Время бумажных птиц. 1 том

Фередей. Прах мертвых цветов

Любой Бог состоит из человеческих опилок – смертей тех, кого создали, чтобы другой смог настичь вышины. Так сказал отец, прежде чем отправить меня на кровавую бойню. Поверить в его слова было весьма сложно, особенно когда другие извивались от боли, которую я не испытывала. Но в любую приятную ложь рано или поздно хочется поверить – чтобы стало легче жить, чтобы ублажить мысли.

Стоит закрыть глаза – и в темноте умирают люди. Они тонут в крови, кричат, молят о конце кошмара, где выжить должен только один. И среди них – я. Вспарываю жизни, выворачиваю души, смеюсь от увиденного. Порой смерть проносится мимо, а вокруг – потерянные, как и я. Хватают за волосы, бьют о стены, вынуждают отвечать. Всё просто.

В какой-то момент я осталась одна. Здесь больше никого – все умерли, и живых не осталось. Это осознание вырывается смехом и глотком воздуха. Меня готовили к этому, тренировали до потери пульса и твердили мягким голосом отца: зарождение Бога – это сотни отданных на растерзание жизней, необходимая плата за чужой успех. Но тогда слова из прошлого казались ложью.

В момент, когда появился представитель божественного ореола – пожилой мужчина, я прижалась к телам на полу, ища немую поддержку. Он улыбнулся и протянул руки. Белые рукава опустились вниз, красные цветы распустились на краях одежды.

–Ненаглядная, подойти сюда, – позвал меня мужчина. – Подойти ко мне.

Но я осталась лежать, потому что не привыкла смотреть сверху вниз. Это не привычка – это страх. За это Сакха не любит меня и душит обиженной болью.

Тогда мужчина наклонился ко мне, белая ткань коснулась моей головы. Клинок, который я до боли сжимала в руках, тонул в крови, растворяясь в алых волнах.

–Назовись, дочь моя.

Мои губы неприятно слиплись, сдерживая слова. Я пыталась произнести имя, но слышался лишь приглушённый свист. Казалось, даже если вдохнуть спертый воздух и держать его в груди, из растерзанной глотки не вырвется голос. Я облизывала губы, растягивала языком кровь и выдыхала, опускаясь на остатки сил.

– Фередей. Меня зовут Фередей…

–Фередей.

Я открываю глаза. Воспоминания перестают существовать,они гибнут, оставляя место отцу. Он стоит у основания трона и с неподдельной тревогой рассматривает меня. Вновь погружаясь в приятный для сознания полумрак, я проверяю целостность семейной системы. Кажется, ничего не подверглось изменением пока я – какой позор! – задремала. Названные тетушки и дядюшки щебечут о чем-то в саду под цветущей вишней, Сакха скрывается в своей комнате, а Брэд сидит во дворе, склоняясь над очередной книгой. Всё такое же… всё существует так, как и должно существовать.

–Всё в порядке? – спрашивает отец и подходит ближе.

–Да, – намного резче, чем стоило бы, отвечаю я. – Всё просто отлично, я немного… засмотрелась…

Отец мягко улыбается, и от его улыбки становится необычайно спокойно. Будто несколько секунд назад под моими веками не умирали люди, и сознание не металось в страхе, что я снова там, куда обычно отправляют на верную смерть.

–Милая, я хочу поговорить с тобой.

Сложив руки на груди, отец некоторое время молчит, а потом медленно сообщает:

–Со мной связались из одного мира. Достаточно молодого мира, ему шесть месяцев от силы. Несколько дней назад там погиб первородный Бог, и они ищут нового.

Некоторое время я молча разглядываю отца, пытаясь понять, что произнесенные слова не имеют смысла. Его просьба понятна без лишних пояснений, но я всё также стараюсь убежать от нового витка собственной жизни.

–Бог? – переспрашиваю я, поправляя расшитый серебряными монетами платок. – Причём здесь я?

–Ты могла бы им стать, – мягко замечает отец.

–Я уже Бог.

–В пространстве твоя власть приумножиться. Это прекрасная возможность, чтобы стать ещё сильнее и претендовать на вступление в божественный ореол.

Для поддержания любого пространства нужен Бог. Чтобы спасти свою семью я отправилась на кровавую бойню, чтобы им стать и сохранить ту редкую, сколотую по краям обыденность, которая у нас осталась. Душа отца износилась, его зажженная основа работала нестабильно, он был не в силах управлять семейной системы.

Странно, тогда я совершенно не думала о том, что умру, и о том, до какой вышины могу дотянутся, если встану на подставленную спину другого человека. Стать Богом в настоящем мире – несбыточная фантазия, которая не может сбыться.

И это повторяет моё отражение. Моя сестра…

–А как же Сакха?

–Она поедет с тобой. Ты знаешь, что вы должны быть рядом, в одном пространстве, даже несмотря на то, на какой уровень вас обоих отправят, – отец понижает голос.

–Сакха будет внизу. Это опасно. И… она не согласится, ты же знаешь.

–Она поедет с тобой. Ты знаешь, что вы должны быть рядом, в одном пространстве, даже несмотря на то, на какой уровень вас обеих отправят, – отец понижает голос.

Я прикрываю глаза, заранее пытаясь осознать ту цену, которую Сакха запросит за подобное унижение. Конечно же она скажет, что с нами поедет Брэд, ведь он не может без неё жить, а я… вновь упаду перед ней, чтобы молить прощение и немного внимания.

–И сколько мы там пробудем? Пока будет существовать мир?

–Верно. В этот момент мы наконец можем найти для тебя сосуд.

Сосуд – ещё одна деталь, которая подтверждает, что я стала тем, кем остальные желали меня видеть. Человек, который станет моей неуступной тенью, который разделит все мои мысли и чувства, чтобы позже сойти от них с ума. Его поиск был лишь вопросом времени, я знаю, что рано или поздно это случится, даже если я останусь в семейной системе. И это кажется последним шагом, чтобы окончательно закрепиться в новой коже. Что самое глупое – я понимаю, что не могу отказаться…

–Хорошо, когда мы можем отправится туда?

–Возможно через неделю, – пожимает плечами отец и подходит ближе. Дрожащей рукой он гладит мои волосы и улыбается своим беспокойным мыслям. -Прикажу пошить для тебя одежду. Какой же красивой ты будешь.

Я хочу напомнить ему, что одежда нужна не только мне, но и Сакхе, но сдерживаюсь. До определенного момента для папы Сакхи не существует – как будто вижу её только я, так же, как отец не существует для Сакхи. Но в новый виток жизни мы отправляемся вместе – либо удачно впишемся, либо разобьёмся на повороте.

Сакха сидит в молельне, растирая ладонями сухоцветы. Ее лицо закрывает лёгкая вуаль и когда она замечает меня, то лишь криво усмехается, растягивая губы под белой пеленой.

Я сажусь рядом, прислоняясь спиной к колонне. Поправляю шаль, снимаю несколько тяжёлых украшений и разминаю затёкшую шею. Вытягивая ноги вперёд, я слышу звон серебряных колокольчиков, и Сакха поднимает на меня глаза, прожигая безжизненной улыбкой.

Сакха – это боль.

Первое воспоминание.

Моя единственная любовь.

И нескончаемое страдание.

Когда-то она появилась, чтобы стать Богом и заменить отца. Я не знаю ее прошлого, оно редко обсуждалось в выбеленных стенах дома. Для многих Сакха была призраком, который одним своим присутствием напоминал об ошибках прошлого и нереализованных мечтах. Её растили, любили, но никаких черт будущего преемника в ней не было. Её душа не могла улучшить мощь собственной основы. Старейшина предположил, что в этом случае помогут жизненные воплощения. Однако, одно из них было неудачным – душа Сакхи надломилась. И позже, из надломленной части появилась я.

Моих старых воспоминаний не так уж и много. В них Сакха любит меня каждый раз, целует и признаётся, что я – самое близкое для нее существо. Меня ожидали первые воплощения, во время которых отец решил, что из меня может получится идеальный Бог.

Помню, как я пришла к ней сразу после того, как отец сообщил свое решение, как я забралась на кровать, привычно обняла повторяющее мое проявление тело, как Сакха резко оттолкнула меня.

–Уходи, Фередей. Я не хочу тебя видеть.

Я попыталась подойти ближе, обнять ее, но Сакха оттолкнула меня снова. А когда я приблизилась к ней в надежде дотронутся, ударила меня по щеке.

–Я сказала – уходи, Фередей! Уходи сейчас же!

Учащенное дыхание, глаза широко открыты. Сакха сломалась и несколько дней делала вид, что я умерла еще в тот момент, когда решила от нее отделиться. А потом она любила меня в обмен на расползающуюся по венам боль наравне с унижением.

–Ты ведь любишь меня? – спрашивала Сакха.

–Люблю, – с готовностью отвечала я, и она гладила меня по голове.

–Тогда опустись на колени и поклоняйся мне.

И я опускалась, чтобы получить немного ее любви, что увидеть, как она до сих пор готова быть со мной и защищать от мироздание, которое готовилось меня поглотить. Время шло, а мы остались такими же, только стремились друг к другу крайне редко.

Она не хотела поклоняться Богам, но несколько раз в неделю приходила в молельню, где мое изваяние было в центре скопления солнечных лучей, оттеняя всё остальные – и плавную в изгибах статую отца, и каменные тела других давно почивших прародителей. Любая душа, появившаяся в семейной системе считается её прямым продолжением, вот только позже она затянет тебя в вечное служение.

Обычно Сакха смотрит на божественный пьедестал и молча поправляет цветы в вазах. И сейчас, когда я сижу напротив нее, мне кажется, что я по-настоящему превратилась в безжизненный кусок глины, выжженный болью и страданиями, которые никогда не прекращаться.

–Сакха.

–Фередей.

Ее рука замирает над моим лбом, а затем небрежно касается прядей, отводя их от глаз.

–Давно не виделись, – произносит Сакха, рассматривая меня. – Я уже успела забыть, как ты выглядишь.

Меня отправили на бойню, чтобы зажечь в груди основу, подаренную Сакхой. Перед отъездом Сакха достала её из груди и вложила в мои дрожащие руки, а потом развернулась и ушла, не сказав ни слова. Меня хотели сделать настоящим Богом, который сможет и дальше и заботиться о семейной системе, а вместо этого сделали врагом для собственной сестры.

Не многие верили в мой успех. Они думали,что я испущу дух и захлебнусь чужой кровью вперемешку с пустыми возгласами о совершенстве вселенных и чистых помыслов сделать нас лучше. Но ничего не вышло. В той битве моё сердце было единственным, которое продолжало биться. Однако сколько бы раз оно не ударило внутри продырявленной насквозь груди, омыть руки от совершенных злодеяний не представлялось возможным.

Отец забрал остатки моей изломанная души домой и старейшины встречали меня как новорожденного Бога. Красная полоса поперёк лица, разрезающая бескровные губы, звенящие золотые браслеты на руках и ногах. Поверх моего тела белая накидка, закрывающая от сотни восторженных взглядов тех, кто некоторое время назад хотел залить моими слезами омытый солнцем пол.

Когда я вернулась, то после большого количества церемонии, которые устраивали старейшины в честь моего возвращения, попыталась найти с Сакхой встречу, и когда застала ее в комнате, то бросилась к ней в ноги. Я обняла ее так сильно, словно была готова прямо сейчас умереть, мои слезы не прекращаясь лились на ее ступни, такие тонкие и изящные. Это их должны целовать праведные губы, это к ним должны склоняться сотни голов в ожидании благословения, не к моим.

