Медсестра в платье с кринолином
– Это сон, говорю себе вслух, и голос тоже… не мой. Молодой, звонкий, будто мне не семьдесят, а семнадцать.
Закрыла глаза и стала думать. Я прожила семьдесят два года в мире, где магии не было. Но было нечто другое: усталость, забота, и любовь к жизни, несмотря ни на что. Сначала я была медсестрой, потом старшей, потом заведующей отделением. Работала в районной больнице, потом в хосписе, потом снова в приёмном покое, где пахло антисептиками, кипячёными пеленками и крепким чаем из ординаторской.
Мое утро начиналось не с прогулки в розовом саду, а с того, что я поднимала из постели пожилого пациента, меняла простыни, разбирала истории болезней и протирала холодильник, потому что "никому, кроме меня, оно не надо". Я пережила девяностые, кормила кошку с работы, продавала пельмени на две смены в неделю, хоронила подругу, лечила брата от инсульта, одиночество – от чая с лимоном и сериалов.
Моя жизнь была полна забот, но не жалоб. Я никогда не была замужем. Да просто не сложилось, отвечала если спрашивали. А потом уже некогда было разбираться, кто тебе звонит после смены, а кто просто от скуки.
– Вот бы мне такое. Только без этих всех “ах, у меня короткая юбка в средневековье”. Дайте мне работу, дом, огород и кусочек покоя. У меня, была шаль от мамы, старый термос и руки, которые держали чью-то жизнь сотни раз.Читала фэнтези перед сном, в метро, между капельницей и вызовом врача. Любила истории про попаданок, ведьм и ведьмаков, вздыхала:
И когда я, в очередной раз заснула на старом диване, завернувшись в плед, с открытой книгой на груди, я не знала, что проснусь в другом мире.
С другим телом. С другим прошлым. Но с той же душой.
Я подхожу к зеркалу старому, мутному, в деревянной раме. Смотрю и вижу лицо юной девушки с большими глазами, рыжими косами и щёчками как у наливного яблочка.
– Вот те на, выдыхаю. А где мои седые волосы и очки?
– Миледи Аделаида! Вы встали?! Доктор сказал, что вы, может, не очнётесь после удара по голове! Слава Предвечному, вы в сознании!И тут в комнату врывается девчушка в чепчике:
Я сажусь на край кровати. Разглядываю девчушку в чепчике. На вид, ей лет двенадцать, глаза на пол-лица, щеки румяные, зрачки не расширены, лихорадки нет. Пульс, судя по всему, у неё нормальный, а вот у меня скорее учащённый. Видимо, побочное действие путешествия в параллельную реальность.
У себя. Потому что если я не сошла с ума – значит, я в теле этой самой Аделаиды, благородной барышни, судя по акценту девчонки и состоянию простыней.Аккуратно, по привычке, проверяю пульс.
Книжки-то я, конечно, читала. И про попаданок, и про магические академии, и про красавцев в мантиях. У влекалась этими сказочными сюжетами вечерами, особенно когда телевизор ломался. Но одно дело читать в кресле с шерстяным пледом, а совсем другое очнуться внутри сюжета, да ещё и в теле юной баронессы с подозрительным анамнезом и отсутствием санитарных норм вокруг.
Что ж. Похоже, моя пенсия откладывается.
– Так… Девочка, постой, поднимаю ладонь, как на обходе, когда пациентка пытается пересказать историю болезни со дня рождения. Помедленнее. Дышим. Без паники. Что случилось? Какой ещё удар по голове?
Девчушка, видимо, привыкла к строгому тону, потому что сразу замолкает и хлопает ресницами как моргающий птенец, только в чепчике.
– Так ведь… вы ж на лестнице упали, миледи! выдыхает она и делает жест в сторону моего, то есть, этой комнаты крыльца. Вчера днём! С палаты графа возвращались, поскользнулись, ударились об балясину… ну, и с тех пор без сознания. Все думали, что вы…
– Ага. Понятно, киваю, как будто диагноз подтверждён. Черепно-мозговая травма легкой или средней тяжести. Классика жанра.
Она ещё сильнее хлопает глазами, а я вглядываюсь в неё внимательнее. Кожа чистая, дыхание ровное, на лбу небольшой шрам старый, заживший. Выглядит здоровой, но слегка задерганной. И явно боится, что я начну кидаться вещами или что там принято от юных аристократок с сотрясением.
– А как тебя зовут, душа моя? Спрашиваю уже мягче, вспоминая, что пациенты лучше всего идут на контакт, если их не пугать.
– Т-телла, миледи.
– Прекрасно, Телла. Тогда ты мне сейчас всё аккуратно и по порядку расскажешь. Без «ох» и «ай», как на приёме. А я пока проверю, не вывихнула ли себе новую шею при переселении.
Телла кивает так старательно, что чепчик съезжает на бок. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не поправить – руки дрожат, голова всё ещё слегка кружится, но с моей прежней практикой я и в ночную смену с температурой бегала.
– Значит, с палаты графа, говоришь?.. – протягиваю, словно это мне что-то должно сказать. Хотя пока у меня в голове только вопросы: кто я, кто граф, и, простите, где ближайший умывальник.
– Да, миледи. Вы навещали господина Эрвена он снова схватился за грудь после ужина… ну, того самого, с тушёной дикой куропаткой. А вы всегда к нему ходите, когда сердце шалит. Вы ж у нас добрая, хоть и… тут она осекается.
– Хоть и что? поднимаю бровь в духе преподавателя на экзамене.
– Ну… Телла мнётся. Строгая. А ещё вы книги про «внутренности» читаете и травнику местному рот затыкаете, когда он начинает про лягушек.
О, так значит, моя предшественница тоже была с характером. Удобно. Можно списывать на привычку. Или наследственность.
– Понятно, говорю я, вставая. Ноги не подкашиваются уже прогресс. А потом?
– А потом вы шли по лестнице, споткнулись, ударились об балясину – и упали. Головой. Сразу и без слов. Госпожа-мачеха велела не поднимать шум, а доктор вызывал дух Эймара, чтобы он посмотрел, вернётесь ли вы из тумана… или уже туда.
– Мда, хмыкаю. Скорая помощь в виде духа. Не завидую тутошним санитарным нормам.
Телла смотрит, как будто я только что заговорила на драконьем. Наверное, для неё это я – тот самый "шум".
– Так вот, Телла, говорю, поправляя платье, в котором, между нами, корсет натянут так, что даже вдохнуть страшно. Я, конечно, вернулась. Но с… лёгкой корректировкой состава.
Она хлопает ресницами.
– То есть?
– Это, девочка моя, долгая история. Начнём с малого: принеси, пожалуйста, воды. И если есть хлеба. Я, видимо, давно не ела, а организм у меня теперь юный и, судя по ощущениям, весьма голодный.
Телла кивает, как заправская сестричка из процедурного, и убегает с таким выражением, будто я не только выжила, но и, возможно, воскресла с миссией.
Жизнь начинается сначала. Без пенсии, но зато с кринолином.Я сажусь обратно. В голове шумит, в животе урчит, в воздухе пахнет лавандой и пылью.
Сижу на кровати и смотрю в стену. Красивая, каменная, с трещинками как на даче в погребе. Только тут гобелен, на котором какой-то рыцарь протыкает кого-то с хвостом. Ну, мило. Аппетитно.
Жду ужин. Судя по ощущениям, есть хочется сильно. Новое тело требует калорий. И, судя по звукам за дверью, тут где-то кормят. Но я не спешу.
Потому что, во-первых, фиг его знает, что тут едят. Может, жабьи лапки. Может, духов. А во-вторых – порядки.
Кто его знает, как тут относятся к девушкам, которые внезапно начинают задавать неудобные вопросы, знают, что такое белок и глюкоза, и не хотят лечиться пиявками? В моём отделении таких быстро отправляли в психоневрологию. Тут могут и в башню с привидениями.
Так что пока стратегия проста:
Веду себя прилично.
Поменьше говорю.
Всё слушаю.
И, если что, я потеряла память. Ага, классика. В книжках это работает.
– Простите, миледи, раздаётся за дверью голос Теллы, можно входить? Вас приглашают к вечернему столу.
О, началось. Мой первый официальный ужин в новом мире.
Она входит, несёт платье ещё пышнее. Смотрю на него и думаю: Если я выживу в этом корсете – мне уже не страшны ни интриги, ни магия, ни даже зелья на козлиной желчи.
