально.

Подхожу к нему:

– Послушайте, приятель. Почему бы вам для начала не смыть кровь с лица? Она вас не украшает. На вашем месте я бы попутно еще и глотнул чего-нибудь покрепче. По-моему, вам это не помешает.

Поворачиваюсь к Генриетте:

– А вам, леди, придется увести его отсюда и поработать сестрой милосердия. Потом можно будет и в карты поиграть.

Пока я это говорю, в комнате снова появляется Перьера. Он стоит в проеме, и вид у него весьма довольный. Похоже, Фернандес и Мэлони – его друзья. Генриетта молчит, но окажись у нее сейчас пистолет, она бы ухлопала Фернандеса. Однако оружия при ней нет, и потому она хватает Мэлони за руку и тащит к двери.

Фернандес смотрит на них и начинает мерзко хихикать.

– Выведи этого желторотика отсюда и плюнь на него, – говорит он.

Генриетта оборачивается. Она бледна как смерть и вдобавок настолько разъярена, что плохо владеет собой. Фернандес смотрит на нее, улыбается, а потом вдруг подходит и шумно целует ее в губы.

– Двигай отсюда, сестренка, – говорит он. – И не упрямься, поскольку это не в твоих интересах.

Фернандес снова усаживается за стол.

– Продолжим, – говорит он, тасуя карты.

За стол садятся еще четверо парней. Они собираются играть в покер.

– Присоединитесь? – спрашивает он меня.

– Да, только чуть позже. Я отлучусь ненадолго.

Выхожу из комнаты. Вижу, как Генриетта ведет Мэлони по галерее в соседнюю комнату. Я иду следом и заглядываю внутрь. Она уложила Мэлони на диванчик, а сама в углу наполняет водой тазик. Выглядит Мэлони паршиво.

– Вот что, сестричка, – начинаю я. – Вижу, вашему другу изрядно досталось. Возможно, сегодня он не был в бойцовской форме. Но это дело поправимое.

Она подходит к Мэлони и мокрым полотенцем начинает осторожно смывать кровь с его лица.

– Жаль, я не мужчина, – говорит она. – Я бы убила Фернандеса. – Она откладывает полотенце, поворачивается и смотрит на меня. Глаза пылают, лицо тоже. Мне всегда нравились дамочки с характером. – Джим разделал бы его на куски, – продолжает она свою гневную речь, – но он плохо владеет рукой. Сломал две недели назад, и рука еще не до конца зажила. А этот подонок знал, что не получит должного отпора.

Мэлони ворочается на диванчике, пытается встать, но не может и снова ложится.

– Я сейчас этому… – бормочет он.

Оцениваю ситуацию и чувствую: мне подвернулся шанс познакомиться с Генриеттой поближе. Если правильно выстроить разговор, глядишь, она что-то расскажет. Момент весьма подходящий.

– Да вы не расстраивайтесь, Мэлони, – говорю бедняге. – С не до конца зажившей рукой вам было не выстоять против него. А он застал вас врасплох. – Поворачиваюсь к Генриетте. – У меня самого все вспыхнуло, когда этот ушлепок подошел и поцеловал вас, да еще прилюдно. Это же прямо оскорбление.

– Только я не видела, чтобы вы вмешались, – сетует мне она.

Я улыбаюсь:

– Вот что, леди. Когда приведете вашего друга в порядок, возвращайтесь в игорную комнату, и мы вдвоем поговорим с этим Фернандесом.

Сказав это, ухожу.

Возвращаюсь к игрокам. Оказывается, они меня дожидались. Фернандес ворчит себе под нос. Ему не терпится начать игру. Сажусь и делаю ставку.

Играем в покер. Ставки по десять долларов. Для меня это весьма приличная сумма, но в первых двух кругах мне везет. Я выигрываю. Смотрю на Фернандеса, всем видом показывая, что доволен собой. Он хмурится.

Продолжаем играть. Наступает раунд джекпотов, и наконец Фернандес его открывает. Ставка по пятьдесят долларов. Все соглашаются. В банке скопилось около двухсот пятидесяти долларов. Пока берем карты из колоды, входит Генриетта и останавливается за моим стулом.