–Сакха…

Я поцеловала соленую кожу и подняла глаза, стараясь увидеть в их отражение хоть каких-либо чувств.

–Сакха, спасибо тебе, я…

Сакха молчала. Она смотрела на меня так, словно в тот момент ничего не испытывала. Я продолжала целовать её ступни. Новоиспеченный Бог свалился к ногам его создателя, без которого он никогда не смог бы и сделать вдоха, устремляясь на войну, чтобы положить к собственной славе тысячи сломленных жизней.

Тогда мягкая рука коснулась моей головы и погладила. Сакха глубоко вздохнула, наполняясь силой основы, по которой она явно успела соскучится. Без нее она не может существовать, и тогда я в очередной раз убедилась в этом. Я с такой неистовостью вцепилась в хрупкую фигуру напротив, приподнялась на колени и обняла её за ноги, вжимаясь мокрым от слез лицом в расшитые серебром одежды.

–Я тебя поздравляю, – тихо сказала Сакха, продолжая гладить меня по голове. – Я знала, что ты вернешься.

Её словам повисли между нами мелодичным звоном. Сакха приподняла меня и поцеловала в щеку, разрисованную знаками вечности. Красные следы от отпечатков благословенных рук застыли на её губах свежим кровоподтеком.

–Я люблю тебя, – выпалила я, прижимаясь к ней. – Сакха, спасибо, что ты дала мне эту жизнь, я люблю тебя.

Молчание Сакхи началось с того момента и продлилось несколько недель, пока мы случайно не встретились в саду после очередной службы. Она смотрела на меня издалека и когда я поймала ее взгляд, то подошла к ней, чтобы поздороваться. Белые волосы были уложены в высокую прическу, единственная черная прядь ползла по пробору, разделяя его на две равные части. А под ним настороженный взгляд, который будто бы не хотел меня отпускать.

–Фередей… давно не виделись. Как тебе на божественной жердочке? Дальние виды открываются?

Я ничего не ответила. Я понимала её злость и ненависть, но вместе с тем, не могла разделить её чувства. Мы разошлись, так ничего друг другу и не сказав, а сейчас сестра сидит рядом со мной и старательно отводит глаза, не желая мириться с моим нескончаемым сиянием.

Сакха кладет хлопок на низкий столик с возвышающимися вазами, полностью наполненные цветами, а затем протягивает мне безжизненный розовый бутон и оставляет его в моих раскрытых ладонях.

–Вот, освежи образ.

–Перестань, – хмыкаю я и откладываю цветок в сторону.

–Почему ты злишься, Майра? Я делаю что-то не так?

–Я просила не называть меня так.

Сакха недовольно вздергивает брови.

–Ты редко навещаешь собственную сестру, потому что занята, я понимаю. Быть Богом, наверное, дело неблагодарное, времени всегда не хватает. А между тем… я слышала, что тебя забирают вершить человеческие судьбы…

Тонкие пальцы впиваются в засохшие лепестки, разрывая бутон на мелкие части. Издалека в руках Сакхи он кажется вырванным из груди сердцем, которое она рассматривает со всех сторон, вдохновляясь растекающейся по запястьям болью.

–Ты злишься…

–Конечно злюсь, – вскидывает на меня голову Сакха. – Как же иначе.

–Сакха, я…

–Не надо, Фередей, мы столько раз уже это обсуждали…

Сакха бросает растерзанные лепестки на пол и медленно поднимается. Я встаю следом за ней и вот мы замерли друг напротив друга, как обманчивое отражение в зеркале. Сакха видит во мне свои несбыточные мечты, а я в ее горькой усмешке угадываю желание как можно скорее попробовать убить меня.

Вот только… Мы так давно живём с этой ненавистью друг другу, что разучились различать ее среди прочих чувств.

Когда отец впервые предложил мне ступить в ряды божественного ореола, единственное, что мне хотелось на тот момент – это постоянно быть с Сакхой. Она ненавидела меня, мы были готовы взаимно убить друг друга, но вместе с тем, как части одного целого, не могли существовать отдельно, иначе сила быстро бы истощилась до мелких песчаных крупиц в разбившихся часах. И мое восхождение означало бы только то, что она будет беспрекословно за мной следовать. Мы с Сакхой не можем жить друг без друга. Так или иначе у нас была одна основа на двоих, которую невозможно разделить на две части, находится на расстоянии мы можем не больше трёх дней. Я забрала её божественную основу, чтобы зажечь на кровавой бойне и Сакха уже тогда едва дождалась меня. Это значит, что если я решусь уехать, она обязана будет поехать со мной.

Не знаю, что творится на душе у Сакхи, но она никогда не пыталась вернуть основу себе. Вновь зажженная и полностью развитая она могла бы поставить ее во главе зарождающегося мира. Но сколько бы времени не прошло, мы никогда об этом не говорили, словно этого возможного пути развития событий не могло существовать в действительности.

–Ты действительно хочешь ехать? Возможно, тебе лучше остаться, – начинаю я. – Быть может, некоторое время ты проживешь здесь, а потом… потом приедешь навестить меня и вернёшься домой.

–И сколько же мне кататься к тебе, Фередей? Раз в два дня?

Я сжимаю кулаки.

–Я пытаюсь найти выход.

–Это безнадежное занятие.

–Тогда перестань ныть! Ты поедешь со мной! – восклицаю я, разворачиваясь и устремляясь восвояси, но Сакха хватает меня за руку и тянет обратно.

Она единственная, кроме папы, кто не боится прикасаться ко мне. Большинство окружающих воздыхателей порой даже боятся посмотреть на меня, словно от их взгляда я превращусь в пыль из человеческих костей. Сакха же всегда смотрела на меня так, словно ничего в мире кроме меня не существовало. Она могла запросто прикоснуться ко мне, растягивая эти легкие касания на долгие мгновение. До того, как я распорола собственным светом небеса, я так часто получала тепло от этих рук, что в их пугающем количестве они превратились в ласку от серой обыденности, и сейчас мою неприкосновенность нарушала только моя сестра, которая была готова подарить мне тепло на грани удушья.

Продолжая держать меня за руку, Сакха утверждает:

–Я не ною. Это ты ноешь.

–Закрой рот.

–Я тебя старше, умерь пыл.

–Тебе стоить следить, как ты со мной разговариваешь…

С моих губ беззвучно срывается “Я Бог”, рассыпаясь в пыль от растерзанных острыми ногтями цветком. Сакха прекрасно понимает всё то, что я не решилась произнести вслух, и отпускает меня, отходя подальше.

–Фередей, ты права, я… слишком далека от твоего божественного сияния, чтобы понимать многие вещи. Если тебе так будет угодно, я пробуду с тобой до конца твоего пребывания в новом мире. Никуда не уйду и с утра до ночи буду воздыхать по тебе. Но у меня есть условие. -Говори.

–Ты изредка будешь навещать меня.

Я удивленно выдыхаю:

–С каких это пор ты стала такой сентиментальной? За всё это время ты не навестила меня, и если бы я не пришла сегодня, наша разлука продлилась бы больше… больше двух месяцев.

–Пообещай мне.

Я ненадолго отворачиваюсь, пытаясь собраться с мыслями, а когда снова поднимаю глаза на Сакху, она стоит ко мне близко-близко, выглядывая из-за прозрачной пелены вуали.

–Пообещай мне, ты же хорошая девочка.

Склоняя голову, я медленно уступаю ей, хотя на самом деле этого не хочу. Мы не можем жить друг без друга и при этом каждый раз устраиваем такие сцены, словно хотим показать ополчившимся против нас событиям, что нам на них всё равно. Один раз мы действительно сделали это, были в разных пространствах несколько дней, а затем буквально приползли друг к другу, задыхаясь в кровавом кашле.

–Обещаю тебе. Вместе с тем, что я попытаюсь возвысить свой уровень до такой степени, чтобы мы вдвоем сможем отправится в божественный ореол, и у тебя будет хорошее существование.

–Звучит скучно.

–Тогда возвысь собственный уровень и будешь жить со мной.

–Еще скучнее.

Сакха берет мое лицо за подбородок и поднимает к себе. Заглядывая в глаза, она пытается найти остатки покорности, но, поняв такого чувства я уже давно не испытываю, лишь горько усмехается.

–Тебя и правда сложно узнать. Я… скучаю по тебе прежней, по старой Фередей, она нравилась мне куда больше…

–Старой Фередей больше нет, – отвечаю я и поспешно отхожу в сторону. – Я понимаю твои чувства, твою ненависть…

–Ненависть? – удивляется Сакха. – Что это значит?

Я не отвечаю.

–Я не ненавижу тебя, Фередей. Всё как раз-таки наоборот, я испытываю к тебе самые нежные чувства. Просто, – Сакха задумчиво стучит пальцем по колонне, – проявление этих чувств может быть разным. Кто-то постоянно воздыхает и сходит с ума, а кто-то наблюдает со стороны.

–И что же делаешь ты?

Сакха поднимает голову.

–Мои чувства настолько сильны, что мне хочется тебя уничтожить.

–Разве это не является ненавистью?

– В моем представлении – нет.

–Конечно, – отвечаю я. – Только не забывай, что твои представления отличаются от нормальных.

–Неужели? Если кто-то искренне любит, разве он не делает подобное?

–Портит другому жизнь? – спрашиваю я.

–Нет, пытается научить другого жить с болью, чтобы потом ему стало легче.

Она молчит и в этом молчании скользит немой приказ, расплата за её вынужденное согласие. Пытаясь как можно скорее его выполнить, я быстро сажусь перед ней на колени. Сакха вытягивает ногу, и я быстро целую бледную изящную стопу. Это происходит быстро, в напускном молчании, сознание даже не успевает увидеть эту картину в полной мере, но этого и не нужно, иначе я сгорю от стыда. Пытаясь от него скрыться я закрываю глаза и приподнимаюсь, делая растерянные шаги назад.

Я не помню, когда это впервые случилось. Быть может, мне было несколько дней или две-три минувшие жизни. Узнав, что из меня хотят сделать Бога Сакха треснула в моих руках и тихо произнесла:

–Если хочешь моей любви, тогда тебе придётся поклонятся мне, Майра.

Её нереализованный потенциал наслаивался на моё желание вновь ощутить врожденное тепло: переплести пальцы, отодвинуть от шеи волосы и провести дыханием по обнаженной спине. Чтобы получить всё это, приходилось целовать её ноги, умолять, чтобы она подарила мне взгляд и не отводила глаз. Я была готова сделать всё, что угодно, пока моё представление окончательно не переменилось – я стала ценить себя больше, чем старую связь с Сакхой, давая затуманенный желанием осуществляться только тогда, когда это необходимо.

Сейчас был один из таких случаев.

И я стараюсь придать лицу непроницаемый вид, скопировать её, когда она недовольна или пытается сделать вид, что меня уже давно нет.

Сакха задерживается на мне взглядом, а потом отворачивается и направляется обратно к моему изваянию. Переступив небольшой порог, она останавливается перед статуей, а затем прикасается губами к вытянутой вперёд руке, повелевающей жизнью и смертью. Сухие губы застывают на монументе вечности неприятной расползающейся влагой. Мерзкой отвратительной влагой.

Поборов в себе отвращение вместе с неподвластным испугом, я направляюсь прочь.