Телла, душа моя, говорю с мягкой интонацией, которой обычно успокаивала буйных бабушек в процедурном. Поможешь мне причесаться? А то я, кажется, пока не в самой лучшей форме.
– Конечно, миледи! вспыхивает румянцем и тут же начинает шуршать по комнате, доставая щётку, ленту и какой-то подозрительно сверкающий гребень, будто откуда-то из сундука прабабки ведьмы.
Пока она колдует над причёской, я закрываю глаза и прикидываю:Телла аккуратно расчёсывает мои волосы. Рыжие, густые, до талии. Не волосы – мечта трихолога.
Я всё ещё не знаю, как пройти до столовой.
Признаваться в этом глупо. Вдруг подумают, что и правда повредилась.
Значит, план такой: иду с Теллой под руку, даже не надо делать вид, что слаба. Пусть Телла и ведёт.
Когда причёска а точнее, две косы, уложенные в кольцо и перевязанные лентой, готова, я встаю. Сила вернулась не полностью, но на ноги держусь уверенно. Пора включать театральную школу имени Палаты №6.
– Телла, говорю, слегка опираясь на спинку кровати. Будь доброй, подай мне руку. Всё ещё немного кружится… Наверное, последствия падения.
Она тут же кивается, подставляет локоток, и мы выходим из комнаты. Я чинно опираюсь на неё, чуть медленно, с видом благородной особы, пережившей трагическую, но вдохновляющую медицинскую драму.
– А… начинаю небрежно, как бы мимоходом, столовая… всё там же?
– Да, миледи, конечно! радостно подтверждает Телла. В малом зале, как всегда, для домашних. Госпожа велела подать туда. Большой – только по праздникам. И когда приезжает Его Светлость.
Ага. Вот и полезная информация. Делаем вид, что так и знала. Киваю с достоинством, как будто у меня в голове архитектурный план замка, а не пустота с отголосками сериала "Тайны следствия".
Выхожу в коридор. Голову держу прямо, осанку выпрямила. Пусть думают, что я просто слегка ударилась. А про попаданку – потом разберёмся. Вдруг тут это, наоборот, привилегия. Или… смертный приговор.
Вхожу в столовую, опираясь на руку Теллы, как положено даме с хрупким здоровьем и прошлым, полным драматических падений.
Зал – не сказать чтобы огромный, но впечатляющий. Каменные стены, гобелены, деревянные балки под потолком, люстра с десятками свечей – как будто внутри средневековой реконструкции, только без экскурсовода и табличек «не трогать руками».
Сделав шаг, я рефлекторно выпрямляюсь. Медсестринская осанка включается автоматически: плечи ровно, подбородок чуть вверх, взгляд – скользящий, наблюдающий.
Сначала – по клинической шкале:Оцениваю обстановку.
Вон та дама у камина – явно мачеха. Осанка, прищур, брови в форме полумесяца и губы, сложенные в «всё не так». Походка у неё уверенная, значит, суставы в норме. Психоэмоциональный фон – тревожно-контролирующий.
Рядом с ней – юноша лет двадцати. Костюм дорогой, лицо скучающее. Постукивает пальцем по кубку. Типичный представитель аристократии с хроническим недосыпом и гипертрофированным самомнением. Возможно, кузен. Или претендент. Или просто завтрак мачехи на завтра.
В дальнем углу – пожилой господин с налётом драматизма. Подперев щеку, он меланхолично водит ложкой по тарелке с супом.
И наконец – незнакомец в тёмном плаще, полулицо в тени, глаза внимательные, руки длинные, как у хирурга. Или колдуна. Или, что более вероятно, колдуна-хирурга. Смотрит, не моргая. Мне сразу хочется спросить: "А вы стерилизуете свои амулеты перед операцией?"
Я делаю шаг внутрь, немного поправляю юбку и киваю, как будто я тут хозяйка, а не внезапно вселившаяся душа пенсионерки.
– Миледи Аделаида! раздаётся голос мачехи с сахарным налётом. Какое облегчение видеть вас на ногах. Мы все так волновались…
Но я улыбаюсь. Улыбка у меня добрая, отренированная и профессиональная. Такая, какую я дарила родственникам пациентов, когда они спрашивали, почему капельница «пузырится».Волновались? Сомневаюсь. Скорее, ждали, перестанет ли занимать жилплощадь и титул.
Пока что.– Благодарю, госпожа, отвечаю, мягко. Кажется, всё обошлось.
Мачеха, как и положено женщине с привилегиями и стратегическим мышлением, сидит в кресле у камина, будто родилась там и уже лет двадцать не встаёт без крайней необходимости. В возрасте неопределённом – от тридцати до сорока с хвостиком, в зависимости от освещения и косметической магии.
На ней платье цвета вываренного граната, с таким вырезом, что даже мне, бывшей медсестре с дежурствами в родильном, слегка неловко. Зато осанка – как у анатомического фантома с внутренним каркасом из железа и амбиций.
Глаза – серые, как град над участковым терапевтом. Взгляд – оценивающий, при этом вежливый, как у заведующей, которой вы задолжали отчёт за квартал.Лицо красивое, если вам нравится стиль "аристократия с повесткой". Скулы острые, нос прямой, губы тонкие и очень натренированные в усмешках «я вам верю, но это не точно».
На шее – ожерелье из черного жемчуга. Дорогого. Универсального. Подходит и для торжественного приёма, и для, скажем, лёгкой травли падчерицы.
Она встаёт при моём появлении не торопясь, словно это жест великодушия, а не приличие.
– Аделаида, дитя моё, произносит она с мягкой печалью, в голосе которой поразительным образом сочетаются сочувствие, ирония и намёк на «не делай глупостей, пока тебя ещё жалеют». – Ты, должно быть, всё ещё слаба после несчастья. Но ты так держишься… просто героиня.
Ха. Узнаю комплимент с прицелом.
Я киваю, изображая благодарность. Пускай думает, что я такая же, как раньше. Хотя, если верить Телле, прежняя Аделаида и так особо не отличалась покладистостью.
А значит, с мачехой фронт у нас уже есть. Осталось только выяснить, какого рода боевые действия здесь в моде: тонкие яды, семейные советы или тихие исчезновения в башнях без лестницы.
– Ах, Аделаида, начинает мачеха, когда я только-только сажусь за стол и успеваю наколоть кусочек… чего-то, подозрительно похожего на запечённую куропатку с душистыми травами и шансом на ботулизм. Мы все так переживали за тебя. И, разумеется, молились. Ты ведь знаешь, как я к тебе привязана…
– Конечно, госпожа, отвечаю, жуя с ангельской невозмутимостью. Эта привязанность почти ощутима в воздухе.
Ни одним мускулом. У таких женщин мимика на случай по-настоящему счастливого события, вроде смерти врага или удачного брака падчерицы.– Как мило, что ты не потеряла чувство юмора, улыбается она, но глаза у неё не улыбаются.
Ты ведь понимаешь, в каком положении сейчас наш дом… После болезни господина Эрвена и… твоего несчастного падения.– А потому, – продолжает она с видом хирургини, готовой сделать надрез, я позаботилась о тебе.
Положение? Я-то, конечно, понимаю: одно неловкое движение и уже невеста. Это не поликлиника, тут не вывернешься справкой.
У него… как бы сказать… весьма серьёзные намерения.– Я поручила кузену Леандру присмотреть за тобой в ближайшие дни.
Телла, стоящая у стены, издаёт звук, напоминающий вдох с хрипа. Я молча поднимаю бровь.
– Леандр, слащаво зовёт мачеха, подойди, дитя моё.
К «дитю» лет двадцать шесть. Ростом выше среднего, волосы тёмные, лицо породистое, но с той выраженной скукой, которую можно увидеть только у людей, которых с детства учили, что они – подарок судьбы, причём судьбе.
Он подходит, берёт мою руку слишком формально и склоняет голову:
– Аделаида. Рад видеть вас в добром здравии. Ну, насколько это возможно после столь… впечатляющего падения.
Улыбается. Зубы белые. Челюсть напряжённая. Пахнет розмарином и самодовольством.
– Я был очень обеспокоен, продолжает он, и пришёл сразу, как только услышал, что вы снова в сознании. Считаю, мы могли бы быть полезны друг другу. Наши семьи, как вы знаете, давно…
– Взаимодействуют, подсказывает мачеха сладко.
– Именно, кивает Леандр. Я же, к слову, увлекаюсь наукой. Изучаю алхимию, анатомию, устройство мира. У нас с вами, я уверен, найдётся множество общих тем.
