Ведьмаки XVII века

Ведьма́к – персонаж славянской мифологии. Является начальником над ведьмами или, наоборот, защищает людей от проделок нечисти.. Является начальником над славянской мифологии. Является начальником над ведьмами или, наоборот, защищает людей от проделок нечисти. или, наоборот, защищает людей от проделок нечисти.

Пролог

Ведьмак выпрямился как струна и выставил перед собою меч. Один из противников нахмурился, увидев необычный редкий и старинный клинок. Он поиграл плечами, перебросил саблю из руки в руку, и пошёл вперёд. Ведьмак двинулся по кругу, выводя обоих соперников на одну линию. Первый ратник не выдержал и резко бросился на него со страшным замахом сабли.

Подшаг вперёд, занос клинка влево. Ведьмак-темноборец встретил вражескую сталь своим мечом, отводя её в сторону. Звон скользящих друг о друга клинков, пируэт, разворот и страшный удар кончиком меча посёк шею врага.

Второй противник замешкался и только успел сделать шаг вперёд, начиная замах палаша. Но ведьмак не стал останавливаться после первой смерти, и продолжил движение, с силой рубанув мечом вниз по оружию противника. Палаш стукнулся лезвием о камни площадки, а темноборец тут же толкнул врага локтем. Следующий удар по потерявшему равновесие ратнику оказался смертельным.

За спиной послышались медленные хлопки.

– Бесподобно!

Ведьмак обернулся и нахмурился:

– Ты? Ты должен был…

И прервал свою речь, остановив взгляд на кривой усмешке зрителя.

– Я думаю, не надо ничего пояснять? – ухмыльнулся предатель.

– Зачем? – только и спросил темноборец, вставая в стойку.

– Потому что сила «нави» ни с чем не сравнится. И я выбираю ту, кто мне её даст.

– Значит, ведьма и тебе вскружила голову? – горько усмехнулся темноборец.

Зритель покачал головой, выставил вперед польскую саблю, и засмеялся хриплым и странным, нечеловеческим голосом:

– О нет. Я – пришёл к ней добровольно. Подними свой меч, ведьмак. Сегодня день твоей смерти…

Глава 1. Дикая степь

За неделю до этого

1657 год

Где-то неподалеку от Белгорода

Темноволосый мужчина тридцати лет спрыгнул с телеги и присмотрелся к надвигающейся со стороны горизонта рябой тёмной туче. Когда она приблизилась, стало понятно, что это огромная стая птиц. Необычным было то, что ни гвалта ни щебета слышно не было, а чёрная масса пернатых шла на очень низкой высоте. Прямо от крепости. Говорят, животные и птицы – первые предвестники катастрофы. Они и в лесу от пожара первыми спасаются и всегда знают – куда бежать.

Зябко запахнув грязный от дорожной пыли, тёмно-красный, с коричневыми вставками, кафтан, ведьмак недовольно сплюнул и обернулся к пузатенькому вознице, который подал голос:

– Барин, мабуть Ваш лентяй подсобит как-нибудь, а? Колесо-то само не поставится. Мы бы подняли телегу, а Вы ну как и приладили бы. Немолод я уже. А этому холую вон – трошки только напрячься и всё. Здоровый же, детина, мы и на нём доедем…

Услышав эти слова, сидящий на телеге в полном молчании казак повернул голову и уставился диковатыми тёмными глазами на возницу, который от такого пристального взора перекрестился и заворчал себе в запах тулупчика. Вся повозка заскрипела, когда лысоватый жилистый громила с непослушным чубом на голове приподнялся и спрыгнул с неё. Он направился к Пантелемону – так звали говорливого старичка, который явно не тужил на ямщицкой службе, судя по его комплекции.

Стоящий в стороне от них «барин» будто бы ушёл в свои мысли, немигающим взором обнимая любимую степь. Все-таки когда-то это была его родная земля, и здесь было на что полюбоваться.

До самого горизонта с одной стороны виднелось зелёное марево, отливающее золотистым цветом. Длинные волны от ветра пробегали по нему, словно по морю. Сейчас бы люди удивились, какими высокими были когда-то травы в степи. Но буквально триста-четыреста лет назад, когда казак уходил в степь – его можно было и не искать, ибо на Диком поле[1], пригнувшись в седле, можно было затеряться в душистой зелени вместе с лошадью. Полностью раствориться в этом дурманящем запахе прелой травы после летнего дождя. По-над полями, далеко-далеко высились грузные невысокие белые горы. Белые от мела, седые от своих лет. Седина этих длинных холмов видела ещё древних людей, добывающих кремни для своих копий и луков. Видела всё. Всю историю освоения русскими этого просторного и когда-то ничейного края.

Вдалеке, за холмами-горами, поблескивали молнии и ещё темнело небо. Но здесь, на залитой робко выглянувшим солнцем равнине, гроза уже прошла и размыла еле заметную узенькую дорогу. В одной из луж, в которую можно было уйти по голень, и осталось колесо телеги, застрявшей прямо посередине еле заметного проезда.

«Барин» тряхнул головой и обернулся к парочке, терпеливо дожидавшейся его.

– Василь, – обратился ведьмак к казаку, – поднимайте…

Возница ухмыльнулся и с победным выражением лица провозгласил:

– Давай, делаем, как, значица, барин сказал!

Жилистый принялся медленно засучивать рукава, обнажая сильные предплечья, привычные к физической работе – о роде его занятий до ухода в вольницу можно было только догадываться. Он спокойно буркнул сквозь зубы, но не зло, словно для галочки:

– Григорий мне не барин, я свободный человек…

Ведьмак в красном кафтане, которого и звали Григорием – лишь усмехнулся на эту реплику, поднимая с натугой колесо.

Возница закрутил головой, смотря то на одного чужака, то на второго в недоумении. Решив, однако, что надо отрабатывать щедрую плату за провоз с условием «не задавать лишних вопросов», Пантелеймон начал примериваться к краю телеги, чтобы приподнять её вместе с Василем. Тот уже сгрузил пару плотно упакованных мешков и тюков на землю, обращаясь с ними очень осторожно, что тоже не укрылось от глаз проворного старичка.

Григорий медленно начал перемещать тяжёлое колесо, подкатывая его по рыхлой земле к телеге.

Василь вдруг нахмурился и застыл как каменное изваяние. Он повернул голову боком по направлению к дороге, прислушиваясь. Затем повернулся к ведьмаку и блеснул чернявыми глазами, выпрямившись:

– Конные скачут.

И действительно, через пару минут и Григорий с Пантелеймоном тоже услышали глухой топот копыт. Из-за редкой посадки, которую они проехали, недавно на простор вылетела небольшая группа всадников. Пантелеймон сдвинул шапку на затылок и пробурчал в усы:

– Сторо́жа соседняя возвращается.

Григорий прищурился, рассматривая приближающуюся к ним кавалькаду:

– Не из Белгорода?

– Скорее всего, – кивнул возница, – не наши точно. Сменятся у нас и уйдут дальше – на Оскол.

– А ты-то откуда знаешь? – подал голос казак.

Пантелеймон покосился на недружелюбного «барского» напарника:

– Я тут уже долго. Мы сюда с жинкой переселились давно, детишек настрогали, вот один у меня в…

– Всё, всё, – перебил его Василь, – помолчи.

Пантелеймон явно собирался возмутиться, но отряд конников уже достиг вставшей посреди дороги телеги и в полном молчании окружил повозку.

Василь заметно посуровел. Он расслабленно положил руки на пояс, где были приторочена сабля. За запахнутой длинной безрукавкой топорщились рукояти двух кремневых пистолей – вещи очень редкой в этих краях.

Григорий же, словно же не замечал угрожающе качающихся пик в руках некоторых всадников. Он иногда посматривал на командира всей конной братии и пытался что-то высмотреть на дороге вдали.

Это не укрылось от внимания бородатого русого командира в более красивом кафтане, похожим по исполнению отдаленно на грубый «мореходский» покрой. Немолодой, с шрамом через висок. Он положил сухую, испещренную выпуклыми венами руку на эфес палаша и, с подозрением, спросил:

– В крепость путь держите?

– В крепость, – подтвердил Григорий, эхом повторив за начальником сторожи.

– Как зовут?

– Григорий, сын Мстислава. Огарков я, – спокойно протянул ведьмак.

Командир смерил, как показалось путнику, презрительным взглядом темно-красный кафтан Григория и затем перевёл тяжелый взгляд на Пантелеймона и Василя:

– Писцовое племя, судя по одежде и повозке. Этого-то я видел, – рука небрежно махнула на возницу, – Тебя, писарь, никогда не видал. А этот кто? Твой человек?

При этих словах на скулах казака заиграли желваки, но он лишь молча смотрел ровно перед собой на сбрую лошади стоящего ближе к нему всадника.

Григорий покачал головой:

– Это – свободный. Из вольноотпущенных. С восточных войск.

– Из вольных, говоришь? – командир недоверчиво покосился на чубатого, – А что если сейчас разденем его тут, а у него клеймо беглого, а? Повидал я такой шелухи у нас немало…

Василь тихо выругался под нос на непонятном языке. Рука его дрогнула на поясе с саблей. Один из ближайших конников качнул в его сторону длинным острием пики:

– Как собака брешет, Козьма!

Командир, которого звали Козьма, недовольно посмотрел на казака и проговорил:

– Успокой своего…

Козьма замялся, но Григорий, будто фокусник, достал из-за пазухи свернутую трубочкой желтоватую бумагу с богато украшенной печатью и протянул ему.

Брови всадников и Пантелеймона поползли вверх – как бы не был одет Григорий, внешний вид парочки явно не соответствовал наличию у них дорогостоящей грамоты.

Козьма принял бумагу из рук Григория и, недоверчиво посматривая на него, принялся аккуратно разворачивать свиток. Затем нахмурился, еле заметно шевеля губами – читал командир с трудом. Повезло, что вообще грамоту знал.

– Тайный приказ. Григорий Огарков и Василь Лазарев, вольный человек. Вся…Всяко помогать им… Помогать Вам значит говорят? Зачем же нам помощник подьячего тут и бывший «человек»?[2] И что же Вас занесло в такую глухомань то? Проверять тут нечего. Переговоров с татарами не будет ещё долго. Ваши тут только раз на моей памяти и были.

Григорий усмехнулся:

– Мы не по этим делам. Правду говорят, в крепости мор у Вас появился, и люди часто с ума сходят, будто бес в них просыпается? Надобно все в Москву доложить.

Командир заметно напрягся и очень пристально посмотрел в глаза Григорию. Тот опустил голову и спокойно принялся сматывать обратно бумагу, аккуратно пряча её за пазуху. Затем снова заговорил:

– Грамота отпускная на Василя нужна?

– Нет, – Козьма покачал головой и продолжил, – А кто же это про нас говорит, что мор гуляет, да бесноватые есть?

Глаза командира недобро сверкнули на Пантелеймона, будто тот был виноват в чем то. Хотя, Козьму можно было понять: все-таки информация могла пойти только депешей или передаться из уст в уста.

Григорий уклончиво ответил:

– Были добрые люди. Нам в крепость поскорее нужно. Темно уже. Думали, доберёмся дотемна. А тут вон – колесо. Помогите – слово замолвлю перед воеводой. Мы к нему.

Козьма усмехнулся и протянул небрежно что-то про то, что воевода не обрадуется непрошенным гостям, но помочь решился:

– Мыкола, Тарас, помогите им. Да поедем. Живот уже урчит. Пора на постой в крепость. Слово твое, приказной, перед воеводой мне не нужно. Ещё не хватало, чтобы писец просил за сторожевика, – гордо добавил командир.

Двое крепких всадников молча спешились и подошли к телеге, опасливо косясь на Василя, державшего руки всё так же на поясе рядом с клинком и спрятанными пистолями. Вместе с ним они быстро подтянули телегу вверх, пока Пантелеймон и Григорий наконец-то надели колесо на втулку. Заменять «барина» на этой черновой работе никто не стал. Но помощник подьячего даже не стал возникать по этому поводу. Здесь их явно не ждали. И дело было даже не в менталитете здешних мест, а на Диком поле среди служилых людей попадался в основном жёсткий контингент, чётко разделяющий всех на «ваших» и «наших». Нет, всё дело в том, что ни в одном городе, куда бы его не отправляли с его тайной миссией – никто не был рад посторонним, и каждый боялся даже того, кто живется по соседству. И это всегда были последствия проделок нечисти. В другие города их с Василем, к сожалению, и не отправляли. Что же говорить о непонятно откуда упавших на голову гостях.

Колесо стало наконец-то на своё место, и Пантелеймон достал с видом победителя деревянный чопик. Подышал на него, потёр и вогнал на нужное место. Григорий усмехнулся и был готов поклясться, что так торжественно не выглядел, наверное, даже Александр Македонский после победы над персидским царем Дарием. А трактами о македонском древнем царе ведьмак зачитывался в библиотеке в Москве и знал их практически наизусть.

Один из наиболее сговорчивых всадников из сторожи всё же решил помочь Василю с тюками, но казак грубо оттолкнул его в сторону:

– Не трожь.

Козьма покачал головой и проводил взглядом своего злобно чертыхающегося подопечного:

– С таким норовом твой товарищ, Григорий, или кто бы он там тебе ни был – долго тут не протянет.

Григорий лишь пожал плечами:

– Кто знает, может он всех нас переживет.

Сказанная фраза заставила командира сторожи нахмуриться, и он с силой сплюнул на землю, показывая этим всё, что он думает о чубатом непокорном казаке. Затем Козьма развернул своего красавца коня и скомандовал:

– В крепость все.

Кавалькада двинулась уже не спеша, сопровождая телегу. Тихо позвякивали сбруи коней, конники устало переговаривались между собою и изредка бросали косые взгляды на чужаков. Василь сел ближе к Григорию и тихо произнёс:

– Не рады они тебе.

– Нам.

– Я вообще-то здесь не по своей воле.

– По своей воле ты бы сейчас вряд ли бы вообще разговаривал без языка. И это в лучшем случае…

Огонь негодования, было вспыхнувший в тёмных глазах казака, быстро потух и он отсел обратно к борту телеги, пробурчав:

– Я бы мог уложить их всех…

Григорий подтащил один из тюков от края телеги поближе к середине, заботясь о его содержимом, и бросил через плечо:

– Не сомневаюсь…

– Стоооой!