Айвери. Как распускаются звезды

Мне приказывают стать для новоприбывшего Бога новой вселенной. Это волнительно, ведь первый раз, когда меня направляют ловить звезды, а не собирать с земли раздробленную звездную пыль.

–Ты – наилучшая кандидатура, Айвери, – заявляет Главная. – И единственная, кто меня никогда не подводит.

Я не возражаю и сразу же соглашаюсь. Да и как тут откажешь, когда Главная находится на грани нервного истощения после внеплановой смерти первоначального Бога этого мира.

Перед прибытием нового Бога верхний этаж натирают до блеска, украшают коридоры со временем выцветшими гирляндами в виде держащихся за руки человеческих фигурок. Мы с сестрами решаем сходить на западный склон горы, чтобы собрать полевых цветов. Главная сказала, что Бог их очень любит и такое внимание с нашей стороны будет ему приятно. Возможно, мы получим несколько внеплановых благ.

Я никогда не была во служении. Когда наш первый Бог заходился в предсмертном кашле, то проклял каждый угол мира, который он обязался любить. Главная пыталась помочь ему, а я стояла неподалёку с мокрым полотенцем в руках и наблюдала за тем, как возвышенное создание медленно обращается в пыль, а ведь она остается и от простых непросвещенных. Он плевался кровью и в конце-концов растворился. После нескольких минут почтительного молчания мы принялись за уборку.

Мне не нравиться ходить на западный склон. Дорога к нему проходит через задний двор нижнего этажа, и в обеденное время служители гуляют по выжженной солнцем земле и глазеют по сторонам подведенной сурьмой глазами. Стоит нам с сестрами пройти недалеко от забора, как несколько из людей бегут к железной сетке и наперебой глагольствуют в отчаянных криках:

–Сестрица, дай блага!

–Девицы, не оставьте, не оставьте!

Мэдди кивает мне и тянет за рукав, заставляя идти быстрее. Тонкие руки, похожие на безжизненные древесные ветви, тянуться в нашу сторону и беспомощно замирают, хватая пальцами воздух. Я почти что прохожу ограду, когда что-то резко останавливает меня, не давая сделать и шага. Обернувшись, я вижу, как просунув большую часть руки в переплетение забора, один из последователей нижнего этажа крепко держит край моего платья.

Молодой человек с короткими светлыми волосами. В белых одеждах, символизирующих чистоту и вечное послушание, он выглядит странно и неуместно. На груди, частично скрываясь в складках рубашки, виднеются бирюзовые бусы, дважды обмотанные вокруг шеи.

–Милая, может мне ты, хотя бы, не откажешь?

Вовремя подоспевшая Мэдди с силой вырывает из рук странного человека мое платье и, подхватив меня под руку, с силой тащит за собой. Другие сестры продолжают свой путь, обернувшись только на мгновение. Произошедшее – обычное дело. И, какими бы равнодушными не были пустоты, они будут только рады, если эти падшие загрызут меня до смерти и вместо меня сопровождающей Бога станет кто-то другой.

–Совсем уже ничего не боятся! Проворные, как… как не знаю что! – кричит Мэдди.

Мы быстро прошли ограду, растворяясь в обыденной пыли в красных от напряжения глазах. Я мельком оборачиваюсь и вижу, как мне машет юноша с бирюзовыми бусами, нацепив на лицо дружелюбного вида улыбку.

–Так жалко их каждый раз, – бормочет Мэдди, подбрасывая в воздух корзину второй рукой. – За несколько дней их количество возросло на сотню.

Я ничего не отвечаю, оглядываясь назад в пучину нечеловеческих страданий. Юноши уже не видно. Эти люди вот-вот могут испустить дух и мне кажется, каждый из них мечтает умереть в обеденное время, за пределами коридора с давкой из человеческих тел, на горячей земле двора, пытаясь поймать остатки солнечных лучей, которые здесь были редкостью. Одна Волна канула в небытие, а за ней тут же появлялась новая. Нет времени на передышку.

Бесконечная боль, замаскированная под избавление от человеческих пороков. Так сложно жить рядом с ней, так сложно уподобляться ей и каждый раз проходить мимо. Это мир позволяет людям остановится перед следующим воплощением, и в то же время гонит их прочь.

–Я слышала, что сестра будущего Бога… душевная сестра, будет проживать на нижнем этаже, – продолжает Мэдди.

Я тут же замираю как вкопанная, нарушая дружный строй. Сестры уходят все дальше и дальше, продолжая весело беседовать между собой. В руках у каждой горсть семечек и они щелкают их словно птички, разбрасывая шелуху на истоптанную дорогу.

–Будет жить на нижнем этаже? – переспрашиваю я. – Что это значит?

Когда меня учили прислуживать, то семью Бога нарекали почитать ровно также, как сошедших с небес ангелов. В прошлом наш Бог был совершенно один, родственных связей у него не было. Если… сестра будущего Бога будет жить на нижнем этаже… значит она будет делить землю с безумцами, которые день за днём голосят о несправедливости мира, потому что их молитвы никто не слышит. А возможно, она сама из ряда таких безумцев…

–Мэдди, ты явно что-то путаешь. Как может сестра Бога проживать на нижнем этаже? Тем более сестра по душе, такое случается так редко. Это бессмысленно, несусветная глупость!

–Я говорю, что слышала, – горделиво вздергивает нос Мэдди. – Скоро всё сама узнаешь.

Мы продолжает путь, настигая небольшой поляны, спрятанной от хмурого неба среди беседующих с ветром листьев раскидистых кленов. Я принимаюсь собирать в корзину незабудки, надрывая стебли с таким остервенением, словно пытаюсь вымесить на них непонятную злость.

Разве может родственная связь Бога не иметь подобного ему уровня? Неужели такое вообще может быть в реальности?

–Так или иначе, – присаживается рядом со мной Мэдди, на ходу срывая вьюнок, – тебе меньше забот.

–Это ещё ничего не значит, – отмахиваюсь я. – Возможно, Главная позже сообщит подробности и окажется, что твои истории лишь очередные слухи.

Мэдди обидчиво поджимает губы.

–Давай поспорим на одно благо, – протягивает она мне руку с пожелтевшей от сорванных цветов кожей. – Когда увидим всё собственными глазами, тогда и разберемся, чья правда.

–Тебе лишь бы благами разбрасываться, – хмыкаю я. – Откуда в тебе столько азарта?

–Ты же знаешь, привычка еще со среднего этажа осталась, – потирает руки Мэдди.

Мэдди была одной из немногих пустот, которым удалось перейти со среднего этажа на верхний. Из-за этого с ней никто не общался, стараясь избегать. Всех пугали ее привычки спорить на незначительные вещи – как делали подчинившие свое сознание азарту жители среднего звена, громко разговаривала и порой смеялась от маленького подобия шуток. Она понравилась мне, мы часто встречались на работе в молельне. Протирая постамент и силуэт правящего Бога, разговаривали и пересказывали друг другу последние новости. Кроме Мэдди в моем окружении не было никого, кто был бы мне так дорог.

Мы с Мэдди все-таки заключаем пари и когда проходим мимо протянутых из железной сетки рук, она отдает одному из страдальцев распустившийся цветок. От чувств бедняга зашелся в нескончаемых благодарностях, сопровождая нас хриплым голосом до самого угла, где мертвенный двор переходит в сплошную серую стену.

В ночь перед приездом Бога я проверяю его покои и водружаю вазу на прикроватную тумбу, поправляя букет быстрыми прикосновениями.

Главная не случайно назначали меня на роль личного сопровождающего Бога. Она была уверена, что после помощи с прошлым Богом, я заслуживаю шанс от самих небес.

Старый Бог начал умирать не сразу, его смерть отягощала тело нескольких дней. Он отказывался от сопровождающей, поэтому переносил боль один, ни разу не воссоединился с сосудом и был одинок. Мы с Главной по очереди проводили с ним последние минуты его существования, и вскоре печальный исход растерзал это статное существо на мелкие осколки.

Главная не отличалась особой скромностью, поэтому решила взять на себя ответственность вершить судьбы сломленных тварей, которые когда-то боялись солнечного света и показываться на глаза случайным прохожим. Среди нас было много достойных, но всё же выбор пал на меня. И от нескончаемого беспокойства ночью вместо имитации сна я вспоминаю всё то, что любит будущий Бог.

Он любит цветы.

Серебряные украшения.

Красный цвет.

Чай перед сном. Он ест один раз в день – в полдень, а перед сном выпивает две кружки чая.

–Ты должна сделать так, чтобы он ни в чем не нуждался, – сказала мне Главная перед сном. – Беспрекословно выполняй все его приказы, какими бы они не были.

Когда я попыталась узнать, прибудет ли Бог один или в сопровождении семьи, Главная лишь одернула меня.

–Тебе это не должно волновать. Твоя главная задача – сделать нашего нового Бога счастливым. Остальные впредь тебе не волнуют.

Моя попытка заранее узнать о победе и начать распылять внутри радость о полученном благе от Мэдди не увенчалась успехом и свои мысли я перебираю в голове до восхода солнца.

Ровно в шесть часов утра мы с Главной приходим на пляж в сопровождении Безликих. В это время солнце только-только начинает скользить по мягким переливам океана и это был единственный момент каждого нового дня, когда выпадал шанс посмотреть на божественный свет. Именно поэтому всё молитвы начинались с восхода солнца – это был шанс хотя бы немного пожить на светлой стороне мира.

Я в красном переднике – одним из основных признаков сопровождающей, которой мне только предстоит стать.

Волны продолжают разглаживаться на песке, устремлясь к наших ногам, когда водную гладь пронзает фигура, которая будто бы восстает из глубины мироздания. Медленным шагом она возрождается из солёных вод, становясь продолжением полыхающего за спиной восхода. Я делаю лёгкий шаг вперед и замираю в нерешительности.

Это был Бог в обличии девушки, чье отражение неумолимо настигает нас с каждым нервным вздохом.

Её шаг легкий и пружинистый. Облаченное в багряные одежды тело выступает в зеркальных линиях воды центром соединенных воедино времени и пространства. Тёмные волосы прячуться за красной развивающейся шалью цвета свежей крови, по мягкой извивающейся на ветру ткани бусинами застыли солёные капли. По мере того, как Бог приближается, его черты приобретают четкость и приятную взгляду резкость, мягко перетекающую в плавные движения.

Я не сразу замечаю, как за спиной Бога появляется лодка. Подойдя к кромке воды ближе я замечаю, что в ней сидит два человека.

Девушка и юноша с волосами цвета выпавшего снега. Красивые, с идеально выпрямленными спинами, таких обычно рисуют на картинках учебных пособий для послушниц. Я не могу в полной мере разглядеть их, но когда нога Бога готова коснуться влажного песка, покидая ласкающие тело волны, Безликие тут же окружают прибывших, стремящиеся помочь в любое мгновение, но Бог легко взмахивает рукой и продолжает идти.

Лодка садится на мель. Юноша быстро встает и спешит выбраться, подхватывая сумки, а Бог оборачивается назад к девушке, протягивая к ней руку. Когда его рука была принята, его лицо разглаживается от теплых чувств. Рассматривая в чертах напротив намеки на подобную нежность, я с удивлением замечаю, что девушка с белыми волосами в точности похожа на него, отличаясь только цветом длинных прядей.