Я киваю в ответ, медленно, будто проверяю, не плывёт ли картинка.
С костяными рунами, или просто на глаз?– Ну конечно, Леандр. Особенно если вы расскажете, как у вас тут вместо рентгена определяют переломы.
Мачеха – нет.Он зависает.
Но ты подумай, дорогая. Леандр – завидная партия. И ужин с ним, согласись, лучше, чем сидеть в одиночестве, теребя свои… медицинские книги.– Ах, как же я обожаю вашу остроумную прямоту, Аделаида. Прямо в мать, светлая ей память.
Я улыбаюсь. Как перед тем, как ввести пациенту первую дозу обезболивающего.
– Несомненно, госпожа. Но… давайте понаблюдаем. Знаете, как мы говорим в медицине: диагноз не ставят, пока не изучили все симптомы.
Высокий, сухощавый, со скулами, за которые можно порезаться, и манерами, будто он не ест, а вдыхает пищу по капле, чтобы не нарушить линию подбородка.Леандр – как музейный экспонат из раздела «Аристократия: глянец и генетика».
На перстне герб. На лице – выражение вечного превосходства и лёгкого разочарования в окружающих.Волосы чёрные, тщательно зачёсаны, один локон нарочно выбивается – чтобы создать иллюзию живости. Плащ бархатный, рукава с вышивкой, золотая цепь поверх тонкая, но демонстративная.
– Я давно хотел поговорить с вами, Аделаида, продолжает он, будто между нами уже состоялся первый танец, поцелуй и одобрение семейного совета. Меня всегда восхищала ваша… необычность.
Ну да. Особенно теперь, когда душа внутри – с медицинской пенсией и больным терпением.
– Благодарю, отвечаю сладко. Необычность это, знаете ли, побочный эффект сотрясения.
Всё ещё смотрит, как будто я особенно редкий зверёк, который неожиданно заговорил по-латыни.Он не ловит иронии.
– Я бы хотел показать вам свои заметки. По анатомии. Особенности разреза печени у синих варанов. И ещё – мои опыты с составами для сохранения тканей…
Ну конечно. Первый ужин – и уже формалин с экскурсиями по препарированной рептилии. Романтика живёт!
Я уже готовлюсь сказать что-нибудь резкое, но тут вдруг:
Он стоит прямо, шаг его нетороплив, но точен – как у человека, привыкшего командовать, но не нуждающегося в демонстрации власти.– Миледи Аделаида, раздаётся глубокий, ровный голос от двери. Тот самый незнакомец в тёмном плаще выходит из тени.
Волосы тёмные, собраны на затылке лентой. На поясе – книга, мешочек с чем-то явно подозрительным и амулет в форме круга с двумя пересекающимися линиями.Глаза у него серо-зелёные, спокойные, но внимательные, как у врача при первом осмотре. Возраст – сложно сказать. То ли 30, то ли 200.
Он кланяется неглубоко, но достаточно, чтобы соблюсти этикет. И говорит:
Он желает видеть только миледи Аделаиду.– Простите, что прерываю… алхимическую поэзию. Но граф Эрвен просил передать: у него снова боли.
– Только её? с изумлённым протестом спрашивает мачеха.
– Он сказал: "ту, что лечила меня не словами, а руками." Думаю, он имеет в виду вас, миледи.
Я медленно ставлю вилку на край тарелки.
Может, в другой раз поговорим о варанах, Леандр.– Ну что ж. Пациенты прежде всего. Прошу простить.
– Конечно, отвечает тот, с лицом, будто проглотил кислое зелье.
Я встаю, опираюсь на стул с видом мученицы, и иду за незнакомцем.
Он слегка поворачивается ко мне и негромко говорит, уже в дверях:
– Надеюсь, вы не возражаете. Я решил, что вам может срочно понадобиться… предлог.
Я чуть улыбаюсь.
– Доктор? Или колдун?
– Чуть-чуть того и другого, отвечает он с оттенком иронии. Меня зовут Роальд.
Ага. Спаситель. И, кажется, гораздо опаснее, чем Леандр с его лягушками.
Неврология сказала бы, что это стресс, я скажу новая опора.Коридор прохладный, каменные стены хранят запах времени влажная штукатурка, пыль, свечной воск и отголоски давно высказанных интриг. Я иду рядом с Роальдом, чуть позади, чтобы не торопиться вид у меня всё ещё «немного слаба после падения», и пусть это работает на меня. Каждый шаг по гладкому полу отдаётся в теле странной упругостью – не в коленях, а где-то глубже.
Пока мы идём, я украдкой осматриваю замок. Даже в полумраке он производит впечатление: высокие окна с цветными стёклами, резные деревянные панели, гобелены с сюжетами, которые вполне могли бы украсить старинные учебники по символике – тут тебе и дракон с книгой, и дама с чашей, и король с вытянутой рукой, будто ловит что-то, чего не видно.
Пусть себе смотрит. У меня, между прочим, состояние после падения и этический иммунитет.Слева проходит галерея с нишами – в каждой статуя: какие-то герои, маги, или, возможно, умершие родственники. Один смотрит таким строгим взглядом, что я непроизвольно поджимаю губы.
И тут, пока мы поворачиваем в очередной коридор, я думаю:
А кто вообще был в обеденном зале?
Роальд стоял в тени. Телла – у стены. Но вот кто ещё?Да, мачеха. Да, Леандр с лицом рассерженной графики. Да, граф с лицом уставшего пациента.
Как узнать, кто из них – просто присутствующий, а кто может быть важной фигурой?
На работе я отличала по походке, запаху и длине истории болезни. Тут – пока нет карточек.
Аппетит – лучший индикатор невиновности.Что ж, нужно действовать по старинке: – смотреть на манеры, – слушать, как говорят, – запоминать, кто кого перебивает и кто не кланяется, – и классика кто за столом ел, а кто только делал вид.
Может, позже расспрошу Теллу. Или найду местного слугу те всегда знают больше, чем предполагается. А может, Роальд уже всё понял. Он молчит, но изредка бросает на меня короткие взгляды – оценивающие. Не как у женихов, а как у врачей на первом обходе.
Стены меняются появляются ковры, тёплые тона, запах сушёной мяты. Это, похоже, жилые покои графа.– Мы почти пришли, говорит он негромко, и я киваю.
– Перед тем как войти, добавляет Роальд, уже у двери, советую быть собой. Даже если вы… не совсем та, кем были прежде.
Мои пальцы сжимаются на ткани платья.Он смотрит прямо в глаза.
Так. Кажется, кто-то действительно что-то знает. Или догадывается.
Я расправляю плечи, выдыхаю и отвечаю:
– Ну, это уж как получится. Иногда, чтобы быть собой, надо сначала понять, кто ты теперь.
Он кивает и открывает дверь.
Здесь – полки с книгами, кресло с потрёпанной обивкой, чашка с травами на столике и, главное – человек, не играющий роль, а просто… уставший.Покой графа оказался неожиданно тёплым. Не от камина – от атмосферы. Не чувствовалось той ледяной показной торжественности, что витала за ужином.
Он поднял глаза и… улыбнулся.Граф Эрвен сидел в глубоком кресле, укрытый тонким пледом. Волосы с проседью, но глаза ясные. Взгляд цепкий, как у хорошего терапевта: один раз посмотрел – и понял, врёшь ты или просто стесняешься.
– Аделаида, дитя моё.
Я замерла. Это было… неожиданно. По-настоящему.
Он протянул руку, и я, почти по инерции, подошла. Присела на край кресла, будто рядом с пациентом, не решаясь пока назвать себя дочерью хотя память Аделаиды, где-то глубоко, уже поднималась, как осадок в старом вине.
Рассматривала отца Аделаиды. Не могу назвать его моим отцом. Граф Эрвен человек, который умеет молчать так, что тишина начинает звучать громче слов. В кресле у камина он выглядел не сломленным – а просто уставшим быть тем, кого все считают сильным. Высокий, хотя годы и болезнь немного согнули его спину. Волосы цвета пепла, гладко зачёсаны назад. Лицо узкое, скулы резкие, взгляд пронзающий, как будто умеет видеть и через кожу, и через ложь. Он производит впечатление мудреца, который слишком рано стал воином, а потом слишком поздно понял, сколько стоит мир. Руки – тонкие, но сильные, с выразительными суставами. Такие держат меч – а потом перо. Такие не трясутся от страха, но могут сжаться в кулак, когда речь идёт о дочери.
