Кто будет держать за руку

Глава I. В деревню – к маме

Жара стояла с самого утра. Липкий воздух, наполненный запахом нагретого асфальта и бензина, плотно обволакивал салон. Солнце било в лобовое стекло, отражалось от приборной панели, оставляя на коже ощущение расплавленного пластика. Автомобиль пах пылью, искусственной кожей сидений и намёком на пот – будто сама машина вспотела от жары.

Дети сопели сзади, вцепившись в планшеты. Наушники не заглушали тонкий вой насекомых за окнами – за обочиной тянулись липовые аллеи, залитые утренним светом, чуть тревожимые вялым южным ветром. Ветер был не прохладой, а словно горячим дыханием – не облегчением, а напоминанием о летней беспощадности.

Евгений вёл машину привычно – привалившись к рулю, словно в полудрёме. Его тонкие запястья с легкой синевой вен, короткая, тщательно подстриженная бородка, очки в металлической оправе, седина у висков – всё в нём было будто из другой эпохи. Интеллигент. Философ. Человек, знающий, что иногда лучше молчать, чем объяснять.

– Так ты скажи, Настя, – повернулся он к ней, не отрывая взгляда от дороги. – А мама-то была счастлива?

Настя закурила, хотя обещала бросить. Она щёлкнула зажигалкой – рывком, с нетерпением. Её движения были резкие, как и голос.

– Счастлива? – фыркнула она. – Была, не была – что вы там понимаете в её счастье.

Её тело было почти неприкрыто – белая майка без лифчика, короткие джинсовые шорты, в которых её загорелые бёдра выглядели вызывающе, но без вульгарности. Женя заметил, как на заправке заправщик уставился на неё чуть дольше, чем следует. И внутри – кольнуло. И ревность, и возбуждение, и что-то ещё. Это чувство – будто чужой взгляд на твою женщину становится твоей фантазией.

– Я просто говорю, – продолжил он, – что жить всё-таки надо для себя. Хотя бы иногда. Не всё же по чужому сценарию.

– Ты это маме скажи, – буркнула Настя. – Она до сих пор боится, что её в церковной лавке осудят за то, что я с тобой жила до свадьбы.

Они оба рассмеялись. На секунду в машине стало легче – не от кондиционера, который он наконец-то включил, а от смеха.

– А ты думаешь, что мы для себя не живём? – она повернулась к нему, её губы блестели, волосы слиплись от пота к вискам. – Живём. Только иногда скучно. Прямо – адски скучно.

Он перевёл взгляд с дороги на её бедро, обнажённое, в пятне солнечного света.

– Я же тебе говорил. Надо что-то новое.

– О, только не начинай, – она скривилась, но в уголках губ промелькнула тень улыбки. Признающая, что он её возбуждает.

– Это же просто игрушка. Попробуем – не понравится, выкинем. Мы взрослые.

– Взрослые не обсуждают фаллоимитаторы, когда сзади дети.

– Через пять минут их здесь не будет, – сказал он. – На целых две недели.

Он посмотрел на неё мимолётно, но выразительно. Она кивнула, медленно выпуская дым.

– Ну да. Мама дольше не может. У неё отпуск на две недели. Потом – обратно в школу, в свой кабинет и к соседкам-сплетницам.

Настя замолчала. Пепел упал на её ногу. Она стряхнула его, глядя в окно. Поле. Жёлтое, колышущееся. Над ним – дрожащий воздух.

– Получается, у нас есть всего неделя. Может, чуть больше. – Евгений нажал на поворотник. – Пока они там… а мы тут.

Он говорил без пошлости. Но и без притворной сдержанности. Просто – факт. И в нём было что-то трепетное. Предвкушение.

Настя не ответила. Только провела пальцем по бедру. Потом перевела взгляд на него – внимательный, живой.

– Ты хочешь кого-то?

– Я хочу нас другими. Новыми. Не на замену, а в дополнение. Как будто мы читаем одну книгу, а потом – вдруг появляются новые главы.

Машина свернула с асфальта на гравий. За поворотом показались старые яблони – поникшие, густые, с пыльными листьями. Деревня. Где всё пахнет влажной землёй и молоком, где воздух прохладнее, но всё равно душный.

– Мам, смотри! – закричал один из детей. – Бабушка!

На крыльце стояла она – крепкая, в сарафане, с прямой осанкой. Вокруг – цветы, коврик на верёвке, кот на перилах. Всё – как в детстве. Всё – как якорь. Настоящая жизнь. Без игрушек.

И всё же – у Насти дрожала рука, когда она тушила сигарету. Не от страха. От волнения. Потому что впереди – неделя. Неделя, в которую они должны успеть.