Они смотрят друг на друга и девушка в белоснежных одеждах ступает на песок. Продолжая держать её за руку Бог медленно поворачивается к нам, и мы с Главной спешим под его благоговейный взор.

Упав на колени в мокрый песок, Главная по привычке тянет меня за собой, словно я в любой момент могу забыть о правилах приличия.

–Приветствуем Бога.

–Да будет так, – слышится голос сверху.

Мой взгляд, направленный вниз, смотрят на голые ступни нашего Бога, не смея подняться к небу. Я будто бы внезапно всё забываю от волнения, и готова повторять следующие жесты за Главной, когда она тоже найдет в себе силы подняться, выжидая момент окончания приветствие и дань уважения. Внезапно рука касается моей головы, и я непроизвольно вздрагиваю. Бог стоит рядом и, кажется, рассматривает меня.

Нет зная, как себя вести, я принимаюсь следить за влажными песчаными крупинками, пытаясь выделить среди них самые блестящие.

–Посмотри на меня, – слышится над ухом в следующее секунду, и я послушно сажусь, выпрямляя спину.

Мой Бог выглядит так, словно его только-только закончили шить из пушистых белых облаков и спустили на землю, чтобы показать нуждающимся в вере грешникам. Он смотрит на меня и в его взгляде скользит искрометная улыбка.

–Ты моя сопровождающая?

–Да, ваше превосходительство.

–Я не люблю, когда мне кланяются.

Главная, похоже, наконец-то выждала только ей известный момент и поспешила подняться, увлекая меня за собой.

–Как вы добрались, ваше превосходительство?

–Неплохо, – устало говорит Бог. – Однако, мы немного выбились из сил.

–Мы проводим вас в ваших покои, – тут же улыбается Главная. – Пожалуйста, пройдемте.

Бог оборачивается к девушке с белыми волосами, продолжая держаться с ней за руки. Рядом стоящий юноша тянет ту за рукав.

–Сакха, нам пора.

Безликие неспешно подходят к ним, окружая изогнутым полукругом. Девушка криво усмехается.

–Иди, Майра, тебя ждут.

–Я просила не называть меня так, – сквозь зубы выдыхает Бог, резко меняясь в лице. – Зачем ты так делаешь?

Они стоят так какое-то время, неспешно разглядывая друг друга. Им предстоит расстаться и тоска тихой поступью встает между ними, оттягивая в разные стороны. Руки соприкасаются, но за широкими краями рукавов этот жест едва виден.

–Не забывай молиться, – тихо говорит Бог.

–Не переживай, я вряд ли успеваю вознестись.

–Тебе стоит попытаться.

Девушка цокает языком.

–Нет уж, спасибо.

Бог внезапно обнимает девушку и гладит её по голове. Главная тут же легонько стукает меня по локтю, и я быстро опускаю голову вниз, так или иначе продолжая быть свидетелем прощания.

–Я скоро навещу тебя.

–Не торопись. Лучше не приходи, пока действительно не соскучишься.

–Боюсь, тогда я не приду никогда.

–Это не самая плохая перспектива.

Я замечаю, как сцепленные между собой руки медленно отпускают друг друга, и Бог делает шаг нам навстречу.

–Пока, Сакха. Пока, бес.

В ответ слышится лишь короткий смешок.

Мы с Главной встаем немного впереди и, убедившись, что Бог готов идти за нами, медленно Брэдем в сторону здания. Он напоследок машет фигуре, переливающейся белоснежным сиянием, и спешит следом.

По внешней лестнице мы поднимаемся сразу на верхний этаж. Стоит новому Богу переступить порог коридора, как со стороны начинает звучать легкое пение, нарастающее с каждым благоговейным вдохом. Солнце заглядывает вслед за нами и выхватывает из полумрака стен выцветшую гирлянду, оставляя на лицах редкие блики.

Старейшина неспешно подходит к посланнику добродетели. Бог в нерешительности замирает и молча наблюдает за тем, как к старейшине подносят небольшую медную чашу с белой жидкостью. Он окунает дрожащую руку с узловатыми пальцами внутрь и с тихим ропотом оставляет едва заметный отпечаток на бледной щеке распустившегося цветка мироздания.

–Разойдутся волны перед ним и мир окрасится в белый, небеса пропоют о пришествии, в небеса улетят приветствия.

–Да будет так, – пронеслось со стороны.

Главная внезапно подталкивает меня вперед, прямо к старейшине и пытается что-то показать быстрыми нервными жестами. Старейшина поворачивается ко мне и протягивают чашу.

–Сопровождающая в мир вернулась, нового Бога встречает, ему повинуясь.

Мы с Богом замираем друг напротив друга. Кажется, Главная так старательно готовилась к его приезду, что совершенно забыла известить меня о том, в каких ритуалах мне нужно будет участвовать. Пытаясь расшифровать бесконечное мельтешение рук, с каждой секундой мне становится всё страшнее и страшнее.

–Окуни руку и дотронься до моей щеки.

Это он, Бог, говорит со мной, слегка склоняя голову. Его глаза кажутся двумя прожигающими реальность бесконечностями, в одной из которых в огне тонет мир, а в другом он же возрождается среди цветущих деревьев.

Я быстро опускаю пальцы в белую холодную жидкость, вытягиваю руку вперед и прикасаюсь к гладкой нежной коже.

–Не совсем так.

Бог хватает меня за запястье и тянет к себе так, что моя ладонь полностью накрывает щеку цвета парного молока. От ужаса я, кажется, забываю как дышать, старательно отводя глаза.

На ощупь Бог похож на выступающий из солёных волн камень. Тёплый, он полностью пропитан остатками солнечных лучей, которые лились откуда-то сверху в начале дня, чтобы потом на некоторое время исчезнуть. Какое-то странное спокойствие касается моего оголенного сердца, застывает в глубине и разносится дальше по всему телу. Я никогда не думала, что смогу прикоснуться к чему-то столь прекрасному, как часть сияния вечной праведности. И теперь, ненадолго будто бы став её незыблемой частью, весь мой страх уходит куда-то далеко-далеко. Он становится мне не нужен.

–Сопровождающая звезды на небе охраняет, Богу вечное правление вверяет.

Бог мягко улыбается мне, и когда раскатистый голос старейшины смолкакет, я поспешно разрываю наше прикосновение. На граненом лице, вытаченного из света, остается два белых пятна. Одно едва заметное, а второе большое и неуклюжее, словно прикосновение ребенка к раскаленной льдине, которая на время впитала в себя человеческое тепло.

***

-Ваше превосходительство, ваш чай.

Мы сидим под пологом в комнате Бога, который установили совсем недавно, прямо перед его приездом, чтобы хоть как-то сменить обстановку и попытаться очистить это место от предшественника, который рассыпался здесь на части, словно женная трава, забираясь под половицы. Полог застывает где-то наверху и в редком свете от ночника, расходится вниз прозрачными оранжевыми волнами, которые в отдалении переливается легким желтым цветом. На нём застыли редкие изображения звёзд, словно на настоящем небе, которое вот-вот прольется на землю кровавым дождём.

Бог попросил меня побыть с ним. И вот мы сидим в тишине за низким столом, пока он неспешно осушает первую кружку. Вторая остается стоять в стороне, выпуская наружу мягкие клубы пара. Мне интересно, почему Бог попросил две чашки чая, ведь можно попросить одну побольше и наслаждаться дивным моментом вдоволь.

Бог трет глаза и пытается снять серебряные украшения на тонкой шее, которые расходятся увесистыми полукольцами.

–Разрешите помочь вам.

Спокойный, словно озерная гладь взгляд, застывает на мне мимолетным вниманием.

–Помоги.

Этот Бог отличается от других, я знаю это точно. За прошедший вечер мне удалось заметить, что он редко обращается за помощью и порой некоторые вещи делал сам, совершенно не желая полагаться на других, словно это ему было не нужно. Старый Бог заходился в криках, если ему во время не подавали веер, который должен быть лежать на прикроватной тумбочке в ожидании его пробуждения. Кажется, а что здесь такого сложного – просто проверять, чтобы этот веер лежал и собирал за ночь пыль, которую утром нужно тщательно убрать. Но всё не так просто – прошлый Бог каждый день просил новый веер с новой росписью. Главная оформляла заказы у торговцев, но порой они задерживались, как и перебежчики, которым на границе миров найти подобные безделушки было весьма сложно. Приходилось рисовать изображения поверх старых вееров. Пока Бог ночевал, мы с сестрами на скорую руку разукрашивали их, а потом носились с ними на улице, чтобы они успели высохнуть. Заготовки часто портились из-за влажной погоды, а новые достать не удавалось. Порой Бог давал запросы, которым соответствовать было весьма сложно в силу нашей общей необразованности, ведь “цвет персиковой мельбы отличается от цвета персикового бутона”.

Новый Бог ничего не просил и существовал потихоньку без вмешательства окружающих. И это так сильно бросается в глаза, что мне начинает казаться, будто происходящее – что-то сильно отличающееся от возведенного идеала, но наконец-то получив возможность, я спешу исполнить поручение.

Поднявшись, я встаю на колени у спины и осторожно открываю замок, приподнимая над головой тяжелое серебряное украшение. Когда ряд цепей расходится, оставляя на шее красный след, я замечаю едва видные в полумраке линии, скользящих от затылка к спине.

Карта прожитых жизней.

Тянется по коже, вознося простого человека до уровня далёкой звезды. Интересно, сколько Бог воплощался и… неужели он видел жизнь, настоящую жизнь? Дышал тем воздухом, был робок и раним, как настоящий смертным, бежал от времени, над котором был неподвластен… Возможно, эти жизни для него уже забылись, оставаясь на спине потерянным воспоминанием, но… как же близко иное существование было напротив меня, словно внезапно открывшаяся дверь в иной мир…

Я быстро возвращаюсь на свое место, положив серебряное колье на столе перед Богом. Тот со скучающим видом смотрит на него и внезапно произносит:

–Ненавижу его.

Пока я пытаюсь подобрать слова, Бог неспешно продолжает:

–Когда я ношу что-то на шее… как будто бы приступ удушья начинается.

Он снова заговорил со мной. Вот так просто, словно я не была простой куклой, обтянутой человеческой кожей, чтобы она не вызывала чувства отвращения, когда на неё смотрят, ведь под этой кожей ничего нет… Только пугающая первородная пустота мира, без намека на человеческую слабость в виде замирающего от страха сердца или лёгких, гоняющих воздух по кругу. Пустышка. Неправдоподобная копия вечных искателей несбыточных мечт.

Я только им притворяюсь. Притворяюсь человеком. Притворяюсь, вместе со со всеми, что сплю и ем, представляю, что внутри меня действительно что-то есть и оно наполняет меня, не давая бездне поглотить последнюю светлую мысль. Мы так давно играем в это притворство, что уже сами в него поверили.

А он… он настоящий, он тёплый и сердце бьется внутри него, заставляя вены напрягаться от движения вязкой крови. Его дыхание существует для того, чтобы он отражал в нём всю красоту создания, которого мир по-настоящему любит. Ведь мир не дает пустышкам смотреть на него так, словно он для них действительно что-то зависит.

Бог смотрит на меня и улыбается.

–Я до сих пор не знаю твоего имени.

–Айвери, ваше превосходительство.

–Меня зовут Фередей.

–Что? – глупо переспрашиваю я, до сих пор пытаясь нащупать под ногами землю после вопроса о моем имени.