Не отцовское в привычном понимании, не нянюшкину ласку, а тихую, твёрдую решимость: «Я не знаю, как тебя защитить, но сделаю всё, что смогу. Даже если ты мне теперь почти незнакома.»Когда он на меня смотрел, я чувствовала что-то…
В нём было что-то врачебное, знакомое эта усталость людей, которые лечат чужие проблемы и глушат свои настойками из долга и чести.
У него был голос не приказывающего, а слушающего, и от этого – власть чувствовалась только сильнее. Не насилием, а ответственностью.Говорил он мало, но каждое слово звучало, как итог долгого размышления.
Такой отец не «обнимашки и компот». Он из тех, кто будет стоять на твоей стороне – не потому что ты права, а потому что ты – его дочь. И всё.
Но ты всегда была моей дочерью. Ты – Лейна во всём. В голосе, в осанке. Даже в упрямстве. Особенно – в упрямстве.– Прости, что не смог быть с тобой всё это время. Ты росла с матерью, а потом с Клариссой…
Я промолчала. Потому что в голове шумело. Не от боли – от человеческой реакции. От тепла в его словах. Не показного, не политического, а какого-то… стыдливо-отцовского.
Словно… взрослая стала. Настоящая.– Я видел, как ты держалась за ужином. Ты очень изменилась.
– Спасибо, говорю я мягко. – Я… многое переосмыслила.
– Верю. И, раз уж мы вдвоём, скажу прямо.
Он отставил чашку, посмотрел мне в глаза.
– Кларисса. Она непростая женщина. Умна, но не любит тех, кого не может контролировать. Ей тжело пришлось после того как овдовела. И Леандр мальчик тщеславный. Он сын её от первого брака.
Ага. Вот откуда в нём столько амбиций и ни капли сердца.
– Они… не простят тебе, если ты будешь слишком сильной. Или слишком свободной.
– А если буду что тогда?
Он усмехнулся. Грустно.
– Тогда они попытаются сделать тебя удобной. Женить, отправить в монастырь, лишить титула… способов много. Но я не позволю.
В его лице проступила власть не как у тех, кто громко орёт, а как у тех, кто знает цену каждому приказу.Он выпрямился, насколько мог.
Он не из высшего круга. Но честный, умён. И не боится сильных женщин.– Ты моя дочь. И я хочу защитить тебя. Поэтому… я выбрал тебе жениха. Не ради сделки. Ради безопасности.
Я вдыхаю. Глубоко.
– Кто он?
– Магистр Роальд.
Смотрю в чашку графа, будто там вдруг появится рецепт, как жить с этим сюжетом.Вот так. Тот самый.
– Он знает?
– Я с ним говорил. Он согласен… если согласишься ты.
И вот тут впервые – в этом новом теле, новом мире и новой роли – я чувствую, как сердце замирает не от страха, а от выбора.
Потому что… впервые за долгое время – кто-то действительно спрашивает, чего я хочу.
Магистр Роальд, – повторяю я, медленно, как диагноз, в который пока не очень верю. – Выбрал?
И – счастлива.– Предложил. Но выбор – за тобой, – повторяет граф с неожиданной мягкостью. – Я не отдам тебя в ловушку, Аделаида. Я хочу, чтобы ты была защищена.
В этом мире, где я проснулась в чужом теле, в кринолине, с мачехой-хищницей, женихом-анатомом и магом-спасителем?Счастлива.
Ну, спасибо, конечно. Но дайте-ка я сначала разберусь, кто здесь кто, и, главное, кто я вообще.
Я встаю. Медленно, с достоинством, как будто не сбежала бы сейчас в первый же угол с книгами.
Могу я попросить… оставить меня в библиотеке? Наедине?– Благодарю, отец, – говорю, и странное ощущение прокатывается внутри при этом слове. – Я… мне нужно немного времени. Подумать. Осмыслить.
Он удивлён – но кивает.
– Конечно. Там тишина. И книги, кажется, тебе сейчас нужнее, чем чьи-либо советы.
Я кланяюсь, как умею, и выхожу.
Некоторые магически светятся. Некоторые – выглядят так, будто шепчутся между собой.Библиотека в этом замке – как храм. Тихая, полутёмная, пахнущая старой бумагой, пылью, сухими травами и, возможно, – надеждой. Свечи мерцают. Книги – повсюду. От пола до потолка, в кожаных и тканевых переплётах.
– отлично, вот оно! Практическое пособие. Год издания – 962 от Пробуждения.Я провожу пальцами по корешкам: «История Дома Альдеринов», «Закон крови и титула», «Права и обязательства дворянки, не достигшей совершеннолетия»,
Сажусь за стол, раздвигаю книги и глубоко вдыхаю.
Что ж… поздравляю. Тебя давно бы уже признали недееспособной в родном диспансере, а здесь – потенциальная партия для мага.Так, Галина Сергеевна. Ты в теле леди Аделаиды Альдерин, младшей дочери графа Эрвена. Твоя мать умерла. Мачеха – хищница с амбициями. Пасынок – потенциальный зять по её мечтам. Ты – формально живая, но недавно лежала без сознания.
«Самозащита и привилегия рода».Я перелистываю страницы, быстро просматривая заголовки: «О правах наследования при отсутствии старшего брата», «Брачные договоры с представителями магических Орденов»,
Ага. Вот это мне и нужно.
А на что ты здесь имеешь право. И кто попробует его оспорить.Пока они обсуждают мою судьбу – я её учу. Страницу за страницей. Потому что если ты попала в другой мир – первое, что ты должна выяснить: не как отсюда выбраться.
Книга за книгой, свиток за свитком – и вот я уже не просто «попаданка в кринолине», а полевой исследователь параллельной реальности с ограниченным временем на адаптацию.Свеча трещала на столе, оставляя золотистое пятно света на старых страницах.
Что я узнала?
Да, здесь есть титулы, графы, бароны и приёмы. Но настоящую власть делят дворянство и Орден магов, а уж кто из них на кого влияет – зависит от региона, политики и количества артефактов в семейной сокровищнице.Во-первых, этот мир называется Эттария, и он – не просто волшебный. Он, как выяснилось, глубоко феодально-магиократический.
Стерильности нет. Шприцев нет. Зато есть банки с пиявками и тёплая вера в целебные фазы луны.Во-вторых – магия. Здесь она не декорация, а структурированная система, оформленная в лицензии, патенты и обязательные экзамены. Магов проверяют. Младших – регистрируют. Старших – приглашают в советы. Лечебной магией владеют немногие, и по факту все полагаются на знахарей и травников, а в городах – на алхимиков. Медицинская система, мягко говоря, оставляет желать лучшего.
Ясно. Без вариантов не останусь. Но придётся быть осторожной: слишком умная барышня тут воспринимается как погодная аномалия.В-третьих – женщины. Здесь они могут быть образованными, даже владелицами имений. Но всё зависит от происхождения и ситуации в семье. Если ты – младшая дочь и без приданого, у тебя три дороги: удачный брак, монастырь или… быть кому-то полезной.
Семья на грани раздора, имущество под угрозой, и Аделаида – последняя ниточка между "тогда" и "сейчас".В-четвёртых – дом Альдеринов, к которому я, то есть, Аделаида, принадлежу. Когда-то влиятельный род, ныне – ослабленный, но гордый. Мать Аделаиды умерла рано, отец – граф Эрвен – с тех пор как будто ушёл в тень, пока в доме не появилась мачеха Кларисса, вдова с сыном Леандром.
Да уж. Спасибо, вселенная. Отличный момент, чтобы переселиться.
В большинстве случаев пугают местных. В некоторых становятся прорицателями. А если не повезёт – их записывают в одержимые.В-пятых и, пожалуй, главное: в нескольких заметках, которые я нашла в разделе «Мифы и отклонения», упоминаются люди с «нестабильной сущностью». Их называют "перекинутыми". Они… как будто здесь, но не совсем отсюда.
Прекрасно. Значит, пока я не найду подходящую легенду – действую по плану «Потеря памяти».
Я откидываюсь на спинку кресла, складывая пальцы в замок. Голова гудит от информации, но что-то внутри, наоборот, проясняется.
Жениха мне уже нашли, враги наблюдают, прошлое – молчит, а будущее – только-только начинает дышать.Я – леди Аделаида Альдерин. Дочь графа. Наследница чего-то большего, чем я пока понимаю.
И главное – думать. Быстро, чётко и с холодной головой.И если я собираюсь здесь выжить – а может, и остаться – мне придётся быть осторожной. Мягкой – но только снаружи. Улыбчивой – но не слепой.