Продолжение главы I

Когда машина заглохла у ворот, день уже клонился к вечеру. Воздух стал тише – как будто вся природа готовилась к короткой передышке. Только кузнечики продолжали стрекотать в кустах. Трава была сухая, пыль – горячей. Из дома тянуло ароматом варенья и картофельных котлет.

– Бабушка! – крикнул младший. – Мы приехали!

Мать Евгения. Всё та же – с косынкой, в хлопковом платье, в строгих очках. В руке – мокрое полотенце, в глазах – недоверие и сдержанная радость.

– Здравствуй, мама, – сказал он, выходя из машины, обнимая её. Но та не обняла в ответ – только похлопала по спине.

– Приехали, значит, – сказала она. – Как дети?

– Жарко, – сказал старший, вылезая. – И планшет глючит.

– От жары глючат не только планшеты, – буркнула она и посмотрела мимо Насти.

Настя подошла ближе, в привычной улыбке, немного играющей, немного вызывающей.

– Добрый вечер.

– Добрый, добрый, – сказала мать тихо. – Проходите.

В доме было прохладно. Каменные стены хранили утреннюю свежесть. Но даже там не ощущалось лёгкости – тени ложились резкими углами, как будто сгустилась не жара, а что-то другое. Настя сразу пошла на кухню – помочь, «не быть гостьей», как она говорила. Евгений же остался в коридоре – с матерью.

– Ты не худеешь, а всё равно – бледный, – сказала она, оглядывая его. – Живёшь хорошо?

– Вполне. Работа, дети, лето. Как обычно.

– А как Настя?

Он понял, о чём она спрашивает. Не «здоровье», не «устала ли». А – что у вас происходит? Но не спросила напрямую. Она никогда не спрашивала прямо. Только намеками, через фразу, через взгляд.

– Всё хорошо. Правда. Мы просто… отдыхаем.

– Да уж вижу. От чего отдыхаете-то? От детей?

– Мам…

– Женя, я всё понимаю. Я тоже была молодой. Но есть вещи, от которых не отдыхают. Материнство, например. Или верность.

Он опустил глаза. Потом поднял. Мягко, но твёрдо:

– Мам, мы взрослые. У нас своя жизнь. И свои решения.

Она сжала губы. Потом развернулась и пошла к плите.

– Вон, у меня соседка – Лидка. Дочку её знаешь, Наташку. Так та второго родила. А муж уехал вахтовым, на три месяца. Вот она одна. И ничего. Не ноет. Никого не ищет.

Евгений не стал отвечать. Только вдохнул поглубже. Воздух был сырой, пах летним бельём, которое сушат на чердаке.

Настя подала на стол – миску с салатом, вареники, компот. Всё поставлено аккуратно, с хозяйским чутьём.

– Дети, за стол! – крикнула она, словно хозяйка дома, а не гостья.

Мать села напротив. Не ела – только наблюдала.

– Сходим с детьми на пруд, – сказал Евгений. – Пусть побегают. Настя, ты как?

– Я – с удовольствием.

Мать кивнула. Сухо. Потом встала, пошла к окну. За окном – поле, полоска дороги, а вдалеке – стройка. Пыль, грохот, металл. Даже здесь, в деревне, всё меняется. Всё строится. Всё двигается.

– Знаете, – сказала она, не оборачиваясь. – Иногда я боюсь, что вы себе напридумываете, а потом не сможете от этого отмыться. Жизнь – не роман. В жизни за каждое слово, за каждое касание – расплата.

Настя поставила чашку на стол чуть громче, чем нужно. Улыбнулась – холодно, но красиво.

– Ничего, расплатимся. Мы с Женькой – надёжные. Мы всегда за всё платим.

Мать кивнула. И ушла из комнаты, оставив за собой запах крахмала, варенья и недоверия.

Глава II. Двойник

Летний город – всегда лотерея. Никогда не знаешь, что обрушится сильнее: жар или соблазн. Асфальт плавится, светофоры мигают сквозь марево, и на коже всё время липнет: либо чужой взгляд, либо собственная мысль.

Евгений припарковался в тени высотки – такой же новостройки, как и их, только с закрытыми окнами и свежей штукатуркой. Жара была липкой, тягучей, как будто воздух обнимал его сзади. Он вышел из машины и сразу почувствовал: футболка прилипла к спине. Влажные пятна на шортах, пятна на тротуаре – всё сливалось в одно.

Секс-шоп находился между пекарней и салоном маникюра. Витрина была затемнённой, но сквозь неё просвечивались очертания витрин и каких-то обтекаемых форм. Внутри – полумрак. Кондиционер дышал сладковатым холодом, пахло то ли клубникой, то ли арбузом, но синтетическим, как жвачка из детства.

Он вошёл, словно в церковь.

Под стеклом лежали фаллоимитаторы, вибраторы, насадки, что-то с пультом управления, что-то с ремнями. Некоторые были похожи на оружие, другие – на сладости. Все пульсировали внутренним неприличием.