Протяжный голос Козьмы заставил начавшего уже подрёмывать Пантелеймона встрепенуться и натянуть поводья, чуть не снеся бортом уже остановившегося всадника.

Василь недовольно посмотрел вперёд и процедил:

– Да что там опять?

– Верёвка… – сухо произнес Григорий, даже не смотря на дорогу и развалившись на мешках, подложив руки под голову.

Его напарник удивлённо и недоверчиво посмотрел на него. Затем приподнялся чуть на телеге, слушая разговоры и мат конников. Громко раздавалось ржание скакунов. Лошади всполошились не на шутку.

На дороге лежала верёвка. Ровная, толстая, но не настолько, чтобы увидеть её издалека. Она образовывала необычайно прямую линию, пересекающую дорогу. Случайно она не могла так лечь, разве что только кто-то аккуратно разложил её здесь, вдалеке от поселений.

Эту мысль и озвучил тут же Василь:

– Верёвку кто-то положил. Пеньковую. Ровнехонько так…

– Никто её тут не клал, сколько же тебе повторять, ты же уже видел такое раньше, – устало, но напряжённо проговорил Григорий, сев повыше и рассматривая серую «змею» перед кавалькадой. Лошади сходили под конными с ума, вставая на дыбы и отказываясь идти вперёд ни под каким страхом. В принципе, сами всадники тоже не особо горели желанием пересекать странную и ровную условную черту в траве.

Василь посмотрел на Пантелеймона. Тот пытался угомонить своих скакунов, которые тоже явно норовили унести телегу куда подальше. Казак поинтересовался у Григория:

– Думаешь, нас уже «ждут» Это черту в «навь» положили?

– Уверен, что ждут. О нашем приезде уже знают. Темень издалека чувствует таких, как я. Но нет, это не «навь», не чувствую я её сейчас. Кто-то думал, что мы ночью тут поедем. И не увидим её. А мы припозднились. Лошади по веревке бы прошли и через полчаса, самое большее, упали бы. А нас попытались бы порезать в степи.

– И чего делали бы? – нахмурился Василь.

– Для таких случаев я таскаю с собой твоё бренное тело, – усмехнулся Григорий.

Козьма махнул рукой и громко проговорил, чтобы все слышали:

– Объезжаем по левой стороне.

Он первым направил своего коня в высокую траву, объезжая веревку. Судя по всему, такое он видел уже не впервые. Пантелеймон и всадники пустились следом, опасливо посматривая на, казалось бы, безобидный кусок тонкого каната, и сплёвывая через левое плечо.

Обычная серая перевитая крупной вязью веревка. Только уж больно чистая – словно только-только её свили и привезли специально сюда, аккурат для того, чтобы ровно оборвать и положить в идеальную линию. И концы словно прижжёные – не распушены совсем. Езжайте, гости дорогие, через наш порог! Невидимый простому глазу и губительный, как медленный яд.

Трава примялась под колёсами телеги Пантелеймона, но её высота сказалась на проходимости – повозка еле-еле вышла на более низкий зелёный покров и затряслась на неровностях дальше. Дальше двигались в полном молчании. Всадники недобро посматривали на гостей издалека. Когда телега, идущая в хвосте «колонны» отъехала от злополучного места метров на сорок казённых саженей, Григорий обернулся на дорогу.

Верёвки не было…

[1] Дикое поле – историческая область между Днестром, Доном и Хопром. В основном степная зона. В Диком поле были построены оборонительные черты российского государства, опорными пунктами которых являлись города-крепости, такие как Орел, Белгород, Воронеж, Яблонов, Оскол, Ахтырка и т.д.

[2] Имеется ввиду Тайный приказ – один из приказов в XVII веке в Русском государстве, выполняющий роль своеобразной органа контроля за исполнением указов царя, а так же занимающийся преступлениями против государства. Наши герои действуют под его прикрытием. В каждом приказе был дьяк, подьячие и далее – исполнители и помощники. Дело в том, что в Российском государстве не было инквизиционной практики, присущей западной Европе, а дела «колдунов» имели характер преступления не против веры, а против государя и государства. Наши герои Василь и Григорий – представители секретного отдела Тайного приказа по делам противоборства нечисти.

Глава 2. Крепость

Мощный земляной вал показался впереди, когда солнце уже начало садиться. Отблески его лучей оттеняли высокий острог, возвышающийся на валу, который защищал «земляной» город. Когда телега подъехала к проезжим воротам, Григорий увидел глубокий ров, обитый дубом и наполненный острыми кольями. Защитные стены острога имели высоту в почти три сажени, а по самому валу стояли редкие башни. Повсюду бойницы, грозно смотрящие на путников и готовые в любой момент послать в них заряд из пищали. За деревянными козырьками мелькали изредка шапки служилых.

Козьма дал знак, и высунувшийся было из бойницы стрелец, с беспокойством поглядевший на незваных гостей на телеге, расслабленно ушёл обратно в тень башенного каземата.

Копыта конников застучали по настилу подъёмного моста, а вслед за ними повозка с нашими героями вкатилась внутрь крепости, проехав вырытый в вале ход.

Взгляду предстали отдельные жилые дворы на небольшом отдалении от вала – разумно, есть где развернуться защитникам. Деревянные срубные хатенки и землянки, отдельные крупные дворы, объединяющиеся в слободы по роду занятий. В крайней явно находились стрельцы, судя по одежде и типу оружия.

Гарнизон города был достаточно основательный. Именно тут был центр сбора полка, или, по-другому, разряда. Отсюда выступали против врага, и именно тут находилась главная сторожевая служба.

Сторожи по десять-пятнадцать копий выезжали из соседних крепостей, и по дуге объезжали лесостепь от одной крепости к другой, встречаясь в условных местах и обмениваясь информацией да несрочными депешами. Разветвлённая сеть таких разъездов сновала по хитрой схеме между крепостицами и укрепленными городками, высматривая – не идет ли враг. Могли и запалить степь перед надвигающейся тучей татар, а затем нестись на всех парах в ближайшую крепость и бить тревогу. Даже если степняки проходили между крепостями по трём основным шляхам вглубь территории, на обратном пути их уже встречало сводное войско, отбивающее уведённых в полон людей да угнанный скот обратно. На крепости татары нападали редко – больно зубастой была такая добыча.

Земляной город жил обычной хозяйственной жизнью. На Пантелеймона тут же наорала какая-то баба, которая, дескать, чтобы не попасть под колеса – вынуждена была отпрыгнуть в сторону с коромыслом и двумя ведрами на плечах. Старик ответил такими колкостями, что даже Василь ухмыльнулся, запоминая некоторые обороты могучего родного языка.

Пахло кислой закваской, мочёными яблоками, конским навозом и мокрыми кожами с пушечных одеял. Забористым самосадом из люлек, раскуриваемых группками ратных людей, душистым хлебом из большой круглой печи под крепким навесом около стряпчей на пушкарском дворе. Свежими досками и спилами брёвен на длинных козлах. Опилки с них перемешивались с землёй, рыхлым чернозёмом, отчего тот приобретал мозаичный желтоватый и рыжий цвет. Ребятня, снующая везде и норовившая попасть под копыта конников, бабы, покрикивающие на них, мужики, собирающие инструменты после дневной работы, все исподлобья рассматривали пришлых гостей.

Григорий внутренне посетовал на то, какой эффект произвели «новенькие» в крепости. Не смотря на тот факт, что Белгород был довольно крупным и стратегически важным крепостным городом, чужаков осматривали с ног до головы явно больше времени, чем обычно уделяют посыльным, купцам и вообще – любого рода приезжим людям в таких краях.

Дважды он поймал на себе мрачный взгляд нескольких казаков, пускающих дым из своих люлек. Взгляд этот не предвещал ничего хорошего. Что-то вокруг было не так. Усталость от дороги не давала сосредоточиться, но тут подсказку дал Василь. Чубатый казак подался вперёд и произнёс:

– Птиц нет. Совсем.

Действительно, домашней птицы, которая должна тут просто выпрыгивать из-под копыт лошадей в ужасе с истошным кудахтаньем – не было вовсе. Ни одного петуха, ни одной курицы или гуся. Мор, о котором упоминал проситель помощи из крепости, забрал с собой всю птицу, но пощадил пока что остальной домашний скот.

Пантелеймон вдруг резко остановил телегу, недовольно засопев, но ничего не произнося вслух.

Перед повозкой пересекал дорогу рослый мужчина с окладистой бородой в начищенном бордовом кафтане и пистолетом за поясом. Пуговицы медно поблескивали, ловя последние лучи закатного солнца. За бородачом спешили двое его подчиненных. Недобрый взгляд из-под почти рыжих бровей стрельнул в Григория.

Василь сухо прокомментировал:

– Стрелецкий голова…

Григорий согласно кивнул. Ему и не требовалось пояснений. Василю он не сказал того, что он и сам был родом именно отсюда. Хотя и помнил только тот старый город на другом берегу Везелки, который стоял до того, как новую мощную крепость возвели тут – у Белой горы.

Начальник стрельцов – человек в крепости важный, хоть стрелецкий двор и находился в одноименной слободе на территории земляного города, а не во внутреннем посаде.

Телега и сторожа медленно продвигались по почти прямой дороге к Московским большим проездным воротам, ведущим во внутреннюю часть крепости – деревянный, мощный и укрепленный «малый» городок.

По пути попадались и некоторые люди без определенных знаков отличия по типу особенной шапки или форменного кафтана – в крепости жили обычные мирные жители, а половина крестьян тут были выходцами-переселенцами с территорий, некогда принадлежавших Польше и Литве. Тем не менее, разномастный и разношёрстный сложный состав города если и не мог «поделить правду» между собой, то в неприязни к чужакам – был прямо таки единым целым.

Один из мужиков, в одних портах и грязной рубахе, прочищающий во дворе большую затину[1] и, видимо знающий ямщика, который вёз нашу парочку, крикнул Пантелеймону:

– Пантелеймон, ты кого это к нам привёз?

Возница поёрзал на месте от неудобного вопроса и пробурчал в ответ:

– Гости вот, из Москвы, да…

– Из Москвы? – затинщик даже отложил в сторону оружие и повернулся в пол-оборота, – И чего тут забыли твои гости из Москвы?

– Ты, Митрофан, потише будь, не мои они, а с приказа большого и важного сюда пожаловали. С проверкой.

Возница становился чересчур говорлив, о чём он тотчас же понял, поморщившись от сильного тычка сапогом в пятую точку – Василь полностью оправдывал свой внешний образ грубого дикаря.

Григорий лишь вздохнул и проговорил казаку:

– Все равно сегодня уже все знать тут будут. Стень хоть и большая, но ты в ней если чихнёшь, то завтра скажут – помер…

Лазарев улыбнулся в ответ и снова откинулся на борт телеги:

– Ты тут был раньше?

– Родился тут.

Казак прищурился и воззрился на собеседника так, словно хотел иссверлить того взглядом:

– Видишь, Гриш, тебе тут тоже не рады. Как и мне у меня дома. Ты учти, в этом городе будет не всё так просто как в тех, где были раньше.

– Почему это?

– Да потому что уже чужой ты для них человек. И ненужный тут. Как бельмо. А насильно мил не будешь. Хочешь, я тебе даже предскажу кое-что? Наугад.

Григорий усмехнулся и проговорил:

– Мне предсказывали, что помру я тоже тут, так что твои гадания будут не ко двору.

Василь осёкся и нахмурился, вопросительно склонив голову. Григорий подмигнул чубатому и махнул рукой:

– Но не сегодня и вроде бы не скоро.

Пауза затянулась, и он добавил уже тише:

– Клеймо спрячь. Рубаху запахни.

Василь сверкнул глазами и торопливо потянул край уже запылённой от долгого пути рубахи, из-под которой обнажилось нечеткое, старое и расплывчатое клеймо на левой стороне груди. Вроде бы его никто не заметил, кроме напарника.

Пантелеймон подал снова голос:

– Вот и Московские!

В голосе возницы даже проскользнули нотки гордости. Огромная проездная башня с воротами возвышалась над путниками. По обе стороны от неё убегали на запад и восток высокие стены острога, в котором были видны ещё четыре башни, включая угловые. Прямо у ворот возились пушкари. Они облепили огромное чудовище в виде полутонной пищали, стрелявшей ядрами по четверть пуда каждое. Возница махнул рукой, с уважением показывая на пушку:

– «Собакой» её называют. Наверное, на башню хотят затянуть. Тут гостиный двор рядом – Вас туда сначала, барин?

Григорий замахал отрицательно руками:

– Нет-нет-нет! Сразу к воеводе.

Козьма, ехавший впереди, услышал эту фразу и неодобрительно покачал головой. Он поравнялся с телегой, притормозив своего коня, и нахмурившись, поинтересовался:

– Откуда такая спешка, «дьяк»? Воевода может быть занят.

Григорий пропустил мимо ушей колкое повышение в чине. Он уже понял, что так его между собой окрестили бойцы из сопровождающей его и Василя сторожи. Тем не менее, он постарался вежливо ответить:

– Дело наше не терпит отлагательства. Да и приказ у меня такой – сразу к воеводе явиться.

– Ты же не по бесовским делам сюда приехал, Григорий? – вкрадчиво поинтересовался Козьма, – Что-то другое вынюхивать будете? А с бесами мы тут и своими силами можем разобраться. На прошлой неделе уже поймали двух колдунов-черкасов[2].

Ореховые глаза Григория приобрели светлый оттенок, а в голосе зазвенела сталь:

– И как? Помогло?

– Ну, помочь не помогло, но народ подуспокоился. И теперь чужаков не любит.

– То есть, будем рубить всех налево-направо до тех пор, пока к приходу татар черкас не останется вовсе, и вас тут в полон не уведут всех до единого, а потом продадут туркам? За кого потом возьмёмся? – Григорий цепко посмотрел в глаза начальнику сторожи, намекая на то, что черкасы при крепостях на Диком поле были немаловажной боевой силой. Хоть и не всегда покорной.

– Черкасы и сами могут взбунтоваться и порезать тут многих… – подал голос Василь.

– А ты сам то – не из них будешь, вольный? – обратил на него бешеный взор Козьма.

– Нет, – усмехнулся казак, – Откуда я – тебе знать не надобно.