Фернандес делает ставку на сотню долларов. Остальные парни сбрасывают карты, признавая свое поражение. Я остаюсь. Похоже, Фернандес блефует. Решаю держаться со своими картами до конца.

Оба раскрываем карты. У него старшая карта – шестерка, у меня – десятка.

Сгребаю выигрыш и говорю Фернандесу:

– Поучился бы играть, сосунок.

– Как ты меня назвал? – рычит он.

Встаю и опрокидываю стол, отбрасывая в сторону. Между мной и Фернандесом появляется пространство. Прыгаю прямо в него. Он замахивается, но я успеваю пригнуться и бью его под челюсть. Фернандес пятится. Я двигаюсь следом, влепляя еще пару раз по челюсти, слева и справа. Отхожу и жду, когда он очухается и двинется на меня. Он рвется ко мне, но его малость трясет. Отхожу вбок и довершаю урок, въехав ему по носу. Он валится на пол, а я вдобавок награждаю его словечком, которое разъяряет его еще сильнее. Фернандес встает и прет на меня, как бык. Я наклоняю голову и бью его головой в живот. Он пытается ударить меня коленом, однако я уворачиваюсь и снова луплю его в живот. Фернандесу уже достаточно. Он привалился к стене. Я на этом не останавливаюсь и продолжаю вразумлять этого мерзавца. Никого я не бил с таким остервенением, как его. Пару раз он пытается нанести ответный удар, но он не в том состоянии. Наношу завершающий удар, точно в цель. Вот теперь я его размазал.

Фернандес еле держится на ногах. Опрокидываю его на пол. Он больше не пытается встать. Смотрю на Перьеру, с физиономии которого исчезло все самодовольство.

– Вот что, Перьера, – говорю я. – Забери-ка это недоразумение, пока он меня всерьез не разозлил. Я, знаешь ли, из таких парней, что и зашибить насмерть могут. Или мне самому освободить помещение от него?

Перьера молчит. Подхожу к Фернандесу, беру за шиворот и рывком поднимаю на ноги, потом волоку туда, где стоит Генриетта.

– Извинись перед леди, скотина! – требую. – Вздумаешь упираться – выбью из тебя каждое слово. Давай шевели языком!

Подкрепляю требование, ткнув ему большим пальцем в нос. Ощущение не из приятных, особенно когда носу уже досталось.

Фернандес бормочет извинение.

Выволакиваю его на лестницу и даю хорошего пинка. Он кувыркается по ступенькам, а когда достигает первого этажа, садится на пол и мотает головой, пытаясь вспомнить, как его зовут.

Возвращаюсь в игорную комнату.

– Где живет Мэлони? – спрашиваю у Перьеры.

Тот отвечает, что неподалеку от Индио. Велю ему погрузить Мэлони в машину и отвезти домой. Перьера разевает рот, намереваясь возразить, но вовремя спохватывается, зная, что спорить со мной себе дороже. Советую ему забрать и Фернандеса, и он угрюмо соглашается.

Поворачиваюсь к Генриетте и ловлю в ее глазах легкую улыбку. Заговорщически подмигиваю ей:

– Берите свою накидку, сестренка. Мы с вами немного покатаемся и заодно поговорим.

Она смотрит на меня и смеется.

– Дерзости вам не занимать, мистер Фрейм, – говорит она.

Глава 4

Портрет федерала

Едем мы неспешно. Попыхиваю сигаретой и смотрю на Генриетту. Настроение у меня очень даже хорошее. Если бы не куча преступлений, которые приходится распутывать агентам ФБР, эта работа была бы вполне привлекательной.

Через какое-то время спрашиваю, куда ее отвезти. Она пожимает плечами и говорит, что если мы еще немного проедем по этой дороге, а потом свернем вправо, то на нашем пути окажется заведение, работающее круглые сутки. Там можно будет выпить кофе и поговорить.