– Что-то конкретное интересует? – прозвучал голос.

Продавщица была рыжая. Не просто с крашеной головой, а с рыжиной изнутри – кожа с веснушками, глаза цвета бурбона, серёжка в носу и едва уловимая татуировка на ключице – будто чья-то фраза, которую не все могут прочитать. Она не спрашивала – всматривалась. Как будто знала, зачем он пришёл. Как будто он – просто ещё один в череде.

– Я… эм… смотрю, – выговорил он, сухо сглатывая.

– Это прекрасно. Смотреть – это уже половина дела. – Она склонила голову. – Вам под себя или под кого-то?

– Под жену, – сказал он быстро. Почти стыдясь.

– А-а-а, – протянула она, будто поняла всё. – Вы – тот самый, кто не решался долго. Классическая пара. Но уже на краю.

Он замер. Не потому что она угадала, а потому что сказала это правдиво.

– У вас, случайно, не отпуск?

– Да. У родителей – дети. На две недели.

Она улыбнулась. Улыбка была как у официантки, которая уже принесла вино, но точно знает, что вы заказали не тот сорт.

– Две недели – идеальный срок. Неделя на поиск, неделя на сожаление.

Он хотел засмеяться, но в горле пересохло.

– Мы… пробуем. Ну… что-то. Новое.

– Это уже смело. Обычно говорят: «Ну, это она попросила» или «Мне просто интересно». А вы – «пробуем». Значит, решили. Осталось только… выбрать.

Она достала из ящика коробку. Бежевую. Без названия. Без бренда. Только чёрная ленточка, как на дорогом белье.

– Это «Двойник». Средняя длина. Без лишнего. Натуральный. Похож на правду. Почти.

Она раскрыла коробку, и внутри лежал он – член. Чужой. Гладкий. Сосудистый рисунок. Слегка изогнутый, будто знающий, куда попасть. Не карикатура – инструмент.

– С ним хорошо начинать. А если не понравится… ну, всегда есть «Троица» и «Капитан».

– «Капитан»?

– Большой. Для тех, кто не шутит.

Он промолчал. Взял коробку. Как будто в руках был не силикон, а граната.

– У вас… смазка есть?

– Конечно. Но вы же, наверное, используете что-то домашнее. Крем? Детский?

– Да, – выдохнул он. – Наш. Кремом после купания мазали…

– Первенца, – сказала она, заканчивая за него. – Это… трогательно. Но я бы не советовала мешать святое и плотское.

Она улыбнулась снова. Уже мягко. Как будто пожалела его. Или – благословила.

Он вышел на улицу, и жара ударила в лицо, как пощёчина. Воздух был плотным, как тесто. Солнце стояло почти в зените. Всё вибрировало. Люди шли мимо, кто-то с пакетами, кто-то в купальниках под рубашками. Лето было повсюду. И всё казалось непристойным.

Он засунул коробку подмышку. Потом – в рюкзак. Потом достал. И убрал обратно. Всё время казалось, что кто-то смотрит. Знает.

На светофоре рядом с ним остановилась девушка в шортах, из которых выглядывали половинки ягодиц. Он почувствовал, как у него напряглось внизу живота. Не от неё. От Насти. От того, что он принесёт ей оружие.

Игрушку. Второго. Двойника.

И это – только начало.

Между главами II и III. Поездка домой. Его день

Город плыл. От жары, от выхлопов, от миражей на асфальте. Всё было в движении, как в кино, где ты вдруг оказался героем. Только вместо диалогов – внутренний голос, вместо музыки – гул вентилятора, прерывистый хрип радио и еле слышный стон собственного желания.

Евгений вёл машину медленно. Спокойно, но с вниманием. Он не торопился. Наоборот – растягивал возвращение. Как растягивают предвкушение: чтобы оно стало почти невыносимым.

В голове – не мысли, а образы. Плотные, телесные.

Вот – она, Настя, под ним, стонет, держа его бёдрами, ногтями, дыханием. И он, уже возбуждённый, проводит членом по её попке – будто невзначай, будто в игре. Но задерживается. Давит чуть сильнее. Она вздрагивает. Не сразу, но всё же отодвигает его – в сторону, привычную, надёжную. Но делает это с лаской. Не отказ, а отложенное согласие.

Он вспоминал, как однажды – случайно, а может, от отчаянной страсти – провёл пальцем по её анусу, когда они были пьяны. Тогда всё было в огне. Она запрокинула голову, не ожидала, но не остановила. Только сжала его запястье. А он – не отнял руку. Осторожно – ввёл палец. И в тот момент, когда его член был в ней, он ощутил свой пульс – изнутри. Это было как откровение. Как будто прикоснулся к самому себе, но через неё. Через плоть, через жар, через дрожь.