Григорий лишь махнул на них рукой, поворачиваясь к другому борту телеги:

– Врагов что ли тут мало у Вас – ещё и своих режете…

Козьма резко вывернул коня на другой конец телеги и наклонился над ней, заглядывая в лицо Григорию и грубо выплевывая каждое слово:

– А ты сам то – с чего взял, что лучше знаешь, как тут живётся и сколько врагов у нас?

Огарков поднял спокойный взор, пожав плечами:

– Потому что есть враги и пострашнее татар…и оружия человеческого. Которым вы своих же и рубите.

– Кто сказал, что их рубят? – с усмешкой спросил Козьма, – Мы их в хаты, соломой обкидаем, а потом горят бесы эти в пламени чистом. Хэя!

Конник дал плети коню, и тот понёс его через главные ворота во внутреннюю крепость.

Григорий посмотрел в спину всаднику, поднимающему пыль, и поделился мыслями с Василем:

– Вот, скоро будем как в Испании когда-то – жечь на кострах у столбов всех…

– А Испания – это где? – полюбопытствовал Василь.

Его напарник замялся – как объяснить казаку, что Испания на побережье Средиземного моря в Европе, если тот, поди, не знает – где это самое Средиземное море? Махнув рукой, он ответил:

– Будем если в Москве – я тебе на карте покажу.

Чубатого такой ответ удовлетворил. Вообще, Григорий замечал за своим диким напарником большую склонность к любопытству в науках. Его бы в другое русло – прилежный бы ученик получился. Но вольницу из товарища уже не выбьешь никак.

Беглого здоровяка с трудом поймали в Казани и заклеймили. Был он не из сечевых, а из тех, кто бежит на восток государства. Затем хотели казнить, но по настоянию отца Георгия – наставника Григория, дали ему ведьмаку в напарники. Разумеется, с множеством условий. Видно, что-то отец Георгий разглядел в диком беглеце. Казаку, обожающему свободу больше всего на свете, показалась такая сделка честной, с одним лишь условием – на него была выписана вольная. И из матёрого бойца-разбойника тот стал государевым человеком – помощником одного из членов секретного отдела Тайного приказа. Впрочем, это уже совсем другая и сложная история.

Однообразный вид срубных хат и мелких двориков сменился на более-менее ухоженный. Внутри малого городка за мощными крепостными стенами находилась церковь Святой Троицы, двор митрополита, казённый двор, дом воеводы, дьяка, несколько десятков жилых дворов да амбарные постройки. Срубы были ровнее, больше и мощнее, чем у других строений. На земле везде были проложены или обработанные срезанные бревна, или доски, покоящиеся на более массивных стволах и зажатые горбылями. Из-за наличия такой деревянной «дороги» грязи вокруг было в разы меньше

Пантелеймон снова подал голос:

– Митрополит скоро к нам приедет – да! Объезжал земли. А воевода на месте – тут будьте покойны, барин. Князь Григорий Григорьевич – тёзка Ваш – ещё тут.

– Почему ещё? – поинтересовался Григорий.

– Да, говорят, собирает людей служилых. Пойдут они помогать гетьману что ли. Не знаю точно. Разное стрельцы поговаривают.

Григорий переглянулся с Василем – а старик неплох. Ведьмак осторожно поинтересовался:

– Слушай, Пантелеймон, а что если мы тебе деньгу забашляем, а ты нам байки будешь городские рассказывать?

Возница даже развернулся от такого предложения. На лице старика расплылась довольная улыбка:

– Барин, для Вас все – что угодно! Да Вы только скажите, я…

– Тихо-тихо. Старайся поменьше говорить – побольше слушать. Государево дело будешь помогать справлять! – подсластил Григорий.

Пантелеймон с важным видом замолк и сделал пальцами знак, будто зашил себе рот. Хотя в его способности молчать ведьмак сомневался. И всё же – пока что это единственный человек из местных, кто нормально относился к обоим гостям издалека.

Огарков тоже замолк и начал внимательно посматривать по сторонам – как-никак, ему было интересно, как теперь всё устроено в крепости.

Деревянные укрепления острога представляли собой большую трапецию, одна сторона которой смотрела на земляной город. И вообще – как и встарь, это направление в округе и городе называли Московским. Другая сторона, направленная в сторону угрозы – татарских набегов, имела глухие башни, стоящие на валу Белой горы, под которой текла Везелка, Везелица, Везеница, как только её не называли тут местные. Тут высились мощные укрепления и башни, позволяющие вести огонь под удобным углом и обеспечивающие возможность атаковать даже тех, кто рискнул добраться до стен. Этот пояс сурово возвышающихся инженерных сооружений окаймлял сердце города – церковь, военные и продовольственные склады, которые уже видели по пути оба путника.

Телега остановилась рядом с большим длинным срубом, покрытым добротной крышей с выдающимися вперёд резными коньками. Это был дом воеводы.

Мимо телеги прошла дородная светловолосая девушка, бросив отрывистый взгляд на Григория. Василь проводил её глазами, в которых светилась хитрая усмешка – казаку явно пришлась по вкусу ладная фигура поселянки. Григорий же, напротив, рассеянно слез с телеги и прислушался. Где-то очень далеко за стенами крепости раздался звук мощного рога. Затем повторился дважды. Пантелеймон обернулся на церковь и перекрестился, стащив с головы шапку. На немой вопрос Григория, он прошептал еле слышно срывающимся голосом:

– Вы проходите в дом барин. Козьма про Вас, поди, доложил уже. А про рог не спрашивайте. Никто не знает, кто играет на нём…

[1] Затина – вид пищали мелкокалиберного оборонительного оружия. Соответственно тех, кто обслуживал затины и стрелял с них – часто называли затинщиками.

[2]Черка́сы – экзоэтноним XVI—XVII веков, использовавшийся среди русскоязычного населения и в документах Русского царства к жителям Северного Кавказа и Причерноморья, в частности к предкам современных черкесов, русских, украинцев, кумыков.

Глава 3. Тут у нас порядки иные…

Князь сидел в большой комнате в окружении нескольких военачальников. Добротная светлица на пять казённых саженей в длину была хорошо освещена множеством свечей и лучин. В центре гордо покоился низкий массивный дубовый стол, заваленный бумагами. В красном углу богатые образа, слегка прикрытые красной парчой, как занавесками.Когда Козьма, неловко кашлянув, зашёл в светлицу, воевода поднял глаза на начальника сторожи, и проговорил:

– Чего тебе?

– Гостей на обратной дороге встретили, князь. Из Москвы. Грамота у них из Тайного приказа.

Князь: высокий, дородный человек с прямым носом, окладистой чёрной бородой и тёмными волосами – выпрямился, рассматривая стоящих за спиной Козьмы Григория и Василя. Воевода явно любил выглядеть аки начищенный золотник – посеребренные пуговицы на кафтане и золочёная тесьма ярко блестели на стёганом кафтане красного цвета с коричневыми вставками в свете лампады.

Он коротко и степенно повёл рукой в сторону, обращаясь к Козьме:

– Отойди, чего загораживаешь?

Командир сторожи сдвинулся в сторону, давая дорогу шагнувшим вперёд напарникам. Все за столом посмотрели в их сторону пронзительными взглядами. Козьма услужливо и чётко проговорил:

– Перед вами воевода, князь Григорий Григорьевич Ромодановский. Назовитесь.

Григорий с Василем вышли вперёд и низко поклонились:

– Григорий Огарков, подьячего помощник, и Василь Лазарев, вольный человек. Из Москвы по важному делу.

Князь заговорил:

– Проходите, гостями будете. С чем пожаловали и от кого? Что за грамота?

Подчёркнутая вежливость не сквозила таким холодом, с каким до этого говорил с путниками Козьма, однако сухой тон свидетельствовал, что воевода не особо рад тому, что в его городе появились порученцы из столицы.

Григорий снова достал из-за пазухи бумагу, которую уже видел Козьма, и протянул услужливо подбежавшему юнцу – помощнику. Тот взял грамоту и передал её князю, чьи зелёные глаза внимательно скользили по лицам и одежде гостей. Затем тот усмехнулся:

– Удивительно. Козьма, ты почему не обыскал их?

Начальник сторожи замялся:

– Так это. Ну, видно же все итак. Я подумал, раз они из Москвы, и грамота есть высочайшая, так…

– Козьма, положение на всех распространяется. Вон, у этого, – князь показал на Василя, – два пистоля за пазухой небось. А завернуты будто люлька. А не курит он. Не куришь, молодец?

Василь покачал головой и покосился на двух стрельцов, которые встали угрожающе рядом с ним. Он молча достал из-за пазухи два небольших пистолета. И того, четыре, – подытожил Григорий. Надо будет устраивать товарищу проверку, перед выездом из Москвы. Теперь придётся отчитываться за то, что редкие и очень миниатюрные пистолеты, по сравнению с обычными, которые снял с пояса до этого Василь, пропали из оружейной приказа. Дай волю, казак и пушку за собою утянет.

Лазарев под пристальным и насмешливым взглядом Ромодановского достал из сапогов два мелких коротких кинжала. Потом ещё один клинок вынырнул из-за задней части пояса, где он прятался под мешковатым, перешитым из кафтана плащом. Один из сидящих за столом даже присвистнул. Некоторые принялись разглядывать неведомые доселе пистоли и перешёптываться.

Служивые направились к Григорию, но князь остановил их:

– У этого нет ничего, вы что, не видите? Оболдуи… и с этим мне идти в Переяславль. Ладно. Что тут у нас?

Последний вопрос уже был задан риторически – Григорий Григорьевич быстро и бегло читал грамоту, предоставленную путниками. Когда он закончил, то произнес:

– Так. Мор. Бесовство. Это всё понятно. Не понимаю, почему именно Тайный приказ? Но раз настоятель Евстафий подписал – значит всё верно. Его я знаю – уважаемый в Москве человек. Зачем пожаловали именно ко мне? И откуда про всё это узнали? – князь был явно недоволен тем, что его оторвали от важных дел.

Григорий расстегнул сильнее кафтан и достал из-под рубахи из нашитого под сердцем кармана ещё одну грамоту, отчего Козьма заскрежетал зубами. На свертке была целая печать. Ведьмак сжал её в руке и отрицательно покачал головой юнцу прислужнику, когда тот подошёл было за новой депешей:

– Я могу отдать этот документ только в руки Вам. И тут же его надлежит после прочтения уничтожить. Без присутствия посторонних лиц. Нас вызвал отец Онуфрий. После окончания нашего здесь пребывания – мы увезём его в Москву.

В горнице повисло тяжёлое молчание, которое прервал бородатый начальник пушкарей:

– Отец Онуфрий скончался два дня назад. И вчера похоронен. Не успели Вы его застать.

Эта новость заставила Григория посуроветь лицом:

– Отчего он умер?

– Не знаем. Был здоровёхонек. Только в последнее время очень странно вёл себя. Поговоривали люди, что как умалишенный. И тут на тебе – преставился, упокой Господь его душу, – пушкарь перекрестился.

Ромодановский тем временем задумался на мгновение и произнёс:

– Оставьте нас на десять минут.

Военные советники нехотя, и с недовольными лицами, бросая косые неодобрительные взгляды на гостей, один за другим покинули помещение. Вслед за ними вышел и Козьма с юнцом и стрельцами. Григорий внутренне облегченно вздохнул – общество начальника сторожи ему не нравилось.

Ведьмак подошел к большому резному столу, находящемуся посреди практически пустой совещательной комнаты и протянул князю послание. Тот принял сверток и, сломав пополам печать, чуть осклабился недовольно, когда с обломком сургуча немного надорвался и лист послания. Глаза воеводы побежали по написанному, и с каждой строкой брови его изумленно ползли вверх. Затем он с интересом поглядел на напарников, словно увидел их в первый раз:

– Не думаю, что настоятель Евстафий написал бы такую ерунду. А печать его… И приказная. Что еще за темноборцы? Это Вы, что ли?

Григорий лишь молчаливо кивнул головой.

– Интересно… – протянул князь, подавшись вперёд и облокотившись на стол.

Огарков многозначительно посмотрел на листок бумаги и Ромодановский, спохватившись, быстро взял его и бросил в огонь печи в углу горницы.

Затем он продолжил:

– Хорошо, допустим, я поверю Вам, что тут в Белгороде или его окрестностях завелась сильная ведьма. Я так понимаю – это утверждал покойный отец Онуфрий. Тогда почему никто кроме него об этом не говорил?

Василь подал голос:

– Простой народ может много чего рассказать…

– Поселяне вам и корову с крыльями опишут! – отмахнулся от него воевода, – Я про других спрашиваю. Только один священник написал депешу и как то смог послать её в Москву, что о ней никто ничего не узнал, и всё? Из-за этого Вы здесь?

Григорий утвердительно кивнул головой:

– Именно. Отец Онуфрий был хорошо знаком с настоятелем Евстафием много лет назад. А настоятель говорил, что это честный человек и полностью доверял ему. И если это так – у крепости большие проблемы.

– Вздор. Нет, я конечно не исключаю, что тут где-то ведьмы и бродят… В конце концов, царь-батюшка Алексей Михайлович как сказал бороться тут с колдунами и волхвами, народ и вовсе чудить стал – воспринял всё по-своему[1]. Не все понимают… – воевода удрученно вздохнул и добавил, – А к нам сюда сколько лет уже до этого свозили всех этих… тьфу, – князь поморщился при упоминании о ссыльных ведьмах и колдунах.

Григорий не стал ничего говорить – недовольство воеводы он понимал хорошо. Здесь был практически самый южный форпост государства. И самая его окраина. Естественно, всех подозреваемых в колдовстве отправляли именно сюда. И доброты и доверия местным жителям это не добавляло вовсе. Прибавить к этому то, что большинство населения были служилые, военные люди, накинуть сверху набеги татар и постоянную угрозу войны, частые боевые столкновения. И вот тебе жестокий коктейль менталитета пограничных южных и юго-восточных земель Руси. И такие, как Козьма – это ещё цветочки…

Воевода положил ладони на стол и склонил голову в знак согласия:

– Хорошо. Получается, я должен дать Вам неограниченные полномочия на территории крепости и её окрестностях, пока Вы будете заниматься… эм…сыском этой самой ведьмы, или кто-бы это ни был. Что Вам нужно?

– Коней наготове. Помощника или даже несколько, которых мы сами укажем, возможность прохода в любую часть города, – Григорий отчеканил требуемое, как на докладе в отделе.