Я искоса поглядываю на Генриетту. Хороша дамочка, ничего не скажешь. У нее странная манера говорить и держать себя, заставляющая теряться в догадках относительно того, что у нее на уме. Большинство дамочек стали бы допытываться, о чем я собираюсь говорить, а Генриетта не задала мне ни одного вопроса. Она сидит, смотрит вперед своими сапфировыми глазами, на ее губах блуждает легкая улыбка. Мне становится любопытно. Такое ощущение, что Генриетту ничего особо не интересует, даже собственная персона. Такие дамочки попадаются редко.

Вскоре подъезжаем к упомянутому ею перекрестку и сворачиваем вправо. Впереди светятся огни заведения, где мы можем получить кофе. Я сбрасываю скорость, поскольку еще не придумал, как мне вести себя с Генриеттой. Придется сказать ей часть правды – это сделает ее разговорчивее. И в то же время я не хочу раскрывать все карты и говорить ей, зачем я здесь и почему действую под прикрытием. Однако я всегда убеждался: если хочешь кому-нибудь рассказать легенду, она должна быть правдоподобной и занимательной. Что же выдать этой дамочке? Наметив канву разговора, прибавляю газу.

Неожиданно она сама начинает говорить:

– А хорошенько вы отделали Фернандеса, мистер Фрейм. – Генриетта смотрит на меня краешком глаза. – Возомнил себя удалым и непобедимым. Наверное, после вашей беседы на кулаках он поменяет мнение о собственной неуязвимости.

– Так, пустяки, – отмахиваюсь я. – Мне этот Фернандес сразу не понравился. У него на роже написано, что он мерзавец. Вдобавок с приятелем вашим гадко обошелся. А вот к Мэлони я чувствую симпатию. Приятный парень.

– Очень хороший, – поддакивает Генриетта. – Мне он нравится.

Она замолкает. В этот момент я подъезжаю к заведению и останавливаюсь.

Входим. Обычное одноэтажное здание с глинобитными стенами. Несколько столиков. Полусонный итальяшка расставляет чашки с кофе, заказанные парой стариков. Кроме них, в зале никого.

Садимся, заказываем кофе. Предлагаю Генриетте сигарету. Она закуривает, выпускает дым и смотрит на его завитки.

– Боюсь, мистер Фрейм, теперь Фернандес затаит на вас злобу, – говорит Генриетта. – Даже не знаю, как это отразится на мне.

Спрашиваю, не шутит ли она.

Она смеется, показывая сверкающие зубки.

– Фернандес хочет, чтобы я вышла за него замуж, – говорит Генриетта. – Он считает себя безумно влюбленным в меня. Вот только не знаю, о чем он будет думать завтра, после вашего «массажа лицевой зоны», рассматривая в зеркале свои синяки и ссадины.

– Так-так, – усмехаюсь я. – Очень интересно. А я-то думал, ваши симпатии тяготеют к Мэлони. Я до сих пор считаю ваши слова о замужестве шуткой. Может, неуклюжей. Зачем связывать свою жизнь с таким хмырем, как Фернандес?

Генриетта снова улыбается. Загадочная дамочка, честное слово.

– Сама не знаю, о чем я думаю, – признаётся она. – Возможно, мне придется выйти за Фернандеса. – Она смотрит на меня и тихо хихикает. – Но давайте оставим его в покое, – предлагает она. – О чем вы хотели со мной поговорить?

Итальяшка приносит кофе. Пахнет вкусно. Генриетта берет чашку, подносит к губам. Накидка спадает с ее плеч, а плечики у нее словно у дамочки по имени Венера. Вы, поди, слышали о такой и о том, сколько разных бед произошло из-за нее в те незапамятные времена. Генриетта замечает, что я смотрю на нее, и проходится по мне взглядом. Сейчас она похожа на капризную девчонку-подростка, высокомерно взирающую на окружающий мир. Да, своим поведением Генриетта способна свести с ума. Может, и меня свела бы, будь я помешан на форме дамских плечиков. Я бы и не прочь помешаться, но стоит мне всерьез заинтересоваться какой-нибудь дамочкой, как мне дают новое задание и отправляют в другой конец страны.

Ладно, нечего отвлекаться. Начинаю толкать Генриетте легенду, придуманную в машине.

– Леди, позвольте вам кое-что рассказать. Я работаю в одной нью-йоркской адвокатской конторе. У нас есть отделения в разных местах, включая и мексиканский город Магдалена. Его я как раз и возглавляю. Где-то месяц назад, может чуть больше, ездил я в Нью-Йорк по делам и познакомился там с одним человеком. Он работает в канцелярии окружного прокурора. От него я узнал про самоубийство вашего мужа Грэнворта Эймса. Это ведь было в январе? Так вот, открылись новые, весьма интересные обстоятельства, и прокуратура собирается возобновить следствие по делу.

Умолкаю и пью кофе, наблюдая за Генриеттой. Пальцы, в которых она держит сигарету, дрожат, а кожа вокруг рта заметно побледнела. Чувствуется, мои слова не доставляют ей удовольствия.

– Очень интересно, – говорит она. – Какие новые обстоятельства они могли обнаружить? Не знала, что самоубийство моего мужа может вызывать вопросы. Я думала, там все предельно ясно и расследовать уже нечего.

Она раздавливает окурок в пепельнице. К этому времени дамочка взяла себя в руки. Я опускаю чашку, предлагаю Генриетте еще одну сигарету и закуриваю сам.

– Я вам кое-что поясню, – продолжаю я. – Следствие, проводимое коронером, не особо много значит. А вот если окружная прокуратура заявляет, что вскрылись новые обстоятельства по делу, это уже серьезно. По словам человека из канцелярии окружного прокурора, они обнаружили, что в тот вечер, когда Грэнворт Эймс якобы свел счеты с жизнью, вас в Коннектикуте не было. Вы находились в Нью-Йорке. Это первое. А второе: у них есть сильное подозрение, что вы были последней, кто видел Грэнворта Эймса живым.

– Понятно, – глухим, безжизненным голосом произносит Генриетта.

– У ребят из окружной прокуратуры в голове бродят очень странные мысли. Но вы же знаете эту публику. Что окружная прокуратура, что полиция. Им главное – повесить дело на кого-нибудь. И им это нравится, иначе они бы работали по-другому. Словом, кто-то намекнул им, что Грэнворт Эймс не совершал самоубийства. Его убили.

Генриетта резко стряхивает пепел.

– Для меня, мистер Фрейм, это звучит как нелепая шутка, если не сказать злая. Ночной сторож пристани Коттонс-Уорф подтвердил, что видел, как машина Грэнворта выехала на причал, ударилась о сваю и свалилась в реку. Как еще это может называться, если не самоубийство?

– Да. Ваши рассуждения разумны, но я вам еще не все рассказал. Человек из канцелярии окружного прокурора сообщил, что они получили сведения о вашей попытке обналичить в местном банке фальшивую именную долларовую облигацию. Об этом сразу докладывают федеральному правительству. Федералы направили своего агента. Тот встречается с ночным сторожем, дежурившим на Коттонс-Уорф, и вскоре узнаёт правду о случившемся. Так вот, первоначальные слова сторожа о том, что он видел, не совпадают с его показаниями, которые он дал агенту. Машина Грэнворта Эймса медленно выехала на причал и где-то на полпути от края вдруг остановилась. Потом правая дверца открывается, и из кабины кто-то выскакивает. Лица сторож не видел, но по фигуре понял, что это женщина. Она развернулась, снова сунулась в кабину, что-то там сделала и захлопнула дверцу снаружи. После этого машина пришла в движение, набрала скорость, ударилась о сваю и отскочила прямо в воду.

– Понятно, – повторяет Генриетта. – Тогда почему же сторож не рассказал правду еще на коронерском следствии?

Я улыбаюсь и отвечаю:

– А у него на то была причина. Очень серьезная. Он помалкивал насчет этих «мелочей», потому что некто по имени Лэнгдон Бёрделл, секретарь вашего мужа, дал сторожу тысячу долларов и велел забыть все, кроме того, о чем сторож добросовестно заявил на коронерском следствии. То есть он видел, как машина съехала на причал, ударилась о сваю и свалилась.