Он тогда кончил – с хрипом, с рваным дыханием, как будто не смог больше держать. А она – выгнулась, ухватила рукой себя между ног и сделала несколько движений, как будто довершала за обоих. И пришла к своему, тихо, с силой.

После этого они больше не обсуждали, но он знал: граница сместилась.

Следующий раз он ввёл уже два пальца. Медленно. Бережно. Она позволила. Он чувствовал, как она раскрывается – не телом, даже не желанием, а чем-то ещё. Доверием? Отвагой? Глубинной женственностью, которая боится боли, но идёт туда, где пульсирует жизнь.

Сегодня – он взял «двойника». Игрушку. Но больше – ключ. Он знал: возможно, сегодня он войдёт в неё. В оба смысла. Он – и его двойник. Может быть, вперёд пойдёт не он. Или наоборот – сначала он. А потом она возьмёт второй член. Он знал, как она это делает: медленно, сдержанно, чуть нахально. Смотрит ему в глаза, словно говорит: «Ты готов к тому, чтобы я захотела не только тебя?»

Он проезжал мимо остановки, где стояла девушка в мини-шортах и короткой майке. Её грудь – без лифчика – жила отдельной жизнью. Волосы собраны, кожа блестит от жары. Он почти не разглядывал. Но тело само запомнило изгиб. Так работает мужская похоть – всё, что красиво, сразу превращается в знак.

Через двести метров – ещё одна. Сидела на ступеньках магазина. Молодая. Платье задралось. Голые колени. Бедро открыто. Тень от деревьев падала на грудь, как полуопущенные шторы.

Потом – две, идущие вдоль дороги. Смеются, облизывают мороженое. Одна в коротком комбинезоне, другая в узкой юбке. Тела – живые, юные, дерзкие.

Он усмехнулся. У него была такая примета: если по дороге попадаются только красивые, голые или почти голые женщины – значит, это его день. День, когда вселенная благосклонна, когда энергия течёт туда, куда нужно, и желания не просто уместны – они поддержаны самой реальностью.

Он повернул на их улицу. Дома – новостройки, одинаковые, гладкие, как новые зубы у подростка. Их квартира – на восьмом этаже, с окнами на дорогу. Впереди – стройка. Там скоро вырастет новый дом. Закроет им обзор. Оставит только полоску неба. Как и всё в этой жизни – пока можно смотреть вдаль, надо пользоваться этим.

Он выключил радио. В машине стало тихо. И жарко. Руки на руле вспотели. В животе – лёгкое, но отчётливое напряжение. Член был вялым, но готовым. В нем – нетерпение.

Сегодня. Возможно – сегодня. Она. Он. И второй. И если она скажет «да» – он не отступит.

Глава III. Фокусник и его ассистентка

Квартира была горячей, как духовка. Даже с открытыми окнами и влажной тряпкой на подоконнике. Лето не отпускало. Воздух стоял, пыль лениво кружилась в закатном свете. С улицы доносился гул дороги, крики детей, редкие, но оглушающие звуки строительной техники – на соседней площадке уже монтировали шестой этаж нового дома. Он со временем закроет им вид. Пока ещё нет. Пока в окно видна даль, серо-синяя полоска горизонта.

На кухне пахло чесноком, сырой курицей, травами и телом. Настя готовила в одном только полотенце, перетянутом под грудью. Кожа её блестела от пота. Волосы собраны небрежно, шея открыта – эта её уязвимая линия, которую Евгений любил целовать в темноте.

Он сидел на табурете, пил воду с лимоном и смотрел на неё. Внизу живота – медленная, уверенная волна.

– Хочешь вина? – спросила она, не оборачиваясь.

– А ты?

– Хочу. Но ещё больше – холодного душа. Но душ – потом.

Он достал бутылку, поставил на стол. Бокалы потели. Вино пахло фруктами, но слишком сладко, как будто испортится от одного взгляда.

– Ты выглядишь так, будто сейчас кончишь от того, как я нарезаю огурцы, – сказала она, не оборачиваясь.

– Почти. У меня – сложная система возбуждения. Всё начинается с того, как ты держишь нож.

– А заканчивается?

– Упирается в фокус.

– Ага. В твой номер.

Она повернулась. Прищурилась. Взяла бокал, сделала глоток. Пошла мимо него – её бедро скользнуло по его колену. Нечаянно. Почти.

– Я пока посушу волосы. Проверь, включён ли ноутбук. Хочу кино. Французское. Где все изменяют друг другу и притворяются, что любят.

Он вошёл в спальню. Там было полутемно. Свет шёл из окна – с улицы били фары, мигали фонари, где-то внизу играла музыка из машины. Монитор ноутбука мерцал – открытая вкладка с фильмом и плейлистом на Spotify.