Василь с удивлением посмотрел на товарища-темноборца. Что же за помощник требуется Огаркову? Это что-то новенькое. Или напарник что-то знает?

Частично его мысли озвучил князь:

– Помощник? Не все тут согласятся помогать, но я поспособствую этому. Мне не откажут.

Григорий благодарно кивнул и улыбнулся, отчего морщинки в углах глаз набежали на лицо. Вроде тридцать лет, что учитывая продолжительность жизни в то время – немало, но в глазах темноборца-ведьмака был не молодой задор, а холодный огонь, тлеющий так, словно обладателю было сорок. И морщинки это лишь подчеркивали.

Ромодановский позвал громко:

– Семён Петрович!

Дверь отворилась, и в комнату зашел крепкого телосложения среднего роста мужичок с упрямым взглядом и немного нервными движениями.

Князь представил вошедшего:

– Это Львов Семён Петрович, окольничий князь. Завтра я отправляюсь в Переяславль. Он будет тут за меня[2]. Со всеми просьбами к нему. Семён Петрович, чтобы не попросили эти двое – холить и привечать.

– Понял, князь, – гулкий бас, неожиданный для роста и вида Львова, раскатился по светлице.

– Дай им лошадей сменных. На постой определи. В гостиный двор, который около рейтарской слободы, если будет не занят. Кого попросят в помощь – выделишь по моему распоряжению.

Окольничий кивнул, а Григорий Григорьевич неожиданно резко обернулся к темноборцам и произнес вкрадчиво:

– Только учтите, хлопцы, здесь не Москва. Народ другой. Ежели что пойдёт не так – не успеете и пикнуть, а стрельцы не успеют прибежать на помощь. Осторожно. Тут у нас порядки иные…

Василь с Григорием благодарно кивнули и, откланявшись, вышли вон из горницы, оставив князя наедине с будущим наместником. Снаружи их ждал Пантелеймон.

Пока оба спускались по ступеням, чубатый тихо спросил:

– Что еще за помощник, Гриша? Что-то я не помню, чтобы нам кто-то из местных помогал раньше в других городах.

Григорий тихо ответил:

– Отец Онуфрий писал, что единственный человек из братии, кто ему поверил, был его послушник. Даниил. Вот с ним-то я и хочу переговорить. А ещё – надо бы попасть туда, где он жил. А то как-то странно всё это – с его смертью. Не кажется тебе?

– Кажется. Слушай, всё хочу спросить, – Василь с любопытством уставился на Огаркова, – Почему тебя тут никто не узнает?

Напарник лишь усмехнулся:

– Воды много утекло, Вась. Я сам тут ещё ни одного знакомого лица не встретил. И крепость тоже – перенесли. А уезжал я отсюда совсем маленьким – со всей слободой переселялись. Знаешь, сейчас я даже рад этому. Меньше будет любопытных. А они, при нашем-то деле, всегда найдутся. Ты пистоли чего не забрал то свои?

– Забрал.

– Когда? – удивился Григорий.

– Когда ты с князем разговаривал.

Вот тут Огарков удивился прыткости товарища:

– Так ты же почти рядом стоял?!

– Ну и что? – хитро улыбнулся Василь, – Чтобы сделать что-то скрытное, надо просто отвлечь внимание, а человек уже ничего тогда и под носом не видит.

Григорий задумался:

– Знаешь, у меня такое ощущение, словно вот мы чего-то и не видим под носом. Побыл тут всего ничего, а уже стойкое такое впечатление. Ты ничего не заметил?

Василь лишь озадаченно пожал плечами:

– Ничего.

– Плохо…очень плохо… – задумчиво протянул Григорий, залезая на телегу.

Пантелеймон обрадовался своим пассажирам. Всё-таки мужичок радушный – подметил про себя Огарков. К телеге подбежал молодой парнишка в начищенном кафтане. Ни дать ни взять – щёголь, довольный, что попал на писцовую службу к воеводе. Он протянул свежую грамоту Григорию:

– Барин, князь сказал передать это Вам. На гостином дворе Вас примут – я с Вами поеду сейчас. А насчёт коней и стрельцов – сам передам распоряжение.

Огарков благодарно кивнул и принял письмо с печатью князя. Торопливо убрав его в дорожную сумку и закрыв её прежде, чем любопытный писец заглянет туда, он проговорил:

– Тебя как зовут?

– Прохор.

– Так вот, Проша. Скажи мне – где жил отец Онуфрий?

Парнишка недоверчиво посмотрел на Григория. Затем перевёл взгляд на Василя. Видно, вид казака внушил ему страх, и он быстро вернул глаза обратно, пробормотав:

– Ну, так, это. Он во втором правом доме от церкви жил. Почти на углу.

– Один?

– Послушник с ним был. Не помню – как звать. Хотя мне и незачем – он из черноты, – писец горделиво вздернул нос, но сразу поостыл, когда увидел, как недобро заполыхали карие глаза Лазарева.

Григорий, наоборот, приветливо закивал и сказал:

– Хорошо, хорошо. Спасибо, Прохор.

Пантелеймон бросил через плечо, взявшись за поводья:

– Ну что? В гостиный двор?

– Трогай.

Повозка покатила обратно к воротам малого городка. По пути Григорий искоса отметил для себя предположительный дом Онуфрия. Надо будет наведаться туда завтра же рано утром.

Острог и большая башня внутреннего укрепления осталась позади. Пушкарей, возившихся с «Собакой» уже не было видно, как и самого орудия. Скорее всего, оттащили внутрь башни. Телега свернула налево и, проехав ещё немного по улице вдоль деревянных стен, свернула во двор, обнесённый частоколом. У левой стены стояли по углам двора две больших избы, прямо по ходу телеги – поварня, рядом сарай и погреб, мыльня, а справа – навес и стойла для лошадей. Типичный гостиный двор для крупной крепости.

Пантелеймон остановил телегу и проговорил:

– Ну что, барин, когда свидимся? – старик многозначительно посмотрел на Григория, напоминая тем самым, что не забыл о том, что темноборец обещал ему награду за городские слухи.

Ведьмак сделал добродушное лицо и проговорил:

– Завтра к обеду и приезжай. Поступаешь в наше с Василем распоряжение. Заодно и отдохнешь. Князь сказал, что помощников нам выделит. Да, Прохор?

Прошка важно кивнул головой:

– Распоряжусь.

– И еды хорошей Пантелеймону, чтобы с барского стола.

– Распоряжусь, – всё сильнее надувался гордостью великий «распорядитель» – недоросль.

Василь тихо смеялся в усы, стаскивая тюки с телеги и занося их в дальнюю от ворот хату. Пантелеймон, похоже, обомлел от счастья и начал рассыпаться в благодарностях, но был снова вежливо оборван Григорием и отправлен домой. Хозяйка гостиного двора ушла в поварню готовить ужин, а Огарков, проводив телегу Пантелеймона с восседающим на ней писцом, закрыл ворота и, обернувшись, чуть не влетел в сумерках в стоящего неподвижно Василя.

– Ты чего?

Казак ничего не ответил, лишь пристально смотрел куда-то за плечо товарища. Григорий обернулся. Но ничего сначала не увидел. Навес с крышей-скатом, переложенной соломой, коса на стене, колесо, коромысло, бадья с застоявшейся водой, конюшня, пока что пустующая. Василь молча двинулся вперед по направлению к выходу из стойл. Затем остановился и медленно положил руку на рукоять сабли, чуть выдвинув её из ножен. Вторая рука легла на рукоять пистолета. Казак шагнул и исчез в тёмном проеме.

Григорий огляделся. Никого. В соседних домах либо никто не жил, что вряд ли, либо уже просто спали. Василь вышел из конюшни и вложил саблю обратно, загнав её до упора. Огарков спросил тихо:

– Что случилось?

Чубатый лишь покачал головой, в сильной задумчивости потирая глаза:

– Устал, наверное… показалось…

[1] Имеется в виду царская грамота Алексея Михайловича 1648 года в Белгород воеводе Тимофею Бутурлину об искоренении ведовства и колдовства. Дело в том, что подозреваемых в ведовстве начали еще активнее ссылать в это время на земли российского "фронтира".

[2] 13 августа 1657 года временно воеводой был назначен Семен Петрович Львов. Ромодановский в этот день отправился в Переяславль на переговоры с гетманом Выговским.

Глава 4. Крутится-вертится

…Тётка подошла к лучине, которая скудно освещала убранство небогатой хаты и зажгла от неё свечу.

– Жаль твоих мамку с тятей, Гришенька… Подрал их зверь неведомый. Прогневали мы лесного духа. На всю деревню проклятие легко.

Григорий съёжился от страха на лежанке, обняв босые мальчишеские худые колени. Рубаха с дырами висела на худом мальце, как на пугале. Руки были мокрые. От слез, которые он вытирал весь вечер.

– Отче Степан говорит, нет никакого духа, – подал голос мальчишка.

– Есть дух, есть, – покачала головой тетка Маруся, – Сама его видела. Жуткий такой.

– Нельзя видеть то, чего нет, – решительно упёрся малец, уронив ещё одну слезу.

– Можно, Гришутка. Только надо знать – как смотреть, – глухо пробормотала тётка, озабоченно переставляя горшки, – … так, этот себе возьму, хороший, угу, а этот сейчас подойдёт.

– Будем есть? – робко спросил Гриша.

– Будем-будем, бесенёнок мой. Сейчас вечерять будем.

– Я не бесёненок, – упрямо буркнул мальчик и неожиданно истово перекрестился.

Тётка повернулась к нему и улыбнулась. Глаза женщины блеснули чернотой в свете лучины. Гриша от неожиданности вздрогнул.

– И бесы есть, Гришенька. Только они не страшные. Они даже ласковые бывают.

Мальчик насупился. Тётка протянула руку за глиняной глубокой миской:

– Пожалуй нет, эта сейчас получше будет.

Рука её странно изогнулась, и мальцу показалось, что пальцы тёти неожиданно стали на мгновение костлявыми, как у старухи. От неожиданности он вздрогнул, помотал головой и присмотрелся к руке тётки. Показалось. Да и какая старуха. Его тётя Маруся – первая красавица на деревне. Только в девках давно ходит. Ни за кого замуж не идёт. А родителей нет, чтобы настоять. Отец, человек мягкий, как остался за главу семейства – не настаивал, чтобы шла за кого-то. Сама же Маруся была кровь с молоком. Длиннющая толстая чёрная коса. А фигура ладная настолько, что все парни нет-нет, да и бегали на речку подглядывать за ней. А потом со знанием дела ходили и снисходительно ухмылялись перед мальчишками постарше Гриши.

Тётя подошла к окну и закрыла ставни. Затем закрыла второе окно. Журчание сверчков с улицы прекратилось. Свеча перестала трепыхаться от ветерка, а тени в хате застыли на месте.

Маруся подошла к своей котомке, развязала её и бережно достала что-то, замотанное в дорогую парчу. Гриша удивлённо наблюдал за её действиями. Он отродясь такой красивой ткани не видел ни на ком в их деревне. Только на купце на городской ярмарке в прошлом году, когда его отец взял с собою. Тётя развернула скользящую нежную парчу. В ней оказался спрятан длинный широкий кинжал, обильно украшенный рисунками. На конце рукояти поблёскивал чёрный камень. Он будто поглощал свет, который падал на него. Ни одного блика от лучины или свечи не отразилось на матовой поверхности.

Маруся взяла клинок и миску. А затем подошла к лежанке Григория. Опустилась на колени. Внутри мальчика неожиданно заметалась тревога, и он невольно дернулся к стене.

– Не бойся, – губы Маруси сложились в странную неприятную улыбку, отчего Грише стало только боязнее.

Тётка положила кинжал на постель и вдруг резко схватила его руку, запростав вверх рукав широкой рубахи. Мальчик попытался пискнуть, но замер, взглянув в глаза женщины. Иссиня-чёрная смола вместо прекрасных и некогда карих глаз мгновенно сломила его волю. Чёрные глаза Маруси приковали его взор и Гриша оцепенел в немом ужасе.

Кинжал скользнул по руке мальца, направляемый рукою тети. Тёмные капли оросили миску.

– Вот так, – удовлетворённо прошипела Маруся, – Молодая кровь. Ты, Гриша, теперь один оденёшенек, душа твоя больше опоры не имеет. Нет больше твоих родителей. Но ты не бойся. Это не больно. Как я испью твоей крови, ты больше не будешь один. У тебя будет новая семья. А через меня, крови твоей испившей, и хозяин мой, дух лесной, сильнее станет.

Маруся отпустила руку мальчика, и тот сжался в комок, с ужасом наблюдая за происходящим. Боли он и правда не почувствовал. Хотел было закричать, но не смог.

А тётка, тем временем, отложила кинжал и прильнула к краю миски. На мальца накатил жар и он упал на лежанку. Перед глазами, словно в больном бреду, мелькали странные картины. Летающие над болотами острова, а в болотах тех гнездилась всякая жуть, Перевёрнутые города, чудовища, коих людской глаз никогда не видел. Крики, рык и скрежет когтей какофонией заполонили голову мальчика и прервались так же резко, как и начались из-за грохота распахнувшейся в хату двери.

Маруся резко повернулась и зашипела не по-человечьи. На пороге возникла громадная фигура в рясе.

– Уйди от мальца, погань! – пророкотал незнакомец.

Тётка схватилась за миску, где ещё оставалась красная влага. Треск выстрела, вспышка, и миска разлетелась вдребезги. Запахло порохом. Маруся заверещала и вдруг, подпрыгнув, побежала по потолку в сторону неведомого спасителя. Тот запустил громадный разряженный пистоль прямо ей в голову. Попал. Тётка сверзилась вниз и прыгнула вперед. Но громила неожиданно прытко увернулся, рубанув по твари палашом. От визга нечисти у Гриши заложило уши. Он упал с лежанки и зажал их ладонями. А затем пополз под лавку.

В хате гулко бахнуло. Сверкнула яркая вспышка. Затем рядом упала Маруся, уставившись на Гришу чёрными глазами. Из них медленно уходила тьма, уступая привычному и красивому карему цвету. Только взгляд тётки стал остекленевший и неживой. Григорий зажмурился, а через несколько секунд почувствовал, как его достают из-под лавки сильные руки.

– Ну, ты чего, малец? Всё уже позади, – раздался тихий бас, – Не бойся.