–Моё имя Фередей, – повторяет Бог и трогает ручку пустой чашки. – Рада с тобой познакомиться.

–И мне… мне тоже очень приятно! – восклицаю я и, тут же смутившись собственного порыва, замолкаю.

–Ты в первый раз сопровождающая?

–Верно.

–Вот так совпадение. А я в первый раз Бог.

Свет скользит по задумчивому лицу, танцуя бликами серебряных монет и разных цветов. Бог разглядывает это представление перед тем, как всё захватит сплошная тьма.

Мне хочется заговорить с ним, но вместе с тем я напугана и смущена. Если Главная узнает о моих мыслях, она отвесит мне подзатыльник, но сейчас её нет, а значит, о моей ошибке мало кто узнаёт.

–Вам, должно быть, очень тяжело нести это бремя.

Эта фраза заставлет Бога вновь посмотреть на меня.

–Каждая работа несет в себе бремя.

Он немного молчит, а затем спрашивает:

–Айвери, что происходит на нижних этажах?

–Что именно вас интересует?

–Сложно там выжить?

Я качаю головой.

–Если благ достаточно, то существование там не представляет особой трудности. Главное, не связываться с теми, чей срок вот-вот истечет, они… часто ввязываются в неприятности, а еще вместе с ними, по ошибке, может затянуть под Волну.

Я ни разу не была на нижнем этаже. Моя работа в этом месте сразу же началась на самом верху и мне крайне повезло, что с самого первого дня я наблюдая позолоченные кромки облаков, а не истерзанные кровью земли, будь это средний этаж или нижний. Пусть Мэдди и была одной из немногих сестёр, кто поднялся со среднего этажа на верхний, но о своём прошлом она никогда не рассказывала.

–Вам не стоит беспокоиться о вашей… семье, ваше превосходительство. С ними же Безликие, они присмотрят за ними.

Взгляд Бога становится крайне серьезным, он рассматривает позолоченную кайму на ободке чашки.

–Моя сестра там совсем одна.

Я удивленно спрашиваю:

–Простите, но… разве ваш брат не с вашей сестрой?

Бог смеется, прикрывая рот рукой.

–Что ты, он мне не брат, а так… ошибка природы. Его уровень выше, поэтому он на среднем этаже. Но… что с этим бесом будет, мне, если честно, всё равно. Возможно, кто-нибудь хотя бы немного выбьет из него дурь.

Я не нахожусь с ответом, а Бог между тем продолжает:

–Раз в месяц я хотела бы навещать свою сестру. Благ я ей оставила, с этим проблем не будет, – поправляя волосы руками, он добавляет. – Айвери, а тебе благ хватает?

Я утвердительно киваю.

–Не беспокойтесь обо мне.

Бог резко хватает меня за руку, поднося вторую к моей раскрытой ладони. С неё, словно свежие капли первого весеннего дождя, на мою кожу опускаются небольшие белоснежные сферы. Одна за другой из них распускаются блага. Целых шесть штук, вдвое больше, чем я получаю в месяц.

–Нет, не нужно, – начинаю противиться я. – Мне… мне не нужно, ваше превосходительство.

–Ничего не знаю, это теперь твое, – отвечает Бог. – Мне полагается о тебе заботиться.

–Всё должно быть наоборот, – возражаю я. – Ведь я ваша сопровождающая.

–А я твой Бог. Я позабочусь о тебе, чтобы ты позаботилась обо мне. Кажется, всё более чем честно.

–Это…

– Если хочешь помочь мне, то, пожалуйста, помоги мне расчесать волосы. Они такие длинные, у меня самой не получается.

Кажется, в локонах цвета оголенной древесной коры, запуталось несколько звезд, источающихся призрачную надежду на беззаботное завтра. Они переливаются в моих руках, растекаясь мягкими волнами. Уже второй раз я прикасаюсь к чему-то бесконечному, которое намного дальше от обыденности, чем я могла бы себе представить.

–Желаете чего-нибудь ещё?

–Нет, всё завтра. Я устала. Проводи меня до кровати.

–Как прикажите.

На столе остается стоять полная чашка чая, к которой Бог так и непритронулся. Укрываясь белой пеленой, он вытягивает над головой руки и тянется, пытаясь ухватить скользящий по стенам свет.

–Праведных вам снов, ваше превосходительство.

Бог слегка кивает и отворачивается к стене. Одеяло тут же съезжает, оголяя часть силуэта в виде застывшего хрусталя. Я поспешное накрываю напряженное невидимой борьбой тело и отступаю в темноту.

Бог что-то неразборчиво бормочет, и я выключаю ночник, прислонясь к стене недалеко от полога и проваливаюсь в беспокойную имитацию сна.

Брэд. Красный свет

Я не сразу становлюсь цельной частью системы, которая работает, как сломанные часы – вроде бы тикают, но время идёт в обратную сторону.

Это был бесконечный коридор, который тонул в красном свете так, словно кто-то за углом вскрыл вены. Пролитое вино, самодельный туман из сигаретного дыма и бесконечные разговоры до утра. Кажется, в этом месте можно делать все, что душе угодно, главное – не выходить за пределы комнаты в темное время суток, иначе можно случайно наткнуться на гуляющего вдоль бесконечной сансары похоти и азарта Бога.

Меня пытаются втянуть в всеобщее преклонение треугольнику, начерченному на доске. Всем кажется, что это глаз Бога, который сидит где-то на крыше здания и курит, создавая из дыма разодранные облака, из глубоких ран которых на землю тянутся капли дождя. Если кто-то собирался вытворять очередную еренду, то треугольник закрывался створками доски и начиналась какая-то чертовщина. Они хотели падать в пропасть в темноте и были уверены, что если Бог не будет этого видеть, то он не будет сильно грустить и оплакивать их гнилые души.

Знала бы Фередей, что здесь твориться, самовольно выжгла бы весь средний этаж к чертовой матери. Но Фередей слишком правильная. Максимум, что она сделает, – это запретит перебежчикам приносить в мир вино.

Я часто о ней думаю. Думаю о том, как она наслаждается существованием, как радуется тому, что получила, противопоставляя, как мы с Сакхой ожидаем, пока она наиграется в Бога. Как же унизительно… унизительно настолько, что от безысходности менять ничего не хочется.

На каждом этаже есть один Наблюдатель – огромная статуэтка в виде глаза перед пролетом лестницы, она имеет большее влияние, чем любой нарисованный символ. Потому что через него Бог действительно мог наблюдать за каждый движением его последователей. Хотя кого я обманываю, Бог мог смотреть далеко за пределы видимости этого бесхребетного массива, просто об этом мало кто знает. Каждый раз проходя мимо него, я машу рукой. Надеюсь, что Фередей наконец-то заметит.

Самым большим грехом и утещением среднего этажа являются азартные игры. Здесь играют на всё, что движется, лишь бы продлить это странное удовольствие, которое можно получить от момента, когда решается будешь ли ты зацелован небесами или же валяться в грязи и удовлетворять жадные взгляды, наполняющиеся нескрываемым восторгом от твоих выходок. Те, кому разрешают покидать здание, ночью устремляются в темноту, чтобы вернуться под утро обвещанными всяким хламом. Их называют перебезчиками. Они блестят и звенят, переливаются и смеются, словно закутанные в новогоднюю мишуру проходятся среди изумленной толпы и предлагают попытать удачу – выиграть одну из находок. Несколько раз в эти игры пытаются заманить и меня, вот только несколько наспех вымытых консервных банок меня ни капельки не интересуюи.

–Ты чего! – изумленно сказали мне. – Ее бы заточить и можно использовать как оружие против падших, если они попытаются захватить наш этаж. Да ей горло вскрыть можно!

Его зовут Кант и чуть ли обкончался на месте от переполняющего его восторга, когда сообщает мне эту прекрасную новость. Однажды мне посчастливилось наблюдать, как он обдолбался в покер настолько, что лишился собственной одежды, и следившая за нашей группой сестра в приступе неконтролируемого смущения выделила ему новый комплект одежды, предупреждая, что это последний его комплект на этот месяц.

–Сестрица, я если я и эту одежду потеряю, как тогда быть?

–Знаю я, как ты её теряешь. Приклей к себе и радуйся в свое удовольствие.

Кант прибыл на средний этаж с нижнего за несколько дней до моего появления в этом мире. От других его отличали чудаковатые выходки, повадки поджидающей конец крысы, которая прибирает все, что блестит своими ручонками, в особенности – бирюзовые бусы, то болтающиеся до живота, то вдвое обвивающие шею. Позже к этому и без того экстравагантному образу добавляются и очки с желтыми стеклами, из-за которых зеленые глаза Канта начинают казаться голубыми.

Мы с Кантом, можно сказать, подружились. Он был главным заводилой и днями напролет подначивал меня то бродить по коридору ночью, то сделать самодельную бомбу и швырнуть ее на нижний этаж.

–Да ты просто дьявольское отродье, – выпалил я при очередной его попытке заставить меня пойти и крушить всё подряд. – Как тебя вообще на средний этаж пустили?

–Ха, да ты и сам не божественной грудью вскормлен! – заявил он в ответ. – Уж я-то вижу, какая в тебе чертовщина плещется!

Как бы я не старался отодвинуть Канта как можно дальше от себя, он прицепился ко мне, как голодная собака в желанную кость. И пусть эта кость уже была обглоданные другими, его это ни капли не смущало, а наоборот, доставляло ещё большее наслаждение.

С самого первого дня я пытался понизить собственный уровень, чтобы меня перевели на нижний этаж, к Сакхе. Но сколько бы я не пытался, у меня не получилось сломать себя так, чтобы меня приняли за остатки когда-то благородной души и включили в круг сумасшедших. До нашего приезда сюда я пропускал молитвы день и ночь, сквернословил, пил, как не в себя, и даже несколько раз занимался рукоблудием. Однако, как бы сильно я не старался стать своей полной противоположностью, у меня ничего не получалось.

Однако я быстро понял, что твоё положение на среднем этаже определяет и ряд привилегий, которые делают твое существование значительно проще. Некоторые могли посещать нижние этажи, если длительное время будут на высоте, а начальная стадия этой вседозволенности – выход на улицу. Таких называли любимчиками, и когда я спросил у Канта, самого главного любимчика среднего этажа, который по уровню существования напоминал приверженца с нижнего и всё никак не опадал вниз, как стать таким же, как он, то получил следующий ответ:

–Такими, как я не становятся. Такими, как я рождаются.

–Да иди ты…

В тот момент я собирался было встать и уйти, но Кант тут же развернул меня к себе и заверил:

–Братишка, родненький, да я же чушу. Не переживай, Кант научит тебя, как вертеть этим миром так, как тебе хочется.

И Кант научил – для этого всего лишь нужно спрятать непочатую бутылку вина, чтобы никто не выпил её раньше времени, и передать местной сестре. Эти милые создания так или иначе на подобное безвозвратно падки.

Однако один вином дело не ограничилось.

–Вам необходимо больше молиться, молодой человек, – заявила сестра, хитро прищуривая глаза. – Я сделаю вид, что ничего не увидела. Но Бог… Бог видит всё.

Так и начались бесконечные дни, полностью отданные на растерзание молитвам. От ненависти к этому делу я перестал при встрече махать Наблюдателю и принялся корчить непомерно страшные рожи.

В молельне, складывая руки перед грудью, я думал о Фередей и о том, как она наконец-то купается в солнечных лучах славы. Она это заслужила, что ещё сказать. И в божественном сиянии действительно было её место.

Если не знать, что статуя Бога относится к Фередей, можно по ошибке принять её за Сакху. Мир самолично подстраивается под нового Бога, заменяя старые отражения на новые, оставляя в прошлом истлевшие воспоминания. Так и после правления Фередей здесь появится Бог, о ней все забудут, как люди без посторонней помощи забывают о самом главном в своем существовании.

В этот момент я осмысляю себя в этой системе – лишь маленький столбик, который удерживает ее в равновесии. Люди приходят сюда на время, отдыхая от жизней, и уходят в них снова. Это касается нижнего этажа. Те, кто на среднем, могу свалиться вниз и также воплотиться, ну а представители верха… купаются в солнечном свете и не думают возвращаться в пучину человеческих страданий.

От семейной системы, полностью наполненной неподвластным к жизням душами, мир отличается тем, что только немногие могут похвастаться своим постоянством. Такие, как правило, в жизни не затаскивает, только если тебя случайно затянет толпа, которая торопиться под Волну. Пусть Сакха и была в относительной безопасности, как обладательница устойчивой формы, я волновался за нее с каждым днем все больше и больше.

Устойчивая форма – одна из привелегий и самых желанных вещей. У кого-то она есть с момента появления, у кого наращивается после нескольких воплощений. Любая устойчивая форма может выработать основу, которую со временем можно превратить в божественную. Как Фередей, пойти и зажечь её кровью других людей.

Появившаяся основа так сильно переплетается с телом, образуя с ним невидимую связь, что в случае её потери человек может со временем не только умереть, но и потерять устойчивость. Переплетённые души Сакхи и Фередей изначально имели одну основу на двоих. И сейчас, пока она находится у Фередей, Сакха хоть и существует без каких-либо проблем, но уйти в другое пространство не может.

Этот мир существует как небольшая паузе перед следующим воплощений. То, как ты провёл прошлую жизнь напрямую зависит на каком уровне ты окажешься.

Три негласных правила любого мира меняются от этажа к этажу и их точную формулировку уже давно растеряли среди оборванных фраз, вымолвленных заплетающимися языками тел, которые не отличаются от любой другой жизни и функционируют точно также в основной части мира.

На нижнем этаже можно было заниматься всем, чему душе угодно, начиная от оргии и заканчивая безраздельным рукоприкладством и непросыхающих деньков. Однако кому интересно заниматься этим, когда ты в любой момент можешь умереть и на тебя наброситься бесконечная Волна из сломленных тел?

Средний этаж ближе к Богу буквально под его ногами, расписанных светом из больших панорамных окон, а значит здесь можно было грешить не в полной мере. Предавайся сексу, пьянству и наркотикам в меру – не больше раза в неделю, иначе получишь предупреждение и отправишься в Подвал, где собственных рук не видно. Броди там и выжидай, пока Бог над тобой сжалиться и покажет в темноте заветную дверь для выхода в серый унылый мир. На среднем этаже находится его сердце – периферия в ответвлении коридора, которую сторожат Безликие. Рядом с поворотом к бесконечной жизни стоят полупустые бутылки вина, залитые воском на манер свечь. Ловушка для Бога – каждый считал, что когда ночью зажигаются свечи, значит сюда приходил местный светила. Сколько времени я провёл здесь – а подобных проявлений небесного отражения ни разу не видел.

Верхний этаж – место, где можно лобызать пол, по которому ходил Бог и дышать с ним одним воздухом. В такой насыщенном от святовства месте даже думать о нарушении правил воспрещается. Эти ряженые святоши даже залетевшую в окно муху боялись прихлопнуть, сердце уходило в пятки от мысли, что за подобный проступок они потеряют опору под ногами и после смерти мира будут прозябать в Подвале, ожидая разрешения подняться.

А если честно, конечно же были исключения, которыми бессовестно пользовалась половина запуганного населения. Есть три лота,сияющие перед глазами, которые не должны быть полностью погружены в грех, но если ты способен сохранить немного чистоты после осквернения души – почему бы и не рискнуть всем, что у тебя есть?

Как правило, жители верхнего этажа лоты оставляли нетронутыми, да и вообще половина из них уже с устойчивой формой, не воплощаются, а значит на них эти правила не распространяются, как, например, на меня и Сакху, последователи среднего – одной ногой уже были за чертой невозврата, а несчастные с нижних чертогов не интересовались этим вовсе. Они на волоске от смерти, если их что-то интересуют, то только молитвы и блага, которые можно сохранить в себе и улетая в новую жизнь птицами после Волны, закрепляя в человеческой основе, чтобы купить как можно больше времени в следующем воплощении. Конечно же, не многие так бережно относятся к благам и проигрывают их в очередной посиделки, но кто-то ради них готов проводить с утра до ночи на черновых работах, помогая сестрам мира.

Никто не хочется оказаться внизу. Если ты на нижнем этаже, то рано или поздно тебя призовет Волна и направит в новые жизни. Она существует только там и так или иначе зверствует и бесчинствует. Многие шепчутся по ней, многие боятся. И если бы внутренняя лестница не сдерживала желание людей поднятся, они бы уже давно переползли на крышу.

Так или иначе молитвы делают свое дело. Уровень становится выше, на мгновение появляется осмысленность существования, которая тут же исчезает после затяжки. За мои старания сестра разрешила мне выходить на улицу. Ей было сложно понять, зачем представителю среднего этажа нужно что-то за пределами здания, когда в нём уже есть всё самое необходимое, однако останавливать меня никто не спешил.

Это означало, что впервые за несколько месяцев я смогу наконец-то увидеться с Сакхой. По такому случаю я караулил перебежчиков – или же иначе свободных устойчивых душ, – с утра пораньше,чтобы купить у них сигарет. Всё готова к встрече. Теперь нужно на время затаиться от Канта, который тоже выслужился и теперь с удвоенной силой подгоняет меня совершить какую-нибудь пакость.

Надо сказать, ещё при первой встрече Кант раскусил меня:

–Ты ведь здесь на особом положении, да? Тогда зачем с такой упертостью молишься?

Единственное, что выделяло меня от других, – это получение двойного блага от Фередей. Об этом практически никто не знал, кроме самого Канта, который стал свидетелем сцены, когда сестра вручала мне коробку с дополнительными благами, на манер денег являющиеся местной денежной единицей для игр, обмена и, разумеется, будущих жизней.

Кант никому об этом не рассказал и, скорее всего, этот секрет от вынашивал вместе со мной, чтобы потом со всей силой размазать остатки моей собранности по стене. Поэтому когда он все-таки решил сообщить, что знает обо мне немного больше, чем другие себе представляют, я ничего ему не ответил.

Это молчание подкрепили его догадки и с тех самых пор Кант стал менее надоедливым, чем до этого. Его явно не интересовали мои блага, иначе он бы уже использовал свои хвалебные заточенные консервные банки, чтобы я испустил дух. Его тень медленно кралась за мной, и я знал, что когда она настигнет меня, то мне придет конец.

Хоть теперь мы и часто проводили время вместе, я не раз замечал ту черту, которая делала Канта особенно странным – его манера загрести к рукам всё, что ему нравилось. Видно, я не представлял для него ничего больше, чем красивая броская побрякушка, которую он хотел носить с собой в качестве трофея о победе над миром, ведь ему удалось сломить невиданную ранее красоту, приручить человека, который всегда и везде пытался быть один.

Наступает день, когда я собираюсь навестить Сакху. Конечно же Кант ковыляет за мной по коридору, как ни в чем не бывало. Тогда я резко разворачиваюсь к нему и стараюсь показаться более дружелюбным, чем обычно, и прошу:

–Не ходи за мной.

Конечно же, он меня не слушает и направляется следом. Совершенно не зная, как на это реагировать, я не придумываю ничего лучше,чем взмолится:

–Кант, будь ты человеком. Оставь меня хоть ненадолго!

–Ещё чего! Кто знает, что ты там замышляешь!

–В том-то и дело, что я ничего не замышляю. Я просто хочу увидеться с одним человеком с нижнего этажа, и ты при этой встрече будешь откровенно лишним.

Если Кант и обижается, то и виду не подает. Он поправляет растрепавшиеся волосы и серьёзно смотрит на меня.

–Хочешь, я дам тебе благ? – спрашиваю я. – У меня много, тебе на несколько месяцев вперёд хватит.

–Да не нужны мне твои блага! – восклицает Кант и супиться. – Ладно, иди.

Несколько раз обернувшись к нему и поняв, что Кант не собирается за мной идти отвлекаясь на шум, разрастающийся в соседней комнаты, я со всей прыти бегу на улицу.

В обеденное время бедняг с нижнего этажа выводят во двор. У нас тоже был своего рода сад на балконе в дальнем крыле, куда сестры иногда выводили нас подышать свежим воздухом. Но, падшие нагрешили куда больше и расплата за содеянное будет в несколько раз сильнее, поэтому им разрешалось прибрать к рукам весь двор и неторопливо отбывать там время своего душевного распада.

Я впервые оказываюсь на улице спустя несколько месяцев заточения. Воздух приятно расправляет волосы, забираясь под рубашку и гуляя по коже лоснящейся тёплой волной. От нетерпения я не могу спокойно идти и в итоге срываюсь на бег, спускаясь по ступеням на истоптанные дорожки и направляюсь в сторону двора.

Во дворе, обтянутой железной сеткой, в бесконечном танце под беззвучную музыку, снуют туда-сюда бледные, как полотно, люди. Их одежда отличается от среднего этажа – она белая, словно продолжение бескровных лиц. Некоторые из них разговаривают между собой, перебрасываясь едва слышными фразами, которые собеседники пытались считать с губ, большинство сидит у стены задания, явно ожидая, когда придёт время возвращаться обратно в родные стены.

Я подхожу к краю забора, рядом с которым по обе стороны стоят небольшие инвентарные, покосившиеся от времени и образуя прекрасное место для наблюдений. Это место можно разглядеть только с одной точки двора, оставалось только молиться, чтобы та, кого я так долго жду, случайно посмотрит в эту сторону. Времени немного, настает черёд высматривать среди общего потока Сакху, надеясь, что сегодня её, как и прочих бедняг без исключения, выгнали погреться в лучах невидимого солнца.

Среди белых спин не разобрать кто кем является и я уже было теряю всякую надежду, когда недалеко от меня звенятьсеребряные колокольчики и из бесконечных волн согнутых спин выплывает статная фигура.

Сакха сильно выделяется на фоне теряющих рассудок людей. С прямой походкой она прохаживается по двору, наблюдая за медленно текущей жизнью из-под опущенных ресниц. Всё в ней кажется точно таким же, как и раньше – родным и забытым, словно стертое четверостишие давно выученного стиха, которое и не нужно никуда записывать, ведь ты помнишь его наизусть.

Отец Сакхи выкупил меня как одну из неустойчивых душ на аукционе. Тогда уже было известно, что его старшая дочь не сможет стать Богом, и, скорее всего, искал для неё подобие утешения. Недавно разрушился мир, в котором я жил, и меня вытащили на свет из темноты Подвала, решив продать как полуразрушенную душу. Отец купил меня сразу, ему понравилась моя внешность, и он сказал, что я очень сильно похож на его дочь. Наверное, именно поэтому позже я понравился и самой Сакхе.

Потерявший самого себя человек легко может стать причиной жить для другого. Так, совершенно лишённый воли и вскоре получивший возможность больше не посещать жизни с помощью сил отца, я будто бы родиться заново, когда впервые увидел Сакху. Помню её губы, такие прохладные и влажные, они были податливыми и разрешали мне ее целовать. На тот момент мне казалось, что Сакхе было настолько одиноко, что она была готова на любые необдуманные действия, о которых позже сильно пожалеет. Но вместе с тем нам так сильно хотелось стать частью единого целого, что мы отдались друг другу спустя несколько дней.

Она долгое время была одна и это было видно. Потухший взгляд, заветренные мечты и едва уловимая тоска в глубине глаз, которая не спешила покидать их устремляющейся вдаль дорожкой слез. Действие такие кроткие и торопливые, полные уверенности в том, что они неправильные.

Самое страшное было в том, что когда я её встретил, то забыл всё то, что происходило со мной до этого. У меня как будто не было прошлого – оно исчезло, сгорело дотла и рассеялось по ветру. Осталось только настоящее, а вместе с ней взгляд голубых бездонных глаз, которые сияли в темноте.

Мы тогда впервые остались одни за несколько прошедших дней. Кажется это была её комната, я не помню. Сакха замерла напротив и разглядывала меня, и когда опустила взгляд вниз, словно давая немое согласие, я подошёл и остановился напротив.

–Ты похож на меня.

–Можно сказать, что я – это и есть ты. Возможно, судьба распорядилась так, что меня выбрали специально для тебя.

–Значит ты – сосуд? – спросила Сакха.

–Нет, я – продолжение.

Мы долго не решались друг к другу прикоснуться, хотя нам очень сильно этого хотелось. Она как будто бы нечаянно коснулась рукой моего запястья, неспешно проводя по нему пальцами, я в ответ дотронулся до ее ноги коленом, когда позже мы сидели рядом.

–По твоему облику и не скажешь, что ты полуразрушенный.

Голос Сакхи звучал будто бы в отдалении, и при этом возрастал с каждым произнесенным словом, мелькая всё ближе и ближе.

–Я тебе не нравлюсь?

–Ты прекрасен, – сказала Сакха и я ей тут же поверил.

На тот момент наши истерзанные души были отражением друг друга. Такие же надломленные в области сердца, с раскрытой грудью из которой не переставая стекали расплавленные болью воспоминания.

Сакха наконец-то по-настоящему коснулась меня и я подарил ей любовь в ответ.

Это длилось долго, я как будто потерял счёт времени. Она была повсюду – в моих мыслях, беспокойных ударах сердца и самых смелых мечтах. Мне казалось, что она вот-вот иссякнет, но она сгорала дотла в моих ладонях, распаляясь на пальцах всепоглощающим огнём.

Меня впервые захлестнула волна наваждения, такого сильного, что воздуха не хватало, а Сакхи было так мало, будто она была мимолетной эйфорией, которая вот-вот рассеется в преддверии нового дня.

Она была для меня целым миром. Таким странным, со своими правилами, которые нельзя было нарушать, но при этом таким ласковым и податливым, что спустя некоторое время мое черствое сердце наконец рассыпалось на части, начиная по-новому биться. Она была в каждом мгновении, которое я проживал. И пусть по договоренности у нас были свободные отношения, основанные преимущественно на сексе, для меня не было никого дороже нее. Несмотря на то, что с особой периодичностью она могла исчезнуть на горизонте с другим, а потом вернуться и любить меня снова.

Сакха замечает меня не сразу. Бродит по двору в разные стороны, а когда идет в обратном направлении случайно поднимает глаза и замечает меня. Сакха пытается сдержать улыбку. Мягкой поступью направляясь в мою сторону, она оказывается напротив меня, расправляясь белой изящной волной, похожую на очередной приступ сна в разгаре дня. Маленькие серебряные колокольчики в её прядях переливаются мелодичным звоном на ветру. Точно такие же когда-то носила и Фередей, пока не треснули линзы её розовых очков. Но Сакха… она всегда видела мир иначе. Для неё он не был чёрным или белым, он был цветным. В ее представлениях любая боль могла превноситься в любовь, печаль окрашивать полутоном мимолётного счастья радость. Колокольчики в белых прядях было не большее, чем поклон старым воспоминаниям, которые уже давно себя изжили.

–Сакха.

Она молча протягивает руку через проволоку и хватает меня за руку, крепко сжимая.

–Брэд, хороший, привет, – улыбается Сакха. – Не ожидала тебя здесь увидеть.

–Прости меня, Сакха, – отвечаю я и припадаю губами к её руке. Кожа такая мягкая и холодная, словно выкованная изо льда.

–Не стоит извиняться. Система тут весьма и весьма странная. Лучше расскажи, как у тебя дела, как ты освоился?

Мы садимся по обе стороны от разделяющей нас ограды. Потянувшись к карману я достаю пачку сигарет с зажигалкой и отдаю Сакхе. Та с явным удивлением принимает подарок и воодушевленно шепчет:

–Наконец-то хоть что-то мерзопакостное… У нас на этаже так мало перебежчиков, что сигареты быстро раскупают, еле удаётся достать…

Она рывком открывает пачку и притягивает мне сигарету, с азартом щелкая зажигалкой. Делая длинную затяжку, Сакха расползается по стене, на которую опирается спиной.

–Иногда мне хочется воплотиться в настоящей жизни, чтобы только почувствовать это снова. Как дым разрывает лёгкие.

–Здесь тоже ощущение вполне правдоподобные, – замечаю я, зажигая сигарету и делая затяжку. – Не всё так плачевно.

–Всё равно этого недостаточно. Недостаточно плохо, как могла бы быть.

Я лишь улыбаюсь.

–Кажется, ты берёшь от своего положения всё, что пожелаешь.

–От меня большего и не требуется.

В сигаретном дыме Сакха кажется похищенным мгновением, которое когда-то происходило со мной, а я старался его забыть. Каждый вечер до нашего отъезда она вот также сидела у окна и задумчиво курила, обходя любой острый угол в нашем разговоре. Я не хотел оставлять её одну, но Сакха была реалистом и знала, что у меня никогда не получится испортить себя так, чтобы занять с ней почетное место на темной стороне мира.

–Фередей приходила к тебе?

–Нет, от неё сыпяться лишь блага, – легко отвечает Сакха, делая очередную затяжку. – Ну и комната у меня отдельная, живу одна. Как в психушке.

–Не переживай, она обязательно навестит тебя.

–Разве я упоминала, что меня это беспокоит? – поднимает брови Сакха. – Мне и без неё неплохо живётся, главное, что она обеспечивает мой комфорт.

Если бы в прошлом кто-то сказал мне, что мы с Сакхой и Фередей будем находится на разных плоскостях системы совершенствования, я бы ни за что не поверил. Я не мог жить без Сакхи, а Сакха не могла жить без Фередей, хотя откровенно боялась себе в это признаться. Ей было проще сознаться в том, что она является причиной всех бед мира, чем осознать, что человек, из-за которого её жизнь так круто перевернулась, дорог ей до потери пульса.

Они действительно не могли жить друг без друга и так или иначе нуждались в телесном контакте.

Раздробленные части одного целого.

Сколько бы крови не было пролито из искусанных губ, раны которые они друг другу наносили никогда не затянуться.

Помню, один раз Сакха так сильно ударила Фередей, что та несколько дней провалялась в постели. Даже не помню из-за чего это произошло, но спустя неделю взаимного избегания, Сакха примчалась к Фередей и обняла со всей силой. Я хорошо запомнил этот момент, потому что мы с Фередей пили чай в её комнате и разговаривали о происшедшем.

Тогда Сакха протянула Фередей ветку сорванной в саду сирени. Фередей была безразлична к цветам, правильнее было сказать, в этом мире её совершенно ничего не беспокоило и значение подобных действий уже тогда она воспринимала не более, чем подношение от случайного человека. Приняв от Сакхи подарок, она повертела его в руках, а затем выбросила в открытое окно. Розовые лепестки скрылись в подступающей жаре, Сакха хмыкнула и вцепилась в Фередей так сильно, что та чуть ли не завалилась на пол, обвивая её руками. Они простояли так несколько минут и сколько бы Фередей не пыталась вырваться, Сакха её не отпускала. А когда наконец-то отстранилась, то развернулась и ушла, словно унося за собой часть невыговоренных слов. На следующий день я увидел их вместе в саду. Они о чём-то разговаривали и, кажется, не пытались друг друга убить.

Я был единственным, кто мог их обеих утихомирить. И единственным, кто мог направить их навстречу друг к другу, вот только они этого не хотели и не собирались ничего менять. Взаимная ненависть обеих устраивала.

–Тебя не обижают?

–Нет, о чем ты? Со мной постоянно Безликие, – Сакха небрежно машет рукой в сторону небольшой тени, которая замерла за её спиной. Издалека могло показаться, что эта тень принадлежала ей, но если присмотреться, то можно было догадаться, что над Сакхой склонилась защита, от которой даже ей не суждено скрыться – Безликие будут преследовать её до тех пор, пока их не отзовет тот, кто приставил, – Фередей или управляющая.

–Вы с Фередей были со мной так милы,что ни разу не говорили о том,что я могу наводить жуть на остальных, – голос Сакхи наполняется нескрываемой обидой. – Ко мне подойти бояться.

–Сакха, ты не наводишь жути, кто тебе такое сказал?

–Я…я не знаю! – восклицает Сакха. – Откуда мне знать? Я попросила сегодня принести мне зеркало и…когда я увидела себя то поняла… поняла, что я какая-то не такая,не такая, как раньше, Брэд. Возможно, я скоро умру, может быть, у меня началось истощение?

–Истощение? – переспрашиваю я, оглядываясь и без того знакомые черты, образ которых я мог воскресить в своей голове в любое время дня и ночи. – Нет, Сакха, это не так, ты выглядишь также, как и обычно, тебе не о чем волноваться.

–Правда?

Сакха дотрагивается до своего лица, поглаживания щеку.

–Правда? Я правда такая же, как и раньше?

–Сядь поближе.

Сакха послушно придвигается к забору и поднимает на меня взволнованный взгляд. Потянув вперед руку и просовывая ее через железные прутья, я касаюсь тонкого запястья и глажу его по мягкой коже.

–Ты такая красивая, Сакха. Я…ни разу не видел никого красивее тебя.

Сакха смущённо улыбается, поправляя черную выбившуюся прядь, которая до этого была спрятана за завесой белоснежных волос.

–Перестань обманывать меня.

–Я и не обманываю. Ты… ты прекрасна, Сакха. Я люблю тебя.

Сакха смущается еще больше. Я прижимаюсь к железной стене, такой тонкой,что я будто бы по-настоящему прикасаюсь к ней, как и раньше. Она со мной, рядом, делиться тем небольшим теплом, которое у неё осталось. И в этот момент затихают беспокойные крики и замирают сердца, дыхание обрывается, чтобы затем воскреснуть в груди снова.

–Люблю тебя, – повторяю я. – Когда и ты наконец увидишь твою красоту?

–Как можно увидеть то, чего нет? – угрюмо спрашивает Сакха.

–Истинную красоту рассмотреть невозможно. Ее можно только почувствовать.

Сакха лишь смеется, растворяясь в небе, нависшем над нами бесконечной пеленой из облаков. Сигарета обрывается в ее пальцах пеплов и растворяется в редких потоках ветра.

–Когда ты так говоришь, все кажется не таким ужасным, как на самом деле.

Я поворачиваю к ней голову, касаясь губами острых прядей, застывших на моем лице.

–Я по тебе скучала.

–Это взаимно.

Сакха разворачивается ко мне в ответ и улыбается рядом с моими глазами.

–Так сильно тебя хочется.

–Мне тебя тоже.

Если долгое время смотреть на солнце, то начинает слепить глаза. Но сколько бы я не смотрел на Сакху, сколько бы времени я не пробыл с ней, мне никогда не было больно. Сколько бы боли она не отдавала Фередей, она никогда не касалась меня оголенным проводом, чтобы потом задушить.

Сакха любила меня иначе. Она никогда не признавалась в своих чувствах, но при этом никогда не любила меня той любовью, которая лилась на Фередей потоком из нескончаемый ударов. Несмотря на мои попытки закрыть ее, попытаться пережить с ней эту гадкую боль, злость Сакхи, рассекая обыденность чёрной полосой на ее душе, никогда не касалась меня, никогда не пролетела близко. Стоило мне заслонить Фередей, как ее страдания прекращались и слезы замирает на щеках, так и не успев улететь в пропасть.

Яростная со всем миром, рядом со мной Сакха превращалась в исполосанный ветками деревьев свет. Изорванный, сломленный. Но этой неполноценности хватало, чтобы счастья хватило на обоих.

И вот мы здесь, раздробленные давлением неба.

Оба сломленные, без права на восстановление.

Для Фередей и ее идеального мира, который стекал жизнью с рук, заточенных под управление вздохов, срывающихся с чужих губ, мы с Сакхой были не больше, чем подстреленные в небе птицы. Одно крыло было подбито, а на другом далеко не улетишь. Стараясь не утонуть в небе, мы только еще больше привлекали к себе внимание и даже здесь, сколько бы дней не прошло, сколько бы мгновений не было у нас отобраны, мы продолжали смотреть в одну сторону, в сторону жизни, которая когда-нибудь начнётся и для нас.

Данвер. Зарождение веры

С момента появления мне говорили, что чем раньше я начну молиться о том, кому буду предназначен, тем удачнее сложиться мое последующее существование. Я не знал кто однажды заберет меня, навеки привязав к себе нескончаемый потоком обязательств, поэтому пришлось придумать себе образ того человека, который в будущем обретет всепоглощающую дозволенность.

Мой Бог благосклонен, терпелив и добр. Он не ставит свои желания выше чужих и уважает волю других.

Мой Бог даже в самой тёмной и изувеченной душе может увидеть едва уловимый свет, благословенный свет.

Мой Бог будет оберегать меня, какими бы далекими и незнакомыми мы друг другу не были.

Эти слова я повторяю про себя всякий раз, когда с утра ухожу на ежедневные тренировки. Я знаю, что скоро меня должны забрать, большинство моих братьев и сестёр, которые появились со мной практически в одно время, уже давно распределили по семейным божественным системам или же отправили в недавно образовавшиеся миры. Мне оставалось только ждать.

Яблоня цветет во внутреннем дворе. Мое время вот-вот закончится и мне придётся спуститься туда, где не прекращаются страдания – в жизни между жизнями. Когда последний цветущий цветок отдастья ветряному потоку, тогда и я наконец упаду с возведенного пьедестала и стану не более чем коленопреклонной статуей, которая застынет так до тех пор, пока ее владелец не растворится в пустоте.

Этот день не является исключением в существовании, полным ожиданием. Мы с Ахиром совершали ежедневный обход по священным кругам, когда в общий зал принесли энергетическую частицу Бога, которому искали сосуд. Братья и сестры тут же выстроились в длинную колонну, чтобы попытать удачу и попробовать укротить силу, которая большинству будет неподвластна.

Многие с момента появления верят в то, что каждый Бог и его сосуд появляются одновременно, только распадаются во время очередного воплощения и на протяжении длительного одиночества пытаются найти друг друга. Именно поэтому у Бога может быть только один сосуд, а сосуд может контролировать только одного Бога, если не говорить о второсортной связи.

Мне всегда казалось, что эта история создана исключительно для того, чтобы смягчить сердца будущих страдальцев по отношению к высокопоставленному существу, которое может вытворять с ними все, что заблагорассудится. Несмотря на всю сладость истории о вечном поиске того самое человека, каждый из нас понимает, что за пределами этих стен ничего, кроме вечного служения нас не ожидает. И тебя можно будет назвать везунчиком, если твой господин или госпожа не будут вытирать об тебя ноги и будут вспоминать только в день постоянства для регулирования божественной энергии.

Ахир называет меня везунчиком. Я появился в пристанище сосудов не сразу и до тех пор, пока никто не понял суть моего существа, успел посетить несколько искусственных жизней и одну настоящую. Позже в одной из жизней между жизнями наблюдатели отметили мою предрасположенность к тому, чтобы стать сосудом, и старейшина предложил начать свой путь сначала. Никто не откажется от второго шанса. Не отказался и я.

Меня называли самым опытным среди восходящих к вершине самосовершенствования, а мое послушание нередко ставили в пример юным сосудам. Так или иначе я не считал это предметом гордости и продолжал проводить дни в ожидании, когда судьба подарит мне возможность встретить того, ради кого я якобы и был создан.

Я был создан, чтобы сдерживать силу того Бога, которому буду предназначен. Сдерживать её сложно, каждый день нас подвергают физическим и ментальным тренировкам, чтобы в будущем разом навалившая мощь не разорвала тело на части. Это сложно. Но со временем становится осуществимо.

Ахир встает в общую колонну и тянет меня к себе, чтобы я занял место рядом.

–В этот раз долго возятся, – бормочет он, не переставая крутить в руках четки, беззвучно читая молитвы. – Новеньких много, вот они никак и не наиграются.

–Как и обычно, – пожимаю плечами я. – Просто соединение не всегда получается установить с первого раза.

Ахир младше и воспринимает меня как настоящего старшего брата. Когда он только появился на обучении, с ним никто не хотел общаться, потому что сюда его направили из полуразрушенного мира, у которого кроме нижней дополнительной системы ничего и не осталось. Подобные обстоятельства могли предопределить всю твою судьбу и каждый будет избегать общения, ведь на нижней части системы могли выжить изначально сломленные. В случае крушения мира люди из высоких структур не продержаться там и пары минут. Ахир успел воплотиться единожды, когда временное пристанище в виде мира пошло по швам, едва не забрав его в пучину безмолвия.

С виду Ахир был вполне спокойным и благовоспитанным, у него обнаружились все шансы стать сосудом и сюда его направили,чтобы облегчить и без того несчастливую участь. У меня тогда не было друзей, да и репутацию я потерять не боялся, поэтому первым заговорил с ним.

Мы сразу подружились, а позже его в обучение взял мой Учитель и сколько бы времени не прошло, он и я всегда были неким постоянством в существовании друг друга. Стоило мне переусердствовать на тренировке, подхватить ментальное истощение и на несколько дней слечь в постель, как он принимался ухаживать за мной. Если у Ахира не получалось разобрать определённую технику, то я неизменно помогал ему, обучая несложным хитростям.

–Я слышал, что последний сосуд, которого отсюда забрали, собственный хозяин растерзал на части, – шепчет Ахир, чёрные бусины в его руках мелькают все быстрее и быстрее. – Ума не приложу, как после такого нас вообще хотят куда-либо отправлять.

–Если этого не делать, скоро здесь станет слишком тесно, – отвечаю я. – Появляется Бог, вместе с ним появляется и сосуд. Без служения мы не представляем смысла, тебе это должно быть известно. Где бы ты не спрятался, рано или поздно тебя найдут и заставят учиться.

–Я не об этом. Просто… тебе никогда не казалось, что все это, – указывает Арих на очередь, – не более чем слепая удача? Тебе может попасться хороший хозяин, а может попасться и какой-нибудь сумасшедший, не способный к состраданию…

–Боги рождаются из крови. Богом становится один человек из сотни, иначе, их было бы слишком много, это небезопасно. Они от природы не способны к состраданию. Любой из них рано или поздно покинет систему миров и сосуду ничего не останется, кроме как вернуться сюда и готовить остальных, – пожимаю плечами я. – Я имею ввиду, что все это не навсегда, Ахир. Страдания или счастья, они… не будут длиться вечно. Поэтому относись к этому проще.

–На самом деле, мне все равно, когда меня отсюда направят. Я…тебе никогда не хотелось чего-то большего?

–Например? – спрашиваю я, делая неспешный шаги в сторону медленно движущейся толпы.

–Например, самому попробовать стать Богом, – неожиданно выпаливает Ахир.

Я качаю головой. Несмотря на нашу врожденную устойчивость и повышенные шансы получить основу, ни один сосуд ещё не пытался стать Богом.

–Чтобы потом самому терзать всех направо и налево? Ты себя слышишь?

Стараясь сдержать смех Ахир прикрывает рот ладонью.

–Пусть Боги и не так долго живут, по крайней мере, они живут в достатке. Развлекаются, порой придаются искушениям. Не самое плохое существование, учитывая, что большая часть из них и года не придерживаются в мирах…

Перед Ахиром очередной юноша озадаченно кладет божественный предмет в шкатулку, так и не сумев усмирить необъятный пыл Бога.

Ахир был следующим и,продолжая, разговаривать со мной, тянет к предмету руку, крепко сжимая его в пальцах. Из-за широкого рукава у меня не получается заметить, что же лежит в шкатулке, сохраняя остатки таинственности.

Путь выбора сосуда осуществляется через наше взаимодействие с предметом Бога. Если у сосуда получается укротить наполненный божественный энергией предмет, тогда испытание можно назвать успешно пройденным. В этой толпе уже находится тот, кто сможет это сделать.

У Ахира явно не получается завладеть контролем над вещицей, но в качестве приличия он решает постараться еще немного.

–Как бы то не было, – от усердия на лице Ахира появляется испарина, – всякая роль важна и тяжела, не правда ли? Ты сам мне это сказал.

–Не припомню такого, – удивляюсь я. – Ты часто приукрашиваешь.

Ахир наконец-то отходит в сторону, останавливаясь недалеко от стола, чтобы дождаться меня.

–Давай, побыстрее закончим с этим и пойдем в сад, – подгоняет он меня.

В резной деревянной шкатулке лежит серебряное колье. Обвиваясь несколькими полукругами, оно состоит из переплетения вытянутых цветочных лепестков, похожих на капли дождя. Довольно необычная вещь для Бога – обычно они присылают энергетическую карту или прядь волос, а если и отправляют украшения, то исключительно золотыми.

А это…серебро.

Изящество и простота.

Я делаю глубокий вдох и беру ожерелье в руки, направляя увесистую волну к себе.

Мне не сразу удаётся понять то,что начинает происходить. Несколько мгновений назад я стоял в зале вместе с надменными и растерянными девчонками и мальчишками, которые только вчера научились взаимодействовать с негативными воздействиями, а сейчас… я стою на коленях, сгибаясь от боли.

Неужели… я попал в воспоминание? Что происходит?

Любое прикосновение к вещи Бога может сопровождаться странными ощущениями или видениями, но сейчас, я будто бы погрузился под толщу воды и барахтаюсь в ней в надежде спастись, с каждой попыткой теряя все больше и больше сил.

Я не вижу человека напротив, но слышу его прерывистое дыхание. А затем беглая полоса света склоняется надо мной белоснежными линиями, касаясь прядями моего лица.