Он лёг в кровать. Положил баночку с кремом. Тот самый, детский. Как память. Как метафора. Как средство перехода из невинного в плотское.

Она вошла – уже без полотенца. Совсем. Просто прошла по комнате, как по сцене. Ничего не сказала. Легла на кровать. Бедро к бедру. Живот к животу. Он почувствовал – она не просто голая. Она открыта.

– Покажи, фокусник, – прошептала она, не глядя. – Но нежно. Сегодня – без шуток.

Он достал коробку. Она слегка вскинула брови – не удивлённо, а с интересом. Как будто знала, но не была уверена.

– Красивый, – сказала она, проводя пальцем. – Как будто это ты. Но с амбициями.

– Он – двойник. Но без души.

– А ты с душой?

Он наклонился, поцеловал её в висок. Провёл рукой по спине, по пояснице. Она выгнулась – еле заметно, но он почувствовал, как её кожа дрожит. Как тело помнит. И ждёт.

Он смазал член кремом. Потом игрушку. Провёл ею по внутренней стороне её бедра. По лобку. По губам. Она зажмурилась.

– Медленно. Очень медленно, – прошептала она. – И… говори со мной.

Он вошёл в неё. Сначала сам. Медленно, как обещал. Она обняла его ногами, сжала бёдра. Потом – он осторожно ввёл игрушку. Параллельно. Тело её замерло. Но не от страха – от волнения. Глубокого, почти мистического.

– Жень… – выдохнула она. – Ты…

– Я с тобой. До конца.

Он двигался медленно, осторожно. Игрушка заполняла её. Он чувствовал, как её тело пульсирует – изнутри. Как будто два ритма слились в один.

Она начала стонать – низко, глухо, как будто из живота. Её руки блуждали по простыне, по его спине, по игрушке.

– Я вся… – прошептала она. – Вся… между…

– Скажи, – попросил он. – Скажи, что ты чувствуешь.

– Я чувствую… тебя. И другого. И себя. Как будто я – трое. Как будто я храм. А вы – паломники.

Он вошёл глубже. Она застонала. Тихо. Напряжённо. Он почувствовал, что уже близко. Но удержался. Стиснул зубы. Продолжал.

Потом она взяла игрушку, медленно, с трудом, но точно – вставила её себе в вагину. Он был сзади. Они оба – внутри. Она дрожала. Потом начала шептать:

– Трахай меня. Вы оба. Я ваша. Я… пустая и полная.

Он не выдержал. Кончил. С силой. С коротким, глухим стоном. Она – чуть позже. С замиранием. С последним движением бёдер. С полным растворением.

Они лежали в темноте. В полусвете. Свет фонарей рисовал полосы на потолке. За окном пели пьяные подростки.

Он лежал, будто выброшенный на берег. Она – сияла. Казалось, она черпнула силы из самой земли. Словно ведьма. Или святая. Или просто женщина, которая знает, чего хочет.

– Жень, – прошептала она. – Нам надо попробовать. Втроём. Я готова. Почти.

Он ничего не сказал. Только поцеловал её в плечо.

В его голове – уже не страх. А сценарий.

Сон Евгения (После фокуса)

Он проснулся в поту. На простыне – тень от фонаря, словно сеть, как рыболовная снасть, натянутая на голое тело. За окном было душно – ночь не принесла прохлады, воздух стоял, как в парилке, только без запаха берёзы. Где-то внизу мяукала кошка, грузовик отъезжал с визгом.

Но Евгений не сразу понял, что проснулся. До этого был сон.

Сначала – просто сцена, будто из фильма: Настя – голая, на коленях. Волосы падают вперёд, грудь колышется. Она сосёт ему, мягко, медленно, с тем знанием, которое приходит с годами. Он гладит её по голове, прижимает – чуть сильнее, чем обычно. Она задыхается. Он слышит, как она хрипит. И в этот момент рядом появляется другой.

Сергей. Его старый друг. Высокий, с мощным телом, руками механика, глазами, в которых всегда – ирония. В реальности Сергей никогда ничего не предлагал. Но во сне – он голый, возбужденный, уверенный.

– Можно? – спрашивает он. Но не дожидается ответа.

Подходит сзади. К Насте. Она оглядывается, будто знала, что он придёт. И – принимает. Сама. Не молча. С легкой улыбкой. Как будто – всегда этого хотела.

Женя смотрит. Его член – у неё во рту. Сергея – в ней. Они двигаются. Слаженно. Сначала медленно, потом всё быстрее. Звуки – приглушённые, липкие. Как будто он в комнате с толстыми стенами. Или – под водой.

Она стонет. Кусает губы. Смотрит на него – прямо, в глаза. Но в этих глазах – что-то другое. Как будто она на расстоянии. Как будто он – наблюдатель, а не участник.