Мальчонка открыл глаза. Первое, что он увидел – длинная окладистая борода. Живые яркие серые глаза смотрели на него с заботой и теплотой.

За спиной у здоровяка послышались шаги. В хату вбежали несколько мужчин в кольчугах. На плечи их были накинуты чёрные плащи.

– Мертва тварь?

– Да, всё закончилось.

Григорий с трудом разлепил высохшие губы:

– Ничего не кончилось.

– Что это он такое говорит? – нахмурился один из мужчин.

– Ты о чём? – ласково спросил темноборец, держащий на руках Григория

– Дух лесной. Она для него кровь мою… – мальчик всхлипнул.

– Тихо – тихо, – погладил его по голове один из вошедших.

– Я такое видел! – мелко затрясся в ужасе мальчик, всхлипнув и уткнувшись в бороду спасителя.

– Что делать с ним будем, Евстафий? – спросил выбритый наголо воин. Он спрятал свой палаш в ножны, и устало опустился на сундук, – Мальчонка навь увидел. Прикоснулся к ней. Родителей его нет. Душа человеческая за веру, да за родных всегда держится.

Евстафий тяжело вздохнул и задумался. Прошёлся с мальчиком, словно пушинкой, по хате и заявил:

– Оставлю. Буду учить.

– Ведьмаком, значит, хочешь сделать? Редкое это дело. А если не получится и зачахнет?

– А ты что предлагаешь? – пробурчал здоровяк, – У тех, кто навь видел, только два пути. Или к таким, кто в лесу засел там, – Евстафий мотнул головой в сторону околицы, за которой раскинулся лес с неведомым духом, – Или в ведьмаки светлые.

– И кто на себя возьмет его? – нахмурился бритоголовый.

Евстафий посмотрел пристально в глаза Григорию. Затем улыбнулся, отчего даже борода стала шире. Морщинки у глаз пробежали мелкой сеткой.

– Ну что, малец, как зовут-то тебя?

– Гриша…

– Нарекаю тебя, Гриша, своим сыном. Будешь мне помощником. Так и будет у тебя опора. А веру итак не сломить, если душой чист. Уж ты мне поверь. И ты мне опорою теперь будешь.

По лицу мальчика побежали слезы.

– Ну ладно тебе! Полно! А то будешь реветь громче грозы.

Из-за ставен со стороны леса послышался тяжёлый надрывный вой. Дождь полоскал деревню так, словно хотел её затопить. В бедной хатке, в окружении своих товарищей, по скрипучим доскам ходил темноборец, качая на руках названного засыпающего сына…

Григорий проснулся от неожиданного холодного прикосновения. Сон, тяжёлый и неприятный из его детства, как рукой сняло. Вздрогнув от необычного ощущения, он открыл глаза и понял, что Василь, молча и не церемонясь, решил разбудить его краем лезвия сабли, которую казак протянул через проход между их лежанками.

Ведьмак с недоумением посмотрел на своего спутника и подметил про себя, что солнце уже начинает подниматься, но ни один петух не закричал. А, точно, тут же почти нет домашней птицы. Петухов то уж точно…

Протерев спросонья глаза, Огарков сел на настиле и вздрогнул, уставившись на дверной проём, куда молча указал напряженный Василь.

По порогу то влево, то вправо, катался ровный клубок ниток. Замысловато скрученные серые нити еле заметно дрожали. Шар неслышно ударялся о дверные косяки, «пробегая» между ними по идеально ровной траектории.

Василь тоже сел на лежанке, выставив впереди себя саблю. Противный скрип ссохшегося дерева под его массой раздался как гром посреди тишины гостевой хаты. Клубок застыл на месте, словно услышал этот громкий звук. Затем неуверенно проник внутрь комнаты и, сделав медленный ровный полукруг, развернулся и выкатился в сени.

Оба напарника, молча переглянувшись, вскочили со своих мест, стараясь как можно меньше шуметь, и ринулись вслед за клубочком.

Серый хитросплетенный комок не торопясь прокатился по дощатому настилу сеней и мягко спрыгнул по ступеням крыльца. Ведьмак был готов поклясться, что клубок именно спрыгнул, а не упал. Как живое создание. Темноборцы проследовали за шаром, который между тем выкатился под первые лучи только начинающего вставать солнца. Он остановился посреди двора неподалеку от ошарашенной хозяйки дома, которая уже хлопотала над утренней трапезой для гостей. Женщина всплеснула руками и с ужасом прижала руки к груди.

Клубок вдруг задвигался по кругу, очерчивая замысловатый путь. Григорий шепнул Василю:

– Тащи ларец…

Казак кивнул головой и начал медленно отступать в тень сеней. Однако клубок на словах Григория вдруг остановился, словно услышав ведьмака, и затем резко рванул с места мимо хозяйки двора, по пути начиная немного раздуваться. Женщина завизжала от страха и потянулась за вилами, до этого мирно опиравшимися на стену сарая.

– Стой! – только и успел крикнуть Григорий, бросившись к селянке.

Но было уже поздно.

Женщина схватила вилы и, размахнувшись, с остервенением вонзила в катящийся на неё клубок.

На миг уши заложило. Клубок задрожал, пригвоздённый к земле, и заверещал на всю округу с леденящим душу завыванием. Нечеловеческий крик, переходивший на визг, оглушил Григория и заставил броситься на землю, закрывая уши. Следом около порога хаты упал Василь, зажимая уши. Лицо его перекосило от ярости.

Клубок вдруг принялся с дикой скоростью разматываться, не прекращая верещать. Хозяйка гостиного двора изо всех сил пыталась оторвать руки от вил, которые прошли через шар и вошли зубьями в мягкую землю. Казалось, будто неведомая сила приковала её ладони к древку, а металлические острия замуровались в камень, а не просто ушли в почву.

Нити клубка приобрели чёрный как смоль оттенок и в мгновение ока обвились вокруг древка вил, закручиваясь всё быстрее и ползя к рукам селянки. Первые «червяки» проникли под рукава сорочки, и женщина перестала кричать от ужаса, упав без сознания на землю и выпустив наконец-то свое «оружие». Нити клубка снова стали серыми и потеряли свою подвижность, просто застыв грязными волокнами, будто их просто так выбросили посреди двора уже давным-давно и забыли про них.

Визг прекратился.

Слух постепенно возвращался к Григорию. Василь встал и шатающейся походкой пошел в сторону женщины. Вокруг раздавались крики горожан, спешивших к гостиному двору. Ворота быстро снесли мужики, и небольшая толпа вбежала внутрь, застыв около входа. Василь мутными глазами посмотрел на зевак, стоя над лежащей без сознания женщиной. Из толпы раздались бабьи возгласы:

– Убили! Ироды, Глашку убили!

Мужской голос прервал её:

– Жива она, что не видишь?

– Седая! Седая совсем, – женщина, стоявшая в первом ряду, перекрестилась и округлила в страхе глаза.

– Это они вот приехали и тут же снова бесовщина началась! Всё чужаки виноваты, я Вам говорил! Наверное, их черкасы позвали! – один из стрельцов распалялся перед остальной толпой.

– Зачем Вы приехали? – из толпы послышались агрессивные выкрики.

Григорий не обращал внимания на привычные уже ему угрозы и ругательства от местных. Он подбежал к хозяйке гостиного двора и открыл сумку, с которой никогда не расставался. Темноборец успел прихватить её с лежанки, когда оба товарища выбегали за клубком. Григорий достал длинные, странного вида щипцы-ножницы, отливающие ярким серебряным блеском, и поддел остатки клубка. Убрал скатанные нити с руки женщины и прижал пальцы к шее. Пульс есть. Спит. Из-под платка выбивалась полностью седая прядь волос. А встречала их хозяйка будучи темноволосой. Глаза закатились вверх, отчего казалось, что вместо лица была довольно жуткая мертвая маска с белками в открытых глазах. Но в том, что Глафира сейчас непробудно спала – Григорий не сомневался.

Толпа тем временем угрожающе приближалась, а её недовольство и крики нарастали. Больше всех старался подбивать остальных всё тот же стрелец со съехавшей набекрень шапкой. От него несло сивушными парами, но горожанам, похоже, было наплевать на это. Разум оставлял их, и речи пьянчуги казались истиной.

Василь ступил вперёд и положил ладонь на рукоять сабли. Жилистое запястье слегка напряглось, и лезвие скользнуло из ножен. В долю секунды описав перед собой серебряный вихрь, казак вытянул руку с саблей в сторону толпы, давая понять, что не подпустит их ближе, а желающим навредить двум товарищам – не поздоровится. Горожане опасливо остановились, но стрелец на этом не унялся. Он выпучил глаза на Василя и забормотал:

– Да я… да тебя… Пристрелю, собака.

Он было потянул свой мушкет, дабы засыпать в него порох, но Василь выхватил из-за пояса пистолет и, взведя курок, направил дуло в сторону груди стрельца, сухо прокомментировав:

– Не успеешь, это англицкий пистоль. Порох там уже есть.

Стрелец смекнул, что он ни при каких раскладах не успевает зарядиться и замолк, возмущенно сопя и поглядывая то на казака, то на толпу, пытаясь найти там поддержку. С физически развитым бойцом явно разбойничьей наружности связываться никто не хотел.

Григорий поднял на руки спящую Глафиру и понес её в дом, на ходу бросив:

– Пантелеймона сюда. В церковь её надо. А потом – в дом к Онуфрию.

Василь обвёл суровым взглядом толпу и громко возвестил своим баритоном:

– Пантелеймона-извозчика знает кто?

Ответом ему было молчание. Казак перевел пистоль на стоящего рядом мужика, который вчера встретился им по пути и чистил затину:

– Ты вчера с ним говорил. Знаешь – где он?

– И что если знаю? Зачем он Вам? Ещё и на него порчу наведут. А что, если не скажу? – вызывающе спросил затинщик.

– Князю не понравится это, – усмехнулся Василь.

– Да откуда ты знаешь?

– Посторонись! А ну в стороны все! – раздался юный вздорный голос того писца, который вчера провожал обоих темноборцев на гостиный двор.

Толпа разошлась в стороны, и он ступил внутрь двора, держа на поводу двух лошадей:

– Вот, гости дорогие, привёл я…

Голос Прошки оборвался, когда он увидел Василя, широко расставившего ноги для устойчивости и целящегося в толпу.

– А что тут у Вас за… – залепетал юнец, мгновенно теряя спесь.

– А ты полюбуйся что «гости дорогие» тут натворили, да князю передай, пусть рассудит! – огрызнулись на писца из толпы.

– Пантелеймон нужен нам. Несчастный случай, – ответил Василь, даже не думая опускать пистолет, – Прикажи расходиться всем. И жить теперь будем внутри малого города.

– Но ведь не положено… – робко пожаловался Прохор.

– Если меня во сне прирежут твои свинопасы, я к тебе буду по ночам приходить, – с угрозой в голосе процедил Василь, а затем с усмешкой клацнул страшно белыми зубами. Да так, что звук был слышен во всем дворе.

Прохор даже моргнул испуганно и забормотал:

– Да, все как скажете. Как скажете. За Пантелеймоном сейчас же пошлю. А Вы – расходитесь все! Живо. У гостей грамота от князя Григория Григорьевича! Приказано всячески помогать им!

Народ нехотя расходился, ругаясь вполголоса. Стрелец ненавидяще бросил взгляд на Василя, который всё ещё спокойно стоял посреди двора с саблей в одной руке и с пистолетом в другой. Когда последний «посетитель» оказался за воротами, казак отжал курок и сунул огнестрел за пояс, отправив со звонким стуком клинок обратно в ножны. Заглянул в поварню, принюхался и юркнул туда, появившись уже с дымящимся горшком, придерживая его с помощью рушника и бормоча под нос что-то похожее на: «не повод для бывши нежрамши». Зайдя внутрь дома, он застал Григория за тем, что тот положил Глафиру на лежанку и снял платок. Полностью седые волосы заставили вздрогнуть даже Василя.

– Такого мы ещё не видели…

Огарков кивнул согласно, печально смотря на бедняжку:

– Да, сильная очень ведьма. Если это она. Такого моментального действия на расстоянии я ещё не видел. Но я уверен, что такие вещи не делаются через одного человека. Ты же слышал, как клубок закричал?

– Слышал, – кивнул головой Василь и убрал со лба мешающийся сбившийся чуб.

– Так вот, я думаю, что эта ведьма действует как кукловод. Мне про похожее рассказывали.

– И? – непонимающе поинтересовался Василь.

– Значит, клубок – кто-то в этой крепости. Вряд ли за её пределами. Только так могла воздействовать. Да ещё и не напрямую, а через другие предметы. Через вилы те же.

– Думаешь, она подчиняет кого-то себе?

– Именно, и эти люди – полное отражение тех вещей, которые видим мы.

– Значит, у кого-то теперь в этой крепости…

– …след от удара вилами, – закончил за товарища Григорий.

– Мне вчера казалось, что я видел что-то катающееся рядом с конюшнями.

– Скорее всего, клубок уже был тут вчера, – Григорий крепко задумался и добавил, – и о том, что мы будем жить тут, именно в этом дворе – знали заранее.

Василь присел рядом, запуская ложку прямо в горшок и игнорируя укоризненный взгляд Огаркова, проговорил:

– Значит, нам надо найти раненого в грудь.

– Причём очень сильно раненого. Своими ногами он бы не ушёл. И на одиночной лошади бы не удержался. Сто к одному, что он был поблизости от клубка. Или у него есть помощники.

– Тогда его будет не так сложно найти.

– А вот тут – сомневаюсь. Во-первых, уверен, что ведьма не глупая, и человек этот уже не в крепости. А на работы в поле и вообще поутру тут много кто в поле отправляется – мог и выехать. Во-вторых, начнём искать – спугнём.

Василь недовольно и нетерпеливо застучал ногой:

– Ну и что тогда будем делать?

Григорий посмотрел на спящую хозяйку дома, постаревшую внешне лет на десять, и проговорил:

– Не будем пока менять наши планы – нужно осмотреть дом Онуфрия и поговорить с его послушником. И ещё, нужно встретиться с Пантелеймоном. Старичок – наша единственная надежда узнать тут что-либо. Вряд ли кто-то тут захочет выкладывать нам всё как на духу. Приказ князя это хорошо, но с нежеланием местных говорить, его грамоты ничего не сделают.