2
Пальцы скользят по строчкам, глаза бегают быстрее, чем успевает осознать разум но это именно та радость, что невозможно подделать: я понимаю язык. Письменность – изящная, с завитками и старинными орфографическими выкрутасами, но всё читаемо. Где-то – легко, где-то – как медицинская карта, написанная дерущимся врачом, но смысл ускользает нечасто.
Спасибо за это, местное подсознание. Или тело. Или кто тут отвечает за автоматическую калибровку мозга под реальность.
Собой новой. Вернее – адекватной версией себя, не выкинутой в тело без мануала, а вооружённой хоть какой-то теорией.Я даже улыбаюсь. Редко, но искренне. Сидя между книг с названиями вроде «Об устройстве орденской магии и налогах», «Роль женщины в управлении имением при слабом лорде» и «Сборник административных проклятий, 4 том» я чувствую, что снова становлюсь собой.
Складываю одну из книг в стопку и тянусь к следующей – и тут…
Скрип.
Дверь. Медленно. Без стука.
Я напрягаюсь, инстинктивно выпрямляюсь, как на обходе, когда заходят проверяющие.
Роальд.В проёме появляется фигура. Тень. Высокий. Спокойный. Без плаща – в тёмной рубашке, расстёгнутой на одну пуговицу больше, чем нужно.
Конечно. Кто ж ещё будет так бесшумно открывать дверь, словно входит не в библиотеку, а в операционную, где нельзя тревожить астральное тело пациента.
– Не хотел пугать, говорит он спокойно. Голос у него всегда тихий, но плотный. Он не растворяется в воздухе он проникает. Просто… решил проверить, не устали ли вы. Или не сбежали ли. Что, пожалуй, одно и то же.
– Проверяете меня, магистр? я закрываю книгу, не вставая. Или сопровождаете?
А проверяю по долгу здравого смысла. Девушка, упавшая с лестницы, а затем проворачивающая ужин с мачехой, кузеном и графом так, будто всю жизнь вела светские дуэли – вызывает интерес.– Сопровождаю. По долгу заботы.
Я вздыхаю. Медленно. Слегка утомлённо. Но с достоинством.
– Простите, я плохо себя чувствую. И просто решила – вы не поверите – почитать. Занятие простое, земное. Знаете, бывает полезно, когда не помнишь, кто ты.
Не угрожающе. Просто как человек, который не боится границ, потому что умеет их видеть.Пауза. Он входит чуть ближе.
– Вы помните больше, чем хотите показать, говорит он. А может быть, просто… не та, кем были.
– Вы очень наблюдательны.
– Работа такая. Магистр, целитель, хроникёр. И, возможно, по совместительству – будущий жених.
Ах, вот оно как. Без обиняков.
Я поднимаю глаза.
– Это пугает вас?
Он усмехается уголком губ.
Вы остались читать свод законов.– Нет. Пугает, что вы не испугались. Обычно на этой стадии девушки падают в обморок. Или начинают шептать про духов. Вы же…
– Так я и есть дух, отвечаю. Только дисциплинированный.
Он приподнимает бровь.
– Тогда, дух, прошу вас. Вы заслужили прогулку. А то свечной дым вреден для лёгких, даже привнесённых.
Я встаю. Медленно. Ровно. Не потому, что слушаюсь а потому что интересно, что будет дальше.
Он стоял у полки, медленно перебирая корешки книг, будто искал не столько названия, сколько нужные слова.
Не как я представлял… и гораздо интереснее.– Здесь удивительно, – наконец сказал он, не оборачиваясь. – Эта библиотека. Дом. Ты.
Я села за стол, положив ладони на раскрытую книгу. Она уже ничего не говорила мне – все мысли были где-то между строк и взглядами.
– Значит, ты всё-таки согласен, что я – не отсюда?
Ты не просто Аделаида. Ты – возможность, о которой молчат хроники.– Я не могу это доказать, – мягко сказал он. – Но чувствую. Не сердцем, не разумом – магией.
Он подошёл ближе, сел напротив. В его голосе не было напряжения. Только ясность.
Я уезжаю. По делам. Сначала в столицу, потом – в северные земли. Это займёт… около года.– И поэтому я не хочу торопить тебя.
Я подняла взгляд.
– Год?
Ты не обязана быть моей женой. Даже если все уже решили за нас.– Да. Много, но и мало, если подумать. За это время ты сможешь… освоиться. Понять, чего хочешь. Хочешь ли вообще чего-то от меня.
Редкость в этом мире.Я помолчала. Внутри – не паника. А благодарность. За то, что он – не ловушка, а пространство.
– А ты уверен, что не обидишься, если я… решу не быть леди под руку?
Он улыбнулся, наклонившись ближе.
– А ты уверена, что не обидишься, если решишь быть ею?
Молния прошла по спине – не от слов, от интонации. Там не было ни насмешки, ни жалости. Только уважение. И лёгкий вызов.
И ты скажешь, кто ты. И со мной, или без меня – ты всё равно будешь хозяйкой своей судьбы.– Я оставлю тебе письма, продолжил он. Где буду, чем занят. И, если захочешь можешь отвечать. Или молчать. А через год я вернусь.
Он поднялся, кивнул и вышел.
это не прощание. Это – начало.Я осталась одна в тишине библиотеки. С книгами. С домом. С собой. И вдруг ощутила:
Сад оказался вовсе не садом – а настоящим зелёным лабиринтом, скрытым между крыльями замка. Вечерний свет ложился на дорожки мраморным отблеском. Воздух пах мятой, сырой травой и чем-то еле уловимым то ли ладаном, то ли ночной магией.
– Здесь редко кто гуляет, говорит Роальд, ведя меня по тропинке между стрижеными кустами. Слишком темно, слишком тихо.
Он идёт рядом, но не слишком близко. Между нами расстояние ровно такое, чтобы я чувствовала его присутствие кожей, но не могла назвать это прикосновением.
– Почему вы действительно согласились? спрашиваю. Жениться, если уж называть вещи своими именами.
И… потому что вы нарушаете узор.– Потому что чувствую, что ваша судьба будет пересекаться с моей, хотите вы того или нет.
– Узор?
Вынимает из-за пояса тонкий серебряный диск с выгравированными кругами и символами. Поворачивает его так, что он ловит свет луны и вдруг гравировка мягко светится, словно откликнулась на что-то вокруг.Он останавливается.
Сейчас он показывает, что рядом – нечто чужеродное. Не опасное, но… вне системы.– Амулет следит за колебаниями эфирного поля. Маги используют его, чтобы находить порталы, нарушения ткани реальности… и аномалии.
Свет на гравировке меняется: круги пульсируют, словно дышат. Один внутренний вдруг вспыхивает золотисто-розовым.Он поворачивает диск в мою сторону.
Я делаю шаг назад.
– То есть, это… я?
Именно поэтому рядом с вами я чувствую… странную ясность.– А вы думали, это кустарник? мягко усмехается он. Да, миледи. Ваша аура… чужая. Она не разрушает магию, но влияет на неё. Поглощает избыточную энергию. Стирает "магический шум".
– Как… выжатый лимон?
Он смеётся. Настояще негромко, но искренне.
– Нет. Скорее как после укола антидота когда яд уходит, а разум возвращается.
Мы идём дальше. Листья шелестят под ногами. Где-то в кустах стрекочет ночное существо.
– Так кто же я, по-вашему? спрашиваю, не глядя на него.
– Думаю, вы – не она. Та, кто была Аделаидой раньше.
Медленная. Вечерняя. Весомая.Пауза.
И если вы хотите жить этой жизнью вам придётся стать больше, чем просто чужой душой в кринолине.– Но вы стали ею.
Я смотрю в небо. Звёзды здесь – крупнее. Как будто этот мир тоже смотрит на меня в ответ.
И, кажется, ждёт, что я скажу ему: "да".
Мы остановились у фонтана – старая мраморная чаша, обвитая плющом, в которой вода тихо плескалась, отражая луну как жидкое серебро. Воздух стал чуть прохладнее, и я обернулась к нему:
Что значит – "ясность"?– Вы сказали, что чувствуете меня по-другому.
Он долго молчит. Потом кладёт ладонь на край фонтана, словно ищет в холоде опору.
И не совсем человеческое восприятие.– То, что я чувствую, – не совсем магия.
Я напряглась.
Он взглянул на меня. Прямо. Без тени притворства.