Сергей говорит что-то грязное. Про её попку. Про то, как она сжимается. Про то, что она не для одного. Евгений хочет сказать: «Хватит». Но не может. Губы не двигаются.

Потом – он оказывается рядом. Настя между ними. У одного она берёт в рот, другого – заводит в себя. Она – как профессионал. Или как одержимая. Её тело – не его. Её движения – не для него.

Он почти кончает. Но вдруг что-то ломается. Он больше не чувствует возбуждения. Только холод.

Внутри всё становится пустым, как будто его выдернули из тела. Он хочет проснуться, но не может. Только смотрит, как его жена трахается с другим. И наслаждается.

И в этой сцене он – лишний.

––

Он сел в постели. Голый. Потный. Возбуждение ушло. Осталась только ноющая тяжесть. Сердце билось как после пробежки. Он посмотрел на Настю – она спала. Глубоко, с полуулыбкой. Голая, раскинув руки.

Он не стал её будить. Не стал говорить. Просто лег рядом.

Но сон остался внутри. Как шрам. Или предсказание.

Утро после сна (размышления у зеркала)

На кухне было тихо. Лишь шум города пробивался сквозь закрытые окна – гул машин, отдалённый лай, стеклянные щелчки трамвая. Утро было липким, сонным. Тело будто ещё не вернулось из сна. Только сердце било рвано, как после физической нагрузки.

Евгений стоял в ванной. В трусах, с растрёпанными волосами, с тенью под глазами. Холодная вода помогала ненадолго – но не от сна, от мыслей.

Он посмотрел на своё лицо в зеркале. Лоб слегка вспотел. Борода неровная, надо бы подровнять. За окном – белёсое утро. Лето. Июль. Всё ещё тянутое, не дающее прохлады даже в шесть утра.

Он провёл ладонями по щекам, по подбородку. Вдохнул.

Сон не отпускал. Даже сейчас, умываясь, он чувствовал не кожу, а сцены. Образы. Чужие руки на ней. Чужой член в ней. Её лицо – красивое, и… не его.

Он сжал кулаки, посмотрел вниз. И вдруг вспомнил. Детство. Подростковое. Первая дрожь. Первый экран. У друга. У Лёхи. Тот нашёл кассету в шкафу у отца. Старую. Порванную коробку. Без надписи. Включили. Маленький телевизор. Шторки задернули. Потаённый момент. Пульс бился в ушах.

На экране – женщина, на коленях. Мужчина – сзади. Второй – перед ней. Два тела, два члена. Она – между ними. Они двигались, грубо, напористо. А она – словно живая статуя. Вздыхала, принимала, открывалась. Лёха хихикал. Женя молчал. Он был потрясён. Не шокирован. Не возмущён. Очарован. Как будто увидел то, что всегда знал. Но не умел назвать.

Потом – дома. Когда родители уехали в выходные. Он нашёл кассету, спрятанную между коробками с мультиками. Включил. Уже зная, чего хочет.

Сцены были разные:

– мужчина между двумя женщинами – грудь, бедра, языки, всё двигалось в такт, как хореография, как волна;

– две пары на одной кровати, переплетённые, как лоза;

– женщина, которую одновременно ласкали двое, с поочередным вхождением, с поцелуями и шлепками;

– девушка, сидящая на одном и сосущая другой, – и всё это в мягком, приглушённом свете.

Он тогда мастурбировал, не отрываясь. До конца. Потом – снова включил сначала. Чтобы промотать медленно. Разглядеть лица. Звуки. Движения.

Мастурбировал вдоль и поперёк, как сам себе говорил. Кассета – как евангелие. Повторял как молитву.

С тех пор он знал: одного тела мало. Не потому что он ненасытен. А потому что в множественности – какая-то музыка, сложность, напряжение, как в симфонии. Один партнёр – это скрипка. Но когда их двое или трое – это уже оркестр.

Он вытер лицо полотенцем. Сел на край ванной. Настя ещё спала. Обнажённая. Красиво раскинувшаяся на простыне. Свет от окна ложился на её плечо. Он знал это тело. Каждую родинку. Каждую ямочку. Но всё равно – хотел увидеть его в другом свете.

С другим. Или с другой. Или с обоими.

И всё это начиналось там – в тёмной комнате у Лёхи. Где первый раз он увидел, как женщина принадлежит не одному.

Глава IV. Слова в полутоне

Они сидели на балконе. Вечер. Лёгкий ветерок, но всё равно – липко. Улица внизу – как лента огней. Строительный кран медленно поворачивался, словно выбирал, где сегодня строить жизнь. У соседей в окне – голубой свет телевизора. Где-то за домом пели, по-настоящему пьяно.

Настя была в майке и без трусиков. Расстёгнутая пуговица. Голые ноги, закинутые на перила. Бокал вина – в руке, в которой чуть дрожала усталость.

Евгений закурил. Медленно. Как будто откладывал вопрос.

– Слушай… – начал он.

– Ммм?

– А если… Ну… не игрушка. А… кто-то живой?

Она повела бровью. Усмехнулась.

– Кто? Сосед сверху?

– Ну, нет. Не так. Просто… третий. Настоящий.

– Ты это сейчас серьёзно?

– Вроде да. Но с возможностью, что шучу.

Настя сделала глоток. Задержала вино во рту, проглотила медленно.

– Двойник – это одно. Он молчит. Его можно выключить. А мужик… Он дышит. Говорит. Кончает. Может храпеть. Может влюбиться. Может испортить всё.

– А может… сделать это незабываемым.

Она посмотрела на него. Долго. Почти без выражения. Но потом отвела взгляд.

– Поговорим об этом не сейчас. Хорошо?

Он кивнул. И больше не настаивал.

––

Позже, ночью, когда Настя спала, он включил ноутбук. Тихо. На балконе. Фонарь светил прямо в глаза, на экране – блики, как будто сам интернет не хотел делиться этой темой.

Он вбил: «секс втроём с женой».

Потом: «как предложить жене МЖМ».

Потом: «мы пробовали втроём: опыт».

Открылся мир.

Посты. Комментарии. Признания. Грязь и поэзия.

«Мы с женой решились после семи лет брака. Сначала думали, что разрушит. Но оказалось – наоборот. Это как прыгнуть в бездну. Ты падаешь, но потом летишь».

«Главное – договориться. И про границы, и про то, что делать, если один начнёт ревновать».

«Мы пробовали и с другом, и с незнакомцем. Лучше – со знакомым. Но только если точно знаешь, что он – не идиот».

«После первого раза она плакала. А потом сказала: это был лучший секс в жизни. Я чуть не сдох от противоречий».

Он читал всё – жадно. Потом нашёл форум. Зарегистрировался. Написал пост: «С женой пробуем втроём. Пока – с игрушкой. Думаю, предложить реального мужчину. Как быть?»

Через день пришёл ответ.

«Будьте готовы, что она откажется. Или согласится, но передумает в последний момент. Главное – не давить. И не делать это из эгоизма. Трое – это не двое + третий. Это новая форма любви. И страха. Выдержите – выйдете другими».

Он не отвечал. Просто перечитал. Несколько раз.

––

Через два дня они снова занимались сексом.

Вечер был томный, в квартире – тьма, лишь ноутбук светился еле-еле, показывая старый французский фильм, где все курят и целуются на балконах.

Она легла первой. Сама достала «второго». Поиграла с ним. Он наблюдал – как загипнотизированный. Потом – вошёл сам. А она – в себя, параллельно.

Тело её трясло. Она вскрикивала. Углублялась. Потом замерла. Как будто отключилась. Но дыхание говорило: она живая. Сильная. Пронзённая.

Когда всё закончилось, она обняла его. Молча. Долго.

Потом, уже в тишине, Евгений прошептал:

– Я всё ещё думаю об этом. О… настоящем третьем.

Она не сразу ответила. Казалось, уже заснула.

Но потом – почти беззвучно:

– Я… тоже. Думаю.

Он почувствовал, как её пальцы чуть сильнее сжали его руку.

Глава V. Катя, вино и холодный душ

Дом Екатерины стоял на краю посёлка, среди высоких лип и грубых, искривлённых яблонь. Под вечер тень от деревьев падала на дорожку к крыльцу, и между стволов струился мягкий ветер – тёплый, с запахом деревенской земли, мяты и далёкого дыма.

Евгений припарковался у забора. Он был за рулём, и, как всегда, держался спокойно, чуть отстранённо. Настя хлопнула дверцей и тут же пошла к калитке, предвкушая встречу. Они с Катей дружили с детства, выросли на одной улице, делили мальчиков, секреты и одежду. Сейчас всё было иначе – мужья, дети, они с Женей в городе, но при встрече между ними словно включался старый тёплый код.

Катя встретила их на пороге. Босиком, в коротеньких шортах, в тонкой домашней майке. На лице – лёгкий румянец и капля пота на виске. Она была из тех женщин, кто, не стремясь казаться сексуальной, провоцировал сильнее. Особенно на фоне деревенской простоты, где и майка, и попа выглядели особенно откровенно.

Евгений заметил это сразу. Не хотел – но заметил. Как играют её ягодицы под тканью, как мелькает полоска трусиков при наклонах, как она забывает о том, как двигается, а может, наоборот, помнит слишком хорошо.

– Ну что, городские мои звёзды, – улыбнулась она, обняв Настю. – Как пробки? Как ваша свобода?

– А у вас как? Дети у свекрови, Миша где?

– Миша на рыбалке. Дети у родителей. У нас сегодня почти вечер разврата. Только без разврата. Почти.

Они рассмеялись. Катя достала бутылку полусладкого вина, Настя – своё любимое сухое. Евгений отказался:

– За рулём. Я сегодня – как швейцар, только без перчаток.

Катя закатила глаза:

– Сухое я не люблю. Вино должно быть вкусным, а не как лимон с аспирином.

––

Они сидели на веранде, за старым деревянным столом, освещённые гирляндой над окнами. Комары жужжали где-то на краю света, а внутри – было уютно. Катя двигалась по хозяйству: то принести сыр, то нарезать зелень. Каждый её шаг был как случайный спектакль – зад, ноги, поза, движение бедра.

Евгений ловил себя на взглядах. Не цеплялся. Просто замечал, как обычно. Как анатом.

– У тебя Катя как в фильме про Алису, – шепнул он Насте, когда та ушла за бокалами. – Только попка главнее.

Настя усмехнулась:

– Ты смотри там, не углубляйся в сказки.

––

Когда выпили по бокалу, разговор потёк в зону опасного комфорта. Настя, разогретая, начала тему – почти невзначай:

– А вы никогда не думали… ну, попробовать с кем-то ещё? Для разнообразия.

– В смысле? – удивилась Катя.

– Ну, секс втроём, – сказала Настя с весёлым вызовом. – Например, двое мужчин и женщина. Или наоборот.

Катя замерла. Потом хмыкнула:

– Настя, ты такое обсуждаешь с Женей? Ты в своём уме?

– Это не я… это он, – кивнула на мужа. – У нас вообще всё на нём. Он выдумщик.

Катя перевела взгляд на Евгения:

– Ты?

Он пожал плечами:

– Ты же знаешь свою подругу. У неё всегда на повестке культурная революция.

– Не ври, – рассмеялась Настя. – Ему просто нравится смотреть.

Катя глядела пристально, с недоверием. Потом всё же:

– Ну вы даёте. А тебе не страшно? – обращаясь к Насте. – Мужчина в кровати, другой. И Женя – будет смотреть? Или участвовать?

Настя хотела ответить легко, весело, но вдруг не смогла. Во взгляде Кати была не просто ирония – отторжение, непонимание, почти осуждение.

– Это не страшно, если ты доверяешь, – произнесла Настя. – Это… как способ раскрыться. Получить… больше.

Катя качала головой:

– Больше – это не всегда лучше. Мы бы на такое не пошли. Ни в жизнь. Ага, ещё чего. С ума сойти.

В этот момент на веранду вышел Миша. Поджарый, загорелый, в тёмной футболке. Волосы взъерошены.

– О чём трёп? – спросил он, подмигнув Евгению.

– Эти, – сказала Катя, – хотят трахаться втроём.

– Ну я готов, – усмехнулся он.

Катя сразу обернулась:

– Готов он! Ты чего, дурак? Ты в своём уме?

– А что? – спокойно сказал он. – За интересный опыт.

– Даже не думай! – сказала она резко. – Догадаешься притащить кого-то – я с тобой потом знаешь, что сделаю?

– А девушку можно? – улыбаясь спросила Настя. – Почему сразу мужика?

Миша махнул рукой:

– Девушку тоже не надо. Вы городские всё с ума посходили.

––

Тема эта сдулась. Все поняли это одновременно. Вино играло в бокалах. Огоньки над головой тускло мерцали. Заговорили о ремонте, о новом телевизоре, но суть была утеряна. Как будто что-то сломалось – не на уровне темы, а на уровне связи.

Катя стала тише. Настя замкнулась. Евгений сидел с вежливой полуулыбкой, как будто ждал сигнала к отъезду.

Он подал знак – пора ехать. Настя вяло согласилась.

––

Уже в машине, когда они выехали за пределы посёлка, и их поглотила тёмная летняя дорога, залитая жёлтым светом фонарей, Настя первой нарушила молчание.

– Ты… правда хочешь этого? – спросила она тихо.

Евгений бросил взгляд на неё, держась за руль.

– Я хочу, чтобы ты это тоже хотела.

– Но ты начал.

– Да.

– А ты видел, как она реагировала?

– Конечно.

Она замолчала. Потом добавила:

– Мне стало… странно. Как будто я сказала что-то… неприличное.

– Потому что ты сказала это ей. А не себе.

Он нажал на газ, уходя от поворота. Впереди – город, жара, окна, бетон. Но между ними – вопрос, который больше не исчезал.

––

Они ехали молча. Музыка играла тихо, не отвлекая, но и не заполняя напряжение, возникшее между ними. Евгений смотрел вперёд, на редкие встречные огни. Настя сидела, положив руку на бедро, будто прижимая его, чтобы удержать ощущение границ, себя, его.