Глава 5. Загадка Онуфрия

Пантелеймон явился через двадцать минут. Телега вкатила во двор и остановилась около крыльца гостиной хаты. Ямщик слез с повозки и с опаской покосился на Василя. Похоже, слухи разносились по крепости со скоростью, близкой к скорости света…

– Утро доброе, барин! – поприветствовал старик Григория, который выносил на руках Глафиру, – Ох, что же, и правда Глаша то совсем плохая?

Пантелеймон запричитал и начал торопливо поправлять солому в телеге, будто спящей невероятно крепким необычным сном хозяйке гостиного двора было до этого дело. Старик, добрая душа, явно расстроился. Охая и ахая вокруг поседевшей и постаревшей женщины, он мимоходом бросил Григорию:

– Тут уже говорят, что Вы приехали из Москвы людей сжигать.

Огарков, глотнувший в этот момент из ковша колодезной воды, даже поперхнулся от услышанного, а вот казак усмехнулся и подлил масла в огонь:

– И на вертеле их жарить будем. Да, Гриш?

– Не неси ерунду. А то и они такую же околесицу нести тоже будут повсюду.

Старик обиженно забурчал:

– Да ну что Вы, барин! Как можно. Я молчок.

Григорий забрался на телегу и скомандовал:

– Давай к хате отца Онуфрия. А Глафиру по пути – в церковь. Пусть батюшка помолится за здоровье её. Вечером будем будить, – Григорий многозначительно посмотрел на Василя.

Пантелеймон хлестанул вожжой лошадей, и они медленно потянули повозку со двора в сторону ворот внутренней крепости. Огарков ловил на себе злобные и настороженные взгляды местных жителей. Да, тут каши с народом не сваришь. Запуганы сильно. Только странно – чем же. Козьма сказал лишь про нескольких сожжённых черкас. А ощущение такое, будто тут через каждый второй двор – порча.

Телега проехала по дороге две большие слободы, в которых проживали рейтары и пушкари. Всё те же похожие друг на друга хаты, за исключением домов начальников. Когда деревянные частоколы остались позади и Пантелеймон свернул на главную дорогу, ведущую к проездным воротам внутренней крепости, Григорий подсел к нему поближе и негромко заговорил:

– Пантелеймон, ты где живешь то?

– Дык в ямщицкой слободе, барин. На окраине тут около вала.

Огарков переглянулся с Василем и продолжил:

– И проезжают утром через одни ворота же?

– Ну да, конечно.

– Видишь всех, кто выезжает?

– Нет, барин. Всегда сменщики в поле едут – со слободы выезжают по десять человек. Дворами. Ну, ещё сторожи. А там уже – кому надо, те из крепости уходят.

Ведьмак недовольно нахмурился, но тут же, сообразив, снова задал вопрос:

– Пантелеймон.

– Ау?

– А жена, напомни, у тебя есть, ты же говорил?

– Есть, конечно, карга старая, – с улыбкой сказал старик.

По-видимому, к супруге он относился всё-таки нежно, а говорил так только в шутку и чтобы «не потерять лицо» перед мужиками, мол, под юбку загнали.

– А она чем занимается? На ямщицкой службе вроде неплохо же платят? Да и ты давно на службе этой.

– Неплохо, это правда, барин. Дома она. Но больше языками цепляется с соседками.

– Понял. Слушай, Пантелеймон, спроси у неё, кто на телеге сегодня с утра выезжал из ворот.

– Так мало же кто – все со слобод вообще побежали к Вам на гостиный двор. Потом все разом поехали в поля. После схода.

– Схода? – нахмурился Григорий.

– Ну стрельцы там выступали потом перед народом, мол так и так, гнать надо Вас. Потом приказчик пришёл от князя и сказал всем в поля ехать. А так все обсуждали, что на гостином дворе было. Там как заверещало, как запищало – жуть, – старик начал воодушевленно жестикулировать.

– Тем лучше, что много кто позже поехал. Ты спроси у своей жинки. Получишь за это лишнюю копейку. Спросишь? Хорошо?

– Конечно, барин.

– Держи пока, – Григорий легонько подбросил монетку, которую старик поймал с неожиданной для себя прытью.

– Премного благодарен. Всё узнаю – всё скажу обязательно.

Василь лишь покачал головой – мол, очень ненадёжный вариант. Всего не усмотришь. Григорий и сам понимал это, но одновременно знал, что круг поиска надо будет хоть немного сузить, а для этого нужно было использовать любую возможность.

Телега снова минула главные ворота деревянной крепости. Над крышами домов стала видна церковь. Стало немного спокойнее. Телега проехала по главной улице и свернула в сторону церкви, проезжая мимо её строения.

Около входа Пантелеймон остановил повозку и громко позвал:

– Отец Анастас!

Священнослужитель не заставил себя долго ждать, выйдя к путникам. Высокий детина со спутанной бородой и спокойным взором серых глаз предстал перед нашими героями, спрятав в рукава сложенные вместе руки.

Он глухо пробасил:

– Здоров буди, Пантелеймон. Какими судьбами?

Старичок указал на Глафиру:

– Да вот. Порча приключилась с Глашей. Барин, – ямщик кивнул на Григория, – попросил за здоровье хозяйки побеспокоиться.

Отец Анастас перевёл прямой взгляд серых глаз на Григория, отчего даже тот почувствовал какую-то неловкость. Повисла пауза, после чего священник промолвил:

– Несите бедняжку в дом.

Василь аккуратно поднял на руки Графиру и понёс вслед за Анастасом в дом, в котором жила братия. Григорий обогнал его и, поравнявшись с отцом, начал того расспрашивать:

– Отец Анастас, можно задать Вам несколько вопросов?

Тот задал встречный вопрос, отворяя низенькую дверь домика, выглядящего аккуратно, но бедно:

– Вы же всё равно узнаете, что хотите, ведь так?

Пантелеймон торопливо вмешался в разговор:

– Князь просил помогать гостям во всем. Выбор невелик, отец Анастас.

Священник нахмурился и кротко ответил старику:

– Выбор есть всегда, Пантелеймон. Всё спросится с нас по поступкам. А как поступать – выбирает только человек.

Извозчик смутился и неловко что-то пробормотал под нос, попросив благословения у Анастаса. Тот смилостивился над старичком и отпустил его с Богом. Затем встал в углу горницы в небогатой хатенке с маленькой печью и задал прямой вопрос:

– Вы хотите спросить меня об отце Онуфрие?

Григорий осторожно кивнул согласно и добавил:

– Именно. Хотел спросить – как он умер, и не было ли ничего необычного в последние дни перед его смертью?

– Может, поначалу, несчастной поможем? – голос человека в рясе не терпел возражений.

Василь положил Глафиру на лежанку и покачал головой:

– Она спит. Скоро жар пойдет. Тогда и надо будет будить. До нашего приезда позаботьтесь. И пока жар будет – помогите. А сейчас можете хоть из «Собаки» своей стрелять у неё над ухом – она не проснётся.

Отец Анастас недоверчиво посмотрел на казака и перевёл взгляд на Григория:

– Ну если только так… Не знаю я ничего такого про Онуфрия. Разве что мучался он животом, потому как пил он последний месяц из колодца, который приказано было очистить и закупорить. Приказать – приказали, но ворот не забрали пока что. Вода там плохая стала. Никто не брал её в нём уже давно. А Онуфрий после обедни носил воду оттуда. Я его останавливал. А он как будто не слышал. Потом скрутило его под вечер, а наутро – и совсем не стало, – Анастас перекрестился, – упокой, Господь, его душу. Братия говорит, оттого и помер он.

Григорий нахмурился и настойчиво продолжил расспросы:

– А ещё? Ещё что-нибудь было странного в его поведении?

Василь мрачно подал голос:

– Про мор. Говорил ли что-нибудь про мор он?

Анастас бросил гневный взгляд на казака и насупился:

– Говорил. Ему внушение делали. Негоже о таком говорить. Бесовщина всё это. И вранье. Он тут вообще про какую-то женщину с коромыслом вечно говорил. Мол, преследует его она. Искушает. Братия подумала – болен он стал на старости, тут ведь этих с коромыслом ходит – не перечесть. А он всё твердил про ведьму, прости Господи.

Григорий поднял брови и внимательно посмотрел на Анастаса:

– Что за женщина? Он не описывал её никак?

– Да нет. Ничего не говорил. И вообще, замкнулся он в себе. Последние полтора месяца был сам не свой, как начал о ней говорить. Больше ничего и не скажу.

Огарков кивнул головой:

– Спасибо и на этом, отец Анастас. Пойдем мы. Вечером будем тут. Василь…

– Будьте осторожнее, – священник вдруг смягчился, – Народ не любит чужаков у нас, а сейчас так вообще – того и гляди слобода на слободу пойдёт. После сегодняшнего – некоторые, поверьте, захотят, чтобы Вы поскорее уехали обратно в Москву.

Григорий усмехнулся:

– Мы тут не задержимся дольше положенного. Пойдём, Василь.

Оба напарника вышли из дома и немного отошли от него, после чего Григорий остановился посреди обширного двора и, убедившись, что поблизости никого нет, негромко заговорил с Лазаревым:

– Тебе не кажется, что отец Анастас чего-то недоговаривает? Я, конечно, могу понять, что нас тут не любят, но отец Онуфрий был не такой человек, чтобы так о нём говорить. Я его помню. Вряд ли он за два года настолько выжил из ума. Да ещё и женщина эта какая-то. Много тут пробелов. В одном лишь уверен полностью, женщина с коромыслом – не выдумка.

Василь полюбопытствовал:

– Почему это?

– Потому что письмо от него с просьбой о помощи пришло месяц назад. Две недели быстрой почты до Москвы.

– В то же время, когда и женщину эту видеть начал? – догадался казак.

– Именно. По времени сходится. Только вот баб этих с коромыслами тут столько, что бессмысленно искать её. А шарахаться от каждой – не хочется. Да и не уверен я, что её кто-то кроме него видел.

– Думаешь, она это и была?

– Ведьма?

– Ну да.

– Не знаю, – задумчиво протянул Григорий, – может и не она сама. Ведьма, скорее всего, тут в крепости давно. Понимаешь, сколько всего могло за это время произойти?

– Понимаю. Мы к послушнику теперь?

– Да, давай-ка наведаемся к нему, да и остановимся, наверное, в хате Онуфрия. Мне так спокойнее – поближе к церкви.

Оба товарища подошли к телеге, и Григорий приказал Пантелеймону следовать вместе с ними. Темноборцы направились ко второму от угла дому. Повозка со всем их скарбом катила следом.

Подойдя к воротам, Григорий громко постучал:

– Даниил! Даня! Даниил! Открывай. К тебе на постой.

Через мгновение дверь избы отворилась, и оттуда вышел худосочный отрок в рясе. Он посмотрел на Григория, затем на Василя, отчего тут же весь сжался и робко залепетал:

– Не можно! Совсем не можно.

Григорий нахмурился:

– В чём дело?

Даниил ответил:

– Голова не велел.

– Какой голова?

– Стрелецкий голова…

– Так-так-так, – разозлился ведьмак, – час от часу не легче и всё интереснее. И что же он тебе сказал?

– Сказал, бесовский хвост за Вами вьётся. Говорит, пока его стрельцы не уйдут – не пущать никого.

Григорий и Василь удивленно переглянулись. Значит, в хате Онуфрия непонятно откуда непрошеные гости. Огарков наконец-то разглядел под глазом Даниила большой синяк. Врёт малец.

Темноборец тяжело вздохнул и повернулся к товарищу:

– Действуй… А ты, Пантелеймон, обожди пока.

Василь махнул рукой на протесты отрока и, отступив назад, примерился и резко ударил каблуком сапога в стык ворот. Створки разлетелись в стороны, сломав старый и уже совсем рассохшийся засов – перекладину.

Казак вошёл широким шагом внутрь двора. В хате послышался шум и из дверей на него выскочили двое стрельцов, явно взбешённые тем, что им помешали в их тайном деле. Первый налетел на свинцовый околыш, который Василь достал из кармана широких портов. Второй удар выбил дух из стрельца, а казак, резко разворачиваясь, схватил его за предплечье и рванул на себя в сторону, загораживаясь телом нападавшего от его товарища. Тот замешкался, и этого хватило, чтобы Василь поднырнул под первого стрельца и, почти распластавшись, будто в танце – врезал второму нападающему сапогом в колено. Бедняга согнулся и с резким криком схватился за ногу, чем дал темноборцу несколько секунд, чтобы добить первого нападавшего. Казак выбил у него воздух из лёгких несколькими ударами колена в живот и свалил с ног финальным ударом в челюсть.

Другой несчастный с растянутым, как минимум, коленом был схвачен в стальные тиски рук казака. Лазарев поволок стрельца в дом, оглядываясь по сторонам – вроде бы никто не обратил внимания на потасовку за высоким забором. Улица не людная. Григорий показал Пантелеймону кулак и сделал знак, чтобы тот молчал. А затем шагнул следом за напарником. Даниил хотел было проскользнуть мимо него на улицу, но ведьмак не дал ему этого сделать и, схватив в охапку, потащил в дом.

Стрелец сопротивлялся как мог, но казак, натасканный в секретном отделе приказа, так сдавил ему шею, что тот через полминуты уже еле трепыхался. По злобному взгляду Даниила Григорий понял, что именно этот вояка и поставил фингал несчастному послушнику. Огарков осмотрелся и поинтересовался:

– Что они искали?

Вид у избы был ужасный. Всё что можно было разбить или оторвать – всё было разрушено и ободрано. Зола из печи валялась по всему полу. «Гости» явно что-то искали, решив, что послушник – лёгкая добыча и его можно запугать – кто послушает забитого юнца? Да и пригрозить можно, что не доживёт до завтрашнего дня – тут на южных окраинах менталитет очень суровый и жизнь волчья.

Даниил пожал плечами:

– Не знаю, барин…

– Григорием меня зови. А это – Василь. Нас отец Онуфрий вызвал. Да жаль не свиделись с ним…

Послушник изумлённо поднял глаза:

– Так это Вы? Вы же из Москвы? Он говорил про Вас! Постоянно говорил! Всё ждал до последнего дня.

Огарков остановил тираду юнца и промолвил:

– Василь, я за вещами.

Казак лишь промычал в ответ, заканчивая приматывать пленного стрельца к лавке своим же поясом под укоризненным взглядом послушника.