И у меня… сильнее связь с энергией мира. Я чувствую, когда ткань реальности шевелится.– У меня… драконья кровь. Очень старая. Разведённая за поколениями, почти исчезнувшая. Но осталась. Я не могу обращаться, как легендарные первородные. У меня нет крыльев, чешуи, дыхания огня. Но… я слышу вещи. Чувствую ложь как резонанс, вижу сны, которые потом сбываются у других.
Я ощущаю – для него это не пафос. Это обнажение.Он замолчал, и в этой паузе были годы – годы одиночества, в которых он молчал об этом.
– И это… плохо? – спрашиваю я тихо.
Ни в одном мире.– Это странно, – отвечает он честно. – Маги меня боятся. Люди – уважают, но не приближаются. Моя кровь делает меня… не совсем своим.
И, может быть, в этой "чужести" есть какая-то новая точка опоры.Мы смотрим друг на друга. И вдруг я понимаю: я тоже – не своя. Но я здесь. И он – здесь.
– А вы… чувствуете, что я – не из этого мира? спрашиваю с замиранием сердца.
Он кивает.
– …сложного пациента? подсказываю с улыбкой.– Не умом. Не логикой. А кожей. С того самого момента, как вы посмотрели на меня не как на мага, а как на…
Он улыбается в ответ.
А я – не хочу вас отпускать.– Именно. Вы не боитесь меня.
Как первая искра в сухом воздухе перед грозой.Пауза между нами – глубокая, как сама ночь. Не романтическая – пока. Но насыщенная чем-то живым, настоящим.
Я немного приподнимаю подол платья, чтобы не запутаться в узких тропинках, и вдруг останавливаюсь.
О вашем мире. О народах. О том, куда я попала.– Раз уж вы заметили, что моя душа… не отсюда, – говорю я тихо, но прямо, – тогда расскажите мне.
Роальд останавливается рядом. Несколько секунд смотрит в темноту, будто собирает ответ не из слов – а из звуков, запахов и ощущений.
– Хорошо, кивает он. Но предупреждаю: правда здесь сложнее, чем в учебниках.
Мы идём дальше. Фонтан остаётся позади, впереди плетёные арки из винограда и ночных цветов.
Он… вырос. Из ветвей времени, из памяти самой земли. И в этом мире живут не только люди. Есть и другие.– Мир называется Эттария, говорит он негромко. Его не рисовали боги, как в легендах, и не создали маги.
– Какие? спрашиваю.
Он начинает загибать пальцы как будто не просто перечисляет, а вспоминает каждого по имени.
Но именно они чаще всего – правят. Или притворяются, что правят.– Люди самые многочисленные. Их королевства, герцогства, ордена. Разрозненные, гордые, упорные. Тысячи традиций, ни одного общего закона.
– Убедительно.
Их осталось мало. Но один их взгляд может сжечь ложь, как кислота сжигает ткань.– Эльваны не путать с эльфами из сказок. Это раса, чувствительная к потокам мира. Они живут дольше, чем люди, но платят за это ценой: не могут лгать. Не потому что благородны – потому что магия их карает.
– Напряжённое соседство, замечаю я.
– О да. Особенно на приёмах. Дальше – дреорны. Их называют земными. Полулюди, полудревесные. Они умеют слышать голос почвы, могут заставить камень шевелиться, траву цвести и мхи светиться в темноте. Редко покидают свои рощи. Но если приходят – значит, беда рядом.
– А маги? спрашиваю. Это раса?
Но… есть те, в чьей крови магия живёт сама по себе. Такие, как я.– Нет. Магия это способность, а не кровь.
Он замолкает. Я слышу, как где-то скрипит ветка, как будто сад тоже слушает.
И что если долго смотреть в их глаза можно увидеть свой конец. Или своё начало.– Бывают ещё теневые, продолжает он. Их мало. Они не раса скорее, остатки чужого мира. Иногда появляются. Иногда исчезают. Говорят, что в них живёт другая реальность.
Я вздрагиваю.
Он смотрит на меня спокойно.
Вы уверены, что вы – не одна из них? Не из тех, кто пришёл не по воле, но по замыслу?– А теперь скажите, Аделаида…
Я не отвечаю сразу. Где-то в груди щемит. То ли от страха, то ли от того, что кто-то наконец задал тот самый вопрос.
Я выпрямляюсь и смотрю ему прямо в глаза.
Но я хочу это выяснить. Не по слухам, не по титулу – а по правде.– Я не знаю, кто я в вашем мире, Роальд.
Он улыбается. Медленно. Почти… уважительно.
И запомните: здесь тот, кто ищет – уже опаснее, чем тот, кто верит.– Тогда начнём с начала.
Мы молчали на обратном пути. Сад засыпал, шептал травами и стеблями, как будто сам укрывался под звёздным покрывалом.
Да ещё и честный, зараза. Чуть ли не первый мужчина в жизни, который видит во мне не «слабое место», а силу, которую стоит изучать, а не приручать.Я шла рядом с Роальдом и думала: Жених. Маг. С драконом в роду и амулетом в кармане.
Но чем дольше я шла, тем чётче понимала: мне этого мало.
Да, брак – это, наверное, удобно. Это статус. Защита. Спокойствие графа. И даже ощущение, что ты кому-то нужна.
В кринолине, со шрамами на душе и медицинским складом ума.Но я не хочу быть нужной как приложение к титулу. Я хочу быть самодостаточной. Опорной. Чтобы, если случится шторм я не держалась за мужа, а могла встать сама.
– Спасибо за прогулку, говорю, когда мы подходим к дверям в библиотеку.
Он кивает, чуть прищурившись:
– Вы устали?
– Нет. Я просто… думаю.
– О чём?
Я поднимаю взгляд. Внутри не сомнение. Внутри – план.
А потому что я решила идти рядом. А не держаться за локоть.– О том, что вы человек интересный. Очень. Но если я выйду замуж то не потому что меня надо защищать.
Он смотрит на меня серьёзно. Долго. А потом кивает. Медленно. С уважением.
Вы – уже часть этого.– Это… правильный подход, произносит он. И редкий. Я могу ждать. Но, Аделаида… Вы не просто душа из другого мира.
Я вхожу в библиотеку и закрываю за собой дверь.
Прислоняюсь к ней спиной, и впервые с того дня, как проснулась в этом теле, чувствую:
И теперь мне надо не выжить. А вырасти.Я не просто попала сюда. Я – пришла.
Словно где-то в глубине начался медленный процесс слияния: души и оболочки, воли и мира.На следующее утро я проснулась раньше, чем хотелось. Свет мягко лился через узкое окно, где-то каркала ворона (или это были местные петухи – не успела классифицировать), и тело уже не ощущалось чужим.
Я встала, умылась из кувшина – без душа, но с достоинством – и позвала Теллу.
Она вбежала, как всегда, будто за ней гнались привидения с половником.
– Миледи! Как вы себя чувствуете? Желаете каши с фруктами? Или, может, отвар шиповника с корицей?
Пора напомнить всем, что леди Аделаида – не бледная тень.– Телла, – перебиваю её мягко. – Я хочу пройтись по замку. Познакомиться с людьми. Слуги, стража, кухонные, библиотекарь… Я не хочу быть той, кто ходит только на ужины и падает с лестниц.
Она хлопает глазами, будто я только что объявила о строительстве госпиталя в подвале.
– П-прямо сейчас, миледи?
Ты будешь моей проводницей. Ты ведь всё здесь знаешь, правда?– Прямо сейчас.
Телла сияет. Как будто её повысили до камердинера Императора.
– Только?– Конечно, миледи! Всё покажу. Только…
– Если вас вдруг спросят, зачем… может, вы скажете, что… граф велел?
Я улыбаюсь. Медленно.
А теперь – вперёд. С кухни начнём. Я хочу знать, кто готовит еду, которая по вкусу напоминает анатомический бульон.– Телла, если меня спросят, я скажу, что я – хозяйка своей жизни.
Запах поджаренной муки, подгоревшей крупы и слегка припрелых тряпок врывался в нос с напором – как будто его целенаправленно выпускали, чтобы прогнать непрошеных гостей.Кухня располагалась в южном крыле, ближе к заднему двору, и уже на подходе к ней становилось ясно: там живёт огонь, жир и шум.
О, боги санитарии.Я вошла, и…
Передо мной раскинулся хаос в кастрюлях. Громоздкие горшки кипели на печах, из которых валил пар. Крупные столы были покрыты мукой, хлебными крошками и какими-то подозрительными обрезками теста. Один из столов – явно для рубки мяса – демонстрировал коллекцию ножей, кровавых следов и, возможно, трофей с прошлой недели.
Крупная, с руками, как у кузнеца, щёками, напоминающими надутые пирожки, и голосом, от которого дрожали крышки на котлах.У печи стояла главная фигура этого кулинарного паноптикума – повариха.
И кто, чёрт тебя дери, уронил нож в суп?!– Жульен! Где моё сливочное?! Ты опять всё вылакал с кашей?!
Она повернулась – и увидела меня.
Мука зависла в воздухе. Поварята – юные, вечно потные, краснолицые – застопорились с половниками наполовину поднятыми.Пауза.
Один мальчишка был босиком. Второй – в сапогах, которые стоило бы сдать в археологический музей.Я осмотрела их – грязная одежда, заляпанные фартуки, засученные рукава, у одного на щеке размазан лук (возможно, ещё вчерашний).
Спокойно. Почти как на обходе инфекционного отделения.– Доброе утро, – сказала я.
Повариха вытерла руки о фартук, чем только усугубила его внешний вид, и кивнула.
– Миледи Аделаида… честь для нас.
Быть может, за «прошлой» мной числились визиты с претензиями. Или, наоборот, с интересом.И это было искренне. Не привычное поддакивание, а что-то вроде уважения – или опаски.
– Я решила навестить вас. Посмотреть, кто кормит наш дом. И узнать, откуда в каше был привкус мыла.
Поварята дружно закашлялись. Один чуть не уронил таз с морковью.
– Мыло?! Да чтоб мне… Да я ж сама мешала!
Телла, запиши: экспериментальное направление в гастрономии.– Значит, мыло авторское. Интересно.
Телла шмыгнула носом, но кивнула с выражением «миледи, не увлекайтесь, мы тут не выживем».
Я прошлась между столами. Остановилась у кастрюли, осторожно вдохнула.
– Это что?
– А запах?– Пшено с подливкой!
– В пшено?– Это… возможно, лаванда упала.
Повариха замерла. Потом быстро сказала:
– Новая идея! Может, станет фирменным блюдом!
Я кивнула, серьёзно.
– Конечно. Если цель отпугнуть всю нечисть с юга, сработает прекрасно.
Поварята снова закашлялись, но уже от смеха.
Я обернулась к поварихе:
И чтобы в следующий раз на ужине не гадать, умру я от куропатки или переживу до пирога.– Я не ругать пришла. Я пришла знать. Кто здесь. Как вы работаете. Что нужно, чтобы было лучше.
Повариха посмотрела на меня долго. Потом вытерла лоб и сказала:
Мы подскажем, если что.– Вам бы не в гости ходить, миледи. Вам бы порядки наводить.
– Подсказывайте. Я здесь – надолго.
– А теперь, – говорю я, громко и чётко, – внимание всем.
Кухня, как по команде, замирает. Даже шум кастрюль стал тише – как будто медь поняла, что сейчас будет ревизия с характером.
И переодеваемся в чистые фартуки, а не в те, что с войны остались.– С этого дня, – продолжаю я, – мы моем руки до, а не после того, как уронили их в тесто.
Поварята переглядываются. Один юнец уже успел потянуть рукав – прятать пятно от соуса. У другого носовой платок зачем-то привязан к голове – не уверен, в качестве оберега или фильтра от запаха каши.
Повариха открывает рот.
– Миледи… но у нас как бы… аврал. Вот сегодня – запеканка, пироги, заготовка для госпожи Клариссы, и…
Иначе завтра она будет жаловаться не на вкус, а на судороги.– Вот именно, – прерываю я. – Госпожа Кларисса – не причина для антисанитарии, а повод всё привести в порядок.
Я подхожу к бочке с водой.
И я – проверю.– У вас здесь вода. У вас есть мыло – пусть и пахнет как травяной шампунь для коз. Теперь каждый – моет руки. Прямо сейчас.
Процесс идёт.Повариха, к её чести, не спорит. Сжимает губы, кивает – и первой идёт к бочке. Поварята за ней, ворча, толкаясь, но уже с огоньком.
– И переодеться, – добавляю. – Телла, сходи в прачечную. Скажи, это распоряжение от леди Аделаиды. Пусть принесут чистые фартуки и сменные рубахи. Размеров не знаю, но пусть начнут с самых несчастных.
Телла кивает и уносится, как курьер с миссией по спасению замка.
Пока все заняты руками и тряпками, я, как и планировала, встаю у стола, делая вид, что рассматриваю корзину с луком, а на деле – слушаю.
– Да-да! Я тоже слышала. И граф теперь чаще в своих покоях. Как будто Кларисса сама по себе уже хозяйничает…– …говорю тебе, мачеха теперь каждый вечер запирается с этим купцом, с которым еще прошлой осенью про вина договаривалась.
– Нет, на рыжего этого, из стражи. Он, говорят, с леди Аделаидой в юности дружен был. А теперь – шепчется, будто что-то знает…– А вчера Леандр на кого-то орал в конюшне. – Опять на того оруженосца?
А я, выходит, по чьим-то меркам – уже лишний элемент.Я сохраняю лицо. Как будто ни слова не поняла. Значит, Кларисса – не просто нарцисс с колье, а женщина с планом. А Леандр нервничает.
Повариха подходит ко мне, потирая мокрые ладони.
А вы… что вы с этим делать будете?– Ну что, миледи. Все помылись. Даже Жульен, хоть и фыркал.
А дальше – кто знает? Может, заведу санитарный журнал. Или сменю направление кухни на безвредное.– Начну с мелочей, улыбаюсь. Чистые руки. Тёплая пища. Информация.
– Была бы вы не леди – я б вас в ученицы взяла. Уж больно характер правильный.Она хмыкает.
Я улыбаюсь. Потому что да. Характер у меня теперь – непригоден для простого подчинения.
Телла вернулась задом наперёд, что, видимо, означало тревогу по шкале служанки.
Она сказала, цитирую, «побеседовать в тёплой, почти семейной обстановке».– Миледи, вас приглашают в малый салон. Госпожа Кларисса лично просит.
Вот и началось.Я вздохнула.
И да: в нём было слишком много тепла, чтобы быть искренним.Малый салон был абсолютно не малым. Зато салоном, судя по обилию подушек, цветочных композиций и запаху изысканных духов – вполне.
Ну конечно. Приглашение с угощением – это как визит с двойным дном.Кларисса сидела в кресле, как королева на троне: в светло-серебряном платье, с бокалом в одной руке и веером в другой, хотя жара в зале не наблюдалась. Рядом стоял столик с фруктами, сыром и… второй бокал, явно для меня.
– Аделаида, милая, – растянула она, будто кошка, облизнувшая молочную пенку. – Какая радость видеть тебя на ногах. Ты с каждым днём выглядишь всё… осмысленнее.
– Благодарю, госпожа, – говорю я, сев аккуратно и не прикасаясь к бокалу. – Думаю, голова понемногу проясняется.
Почти как настоящая хозяйка.– Ах, это хорошо, – кивок, хруст виноградины. – Знаешь, я всегда переживала за твою… хрупкость. А тут вдруг слышу: ты распоряжаешься в кухне, ходишь по замку, устраиваешь… ревизии.
– Почти, подтверждаю. Но ведь кто-то должен интересоваться порядком, пока другие заняты… винной картой?
А потом вновь зашелестел, будто это был не выпад, а случайность.Веер замер.
Но, знаешь, прямота – это черта, которая… сложно уживается с политикой.– Ах, Аделаида, – говорит она, слегка склонив голову, – ты всегда была такой прямой. Это трогательно.
– А я пока не в политике. Я в кринолине. И у отца за спиной.
Кларисса откидывается назад, прикрывая улыбку веером.
Завещания, титулы, наследственные права…– Вот о нём я и хотела поговорить. Граф… утомлён. Ослаб. Он, конечно, очень дорожит тобой. Но в последнее время часто стал забывать важные вещи.
Она наблюдает.Я молчу.
– Вы хотите мне опекуна?– Потому я подумала, что тебе нужен… наставник. Кто-то, кто поможет тебе остаться при деле, не перегружаясь.
И как мужчина.– Ха, милочка. Это же временно. До твоего брака. А может, и не понадобится вовсе, если ты вовремя примешь предложение Леандра. Он действительно заботится о тебе. Как брат.
Та, которая держит руку, когда все орут.Внутри меня поднимается спокойная злость. Ледяная. Хирургическая. Та, с которой я делала перевязки под фонариком в аварийной.
Оно ему ближе, чем я.– Благодарю за заботу, госпожа. Но мой ум – цел. Память – при мне. А Леандру лучше заботиться о собственном отражении в зеркале.
Улыбка остаётся. Но в глазах появляется холод.Кларисса прищуривается.
Ты ведь не против, если я помогу отцу немного… сориентироваться в вопросах наследия?– Как жаль. Тогда, боюсь, придётся готовить другие варианты.
– А я, боюсь, придётся напомнить, что у графа есть дочь. И она не против читать юридические трактаты в оригинале.
Мы встаём почти одновременно.
– Приятная беседа, произносит Кларисса, укладывая веер. Почти как визит в сад.
– Ага. С клумбами ядовитых растений и шипами под ковром.
– До следующего чаепития, милочка.
– Обязательно.
Если я собираюсь стоять на своих ногах – то пусть под ними будет не тонкий ковёр интриг, а камень реальности.Я шла по коридору в сторону покоев отца быстро, почти зло стуча каблуками. Нет, не в гневе – в намерении. Кларисса играла свою партию. Играла красиво. Но мне нужны не догадки и слухи, а факты.
Я постучалась – коротко, но вежливо.
– Входи, Аделаида, – раздался голос отца, слегка хрипловатый, но уверенный.
Выглядел уставшим. Настоящим.Он сидел за столом, заваленным бумагами. Очки сдвинуты на нос, рука поддерживает висок, на столе дымится травяной чай.
Я подошла и остановилась рядом.
Про дом. Про наследство. Про меня.– Отец. Мне нужно знать правду.
Он поднял на меня глаза. И, к моей неожиданности, не попытался уйти от ответа.
– Садись, – сказал он. – Сейчас не время для сказок.
Сердце – как в реанимации перед прямым вопросом: "Пациент дышит?"Я села. Руки сложила на коленях. Лицо – ровное.
Теперь её слово весит почти как моё.– Мы… на грани. Род Альдеринов – древний, да. Но мы держались на остатках имений, ренте с виноградников и старых союзах. А последние пять лет – болезни, неурожаи, политические взрывы. Кларисса внесла золото от первого мужа, это нас спасло на время. Но в обмен на влияние.
Он вздохнул, посмотрел в окно, будто там был выход.
Но… оно всё ещё твоё.– Ты – моя законная дочь. Но всё, что я могу дать тебе сейчас… это старое поместье у озера Лавель. Раньше оно было частью основного наследия, теперь – развалины. Дом обветшал, земли зарастают.
– То есть, – уточняю я спокойно, – моё приданое – это руины с видом на воду?
Или… оставить всё, как есть. И дать тебе шанс самой решить.– Почти так. Если хочешь – могу попытаться договориться с купцами, найти тебе партию.
Он даёт мне выбор.Пауза. Он не оправдывается. Не умаляет. Не уговаривает.
И я вдруг чувствую, что этот момент – самый честный.
– А я могу… поехать туда? спрашиваю. В это поместье?
– Конечно. Хочешь я отправлю с тобой людей. Лошадей. Можешь начать всё с нуля. Если, конечно, не боишься крестьян, паутины и ветра в каминной трубе.
Я улыбаюсь. Впервые за день по-настоящему.
Если у меня ничего нет, кроме этого значит, я начну именно с этого.– Боюсь. Но не настолько, чтобы не попробовать.
Он кивает.
– В тебе есть то, чего я боялся увидеть. Сила. Та, что не продаётся и не закладывается под проценты.
Смотрю на бумаги, герб, старые свитки. Всё это пыль, если не превратить в действие.Я встаю.
Не как потерянная дочь, а как настоящая хозяйка.– Тогда дайте мне разрешение. И я поеду в своё наследство.
И он – даёт.
Коридор был знакомый – я шла по нему уже не раз: мимо гобеленов, уставших от чужих тайн, мимо окон, за которыми начинался свежий, яркий день.
Я удержалась за стену – рефлекс, как после дежурства в скользкой реанимации – и медленно опустила взгляд вниз.Я уже почти дошла до поворота к своим покоям, когда почувствовала, как что-то "не так". Мгновение – и правая нога резко пошла вниз, а тело дёрнулось вперёд, будто я оступилась на ровном месте.
Каблук. Он… подломился. Не просто отклеился, не отломился по старости. Подпилен.
Срез был тонкий, свежий, неестественно ровный. Ни времени, ни износа – работа чья-то. Преднамеренная.Я присела, поджав губы, и осторожно подобрала сломанный кусок.
Я провела пальцем по срезу. Металл от шпильки оставил слабую стружку. Кто-то поработал аккуратно, но не до конца. Не хотели убить – хотели предупредить. Или унизить. Или проверить.
Может, чтобы я упала опять. И больше не встала. А может – чтобы все увидели, как "бедная Аделаида снова падает".
Голову – выше.Я выпрямилась. Платье подправила.
Или мачеха пожмёт плечами, мол, «Ах, какая неудача, бедная девочка снова ударилась…»Никому не скажу. Никому не докажу. А если начну рыться – меня выставят паникёршей. Или… истеричкой.
Значит, пора уезжать. Немедленно.Нет.
А взять то, что нужно – и исчезнуть из-под их глаз. Пока ещё могу делать шаг без охраны. Пока ещё могу выбирать.Не просить благословения. Не собирать сундуки неделями.
Я уже не была раненой.Я встала на босую ногу, сняв вторую туфельку, и, прихрамывая, пошла дальше. Но внутри…
Я была на старте.
Я вернулась в покои, держа туфельку в руке, будто это была улика из тихого преступления.
Телла уже ждала у двери – как всегда, с лицом «готова принести поднос, весточку или душу врага».
– Миледи, вы как будто прихрамываете… – Она кинулась ко мне. – Вы снова упали?
Скажем так, не хочу оставаться здесь дольше, чем нужно.– Нет, – ответила я, садясь. – Но каблук сломался. Причём аккуратно, не по старости. Я…
Она побледнела.
– Вы хотите… уехать?
Ты поможешь мне собрать вещи. Без шума. Без вопросов.– Да. В своё поместье. Завтра утром.
Телла кивнула быстро, слишком быстро. Руки сжала, взгляд метался.
Слишком напряжена. Либо испугалась, либо что-то знает.
– Телла, а скажи… кто вообще имеет доступ к моей одежде? К обуви?Я решила пойти мягко.
Она замерла. Не сразу ответила – будто в голове перебирала версии.
Иногда ещё девочка из прачечной – Тафа. Но она младенькая, шустрая, глупостей не делает.– Ну… я. Я всегда всё убираю, расправляю, чищу. Потом… одна из старших горничных, Лина. Она отвечает за бельё и за то, что стирать.
– А кто… из них может шутить остро? Или… выполнять чужие просьбы без вопросов?
Она прикусила губу.
– Лина. Она… такая. Её боятся даже старшие. А ещё… она дружна с госпожой Клариссой. Иногда её зовут «молчаливая рука».
Вот и зацепка.
Кому служишь ты?– Ясно, – кивнула я. – А ты, Телла?
Она встрепенулась, выпрямилась, как будто изнутри собралась в горсть.
Вы теперь действуете.– Я – вам. С тех пор, как вы… ну… изменились. Вы теперь не такая, как раньше. Но настоящая. Вы больше похожи на леди, чем тогда, когда только кричали и плакали.
Решать – мне.Я смотрела на неё долго. Служанка. Девчонка. Но… могла быть моим первым союзником. Или предателем.
Я медленно кивнула.
Возьми только нужное: платья, сапоги, простую одежду, пару книг и лекарства, если остались.– Хорошо. Тогда собирай вещи. Тихо.
– А украшения?
А значит – вернусь с чем-то большим, чем ожерелье.– Оставь. Пусть мачеха подумает, что я ушла налегке.
Она сглотнула и кивнула.
Я встала.
Смотрела, как она метнулась к сундуку, как торопливо складывает, прикрывая дрожь.
Она боится.
Но, может быть, боится не меня, а за меня.
3
Я зашла к нему за пару часов до рассвета. Без предупреждения, без парадности. В домашном халате, с нерасчесанными волосами и кружкой настоя из зверобоя на столе, граф Эрвен поднял на меня глаза. И сразу понял.
– Ты уезжаешь.
– Да.
– Сегодня?
– Сейчас. Пока все спят. Пока у меня ещё есть выбор уйти, а не быть выставленной под красивой легендой.