Генриетта смотрит на меня так, словно в нее попала молния.

– Сдается мне, этот Бёрделл весьма дружески к вам настроен. Когда федералы первоначально допрашивали его, он утверждал, что вас тем вечером в Нью-Йорке не было, а находились вы в штате Коннектикут. Получается, он не только солгал федералам, но еще и подсуетился, щедро подкупил сторожа и велел парню молчать о той женщине. И какую же картину мы имеем на данный момент? – задаю риторический вопрос я. – Не исключено, что Грэнворт Эймс ехал к причалу уже мертвым, а машину вела женщина. Как вам такой расклад?

Генриетта молчит. Проходит минута. Вижу, как она облизывает губы. Держится она прекрасно, но чувствую, что напугана. Однако вскоре к ней возвращается самообладание.

– Если бы Грэнворта убили, это обнаружилось бы при вскрытии, – говорит она.

– Возможно, да. А может, и нет, – отвечаю я. – Но человек из окружной прокуратуры рассказал мне, что при падении Грэнворт серьезно покалечился. Когда машина достигла дна, он сильно ударился о ветровое стекло. Голова была изуродована. Однако нанести увечья ему могли и раньше и в таком состоянии привезти на причал.

– Я ровным счетом ничего не понимаю, – признаётся Генриетта. – С какой стати Лэнгдону Бёрделлу подкупать сторожа и заставлять того врать? Зачем ему это надо?

– Понятия не имею. Но окружная прокуратура в состоянии это выяснить. У них есть способы сделать человека разговорчивым. Правда, не слишком приятные.

Спрашиваю Генриетту, не желает ли она еще чашку кофе. Она соглашается. Пока ждет, я украдкой наблюдаю за ней и вижу, как напряженно она думает. Неудивительно, ведь я дал ей очень богатую пищу для размышлений.

Когда приносят кофе, Генриетта начинает жадно пить, словно радуясь хоть какому-то занятию. Потом ставит чашку на стол и смотрит на меня:

– Мистер Фрейм, я не могу понять лишь одного: зачем вы мне все это рассказали? У вас что-то на уме? Каких действий вы ждете от меня?

– Поверьте, Генриетта, у меня на уме ровным счетом ничего. А вот у парней из нью-йоркской окружной прокуратуры кое-что имеется. Я даже могу сказать – что. Пока не появилась история с фальшивой облигацией, никого абсолютно не интересовало, покончил ли Грэнворт Эймс с собой или иным способом покинул этот мир. Провели коронерское следствие, собрали материалы в папочку и отправили в архив. И вдруг – нате! Именная долларовая облигация оказывается фальшивой. Это уже головная боль для федеральных властей, и потому они спешат выяснить, кто и где стряпает эти фальшивые облигации. Если они это узнают, то вряд ли будут особо беспокоиться о дознании полугодичной давности и обо всем остальном.

Когда прошлой ночью я приезжал на асьенду «Альтмира», Сейджерс – парень, который там работал, а сегодня уехал в Ариспе, – рассказал мне о вас. Я еще тогда решил встретиться и поговорить с вами. И вот почему.

Допустим чисто теоретически, вы что-то знаете об изготовлении фальшивок. Допустим, вы знаете, кто их делает. На вашем месте я бы не стал таиться и рассказал все, что вам известно. В таком случае, когда я вернусь в Нью-Йорк, мне удастся конфиденциальным образом передать сведения своему другу из окружной прокуратуры, а он сообщит их федералам. Если сведения удовлетворят их любопытство, вряд ли они станут возобновлять расследование по делу вашего мужа.

В окружной прокуратуре предполагают, что вы должны что-то знать об изготовлении фальшивых ценных бумаг. Если же вы откажетесь от разговора в неофициальной обстановке, тогда они обязательно возобновят расследование обстоятельств смерти Грэнворта Эймса. Они будут искать там зацепки, чтобы сделать вас более разговорчивой. Понимаете?

– Понимаю, – отвечает Генриетта. – Но мне нечего рассказать ни вам, ни им. Пакет долларовых облигаций, который я привезла с собой, был взят из банковской ячейки мужа, где эти облигации хранились. Однако забирала их оттуда не я. Мистер Бёрделл сообщил, что при осмотре тела мужа его адвокат нашел ключ от банковской ячейки. Адвокат открыл ее и передал облигации мне. Что же касается возобновления дела о смерти моего мужа и утверждения, будто в тот вечер я находилась в Нью-Йорке… это пусть изволят доказать.

– Конечно. Думаю, они докажут.

Генриетта и не догадывается, что все доказательства содержатся в трех ее письмах, похищенных мной и благополучно лежащих сейчас в сейфе отеля «Миранда-Хаус».

– Но в любом случае я искренне благодарю вас за предупреждение. У меня есть и другой повод для благодарности. А сейчас, с вашего позволения, я бы не прочь поехать домой.

Мы покидаем заведение, садимся в машину и едем. Я делаю вид, что не знаю, где она живет, и она рассказывает, как ехать. Высаживаю ее у двери ранчо. Интересно, каково ей будет, когда она обнаружит, что кто-то похитил те самые письма. Три коротких письма, способные наделать столько бед в жизни этой дамочки.

Генриетта желает мне спокойной ночи, выходит из машины и направляется к двери ранчо. Там оборачивается и награждает меня улыбкой.

Выдержки ей хватает. Хваткая дамочка.

Завожу мотор и отъезжаю. Я даже не знаю, куда еду, поскольку голова занята услышанным от Генриетты. Но в целом она восприняла эту историю очень спокойно.

Кое-что в словах и поведении Генриетты мой разум отказывается понимать. Зачем эта идиотская шутка о необходимости выходить замуж за Фернандеса? И потом, зачем она хранила у себя письма к Грэнворту, изобличающие ее во лжи и доказывающие, что в день его гибели она с ним виделась? Такие письма нужно было бы сжечь, едва они попали ей в руки.

Вряд ли она что-то знает об убийстве Сейджерса. Назвав его фамилию и сказав, что он отправился в Ариспе, я следил за ней, как кот за мышью. Но она и глазом не моргнула.

Сдается мне, ей вполне могло хватить выдержки ухлопать Эймса. Давайте немного порассуждаем. Допустим, написав мужу три письма, она приезжает в Нью-Йорк с намерением устроить Грэнворту скандал из-за женщины, которая вьется вокруг него. Возможно, встреча Генриетты и Грэнворта происходит в машине. До приезда сюда я виделся с Бёрделлом в Нью-Йорке, и тот мне рассказал, что Эймс отправлялся с работы на встречу с какими-то людьми и выглядел возбужденным. Не исключено, он завуалированно говорил о встрече с Генриеттой. Итак, они встречаются, и между ними вспыхивает нешуточная ссора. Возможно также, что незадолго до их встречи она выяснила, что врученные ей именные долларовые облигации – фальшивка. Как могли разворачиваться события? Грэнворт сидит на водительском сиденье. Машину он остановил в тихом месте. Генриетта неожиданно ударяет его по голове рукояткой пистолета или чем-то тяжелым, и он теряет сознание. У нее появляется идея. Она помнит, что пару лет назад муж уже пытался покончить с собой, прыгнув в Ист-Ривер. И Генриетта решается на обманный маневр. Она перетаскивает Грэнворта на пассажирское сиденье и сама садится за руль. Потом едет по боковым улочкам, пока не оказывается в районе Коттонс-Уорф, где по вечерам вообще никого. Ночного сторожа на другом конце причала она не заметила. Генриетта вылезает из машины, оставив мотор работающим, затем поворачивает руль так, чтобы машина двигалась к краю причала. Рукой нажимает педаль сцепления и переводит рычаг коробки передач на движение вперед. Машина трогается с места. Генриетта поспешно отходит и захлопывает дверцу. Этим объясняется, почему машина ударилась о деревянную сваю и отлетела в воду.