– Распоясаться – плохая примета, – подал голос Даниил.

– Ты в приметы верь поменьше. Поверь, это не самое страшное… – ответил Василь, заканчивая с испуганным мычащим стрельцом, во рту которого была грязная печная тряпка.

– Как же Вы так? А что воевода скажет?

– У нас особые полномочия от воеводы… Тем более, что-то подсказывает мне, что никто не знает о том, что эти двое тут, – подал голос вернувшийся Григорий.

Он поставил на стол тюк, и, развернув его, вытащил небольшой резной, обитый кожей ларец. Крышка подалась вверх, и внутри оказался целый набор различных склянок с занятным разноцветным содержимым. Трубки, пробирки, колбочки. Даниил с жадным любопытством наблюдал за действиями Григория. Тот же взял небольшой пузырек и попросил:

– Воды.

Послушник тут же метнулся в сени, принеся ковш с водой. Капля тёмно-зелёной эссенции из пузырька растворилась в воде, и по её поверхности пошла беловатая грязная пена.

– Открывай… – скомандовал Григорий.

Василь сурово двинулся в сторону стрельца. Наклонился над ним и посмотрел в глаза, доставая из-за пазухи пистоль:

– Смотри. Здесь тяжёлая пуля, если выстелю – половины головы лишишься. Понял? Не смей шуметь.

Стрелец в ужасе замотал головой.

Казак вытащил тряпку у него изо рта, и служивый тотчас же заверещал, отчего получил удар от Лазарева и снова начал жевать грязное полотно.

– Ты чего, дурак? Русского языка не понимаешь? – казак взвел курок, и добавил, – А может, другое какое зелье тебе дать? Превратишься, скажем, в ящура о семи хвостах, а?

Глаза стрельца округлились, и он исступленно замотал головой.

Григорий с укоризной посмотрел на напарника:

– А ты потом удивляешься, чего из нас демонов местные строят!

Василь ухмыльнулся и кивнул на казака:

– Зато действует. Вот и умница. Открывай рот. Глотай.

Чубатый вытащил кляп и залил воду из ковшика в рот стрельцу, заставив того проглотить всё до последней капли, и похлопал по макушке:

– Вот видишь, всё просто. Молодец! Засекай, Гриш.

Григорий уже перевернул песочные часы, закрепленные внутри ларца. Спустя минуту стрелец совсем успокоился и лег на лавке, будто по струнке. Василь махнул небрежно пистолем Григорию:

– Гриш, готов он. Теперь уже не сбрешет…

Григорий подставил поближе табурет и наклонился над пленным:

– Как зовут?

– Антип.

– Слушай, Антип. Ты сюда только с товарищем шёл?

– Да.

– Кто-то ещё знает о том, что Вы тут?

– Нет, барин.

– Зачем Вы сюда пришли.

– За деньгами.

– Сколько.

– Сотня целковых.

Василь аж поперхнулся:

– Сколько?

– Сотня…

– Не брешешь?

– Вот те крест, эх не могу, руки связаны.

Григорий спокойно проговорил:

– Да правду он говорит, сыворотка уже подействовала. Откуда у Онуфрия с только денег, Антип?

– Он их стрелецкому голове нашему обещал, если тот ему поможет. А я подслушал. А когда Онуфрий помер, мы с Тарасом решили забрать деньги.

– И зачем он обещал такие барыши Вашему голове?

– Какую-то бабу с коромыслом хотел изловить.

Огарков поглядел на Лазарева многозначительно и спросил:

– Антип, а откуда у Онуфрия сотня целковых?

– Не могу знать, барин.

Григорий обернулся грозно к Даниилу и пристально посмотрел на него:

– Не заставляй то же самое делать. Как с ним. Ты вроде неплохой хлопец. Откуда у отца Онуфрия столько денег?

Даниил испуганно замотал головой, расширив от ужаса глаза. Ведьмак ещё смотрел где-то несколько секунд на него и потом отвернулся:

– Дела… Дела, Василь. Чем дальше, тем всё интереснее. Только баба эта – везде. И все про неё говорят, но никто её не видел… Не удивлюсь, что тут каждый второй про неё слыхал. Только искать почему-то не хотят. Странно это всё. Даниил!

– Да, пан Григорий.

– Колодец знаешь, к которому отец Онуфрий ходил последние дни?

– Знаю, конечно, только негодный он уже давно.

– Это я уже понял. Проводишь?

– Провожу…

Вся троица вышла из дома. Василь буквально выпихнул наружу стонущих стрельцов и погнал их прочь пинками под пятые точки. Тот, кто что был под воздействием сыворотки, при этом улыбался как блаженный, поддерживая своего избитого подельника.

– Представь, Гриша, чего он там сейчас своим товарищам расскажет! – захохотал Василь, глядя вслед шатающейся парочке.

Но Григорий не ответил. Он смотрел в сторону дороги, ведущей к колодцу. За угол одной из хат быстро скользнула бесформенная тень…

Глава 6. Мгла наступает

Колодец находился в тупичке, упиравшемся в глухие тыльные стены старых хат. Их срубы выглядели так, словно там уже давно никто не жил. За постройками чадил дым смолокурни и был слышен звон наковален. Это шумел кузнечный двор в расположении служилых людей. Скорее всего, местных переселили отсюда, а хаты использовались под склады для редко доставаемого хлама.

Григорий осмотрелся и, задрав голову, уставился на одинокое окошко на втором ярусе храма. Вообще церкви и храмы со вторым ярусом были редкостью, а тут, в приграничье встречались и того реже. Но тут был. Новый каменный красавец высился над крепостью.

Ведьмаку показалось, что он увидел в окошке какое-то шевеление. Будто кто-то отпрянул назад – в тень. В любом случае, Григорий решил, что гоняться за каждым шорохом или движением он не станет. Нужно видеть всю картину в целом и не проглядеть никаких важных деталей, чтобы раскрыть дело. Тем более, в делах с нечистью, поймать слугу навьей твари было только половиной забот. Часто люди, прислуживающие таким исчадьям, мгновенно теряли память при поимке, падая без сознания. Или умирали, как только их запирали в камере. Тем более, ведьма, кто бы она ни была, абсолютно точно знала о присутствии двух темноборцев в крепости.

Из заколоченного досками отверстия колодца тянуло сыростью. С одного края нескольких плашек не было. Туда же уходила цепь, тянущаяся от длинного плеча и двойного вОрота с ручкой.

– Тут он и брал воду. ВОрот не сняли с цепью. Так что отче, как я ему не говорил – ходил сюда, – грустно вздохнул Даниил.

– Колодец как колодец, – пожал плечами Василь. Затем посмотрел на ведьмака, – Гриш, чувствуешь что-нибудь?

Григорий задумался. Прошёлся вдоль каменной кладки. Заглянул внутрь. Прикрыл глаза и сосредоточился на своих ощущениях. Тишина. Ни малейшей вибрации. Ни слабого шёпота нави. Ведьмак открыл глаза, макнул палец в лужицу между камней, и щёлкнул над проёмом. Капля полетела вниз, быстро плямкнув в темноте о гладь воды.

– А что он должен почувствовать? – недоумённо спросил Даниил.

– Ничего, Данила. Это мы так. О своём. Может, попозже, увидишь, – ответил ведьмак.

– Ох, лучше на такое не смотреть, – усмехнулся Василь, – У товарища моего зубы отрастают! И хвост – как почует вражину. А потом прыгает на неё и…

– Хватит напраслину возводить! – отмахнулся от него Григорий, и повернулся к оторопевшему послушнику, – Ты вот что мне скажи. Что-то ещё Онуфрий говорил про этот колодец?

– Сказал, что по всей крепости вода отравлена, и только здесь хорошая. Мол, мощи святого какого-то в земле лежат рядом. И оттого вода чистая. Он и ругаться ходил к князю. Да только тот его слушать не схотел. Отправил к городскому голове. Тот своей этой головой покивал и отпустил отче ни с чем. Сказал, что вода просто затхлая. И чтобы отец Онуфрий не вводил в сомнение всех остальных в крепости.

– А ещё что говорил?

– Да навроде и всё. Только твердил постоянно мне, что, дескать, умные да начитанные люди приедут к нам скоро и во всём разберутся. Да так странно. Смотрел на меня и повторял. Раз пять сказал. Или шесть. За несколько дней. Словно что-то ещё сказать хотел.

– Начитанные говоришь? – переспросил Григорий.

– Ну да.

Григорий хмыкнул и взялся за вОрот.

– Ладно, давайте пока колодец этот проверим.

Цепь с лязгом начала разматываться. Василь посмотрел на потуги напарника и покачал головой:

– А если вода тухлая.

Григорий перестал крутить ручки, услышав, как ведро с плеском ударилось о воду, а затем с глухим бульканьем перевалилось на камень-грузило и ушло под воду.

– Не думается мне так. Давай рассудим. Отец Онуфрий написал про ведьму. И она явно тут есть. Это так?

– Так, – качнул чубом Лазарев.

– Значит, когда Онуфрий писал письмо, то был в полном рассудке. Данила, отче тебе не казался сумасшедшим? Или больным? Бормотал может себе что-то?

– Нет. До последнего дня он вообще, как и всегда ходил. Только радовался перед смертью пару дней, что наконец-то Вы приедете. Ну и ругался с Анастасом и братией из-за того, что не верят ему.

– Вот. А я могу добавить, что отец Евстафий про Онуфрия говорил, как про ученого и умного человека, который свой рассудок ежели и потеряет, то только от удара татарской саблей по голове. Но там и так и так без шансов, – добавил Григорий, – Значит. Водичку-то мы попробуем. На меня она не подействует, если зачарована, а если плохо станет, так мы живот вылечим быстро…

– Почему это? – полюбопытствовал Даниил.

– Потому что не берёт меня ни сглаз, ни порча, ни заклятье какое другое, – сухо пробормотал Григорий, снимая показавшееся на глаза ведро.

А затем принюхался к воде. Потрогал рукою и будто прислушался к ней.

– Нет. Точно никакого заговора нет.

И сделал глоток.

Василь внимательно смотрел на товарища. Даниил и вовсе наблюдал за Григорием со священным ужасом. Будто тот должен был тотчас обернуться волком и ускакать прочь в степь.

– Вполне себе нормальная вода, – крякнул ведьмак и вытер обшлагом рукава усы.

– Это же хорошо? – посветлел лицом послушника.

– Это очень плохо, Данила, – нехотя буркнул Василь.

– Почему это? – удивился отрок.

– А ты подумай, – невесело усмехнулся Григорий.

– Ну, если отец Онуфрий прав и вода в колодце нормальная, значит…

– Значит? – посмотрел на него ведьмак.

– Если отче прав, то остальная вода в крепости…

– Отравленная. Вполне может быть. Если он не ошибся тут, то вполне мог быть прав и в том, что яд как раз в других колодцах вокруг, – закончил за него Василь.

– Ужас! – испугался послушник.

– Конечно ужас, я её пил, – заворчал казак.

Ведьмак махнул рукой:

– В малых дозах пока безвредно. Я ничего не почувствовал. Природные силы воду чистят, потому что природа свет любит и жизнь. А навь – это смерть. Однако, рисковать не будем. Если ведьма взялась долго отравлять воду в колодцах, то что произойдёт в крепости дальше – никому не известно, – заключил Григорий, – Сдаётся мне, она сразу много козней тут начала. Чтобы наверняка. Вопрос только зачем ей это? Редко ведьмы вылезают сейчас, боятся. Людям жизнь портят ровно столько, чтобы силу свою поддержать. А тут нет. За целую крепость взялась. Главную по всему разряду Белгородскому.

– Надо всем срочно об этом рассказать! – воскликнул Даниил.

– Тише ты, орешь как оглашенный! – шикнул на него ведьмак, – Ничего мы рассказывать не будем. А скажем, что вода из этого колодца попала в другие. Чтобы ходили теперь с ведрами на речку. Ничего, подводы пустят конные, подвезут.

– А почему нельзя сказать, что, наоборот, везде она отравлена, а тут – хорошая? – показал на колодец рукою послушник.

– Потому что, насколько мне понятно из речей братии и прочих людей, все считают наоборот. Онуфрию не поверили – и нам не поверят. Народ тут крутой нравом. Уж я то, поверь, знаю. И ведьму спугнём. Она итак уже за нами и уши и ноги приставила. И ещё будет щупать нас с Василем на зуб – на что мы горазды. Да и не лучшие из нас сейчас гонцы для таких новостей после вчерашнего.

– Стрельцы сегодня обсуждали, что Тишка-пьяница много про Вас рассказывал с утра в стрелецком стане. И многие поверили.

– Вот именно. И я об этом. А нам ещё надо стрелецкого голову проведать. Расспросить про Онуфрия. Что за клад из сотни целковых, и куда он делся, кстати? Запомни Данила, никому ни слова, ни о чём! С этого часа помогаешь нам. Хочешь найти виновника в смерти Онуфрия?

– Хочу, – насупился отрок.

– Ну, вот и сговорились. Близок ты с ним был?

– Как с дядькой родным.

– Вот и ладно. Это мне как раз хорошо понятно и близко. Значит, твой интерес – хранить пока эту тайну до поры до времени.

– Понял, барин.

– Барином меня можешь не звать. Зови Григорием. А теперь беги до Пантелеймона. Пусть разворачивается. Соберём вещи и поедем к князю.

– Он, поди, уехал с утра на Оскол, собирать полк. А дальше на Переяславль пойдёт.

– Тогда к Семёну Петровичу поедем, раз князь его за себя поставил. Дело у меня для него есть важное. Только по пути около пары колодцев остановимся, надобно кое-что приготовить…

***

У князя Львова они оказались не первыми посетителями. Принимал он всех во дворе. Невысокий Семён Петрович взгромоздился на помост, стоявший у подножия резной лестницы, ведущей на первый этаж воеводского дома. Но даже при этом его голова не дотягивалась до нижней кромки каменного цоколя, уже кое-где облупившегося. В посольских да воеводских домах и теремах более крупных городов за такое челядь уже бы высекли. Но тут, в приграничье, никто не обращал на такие мелочи внимание. Здесь каждая пара рук – работает в поле или в мастерской, стараясь успеть сделать как можно больше до очередного набега татар, или похода против поляков. А что касается служилых, так каждый боец на счету. Возвратился из сторожи, немного отдохнул, и на стены в караул. Или в охрану обоза купцов. Или со срочной депешей в другую крепость. Работы навалом, жизнь тяжёлая, хоть и более вольная.

Пара купцов уже уходила, о чём-то недовольно бормоча. Видно, не удалось в этот раз выбить никакой выгоды. А торговля в приграничье была всегда богатая. Здесь даже в уездной крепости Валуйке, знаменитой «крепости за чертой» какое-то время содержалась соляная казна для обмена пленных.

Последним посетителем перед темноборцами был худощавый жилистый селянин. Стоял он крепко, словно старое сухое дерево. Обветренное лицо прямо обращено к князю. Крепкий хозяин, отметил про себя Григорий. А тот, тем временем, говорил:

– Княже, Христом-богом тебе прошу. Помоги. Да ежели не справляются лекари, и если Анастас ничего не может сделать – везти надо Глафиру в Оскол, там хороший лекарь. Он бабку мою от таких недугов спас…

Василь посмотрел на Григория и покачал удрученно головою.

А воевода, тем временем, отвечал просителю:

– Нет, Тихон, и не начинай опять. Болезнь Глафиры, суть неизвестное что-то. Гости Григория Григорьевича сказали её при храме держать пока. И воевода приказал делать то, что они просят. Закон они не нарушали. Значит, и слово князя Ромодановского мы менять не можем.

– Да что они понимают-то, чужаки эти? – воскликнул Тихон, сжимая свой кушак.

– А вот пусть они нам и ответят… – громко произнёс князь, разглядев за спиной Тихона троицу посетителей.

Хитёр. Взял, да и переложил всё с больной головы на здоровую. Но это он зря.

Внимание всех посетителей переключилось на Григория с Василем. А Данила совсем потух и постарался слиться с местностью. Оба купца даже остановились, с любопытством прислушавшись к разговору. Григорий про себя усмехнулся. Больше глаз и ушей ему как раз, на удивление, и надо в этот раз.

– Слушайте, уважаемые люди славного города Белгорода. Вот, – и он поставил свой ларчик на землю, открыл его и достал оттуда стеклянный пузырек с какой-то мутью, – Проба воды из колодцев в крепости нашей!

Василь толкнул его в бок и кивнул на вытянувшиеся лица дворовых:

– Какая проба, ты чего мелешь? – зашипел он.

Григорий кашлянул и продолжил:

– Вода из колодцев здесь в этом сосуде.

Лица разгладились. Девки-стряпухи с воеводского двора даже закивали головами, мол, понятно всё им. И было понятно минуту назад.

Князь же, наоборот, нахмурился, не чувствуя ничего хорошего. А ведьмак, тем временем, заливался соловьем, щедро разливая елей по ушам.

– Прав был отец Анастас и вы все. Грязный колодец около кузнего двора. А вода подземная из него в другие колодцы попала. Так что теперь они отравлены. И пить эту воду не можно.

– Это мы чего же? Все лопухи теперь подёргаем по крепости для отхожих мест, да провоняет тут всё по углам? – прошамкал дед-конюх озадачено. Хотя от него-то конским навозом несло за сто вёрст.

– Тише ты! Мелешь языком как мельница! – одёрнули его.

– Хуже! – скорбно понурился головою Григорий.

– Переигрываешь, скоморохом быть – не твоё, – прошептал Василь.

А толпа уже разошлась.

– Это как хуже то?

– Люди добрые…

– А мой-то на ночь пьёт воду, словно бочка дырявая…

– Меньше по бабам бы шлялся, а то иссохнет совсем твой мужик…

– Да я тебе сейчас глаза выцарапаю…

– И что делать нам с этой водой?

– ТИХО! – гулкий бас князя Львова оборвал кривотолки селян. Григорий ещё раз подивился, какой зычный голос скрывался в этом небольшом, по сути, человеке.

А Семён Петрович, тем временем, зло сощурившись, глянул на ведьмака:

– Продолжай… Послушаем, что чужаки скажут! – обратился он уже к толпе, выделив слово «чужаки».

Василь пододвинул к себе поближе бочку и, взгромоздившись на неё, достал люльку и кисет. Казак со смешинкой в глазах принялся дальше смотреть на представление своего товарища.

– Воду пить нельзя. Пока мы не найдем источник заразы. От него и мор весь! – вещал Григорий.

– Как от него? А ведьма? – натурально изумилась дородная баба на сносях, стоявшая в первых рядах, и даже уперла руки в бока.

– Тихо ты! – зашикали на неё, – Несёшь что попало!

– Как это что попало? – возмутилась селянка и всплеснула руками, – Не закроете вы мне рот. Микола к старому дубу сходил, так его хворь неизвестная сгубила? Сгубила. Три дня молчал да о стену головой бился. Онуфрий с ума сошёл. Глаша теперь как неживая лежит. Никита, Озеров сын, с храма сбросился, всё выглядывал хозяйку свою.

Василь прищурился на последних словах бабы, и чуть дольше, чем обычно, задержал дым. Григорий, напротив, принялся кричать со всеми. А народ прямо взорвался негодованием, затыкая голосившую.

– Не надо мне ваших слов! У меня Афанасий погиб, когда полез Никиту выручать, тоже упал, расшибся насмерть. Не нужна мне ваша Хозяйка! Идите, и в губы красные с ней сами целуйтесь. Только говорю вам, яд с них сочится. Урожай хороший сняли? Скотины много уродилось? Так вы и рады. А мне кто моего Афаню вернёт?

Кто-то в толпе потянул её на себя, и баба завертелась, отбиваясь от рук людей.

– Тихо, люди, Вы же создания божие, а не скоморохи какие-то! – выкрикнул Григорий, раскинув руки.

– Всегда работает… – кивнул Даниле Василь. Никто не хочет скоморохом быть. За оградой кладбища все боятся лежать, как помрут.

Толпа на мгновение чуть притихла, и ведьмак обратился уже к ней сам:

– Так что же с водой делать будем? Нельзя пить её, смотрите!

И ведьмак откупорил склянку, ловко поднеся его к носу старика-конюха.

– Фу, вонь–то какая! – сморщился тот.

– Да отойди ты старый, ты нюх то, поди, растерял ещё при позапрошлом царе… Ох и ё… Правда, люди, запах какой…

– Это из-под колодца земля, – подхватил Григорий.

– Спорим, я даже состав угадаю, чего он туда намешал? – весело прошептал Василь Даниилу на ухо, пуская дым в сторону.

– Это же грех, врать так народу честному, – возмутился послушник.

– Грех будет, когда они все этой воды по самые уши напьются, и друг на друга кинутся, – посерьёзнел казак, и добавил, – Ты не сомневайся, Данила. Думай лучше о том – как крепость спасти.

А толпа уже разошлась:

– Да закрыть их надо.

– И чего ты чужакам веришь?

– Чужаки ученые, между прочим!

– Да много ты понимаешь, тоже мне, чёрт заумный выискался!

– Закрывать надо колодцы!

– Где воду брать будем?

– До реки сходим.

– Ага, сейчас, ты с коромыслом будешь бегать? Я на тебя посмотрю.

– И ничего, побегаешь. Как к Мирону бегать, так ты сразу.

– Дурак! Правильно, что тятя меня за тебя замуж не отдал. Зачем мне мужик, который по пятам везде за мной ходить будет?

– Да больно ты нужна мне!

– Молчать! – громыхнул князь Львов.

Все худо-бедно угомонились и воззрились на Семёна Петровича.

– Из речки воду брать можно? – хмуро спросил он у Григория.

– Можно, княже. Там вода бежит быстро. С ней никакая отрава не справится.

– На том и порешим. Подводы до реки я послать прикажу. Это чтобы бабам было сподручнее и ноги не били попусту. Как узнаете – где отрава, сразу мне доложите. Все колодцы пока что – закрыть. Антип, возьмёшь плотников и забьёте всё хорошенько, чтобы ребятня да те, кто прозевают все новости – случайно не напились. На этом – всё.

Толпа загомонила снова и начала расходиться, а Григорий быстро догнал Львова, который уже поднимался по скрипучим ступеням в дом.

– Князь, это не всё.

– Чего тебе ещё? – Семён Петрович остановился и, нахмурившись, повернулся к ведьмаку.

– Просьба есть к тебе. Очень важная.

– Говори.

– Петухов надо из ближайшей крепости привезти.

– Чего? – изумился князь, – У нас тут вся птица дохнет!

– Петухов обязательно надобно. Голов десять. И курочек. Нужно, чтобы сторожа их привезла. Или разъезд пошли. Но человек десять вооружённых, не меньше.

– Ты издеваешься надо мною, подьячий? Как ты себе это представляешь? Десять строевых конников твоих куриц охранять будут?– вскипел новый глава крепости.

– Нет. Для дела это нужно. Прошу тебя, сделай, как говорю. Не посылай ямщиков. Не вернутся они, ежели без охраны поедут, – Григорий заглянул в глаза князя, серьезно и без улыбки.

Тот поиграл желваками и кивнул:

– Будут тебе петухи. Но не раньше, чем на второй день.

– Спасибо, княже! – искренне поблагодарил Огарков.

– Да уж не за что… И ещё, – Львов наклонился к Григорию, – Чтобы как закончите тут, ноги твоей, ведьмак, и твоего товарища тут через час уже не было. Не нужно мне тут народ баламутить. И без вас тошно. И казаку своему скажи, чтобы не смолил тут. За курение в столице ноздри рвут. Или он подумал, что раз далеко оттуда укатил, то и царские наказы не надо исполнять?

Огарков пристально посмотрел на князя. И про ведьмаков то он знает. Интересный персонаж. Откуда же? Никак пересекался с их братией или про секретный отдел что-то знал. Посвящённые люди на верхах всё же есть. Но расспрашивать ни к месту не стал, а лишь кивнул молча, поклонился, и уже было пошёл к Василю с Даниилом, как его остановил Тихон. Тот самый высокий селянин, который спрашивал о Глафире. В глазах его горела решимость и дерзость:

– Что же ты, гость «дорогой», ничего про любу мою не сказал? Что с ней? Только не лги мне.

Григорий посмотрел Тихону в глаза, вздохнул, и ответил:

– Нельзя ее везти никуда. Сегодня будем будить её. Душу её нечистая сила забрать хочет.

– Она жива будет? – схватил его за рукав Тихон.

Василь поднялся с бочки, шагнув к селянину, но Григорий остановил его жестом руки.

– Я всё сделаю, что могу. Душу её спасу, хоть сам костьми рядом лягу. Но более обещать не могу.

– Что значит душу? – закипел Тихон – Ты мне скажи – жива она будет?

– Любишь её? – прямо спросил Григорий.

– Люблю!

– Так помолись за нее и жди. Душа твоя тоже сейчас испытание проходит. Ты Глафиру любишь, или только тело её? Ответь себе. И обязательно помолись. Кроме этого ты не в силах что-то сделать, уж поверь. И лекари ничего не смогут. А я обещаю – сделаю всё, что смогу, но бесам её не отдам. А теперь, извини, нам пора.

И Григорий мягко, но настойчиво вытащил рукав кафтана из кулака Тихона.

Селянин постоял несколько секунд, и понуро побрёл в сторону ворот из воеводского двора. И куда только делся тот упрямый и сильный мужик, который только что требовал у ведьмака ответов.

Григорий посмотрел ему вслед, покачал головой и обратился к отроку:

– Данила, а у отца Онуфрия же была какая-то своя библиотека. Он человек учёный был. Занимался каким-нибудь делом там?

– Конечно. У него даже свой закуток был в читальной избе при храме. Там и книги он свои складывал. Много книг.

– Ну что же. Надо проверить, насколько гости из нас «начитанные», – многозначительно произнёс Григорий, переглядываясь с Василем.

***

Стрелецкий голова оказался не на месте и выехал с утра на осмотр укреплений сигнальных башен около шляха. Поэтому Григорий зарылся в изучение библиотеки Онуфрия. Она была частью храмовой читальни. Отдельная маленькая комнатка содержалась в полном порядке, если не считать большого количества маленьких книжек, обитых жестью, и больших фолиантов, некоторые из которых были покрыты пылью. Их Григорий сразу отодвинул в сторону, а те, что явно использовались не так давно – принялся внимательно изучать.

К вечеру он уже не мог разогнуть спины. Еду ему приносил Данила. Дымящуюся похлебку из капусты в глиняной грубой миске, которую наполнял стряпчий при храме. Когда света от принесённых лучин уже перестало хватать, в комнатку протиснулся Василь:

– Пора. Скоро полночь.

Ведьмак тяжело вздохнул и аккуратно закрыл книгу.

– Ничего не нашёл?

– Пока нет. Может, слишком умён Онуфрий для меня. Глафиру подготовили?

– Да. Уже в телегу положили. Пантелеймон там лошадей успокоить не может. Как её почуяли, так с ума сходить стали.

– Идём.

Оба темноборца вышли в ночь. Отец Анастас уже ждал их около телеги, спрятав руки в широкие рукава рясы.

– Забираете её?

– Забираем!

– Я должен с ней быть в этот момент.

Григорий посмотрел на священника. Затем протянул ладонь:

– Дай руку.

Анастас нахмурился, но ничего не сказал. Лишь протянул свою лапищу, которая полностью закрыла ладонь ведьмака.

А Григорий прислушался так, как мог только он и ему подобные. Слушал ту незримую грань, за которую если заглянет обычный человек, то не сможет долго жить без огня в душе. Огня, что сжигает нутро и заставляет сходить с ума и отрекаться от всего, что человеку было дорого. Григорий слушал навь. Пытался поймать малейшие отголоски. Но было тихо.

Он отпустил руку и, слегка пошатнувшись, опёрся на телегу. Лицо его осунулось и под глазами будто бы выступили синяки:

– Пойдём. Пригодишься. Тебе – можно.

В полном молчании вся компания двинулась в сторону дома, где жил Онуфрий. Пантелеймон, обычно разговорчивый, ни проронил ни слова. Старик лишь сосредоточенно вёл лошадей под уздцы. Те постоянно брыкались и норовили вырваться, косили глазами на Глашу, которая лежала на сене в телеге, раскинув руки и мерно дыша. Беспробудный сон объял её и не давал выбраться из своих цепких лап. Телега поравнялась с домом. Пантелеймон помог спустить Глафиру на руки Василю, и замялся, переминаясь с ноги на ногу: